Секрет Полишинеля

Глава 13

Дюрэтр немного удивлен краткостью беседы, но мне надо сконцентрироваться, как сгущенке.

Никто не мог притронуться к этому чертову сейфу после того, как профессор Тибоден и я вышли из лаборатории вчера вечером. Это означает одно: старик доставил в качестве кодового другое слово. Почему? Потому что не доверял мне! Он слишком подозрителен, чтобы доверить свой секрет кому бы то ни было, даже полицейскому... Если старый ученый умрет, придется потрошить сейф автогеном. Хотя...

Мне в голову приходит идея более светлая, чем Елисейские Поля в праздничный вечер.

Я снимаю трубку телефона и набираю номер бара «Барас» на Монруже. Это жалкая тошниловка, в которой из всех развлечений есть только хозяйка в сто тридцать кило весом и игральный автомат, такой раздолбанный, что блатным, посещающим это заведение, достаточно только взглянуть на него, чтобы он выдал выигрыш!

Густой голос хозяйки заведения спрашивает, что я хочу. Я отвечаю, что мне надо поговорить с Ландольфи Костылем и что я его кореш из провинции.

Классическая минута колебания, не менее классическое «Подождите, я посмотрю, здесь ли он». Потом из трубки доносится гнусавый голос Ландольфи:

– Алло?

– Это ты, Ландо?

– Кто говорит?

– Комиссар Сан-Антонио...

– Вот это да...

Новая пауза. Такой старый жулик, как Ландольфи, всегда теряет дар речи при появлении полицейского, даже если чист.

– Ты мне нужен, Ландо.

– Правда?

– Да, но я сейчас в провинции. Твоя тачка поблизости?

– Да, но...

– Никаких «но». Прыгай в нее и езжай по шоссе на ЭврЕ.

– ЭврЕ!

– Да, в местность, где женщина из песенки хотела продать яйца, прежде чем заснула в поезде... Не делай, как она!

– Но, господин ко...

– Я же сказал, что не хочу слышать твое блеянье... В десяти километрах от города ты увидишь у обочины шоссе рухнувший дом... Сразу за ним будет боковая дорога. Езжай по ней, и через три километра заметишь большое поместье, перед которым стоит много машин... Там я и буду тебя ждать... Постарайся меня не кинуть, а то я собственными руками сломаю твой костыль о твою голову, понял?

Я кладу трубку. Я знаю, что он приедет. Это не первый раз, когда я обращаюсь к специфическим талантам папаши Ландольфи. Старый макаронник – ворчун, но не захочет сыграть со мной пьесу «Обманутое ожидание»... Лет десять назад я взял его по одному делу, где он исполнял роль второго плана, но парни вроде него никогда не держат зла на тех, кто хватает их за шкирку. Они знают, что таковы правила нгры.

В кабинет профессора тихонько входит Пинюш. Он так шумно чихает, что каждый раз кажется, будто он сейчас взорвется.

– Ты что, простудился? – спрашиваю я. Он отрицательно мотает головой, от чего висящая у него под носом сопля отлетает на ближайшую стену.

– Это из-за листьев, – гнусавит он, шмыгая носом.

– Что?

– Из-за листьев на деревьях! В это время года они так пахнут, что у меня начинается насморк.

– Тебе надо ползать по земле.

Он пожимает плечами, потом хныкающим голосом говорит:

– Ну, чего будем делать? Лично я хочу есть!

– Проголодался?

– Да.

– Попроси молодую женщину приготовить тебе чего-нибудь.

– А где она?

– Ее комната на третьем. Первая дверь.

Пинюш уходит, и я остаюсь в обществе моих мыслей. Они становятся все более многочисленными и назойливыми. Атмосфера этого поместья начинает давить мне на нервы. Я люблю действие и плохо переношу это долгое заточение с его тайнами.

С лестницы доносятся крики...

Я без труда узнаю блеющий голос моего помощника:

– Сан-Антонио! Скорее! Сюда!

Я бросаюсь на зов, поняв, что произошло что-то новое.

Пино стоит на лестнице в сбитой на затылок шляпе, со свисающей из-под носа соплей и с блуждающим взглядом. – Скорее! Девушка!

Я бегу вверх по лестнице, крикнув бульдогу, чтобы он охранял вход в лабораторию...

– Я думаю, ее отравили! – шепчет мне на ухо Пино. О господи! Что это значит?

Я пулей влетаю в комнату, в которой некогда резвился, как написала бы маркиза де Севинье, понимавшая в этом толк. Мой взгляд охватывает удручающую картину.

Мартин лежит на паркете, сотрясаемая страшными спазмами, и блюет, как все пассажиры парома, когда на Ла-Манше штормит. Нет никаких сомнений, что кто-то угостил ее барбитуратом...

Я бросаюсь к ней и беру на руки.

– Ее надо поскорее отвезти в больницу, – говорю я Пинюшу, – Поддерживай ей голову.

И мы начинаем спускаться с нашим нежным грузом. Ночной сторож просто окаменел.

Мы быстренько пробегаем через парк к моей машине. И – гони, извозчик! В путь, в больницу ЭврЕ. У тамошних эскулапов будет много работы... Если так пойдет и дальше, им придется вызывать подкрепление.

Главврач собирается садиться в машину, когда я торможу перед ним в диком вое шин. Он подходит ко мне.

– Приехали узнать новости, мой дорогой?

– И да и нет. Но главное, я привез вам новую пациентку.

Он смотрит, как мы выносим Мартин.

– Что с ней?

– Я думаю, ее отравили, но, очевидно, не тем же ядом, что профессора, потому что у нее сильная рвота, а у него этого не было...

Он приказывает перенести девушку в палату и следует за больной, попросив нас подождать.

– Что это значит? – спрашивает меня Пино.

– Я и сам хотел бы это узнать. Кто мог ее отравить и почему? Неужели она знает нечто такое, что может разоблачить преступника, и тот решил заставить ее замолчать навсегда?

– А может, это просто несчастный случай? – предполагает мой почтенный коллега, любящий простые объяснения.

Главврач возвращается.

– Думаю, ничего серьезного, – говорит он. – Пульс нормальный... Скорее всего ее спасло то, что ее вырвало... Мы сделаем ей промывание желудка.

– Буду ждать результаты анализов, И сообщите мне, как только она придет в себя!

– Хорошо.

– Как профессор?

– Им занимается токсиколог из Парижа, но, честно говоря, сказать что-то определенное пока нельзя... Он попрежнему находится в полубессознательном состоянии... Кажется, он понимает, что происходит, но никак не может это выразить... Завтрашний день станет решающим...

– Я вам уже говорил, доктор, что хочу, чтобы его спасли!

Я начинаю его раздражать, о чем он дает мне понять выразительным движением плеч.

Когда мы возвращаемся в поместье, Ландольфи еще не приехал. Холл заполнен господами ассистентами, которые нервно комментируют многочисленные инциденты сегодняшнего дня.

Отравление Тибодена, исчезновение документов, арест Минивье, отравление Мартин – этого больше чем достаточно, чтобы внести сумятицу в мирную жизнь безобидных ученых...

Таких уж безобидных? Это еще надо установить... По-моему, я ошибся по всему фронту. Настоящий преступник находится сейчас среди них. Только один из четырех мог отравить Мартин, поскольку Минивье здесь уже не было!

Кто же? Толстяк Бертье? Дергающийся Берже? Молчаливый Планшони? Или... Дюрэтр, мое доверенное лицо? Если это он, я никогда больше не буду доверять моему прославленному инстинкту.

Вдруг я вспоминаю про фотооборудование Берже... Почему я не насел на него после того, как он отправил меня в нокаут, чтобы заставить выложить, что у него в голове?

Хотя я и сейчас могу заняться им, но сначала мне хочется узнать, что хранится в сейфе Тибодена.

Как раз в этот момент появляется сторож, дежурящий у ворот. Он эскортирует Ландольфи. На старом итальяшке светло-серый костюм, весь в пятнах, ширококрылая шляпа, а свой легендарный костыль он заменил на трость.

– Этот месье хочет с вами говорить, – заявляет охранник.

Я иду к вору, протягивая руку.

– Привет, Ландо, очень мило с твоей стороны, что приехал... Ты прикинут, как лорд. Слушай, ты, наверно, сильно потратился?

Он улыбается.

– В наше время приходится заботиться об имидже, господин комиссар...

– Пошли, хочу тебе кое-что показать

Мы вдвоем закрываемся в лаборатории, и я показываю ему сейф. Он все просекает, однако я его немного поддразниваю:

– Ландольфи, ты пятьдесят лет был королем медвежатников. У тебя уникальные способности, и даже американцы обращались к тебе за помощью, судя по тому, что я слышал...

– О! Вы оказываете мне слишком большую честь, господин комиссар...

– Что вы, что вы, господин барон, я лишь воздаю вам должное!

Посерьезнев, я указываю ему на сейф:

– Ты должен договориться с этим месье, дружище. Сообщаю тебе то, что мне известно о его личной жизни. Ручкой устанавливается четырехзначный код: четыре буквы или четыре цифры. Тип, пользовавшийся им, менял код каждый день, чередуя буквы с цифрами... Причем он, по возможности, набирал связные слова и легкозапоминающиеся числа... Давай веселись...

Я придвигаю стул и сажусь на него верхом. Ландольфи вынимает из кармана очки в металлической оправе и водружает их на острый нос. Потом достает из бумажника маленький кусочек замши и долго натирает им концы пальцев правой руки. Я знаю, что это должно еще больше обострить их и без того необыкновенно развитую чувствительность.

Наконец он склоняется над ребристой ручкой, добрых десять минут внимательно рассматривает этот простой предмет, будто перед ним калейдоскоп, в котором можно увидеть сногсшибательные вещи, потом начинает очень осторожно прикасаться к ней своими ультрачувствительными пальцами. Его лицо напряжено от сосредоточенности, из приоткрытого рта вырывается короткое прерывистое дыхание.

Вволю нагладив ручку, он начинает медленно поворачивать ее то в одну, то в другую сторону. Его движения такие легкие, что он мог бы рисовать на мыльном пузыре.

Это продолжается еще некоторое время. Я потею от волнения. В тишине лаборатории слышатся только звуки нашего дыхания и тихое пощелкивание ручки.

Наконец Ландольфи распрямляется, снимает очки и начинает мотать правой рукой, чтобы разогнать кровь.

– Не получилось? – с тревогой спрашиваю я.

– Почему? – отзывается старый вор. – Все готово.

– Как готово?

– Можете открывать.

Я стою задохнувшись. Откуда он знает, что все получилось?

Я подскакиваю к сейфу и тяну на себя дверцу. Она открывается без малейшего сопротивления. Поворачиваюсь к Ландольфи. Опираясь на свою трость, он смотрит на меня хитрыми глазами.

– Ты гений! – говорю ему я.

Достаю из бумажника две пятисотфранковые бумажки, украшенные портретом месье Бонапарта, и даю их ему.

– Бери и можешь ехать. Я внесу это в список расходов. Он отказывается от денег:

– Между нами это не нужно, господин комиссар. Когда люди могут оказывать взаимные услуги, они не должны брать за это деньги. Надо же помогать друг другу.

Я смеюсь:

– Ах ты, старый мошенник! Он прищуривает глаза и уходит хромая... Когда дверь лаборатории закрывается за ним, я склоняюсь к сейфу и беру картонную папку, полную бумаг, которая лежит в нем. Мысль, что я держу в своих сильных руках такое значительное изобретение, заставляет меня задрожать от волнения.

Я кладу папку на мрамор стола, раскрываю и получаю нокаут на ногах: в ней только листы чистой бумаги... Я в ярости швыряю бумаги в корзину для мусора.