Секретная миссия в Париже. Граф Игнатьев против немецкой разведки в 1915–1917 гг.

Глава девятая. СЕПАРАТНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ: СЛУХИ И РЕАЛЬНОСТЬ

Здесь мы снова на время покинем нашего героя и осуществим небольшой исторический экскурс, чтобы читателю было понятно, какими мотивами было вызвано это деликатное поручение императора полковнику Игнатьеву.

Действительно, в это время в Западной Европе начали циркулировать слухи о ведущихся сепаратных переговорах России с Германией. Павел Игнатьев установил через свою агентуру, что их усиленно распространяют спецслужбы самой Германии с тем, чтобы вбить клин в отношения между союзниками и тем самым развалить Антанту. Слухи эти усиленно муссировались прессой нейтральных стран. По словам известного русского дипломата Ю.Я. Соловьева, в Стокгольме, который он посетил в начале 1916 года, «со всех сторон слышались разговоры о возможности сепаратного мира». Описывая свои впечатления от посещения Лондона, Соловьев вспоминал: «Там в это время (лето 1916 г. — Авт,), по-видимому, уже мало рассчитывали на русскую помощь, постепенно привыкая к мысли о возможном нашем выходе из рядов союзников»[57].

Ему вторит посол Великобритании во Франции лорд Ф.Л. Берти. В своем дневнике 21 августа он записывает: «Революция в России после войны рассматривается здесь как нечто неизбежное. Она может произойти еще раньше». Еще через месяц он делает такую запись: «Из Англии идут слухи о посредничестве. О посредничестве здесь не захотят и слушать, а вопрос о перемирии не поднимался. В настоящее время немцы не могут предложить приемлемую основу, вернее, приемлемую для всех государств Антанты. Разве они могут дать такие компенсации, которых Румыния, Италия и Россия должны добиваться, чтобы иметь возможность оправдаться перед своими народами в разрыве с Францией, Бельгией и Англией? Если даже британское правительство было склонно заключить мир на тех условиях, которые готова предложить Германия, разве согласился бы на это народ или наши колонии? Я не верю в возможность мира на протяжении ближайшего года»[58].

Итак, слухи о возможности ведения каких-то сепаратных переговоров между участниками Антанты и Четверного союза циркулировали в Европе. Но какова была реальность?

…Военная элита России задолго до войны исходила из тезиса, что грядущая война будет коалиционной. В то же время русские военные теоретики указывали, что военному союзу нескольких стран, по определению, свойственно наличие глубоких противоречий. Одни из его участников хотели бы только ослабить противника, другие будут стремиться к полному его разгрому. В силу этого каждый из союзников хотел бы переложить наиболее трудное бремя войны на своего партнера. Отсюда — совокупная мощь такого союза «всегда меньше суммы сил, ее составляющей», — писал, например, еще в 1899 году профессор Николаевской академии Генерального штаба генерал Н.П. Михневич[59]. Этот вывод был хорошо усвоен и царской дипломатией. Мировая война только подтвердила этот и ряд других выводов отечественных военных теоретиков.

Накануне схватки с центральными державами Англия и Франция очень надеялись, что русский «паровой каток», как они любили говорить до войны о царской России, быстро сокрушит Германию и Австро-Венгрию, и с их стороны серьезных усилий не потребуется. Реальность оказалась другой. Блицкрига не получилось ни с той, ни с другой стороны. Война явно затягивалась.

И все же союзники по Антанте были едины в своей решимости поставить Германию на колени. Так, для Англии любое компромиссное решение означало бы начало конца Британской империи. Франция ни под каким видом не согласилась бы отказаться от возвращения себе захваченных у нее Пруссией в 1870 году Эльзаса и Лотарингии. Разумеется, возвращать рейху германские колонии в Африке и Океании также никто не собирался. Для России потеря Польши и отказ от Константинополя в случае сепаратного мира были тоже неприемлемы. И все вместе союзники не горели желанием видеть появление на европейском континенте доминирующей военной державы в лице Германии, что означало бы в будущем новую войну за передел мира.

К победе над блоком центральных держав у Антанты были все предпосылки. По своему военно-экономическому потенциалу она заметно превосходила Германию, Австро-Венгрию и их союзников — Болгарию и Турцию. Однако реализовать это преимущество и одержать решительную победу над противником союзники сразу не сумели вследствие внутренних противоречий между собой, которые преодолевались с большим трудом. Так, во время «Великого отступления» русских армий из-за катастрофического отсутствия вооружения и боеприпасов летом 1915 года, в Англии больше думали о том, как бы не пустить русских после войны в Константинополь, а не о помощи своей союзнице снарядами…

О взаимоотношениях между союзниками, об их взаимном недоверии уже упоминавшийся нами лорд Берти в сентябре 1916 года писал следующее: «Здесь (т. е. в Париже. — Авт.) нервничают из-за боязни, что Россия заключит сепаратный мир с Германией… Каждая из сторон, договаривавшихся в сентябре 1914 года быть вместе и не заключать сепаратного мира, подозревает одного, а то и нескольких партнеров в вероломстве»[60]. Его собственное отношение к союзникам выглядит достаточно пикантно: «Когда же итальянцы найдут момент, достаточно благоприятный, чтобы продаться?» «Русские, подобно Бурбонам, ничего не забыли и ничему не научились». «Нынешнее поведение американского правительства отвратительно», «Эти американцы — прогнившая кучка жуликов, распевающих псалмы и гоняющаяся за барышами»[61] и т. д. Разумеется, при таком отношении союзников друг к другу надеяться на скорый разгром центральных держав не приходилось.

Сознавая настоятельную необходимость координации усилий участников Антанты, французские правящие круги предприняли попытку как можно теснее увязать стратегические планы союзников для достижения качественной победы в войне. По инициативе французского главнокомандующего Ж. Жоффра, 7 июля 1916 года в г. Шантильи под Парижем собралась Первая межсоюзническая конференция по проблемам разработки и координации планов ведения войны союзниками. Жоффр на первом же заседании подчеркнул, что существующая несогласованность действий партнеров по Антанте может привести к тому, что «австро-германцы будут последовательно наносить главные удары по каждой из союзных армий и выводить их, одну за другой, из сражений». Поэтому необходимо исходить из того, что та из союзнических армий, на которую придется главная тяжесть удара врага, имеет право рассчитывать, что ей будет оказана помощь решительным наступлением дружеских армий, на которые оказывается меньшее давление». Французский главнокомандующий высказал пожелание, чтобы на конференции была выработана «единая линия поведения» союзных армий на ближайшее будущее.

Несмотря на эти красивые заявления, создать центральный координирующий межсоюзнический орган не удалось, в основном по вине Англии: слишком велики оказались противоречия между ее участниками. Зато в области взаимной информации дело, как уже знает читатель, пошло успешно. 10–11 сентября 1915 года было создано Межсоюзническое разведывательное бюро. С координацией же военных усилий пока ничего не получилось — англичане были заняты операцией по захвату Дарданелл, чтобы они не достались России, а остальное их в тот момент интересовало меньше. Взаимное недоверие между членами Антанты нарастало.

Между тем 1915 год ознаменовался серьезными военными успехами центральных держав. Германия, казалось, была на пике своего военного могущества. Под ее ударами русские армии оставили Галицию, Польшу и часть Литвы. Немцы удерживали Бельгию и 17 департаментов на северо-востоке Франции. Десант союзников на Галлиполийском полуострове оказался неудачным, и ему пришлось эвакуироваться. В октябре 1915 года на стороне германского блока выступила Болгария, ударившая без объявления войны во фланг и тыл сербской армии, которая была вынуждена покинуть свою страну и с помощью союзников эвакуироваться на остров Корфу. Территория Сербии была оккупирована войсками германского блока, и тем самым установилась прямая связь Германии с Турцией. Таковы были невеселые для Антанты итоги этого года.

Тем не менее, несмотря на это, а может быть, и вследствие своих военных успехов, руководители Германии (Вена пока во всем беспрекословно следовала за Берлином) начали зондаж на предмет заключения сепаратного мира с кем-либо из своих противников. Вообще говоря, в течение всей войны они неоднократно пытались склонить к сепаратному миру и Францию, и Бельгию и даже своего заклятого врага Англию, однако из этого ничего не вышло. Почему? Ну, во-первых, на пути к такому сговору стояло Лондонское соглашение от 5 сентября 1914 года о незаключении союзниками сепаратного мира, а во-вторых, уж больно непримиримые противоречия разделяли противников, о чем мы упоминали выше.

Для Германии самым важным было сохранить за собой основную часть захваченных ею территорий, вернуть колонии, получить от союзников «компенсации». Не добившись ничего от западных союзников России, немцы все же сумели посеять зерна недоверия и подозрительности между ними, которых хватало и без этого.

Очень хотели немцы склонить к сепаратному миру Россию. Соответствующий зондаж предпринимался ими неоднократно. Одним из первых попытался наладить такой контакт через датского промышленника X. Андерсена начальник германского Генерального штаба генерал Фалькенхайм. Существенной реакции не последовало.

В то же время германский канцлер Бетман-Гольвег разработал план отрыва России от западных союзников по Антанте. Смысл его предложений сводился к тому, что царь должен прежде всего беспокоиться о своей короне. Требования Германии к России будут минимальными, будет восстановлена дружба двух монархий. Для передачи этих предложений в первую очередь были использованы родственные династические связи между царствующими домами Гогенцоллернов и Романовых, близкие связи между русскими и немецкими аристократами. Не обошлось и без представителей крупного европейского капитала.

Поиски контактов с правящими кругами России шли по всем направлениям, через самых различных лиц. Одним из посредников немцы выбрали проживавшую в своем имении близ Вены фрейлину русской царицы Марию Александровну Васильчикову, имевшую хорошие связи при берлинском и австрийском дворах, а также в дипломатическом мире скандинавских стран.

Под влиянием брата русской царицы — великого герцога Гессенского, а также германского министра иностранных дел Ягова она написала в марте и июне 1915 года письма к Николаю II, в которых информировала русского императора о желании германского правительства заключить мир с Россией. Ответа не последовало, хотя корреспонденция была получена адресатом и обсуждена в семейном кругу.

Поздней осенью 1915 года немцы вновь обратились за ее содействием. На сей раз «толстой Маше» они предложили поехать в Россию и лично ознакомить Николая И с германскими предложениями. 28 ноября она получила в Стокгольме русскую визу, а 2 декабря была уже в Петрограде, где остановилась в гостинице «Астория». Сразу же по ее прибытии в столицу империи военная контрразведка установила за ней слежку.

Появление М.А. Васильчиковой на родине здорово всполошило императрицу Александру Федоровну. 5 декабря она лично приказала товаришу (заместителю) министра внутренних дел С.П. Белецкому установить за своей фрейлиной полицейское наблюдение, не допускать ее приезда в Царское Село, а затем запретить выезд за границу. Перед Марией Александровной закрылись все двери в столице. Она писала и великому князю Михаилу Николаевичу, великим княгиням Марии Павловне и Елизавете Федоровне, председателю Государственной думы М.В. Родзянко и даже подруге императрицы «Аннушке» Вырубовой. Все было тщетно.

Тем временем в ее гостиничном номере был проведен негласный обыск. В вещах фрейлины были обнаружены рукописные заметки, которые вполне заслуживают того, чтобы привести их здесь полностью.

«В Германии, несмотря на то, что ее войска занимают часть России, — огромное желание заключить теперь мир с Россией, еще могущественной. Германия никогда не хотела вести войну для того, чтобы увеличиться за счет соседей. Доказательством тому служит, что Германия скорее видит обиду в Бельгии и Польше, и еще не думала о решении этого вопроса. Ни в Германии, ни в Австрии нет ни малейшей ненависти к России. Конечно, анархисты, социалисты рады войне, которая играет им на руку, и надеются, что она произведет революцию в России. Император Вильгельм имеет большую симпатию к русскому царю и желал бы иметь возможность начать переговоры о мире именно теперь, т. к. Англия делает огромные усилия привлечь к себе Германию.

В Англии все, кроме короля, против союза с Россией, один король за этот союз. Все министры скажут об этом, уже в Лондоне в нижней палате были интерпелляции о мире с Германией и в германском рейхстаге 9 или 12 сего декабря. Рейхсканцлер будет отвечать, но пока ответа нет. Рейхсканцлер воздержится от какого-либо положительного ответа: здесь, в Германии хотят дать знать России первое место и не желают, чтобы Англия играла бы первую роль. Англия говорит, что теперь Россия ослаблена, ее политика не должна идти об руку с ней, а, напротив, соединиться с Германией против России. Англия, как всегда, хочет сыграть первую роль, а теперь роль Ангела мира за счет России, которой тогда придется дорого поплатиться. Голландия и Испания чрезвычайно желают для своих интересов мира России с Германией. И в чем Англия доказала России свою дружбу? Во Франции она заняла Кале на десять лет, и все управление города теперь английское. На Балканах она заняла Салоники и, конечно, добровольно никогда не захочет отдать эти два города. А славяне? Болгария шла против нас. Николай Черногорский, если получит часть Сербии, завтра сделается приверженцем и другом Германии. Румыния и Греция еще не знают, куда им выгодно примкнуть.

Великий герцог Гессенский, глава Гессенского Дома, так давно соединенный узами родства с Российским царствующим Домом, рад выехать навстречу или принять в Дармштадте лицо, которое бы Государь император неофициально прислал бы, чтобы узнать, как можно бы приступить к мирным переговорам. Еще в мае 1915 года мне было поручено написать Его Величеству, и в ожидании ответа было приостановлено наступление, но ответа не последовало, и у нас потеряны Галиция и Польша. Теперь здесь, в Берлине, говорят, что если только русский царь соблаговолит обдумать написанное и выслать человека, то пока не будет нового наступления. Если же не будет ответа, то план нового действия против России уже разработан и немедля начнется новое, гораздо сильнее прежнего, наступление. Войска в 800 000 человек — от 16 до 30 лет, — еще не бывшие в сражениях, готовы действовать»[62].

Вот такое письмо. Похоже, что это конспект германских аргументов, угроз и предложений царю Николаю II. Кто же такая М.А. Васильчикова и что успела натворить Мария Александровна всего за три дня пребывания в столице? Процитируем показания бывшего министра иностранных дел России Сергея Дмитриевича Сазонова, данные им 24 марта 1917 года в Петрограде судебному следователю Временного правительства Б.Н. Мажанскому.

«Относительно Васильчиковой я могу передать историю во всех подробностях. М.А. Васильчикова, дочь А.А. Васильчикова, бывшего директора Эрмитажа. Я лично знал обоих. Лет пятнадцать тому назад она продала свое имение в Московской губернии и переселилась в Австрию, последовав за графом Сечени, венгерцем, состоявшим при венском посольстве в Петрограде. Их связывал союз сродствующих, так как она была перезрелой девой (теперь ей под 60 лет), а он был больной и старый человек. Она купила под Веной виллу у австрийского посла в Петрограде Лихтенштейна, слывшего за русофила (он устроил прекрасную русскую библиотеку в Вене).

В начале войны ее держали в ее имении за решеткой, она не могла выходить за решетку сада, а затем выпустили и сделали ее послом мира. Поначалу из Берлина она ездила туда, видалась там с Яговым и приехала в Петроград с запиской для передачи Государю. Записка эта, анонимная, написанная Васильчиковой под диктовку, содержала изложение взгляда германского правительства о необходимости для России вернуться к старым традициям дружбы с Германией, указывала, что англичане, навязавшие нам эту войну, предадут нас, и заканчивалась угрозой, что если мы не пойдем навстречу дружеским советам, то узнаем всю тяжесть германской руки.

В шпионскую роль миссии Васильчиковой я абсолютно не верю. Она для этого абсолютно не пригодна: ограниченна и громоздка (толстая и высокого роста). Просто ей хотелось сыграть идеальную роль ангела мира, совершить подвиг прекращения кровопролития. Ее начинили там всяким вздором. Так, она заявляла мне: “Мне велено сказать, что англичане за нашей спиной хотят заключить сепаратный мир с немцами. Увидите, они вас одурачат”. Я рассмеялся и заметил, что на этой мякине никакого воробья не поймаешь.

Я исполнил просьбы Васильчиковой и передал Государю записку. Государь отнесся ко всему с большим раздражением: “Что за гадость, передайте ей, чтобы она не смела писать”. До того она писала раза два Государю те же глупости и никогда никакого ответа не получала. Она была в большой дружбе с Вел. кн. Сергеем Александровичем, жила у него в Ильинском и там ее встречал Государь. Как шли письма Васильчиковой к Государю и где они, я не знаю. Одно письмо Государь мне показывал, а про другое письмо сказал: “Я опять получил от Маши Васильчиковой такое же глупое письмо, как и первое”»[63].

Эти показания бывшего министра иностранных дел России перед Следственной комиссией Временного правительства, как мы видим, полностью подтверждаются словами императора Николая II. За три дня пребывания в российской столице она разослала тексты своего письма-конспекта аналогичного содержания ряду сановников в Петрограде. Как представляется, этот многопудовый «ангел мира», как себя называла тогда М.А. Васильчи-кова, пытался получить аудиенцию у императора Николая II, но тщетно. С одной стороны, доступ в Царское Село фрейлине был закрыт, с другой — царя там не было, он в то время находился в Ставке в Могилеве. Впрочем, ей повезло: она была принята министром иностранных дел С.Д. Сазоновым.

Министр не хранил в секрете визит к нему «ангела мира». О встрече с Васильчиковой он в подробностях рассказал обеспокоенным представителям Франции и Англии — послам Морису Палеологу и Джорджу Бьюкенену. Ясно, что, поскольку в Петрограде распространились слухи о сепаратных переговорах России с Германией, российский министр поспешил заверить их в верности Петрограда союзу.

А что же Васильчикова? Выпускать ее из России, после того как газеты подняли шумиху на ее счет, причем явно по наущению властей, было нельзя. Ее приезд в Россию общественное мнение сразу же оценило как начавшиеся сепаратные контакты между Россией и Германией. Поэтому Николай II, ненадолго вернувшийся из Ставки в Царское Село, приказал 10/23 декабря выслать ее в имение двоюродной сестры Васильчиковой — Александры Милорадович Новые Боровичи в Черниговской губернии.

Затем последовала эскапада ее племянника, предводителя местного дворянства Милорадовича, который, начитавшись петроградских газет, категорически потребовал не допускать тетку к ее сестре. Незадачливую фрейлину уже хотели сослать в Соль-вычегодск, но очередное письмо в Петроград, на сей раз графини Милорадович (двоюродной сестры Марии Александровны) на имя царя привело к тому, что он разрешил Васильчиковой остаться в Черниговской губернии. Видимо, возня с «Толстой Машей» надоела Николаю II, и на последнем докладе министра внутренних дел по поводу места ее высылки он начертал: «Больше этим делом я заниматься не желаю»[64].

Неоднократные просьбы Васильчиковой о ее выезде за границу были оставлены без внимания. Правда, в порядке компенсации ей назначили ежемесячную пенсию в размере трехсот рублей из секретных сумм Департамента полиции.

Невольно встает вопрос: почему же император так жестоко обошелся с фрейлиной? Ответ, как нам кажется, содержится в следующих строках письма Александры Федоровны к мужу от 5 января 1916 года. Вот они: «Миша Бенк (граф Бенкендорф, гофмейстер двора. — Авт.) говорил у Павла (великий князь, дядя Николая И. — Авт.), что Маша привезла письмо от Эрни (великий герцог Гессен-Дармштадский. — Авт.), а Павел заявил, что это — правда. Кто же сказал ему? Все они находят справедливым, что она лишена шифра (фрейлины. — Авт.)

— Я лично нахожу, что с Ив. Т. и Лили, которые поступили так дурно, состоя при моей особе, гораздо скорее должны были пострадать, да и некоторые господа тоже. Кажется, в печати появилось письмо к ней княгини Голицыной, (ужасное письмо, обвиняющее ее в шпионаже и т. д.), чему я продолжаю не верить, хотя она поступила очень неправильно по глупости и, боюсь, из жадности к деньгам. Но неприятно, что опять упоминается мое имя и имя Эрни»[65].

Отсюда видно, что если предыдущие контакты с немцами проходили достаточно конфиденциально, то стремление М.А. Васильчиковой обнародовать германские предложения среди достаточно широкого круга влиятельных лиц вызвало резкую реакцию верхов и лично самой императрицы. Она, конечно, как было установлено Следственной комиссией Временного правительства, тайно сносилась со своими родственниками в Германии, о чем, кстати, сама и пишет в одном из писем мужу, однако речь шла не о сепаратном мире, а об оказании своей относительно небогатой германской родне финансовой помощи. Родственники же разболтали всю историю с Васильчиковой в придворных кругах, и пошла писать губерния…

Когда М.А. Васильчиковой объявили о высылке в Черниговскую губернию без права выезда оттуда, она спросила у высших чинов МВД России А.Н. Хвостова и С.П. Белецкого, за что ее высылают. Те ответили: «Ваше присутствие беспокоит английское посольство». А Белецкий добавил при этом с иронией: «Ведь теперь Россия финансово продана Англии»[66]. Вот почему пострадала М.А. Васильчикова: она вела себя слишком гласно, некорректно и неделикатно…

Прошло несколько месяцев, и бывшая фрейлина была оправдана Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, а потом сумела вернуться в свое имение в Австрии. Получила ли она деньги за свое посредничество и сколько — осталось неизвестным. Может быть, она действительно действовала бескорыстно, просто из неуемного честолюбия и желания войти в историю в качестве «ангела мира», как знать?

В течение последующего 1916 года было еще несколько попыток зондажа со стороны Германии, но русская сторона так и не откликнулась ни на одну из них. Наиболее серьезной была встреча А.Д. Протопопова и Д.А. Олсуфьева с банкиром Ф. Вартбургом, выполнявшим поручение германского МИДа. Обстоятельства этой встречи таковы.

Весной 1916 года в Англию и во Францию выехала парламентская делегация во главе с товарищем Председателя Государственной думы А.Д. Протопоповым. Глава делегации во время поездки произносил речи, демонстрирующие нерушимую дружбу между союзниками, провозглашал лозунги войны до победного конца. Но вдруг, не доехав до России, он стал о чем-то сговариваться с противником. «Надо думать, — вспоминал об этом случае член делегации Б.А. Энгельгардт, — что Протопопов был уполномочен нашим Министерством иностранных дел на подобную встречу: вряд ли он решился на нее по собственной инициативе»[67].

Встреча состоялась 7 июля в Стокгольме в гостином салоне русского промышленника М.С. Поллака. Русские внимательно выслушали немца, однако в ответ ничего определенного в отношении германских предложений сепаратного мирного соглашения не высказали. Так или иначе, условия, на которых немцы хотели бы вести переговоры, были им выяснены.

Естественно, все это было сделано очень аккуратно, и А.Д. Протопопова не только не выслали в Сибирь (любимое занятие русских царей), но вскоре он даже получил пост министра внутренних дел. Значит? Та же самая близкая подруга императрицы А. Вырубова свидетельствует: «Ему… до самого последнего времени очень доверяли…». (Надо полагать, царь с царицей)[68].

Позднее все это, конечно, получило огласку, и по поводу стокгольмской встречи во всех европейских газетах много писали, явно с подачи германских спецслужб, использовавших прессу нейтральных стран. Кроме того, имеется значительная литература по этому эпизоду, в которой все подробно расписано. Мы же ограничимся здесь свидетельством самого виновника газетного ажиотажа А.Д. Протопопова.

Вот что о своей беседе с Ф. Вартбургом он рассказал, будучи весной 1917 года в знаменитых «Крестах», куда его засадило Временное правительство, бывшему руководителю Охранного отделения Департамента полиции генералу А.В. Герасимову:

«… После долгого разговора Вартбург мне сообщил, что он имеет вполне официальные полномочия передать Государю Императору условия сепаратного мира, которые сводились приблизительно к следующему: вся русская территория остается неприкосновенной, за исключением Литвы и небольшого куска прилегающей к ней территории, которые должны отойти к Германии. Россия проводит в жизнь уже обещанную автономию Польши (в пределах бывшей русской Польши) с присоединением к ней Галиции. Эта автономная Польша вместе с Галицией будет оставаться в составе Российской империи. На Кавказе к России присоединяется Армения. Какой-то особый пункт говорил… или о нейтрализации, или о присоединении к России Константинополя и Проливов. Условия мира с союзными державами Вартбург не указывал, но подчеркивал, что никакой помощи от России против ее бывших союзников Германия не потребует»[69].

Все эти предложения были по возвращении делегации в Петроград доложены императору. Николай II, выслушав Протопопова, резюмировал: «Да, я вижу, враг силен. Я согласен, при нынешнем положении те условия, которые вы передали, для России были бы идеальными условиями. Но разве может Россия заключить сепаратный мир? А как отнеслась бы к этому армия? А Государственная дума?»[70] Царь не взял на себя ответственность обсуждать эту проблему и предложил А.Д. Протопопову переговорить с представителями основных фракций Государственной думы. Такие попытки были сделаны, но изложить им германские условия сепаратного мира он так и не осмелился. В общем, по словам того же Энгельгардта, встреча в Стокгольме «была понята как своего рода разведка, и разговоры о ней прекратились»[71].

Эпизод о встрече с царем и его деликатном поручении, рассказанный П.А. Игнатьевым, как бы подтверждает вывод о том, что царь ни в коем случае не хотел идти на сепаратный мир с Германией. В то же время, как мы упомянули выше, он свидетельствует и о том, что Николай II одновременно хотел уверить союзников в том, что разговоры о сепаратном мире — блеф и что он преисполнен решимости совместно с союзниками довести войну до победного конца.

Однако история с Васильчиковой доказывает, что негласные контакты династий Романовых и Гогенцоллернов, да и всех дворов Европы, все-таки продолжались всю войну. Так, на всякий случай, и Стокгольмская встреча это только подтверждает. Царь не зря спрашивал графа Игнатьева 2-го о боевых возможностях союзников по Антанте. Беседа с руководителем русской военной разведки в Европе, пользующимся полным доверием царя, была явно связана с контактами А.Д. Протопопова в Стокгольме. Николай II, видимо, хотел еще раз убедиться, на какую лошадку ставить. Заключение сепаратного мира на условиях, предложенных Германией, было бы весьма выгодным для России, однако это могло привести к возмущению в обществе, армии и Думе и, следовательно, спровоцировать революцию и свержение монархии. Иное дело, если бы в подобающий момент с такой инициативой выступила сама Государственная дума…

Можно также предположить, что русский император считал, с другой стороны, что у него еще есть время и успеть к победному пирогу, и подавить оппозицию в стране, чтобы тем самым предотвратить революцию. Но… война шла своим чередом, а победа для России что-то не просматривалась, и историческое время, отпущенное русской монархии, сокращалось как шагреневая кожа…

Обычно указывают, что царская чета надеялась на общее наступление союзников весной 1917 года и поэтому была категорически против сепаратного мира. Так-то оно так. Но почему при этом не обращают внимания на целый ряд событий, происходивших в то время во Франции? Думается, не следует забывать еще одно обстоятельство, которое, как правило, не берется в расчет, а именно — возможное поражение союзников: ведь ход войны был пока еще не предрешен, а Германия добилась серьезных успехов на всех фронтах. И тогда… Тогда — сепаратный мир с Германией на других, нежели с союзниками, условиях.

То, что писал П.А. Игнатьев в своих мемуарах относительно положения союзников в конце Первой мировой войны, в целом верно, однако о внутриполитической обстановке во Франции он не говорит ни слова. Оно и понятно: книга его воспоминаний издавалась во Франции, поэтому — никакого негатива о ней.

Однако следует иметь в виду, что Германия вела пораженческую пропаганду не только против России, но и против ее союзников, да иначе и быть не могло. Особенно успешно пацифистская пропаганда велась ею во Франции. На деньги кайзера готовилась революция в этой стране: подкупались депутаты парламента, видные общественные деятели, журналисты. Истинные патриоты страны, наоборот, дискредитировались и шельмовались, в их числе и известный читателю капитан Ладу, изрядно насоливший немцам.

Германская разведка провела не одну разведывательную операцию по разложению французской армии и тыла, и, кстати сказать, не безуспешно. В апреле 1917 года во французских войсках на Западном фронте прокатились массовые волнения с требованием скорейшего окончания войны. Солдаты отказывались идти в наступление, реальным стало массовое дезертирство и случаи неповиновения командирам. В тылу усилились пацифистские настроения. На митингах и собраниях политические партии левого толка требовали скорейшего окончания войны и заключения демократического мира.

Характерен в этом смысле один документ французской военной разведки, вскрывающий, как спецслужбы Парижа противодействовали пацифистской пропаганде Германии и пытались взять ее под свой контроль. Приведем его частично.

2-е бюро-1 29 августа 1917 г.

ДОНЕСЕНИЕ

В начале года один из лучших агентов СР в результате некоторых финансовых сделок, осуществлявшихся Экономической секцией, установил контакт с представителями высшей финансовой аристократии Германии в Швейцарии и Испании.

Благодаря своему уму и осторожности агент быстро завоевал доверие немцев и стал связником между германскими банками в Испании и южноамериканскими, с одной стороны, и Берлинским Рейхсбанком — с другой. Наделенный функциями официального курьера, наш агент позволил нам в течение многих месяцев быть в курсе финансовых потоков между Берлином и Мадридом и использовать ставшие ему известными бесценные разведывательные сведения.

С другой стороны, в ходе недавних переговоров со своими служащими нашему агенту удалось перевести беседу на общеполитические темы. Немцы дали ему понять о том значении, которое они придают необходимости быть точно информированными обо всех переменах в общественном мнении Франции, и попросили посоветовать им, какие выбрать средства и указать людей, которых можно было бы использовать для того, чтобы провести еще до наступления зимы полезную и энергичную кампанию в пользу заключения перемирия.

Агент доложил о каждой из своих поездок и тщательном выполнении всех наших инструкций; он подвел своих собеседников путями, которые были ему предначертаны СР, к мысли о том, что в августе ему удалось организовать в Швейцарии встречу, на которую явился друг фон Бюлова князь Л ихновский и принц королевской крови, личность которого не была установлена.

В ходе многочасовой беседы немцы признались нашему агенту, что они плохо знают французский характер и попросили его быть, по собственному выражению принца, «их психологическим советником».

Тогда было решено, что, поскольку театр является одним из наиболее надежных средств пропаганды, наш агент, являющийся руководителем одной из наиболее модных сцен в Париже, попытается снять один или несколько театров сначала в Париже, а затем в провинции, чтобы в них потихоньку принудить публику аплодировать пацифистским постановкам или куплетам.

Проект, намеченный в общих чертах, должен быть представлен на рассмотрение Верховного командования. Если он будет одобрен, то в начале сентября в распоряжение агента будут предоставлены крупные суммы.

Агент должен будет использовать один из самых роскошных из своих театров в качестве средства привлечения туда офицеров и политических деятелей с тем, чтобы превратить свое заведение в место получения разведсведений разного характера.

Вместе с тем агент, пока этот вопрос изучается в Берлине, получил задание попытаться найти другие способы проникнуть в профсоюзные и революционные круги. Ему, однако, рекомендовали быть осторожным, и, как показалось агенту, его собеседники сожалеют о неуклюжести Службы, которая использовала Дюваля.

Очередная встреча нашего агента состоится в Швейцарии в первых числах сентября. На ней он получит инструкции из Берлина относительно реализации проекта распространения пацифистской пропаганды Германии посредством театра и обсудит с ними средства пропаганды в рабочих кругах.

По его возвращении решения, принятые на этот счет немцами, будут изучены СР. Их предложения будут изложены в очередном донесении, в котором будут рассмотрены проекты Германии и наиболее эффективные средства по их срыву путем их канализации и уведення в сторону в соответствии с методой, которая удачно защитила наши военные заводы.

Возможные проекты решений будут предоставлены на рассмотрение Министра.

28/8/17

ДЕЛО Г-НАМ.

М. считает, что он должен работать с пацифистами всех национальностей, обосновавшимися в Швейцарии. При этих условиях он готов заняться пацифистской пропагандой, однако после дела Д. он ни за какую цену не намерен сам отправляться в Швейцарию. Он также не хочет иметь никаких дел с кем бы то ни было, кроме меня, поскольку он не доверяет революционным кругам, как французским, так и иностранным, в которых, как он утверждает, полиция сегодня располагает массой осведомителей. В Швейцарии, несомненно, за Дювалем следила французская полиция. Что же касается проекта Себастьяна Фора, то он обречен на неудачу, поскольку сам Фор является весьма заметной фигурой, за которой следят, хотя он и просил Правительство не создавать ему никаких трудностей во время войны.

ПРЕДЛОЖЕНИЯ:

М. соглашается на:

1). Создание пацифистской газеты, однако обращает внимание на то, что цензура делает весьма уязвимым использование этого средства.

2. Через одного из друзей проводить пацифистские конференции в Париже и в провинции.

3. Распространять либо в тылу, либо на фронте листовки и брошюры, протестующие против войны и требующие ее прекращения еще до наступления зимы.

4. Вступить в контакт с основными профсоюзами, чтобы склонить их в пользу пацифистских акций.

УСЛОВИЯ:

1. На свою газету он просит 500 франков в день и первого взноса на ее издания в размере 25 000 франков, необходимых либо для перекупки «Либертера», которую он был вынужден оставить и которая сразу же прекратила свой выход не столько из-за цензуры, сколько из-за нехватки капиталов, либо для учреждения другой газеты с новым названием.

2. Что же касается конференций, то он думает, что каждая из них обойдется в 500 франков с учетом всех расходов и что он сможет найти докладчиков.

3. Для издания листовок и брошюр необходимо предусмотреть создание подпольной типографии. М. не знает, как ее найти, и спрашивает, нельзя ли ее отправить из Швейцарии во Францию. Однако ее пересылке не следует содействовать, поскольку это весьма опасно, поэтому высказывает пожелание, чтобы эти документы направлялись ему в Париж в такое место, где он мог бы их забрать. Может быть, я смогу взяться за эту задачу.

4. Он считает, что с приходом зимы пришел момент для того, чтобы провести большую пропагандистскую кампанию в профсоюзах, но для этого необходимы крупные средства, и г-н М. не видит способа потратить их, не привлекая внимания к себе; поэтому ему необходимо прикрытие, которое позволило бы ему широко тратить средства.

Таковых он видит два: первое средство — это создать во Франции благотворительную организацию для нуждающихся пролетариев. Эта организация была бы своего рода Красным Крестом и носила бы название «Организация помощи невоюющим». Она получала бы поддержку от различных союзных организаций Красного Креста и нейтральных. Она потребовала бы от правительства предоставить ей доходы и разрешить установить дни сбора средств. В таком случае происхождение средств было бы вполне естественным. Г-н М., который в таком случае был бы избран не в качестве Директора, но в качестве распределителя средств, мог бы благодаря своим связям в анархистских и профсоюзных кругах располагать средствами пропаганды, которые он внешне использовал бы на благотворительные цели, а на самом деле — на пропаганду мира.

Вторым способом было бы создание в народном квартале Парижа рабочего кооператива. Он бы позволил сначала создать довольно крупный фонд, которым мы могли бы располагать для ведения пацифистской пропаганды, не привлекая особого внимания. Более того, эта организация позволила бы войти в прямой контакт с семьями, особенно с женами рабочих, с которыми мы бы стали говорить о мире, когда они приходили бы за покупками в кооператив; их бы обслуживали, давали бы товары и деньги в долги т. п….

Если бы удался этот первый опыт, то можно было бы создать и другие кооперативы в Париже, а также в крупных индустриальных городах в провинции — в Сент-Этьене, Лионе и т. д.

Таким образом, создание благотворительных и кооперативных организаций было бы прекрасным прикрытием для г-на М. и одновременно средством, удобным для того, чтобы установить контакты в рабочих кругах, не привлекая внимания полиции.

Средства будут передаваться через меня по мере возникновения потребности в них. Их точное происхождение не будет известным. Он считает, что для того, чтобы создать ту или иную вышеуказанную организацию, необходим первый взнос в размере 200 000 франков. Хотя он и очень честен, я буду передавать ему деньги по мере возникновения у него потребностей, которые я сам буду проверять.

ТЕАТРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО. ТЕАТРЫ. ПРОПАГАНДА.

РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ.

Ж.

1. Новый факт. Ж. только что провалился, отсюда — трудности с паспортом.

Становится необходимым создать ЦЕЛЬ поездки, которая гарантировала бы свободу моих въездов и выездов.

2. Ф. находится здесь, и я привез его с большими трудностями. Я заметил у него значительные колебания, не потому, что он не решился предпринять все усилия для мира, но потому, что недавно возникли инциденты с газетой «Боне руж» («Красный колпак» — головной убор французских революционеров в 1779 году. — Авт.), а возможное его привлечение к ответственности произвело на него серьезное впечатление.

С другой стороны, Ф. не забывает этого; он воевал и был ранен, и я должен действовать ловко с тем, чтобы не задеть его чувства, объясняя определенную ситуацию.

Но я убежден, что приведу его туда, куда надо, однако нужно действовать осторожно и осмотрительно и хорошо знать его темперамент и реакцию, которые я хочу получить от него.

Во всяком случае, в принципе Ф. никогда не должен быть в курсе ответов на разведывательные, вопросы, которые мы хотим получить от Агентства или от Театров, которые мы хотим создать. Эго роль должна ограничиваться созданием одного или нескольких театров, организацией в них постановок или таких спектаклей, которые мы сочтем полезными и посредством которых мы поможем делу распространения идеи заключения необходимого, немедленного и благотворного мира и подготовим благоприятное движение в пользу сближения Франции с Центральными империями после войны.

Учитывая настроения г-на Ф. и известные мне его симпатии к Австро-Венгрии, которые он не скрывает и на которую он все время работал и заработал много денег («Рудольф Бергер» «Кло-дина», «Свободная любовь», «Вавилонские оргии» и т. д. и т. п.), я предлагаю, чтобы Вы представились ему австрийцем, который особенно сильно жаждет мира. Он сочтет подобное настроение вполне естественным и гораздо легче предастся этому делу.

Поездка Ф. в Швейцарию не должна и не может вызвать у него опасений за свою безопасность, что, впрочем, легко объяснимо, поэтому необходимо немедленно и окончательно уладить это дело с ним.

Учитывая, что отзвук недавнего дела Д. во Франции, который глупо попался с этим чеком, а также тот факт, что персона г-на Ф. является абсолютно необходимой, я должен предупредить Вас, что последний мне ясно заявил, что не позволит использовать свою персону в афере подобного рода, поскольку его главным условием является то, чтобы после него не оставалось никаких следов, никаких чеков, никакого акционерного общества. Он желает всего лишь:

1. Иметь свое торговое дело, имеющее только одно прикрытие, согласно программе, которую мы окончательно разработаем с ним.

2. Чтобы у него был только один ревизор, что является естественным, и он намерен в дальнейшем получить полную независимость (этот ревизор должен быть, разумеется, безупречным нейтралом).

Что касается меня, я хорошенько подумал над ролью, которая будет мне принадлежать в этом деле, и в котором я не должен проявляться. Мои недавние поездки в Швейцарию могли бы, если они вызвали бы подозрения, нанести ущерб пропаганде, и я хочу сохранить полную независимость таким образом, чтобы добыть все необходимые мне сведения, не вызывая к себе недоверия из-за моего официального и, следовательно, слишком заметного положения.

Наконец, я считаю, что моя роль не должна ограничиваться делами Театра или Агентств и что я могу с вашей помощью организовать и другие дела, полезные для пропаганды, при условии — я повторяю, — что я никогда не буду вступать в официальное руководство ими.

Четко оговоренный доход г-на Ф. за услуги, которые он нам окажет, будет заключаться в средствах, которые мы ему предоставим на учреждение одного или нескольких театров, которые впоследствии станут его частной собственностью, но, разумеется, они останутся навсегда заведениями, благоприятными для пропаганды и сближения центральных стран с Францией, и движением реакции, которое должно будет быть создано во Франции после войны в пользу этих стран.

Должен Вам сказать, впрочем, что у г-на Ф. все время проявляется одна главная идея: возрождение его кабаре «Мулен руж», которому он отдал всю свою жизнь и которое в конечном итоге является его единственным капиталом и его единственной гордостью. Я думаю, что мы будем иметь большое влияние на него, если поможем ему восстановить это заведение.

Заметьте, впрочем, что с возможным возобновлением представлений этого Театра Вы получите прекрасный трамплин в послевоенное время, и, я повторяю, что хотя он и является абсолютно надежным, пацифистом и австрофилом, это заведение станет абсолютно надежным средством для того, чтобы «удержать» его, если мы дадим ему какие-либо надежды в этом смысле.

Ф.

Настроение Ф. является сдержанным, беспокойным и скорее холодным и первоначально нерешительным в положении, в котором он находился, однако оно легко изменяется в том, что касается вопросов пропаганды мира и англофобии.

Он охотно и в деталях говорит о своем «коньке» — Венском музыкальном театре, и его желанием является найти композитора, который заменил бы ему Рудольфа Бергера, с которым они имели такой большой успех и заработали так много денег…

Он полностью «распоясывается», когда ему дают понять о возможном возрождении кабаре «Мулен Руж».

Он объясняет необходимость иметь два театра: один — шикарный, который будет посещать элитная публика — политические мужи, заводчики, банкиры и т. д., другой — народный театр, где будет оказываться влияние на толпу.

Он объяснил идею утренников и их воздействия на рабочие массы в течение дня.

Мариньи и Апполо являются первостепенными прототипами одного и другого театров.

Руше использовал драматический театр для того, чтобы попасть в «Оперу», Фарбе был в нем артистическим директором в последнем сезоне и был расположен к тому, чтобы позволить его завоевать.

Что же касается театров «Мариньи» или «Апполо», то их также возможно приобрести [72].

Приведенные выше документы свидетельствуют о том, что среди определенных кругов французского общества пораженческие настроения были налицо. Об этом в своем дневнике писал и президент республики, отмечая, что, по информации с мест, «некоторые мелкие газеты ведут пацифистскую кампанию, которая уже проникла в кулуары Палаты». В июне 1916 года в Палате депутатов обсуждался вопрос «Об учителях департамента Устье Роны, которые ведут пацифистскую пропаганду». Целый ряд газет, таких как «Бонне Руж», «Л'Ёр», «Журналь», «Эклер» и «Эвр» активно агитировали в пользу всеобщего мира.

И германская разведка не зря активизировала свою деятельность по разложению французского тыла, стремясь целенаправленно воздействовать на общественное мнение противника через свих агентов влияния (вот уж поистине: ничто не ново под луной!) и прямых предателей. Так, немцы сумели подкупить издателя и редакторов газеты «Журналь» (тираж — 800 тысяч экземпляров) и «Бонне Руж». О том, что французские спецслужбы активно противодействовали подрывным планам германской разведки путем организации подставы им своего агента как раз и свидетельствует документ, приведенный выше.

Помимо тайных акций французской контрразведки, лидер парламентской оппозиции, председатель сенатской комиссии по делам армии и иностранным делам, будущий премьер-министр страны Жорж Клемансо по прозвищу Тигр развернул в Палате депутатов и во французской печати самую настоящую «охоту на ведьм», обвиняя в пораженческих настроениях не только своих политических оппонентов, но всех и вся. Ж. Клемансо, по словам советского историка Д.П. Прицкера, получил прозвище Тигр за его «хищность, злость, беспощадность и вместе с тем за силу и смелость»[73]. Особым нападкам Тигра подвергся министр внутренних дел Луи-Жан Мальви за то, что возражал против ареста лиц из так называемого списка «Б», который был составлен тогдашней французской контрразведкой — Сюрте женераль (Службой общей безопасности) еще до войны.

В списке оказалось 3 тысячи человек: социалисты, лидеры профсоюзов и т. п. Все они, «герои II Интернационала, дружно голосовавшие в августе 1914 года за военные кредиты, в годы войны сидели тихо и даже входили в правительство. Когда же в ноябре 1917 года Ж. Клемансо, напуганный Октябрьской революцией в России, стал премьер-министром Франции, он первым делом добился передачи дела Л.-Ж. Мальви в суд. Участь бывшего министра внутренних дел была заранее решена. Хотя обвинения в измене и пораженчестве не были доказаны, все равно «беспристрастный» французский суд приговорил его к пяти годам ссылки.

Другим объектом травли со стороны Тигра стал его предшественник на посту премьер-министра страны Жозеф Кайо, выступавший перед войной за союз с Германией, а не за конфронтацию с ней. Не избежал этой участи и будущий премьер Аристид Бриан. Но хуже всего пришлось все же Кайо. С приходом Тигра к власти он был лишен парламентской неприкосновенности, а через некоторое время очутился в тюрьме, которая как бы в издевку носила название «Сайте» («Здоровье»).

Бывшему премьеру не повезло: французская разведка узнала, что в конце 1915 года он поместил в одном итальянском банке на имя своей жены ряд документов и кое-какие материальные ценности. Сейф, в котором все это хранилось, был вскрыт итальянцами по просьбе Ж. Клемансо. К несчастью для Кайо, там же находилась его рукопись под названием «Рубикон». В ней излагалась политическая программа, которой он будет следовать в случае назначения на пост главы французского правительства. Главными пунктами программы были переговоры о мире и предание суду виновников войны. Началось расследование. 27 месяцев Кайо провел в тюрьме, однако в конце концов сенат приговорил его только к трем годам тюрьмы, которые он почти уже отбыл.

Но были и действительные предатели и изменники. Так, «Сюрте женераль» стало известно, что редакция газеты «Бонне руж» получала серьезные суммы от немцев на пораженческую пропаганду. Правда, редактор этой газеты Виго, писавший под псевдонимом Альмерейда, имел дело и с французской разведкой. В редакции газеты был произведен обыск. Агенты «Сюрте», к своему удовольствию, нашли там копии секретных военных документов. Альмерейда был арестован как германский шпион и через две недели умер в тюрьме, якобы от перитонита. Кто-то явно прятал концы в воду. Был арестован и сотрудник газеты Дюваль, уличенный в получении чека на сумму 158 тысяч франков от одного банкира в Швейцарии.

Был также арестован и некий Боло-паша, доверенное лицо бывшего египетского хедива и одновременно — один из акционеров упомянутой газеты. Боло-паша был предан суду, на котором выяснилось, что деньги в сумме 6 миллионов франков на ее приобретение он получил от немецкой разведки. Следует отметить, что все эти факты были доказаны в суде. Они не носили характера инсинуаций правящей партии против своих политических противников, как это имело место в России в июльские дни 1917 года, когда лидера большевиков В.И. Ульянова (Ленина) Временное правительство обвинило в шпионаже в пользу Германии.

Впрочем, министра-председателя Временного правительства А.Ф. Керенского можно понять: ему ведь было нужно дискредитировать любым путем своего самого серьезного оппонента, а для этого все средства хороши. Тем более что еще до него метод клеветы и инсинуаций русская буржуазия великолепно освоила. Борясь с изменой на фронте, французы действовали методом кнута и пряника. И все же, несмотря на репрессии в войсках, вплоть до расстрелов, положение их армии в предвидении новых германских ударов продолжало оставаться весьма непростым.

Да и в Русской армии, несшей на себе всю тяжесть вооруженной борьбы с Германией, положение было не лучше. Одних только дезертиров из ее рядов к этому времени насчитывалось свыше миллиона, а наиболее известные отказы идти в наступление на фронте были как раз в то время, когда П.А. Игнатьев беседовал с императором накануне своей второй поездки в Париж. Так, в ноябре 1916 года во время проведения частной Митавской операции на Северном фронте солдаты наиболее дисциплинированного 6-го Сибирского корпуса решительно отказались идти в наступление. В их памяти сохранились воспоминания о неудачной попытке наступления Русской армии под Ригой весной того же года. Предоставим слово уже цитировавшемуся нами полковнику А. Носкову:

«События под Верденом все еще свежи в памяти Союзников. Ожесточенные атаки на различных участках их фронта, предпринимаемые с начала февраля, свидетельствовали о том, что немцы подготавливают здесь нечто очень серьезное. 21 февраля 1916 года кронпринц раскрыл свои планы, начав наступление на Верден. Ожесточенный огонь германской артиллерии, первые волны солдат, бросившихся в наступление, показывали, насколько решительными были намерения противника. Все это не могло не вызывать самых серьезных опасений. Эти опасения стали еще более обоснованными вследствие первых неудач союзников и их первых ошибок.

В этих условиях Союзники, предприняв собственные усилия, одновременно обратились к России. Военные представители союзников при Ставке по настоянию своего командования, а также по собственной инициативе потребовали наступления на русском фронте. Это наступление, за неимением других целей, могло по крайней мере помешать переброске германских войск с этого фронта на Западный.

Что касается России, то момент был весьма неблагоприятным для наступления. На его Северном и Западном фронтах лежал плотный снежный покров. Предпринять там крупные наступательные операции было невозможно, и поэтому там не велась никакая подготовка к ним. На Юго-Западном фронте зима начала потихоньку отступать, что только ухудшало обстановку, поскольку все пути на нем становились непроезжими.

Кроме того, немцы хорошо знали, что русские армии, которые во время отступления потеряли громадное количество боеприпасов, не могут предпринять крупные операции с решительными целями. Поэтому в начале Верденской операции обстановка на русском фронте отнюдь не благоприятствовала наступлению, поскольку он располагал недостаточным числом солдат, чтобы сорвать планы германцев. Противник прекрасно понимал, что любое русское предприятие может иметь только чисто локальный характер, которое никогда не выльется в решительную операцию.

Но угроза для Союзников была весьма велика. Сражение за Верден, а также донесения их разведывательных служб со всего фронта позволили достаточно четко установить исключительное значение, которое немцы придавали новой операции. Концентрация германских войск в полосе наступления, ожесточенные атаки его компактных масс подтверждали показания военнопленных и данные разведывательных служб.

Представители союзных армий в Ставке неустанно настаивали на необходимости скорейшего наступления русских войск. Генерал Алексеев, учитывая все вышеизложенное, хорошо понимал, что ни одна из частей русского фронта не в состоянии предпринять серьезное наступление, способное оказать эффективную поддержку усилиям Союзников.

Понятно, что этот вопрос эфемерной помощи почти полностью зависел от Алексеева, но нельзя сбрасывать со счетов, что та или иная позиция царя по этому вопросу могла также оказать на него свое влияние.

Большой интерес, который царь проявлял к развитию операции под Верденом, мало что говорил о глубине его чувств к союзникам. Будучи военным, царь не мог игнорировать техническую сторону операции; однако следует констатировать, что в подобных обстоятельствах интерес царя к самой операции во многом превосходил вопрос о том, что думал царь об оказании немедленной помощи союзникам.

В этот период оценок и сомнений Алексеев часто навещал генерала Борисова либо для того, чтобы обсудить стратегические планы, либо чтобы просто узнать его мысли.

Во время одного из таких визитов (середина марта 1916 года) они обсудили вопрос о том, какое наиболее удачное направление следует придать одной демонстрации. В тот же вечер в разговоре с генерал-квартирмейстером подчеркнув, что подобные предприятия являются сомнительными, он добавил:

— Император, однако, считает, что необходимо оказать помощь Союзникам.

В конце марта месяца более или менее серьезные демонстративные мероприятия были предприняты на многих участках широкого фронта от Риги до Барановичей. Одна из наиболее крупных операций была предпринята на правом крыле Западного фронта, где значительные силы атаковали германские позиции в районе озера Нарочь (к востоку от Вильно).

Направление удара полностью соответствовало идее и цели демонстративной операции. В случае успеха наступающая группировка выходила во фланг и тыл германского фронта по реке Западная Двина. Развитие наступления на Ковно ставило германцев в трудное положение, вынуждая их отступить на фронте вдоль Западной Двины и под Ригой, которую они считали столь важным удерживать.

Все действительно тяжелые детали этого предприятия все еще свежи в моей памяти… В начале операции (конец марта) сильно подморозило. После короткой артиллерийской подготовки русские войска устремились вперед. Встреченные внезапно плотным огнем, но не понеся значительных потерь, они тем не менее сошлись с противником и прорвали его фронт… Именно в этот момент вдруг наступила оттепель, превратившая этот край в громадное болото: ни клочка сухой земли, чтобы обсушиться; никакой возможности подвезти боеприпасы и выдвинуть вперед артиллерию. Неважно! Промокшие до костей, лишенные в течение двух суток горячей пищи, русские войска до конца исполнили свой долг. Германцы, пришедшие в себя после первоначального замешательства, сумели перебросить подкрепления, а их артиллерия нанесла крупные потери наступающим. Скольких раненых, в том числе легко, не смогли мы вывезти с поля боя!

Спустя два или три дня после оттепели вдруг ударил мороз. Снова подул сильный ледяной ветер. Многие раненые из-за отсутствия транспорта погибли от холода. Пока еще здоровые солдаты из последних сил держали винтовки в окоченевших руках… Ни о каком наступлении не приходилось и думать. Оставалось только восхищаться отвагой и терпением этих несчастных!

Результат этого наступления оказался неопределенным, если не сказать ничтожным. Германцы тем не менее были вынуждены усилить этот фронт несколькими дивизиями, переброшенными из Франции в самые критические дни Вердена. Наши потери были очень большими и достигали 250 тысяч человек.

Таковы были кровь и страдания русского народа, которыми он заплатил за общую победу Союзников. Эти жертвы были принесены по личному настоянию императора Николая II».

Таким образом, Ставке было понятно, что еще не факт, будто весной 1917 года вся Русская армия станет дружно наступать, даже если этого потребует царь: неудача под Ригой окончательно скомпрометировала русского монарха в глазах армии. Впрочем, революция не стала ждать, пока все союзники подготовят свои армии к одновременному наступлению на всех фронтах и решительно покончат с противником. Она рванула неожиданно для всех, хотя ее ожидали все слои русского общества и представители союзников. Даже близкие родственники царя настаивали на изменении политического курса, чтобы избежать ее пришествия. Был убит Г. Распутин. Эта новость вызвала ликование в обществе и придворных сферах, но ничего уже не помогло. Последний царь из династии Романовых был упрям и продолжал гнуть откровенно реакционный внутриполитический курс. Делить власть с русской буржуазией он не хотел ни под каким видом. Революция все равно свершилась в феврале — марте 1917 года, и за восемь дней 300-летняя династия Романовых была сметена русским народом. Драма русской монархии, начавшаяся в Угличе убийством сына Ивана Грозного — царевича Дмитрия, продолжилась в революционном Петрограде, чтобы закончиться расстрелом всей царской семьи в доме Ипатьева в Екатеринбурге в июле 1918 года.

Все это будет потом, а пока что новоиспеченный полковник Павел Игнатьев выполняет разведывательные задания Ставки в Европе.