Секретная просьба (Повести и рассказы)

_{Владимир Ильич Ленин — основатель нашей Коммунистической партии и Советского государства. Это самый великий человек, которого знала мировая история.}

_{Трудящиеся всего мира считают Ленина своим вождём.}

_{О Владимире Ильиче Ленине — вожде и человеке и написаны эти рассказы. Они затрагивают лишь несколько лет из жизни Владимира Ильича Ленина — руководителя молодого Советского государства.}

Глава первая ВЫСШИЙ ЗАКОН

1917 год. Только что произошла Великая Октябрьская революция. Владимир Ильич Ленин был назначен Председателем Совета Народных Комиссаров — главой первого рабоче-крестьянского правительства.

В Петроград в Смольный к товарищу Ленину прибыла группа крестьян-ходоков из-под города Костромы. В полушубках крестьяне, в лаптях, в шапках-ушанках, с котомками за плечами.

Людей в те дни в Смольном было полным-полно. Тут и рабочие, тут и крестьяне. Солдаты, красногвардейцы, матросы. От человеческих голосов Смольный гудел, как улей.

Идут костромские крестьяне, смотрят налево, направо, озираются по сторонам, разыскивают Владимира Ильича Ленина.

А в это время Владимир Ильич шёл как раз им навстречу. Крестьяне к нему:

— Дорогой человек, где здесь старшой?

— Кто-кто? — переспросил Ленин.

— Старшой, — повторяют крестьяне. — Тот, кто нынче Россией правит.

— Ах, старшой, — усмехнулся Ленин. Осмотрелся Владимир Ильич вокруг себя. — Вот старшой, — показал куда-то за крестьянские спины, лукаво улыбнулся и пошёл дальше.

Оглянулись крестьяне, видят: стоит в коридоре группа рабочих. Рядом с ними солдаты о чём-то спорят. Матрос-авроровец мирно цигарку курит. Чуть поодаль столпились крестьяне. И тоже в полушубках, в лаптях, в ушанках. На спинах висят котомки. Тоже, видать, ходоки-пришельцы.

Смотрят костромичи то на рабочих, то на солдат, то на матроса, то на таких же, как сами они, крестьян.

— Э, да какой же это старшой, — недоумевают костромичи. Повели плечами: — Видать, ошибся тот человек с бородкой.

— Кого вам, отцы? — вдруг слышат крестьяне голос. Отошёл от рабочих какой-то парень. — Вы тут, видать, впервые.

— Впервые, мил человек. Нам бы к товарищу Ленину.

— К Ленину?!

— Ну да, к Владимиру Ильичу.

Покосился на крестьян недоверчиво парень, брови слегка нахмурил.

— С вами же Ленин сейчас беседовал.

У крестьян, как по команде, открылись рты:

— Кто? Тот человек с бородкой?

— Он самый, — ответил парень.

Рассказали крестьяне про их разговор с Владимиром Ильичём. Рассмеялся рабочий.

— Значит, старшого искали. Того, кто нынче Россией правит? А что, задумался парень, — верно ответил товарищ Ленин. Так если вам к Ленину, ступайте на третий этаж.

Подхватили крестьяне свои котомки.

— Ну и ну, — заявил один. — Непонятное что-то.

— Чудное, — согласился второй.

Смотрят они на третьего, самого старого. Однако третий молчит. Думает самый старый. Морщины, как волны, легли на лоб.

— Как же это понять, Афанасий Данилович? — полезли к нему крестьяне.

Думает старый. И вдруг:

— Как? Как сказано, так и понять, — ответил старик и просиял улыбкой.

Поднялись крестьяне на третий этаж, подошли к кабинету Ленина.

— Вам к кому? — спросил секретарь у входа.

— К товарищу Ленину.

— Как доложить?

Глянул старик на своих, для пущего веса крякнул, вытер усы ладонью.

— Скажи, что пришёл старшой. Тот, кто вместе с рабочими нынче Россией правит.

Не смирились капиталисты и помещики с потерей власти, земли и фабрик. Бежали они на окраины нашей страны. С помощью иностранных капиталистов организовали здесь сильные армии. Белые — так называли тогда врагов начали военный поход против молодой Советской Республики.

Для защиты страны от врагов была создана Красная Армия.

— Строжайший порядок. Революционная железная дисциплина — вот что должно быть главным в Советской Армии, — говорил Владимир Ильич.

И вот тут-то… Короче, нашлись люди, которые выступили против товарища Ленина. Среди них оказались даже очень видные большевики.

— Что же это за новая армия, — говорили они, — если главное в ней железная дисциплина. Хватит нам строгостей. Натерпелись. Не для того мы распускали старую царскую армию, чтобы новую, советскую, строить на тот же лад.

Слово «дисциплина» пугало многих. Страшным казалось слово.

Но армия есть армия. Сила армии в строгих её порядках. Не будет порядков, не будет армии. Будет просто набор людей.

Ленин терпеливо объяснял, что пугаться дисциплины вовсе не стоит, а, наоборот, надо всячески ее укреплять, что сравнивать Советскую Армию со старой, царской — значит, не видеть главного.

— Палочной дисциплине капиталистических армий мы должны противопоставить свою, глубоко сознательную, революционную дисциплину, не раз и не два, а в десятках и сотнях своих выступлений подчёркивал Ленин.

И всё же спор с несогласными длился долго. Он даже возник на одном из партийных съездов. Делегаты съезда полностью стали на сторону Ленина.

Были и другие случаи, когда Ленину приходилось терять немало времени, чтобы доказать свою правоту, переубедить, склонить на свою сторону тех, кто до этого выступил против.

Многие поражались, глядя на Ленина. Он, наделённый высшей властью в стране, и вдруг терпит такие споры. Тратит энергию. Тратит время. Нет бы прибегнуть к власти и одёрнуть таких несогласных.

— Одёрнуть — дело не очень сложное, — отвечал Владимир Ильич. — Это лишь крайний случай. Важно не то, чтобы людей силой заставить отказаться от старого мнения. Главное, чтобы тот, кто не понял или не прав, сам осознал бы свою ошибку. Тут строгость не лучший метод.

— Вот вы, Владимир Ильич, и попались, — сказал однажды один из помощников Ленина. И напомнил, с какой горячностью и напором отстаивал Владимир Ильич принцип строгости при создании Красной Армии.

— Попался, попался, — усмехнулся Владимир Ильич. — Но тут же у нас не армия. Впрочем, в армии то же самое. — Ленин сделал короткую паузу. Дисциплина для нас не кнут. Это прежде всего глубокая наша сознательность. Это и в армии нашей и в нашей жизни одинаково верный принцип.

Командующий Восточным фронтом С. С. Каменев докладывал Ленину о плане разгрома войск Колчака.

Склонился Владимир Ильич над картой. Слушает. Рядом стоит Каменев. Держит в руках указку.

План интересный. Продуманный. Каменев военачальник опытный. Говорит убедительно, красноречиво. Прыгает указка по карте между рек, городов и железных дорог, как воробей по грядкам.

— Вот тут мы начнём прорыв… Вот тут через эту брешь польются полки и роты. Вот тут… — Скажет фразу и к фразе фразу: — Уверяю вас, Владимир Ильич, это будет на редкость красиво.

Глянул Владимир Ильич на Каменева:

— Красиво? Нам надо в кратчайший срок разбить Колчака. А красиво это будет сделано или некрасиво — для нас несущественно.

— Да, да, конечно, — ответил Каменев. — А вот сюда, — указка в руках Каменева снова запрыгала, заклевала по карте, — мы двинем отряд бронепоездов. Пехота с фронта. Бронепоезда с флангов. Огонь из бортовых орудий, из всех пулемётов. Начнём удар в темноте. Ночи, Владимир Ильич, тёмные, беззвёздные. Луны нет, не выдаст. Представляете, Владимир Ильич: ночь — и вдруг залпы. Уверяю вас, это будет на редкость красиво.

Сказал Каменев слово «красиво», спохватился, посмотрел на Владимира Ильича.

— Продолжайте, слушаю вас, — сказал Ленин.

— Тут вот Пермь, тут вот Уральск, — продолжает докладывать Каменев. Противник стремится создать единый фронт. Поэтому мы нанесём удар вот сюда, пройдём по белым, как нож по маслу. Удар. Ещё удар! И Колчак — как шар в лузу.

— В лузу? — переспросил Ленин.

— В лузу, Владимир Ильич. Уверяю вас, это будет на редкость…

Хотел Каменев снова сказать «красиво», да спохватился, посмотрел на Владимира Ильича.

— …красиво, — подсказал Владимир Ильич.

Помедлил минуту Каменев, повторил:

— Красиво.

Глянул Каменев на Ленина. Глянул Ленин на Каменева. Оба расхохотались.

Владимир Ильич очень ценил знания, опыт и романтический пыл Сергея Сергеевича Каменева. За умелое руководство войсками Восточного фронта Каменев вскоре был назначен Главнокомандующим всеми вооружёнными силами Советской Республики. Правда, кое-кто тогда возражал.

— Владимир Ильич, это у него на словах получается всё красиво.

— Нет, вы неправы, — ответил Ленин. — Он умеет не только убедительно говорить, но и со знанием бьёт противника. И делает это, надо признаться, действительно очень красиво.

Был один из самых тяжёлых моментов гражданской войны. Белые взяли Орёл, подходили к Туле. Враг угрожал Москве.

Страна напрягала последние силы. На фронт уходили все.

В эти тревожные дни комендант Московского Кремля получил распоряжение отправить на фронт под Тулу сто человек из кремлёвской охраны.

Сто человек — это без малого вся охрана.

Комендант схватился за голову.

— Кто же будет нести караул?! Кого посылать на посты?! К тому же…

Самыми первыми часовыми Кремля были бойцы из сибирских рот. Только привыкли они к постам, только освоились — приказ: отправить бойцов на фронт.

Сибиряков сменили латышские стрелки. Только привыкли они к постам, только освоились — приказ: отправить стрелков на фронт.

Устал комендант обучать новичков караульному делу.

Наконец появились в Кремле курсанты. Были в Москве пулемётные курсы. Вот и решили: пусть курсанты не только учатся, но и несут охрану Кремля.

Теперь комендант успокоился.

— Ну, курсантов никто не тронет. Главное дело у них — учёба. А с учёбы срывать нельзя.

И вдруг неожиданно этот приказ: сто человек из кремлёвских курсантов срочно отправить на фронт под Тулу.

Комендант упёрся. Встал на дыбы. Грозился приказ не исполнить. Мало того, заявил, что явится с жалобой к Ленину.

Угрозу сдержал. Явился.

— Если приказ, надо отправить, — ответил Ленин.

Не ожидал комендант такого.

— Владимир Ильич, это же Кремль! А курсанты его защита. Нельзя же снимать защиту. Тем более в этот момент.

— Нельзя, — согласился Ленин. — Если враг подойдёт к Москве, поздно об этом думать.

— Так точно, товарищ Ленин.

— Вот видите, вы сами того же мнения. Значит, надо отдать курсантов.

«Как так?! — хотел возразить комендант. — Я вовсе другого мнения».

Но Ленин не сделал паузы.

— Надо отдать. Защита Кремля проходит сейчас под Тулой. Значит, кремлёвской охране быть именно там — прямая её обязанность. Мы не снимаем охрану Кремля, — добавил Владимир Ильич. — Мы просто её посты переносим под город Тулу.

Другой бы понял, что бит его довод. Но комендант оказался упорным.

— Так ведь это, Владимир Ильич, не просто охрана. Это, Владимир Ильич, курсанты. Их с учёбы срывать нельзя. У них всё по дням расписано. Учебные есть журналы.

— Нельзя, нельзя, — согласился Ленин. — А мы с учёбы срывать и не будем.

«Ну вот, доказал, — облегчённо вздохнул комендант. — Уж тут-то, конечно, оспорить нечем».

Но Ленин не сделал паузы.

— Ведь есть у курсантов учебная практика. Вот и будем считать, что курсанты едут не просто на фронт. А срок наступил для практики. Так и пометьте в своих журналах.

Учитель Криденер во время мировой войны отличился. Был рядовым солдатом, стал начальником большой пулемётной команды.

— Он на фронте сорока восемью «максимами» командовал! — любил похвастать боевой биографией Криденера председатель Весьегонского учительского союза. (После возвращения с фронта Криденер учительствовал под Весьегонском.)

Молод учитель, строен. Два Георгиевских креста висят на груди героя.

Ходят ребята за ним гурьбой. Не нарадуется председатель новым учителем.

И вдруг призвали Криденера в Красную Армию. Стояла осень грозного 1918 года.

— Как так! Почему?! — возмутились в уезде.

Как правило, учителей призывали не в первую очередь.

Председатель учительского союза грозился поехать в Москву, обратиться непосредственно к товарищу Ленину. И действительно — поехал. Знал он, что Владимир Ильич придаёт огромное значение народному образованию.

Принял Ленин весьегонского председателя. Рассказывает тот о новом учителе. Мол, и учитель Криденер замечательный. И молод, и строен. И о том, что ходят ребята за ним гурьбой.

— А ещё, Владимир Ильич, — голос председателя стал торжественным, он на фронте сорока восемью «максимами» командовал! Два Георгиевских креста заслужил за подвиги.

Сказал, ликующе посмотрел на Ленина. Пусть, мол, знает Владимир Ильич, какие у них в Весьегонске учителя.

Ленин слушал очень внимательно.

— Вот как! — сказал, когда председатель заговорил о пулемётах. — Вот как! — повторил, когда председатель сказал про Георгиевские кресты. Значит, говорите, Криденер командовал сорока восемью пулемётами?

— Так точно — сорока восемью «максимами», Владимир Ильич.

— И много у вас учителей, которые могут командовать огнём сорока восьми пулемётов?

— Один! — с гордостью ответил председатель.

— А сколько всего учителей в уезде?

Задумался председатель.

— Около пятисот.

— Так ваш учитель — это же просто клад.

— Клад, Владимир Ильич. Вот именно клад!

— Для военных, — уточнил Ленин. Развёл руками: — Должен вас огорчить: с уходом учителя Криденера в армию нужно смириться. — Увидел Владимир Ильич огорчённое лицо председателя: — Не обижайтесь, сейчас война. Каждый опытный в военном деле человек — это действительно клад для фронта.

— Клад! Э-эх не туда ткнул, не с того начал, — сокрушался потом председатель.

Стоял сентябрь 1920 года. Армии генерала Врангеля наступали с юга, из Крыма. Против молодой Советской Республики снова двигалась грозная сила.

Командующим Южным фронтом был назначен Михаил Васильевич Фрунзе. Его срочно вызвали в Москву на важное заседание.

Фрунзе торопился, но опоздал. Когда он прибыл в Кремль, заседание уже началось. Председательствовал Владимир Ильич Ленин.

Приоткрыв дверь в зал заседаний, Фрунзе в нерешительности остановился.

— Проходите, товарищ Фрунзе, проходите. Садитесь, — проговорил Владимир Ильич.

Фрунзе тихонько прошёл в комнату и сел на свободный стул.

Вскоре ему передали крохотную записку: «Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?»

Записка была от Ленина.

Когда заседание окончилось, Фрунзе подошёл к Владимиру Ильичу.

— Владимир Ильич…

— Не объясняйте, — остановил его Ленин. — Всё знаю. Мне уже доложили — опоздал поезд. Не сердитесь на меня за записку.

— Да что вы…

— Вот и хорошо. — Ленин взял Фрунзе под руку. — Михаил Васильевич, скажите, когда вы собираетесь приступить к операции по разгрому Врангеля, хотя нет, это не главное: когда вы смогли бы её завершить?

Фрунзе знал, что беспокоит Владимира Ильича. Приближалась зима неужели ещё одна военная зима, тяжёлая военная зима?

Ленин стоял и терпеливо дожидался ответа.

— К декабрю, Владимир Ильич, — наконец произнёс Фрунзе.

— К декабрю? А успеете?

— Успеем, Владимир Ильич. Нужно успеть, — тихо проговорил Фрунзе.

— Нужно. Вы не представляете себе, как нужно, — так же тихо ответил Ленин.

И вот Южный фронт. Вооружённые танками, самолётами, пушками, белые рвутся на север.

Владимир Ильич внимательно следит за обстановкой. В кабинете у Ленина висит карта. Он не только в курсе боевых действий, но и постоянно наблюдает за тем, как идёт переброска подкреплений и воинских эшелонов. Он требует: немедленно дать на помощь Южному фронту знаменитую Первую Конную армию во главе с Будённым. Настаивает на срочном создании Второй Конной армии. Добивается переброски на Каховку лучших, сибирских дивизий.

И так же, как в прежние годы:

— Как со снарядами? Как с патронами? Хорошо ли бойцы одеты? Какой у бойцов паёк?

Даже ночью он продолжает диктовать телеграммы.

В ответ на заботу Ленина Южный фронт рапортует делом: «Наступление белых приостановлено! Врангель поспешно отходит в Крым!»

Войска Фрунзе подошли к Перекопу. Разбили Врангеля в главном бою. Сбросили белых в море.

К середине ноября, на две недели раньше того срока, о котором говорил Михаил Васильевич, Крым становится вновь советским. «Южный фронт ликвидирован», — телеграфировал Фрунзе Ленину.

Вскоре командующий Южным фронтом опять повстречался с Владимиром Ильичём.

— Поздравляю, — проговорил Ленин. — Сдержали слово. Не подвели. Уложились блестяще в сроки.

Фрунзе улыбнулся, полез в карман, протянул Владимиру Ильичу крохотную бумажку.

«Точность для военного человека — высший закон!» — прочитал Ленин свою же записку.

Вася Самохин — паренёк из Смоленщины — прощался с отцом и матерью. Уезжал он в Москву на Третий съезд комсомола.

— Скоро не ждите, — объяснял он родителям. — Из Москвы я прямо на фронт.

Стояла осень 1920 года. Васе было пятнадцать лет. Ещё с весны Вася мечтал о фронте. Просился не раз, да никак не брали. Возраст пока не вышел.

Теперь же другое дело. Вася едет в Москву. Знает прекрасно Вася, что после любого съезда все делегаты, как правило, шли на фронт.

Верит Вася, что дело верное.

— В крайнем случае возраст слегка привру. Кто там в Москве проверит?

Приехал Вася в Москву. Познакомился с другими делегатами, с парнями, с девчатами — все говорят о фронте.

Размечтался совсем Василий: «Нет, в пехоту я не пойду. В конницу лучше. Так и буду проситься — в конницу, в Конную армию, к товарищу Будённому». Представляет Вася себя верхом на коне, в шлеме будёновском, с острой, как бритва, саблей. «Ну, берегись, враги!» — Вася пощупал руку, удар у него в руке пудовый. Недаром полгода дрова колол.

Чем дальше, тем больше мечтает Вася. То он лихой наездник, то он лихой разведчик, и даже — эх, размечтался совсем Василий! — не рядовой он уже боец и если ещё не совсем Будённый, то, право, немногим меньше.

Сидит Василий в высоком просторном зале. Выступают с трибуны ораторы. Не слышит Вася речей и слов — лишь храп да цокот в ушах лошадиный, лишь сабель пронзительный стук.

Но тут…

— Ленин! Ленин! — прошло по залу. И следом словно в бою: — Ура!

Васе казалось, качнулись стены. От возгласов рухнет, казалось, зал. По сцене к столу президиума шёл человек. «Ленин», — признал Василий.

Владимир Ильич сел на свободный стул. Когда овация в зале стихла, Ленин достал карандаш и бумагу. Он внимательно слушал ораторов. В местах интересных кивал головой. Вместе со всеми дружно и долго хлопал.

Потом Владимир Ильич склонился к столу. Карандаш в руках Ленина быстро забегал. «Тезисы пишет, — понял Василий. — Значит, выступит вскоре товарищ Ленин».

Удивился бы очень Вася, если бы видел, чем занят Ленин. Владимир Ильич рисовал. Дом появился на чистом листе бумаги: стены, окна, крыша, труба. Над дверью большая вывеска. На вывеске слово — «Школа».

Через несколько минут Владимир Ильич поднялся, быстро шагнул к трибуне.

— Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать на тему о том, каковы основные задачи Союза коммунистической молодёжи…

Вася заёрзал на стуле. Какие задачи? Конечно, фронт. Вот сейчас Владимир Ильич расскажет о военном положении страны, о боях на юге, на западе. А потом обратится с призывом, мол, нет для молодёжи главнейшей сейчас задачи, чем защита страны от белых.

Приготовился Вася, ждёт.

«Мне бы лишь в конницу», — опять о своём Василий.

Но что такое?

Ни слова о юге, ни слова о западе. Ни слова о том, что идут бои. Совсем о другом выступает Ленин. И если словом сказать одним, то главной задачей для молодёжи является нынче не слово «фронт», а вовсе другое «учиться». Это задача из всех задач — вот о чём выступает Ленин.

И дальше о том, почему же учиться.

Потому что безграмотным быть нельзя. Без знаний глубоких коммунизм не построишь. А именно ей, молодёжи, строить в стране коммунизм.

И дальше о том, как же учиться.

Учиться упорно. Учиться всему. Помнить, что не первый день живут на планете люди. Любая наука имеет свою историю. Самое лучшее, передовое нужно взять из любой науки.

Но это задачи ещё не все.

Надо не только самим учиться, надо учить других. И не только учить других, надо ещё работать. Пусть самой малой, самой простой будет твоя работа. Но старайся всё делать так, чтобы люди сказали тебе спасибо.

Понял Вася: учёба и труд — вот основные сейчас задачи. Понять Василий понял. А как же, простите, фронт? Нет, в деревню Вася назад не хочет.

В перерыве Вася пробрался к Ленину. Да не только один Василий. Оказалось таких немало. Окружили делегаты Владимира Ильича. Каждый ему о фронте. Под видом, мол, личной просьбы.

И Вася ему о фронте.

— Мне бы в конницу, Владимир Ильич.

Посмотрел Владимир Ильич на Васю, посмотрел на других.

— Что же, товарищи, если речь тут идёт о фронте, разногласий у нас не будет. Дело учёбы — тот же сегодня фронт. Важнейший к тому же, — добавил Ленин.

Глава вторая ПО СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ

В 1911 году молодой инженер Графтио разработал проект строительства Волховской гидроэлектростанции. Несколько лет проект ходил по разным царским чинам и инстанциям. Все говорили: «Да, конечно. Проект хороший. Не мешало б в России построить такую станцию». Но дальше этого дело не двинулось.

Зря хлопотал молодой инженер. Зря обивал пороги.

Кончилось тем, что затерялись его бумаги в каких-то важных министерских столах.

В 1914 году вспыхнула мировая война. Теперь о строительстве и вовсе нечего было думать. Потом произошла революция… Ну, теперь и совсем не до этого.

И вдруг в квартире инженера раздался звонок. Вышел хозяин к двери. Открыл. На пороге стоял человек. В кожаной куртке, в кожаной шапке. Улыбается человек.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Вы инженер Графтио?

— Да. Графтио — это я.

— Товарищ Графтио, я к вам от товарища Ленина.

Отступил хозяин на шаг от двери. Словно на чудо, на пришедшего смотрит. «От Ленина?!» Не верит в такое Графтио. «Это, видимо, кто-то из близких друзей просто со мною шутит».

— Я от товарища Ленина, — вновь повторил посыльный.

Не верит по-прежнему Графтио. «Кто же прислал человека? Это, скорее всего, инженер Горчаков или профессор старик Кривошеин. Это, бесспорно, кто-то из них надо мною шутит».

— Я от товарища Ленина…

Действительно, Ленин прислал посыльного.

А вскоре и сам Графтио был вызван в Москву (жил инженер в Петрограде) и принят Владимиром Ильичём.

Разговор был коротким, но очень ясным.

— Поздравляю. Всё решено, — сказал Владимир Ильич. — Будем строить на Волхове станцию. Желаю вам от души успеха.

Возвращался молодой инженер домой, словно летел на крыльях. Гудел паровоз на разъездах. Били колёса на стыках. «Будем строить, строить, строить…» — отдавалось в ушах у Графтио. «Строить, строить, строить…» — как молот стучало сердце. «Эх, — вздыхал инженер, — опоздала чуть-чуть революция. Если бы раньше на несколько лет, уже ток бы давала станция».

После первой встречи инженер Графтио и ещё несколько раз виделся с Владимиром Ильичём. Ленин постоянно следил за делами строительства. Вызывал молодого инженера к себе с докладами.

И вот однажды Графтио рассказал Владимиру Ильичу о том самом первом дне, когда на квартиру явился к нему посыльный.

— Я ведь, Владимир Ильич, решил, что кто-то со мною шутит. Чуть не прогнал посыльного.

— Не поверили, значит?

— Не поверил, — признался Графтио. — Не ожидал. Это воистину сказочный случай.

Владимир Ильич улыбнулся.

— Сказочный? Ну что же, пусть будет так.

— Я вам, Владимир Ильич, бесконечно за то обязан.

— Мне? Нет уж, увольте. Не я ведь послал посыльного. Революция это сделала.

Выступая на заседании Совнаркома (речь шла о важном строительстве на Урале), инженер — руководитель работ — спутал в докладе цифры.

Цифры вошли в протокол.

Спохватился докладчик, да было поздно. Заседание кончилось.

Хотел инженер исправить свою ошибку, вернуться в Кремль, извиниться перед Владимиром Ильичём. Хотел, но не решился. Побоялся оставить о себе у Ленина не очень хорошее мнение.

Ко всему, цифры были второстепенными. Завышался лимит на стекло. «Больше — не меньше, — решил инженер. — Строители скажут только спасибо. К чему же позорить себя. В цифрах всё равно никто разбираться не станет».

Но сложилось вдруг так, что Ленин проверил цифры.

Пришлось инженеру держать ответ.

— Да, — признался. — Цифры неточные.

Наказывать инженера Владимир Ильич вовсе не собирался. У каждого может случиться ошибка. К тому же ошибка и вправду не очень важная.

Однако вызванный к Ленину инженер испугался. Подумал, мол, скажет Владимир Ильич: «Плохой инженер. Цифры, как школьник, путает. Нельзя доверять такому дела строительства».

Решил инженер обелить себя.

— Владимир Ильич, не подумайте, право, плохо…

И тут же начал о том, что, если сомнения есть у Ленина, он свои дипломы ему покажет и самые лучшие характеристики.

Слушает Ленин.

— Я ведь ещё тогда… Я сразу заметил свою ошибку.

— Заметили?! — Ленин нахмурился.

— Заметил, Владимир Ильич, заметил. Я ведь в строительстве не новичок. Меня и в Европе знают…

Выслушал Ленин. Покачал головой.

— Значит, знали и не сказали. Знали и скрыли. — Владимир Ильич поднялся из-за стола. — Выходит, элементарно и подло струсили. Значит, ошибка совсем не в цифрах…

— В цифрах, в цифрах, Владимир Ильич. Вот именно в цифрах.

— Нет, — остановил инженера Ленин. — В назначении вашем на этот пост — вот где надо искать ошибку.

По указанию Ленина инженер был с работы снят.

На одного из работников Совнаркома Владимир Ильич наложил домашний арест.

Расстроился очень работник. Кому же приятен арест! К тому же по указанию товарища Ленина. Однако потом слегка успокоился. «Ну что же, подумал, — раз так случилось, посижу, поваляюсь дома. Книжек давно не читал. С детьми поиграю. Письма в деревню родным напишу. Отосплюсь вволю».

Дел в Совнаркоме было всегда полно. Работали много, себя не щадили. В общем, даже чем-то остался довольным виновный — неожиданно отдых выпал.

Наступил первый день ареста.

Утро. За окнами поздний осенний рассвет. Дождь монотонно по стёклам лупит. Лежит работник в тёплой постели. Блаженным храпом во сне трубит.

Вдруг телефонный звонок.

Спящий поморщился. С бока левого перевернулся на правый.

Снова звонок.

Открыл работник глаза. Что там ещё такое? Встал. Зевнул, потянулся лениво к трубке.

— Слушаю.

— Говорит Ленин.

От неожиданности растерялся работник.

— Слушаю вас, Владимир Ильич.

— Что же вы, батенька, не на работе? Вы заболели? У вас неприятности дома?

— Нет, всё в порядке, — ответил работник. — Да я же… У меня же… Хотел он сказать, что домашний арест.

Но Владимир Ильич не дослушал.

— Тогда приезжайте. Немедленно. — Ленин повесил трубку.

Собрался работник. Мчит в Совнарком. Вообще-то был он работник хороший. Аккуратный, смелый, в работе быстрый. Мчит, по пути соображает:

«Забыл, наверное, Владимир Ильич про арест. А может, вообще изменил решение. Уж велика ли моя вина: подумаешь, грех — на письмо какого-то Мышкина слегка задержался с ответом».

Примчал арестант в Совнарком. Явился к товарищу Ленину.

— Пришли? Так быстро? Молодец. Приступайте к работе, — заявил Владимир Ильич. — А за опоздание вам, батенька, выговор, выговор. Пусть для первого раза устный.

— Владимир Ильич, значит, арест того…

— Нет, арест остаётся, — ответил Ленин. — Арест арестом, работа работой. — И уточнил: — Будем считать, что домашний арест — это, простите, не чтобы спать. Это — моральная категория.

Иван Иванович Радченко — начальник Главторфа — сидел как на иголках. Шло заседание Совета Народных Комиссаров. Обсуждался вопрос об организации широкой добычи торфа в районе Шатурского месторождения.

Плохо было с углем тогда в стране. Плохо с бакинской нефтью. Торф спасал многих. К тому же Шатура находилась недалеко от Москвы.

Главторф подготовил смету. Среди прочих расходов были указаны также деньги, необходимые на строительство бараков. Бараки и испортили настроение товарищу Радченко.

На строительство каждого барака Главторф просил утвердить сумму в четыре тысячи рублей. Казалось, возражения вряд ли будут. И вдруг перед самым заседанием подошёл к Радченко представитель наркомата финансов:

— Учтите, я буду спорить. Двух тысяч вполне достаточно.

Напрасно товарищ Радченко пытался доказать финансовому работнику, что две тысячи это не цена, что и четыре тысячи это только-только, в самый обрез. За половинную сумму барак не построить. А без бараков всё рухнет. Где же рабочим жить?

Но тот оказался неколебим.

«Провалит смету», — понял товарищ Радченко. Мнение финансовых работников на заседаниях Совнаркома оспаривалось редко.

Надежда была только на Ленина. Радченко тут же написал записку Владимиру Ильичу. Ленин прочёл, улыбнулся. В причинах появления этой улыбки теперь и терялся Радченко. То ли будет поддержка Ленина, то ли Ленин тоже в сумму не очень верит.

Началось утверждение сметы. Очередь дошла до бараков.

Работник наркомата финансов, как и предупреждал, резко выступил против. Один из членов Совнаркома его поддержал.

Слово предоставили Радченко.

Защищает он свой проект, а сам то и дело глазами на Ленина косит. «Будет помощь, не будет? Будет, не будет?» — гадает Радченко.

Для выступления на заседаниях Совнаркома отводилось минимальное время. Вот и для Радченко.

— Уложитесь за две минуты.

Две минуты! Легко сказать. Пока поднялся, пока собрался, пока вымолвил первое слово, для второго слова времени больше нет.

Растерялся товарищ Радченко. Не смог впопыхах защитить проект. Глянул на Ленина, сокрушённо подумал: «Ну, всё».

И вдруг:

— Поскольку имеются споры, — сказал Владимир Ильич, — для внесения полной ясности в дело разрешите задать вопрос. — Повернулся Ленин к товарищу Радченко: — Скажите, товарищ Радченко, вы бараки когда-нибудь строили?

— Строил, конечно, Владимир Ильич. А как же, строил!

И верно. Главторф бараки такие строил.

Повернулся Ленин к работнику из наркомата финансов и к нему с тем же вопросом:

— А вы когда-нибудь строили бараки? Вы точно знаете, что надо две тысячи рублей?

— Нет, я лично не строил, Владимир Ильич, — смущённо ответил товарищ из наркомата.

— А вы? — обратился Ленин к члену Совнаркома, который поддержал финансового работника.

— Тоже как-то не приходилось, — пожал тот плечами.

— Что же, ставлю вопрос на голосование, — сказал Владимир Ильич. Есть два предложения. Первое: товарища, который раньше строил (Ленин сделал ударение на этом слове) бараки, — дать четыре тысячи рублей на барак. Второе: товарищей, которые не строили (в зале пошёл смешок) бараки, — дать две тысячи на барак. Итак, голосую вначале первое предложение, то есть предложение товарища Радченко. Кто, «за»?

Члены Совнаркома дружно подняли руки.

В городе Константинополе в Турецкой республике советский представитель А. П. Серебровский вёл переговоры о заключении торговых договоров.

Кроме работников турецких торговых фирм, приехали в Константинополь коммерсанты из Франции и из Италии.

Заключил Серебровский торговые договора, посылает телеграмму на родину.

Пишет о том, что вёл переговоры. И были на них не только турецкие коммерсанты, но и французские, и не только французские, но и итальянские. Со всеми ними он, Серебровский, познакомился, со всеми заключил торговые договора.

Пишет Серебровский, что встретили его хорошо, что работал он с утра и до позднего вечера. Времени зря не тратил.

Сообщает Серебровский, что заключил он договора на редкость выгодные. Такие выгодные, что просто сам не ожидал такого.

Короче, прислал он телеграмму длинную-предлинную. Длиннее письма. Всё изложил подробно. Даже указал, какая погода стоит в Константинополе.

Обо всём написал Серебровский, но не о главном.

Попала телеграмма к Владимиру Ильичу. Читает Ленин про погоду, про то, что Серебровский работал с утра и до позднего вечера, что заключил он на редкость выгодные договора.

Ищет Ленин в телеграмме такое место, где было бы сказано подробное про договора. Задаёт Владимир Ильич вопросы:

— Чем они выгодные?

— Что поставят Советской стране зарубежные фирмы?

— На какую сумму?

— Как скоро?

— В какие сроки?

Дважды прочитал Владимир Ильич телеграмму, но не нашёл ответа. Отложил её в сторону.

— Болтуны развелись. Болтуны и хвастуны, — сказал Ленин.

Не только сказал, но и тут же написал об этом самому Серебровскому. Так и начал:

«Прочёл вашу болтливую телеграмму…»

А ниже:

«Сообщите короче, точнее…»

И ещё ниже — подпись, но не как обычно, а без слова «привет», без слова «Ваш», без слова «дружески», официально и коротко — «Ленин».

Получить такой ответ от Владимира Ильича — это редчайший случай. Понял Серебровский свою ошибку, переживал её долго и искренне.

Для обследования здоровья Владимира Ильича из-за границы был приглашён профессор. Ленин долго противился.

— Дорого, дорого, — говорил Владимир Ильич. — Это излишняя роскошь. Я же совсем здоров.

Но вот под напором врачей вынужден был согласиться.

Приехал профессор. Начал осмотр пациента. Прослушал трубкой, простукал пальцем.

— Чем хворали? Как аппетит? Как сон?

Внимателен очень профессор. Понимает, только раз такое бывает в жизни — в эту минуту перед ним стоит самый великий его пациент. Запоминает профессор и рост, и вид, и улыбку, и взгляд пациента. И как тот держит себя, и как говорит, и какого цвета глаза, и какого оттенка волосы.

К концу осмотра профессор сказал:

— А я, признаться, вас представлял другим, господин Ленин. Был уверен, что вы с бородкой.

Смутился пациент и говорит:

— Простите, но я не Ленин.

Действительно, это был не Ленин, а кто-то из сотрудников Совнаркома.

Извинился профессор, сказал:

— Пардон!

Ушёл не Ленин. Вновь открывается дверь в кабинет. Входит человек невысокого роста. Плотный. С бородкой. Глянул профессор. Он!

Начал профессор осмотр великого пациента. Прослушал трубкой, простукал пальцем.

— Чем хворали? Как аппетит? Как сон?

Внимателен очень профессор. Неторопливо ведёт осмотр.

— Прилягте!

— Привстаньте!

— Закройте глаза, протяните руки.

— Вдохните глубже.

— Скажите «а».

Когда прощались, профессор сказал:

— А я вас сразу узнал, господин Ленин. Очень приятно было с вами познакомиться.

Смутился пациент и говорит:

— Простите, но я не Ленин.

«Как — не Ленин?!» — хотел закричать профессор. Однако сдержался. Развёл руками.

— Извините, — сказал. — Пардон.

На приёме у профессора Владимир Ильич побывал только к исходу дня, лишь после того, как было осмотрено большинство сотрудников Совнаркома.

Таково было условие Ленина, когда решался вопрос, приглашать или не приглашать в Советскую Россию зарубежную знаменитость. Категорическое условие.

Должность у Кати была маленькая-маленькая. «Куда пошлют» называлась. Работала она посыльной в одном из советских учреждений.

Вызвал однажды Катю к себе начальник, вручил важный пакет, наказал срочно идти в Кремль, передать пакет лично товарищу Ленину.

Отправилась Катя. Идёт-торопится. А сама всё время на свои валенки посматривает.

Валенки у неё старые-старые, с дырками. Отжили они свой век. Истоптала их Катя, бегая по разным учреждениям.

Неловко Кате в таких валенках явиться к Владимиру Ильичу. Да что поделаешь! Трудно в те годы было с обувкой.

Правда, мог бы о Кате позаботиться её начальник. Только ведь начальник постоянно разными важными делами занят. Где ему думать о Катиных валенках!

Пришла Катя в Кремль. Пропустили её в кабинет к Владимиру Ильичу. Передаёт Катя пакет товарищу Ленину, а сама старается сделать так, чтобы Владимир Ильич не обратил внимания на её валенки.

Думала Катя, передаст пакет — и сразу уйдёт. Однако Владимир Ильич задержал девушку. Стал он интересоваться, давно ли Катя работает. Где училась, сколько классов окончила. Есть ли у Кати родители.

Ответила Катя Владимиру Ильичу на его вопросы, простился Ленин с девушкой, пожелал ей успехов.

Довольна Катя. Казалось ей, что Ленин так и не заметил, какие у неё на ногах валенки.

Однако Владимир Ильич заметил. Снял Ленин тут же телефонную трубку, позвонил Катиному начальнику, пристыдил того, что начальник плохо заботится о своих подчинённых.

Прошло два дня, и вот вызывают Катю опять к начальнику. Переступила Катя порог кабинета и замерла: в руках у начальника валенки — новые, фетровые, с галошами.

— Ну что же, бери, — сказал начальник растерявшейся Кате.

Смутилась Катя, не решается шаг сделать.

— Бери, — рассмеялся начальник.

Взяла Катя валенки, побежала вниз, примерила. Оказались они точь-в-точь по Катиной ноге.

Идёт Катя в обнове по морозным московским улицам. Хрусть-хрусть под ногами снег.

Надоел он изрядно Ленину.

Трудно было в первые годы Советской власти.

С хлебом трудно.

Транспорт разрушен.

Не хватает рабочих рук.

Один из видных профсоюзных работников, некто Демидов, при встречах с Владимиром Ильичём начинал обязательно с жалоб. Всё-то Демидову не так. Всё плохо кругом. Нет ничего хорошего.

Вот и сейчас.

— Недоедает, Владимир Ильич, народ. В хлебе сплошная мякина. Есть места, где и вовсе голод. Об этом ли мы мечтали? За это ли люди бились?

— Недоедает. Трудное время, — соглашается Ленин. — Люди порой лишены самого необходимого. Лишены, но держатся. И не только держатся, но и творят чудеса. Чудеса! — повторил Владимир Ильич. — Вот о чём, батенька мой, стоило бы говорить в первую очередь.

— Так-то оно так, Владимир Ильич, — произнёс Демидов, — а всё же…

Прошло какое-то время. Встретился Демидов снова с Владимиром Ильичём.

— Транспорт бездействует, Владимир Ильич. Заводы стоят! Шахты затоплены. Разруха кругом. Хаос!

— Да, наследие горькое, — соглашается Ленин. — И транспорт разрушен, и шахты затоплены, и заводы во многих местах стоят. — И тут же: — А вы знаете, что шахтёры Донбасса в этом месяце удвоили добычу угля. Удвоили! А вы читали, что нефтяники Баку по сравнению с прошлым годом утроили добычу нефти? Утроили! А вы что-нибудь слышали о субботниках?! Люди работают во внеслужебное время, без всякого вознаграждения. Не замечать этого, не видеть энтузиазма масс, их стремления быстрее покончить с разрухой значит страдать слепотой. Да, да, слепотой, к тому же ещё куриной!

Вновь прошло какое-то время. Встретил Демидов Ленина в третий раз и опять об одном и том же:

— Плохо, Владимир Ильич, не ладится всё у нас. Нет инженеров, нет докторов. Отсталость, серость кругом дремучая.

— Мало инженеров, мало других специалистов, — соглашается Ленин. — Но подождите, имейте терпение. Дайте срок — победим разруху, победим голод. Будут свои инженеры, будут свои врачи. Профессора! Академики! Всё будет. Потому что рабочие и крестьяне — это классовые бойцы. Потому что в новый мир они вступили твёрдой ногой хозяина.

— Так-то оно так, — соглашается Демидов. — Да нет, я не спорю. Конечно, вы правы, Владимир Ильич. А всё-таки знаете, так сказать, теневые стороны бросаются в глаза прежде всего.

Посмотрел Владимир Ильич на Демидова.

— Теневые? А вы ходите по солнечной стороне!

Глава третья ЛЕНИНСКАЯ ДЕСЯТИНА

Ерёмка Быков ворочался с боку на бок. Тесно, душно на печке.

Вот и отцу не спится. Да разве уснёшь! Утром, чуть свет, предстоит раздел господской земли. Не каждый день такое случается.

— Да спите вы! — ругнулась снизу с лежанки мать.

Притихли отец и Ерёмка. Не приходит, не балует сон.

Подтянулся отец к печному обрезу:

— Пойду-ка пройдусь по воле.

— И я с тобой, — напросился Ерёмка.

— Хорошо, собирайся.

— У, неспокойные ваши души… — опять проворчала мать.

Ругается, а ведь сама тоже что-то не спит. Тоже небось про землю-землицу думает.

Вышли отец и Ерёмка на улицу. Прошлись вдоль села, миновали околицу, мостком перешли через речку, поднялись на бугор — вот оно, барское поле.

Пробрала ночная прохлада. Ветер то сорвётся, то стихнет. Звёзды мерцают. Месяц тучки рогами порет. Где-то пискнула мышь-полёвка. Собака в селе за околицей тявкнула.

Смотрит Ерёмкин отец на поле, слезами глаза наполняются.

— Ты чего, тять? — дёрнул Ерёмка отца за руку.

— Так, ничего, — отозвался отец. Провёл по глазам ладонью. — Всё о нём, о человеке хорошем думаю.

— О том, кто декрет подписал, об Ульянове-Ленине? Добрый, видать!

— Слово, Ерёмка, не то. Понимающий он человек. Нельзя без земли крестьянину.

Постояли они, посмотрели на поле, надышались свежего воздуха, вернулись домой.

Залез Ерёмка снова на печку. «Эх, не проспать бы делёж земли. Самое интересное не проворонить».

Лёг он и сразу уснул.

И вот приснился Ерёмке удивительный сон. Будто бы сам Ленин приехал к ним делить господскую землю. Ходит Ленин по полю. В руках сажень-двунога для замера земли. Заметил Ленин Ерёмку:

«А ну-ка ступай сюда».

Подбежал Ерёмка.

«Будешь моим помощником. Говори, с кого начинать, сколько у кого едоков, сколько кому земли».

С кого начинать? Конечно, с него, с Ерёмки.

«С меня», — говорит Ерёмка.

«Э, нет, — отвечает Ленин. — Тебе, как делящему, в последнюю очередь».

Поделили они господскую землю, никого не обидели. Вот и Ерёмкин приходит черёд.

Здесь и проснулся мальчик. Смотрит — солнце высоко. Ни отца, ни матери дома нет.

«Так это же сон привиделся, — понимает Ерёмка. — Проспал, проспал… Надо быстрее в поле. А как же со сном, как же с землёй для него, для Ерёмки? Эх, оборвалось на самом значительном месте».

Закрыл опять Ерёмка глаза. Интересно, какой же ему участок.

Только закрыл глаза, как скрипнула дверь. Входят в избу мать и отец.

— Просыпайся, вставай, Ерёмка!

Обидно Ерёмке: и раздел барской земли проспал, и сон недовидел. Встал он. Радости нет.

— Да что ты, Ерёмка?!

Ничего не ответил мальчик. Оделся, вышел на улицу. Обступили его ребята, озоруют, смеются.

— Соня, соня! Проспал. Главного не увидел.

Ещё обиднее стало Ерёмке. Смотрит он на ребят и вдруг:

— А я Ленина, Ленина видел. Ленин к нам приезжал!

Поразевали ребята рты.

— Приезжал, приезжал, — уверяет Ерёмка. — С саженью ходил. А я у него был в помощниках.

— Э, да это тебе приснилось!

— А вот и не приснилось! Не приснилось. Так оно было на самом деле.

Подошёл в это время к ребятам старик Прозоров.

Ерёмка и деду:

— Видел я Ленина. Видел. Ленин землю делил.

Хихикнули снова ребята. Мол, смотри, дед, Ерёмка какой брехливый.

Однако дед постоял, подумал, строго глянул на крикунов и вдруг поддержал Ерёмку:

— А как же, был Ленин. Присутствовал. Не ошибся Ерёмка.

Обалдели ребята.

— Так мы почему не видели?!

— Плохо смотрели. Без понимания. Вот и не видели, — ответил старик.

В селе Завидовке крестьяне сдавали государству зерно. Сдали, а затем сообразили, что взяли с них лишку. Время было тяжёлое, голодное, с едой плохо. Хлеб ценился дороже золота. Написали крестьяне в уезд. Им не ответили.

— К Ленину нужно, к Ленину! — шумел Иван Хомутов. — Ленин решит с пониманием. По закону Владимир Ильич рассудит.

Неловко крестьянам тревожить Ленина. Заколебались они.

— Да что там!

— Проживём без того зерна, протянем…

— Э-эх, — не умолкает Иван Хомутов. — Кабы дело в одном зерне. Главное, мужики, в справедливости.

Убедил Хомутов крестьян. Избрали они делегатов — Хомутова, Петрова, Сизова, послали к товарищу Ленину.

Едут делегаты в Москву.

— Как Ленин решит, так, стало, тому и быть, — рассуждает в пути Хомутов. — У меня согласие с Лениным полное.

Принял Ленин крестьян, выслушал.

— Да, время у нас тяжёлое, чрезвычайно тяжёлое.

Насторожился Иван Хомутов: «Ой, не зря говорит про такое товарищ Ленин».

— Тяжёлое, но не безнадёжное, — продолжает Владимир Ильич. — Страна, бесспорно, преодолеет все трудности, и товарищи крестьяне, уверен, нам в этом помогут.

«Так и есть, — понимает Иван Хомутов. — Откажет Ленин в крестьянской просьбе».

И вдруг:

— Что же касается вас, — сказал Владимир Ильич, — то тут право полностью на вашей стороне. Лишний хлеб, взятый у вас, подлежит возврату.

Составил Ленин бумагу в уездный Совет, отдал её делегатам.

Поклонились крестьяне.

Торжествует Иван Хомутов:

— Ну? Видели? Слышали? То-то оно-то! У меня согласие с Лениным полное.

В те годы рабочие и крестьяне, приезжавшие по разным делам в Кремль, часто получали талоны на обед в столовую Совнаркома. Получили их и завидовские делегаты.

Довольны крестьяне: и с Лениным повидались, и обед им будет сегодня на славу.

— Интересно! — поглаживает усы Иван Хомутов. — Это тебе не щей пустых похлебать, не кашу-размазню скушать. То-то будет о чём рассказать в деревне.

Пришли делегаты в столовую, приносят им первое. Глянули крестьяне щи. Попробовали — жидкие, кислые. Вместо мяса по кусочку ржавой селёдки плавает.

— Вот те и раз! — подивились крестьяне.

Приносят второе. И надо же — каша-размазня на второе. Без единой жиринки, на воде каша.

Хотели крестьяне достать из мешков привезённого сала, да постеснялись.

Поели, вышли из столовой крестьянские делегаты.

— Э, да это, видать, другая столовая, — сказал Иван Хомутов. — Это не совнаркомовская.

Отошли они шаг от двери, видят, по коридору идёт Владимир Ильич. Идёт быстро, пиджак нараспашку. Поравнялся.

— Как, пообедали?

— Да.

— Вот и отлично. У нас, говорят, каша сегодня превкусная.

«Ну и превкусная, — думает Иван Хомутов. — Может, Ленину будет другая каша?»

Прошёл Владимир Ильич в столовую. Вернулись крестьяне к двери, смотрят за Лениным в щёлку. Любопытно, что принесут на обед товарищу Ленину.

Смотрят и видят: несут Владимиру Ильичу всё тех же самых совнаркомовских щей, а следом за ними всё ту же кашу.

— Вот так дела! — не сдержался Иван Хомутов.

Вернулись делегаты к себе в Завидовку.

— Ну как, принял вас Ленин?

— Принял.

— Просьбу уважил?

— Уважил.

— Бумагу дал?

— Дал.

Показали делегаты крестьянам бумагу.

Рады крестьяне.

— Снаряжай телеги, давай в уезд. Спасибо товарищу Ленину. Верно решил, по справедливости.

И вот тут-то…

— Нет, мужики, — покачал головой Хомутов. — Не было здесь справедливости.

Уставились крестьяне на Хомутова.

— Не было, — повторил Хомутов. — Несогласный я с Лениным.

— Ну и ну! Ну и слова! Что такое? — не могут понять крестьяне. Может, в дороге Иван рехнулся. Может, он с радости просто пьян? Сам же больше других кричал, и сам же, выходит, против.

Расшумелись крестьяне.

— Да тише вы, тише, — оборвал Хомутов. — Сало едите?

Переглянулись крестьяне.

— Едим…

— Хлеб в закромах считай что имеется?

— Ну, скажем, имеется.

— С голода вроде пока не пухнете?

— Нет, — отвечают крестьяне.

— То-то!

Рассказал Хомутов про обед в совнаркомовской столовой.

Смутились, притихли крестьяне.

— Нет, неверно, что Ленин бумагу дал. Несогласный я с Лениным. Несогласный, — повторил Хомутов. — Не было в том справедливости.

Как-то Ленин получил письмо:

«Дорогой Владимир Ильич, прими от нас крестьянский поклон, а к Октябрю будет тебе подарок».

— Ну вот, снова подарок, — огорчился Владимир Ильич.

Что за подарок, крестьяне пока не писали. Решили держать в секрете.

— Оно же всегда интереснее, когда наперёд не знаешь, какой для тебя гостинец, — рассуждали крестьяне.

Подарок же был обычный. Решили мужики послать Владимиру Ильичу мяса и сала.

Довольны крестьяне своим решением. Да только, как всегда, в любом деле обязательно найдётся какой-нибудь баламут. Оказался такой и здесь бывший красноармеец-будёновец Селивёрст Дубцов.

— Э-э, безголовые, — ворчал он на мужиков. — Разве это подарок!

— А что? — отбивались крестьяне. — Владимир Ильич тоже, считай, человек. Что он, пищей другой питается? Сало ему в самый раз.

— «Сало»… — усмехался Дубцов. — Фантазии нет.

— Баламут, как есть баламут, — ругались крестьяне.

Целую неделю не давал Дубцов мужикам покоя. Ходит твердит:

— Фантазии нет. Фантазии нет. Заместо голов место у вас сидячее.

Обозлились крестьяне, явились к Дубцову.

— Ну-ну. Расскажи про свою фантазию.

И тут вдруг Дубцов заявил такое, от чего на крестьян напал хохот и окна в избе задрожали. Предложил Дубцов собраться крестьянам, кирки, лопаты — в руки и, не мешкая, проложить до станции (а это без малого девять вёрст!) дорогу.

— Дорогу! — хохотали крестьяне.

— Да на кой она Ленину!

— Выходит, самим же себе подарок.

— Баламут, вот баламут, а ещё будёновец!

Но потом, через несколько дней, когда насмеялись крестьяне вволю, вдруг кто-то робко в селе сказал:

— А что, мужики, может, и верно. Может, одобрит дорогу товарищ Ленин?

— Может, и верно, — заколебались теперь крестьяне.

— Не может, а точно, — гудел Дубцов.

Уговорил всё же Дубцов крестьян.

Собрали мужики баб, стариков с печей посгоняли — и за работу. Как раз к Октябрю и управились. Даже мосток через речку Каменку и тот навели.

Написали крестьяне Владимиру Ильичу письмо, поздравили с праздником, а в конце указали и про дорогу. Мол, как хочешь, так и понимай, а дорога эта вроде как наш для тебя подарок. Не взыщи, если не угодили. Виною всему баламут Селивёрст Дубцов, бывший будёновец.

Вскоре прибыл ответ.

«Угодили, угодили», — значилось в том ответе. Владимир Ильич писал, что подарок от крестьян замечательный. Что лучшего ему и не надо. Кончалось же письмо от Ленина тем, что эта дорога в девять вёрст ещё один шаг страны к коммунизму.

Читают крестьяне.

— Вот это да!

— Ну и ответ!

— Вон оно как повернул Ленин!

— Оно бы, пожалуй, стоило Владимиру Ильичу, — рассуждают крестьяне, и к Маю какой подарок…

После долгих споров решили построить клуб.

— Ленина, Ленина не забудьте, Володимира Ильича! — кричал при разделе барской земли Иван Переплётов.

Да разве крестьяне забудут. Ещё с вечера они решили включить в число наделяемых Ленина.

— Правильно.

— От него всё пошло.

— Пусть и он землицей попользуется.

Долго выбирали участок. Старались, чтобы получше. Спорили, где, с какой стороны села. Выбирали так, чтобы не очень сыро, не очень сухо, чтобы суглинок с примесью чернозёма. Отмерили десятину. Написали в Москву письмо: мол, приезжай, Владимир Ильич, вступай во владение.

Вскоре прибыл ответ.

Ленин благодарил крестьян за внимание. Просил его извинить. Не сможет он заняться сейчас хлебопашеством. В Совете Народных Комиссаров много у Ленина разных дел. Кончалось письмо тем, что Ленин советовал крестьянам поступить с десятиной по их собственному усмотрению.

— Это верно, ему сейчас не до земли, — говорили крестьяне.

— Нельзя отрывать от дел государственных.

— А всё-таки жаль — хорошее было б соседство.

Успокоились крестьяне. Вот только задал задачу Ленин: «Поступить по собственному усмотрению». Нет бы написать точно, что с десятиной сделать.

Решали крестьяне, решали. Думали, думали.

Наконец порешили так: десятину никому другому не отдавать, ни между кем не делить. А оставить её для общего пользования. Обрабатывать её сообща, сообща сеять, собирать урожай. А затем хранить его в общем амбаре.

Так и поступили.

Умно поступили. Есть в крестьянских запасах общественный фонд зерна. Случится какая беда — общественный фонд выручает.

Недород у Пахомовых. Голодать бы им, залезать в долги, а тут получай подмогу от ленинской десятины.

Мало ли нужд у крестьянства. Решили купить молотилку. Не надо бегать по избам — рубли выколачивать. Продали общественный хлеб — везут молотилку.

Или, скажем, соберутся крестьяне:

— А не послать ли рабочим гостинец?

— Послать, непременно послать.

Грузят мешки, пишут письмо: «Хлеб не простой. С ленинской десятины!»

Прошло десять лет. Стали возникать на полях колхозы. Обобщили крестьяне землю и скот. В общем колхозном поле теперь десятина. Да не затерялась она. Не забыта. Вечна народная память.

Конный ли местом тем едет, пеший идёт, любой остановится. И Ленин любому привидится.

То не пар над землёй подымается. То не ветер колышет рожь. Это Ленин на поле вышел. По колхозной земле идёт.

— Ну вот теперь уже всё, — улыбнулся Владимир Ильич. — Теперь уже, батеньки, наверняка. — Ленин сел в автомобиль, хлопнул дверкой, помахал рукой Надежде Константиновне; машина тронулась.

Владимир Ильич отправился на охоту. Не раз за последние месяцы Ленин собирался уехать за город, побродить по лесам с ружьём. Да всё мешали дела. Срывались всегда поездки.

Но сегодня… Нет, изумительный нынче день. Ничто не мешает Ленину. В лес, на охоту, на природу едет Владимир Ильич.

Зима. Искрятся до боли в глазах поля. Бегут вдоль дороги столбы, перелески. Мелькнёт покрытый ледком ручей. Встречный лихач пронесётся. Деревенские домики из-под укутанных снегом крыш, словно кто-то большой нахлобучил им белые шапки, оконцами глянут. Снова поля. Опять перелески. Всё плотнее подходит к дороге лес.

Сидит Владимир Ильич, отдыхает.

Приехал Ленин в Верейский уезд, в деревню Моденово. Оставил в селе машину, вынул ружьё, с провожатым отправился в лес.

Идёт Владимир Ильич по селу, кого ни увидит:

— Здравствуйте!

К одному:

— Хорошо ли работает сельский у вас Совет?

К другому:

— Как у вас нынче с солью?

Интересуется жизнью крестьянской Ленин. Отвечают крестьяне, а сами: «Кто же это такой приехал?»

Верейский — далёкий, глухой уезд. Кто же сюда пожаловал? И вдруг: «Ленин приехал! Ленин приехал!»

Набатом рванула весть по селу. Полетела к соседям в другие деревни.

Идут Владимир Ильич и его провожатый по зимнему лесу. Ружья несут в руках. День погожий. Не так чтобы очень морозит. Солнце стоит на небе. А ночью была пороша. Любой след на снегу — новый недавний след. Для зверя тревожный час. Для охотника — лучшее время.

— Будто бы словно для вас, — говорит провожатый. — Угодила, Владимир Ильич, погода. Вот тут, ещё с полверсты, — и самое лучшее место. От поворота пойдём налево, и… — Провожатый взмахнул рукой: мол, вот там-то и будет самая охота.

Подошли к повороту. Вдруг слышат сзади шаги, будто кто-то бежит по следу.

Оглянулись Владимир Ильич и напарник. Видят — два парня. Оба от быстрого бега в поту. Оба устало дышат. Остановились парни.

— Товарищ Владимир Ильич, разрешите, мы к вам.

— Слушаю вас, товарищи.

— Мы из села, — объясняют парни. — У нас к вам, Владимир Ильич, задание. Просьба у нас от села, — и тянут Ленину лист бумаги.

Взял Владимир Ильич бумагу, развернул, улыбнулся, читает: «Вождю всемирной революции товарищу Ленину от имени граждан деревни Моденово». А ниже: «Просим вас к нам на беседу».

Посмотрел Владимир Ильич на парней, глянул на провожатого.

— Ну и народ, — проворчал провожатый. — Да что они словно репей. Совести нет. — Повернулся к парням: — Товарищу Ленину отдых нужен.

Опустили посыльные головы. Хотели извиниться, уйти.

— Нет, нет, — остановил их Владимир Ильич. — Подождите. Ведь я ещё ничего не ответил. А записка, простите, если я правильно понял, адресована именно мне.

— Вам, вам, — оживились посыльные.

— Ну что же, передайте крестьянам, что я согласен.

— Спасибо! — крикнули парни и помчались назад в Моденово.

Повернул к деревне и Владимир Ильич.

— Э-эх, — вздохнул провожатый. — День-то сегодня какой. Зайцы над нами небось смеются.

— Смеются?! — развеселился Владимир Ильич. — Ну что же, пусть зайцам сегодня живётся. Примечательная всё-таки это черта: интерес ко всему в народе. Я не вправе ответить отказом.

Примчались парни в деревню.

— Ну как?

— Придёт, придёт. Уже следом идёт!

— Да ну! Вот это по-ленински.

Собрались крестьяне в избе у Прасковьи Афанасьевны Кочетовой. Набилось полно народу. Свои. Из других деревень набежали. Все рвутся послушать Ленина. Не все поместились. Кто в сенцах, кто просто у входа жмётся.

Прибыл Ленин, стал делать доклад. Говорил о военных делах страны, о том, что Врангеля скинули в море. О том, что с хлебом трудно пока державе. Но и это страна осилит. Что транспорт везде разрушен, но найдутся рабочие руки — вот только врага изгоним. А потом о великом и дивном плане — об электрификации всей России. Застыли, словно во сне, крестьяне. Каждое слово душою ловят.

Кончил Владимир Ильич доклад. За докладом пошла беседа. Вопросы, ответы, опять вопросы. Получилось как-то, словно в избе и не Ленин, а между собою крестьяне ведут разговоры.

За окнами стало темнеть. Короток день по-зимнему. В полном разгаре идёт беседа.

Ждёт в Москве Надежда Константиновна Владимира Ильича.

«Ну вот, наконец-то Владимир Ильич отдохнул, — радуется. — Походил по полям, по лесу. Погода какая выдалась!»

Вернулся Владимир Ильич домой. Вошёл возбуждённый, довольный.

— Правда, Володя, удивительный нынче день!

Вспомнил Владимир Ильич село Моденово, встречу в лесу с парнями, потом почему-то зайцев, которые и до сих нор, наверно, в лесу смеются, наконец, беседу свою с крестьянами.

— Удивительный! — рассмеялся Владимир Ильич.

— Владимир Ильич!

Ленин не отзывался.

— Влади-и-мир Ильич!

Снова молчание. Лишь ветерок что-то промямлил в еловых лапах. Старик крестьянин Степан Маркелыч, сопровождавший Ленина на охоте, заволновался. Он с тревогой глянул по сторонам, вытянул шею, прислушался.

Разошлись они с Лениным час назад. Договорились встретиться вот здесь на просеке, у старого вяза. Ждёт Маркелыч, а Ленина нет и нет.

— Влади-и-мир Ильич!

Нет Ленина.

«Что бы такое?» — теряется в догадках Степан Маркелыч. Знает он, что Ленин очень точен во времени. Заплутал, наверно, Владимир Ильич. А может, что-то случилось. Нечего ждать. Надо идти на поиски.

Ушёл старик, а через несколько минут появился у вяза Ленин. Посмотрел — нет в условленном месте Маркелыча.

«Что бы такое?» — подумал Ленин. Знает Владимир Ильич, что Маркелыч человек аккуратный. Значит, что-то случилось. Встревожился Ленин. Походил он немного у вяза. Нет. Надо идти на поиски.

Идёт Ленин по лесу:

— Степан Маркелыч!

Остановится. Прислушается.

— Степа-а-ан Маркелыч!

И Маркелыч по лесу ходит. Только в другой его части.

— Владимир Ильич! — слышится глухой стариковский голос.

— Влади-и-мир Ильич!

Не разыскал Маркелыч Владимира Ильича, решил снова вернуться к вязу.

И Владимир Ильич не нашёл Маркелыча и тоже решил повернуть назад.

Только поравнялся старый крестьянин с вязом, смотрит — из ельника на просеку выходит Ленин.

У старика при виде Владимира Ильича словно камень скинули с шеи.

И Ленин вздохнул наконец облегчённо — цел, невредим Маркелыч.

Неудобно стало Владимиру Ильичу за свою тревогу. Решил он скрыть, что искал Маркелыча.

И старику неудобно выказывать своё беспокойство. Делает вид, что вовсе не отходил никуда от вяза.

— Простите, Степан Маркелыч, — сказал Владимир Ильич. — Не сердитесь. Представьте себе — лесом залюбовался, красотища у вас какая.

— Да что вы, Владимир Ильич, — отвечает старик. — Какой уж здесь счёт. Да я на дятла тут засмотрелся. Ить, паршивец, всё стук да стук.

— Вот и отлично, — сказал Владимир Ильич.

Однако потом, когда они двинулись дальше по просеке, старик не выдержал и признался:

— А я вас искал, Владимир Ильич.

— Да что вы говорите! — поразился Ленин.

— Искал. Всё думал — беда какая.

— Эка какой беспокойный вы, батенька, человек, — произнёс Владимир Ильич.

— Беспокойный, — признался Степан Маркелыч.

Ленин заулыбался.

Глянул старик на Ленина. «Что бы такое? Кажись, смешного ничего не сказал. Чему улыбается Ленин?»

Крестьяне одной из сибирских станиц решили поставить Ленину памятник.

Послали они в Москву своих делегатов с наказом получить от Владимира Ильича на то разрешение.

Прибыли делегаты. Принял их Ленин.

— Здравствуйте. Как вы доехали?

— Хорошо, — отвечают крестьяне.

— Как у вас с урожаем?

— Бог не обидел.

— Нет ли перебоев с товарами в ваших местах?

— Завозят, Владимир Ильич, завозят. И ситцу хватает, и гвозди есть, и с мылом нужды не терпим.

— Ну что же, очень приятные вести, — улыбнулся Владимир Ильич. Тогда вопросы мои исчерпаны. Слушаю вас, товарищи.

Рассказали делегаты, в чём дело.

— Памятник? — переспросил Владимир Ильич.

— Памятник, — отвечают крестьяне. — Мы уже и камень для фундамента завезли, — сообщили они не без гордости. — И место, Владимир Ильич, хорошее — на вышине. Берёзы стоят в два обхвата. Речка, желаешь, — рядом. Видно кругом. Так что обижен, Владимир Ильич, не будешь.

— А вот и буду, — ответил Ленин. Улыбка сошла с лица. — Буду, и даже очень.

Смутились крестьяне. Не ожидали, что дело примет такой поворот.

— Место, согласен, отличное, — продолжал Владимир Ильич. — А вот что касается памятника, то тут я решительно против. Категорически. Так и скажите в Сибири товарищам. Благодарю за внимание. Желаю успехов, попрощался Владимир Ильич.

Вернулись делегаты к себе в станицу, рассказали о встрече с Лениным.

Как водится, пошли разговоры.

— Не желает, выходит, Владимир Ильич.

— Может, место ему не понравилось?

— А вы толком с ним говорили? Сказали, что камень уже завезён?

— Сказали, сказали, — отвечают делегаты. — И место ему понравилось. И мы говорили яснее ясного. Дело тут, мужики, другое — скромность великая в Ленине.

Хотели крестьяне наперекор всему всё же поставить памятник Владимиру Ильичу. Однако потом не решились. Уж очень против товарищ Ленин.

— Может, ему виднее…

Стали крестьяне думать, что же им делать с камнем. И место хорошее зря пропадает.

И вот после долгих споров и пересудов пришли вдруг в такому согласию: построить на месте у тех вековых берёз на зависть округе школу.

Решили и сделали.

Стоит она нынче на вышине, вписалась в сибирское небо. Берёзы по каждой весне новой листвой рождаются. Речка журчит под обрывом.

Полнится всё вокруг весёлым ребячьим смехом.

Идут годы, один за другим. Уходят жизни, события в прошлое. А школа стоит.

Стоит в сибирской станице памятник вечный Ленину.

Глава четвёртая БЫЛ ЛИ В БАТУМИ ЛЕНИН?

В Горках, гуляя по парку, Владимир Ильич часто подходил к одному и тому же месту, Высокая ель здесь росла, берёзка, у самой берёзки кусты.

Придёт Владимир Ильич, остановится, подымет голову вверх. Стоит долго-долго. Всё смотрит.

Что же такое там?

Снегири.

Зима. Запорошило снегом кругом дорожки. Ёлки в шубках стоят из снега. Разлетелись другие птицы. Остались в парке одни снегири. Зиме они даже рады.

Смотрит Владимир Ильич на забавных красивых птиц. Вот с розовой грудкой сидит снегирь. Вот ещё один с розовой. А вот прилетел и третий — с красной, как знамя, грудкой. Сразу видать — озорник и проказник: на головке сбились перышки в хохолок. Приметил его Владимир Ильич. И снегирь был неглупый — сообразил, что Ленину именно он больше других понравился.

Привыкли птицы к приходам Ленина. Знают: то хлебных крошек принесёт для них Владимир Ильич, а то и самое вкусное — горсть конопляного семени.

Утро. Едва рассветёт — тут как тут уже снегири. Ждут, когда же появится Ленин.

Вообще снегири непоседы. Эти, однако, прижились. Неделю крутились в парке.

Любуется Ленин на птичку с красной, как знамя, грудкой. Уж больно потешный снегирь. Сядет на ветку, грудку расправит, головку подымет: смотри, мол, Владимир Ильич. Правда, я самый красивый? «Правда», — ответит Ленин.

Резвится снегирь прыг-скок, прыг-скок, с ветки на ветку, с берёзки на ёлку, с ёлки на куст. То вспорхнёт, то снова присядет. Пронесётся у Ленина над головой, бухнется в снег и снова спешит на ветку. Скосит головку, на Ленина с ветки смотрит. «Вот я какой! Правда, я самый проворный?»

Но однажды, гуляя по парку, Владимир Ильич не застал на месте весёлого снегиря. Походил Ильич по другим дорожкам, вернулся — снова нет снегиря.

Забеспокоился Ленин: «Что же случилось?»

А дело в том, что попался снегирь в силок. Поймал его мальчишка Егорка Исаев. Поймал, посадил в клетку, повесил и избе. Томится снегирь в неволе.

Не обнаружил нигде Владимир Ильич снегиря, зато повстречал Егорку. Мальчик снова пришёл сюда в парк, и снова силки расставил.

Глянул Владимир Ильич на Егорку, на огромный отцовский треух, на огромные дедовы валенки.

— Ты не видел здесь снегиря с красной пушистой грудкой?

«Видел», — хотел было сказать Егорка. Но тут же подумал: а что, если Ленин спросит: «Так где же снегирь?»

— Нет, но видел, — сказал Егорка.

— Неужели замёрз снегирь? — тревожится Ленин.

«Да он же сидит в тепле», — хотел было сказать Егорка, но тут же осекся.

Потупил глаза мальчишка. Ясно Егорке — очень расстроен Ленин.

— Замёрз, замёрз, — сокрушается Ленин. — Или кошка его схватила.

Не сдержался Егорка.

— Нет, — замахал головой. — Нет. Он живой. Он прилетит.

— Прилетит?!

— Прилетит, прилетит! — закричал Егорка.

Пришёл Владимир Ильич на следующий день к берёзке. Смотрит, прав оказался Егорка, сидит на кустах снегирь. А под берёзкой стоит Егорка.

Посмотрел Владимир Ильич на снегиря, посмотрел на мальчишку, широко улыбнулся.

— Здравствуй, — сказал Егорке. — Здравствуй, — сказал снегирю. — Где же ты пропадал?

Раскрыл снегирь свой короткий клюв, на Егорку с берёзки глянул.

Похолодело в душе у Егорки. Выдаст его снегирь, вот возьмёт и всё Владимиру Ильичу расскажет.

Однако снегирь смолчал. Понял: не такой уж противный Егорка мальчик. Зачем же зря выдавать Егорку?

Ленин любил играть в городки. Играл ловко, бил метко. Размахнётся, бросит биту, разлетаются городки, словно воробьи, в разные стороны.

Как-то в Горках, в парке на городошной площадке, Владимир Ильич увидел мальчика. Спросил, как зовут.

— Ивашка.

— Ну что же, Ивашка, давай сыграем.

Стали они играть. Только какой же игрок из Ивашки. То недобросит биту, то перебросит, то угодит в кусты.

Пожалел Владимир Ильич Ивашку, сделал так, что всё же Ивашка выиграл. Ленин специально биту бросал мимо цели.

Возгордился мальчишка. Вернулся в деревню, бежит от избы к избе:

— Я у Ленина выиграл! Я у Ленина выиграл! Я у Ленина выиграл!

Не верят ему ребята. Знают — хвастливый у них Ивашка.

— А вот и правда, правда! — кричит Ивашка. — Я целкий. Глаз у меня ого!

Кончилось тем, что побился Ивашка с ребятами об заклад на щелчки, что он ещё раз осилит товарища Ленина. Все ребята, если хотят, сами своими глазами такое увидят.

Наутро собрались мальчишки гурьбой и двинулись в парк к товарищу Ленину. Пролезли через забор — знали ребята в ограде щёлку, незаметной тропкой прошли к городошной площадке. Спрятались кто за ель, кто за берёзу, кто за сосну, а самый маленький, Кузя Синичкин, залез в кусты. Притихли ребята, ждут: не придёт ли товарищ Ленин.

А Ленин и вправду в это время гулял по парку и скоро вышел сюда к площадке. Смотрит — стоит Ивашка.

— Здравствуй, Ивашка. Вижу, понравились тебе городки.

— Очень, — сказал Ивашка.

— Ну что же, давай сыграем.

Ивашка только того и ждал. Побежал он, расставил фигуры, стали они играть.

Первым бил по фигурам Ивашка.

Бросил одну биту, просвистела она и… мимо. Бросил вторую, и снова мимо.

— Нет, так не пойдёт, — сказал Владимир Ильич. — Не торопись. Целься внимательней. Бей снизу. Вот посмотри.

Взял Владимир Ильич биту, размахнулся. Полетела она, резанула она по воздуху, закружилась — и прямо в цель.

Высунулись ребята из-за берёз и елей. Вот это удар! Зараз всю фигуру выбил!

Снова приходит Ивашкин черёд. Снова бьёт он, и снова мимо.

— Не торопись, — повторяет Ленин. И снова Ивашку учит. — Неплохо, неплохо, — приговаривает Владимир Ильич. — Вот видишь, совсем неплохо.

Подбадривает Ленин мальчишку. Но, если правду сказать, дела у Ивашки плохи. Понимают это ребята. Хихикнул в кустах Синичкин. Приуныл Ивашка.

Видит Владимир Ильич, что Ивашка скис. Пожалел он опять мальчишку. Сделал Ленин так, что снова Ивашка выиграл.

Простился Владимир Ильич, ушёл.

Возгордился опять Ивашка. К ребятам:

— Видели! А ну, подставляйте лбы!

Что же тут делать? Пришлось ребятам подставить лбы. Бил Ивашка в полную силу. Даже маленького Кузю Синичкина не пожалел.

— Вот вам! Вот вам! — кричал Ивашка.

Вернулся мальчишка в деревню, бежит от избы к избе.

— Я у Ленина выиграл! Я у Ленина выиграл! Я целкий! Глаз у меня ого!

Ну и хвастливый этот Ивашка! Ну и крикливый Ивашка! Обозлились, излупили ребята мальчишку. Не знаю, как вам, а мне Ивашку совсем не жаль.

Лёнька купался в Пахре. В это время на берегу реки появился Ленин. По строгому приказу врачей прибыл Ленин в Горки на срочный отдых.

Засмотрелся Владимир Ильич на Лёньку — уж больно ловко мальчишка плавал. Кувыркался в воде, нырял. Ложился на спину. Скользил по течению, против. От берега к берегу и снова назад возвращался без всякого отдыха.

И Лёнька заметил Ленина. Только не знал он, что это Ленин. Приехал Лёнька в Горьки недавно, принял Владимира Ильича за простого дяденьку.

Когда мальчик вылез на берег, Ленин спросил:

— Ну, как вода?

— Мокрая, — буркнул Лёнька.

Был мальчишка неразговорчивым.

— Значит, мокрая, — усмехнулся Владимир Ильич. Однако мальчик чем-то ему понравился.

Сел Ленин на травянистый пологий склон, глянул на воду, на Лёньку, снова на воду, потом повернулся к мальчишке и вдруг сказал:

— Давай наперегонки.

— Можно, — важно ответил Лёнька.

Лёнька отлично плавал. Но и Владимир Ильич был прекрасным пловцом. Он же волжанин. Редко кому удавалось в воде обогнать Ленина.

Поплыли Владимир Ильич и Лёнька. И случилось вдруг так, что мальчик Ленина опередил.

Возвращался домой Владимир Ильич огорчённым.

— Плохи наши дела. Сдаём. Стареем… Стареем. Силы уже не те.

Испортил Лёнька в тот день настроение Ленину.

Сам же Лёнька весьма доволен. Вернулся он в Горки и всем рассказал, что обогнал на Пахре городского дяденьку.

— Да каков он? — полезли ребята.

— Да так, невысокого роста, среднего.

— С бородкой?

— С бородкой.

— С усами?

— С усами.

— Лоб высокий, считай, в две ладони?

— Эге.

— Вот так дяденька! — закричали ребята. — Это же Ленин!

У Лёньки так и раскрылся рот.

Неловко тут стало Лёньке, и Ленина обогнал, и разговаривал с ним не очень приветливо. Решил он исправить свою оплошность. На следующий день мальчик снова помчал на Пахру. Крутился там до самого вечера. Но Ленин не появился.

Больше недели Ленька ходил к реке. Лишь на десятый день мальчик снова увидел Ленина.

— Ну, как вода? — спросил Владимир Ильич.

— Тёплая! — закричал Лёнька. — Тёплая. Страсть какая тёплая, Владимир Ильич. Аж горячая!

— Значит, горячая, — усмехнулся Владимир Ильич.

Хочется Лёньке заманить побыстрее Ленина в воду.

— Распрекрасная нынче вода. Пуховая…

Договорились Ленин и Лёнька снова попробовать силы вперегонки. Бросили в воду палки. Поплыли. Лёнька только того и ждал.

Плывёт Лёнька, а сам норовит так, чтобы отстать, но делает это незаметно, чтобы себя не выдать. Для пущей убедительности тяжело дышит.

Но всё же Ленин заметил. Повернулся он к Лёньке:

— Ты что-то хитришь!

— Да что вы, Владимир Ильич, — уверяет Лёнька.

Врёт, самому Ленину врёт и не краснеет.

Понимает Ленин, что Лёнька врёт. Решил уличить мальчишку.

Поплыл Владимир Ильич чуть тише. Смотрит — и Лёнька чуть тише. Ленин взял и ещё потише. И Лёнька снова замедлил тогда. Плывут они так, и чем ближе к палке, тем тише и тише. Вот-вот остановятся.

Остановился Ленин — и к Лёньке:

— Вот и попался!

Понимает Лёнька, что он попался, потупил взор.

— Нехорошо это, Лёня, — уже потом на берегу сказал Владимир Ильич. Непорядочно. Придётся нам повторить.

Снова бросили палку. Снова поплыли. Ясно Лёньке — не получился его обман. Пришлось плыть в полную силу. Плывёт он, и что же? Отстаёт мальчишка от Ленина. Поднажал Лёнька, хотел обогнать Владимира Ильича, видит — не может. Ещё сильнее забил руками — снова не может. Уже не прикидывается, а на самом деле пыхтит-гудит, а всё же догнать Ильича не может.

Не угнался за Лениным Лёнька. Сконфузился, сник мальчишка.

Возвращался домой Владимир Ильич довольный.

— Значит, наша ещё не сдаёт. Значит, наша ещё поборется…

Идёт Владимир Ильич по тропке.

— Это же просто отменно. Значит, можно закончить отдых. Есть ещё порох в пороховницах.

Зато Лёнька плёлся домой смущённый. Хотя и получилось так, как мальчишка того хотел, уступил же он первенство Ленину. Да всё же… Эх, не так представлял себе Лёнька это!

Всё лето Мишатка растил арбуз. И Родька тоже растил арбуз. Жили они по соседству.

Вначале птиц с огорода гоняли, всё боялись, как бы птицы завязь не склюнули. Потом, а лето в тот год было жаркое-жаркое, с вёдрами к речке бегали и иссохшую землю водой поили. Затем целыми днями в лопухах при огородах сидели — караулили, чтобы мальчишки арбузы не срезали.

Грелись арбузы на солнышке и не знали того, что у Мишатки и Родьки была тайна. Растили мальчишки арбузы в подарок товарищу Ленину.

Уродились они огромными, весом в полпуда каждый.

Довольны ребята. Стали собираться они в Москву. Где находилась Москва, Мишатка точно не знал.

— Она вон там, — объяснял Родька, — за тем полем, за тем лугом, за тем лесом. Недалеко. Вёрст двадцать.

А на самом деле от этих мест до Москвы было без малого тысяча вёрст.

Незаметно от родителей насушили ребята на дорогу сухарей. Родька стянул из кладовки полоску сала. Мишатка вынул из-под наседки пару яиц.

Собрались ребята. Но тут… Надо такому случиться!

Недосчиталась Мишаткина мать под наседкой яиц. Заметила Родьки на мать, что не хватает в кладовке сала.

Сообразили они, где искать виновных.

Поначалу, конечно, мальчишки вовсю отпирались. Твердили, что тут они ни при чём — в курятник не лазили, сало не трогали. Но здесь появились отцы. Дело плохим запахло. Кончилось тем, что признались во всём ребята. И вдруг…

— А ведь верно, — сказали родители, — наши кубанские — чем не подарок товарищу Ленину.

Всем в станице понравилась эта мысль.

Решили станичные жители обязательно отправить арбузы Владимиру Ильичу. Снарядили в Москву посыльного. Повёз он Родькин и Мишаткин подарок товарищу Ленину.

Владимир Ильич долго смотрел на степных красавцев, щёлкал их пальцем, отходил, скашивал голову — всё любовался.

— Хороши, хороши, — приговаривал Ленин. — Это же просто чудо.

Просил Владимир Ильич передать от него ребятам привет и сердечную благодарность.

То-то гордились потом ребята. Да что ребята — вся станица гордилась.

И только одно смущало мальчишек: чей же арбуз оказался слаще?

Мишатка уверял, что, конечно, его арбуз.

Родька же спорил, кричал:

— Нет мой! Мой непременно слаще!

Хотели ребята послать письмо товарищу Ленину, попросить, чтобы Владимир Ильич ответил.

Хотели, но не решились.

Правильно сделали. Ну, что бы ответил ребятам Владимир Ильич? Он же арбузов тогда не попробовал. Ленин вспомнил других ребят. Полюбовался Владимир Ильич арбузами и отправил их в детский дом, в рабочий район Хамовники.

Не послушался Фомка совета Нютки. В первый раз не послушался…

Крестьяне деревни Кашино построили электростанцию. Строили дружно, все вместе. Электростанция хоть и маленькая, зато первая в тех местах. Появились в деревне столбы. К домам провода протянулись.

Радость у всех огромная.

— Первая! — торжествуют крестьяне. — Построили! Своими руками. Вон оно как!

Пригласили кашинцы на открытие электростанции Владимира Ильича.

Согласился Ленин. Собрался он в Кашино вместе с Надеждой Константиновной Крупской.

— Интересно, на чём же они приедут, — стал прикидывать Фомка. Телегу за ними небось пошлют.

— «Телегу»! — усмехнулась Нютка, посмотрела на Фомку. — На автомобиле они прибудут, во!

Верно. Гости приехали на автомобиле.

Хорошо их встретили в Кашине, с оркестром.

— Сейчас «Интернационал» заиграют, — сказала Нютка.

Верно: сыграли «Интернационал».

Нютка всё знала. Была она старше Фомки, смышлёнее и умнее. Ходил Фомка за Нюткой, словно телок. Во всём слушался.

— А теперь их в избу поведут, — вновь объясняет Нютка.

И опять не ошиблась девчонка. Гостей повели в избу — погреться с дороги, дело было глубокой осенью, отведать крестьянского угощения.

Собрались ребята возле избы. Ждут, когда выйдет на улицу Ленин. Смотрят, ещё кто-то приехал к ним в Кашино. Идёт по улице человек, ящик висит за спиной, в руках у него тренога.

— Ой, что будет, что будет! — зашептала Нютка на ухо Фомке.

Смотрит Фомка на Нютку: «Что же такое будет?»

— Фотограф приехал, — сообщила Нютка.

И правда. Из города Волоколамска приехал фотограф. Подошёл он к избе, стал расставлять треногу. Глазеют ребята. Им такое впервой. А Нютка уже снималась. В Волоколамске она бывала.

— Когда будут сниматься, — наставляет приятеля Нютка, — становись в первый ряд. Норови поближе к фотографу. Никто не заслонит.

Кивает Фомка: мол, как же, конечно, мол, понял.

— Не торопись. Выжди, — не унимается Нютка. — Пусть раньше другие сядут.

Вышли Владимир Ильич и Надежда Константиновна из избы, попали прямо в руки к фотографу. Не любил Владимир Ильич фотографироваться. Но тут согласился.

— Только все вместе, — сказал крестьянам. — Общей давайте группой.

Притащили кашинцы лавок, скамеек. Расселись. Вместе со всеми сунулись было дети.

— Кыш, кыш! — закричали на них крестьяне.

— Зачем же? — сказал Владимир Ильич. — Пусть и дети будут рядом со всеми.

Бросились ребята к Владимиру Ильичу, каждый старается сесть поближе. Рванулся и Фомка.

— Стой, не беги, — дёрнула Нютка дружка за руку.

Ослушался Фомка. Не удержался на месте. Побежал он со всеми и в общую кучу бухнулся.

А Нютка выждала. Потом важно уселась впереди всех на самом открытом месте.

— Внимание! — крикнул фотограф. — Раз, два. Снимаю! Готово.

До вечера пробыл Владимир Ильич в Кашине. Походил по селу, выступил на крестьянском митинге, посмотрел, как зажёгся электрический свет.

— Чудеса, поистине чудеса, — восхищался электростанцией Ленин. Прекрасный пример. Удивительный. Вот что значит, когда люди вместе берутся за общее дело. В этом огромная сила.

— Одобряет, — шептались крестьяне. — Оно же точно: когда все разом сила людская множится.

Простился Владимир Ильич, пожелал крестьянам успехов, уехал.

Уехал и волоколамский фотограф. А через несколько дней прислал он крестьянам снимок.

Собрались крестьяне. Отличная фотография — ясная, чёткая. Вот Владимир Ильич сидит, вот рядом с ним Надежда Константиновна, вот дед Ашурков, вот Родионов, Семёнов, старуха Кашкина, другие крестьяне. А вот и ребята — все вместе, все рядом. Много их. Если считать — собьёшься.

Ищет каждый себя. Ищет и Нютка.

«Ну, — думает, — я на самом видном, на главном месте».

Смотрит Нютка. Нет Нютки. Вместо девчонки — край платка у обреза тёмным бугром торчит.

Не попала на снимок Нютка.

А Фомка попал. Если глянуть на фотографию, сидит он по самому центру. Только отцовская шапка чуть на глаза наехала. Не успел впопыхах шапку поправить Фомка.

Не послушался Фомка Нютки. Захотел быть со всеми. Не ошибся. Правильно Фомка сделал.

Был ли в Батуми Ленин?

Если вам скажут «нет», не очень такому верьте.

Осенью 1921 года в городе Батуми собрался Первый съезд Советов молодой Аджарской республики. Делегаты избрали Владимира Ильича Ленина почётным председателем съезда.

Прослышал Леван от отца, что Владимир Ильич избран почётным председателем съезда, что значит «почётный», не понял, решил, что Ленин приехал в Батуми.

Побежал он разносить друзьям-приятелям необычную весть.

Собрались Хута и Шалва, Реваз и Сандро, Ладо, Чичико и мальчик в очках Кукури.

Смотрят они на Левана.

— Ленин приехал в Батуми, — шепчет друзьям Леван.

— Ты не ошибся? — спросил Хута.

— Нет, — отвечает Леван.

— Ты точно уверен? — спросил Шалва.

— Да, — отвечает Леван.

— Странно, — сказал Кукури.

Помчались ребята к дому, в котором работал съезд, посмотреть на товарища Ленина. Дождались конца заседания.

Вот вышел дядя Вахтанг, вот вышел дядя Григорий, вот вышел вообще незнакомый дядя, потом появились дядя Кирилл Петрович, тётя Бондо, дяди Алио и Савле. Вот уже вышли все делегаты. А где же товарищ Ленин?

Ребята к Левану:

— Ты не соврал?

— Нет, — отвечает Леван.

— Тебе не приснилось?

— Нет, — отвечает Леван.

— Странно, — сказал Кукури.

Вернулись мальчишки домой. А дома у взрослых про всё узнали. Разобрались в том, что означает слово «почётный», посмеялись над собой и Леваном.

Прошёл год. В школе, в которой учились ребята, был организован пионерский отряд. Надели ребята пионерские красные галстуки. А потом на первом же сборе поднялся вдруг пионер Леван и предложил избрать Владимира Ильича Ленина почётным председателем их отряда.

— Верно! — кричали ребята.

— Молодчина у нас Леван!

У Левана был брат Мигран. Узнал Мигран, что Ленин избран почётным председателем пионерского отряда, что означает «почётный», не очень-то понял, решил, что Ленин приехал в Батуми. Побежал он разносить друзьям-приятелям небывалую весть.

— Ленин приехал в Батуми, — шепчет друзьям Мигран.

Собрались ребята, побежали к школе, в которой учился Леван, посмотреть на товарища Ленина. Дождались конца занятий.

Вот вышел Хута, вот вышел Шалва, вот вышел вообще незнакомый мальчик, потом появились Реваз и Сандро, Ладо, Чичико и мальчик в очках Кукури. А где же товарищ Ленин?

— Где же товарищ Ленин? — полезли к пионерам ребята. — Правда, что Ленин сейчас в Батуми?

— Ленин? — поразились друзья Левана.

— Ленин, — сказали ребята. Объяснили они, в чём дело.

Хотели пионеры рассмеяться над младшими. Однако потом задумались. Переглянулись. И вдруг…

— Правда, — сказал Ладо.

— Правда, — сказал Сандро.

— Ленин теперь везде, — сказал пионер Хута. — Ленин в Москве и в Туле, в Минске, в Чите, в Ереване. Он и с нами, у нас в Батуми.

— Ленин в любом кишлаке, Ленин в любом ауле, — сказал пионер Реваз. Он на заводе любом и в поле. Ленин и в нашей школе.

И даже мальчик в очках Кукури не ответил на это: «Странно».

— Верно, — сказал Кукури.

Был ли в Батуми Ленин?

Если вам скажут «нет» — не очень такому верьте.

От рабочих и крестьян на имя Владимира Ильича поступало много различных посылок. Присылали хлеб, крупу, сахар (с едой тогда было плохо). Приходили и другие подарки. Рабочие-кожевники присылали Владимиру Ильичу тулуп из овчины, вологодские кружевницы — нарядное покрывало, текстильщики из Петрограда — мягкий пушистый плед.

Получая такие подарки, Ленин хмурился.

— Да что вы, Владимир Ильич, — успокаивали Ленина товарищи по работе. — От души ведь идут подарки, от благодарного сердца.

— Так-то оно так, — соглашался Ленин. — А всё-таки, понимаете, неудобно, неловко. Это всё от старых времён, от старых традиций: барину носили, попу — носили… С этим пора кончать. Кончать, — строго повторял Владимир Ильич.

И вот однажды Ленин получает письмо. Письмо издалека, из-под Гомеля, из города Клинцы от рабочих Стодольской суконной фабрики.

Читает Владимир Ильич письмо, поздравляют рабочие Ленина с приближающейся пятой годовщиной Октябрьской революции, желают хорошего здоровья, а ниже: «…посылаем тебе к празднику… скромный подарок нашей выработки». И пишут, что за подарок — отрез сукна.

Под письмом стоят подписи. Да не две, не три, целых четыреста.

Хотел Владимир Ильич рассердиться. Однако потом передумал. Решил не огорчать рабочих под праздники.

Взял Владимир Ильич перо, бумагу и написал рабочим такой ответ:

Получили в Клинцах ленинское письмо, прочли. Довольны рабочие. Хорошее письмо, тёплое, с благодарностью.

Однако пришлось рабочим и призадуматься. Поняли они: не одобряет подарков Ленин. И в отношении просьбы, хотя она и секретная, тоже что к чему разобрались верно. Приняли рабочие просьбу Владимира Ильича как боевой приказ. Всем о ней в Клинцах рассказали. Да не только в Клинцах, а шире — по всей округе.

А как-то один из стодольских рабочих Степан Шерстобитов ездил в родную деревню под самый Минск и там рассказал о ленинской просьбе.

Огорчились, конечно, крестьяне. Как раз собирались они к новому году послать в подарок Владимиру Ильичу бочонок душистого мёда. Однако просьба есть просьба — пришлось крестьянам её уважить.

Случилось так, что в те же дни и в той же самой деревне был на побывке красноармеец Иван Додонов. Вернулся Додонов в свою часть, привёз и туда просьбу товарища Ленина.

Кончился у красноармейцев срок службы, разъехались они по разным сёлам и городам и тоже на новых местах о секретной просьбе товарища Ленина всем рассказали.

Передавалась эта просьба из уст в уста. Ходила по ближним и дальним местам. Дошла и до наших дней.

Вот и я вам о ней рассказал. И вы, в свою очередь, тоже о ней расскажите. Только помните: просьба была секретная.

Ну, а подарки! Что же — перестали рабочие и крестьяне присылать подарки товарищу Ленину? Нет. Продолжали.

В чём же тут дело?

Трудно понять. Россия — страна огромная. Может, не все о той просьбе знали. А может, другие какие причины…