Секретные материалы: Хочу верить

БОЛЬНИЦА БОГОМАТЕРИ СКОРБЯЩЕЙ РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ 11 ЯНВАРЯ

Дана Скалли, в хирургической шапке и халате, читала в операционной историю болезни, когда ввезли на каталке Кристиана Фирона.

Она подошла к своему пациенту — с выбритой головой он казался еще беспомощней, хрупкая фигурка тонула в больничной рубахе, — и тепло ему улыбнулась.

— Сегодня целая куча народу будет заниматься только тобой, Кристиан.

Мальчик выдавил улыбку, хотя она и дрогнула у него на лице, когда колеса каталки закрепили тормозами.

Скалли наклонила голову набок:

— Только давай договоримся: ты не будешь бояться.

Улыбка ребенка стала несколько естественнее:

— И вы тогда тоже, да?

Она улыбнулась шире:

— Договорились.

Она отошла, ее место занял анестезиолог. Скалли отвернулась, улыбка исчезла с ее лица, сменившись решительной миной.

Когда она, вымыв руки, повернулась снова, ее операционная бригада уже закрепляла бритую голову Кристиана в стереотаксическом аппарате. При виде этого пугающего устройства, похожего на приспособление из средневековой камеры пыток, Скалли почувствовала, как поколебалась ее решимость. Но сейчас, под взглядами всей своей бригады, она могла только надеяться, что эти люди не ощутили ее мгновенного сомнения…

— Доктор Скалли? — окликнула ее операционная сестра, слегка нахмурившись.

— Зафиксировать голову, набор для спинномозговой пункции, игла четыре дюйма восемнадцатый номер. И шприц с лидокаином…

Она смотрела на пациента, не на окружающих, не желая, чтобы эти профессионалы видели ее глаза и то, что могли в них увидеть.

Ей дали шприц. Она ввела его содержимое в висок Кристиана и сказала:

— Трепанационное сверло пять миллиметров.

Ей подали инструмент, она его приставила к голове ребенка.

Операционная сестра привлекла ее внимание к стоящему рядом трехмерному монитору, где зрелище иглы, входящей в череп, показывалось с клинической точностью и с определенного расстояния.

Когда процедура закончилась, день уже перешел в ранний вечер. Скалли в заляпанном кровью пациента хирургическом костюме сидела одна на скамье в раздевалке для врачей и писала в блокноте, который подарил ей Кристиан. Его фотография с надписью смотрела на нее с внутренней страницы обложки.

У нее за спиной прозвучал знакомый голос:

— А еще говорят, будто это я ушел в подполье.

Она обернулась к дверям, где стоял Малдер, в свитере и в джинсах, упираясь руками в бока. Вид у него был усталый, но бодрый, и она машинально улыбнулась, но не встала.

Он подошел к ней и сел рядом, и ей было хорошо, что он здесь, но остаточное напряжение вчерашней сцены еще держалось.

— Ты, извини, Малдер, — сказала она, захлопывая блокнот. — Понимаю, что ты волновался. Но мне нужно было сосредоточиться полностью.

Он глянул на окровавленную одежду, посмотрел Скалли в глаза:

— Это тот мальчик, да? Скалли?

Она неохотно кивнула.

Его озабоченное лицо сказало ей, что он понимает, какую тяжесть она на себя взвалила. И он сказал вслух:

— Я думал, что для него ничего нельзя сделать…

Она вздохнула:

— Я рискую. Я рискнула применить одну радикальную… и, честно говоря, болезненную новую процедуру.

Он посмотрел на нее, прищурившись:

— Вчера вечером ты говорила, что смысла в новых процедурах нет.

— Я так считала.

— Отчего же ты передумала?

Как ему ответить, чтобы не выглядеть лицемеркой и дурой? Как ему сказать: «Малдер, помнишь того бывшего попа, которого я назвала мошенником и раскритиковала в пух и прах? Так вот, он велел мне не опускать рук. Вот я и не опускаю».

В ответ она только пожала плечами и отвернулась.

— Когда ты будешь знать, помогла она или нет?

— Их целую серию надо провести, таких процедур. И это займет время. — Теперь она снова на него смотрела, и лицо у нее было как на исповеди. — Пока они пе будут выполнены все, мы ничего знать не будем.

Малдер кивнул, и на этот раз отвернуться пришлось ему. Он с чем-то в себе боролся, она это видела. С чем-то серьезным, своим собственным. И она посмотрела на него озабоченно:

— Но ведь ты же не об этом пришел говорить? Не о моем пациенте?

— Не о нем, — согласился он. Взгляд его был устремлен на дверцы шкафчиков. — Скалли, пропала еще одна женщина.

Она наклонила голову, будто не расслышала:

— Что?

— Еще одна женщина пропала, но на этот раз у нас есть за что зацепиться. — Снова он посмотрел ей в глаза. — Она и пропавшая сотрудница плавали в одном и том же бассейне. У Моники Бэннэн был там личный шкафчик. Мы считаем, что их оттуда проследили. И важная деталь: у каждой из них был медицинский браслет.

— Правда?

— Правда. И у обеих одна и та же редкая группа крови: АВ отрицательная.

Невольно заинтересовавшись, Скалли сказала:

— Органы. Взяты для пересадки.

Малдер кивнул. Он ничего не сказал, давая ей самой размотать нить.

— Вот так их и выбрали, — сказала она. — Необходима совместимость доноров с реципиентами. И кто-то, пользующийся этим бассейном, это знает.

— Кто-то выставляет заказы. На черном рынке.

Скалли кивнула:

— А в этом бассейне ищут физически подходящих потенциальных доноров.

— Верно.

— Значит, у них есть выходы — реципиенты, больницы…

Теперь кивнул он:

— Это твой мир, Скалли. И твое знание этого мира может сэкономить нам время. Которое, как всегда, нам не союзник.

— Можете начать с перевозчиков.

Он улыбался, но какое-то отчаяние было заметно в этой улыбке:

— Мне нужно, чтобы ты была со мной в этой работе. В ней начинает все сходиться, но мне нужно, чтобы ты заставляла меня быть честным… послушай, когда-то ты просила моей помощи. Сейчас мне нужна твоя.

Но ее оживление приугасло, когда он высказался, и она покачала головой, не давая ему продолжать.

— Я не нужна тебе, Малдер. А ты не нужен им, на самом-то деле. Ты им уже помог, Малдер, помог своей экспертизой. Ты с ними досюда дошел, расколол для них это дело. Пусть дальше ФБР добивает и докапывается до всех деталей.

— Но Скалли, мы так сейчас близки к разгадке…

— Не «мы», а они. И я тебя прошу это дело оставить им. Я тебя прошу в него не лезть.

Улыбка его скисла — сперва он смотрел на Скалли, думая, что она шутит, а потом понял, что она полностью серьезна. Кажется, он на пару секунд лишился дара речи.

И наконец он сказал:

— Это… это не так просто, как ты говоришь, Скалли.

— Нет, не просто. Это сложно.

Лицо его омертвело:

— И что это должно значить?

Она подняла брови, вздохнула:

— Это значит, что случилась нечто такое, чего я давно ждала. Что не спешила осознавать. Чего старалась не замечать — до этой минуты.

У него в глазах читалось то же нетерпение, что и в словах:

— Ты мне скажи прямо…

— Я врач, — перебила она, не споря, просто констатируя факт. — Педофилы-экстрасенсы, отрезанные головы, похищенные женщины — это в мою жизнь больше не входит.

— Я знаю.

Ой ли. Знает ли?

— Я сделала свой жизненный выбор, — сказала она. — Профессия врача ушла на второй план, когда я работала в ФБР, но больше я там не работаю, Малдер. Этот период моей жизни окончен. А в теперешнем периоде я врач, которым меня учили быть. Да, я ищу истину, все еще ищу истину… но среди живых.

Он был потрясен внутренне, она это знала, но сказал он только одно:

— Я не прошу тебя это бросить, я бы никогда…

— Ты не понял, Малдер. Я просто не могу уже вернуться. Не могу вместе с тобой заглядывать в темноту. Не могу вынести того, что происходит от этого с тобой… или со мной.

Он сжался, попытался резкостью прикрыть душевную рану:

— Меня устраивает. Искать ответы надо именно в темноте, потому что там многие из них живут. Честно говоря, не просто устраивает, мне это нравится.

— Вот это меня и пугает.

Он нахмурился, уже не скрывая досады.

— А куда еще смотреть? Если хотим найти этих женщин, пока они живы, ты…

— Я тебя прошу посмотреть на себя, Малдер.

— Зачем? Это ведь не я переменился.

Как и многие-многие ссоры, эта началась быстро и прогрессировала еще быстрее. Его сварливость заставила Скалли побледнеть в попытке овладеть собой.

— Мы не работаем больше в ФБР, — сказала она. — Мы поздно ночью вернулись к себе домой. Я во всяком случае. И когда возвращаюсь в свой дом — в наш дом, — я не хочу, чтобы там меня ожидала эта тьма.

Малдер повел рукой, как бы показывая на всю окружающую больницу:

— Вот это — то, что делаешь ты. Это твоя работа, я отношусь к ней с уважением. Но говорим мы сейчас о том, что делаю я, Скалли, что делал еще до того, как тебя встретил. Это все, что я знаю.

— Отлично, так сядь и запиши это. Ты выполнил свой долг, отслужил свою службу. Расскажи об этом миру. Напиши книгу.

Он спросил недоверчиво:

— Так ты мне советуешь именно это? Опустить руки?

— Ты сидел за компьютером, вырезая статьи из…

— Нет, я теперь там, где мне и место. Пытаюсь кого-то спасти от неизвестного зла. И вернула меня к этому ты.

Она глядела на него, понимая всю глубину иронии в его словах.

— Да, — сказала она, опустив глаза. — Ты прав. Я не могу тебе сказать, чтобы ты все бросил.

Трудный момент прошел. Малдера вроде бы немножко отпустило, и она видела, что он ищет способ сохранить это состояние — и начать снова.

Но слишком поздно было для этого сейчас. Она перехватила его взгляд и сказала:

— Вот что я тебе могу сказать: я не вернусь домой, Малдер. Останусь здесь.

По выражению его лица можно было подумать, что она ударила его физически — кулаком под дых, лишив дыхания. Таких слов он никак не ожидал от нее услышать, и никогда Скалли не думала, что их произнесет.

Очень спокойно, без малейшей злости, она добавила:

— У меня теперь свои битвы, и драться надо прямо сейчас.

— Скалли…

— Пожалуйста, не надо со мной спорить.

— Пожалуйста, не делай этого.

Она посмотрела на него долгим взглядом, не лишенным любви, но все равно жестким, и сердитым, и даже уязвленным. Сказать больше — это значило бы поднять непроизнесенный вопрос… и быть вынужденной давать на него ответ: Не вернусь домой — сегодня? Или — никогда?

Никто из них не мог сейчас так рисковать.

И Скалли сказала только:

— Я не знаю, что еще можно сделать.

Больше говорить было нечего. Она не собиралась идти ни на какие уступки, и Малдер тем более. Никто из них не мог отказаться от того, что считал правильным: не так они были устроены.

— Ну, что ж, — сказал Малдер, вставая. — Удачи тебе тогда.

— И тебе тоже, — кивнула она.

Он вышел сразу же, и она знала почему: не хотел, чтобы она видела те эмоции, которые она все равно уже видела. Как и она не вынесла бы, чтобы он видел ее лицо, где жесткое выражение смягчилось от непрошеных слез.

СОМЕРСЕТСКАЯ ГОРОДСКАЯ БОЛЬНИЦА СОМЕРСЕТ, ВИРДЖИНИЯ 12 ЯНВАРЯ

В морге больницы руки патологоанатома в латексных перчатках умело исполнили классический Y-образный разрез на теле покойника. Те же руки быстро погрузились в брюшную полость, действуя с уверенностью кухарки, готовящей индейку в День Благодарения.

Патологоанатом, высокая красивая женщина лет шестидесяти в зеленой одежде хирурга и в хирургической шапочке, выделила печень и вынула ее из трупа, потом бережно опустила в стоящий наготове бокс со льдом.

Весьма неуместной в этой стерильной обстановке казалась спортивного вида фигура в черно-серой куртке службы перевозки донорских органов. Угловатое лицо этого человека и прямые черные волосы недавно вызвали у двух похищенных женщин мысль о русском безумце Распутине.

Этот русский, тоже в латексных перчатках, закрыл бокс и подал патологоанатому папку с документами для подписи. Она расписалась. После этого она перешла к следующему трупу, а русский, держа папку под мышкой, направился к выходу, неся в руке бокс со льдом. Он был похож на рабочего, несущего коробку с собственным завтраком.

Он прошел по людному коридору, ни с кем не общаясь — занятой человек в медицинском учреждении, идущий по делу. У лифта он остановился, нажал кнопку вызова «ВНИЗ» и стал ждать.

В это время он заметил в холле группу: двое полисменов в форме и темноволосый человек в костюме и галстуке, разговаривающий о чем-то с молоденькой сестрой. И это было тревожно — с точки зрения русского, потому что у этой симпатичной шатенки он недавно спрашивал, как пройти в морг.

И сейчас она как раз на него показывала.

Во всяком случае, в его сторону.

Русский, стараясь не проявлять беспокойства, отвернулся к лифту, который все никак не приходил. Даже не глядя, он знал, что двое копов и этот профессионального вида тип в штатском идут к нему.

И смотрят на него.

Двери лифта разъехались, русский шагнул внутрь. Копы и этот в штатском были еще ярдах в десяти, когда русский в пустом лифте улыбнулся про себя, нажав кнопку с надписью ОДИН, чувствуя, что успел.

Но тут вставленная между дверьми рука не дала им закрыться, и они автоматически открылись снова — перед лифтом стояли копы и штатский и глядели прямо на русского.

Штатский, с курчавыми темными волосами, на вид был очень молод, но голос его прозвучал весьма уверенно:

— Извините, можно вас на минутку?

— Я занят доставкой жизненно важного органа, — ответил русский с очень сильным акцентом, но грамматически правильно.

Он надеялся, что его злость не видна, но не знал, что темные глаза смотрят с таким напором, который мог только свидетельствовать против него.

Человек в штатском улыбнулся:

— Вот именно об этом я и хотел бы с вами поговорить…

— Кажется, вы меня не поняли.

Один из копов, плечом удерживавший дверь лифта, сказал:

— Пожалуйста, сэр, выйдите из лифта. Немедленно.

Русский тяжело вздохнул, сам не осознавая, сколько злости в его лице и движениях, и вышел все же в коридор.

— Меня зовут Роберт Коэлл, — представился сопляк в штатском. — Сотрудник службы окружного прокурора в Ричмонде. Могу я взглянуть на сопроводительные документы и ваши водительские права?

Все еще зажимая папку под мышкой, русский поколебался, потом поставил бокс со льдом.

— Мне придется достать бумажник.

Сотрудник окружного прокурора кивнул:

— Давайте.

Взгляды обоих копов прилепились к русскому как магниты к железу, пока он доставал из заднего кармана бумажник. Он оглянулся в обе стороны по коридору, не сознавая, что выдает свое желание сорваться и побежать.

— У меня грин-карта, — сказал русский.

— Хорошо, — ответил Коэлл. — А что перевозите?

— Человеческую печень для пересадки.

— Сопроводительные документы и ваши водительские права, пожалуйста.

— Вы меня задерживаете! Вы рискуете жизнью человека!

— Сопроводительные документы и ваши водительские права.

Русский подал ему папку, достал из бумажника водительское удостоверение и тоже подал Коэллу.

— И куда вы этот орган доставляете?

— В «Ливанские кедры». Меня там ждут. Там пациент ждет печень для пересадки.

Помощник прокурора смерил русского взглядом, которые были холоднее ледяного бокса:

— Случалось ли вам когда-либо участвовать в поставке какого-либо органа вне рамок обычных либо законных каналов?

— Нет!

— Обращались ли к вам когда-либо с подобной просьбой?

— Нет.

Коэлл показал на папку:

— Вы работаете в этой компании?

— Да.

— Как ответил бы на эти вопросы ваш работодатель?

— …он болен, мой работодатель. У него рак.

Коэлл поморщился:

— Я не об этом вас спрашивал, мистер Дацишин.

— Я под каким-то подозрением? Я делаю важную и нужную работу, а вы меня задерживаете!

— Как бы там ни было, — сказал Коэлл, показывая на ряд стульев напротив лифта, — я бы попросил вас присесть вот сюда, сэр.

— Я не желаю садиться!

Полисмен, который разговаривал до того, снова вмешался:

— Присядьте, сэр!

Русский задумался. Он мог бы сейчас воспротивиться, и успешно. Эти люди, несмотря на свои пистолеты, страха ему не внушали. Но больница — место для этого неподходящее.

Он сел, держа бокс на коленях.

И с растущей тревогой глядел, как сотрудник окружного прокурора вынимает сотовый телефон и жмет кнопку быстрого набора.