Секретный узник

Еремей Иудович ПАРНОВ

СЕКРЕТНЫЙ УЗНИК

Повесть об Эрнсте Тельмане

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Глава 1. Тихий день

Глава 2. Вахмистр Лендциан

Глава 3. "Франт"

Глава 4. Ужин у бургомистра

Глава 5. "Опера важнее рейхстага"

Глава 6. Французское посольство

Глава 7. Пир Лендциана

Глава 8. Геринг и Гейдрих

Глава 9. Берлин, полицай-президиум, Алексаидерштрассе, 5/6

Глава 10. Гамбург, Тарпенбекштрассе, 66

Глава 11. Камера No 32

Глава 12. Дедушка Тельман и Ирма

Глава 13. Маленькие победы

Глава 14. Штурмбанфюрер Зиберт

Глава 13. Роза и гестапо

Глава 16. Первый контакт

Глава 17. Герберт

Глава 18. Берлин, NW 40, Альт-Моабит

Глава 19. Начальник штаба

Глава 20. Город памяти

Глава 21. Принц-Альбрехтштрассе

Глава 22. "Моя честь в верности"

Глава 23. Секретная служба

Глава 24. Гипноз

Глава 25. Педагогический совет

Глава 26. Париж

Глава 27. Встреча в гестапо

Глава 28. Варианты

Глава 29. Остров Фемарн

Глава 30. Гамбургский экспресс

Глава 31. Адвокат Рёттер

Глава 32. Обвинительный акт

Глава 33. Роза и Рёттер

Глава 34. Бельгийская граница

Глава 35. Совещание в министерстве юстиции

Глава 36. Подготовка побега

Глава 37. Секретный пленум

Глава 38. Засада

Глава 39. Переброска

Глава 40. Ужин в "Адлоне"

Глава 41. Берхтесгаден

Глава 42. Второй курьер

Глава 43. "Железная маска"

Глава 44. Стена

Глава 45. Астрология

Глава 46. Дождь в Гамбурге

Глава 47. Последний день протектора

Глава 48. К последним причалам

Глава 49. "Волчье логово"

Глава 50. "Мрак и туман"

Глава 51. Ночь в Бухенвальде

Глава 52. Навстречу грому

================================================================

Еремей Парнов известен читателю прежде всего как

писатель-фантаст. Им написано также несколько романов и повестей

на историческую тему.

В эту книгу вошли повесть "Секретный узник" - о вожде

германского пролетариата Эрнсте Тельмане и повесть "Проснись в

Фамагусте", рассказывающая о легендарных Гималаях, хранящих

великие тайны природы и истории.

================================================================

Глава 1

ТИХИЙ ДЕНЬ

Спустя много лет Тельман вспомнил этот день, который начался так радостно и безмятежно. Потом в его жизни таких дней уже не было.

Он долго смотрел с высоты, как лениво сверкает на солнце излучина Эльбы, как медленно меркнет ее зеркальный извив. Порой река подергивалась слепящей чешуей и по заросли тальника и рогоза пробегали волнистые отсветы. Но неуловимое дыхание подступавшего вечера не в силах было поколебать тяжелые бронзовые листья дуба и темные кроны буков на ближнем холме. Все замерло в неподвижном воздухе. Лишь густые синие пятна - тени кучевых облаков медленно скользили к востоку, где пламенел зубчатый полукруг гор, чернели развалины замка и оранжево плавились окна увитых диким виноградом домов.

Он впервые увидел сегодня эту горную панораму, и необъятное небо над ней, и сверкающую подкову той самой реки, в устье которой прошли его лучшие годы. Исколесив полсвета и всю Германию, он до сих пор не был в Саксонской Швейцарии, которую еще семь столетий назад воспевали миннезингеры. Да и что было делать ему в этом благословенном краю фешенебельных вилл и отелей? Что ему делать вдали от заводов и шахт, закопченных промышленных городов и крестьянских хозяйств, где копают картофель и режут на кирпичи торф!

Все лето тридцать второго года ушло на подготовку к предстоящим выборам в рейхстаг. Особенно трудной была последняя неделя. Отдыхать удавалось только в пути. Каждый день он выступал на нескольких митингах, зная, что именно эта избирательная кампания может оказаться решающей. Рабочая Германия не должна отдать свои голоса за партию Гитлера. Это было важнее всего. Предчувствие взрыва носилось в воздухе, ощутимое, тревожное. Что-то было здесь от тех яростных, но полузабытых уже чувств, которые довелось ему испытать в двадцать третьем году, накануне гамбургского восстания... Впрочем, он сознавал, что нынешняя обстановка куда сложнее. Беспощаднее, что ли. Кроме того, он совершенно вымотался. В теле ощущалась мерзостная простуда. Ее не брали ни яблочная водка, ни кофе, а табачная затяжка непривычно горчила. От постоянного недосыпания веки опухли и покраснели. Казалось, что в глаза набилась наждачная пыль.

- Надо переменить обстановку, Тедди, проветриться немного в горах, предложил сопровождавший его в поездке член секретариата лейпцигского окружкома Фриц Бортман, когда опустел огромный стадион в Зоннборне. Главный лозунг Тельмана: "Кто голосует за Гитлера - тот голосует за войну!" - встретил единодушный отклик шестидесяти тысяч рабочих Вупперталя. Коммунисты и социал-демократы, мужчины и женщины, члены пацифистских и христианских организаций в общем порыве ответили на призыв вождя коммунистов к рабочему единству салютом красных фронтовиков.

Это был невиданный политический успех. Никто не покинул набитых до отказа трибун, несмотря на нескончаемый дождь. В такой день Тельман меньше всего был расположен к разговорам об отдыхе.

В ответ на предложение Фрица он только покачал головой и, вытирая ладонью мокрое лицо, пошутил:

- Нам с тобой только ветра теперь и не хватает для окончательной простуды. Ну и погодка здесь. Недаром Вупперталь называют ночным горшком господа бога. Вечно у них дожди.

- Тут даже дети рождаются в галошах, - улыбнулся Фриц. - Не веришь? Вуппертальские комсомольцы жаловались, будто кожа на барабанах так раскисла, что нельзя выбивать дробь. Кроме шуток, Тедди... А отдохнуть все же следует. Хотя бы один день.

- Не время. Ты только посмотри, что написано на этих красных афишах, - Тельман засмеялся и кивнул на оклеенный листовками забор.

На них было напечатано только два слова: "Тельман приедет!" Листовки были расклеены по всему городу. Комсомольцы ухитрились прилепить их даже к окнам автобусов.

- Вот видишь! - Тельман похлопал его по плечу. - Нас ждут. И мы проедем всю долину Вуппера, весь Рур. Тем более, что завтра здесь собирается выступить Геббельс.

- Балаганный паяц!

- Политического противника нельзя недооценивать. Геббельс - искусный оратор. Ты бывал на их митингах?

- Конечно, нет!

- И напрасно. Успехи нацистской пропаганды налицо. Мы должны хорошо изучить все их приемы, иначе трудно будет оторвать от Гитлера обманутые нацистами массы, развеять чудовищное нагромождение лжи. Пойми, Фриц, ведь решающую роль в стремительном росте фашизма играет бедственное положение немецкого народа: голод, безработица, память о военном поражении. Нацисты используют эти факты для безудержной агитации. Это, безусловно, лживая националистическая демагогия. Но ловкая пропаганда обеспечивает ей успех. Наша борьба против гитлеровского фашизма будет успешной только в том случае, если мы сумеем сорвать с него национальную маску. Нацистской пропаганде мы должны противопоставить нашу политику свободы для миллионов трудящихся немцев. А ты хочешь, чтобы я отдыхал, когда в Вуппертале будет выступать Геббельс! Нет, Фриц, не выйдет! Наци не должны получить на выборах ни одного голоса!

Только через восемь долгих дней, расписанных по минутам, заполненных митингами, совещаниями и инструктажами в местных партийных комитетах, они смогли выбраться на природу.

Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Они хорошо выспались, выпили настоящего кофе с бутербродами и выехали через Крибштейн в Дрезден, а потом и сюда, в Саксонскую Швейцарию. К обеду были уже в Басте. Пили местное вино, слушали румынский оркестр, перекинулись в скат. А когда спала июльская жара, пошли на Бастайскую скалу полюбоваться долиной Эльбы.

Фриц знал, что по-настоящему Тельман сможет отдохнуть только в полном одиночестве, наедине с природой. Но оставлять председателя партии без охраны было бы совершенным безумием. К счастью, Тельман понимал это и сам. Поэтому он и не стал возражать, когда увидел, что в некотором отдалении за ними идут двое рабочих парней. Молча стоял он на Бастайской скале, слушал птиц, дышал влажной свежестью речной долины, следил, как меняют цвет уходящие в вечернюю тень горы. Фриц ему не мешал. Охрана спряталась где-то поблизости, и он ее не видел. Уже больше десяти лет живет он в постоянной опасности. Как чудовищна, в сущности, эта охота за ним! Но самое удивительное, что он привык и к опасности, и к охране...

На Бастайскую скалу пал красноватый закатный отблеск.

Улыбнувшись про себя, Фриц отметил, что Тельман сразу же стал удивительно похож на свой плакатный портрет. Большая лысая голова, твердый, хорошо очерченный нос, тяжелый волевой подбородок обрели вдруг чеканную обостренность.

Вид горной панорамы напомнил Фрицу, что надо рассказать Тельману, как удалось наладить нелегальный переход границы.

Но Эрнст стоял молча. Весь погруженный в себя, стал он словно частью переполненной закатом горной чаши. Так ничего и не сказав, Фриц отошел в сторону, присел на забрызганный пятнами лишайника камень и принялся неторопливо раскуривать сигару.

- Правда, великолепно? - машинально спросил он, критически осматривая тлеющий кончик. - Облака, игра красок!

- Да, - не повернув головы, ответил Тельман.

- Кстати о горах, - оживился Фриц. - Мы тут кое-что сделали. Рабочие-альпинисты...

- Это срочно?

- Ну, нет, не особенно.

- Тогда потом, - Тельман увидел в траве прошлогодний желудь и нагнулся за ним.

- Что-то нашел? - Фриц лениво и медленно, как пресыщенный жуир, выпустил дым.

Тельман пожал плечами, спрятал желудь в карман и начал спускаться.

Не слишком-то разговорчивы эти северяне, вздохнул склонный к философским раздумьям Фриц, к ним надо привыкнуть. Они прячутся под броней суровости, грубоватых манер и тяжеловесных шуток. Это люди осмотрительные, расчетливые. Но зато обостренно чувствительные к малейшей несправедливости. Тут уж они забывают про свой угрюмый панцирь и очертя голову бросаются в драку.

Он знал Тельмана еще с боевых времен гамбургского подполья.

- Ну что? - спросил он, когда Тельман, ничуть не запыхавшись, вскарабкался обратно.

- Хочешь? - Тельман протянул ему горсть буковых орешков. - Я слышал крик чибиса. Как прекрасна наша Германия, Фриц!

- Черта с два, наша! - проворчал Фриц. - Пива хочется. У нас хорошее пиво. Лучше, чем у вас на севере.

В Лейпциг они возвращались уже поздней ночью, и кафе при небольшой гостинице Фрелиха было закрыто. Так что выпить на сон грядущий отменного лейпцигского пива не удалось. А жаль! Тельман любил такие вот маленькие кафе, куда забегали опрокинуть кружку-другую рабочие, ремесленники, мелкие торговцы, шоферы.

Но все это забылось сразу же - кафе, пиво и внешняя беззаботность свободного дня, как только они увидели в вестибюле гостиницы берлинского курьера.

Он поджидал Тельмана у самой лестницы, где под портретом Бисмарка стояла бочка с чахлой пальмой.

Тельман пожал ему руку и кивком пригласил пройти в свой номер.

- Что нового? - спросил он, включив настольную лампу под синим фарфоровым абажуром. - Садись, товарищ. Ты тоже присаживайся, Фриц.

Бортман подвинул курьеру второй стул, а сам уселся на кровати.

- В Берлине происходят важные события, товарищ Тельман. - Курьер так и остался стоять у двери, где висели плащ Тельмана и его знаменитая фуражка, угловатая, с черным витым шнуром. - Город оцеплен. Сообщение с пригородами контролируют полицейские отряды, дорога на Потсдам уже перерезана... Мне поручено передать вам записку. - Он вынул из бокового кармана небольшой запечатанный конверт.

Тельман взял со стола деревянный нож для разрезания бумаги и аккуратно вскрыл письмо.

- Ты слышишь, Макс, - пробегая глазами строчки, он назвал Фрица по кличке, хорошо известной когда-то всему Гамбургу, всему подполью двадцать третьего года. - Ты слышишь, Макс, Папен разогнал правительство Брауна Зеверинга!

- Ты это предвидел, Тедди. Чему тут удивляться?

- Когда Гинденбург отстранил Брюнинга и посадил канцлером Папена, и слепому стало ясно, что воротилы из "Клуба господ", принцы и генералы, расчищают дорогу фашизму. Только руководство социал-демократов не хотело этого видеть. - Он встал и, уперев сжатые кулаки в бока, прошелся по комнатке. - Теперь Папен ликвидировал социал-демократическое правление в Берлине. Подумать только: один лейтенант и три солдата разогнали правительство! Мне нужно немедленно связаться с ЦК. Мне нужен телефон, Макс.

- Хорошо, Тедди. - Грузный Фриц резко встал. Пружины под ним облегченно заскрипели. - Я пойду за машиной.

- Мы предложим социал-демократам и профсоюзам провести совместную забастовку. Всеобщую забастовку протеста против произвола реакции. Тельман потрепал Фрица по плечу и закрыл за ним дверь. - А ты возвращайся в Берлин, товарищ, - он повернулся к курьеру. - Я набросаю несколько слов редактору "Роте фане".

Он сел за стол, вынул вечную ручку, быстрым, размашистым почерком написал несколько фраз. Отрезав чистую половину листка, он передал записку курьеру.

- Желаю успеха. Будь осторожен в пути.

- Спасибо, товарищ Тельман. Все будет в порядке, - ответил курьер, пряча листок.

Проводив курьера, Тельман задумчиво остановился посреди комнаты. Отрешенным, невидящим взглядом посмотрел на круглое стенное зеркальце. Потом надел фуражку, бросил на руку плащ и, погасив свет, вышел.

Теплая, влажная ночь встретила его далеким, еле различимым шелестом. Пахло мокрым асфальтом, бензином, липовым цветом. Свет гостиничной конторки смутно пробивался сквозь стеклянную дверь. Тельман достал карманные часы - было два часа ночи. Услышав рокот мотора, пошел навстречу едущей без огней машине. Фриц распахнул дверцу на ходу, и едва Тельман успел вскочить на подножку, шофер дал полный газ.

- А ты не преувеличиваешь опасность ситуации? - тихо спросил Фриц, когда они проезжали мимо залитого светом универмага. - Собаки перегрызлись... Что Папен, что Зеверинг...

- Нет, - резко ответил Тельман. - Кто ставит социал-демократов на одну чашу весов с правыми партиями, допускает страшную ошибку. Левацкий тезис о "социал-фашистах" уже принес рабочему движению неисчислимые беды. Мы снова и снова будем искать союза с социал-демократическими товарищами, даже если их вожди в сотый раз отвергнут протянутую руку.

- Но, Тедди...

- Хватит уговоров и разъяснений! Только единый фронт германского пролетариата сможет остановить фашизм.

- Это, конечно, так, Тедди, я понимаю, но разве нам не на руку банкротство берлинских министров? Ведь их беспомощность толкнет рядовых соци под наши знамена.

- Надо уметь отличать сиюминутную выгоду от долговременных политических интересов, Фриц. Неужели ты не видишь, кто стоит за переворотом господина Папена? Это все та же контрреволюция, и штыки ее направлены в сердце всей рабочей Германии. Если мы не выступим единым фронтом с социал-демократией и профсоюзами, на смену Папену не замедлит прийти Адольф и его головорезы штурмовики. В стране воцарится невиданный террор...

- К этому мы привыкли!

- Ты ошибаешься. Мы к этому не привыкли. То, что готовит стране Гитлер, далеко превзойдет и девятнадцатый год, и двадцать третий. Фашисты - людоеды по убеждению, это их сущность, это их программа. Фашистскую опасность нельзя недооценивать. Тем более, что у рабочего класса есть все возможности создать непреодолимый заслон. Наша партия насчитывает сегодня триста шестьдесят тысяч членов, комсомол - шестьдесят тысяч, МОПР, "Красные спортсмены" и Революционная профоппозиция - это еще почти полтора миллиона человек. В рейхстаге у нас сто депутатов. Это громадная сила, но без социал-демократов нам фашистов не одолеть. У СДПГ четыреста мест в рейхстаге и ландтагах, в их партии - свыше семисот тысяч членов. В государственном, профсоюзном и партийном аппарате работают сотни тысяч социал-демократов. У них почти две сотни газет и журналов. Нужно сделать все, чтобы мощь эта была поставлена на службу пролетарскому делу.

- Вся эта мощь не помешала Папену дать пинок под зад социал-демократическим министрам. Где она была, эта мощь? Почему они бездействовали? В окружкоме я только что узнал, что лидеры СДПГ и профсоюзов смиренно капитулировали перед Папеном. Они, видишь ли, заявили, что обратятся в Верховный суд с жалобой на антиконституционные действия канцлера! И это вместо того, чтобы вывести массы на улицу! Этак они и на Гитлера станут жалобы подавать...

- Хватит, Фриц! Мы должны сделать все, что в наших силах, и еще многое сверх того. Только всеобщая забастовка остановит фашистскую реакцию. Только единство всех демократических сил. Так и передай своим товарищам в окружкоме. Все - понимаешь? - все должны, наконец, понять, что фашистский переворот уже начался. Считанные дни остаются до того, как к власти придет Гитлер. И мы обязаны их использовать... После разговора с ЦК я еду в Берлин.

- Это невозможно, Тедди!

- Невозможно? Это необходимо.

- Но подъезды к городу перекрыты! В такой обстановке они пойдут на все. Вспомни Розу и Либкнехта.

- Ничего, Фриц, ничего. Как-нибудь прорвусь. В такой момент я обязан быть на своем месте.

- Я поеду с тобой!

- Нет. Оставайся в окружкоме.

- Значит, снова Гамбург, Тедди? Как тогда?

- Да, Макс, да, старый драчун! Только теперь нам будет значительно труднее. Как долго мы, однако, едем! Это далеко?

- Теперь уже скоро.

Конспиративная квартира, приготовленная лейпцигскими коммунистами на чрезвычайный случай, находилась в противоположном конце города. Пока Тельман и Фриц были в пути, дежурный по окружкому связался с Домом Карла Либкнехта, где находился Центральный Комитет. Чтобы не привлекать внимания полиции, которая часто занималась выборочным подслушиванием телефонных разговоров, он позвонил с почтамта. Договорились, что члены Политбюро сейчас же соберутся в Панкове, куда Тельман позвонит сразу, как только прибудет на конспиративную квартиру. Адресов и имен в разговоре, понятно, не называли.

- Пусть Старик позвонит к маленькому Гюнтеру, - сказал берлинский товарищ. Он не сомневался, что его поймут.

- Тебя просили позвонить к маленькому Гюнтеру, - доложил дежурный, когда Тельман приехал. - Знаешь такого, Тедди?

- Да, знаю. - Тельман сразу же понял, что речь идет о сынишке рабочего-металлиста Ганса Ключинского. Когда Тельман жил в доме Ключинских, он несколько раз отправлял Гюнтера с мелкими поручениями в Панков. Скорее всего, именно это и имели в виду берлинцы, потому что у Ключинских своего телефона не было.

- Закажи срочный. Панков: 38-17.

Тельман повесил фуражку на крючок, положил плащ на подзеркальник и прошел в большую комнату, где за голым деревянным столом уже уселся на единственном стуле Фриц. В помещении стоял тоскливый нежилой запах. Пожелтевшие обои местами отстали от стен. Пыльная лампочка под осыпающимся потолком горела сумрачно и воспаленно, вполнакала.

Тельман опустился на продавленный диван и достал сигареты.

- Завтра же соберите окружком, - сказал он, с некоторой опаской ощупывая пропоротые выскочившими пружинами ржавые дырки. - Надо готовиться к переходу в подполье. События не должны застать нас врасплох.

- Мне все же кажется, что ты преувеличиваешь, Тедди. - Макс встал и, подойдя к окну, чуть приподнял шторы.

За окном была непроглядная темень.

- Вот увидишь: на выборах наци потерпят поражение, - сказал он, возвращаясь на свое место. - Все говорит о том, что их движение переживает кризис.

- Это тоже опасно. Тем скорее они бросятся в очередную авантюру. Неужели ты полагаешь, что стоящие за Гитлером промышленники и финансовые тузы так легко примирятся? Ты все такой же наивный парень, Фриц. Выборы, конечно, важны. Но если силы рабочего класса по-прежнему будут раздроблены, наш успех у избирателей только напугает реакцию и сразу же подтолкнет ее к крайним решениям. Сейчас нужна всеобщая забастовка. Это первоочередная задача всех окружкомов, всех партийных ячеек.

- Хорошо, Тедди, это я понимаю, ну, а допустим...

- Я тебе уже все сказал, Фриц. - Тельман огляделся в поисках пепельницы и, не найдя ее, погасил сигарету о спичечный коробок. Курение вновь вызвало горечь во рту и легкое головокружение. - Ты понял, что должен сделать окружком?

- Да.

- В недельный срок подготовиться к переходу в подполье... Ячейки, боевые отряды, связь, конспиративные квартиры, пункты для перехода границы... В общем, не тебя мне учить. Дело знакомое.

- Понятно, Тедди.

- Ответственность возлагается лично на тебя... Жаль, что не смогу быть на вашем заседании... Вас есть за что поругать, ребята! И крепко. Передай членам окружкома, что сектантское отношение к социал-демократическим товарищам совершенно недопустимо. Это категорическое требование Секретариата. Ты знаешь, кому его надо втолковать со всей серьезностью.

- Знаю.

- Вот-вот... Почему я говорю это снова и снова, Фриц? Почему критикую и вас, и товарищей из Рура и Рейна? - Тельман встал. - От единства рабочего класса, от взаимодействия коммунистов и социал-демократов в сегодняшней обстановке, столь опасной для всего рабочего класса, всего нашего народа, зависит все. - Он говорил четко и медленно, словно диктовал текст очередного воззвания. - Это нужно понять раз и навсегда. Коммунисты и социал-демократические рабочие - классовые братья. У нас общий враг монополисты, фашизм. Мы должны держаться все вместе, иначе нам фашистов не одолеть. События в Берлине лишний раз напоминают об этом. Реакция хочет раздавить все демократические свободы постепенно. Чтобы этого не произошло, мы должны разрушить стену, разделяющую нас и социал-демократов. Мы должны бороться за каждого рабочего, к какой бы организации он ни принадлежал. Христианским рабочим тоже нужно сказать, что в борьбе с фашизмом мы вместе с ними... Я ведь не раз говорил вам все это, Макс. Черт вас побери, ребята, почему я долблю в одну точку?! Вы сами должны знать, что ни один коммунист не имеет права спокойно спать, когда речь идет о наших - пусть даже временных - ошибках...

В коридоре частыми короткими звонками залился телефон.

- Гюнтер на проводе, товарищ Тельман! - просунулся в дверь дежурный.

Тельман бросился к висевшему на стене аппарату и взял трубку.

- Слушаю, - сказал он, не называя себя.

- Старик?

- Да. Кто это?

- С тобой говорит Франц.

- Здравствуй, Франц. Как там у вас дела?

- Дела лихие. Разгромлена редакция "Роте фане". Газета запрещена.

- Что предпринято?

- Завтра выйдет "Роте штурмфане" с твоим воззванием ко всем рабочим.

- Хорошо. Молодцы. С руководством СДПГ связались?

- Только что. Они в замешательстве. Но, как обычно, сомневаются в искренности наших предложений о единстве. Мы ответили твоими словами: как можем мы, коммунисты, перед лицом угрожающей опасности превращения Германии в страну костров и виселиц, неискренне думать о пролетарском антифашистском едином фронте?

- А что они?

- Ушли от прямого ответа. Мы условились связаться утром еще раз. У меня создалось впечатление, что они так и не сдвинулись с капитулянтских позиций. Такое поведение руководства несомненно вызовет возмущение рядовых социал-демократов.

- Не только рядовых! Функционеров тоже... Мы должны быть готовы к этому, Франц. На социал-демократических лидеров нужно оказать давление изнутри их же партии. Немедленно свяжитесь с окружкомами. На всех границах следует организовать совместные демонстрации с французскими, польскими, голландскими и датскими трудящимися против угрозы войны. Поставьте об этом в известность представителя Коминтерна. Теперь следующее...

В трубке что-то щелкнуло и включился непрерывный гудок. Тельман нетерпеливо ударил по рычагу.

- Что там такое? Алло, фройляйн! Нас прервали!

- Сожалею, но связь с Берлином нарушена, - ответил вдруг незнакомый мужской голос.

Потом что-то вновь щелкнуло и наступила полная тишина. Тельман несколько раз подергал рычажок, но безуспешно: аппарат был отключен.

- Вам нужно немедленно уходить отсюда, - бросил он дежурному и Фрицу, который вышел вслед за ним в коридор. - Я еду в Берлин.

- Подожди хоть до утра, пока можно будет организовать охрану! взмолился Фриц.

- Не будь трусом. И не надейся меня удержать, - раздраженно отмахнулся Тельман. - Утром я должен быть на своем месте.

- Вот что, Тедди! - нахмурился Фриц. - За твою безопасность здесь отвечаю я... И шофер, который ждет внизу, будет слушать только меня. Поэтому изволь подождать, пока я вызову Эдвина. Ты поедешь только с ним.

- Ладно. Пусть будет так. - Тельман снял фуражку с крючка. - Можешь вызывать Эдвина. Я буду на улице.

...Когда машина Тельмана подъезжала рано утром к Берлину, шофер заметил в тумане какие-то темные смазанные силуэты, неровной цепочкой перерезавшие дорогу.

- Пикет, товарищ Тельман, - тихо сказал он, сбавляя ход.

Тельман прищурился и цепким взглядом моряка выхватил из тумана мотоциклеты на обочине, синие пятна полицейских шинелей и грязно-зеленые солдат рейхсвера. В неуловимые доли секунды успел он охватить всю эту медленно надвигающуюся на них панораму, мутную и расплывчатую, как за матовым стеклом, и сразу же внутренним оком увидел, как стоят эти люди, опустив карабины к ноге, спокойные и равнодушные, уверенные в своей силе и своем праве. Они насторожены, но сомнение чуждо им. Они знают, что эта машина, замедлившая свой ход перед их цепью, сейчас остановится в положенном месте, после чего встревоженные пассажиры покорно предъявят обер-лейтенанту документы, выйдут на мокрый после ночного ливня асфальт и станут терпеливо ждать, пока у них проверят багажник и ящики под сидениями. Ведь так положено! Да и может ли быть иначе, если армия и полиция проводят совместную акцию? Таков приказ. Такова железная воля государства.

Тельман прикинул оставшееся до пикета расстояние. Метров сто пятьдесят. Не больше.

- Давай вперед, Эдвин, - тихо сказал он шоферу. - Только медленно-медленно... Вот так. - Он пригнулся к ветровому стеклу, сосредоточенно прикусив нижнюю губу. - Подай чуть к обочине, будто хочешь остановиться. - И, когда совсем уже приблизились к полицейским, шепнул: Полный, Эдвин! Теперь полный...

Машина рванулась вперед, разбрызгивая скопившуюся за ночь воду, и, ревя клаксоном, пронеслась мимо шарахнувшихся из-под самых колес солдат. Как черный немой провал, промелькнул чей-то разинутый рот, сверкнула подкова задранного к небу сапога - видимо, кто-то упал, - и все осталось позади. Перед ними блестит пустая лента дороги, сужающаяся к невидимой точке, где-то там далеко-далеко, под туманной полосой холодного неба. Сзади послышался одинокий выстрел, впрочем, скорее всего это была лишь случайная детонация в моторе. В тот короткий миг, когда они прорвались через оцепление, вряд ли можно было успеть взвести затвор.

Эдвин резко заложил поворот, потом столь же стремительно бросил машину в другую сторону.

Впереди уже виднелись закопченные дома берлинского пригорода, сплетение проводов над трамвайными рельсами, брусчатка, решетчатый фонарь на остановке. Они нырнули в ближайший переулок, темный, кривой, словно вымерший, и понеслись в Шарлоттенбург, на квартиру Ключинских. А петляющий след за машиной быстро сгладила сомкнувшаяся вода.

Глава 2

ВАХМИСТР ЛЕНДЦИАН

Точно в 21.00 вахмистр Лендциан заступил на пост. Теплый воздух с Атлантики принес в город дыхание близкой весны. Тусклый свет фонарей расплывчатыми кругами лоснился на мостовых. Отчетливо и долго звучали шаги одиноких прохожих. Лучшей ночи для дежурства Лендциан и пожелать себе не мог.

Он чуть ослабил лакированный ремешок каскетки у подбородка и расстегнул верхнюю пуговицу темно-синей шинели. Глянув на лунный циферблат электрических часов (они показывали 21.10), подумал, что не мешает выкурить еще одну сигару. На это уйдет минут двадцать, не меньше, а там, глядишь, недалеко и до десяти. Вторая же половина дежурства пролетит быстро, это Лендциан знал по опыту.

Слева, со стороны рейхстага, послышались торопливые шаги. Кто-то спешил, сбиваясь то и дело на бег. Вахмистр повернулся на звук, приосанился и застегнул верхнюю пуговицу мундира. В самом конце тусклой Фридрих-Эбертштрассе показалась темная сгорбленная фигура. Изломанная тень ее то удлинялась, то укорачивалась в промежутках от фонаря к фонарю или вдруг растворялась в ослепительном квадрате витрины.

Увидев шупо, человечек - теперь стало видно, что был он в куртке с поднятым воротником и кепке, - сильнее заторопился и еще издали крикнул, задыхаясь от бега:

- Господин полицейский! Рейхстаг горит!

Лендциан, не задумываясь, покинул пост и бросился к зданию парламента.

- Немедленно оповестите охрану! - крикнул он, но человечек, видимо не расслышав его, продолжал бежать.

Караульное помещение находилось в низенькой пристройке у самых Бранденбургских ворот. По инструкции Лендциану следовало бы доложить о происшествии лично, но случай был как раз такой, когда устав требовал от полицейского инициативы и немедленных решительных действий. Обогнув юго-восточный угол рейхстага, Лендциан, придерживая рукой раздувающуюся полу шинели, побежал прямо ко второму подъезду в южном крыле, в окнах которого увидел красноватый отблеск. Лендциан рванул на себя бронзовую, отполированную миллионами прикосновений ручку. Но дверь оказалась запертой. Он метнулся к другой - левой, лихорадочно соображая, как и чем сподручнее будет ее взломать. Но по счастливой и странной случайности она оказалась не на запоре.

В гулком и темном вестибюле он задержался, чтобы достать электрический фонарик, и принюхался. Дымом, однако, не пахло. Гремя подкованными сапогами, Лендциан взбежал на четыре каменные ступеньки. На площадке ему померещилась внезапно отделившаяся от стены тень.

- Кто здесь? - хрипло спросил Лендциан, включая фонарик.

Жиденький пыльный луч метнулся по стенам, дрожащим эллипсом лег на вощеный паркет.

- Полиция? - удивленно спросили из темноты. И сразу же вспыхнул свет.

Лендциан схватился за кобуру, но медленно отвел руку от пояса. У самого входа в главный зал стояли двое мужчин в серой форме государственных чиновников.

- У вас пожар! - крикнул Лендциан.

- В самом деле? - удивленно спросил один из них, молодой и подтянутый, с безукоризненным пробором в набриолиненных волосах.

Второй только махнул рукой и направился к выходу.

- Как пройти в зал? - спросил Лендциан, обескураженный безразличием чиновника. - У вас есть ключи?

- Нет, - коротко ответил молодой и последовал за приятелем.

Дверь за ними захлопнулась с тяжелым вздохом.

"Без пальто? Без головных уборов?" - мелькнула мысль, но Лендциан не прислушался к ней. Бросив взгляд на дверь зала, он заметил, что верх ее застеклен. Отвернув лицо, он резко ударил в стекло локтем. Оно противно треснуло, и звонкие осколки посыпались вниз. Аккуратно вытащив из пазов наиболее острые куски, Лендциан попытался протиснуться в узкое отверстие. Но толстая шинель сковывала движения. Тогда вахмистр снял ее, бережно свернул и положил на перила. Потом принес стоявший под лестницей стул и, сняв со стены огнетушитель, вернулся к двери. Тут ему в голову пришла мысль, что хорошо бы глянуть, не подоспела ли помощь. Те двое, наверно, все же пошли за охраной.

Но наружная дверь оказалась запертой. "Они закрыли меня здесь, подумал Лендциан, - наверно, мне следовало сразу арестовать их..."

Встав на стул, он пролез через отверстие в двери и, прижимая к груди огнетушитель, тяжело спрыгнул. Хрустнули раздавленные осколки. Лендциан огляделся. Он оказался в большом фойе, в которое выходило несколько двустворчатых дверей. Откуда-то сверху проникал слабый безжизненный свет. Вахмистр никогда здесь не был и не знал поэтому, куда идти. Растерянно озираясь, потрогал он ручки дверей. Все было заперто. Он вновь огляделся и, заметив впереди темную и узкую лестницу, решил подняться наверх.

На втором этаже, в коридоре, окружавшем зал заседаний, Лендциан увидел первые следы пожара. Смрадно тлела ковровая дорожка. Мохнатая черная гарь лениво кружилась в воздухе. На паркете медленно расползались темные островки. С минуты на минуту могли вспыхнуть и затрещать языки свободного пламени. Вот уже шаткая и неустойчивая голубоватая искра лизнула стену в нескольких шагах впереди. И тут же в разных местах оранжево заискрились, как спирали электроплиток, темные пятна на полу. Эти начинающиеся очаги Лендциан затоптал сапогами. Но коридор уже заполнялся едким, удушливым дымом. Пахло серой, фосфором и еще чем-то пронзительно угарным, от чего першило в горле и больно стучало в висках.

Вахмистр толкнул дверь и оказался в огромном зале, в котором полыхал пожар. Было светло как днем. Трибуна президиума превратилась в исполинский костер. Гудящие языки пламени вздымались на высоту человеческого роста. Дерево и кожа трещали и корчились в огне, взрываясь вдруг сотнями пронзительных красных искр. Лендциан бросил свой жалкий огнетушитель и выбежал из зала.

Он побежал вдоль дымного коридора, смутно надеясь обнаружить где-нибудь телефон. Внезапно в красноватом, бьющем из приоткрытых дверей свете он увидел, как в нескольких шагах впереди мелькнула и тут же исчезла какая-то фигура.

- Стой! Руки вверх! - крикнул вахмистр и в два прыжка оказался перед портьерой, за которой, он успел заметить, и скрылся неведомый злоумышленник. Лендциан резко рванул портьеру в сторону и увидел прижавшегося к стене человека со всклокоченными, как у дикаря, волосами. Человек медленно поднял руки.

В эту минуту вспыхнул свет и послышался топот сапог.

- Лицом к стене! - скомандовал Лендциан и, схватив задержанного за шиворот, резко обернулся и поднял пистолет. По коридору бежал незнакомый полицейский. Он был в том же, что и Лендциан, вахмистрском чине.

- Надо доставить его в караульное помещение! - кивнул незнакомец на задержанного и приложил два пальца к козырьку.

- Хорошо, - кивнул Лендциан, ощупывая карманы поджигателя, лохматого и какого-то ошалелого. В заднем кармане брюк он наткнулся на паспорт и, передав его коллеге, продолжил обыск.

- Голландский, - сказал незнакомый вахмистр и медленно, словно по складам, прочел: - Маринус Ван дер Люббе...

Глава 3

"ФРАНТ"

Начальник отдела зарубежной печати в аппарате НСДАП* доктор Эрнст Ханфштенгль наслаждался возможностью поболеть. Легкая ломота в костях прошла, уступив место сладостной истоме. Тело казалось резиновым и почти невесомым, что не мешало, однако, доктору безмятежно вкушать Жюля Верна. На тумбочке рядом с кроватью стояли свежие розы, хрустальное блюдо с ванильными сухариками и чай, заваренный на липовом цвете. Все было отменно. Тем более, что он зубами вырвал свое право на болезнь, добыл его в битве, как и подобает немецкому мужчине.

_______________

* Национал-социалистская рабочая партия.

Накануне его известили, что по совету Геббельса фюрер прервет свою предвыборную поездку и возвратится в Берлин.

- Знаете, - сказал Ханфштенглю Геббельс, - я решил, что фюреру следует отдохнуть после поездки. И вот возникла идея: собраться у меня на Рейхсканцлерплац. Маленький товарищеский ужин. Музыкальное оформление я поручаю вам. Надеюсь, вы не против?

- Разумеется, дорогой министр, - ответил Ханфштенгль. - Я вам искренне благодарен.

- Вот и отлично. Давайте завтра утром уточним некоторые детали...

Ханфштенгль поморщился и положил трубку. Приглашение на товарищеский ужин к министру пропаганды и гаулейтеру Берлина его встревожило.

По должности доктор Ханфштенгль подчиняется непосредственно Геббельсу, но ни для кого не секрет, что его истинный покровитель - Герман Геринг, прусский министр полиции и президент рейхстага. Если же учесть, что взаимоотношения обоих нацистских вождей, мягко говоря, оставляли желать лучшего, то положение и впрямь создавалось трудное. Следовало крепко поразмыслить. Очень крепко...

Прежде всего, Геринг не просто покровитель, но и друг. Он-то, с его нюхом и широтой, знает истинную цену Ханфштенглю. И не удивительно. Ханфштенглей не так-то много в национал-социалистской элите! Гарвардский диплом, восемь иностранных языков - это кое-что значит. К тому же связи. В Америке, в Англии... Не случайно Геринг, решив возвратиться на прежнюю квартиру на Кайзердам, предоставил свои великолепные апартаменты президента рейхстага именно Ханфштенглю, своему милому "франту" Эрнсту. Вот уже неделю "франт" занимает верхний этаж роскошнейшего дворца, где кроме него гостят еще принц Август Вильгельм, принц Филипп фон Гессен и родственник жены Геринга шведский граф фон Розен. Можно ли желать большего!

Но в момент наивысшего взлета и торжества судьба готовит ловушку. Ханфштенгль сразу почувствовал ее в словах Геббельса.

Прежде всего, "франт" знал, что Геринг не сможет приехать на Рейхсканцлерплац. Он будет в это время на торжественном вечере в честь столетия со дня рождения начальника генерального штаба графа Альфреда фон Шлиффена. Там соберется вся аристократия, весь цвет рейхсвера. Герман один из немногих наци, кого они допускают в свой круг. И он этим очень дорожит. Одним словом, у Геббельса его в тот вечер не будет... Зачем же понадобился Ханфштенгль? Сыграть на рояле две музыкальные пьесы? Ублаготворить фюрера Вагнером? Нет, он нужен Геббельсу только как свидетель... Свидетель чего? Очевидно, его присутствие должно продемонстрировать Герингу, что против "наци No 2" никто ничего не затевает. А на самом деле? Тут-то и кроется для доктора Ханфштенгля ловушка. Если Геббельс приготовил Герману сюрприз, то "франт" Эрнст превращается в соучастника, а толстяк ничего никому не прощает... Если же дело не в этом и Геббельс просто избрал его в качестве орудия для проведения в жизнь каких-то своих планов, то...

День прошел в оценке всех мыслимых и немыслимых ситуаций. Ханфштенгль несколько раз пытался дозвониться до Геринга, но тот как в воду канул. Ни в министерстве, ни в рейхстаге, ни на квартире его не оказалось, хотя точно было известно, что, подобно фюреру, Геринг тоже прервал предвыборную поездку и возвратился в Берлин. Ночь тянулась в тревожном полузабытьи...

Но под утро начался этот спасительный грипп! Ханфштенгль не вышел к завтраку и слабым голосом попросил здешнюю экономку фрау Пушке вызвать врача. Когда прискорбный факт не опасного, впрочем, для жизни заболевания был удостоверен, Ханфштенгль позвонил по прямому аппарату спецсвязи Геббельсу.

- Очень сожалею, господин министр, но я жестоко простужен, - с непритворной скорбью сказал он. - Как личное несчастье переживаю я, что не смогу сегодня увидеть фюрера и вас.

- Это невозможно, - сухо возразил Геббельс. - Вас ждут.

- Я проклинаю свой грипп, - как бы не расслышав, продолжал Ханфштенгль, - но нельзя же подвергать фюрера опасности заражения в такое горячее для партии время.

- Это чертовски некстати, Ханфштенгль!

- Безусловно, рейхслейтер, я, собственно, о том же самом говорю. В такое напряженное время это особенно некстати. Кажется, подумаешь, какой-то грипп! Но доктор Хофман сказал, что это очень заразно и чревато осложнениями. На осложнения я, конечно...

Геббельс что-то пробурчал и повесил трубку.

Ханфштенгль лишний раз убедился, что дело нечисто, и возликовал. Но тут же телефон рядом с ним зазвонил. Это был адъютант Гитлера Брюкнер.

- Фюрер хочет вас видеть, доктор Ханфштенгль, - сказал он. - Фюрер хочет, чтобы вы играли.

- Весьма сожалею, партайгеноссе*, но я болен. Я только что докладывал об этом доктору Геббельсу.

_______________

* Товарищ по партии (нем.).

- У кого вы лечитесь?

- У Хофмана, - улыбаясь собственной прозорливости, ответил Ханфштенгль. - У Алоиза Хофмана.

- И что он находит у вас?

- Заурядный грипп! Да, всего лишь грипп. Мне ничего не стоит перенести его на ногах, но возможность инфекции... Это очень заразно... он умолк, передавая инициативу Брюкнеру.

Но тот так и не решился посоветовать Ханфштенглю пойти на риск. Ведь это означало взять на себя ответственность за здоровье фюрера.

- Ну что ж, очень жаль, - вздохнул Брюкнер. - Желаю вам скорейшего выздоровления. Хайль Гитлер!

- Хайль Гитлер! Благодарю, партайгеноссе.

Ханфштенгль удовлетворенно откинулся на подушки и нажал кнопку звонка.

- Фрау Пушке, - сказал он экономке, - велите заварить мне липового цвету и принесите что-нибудь почитать.

Вскоре чай был готов, и экономка вкатила его на стеклянном столике вместе с "Таинственным островом" - прославленной книгой любимейшего автора всесильного министра.

День прошел в приятном томлении и неге. На душе было светло и безоблачно. Но перед самым отходом ко сну, когда Ханфштенгль готовился испить неизменный стакан йогурта, в спальню вбежала фрау Пушке:

- Господин доктор! Рейхстаг горит!

Ханфштенгль нашарил пуховые комнатные туфли и, запахнув атласный халат, подбежал к окну. В непроглядном ночном небе ярко пылал огромный решетчатый купол. Рейхстаг горел.

Он бросился к аппарату и, путаясь от волнения, после третьей попытки набрал телефон квартиры Геббельса.

- Геббельс! - сразу же ответил знакомый голос.

- Рейхстаг горит! Господин министр, горит рейхстаг!

- Это вы, Ханфштенгль? У вас что, поднялась температура?

- Из моего окна хорошо видно, господин министр! Рейхстаг горит.

- Бросьте, доктор. Вы меня разыгрываете! Это же польские штучки шутить первого апреля. К тому же вы поторопились. Сегодня только 27 февраля...

- Я не шучу. Позвоните в полицейский участок, вам подтвердят. Хачфштенгль быстро успокоился, и привычная логическая машина уже проворачивала в его голове свои бесчисленные колеса.

Что это с ним? Он ведет себя со мной очень странно, думал Ханфштенгль, даже в последней стадии опьянения мне не пришло бы в голову так шутить. И с кем! Наши отношения не оставляют места для шуток...

- Так вы это серьезно, доктор? - Геббельс, кажется, начинал верить ему.

- Конечно, господин министр. Я бы не позволил себе этим шутить. Ханфштенгль закончил скорбной нотой и тут же подумал: "Неужели они ничего не знают? Да быть того не может - пожар очень сильный".

- Так... Сейчас свяжусь с участком у Бранденбургских ворот.

Мне удалось его убедить, подумал Ханфштенгль, медленно опуская трубку на рычаг. Странный разговор. Очень странный... А что если я нужен им как свидетель. Я должен был лицезреть то непритворное удивление, с каким они встретят весть о пожаре. Но номер не удался. Я заболел... И вот теперь своим звонком я дал ему возможность сыграть приготовленную роль хотя бы по телефону. Что ж, видимо, перст судьбы...

Зазвонил внутренний телефон. Ханфштенгль сразу узнал скрипучий голос принца Гессенского:

- Взгляните в окно, доктор. Рейхстаг горит!

- Да, ваше высочество. Я уже знаю. Только что сообщил об этом министру Геббельсу. Он долго не хотел мне верить.

- Вот как? Гаулейтер Берлина узнал о пожаре именно от вас?

- Да. Только что.

- Удивительно. Вот уже полчаса, как туда отправились пожарные команды.

- Доктор Геббельс мог и не знать. У него сегодня небольшое торжество в честь фюрера.

- Да, конечно, - с готовностью согласился принц. - Спокойной ночи, доктор.

Вот и еще один свидетель, подумал Ханфштенгль, да какой - сиятельный! Видимо, все так и есть. Мы выполняем с ним теперь одну и ту же задачу. И он, и я, и его высочество Август Вильгельм Гогенцоллерн - гости толстяка... Это очень важное обстоятельство, когда глава парламента и министр тайной полиции съезжает из особняка, в котором есть подземный ход, ведущий в подвалы рейхстага. Это надо непременно засвидетельствовать. Что ж, я могу заявить под присягой, что Герман Геринг вот уже неделю не появляется во дворце. Да... Кроме того, никакой возни в подвале я не слышал. Я же действительно ничего не слышал! Надеюсь, их высочества могут сказать то же... Их слово - это почти королевское слово. Я же, как шеф зарубежной печати, не могу умолчать и о том удивлении, о том недоверии, с которым доктор Геббельс встретил страшную весть. Слава всевышнему, у них не может быть предлога для недовольства.

Глава 4

УЖИН У БУРГОМИСТРА

Лендциан и его коллега вахмистр Хельмут Пёшель доставили задержанного в участок у Бранденбургских ворот уже глубокой ночью.

Рейстаг и прилегающие улицы к тому времени были оцеплены полицией и штурмовыми отрядами СА. Несколько пожарных команд прилагали героические усилия, чтобы погасить бушующий в здании огонь. В отведенном месте толпились представители немецкой и зарубежной прессы, получившие на то специальные разрешения. Все чего-то ждали, ревниво следя друг за другом: не поспешил ли кто на телеграф передать в свою газету сенсацию ночи?

Человека в полицейской форме, естественно, никто не задерживал, и Лендциан, отконвоировав Ван дер Люббе, беспрепятственно возвратился к пылающему рейхстагу. Первый, кого он увидел там, был Геринг. Окруженный толпой приближенных, министр, не повышая голоса, отдавал приказания. Стоя в толпе штурмовиков и шупо, Лендциан хорошо слышал все, что он говорил.

- Надо усилить охрану восточных границ, - втолковывал Геринг какому-то высокому, туго перетянутому ремнями штурмовику. - Это раз! Немедленно арестуйте Тельмана, Димитрова и других террористов! Это два! И смотрите у меня, чтобы они не удрали в Москву!

Штурмовик ответил коротким кивком. Потом снял фуражку и, достав из бокового кармана платок, вытер шею. Он стоял спиной к Лендциану, и вахмистр видел только хорошо подстриженный затылок и белую полоску воротничка. В темных набриолиненных волосах офицера мелькали кровавые отблески пожара.

К Герингу приблизились корреспонденты. Он широко улыбнулся и, подбоченясь, дал им заснять себя на фоне горящего здания. Свита подалась в стороны, и Лендциан успел увидеть, как в дымном свете подожженного магния мелькнула безукоризненная ниточка пробора и шитье группенфюрера СА. Это был Карл Эрнст, лидер берлинских штурмовиков. Он тоже попал в снимок. А один из корреспондентов, тайно пробравшийся к месту происшествия, сотрудник "Роте фане" Ион Зиг сфотографировал и усатого вахмистра Лендциана.

Завыли сирены, и коричневорубашечники, выстроившись цепью, стали теснить толпу. Притушив фары, к рейхстагу медленно подъезжали черные бронированные автомобили. Ловкие, подтянутые офицеры выпрыгивали с передних сидений и бросались к задним дверцам. Резкое движение руки, четкий шаг в сторону, и они каменели, пропуская высокое начальство.

Из первой машины вылез низенький худощавый Геббельс. Спереди его волосы были прилизаны, а на макушке непослушно топорщились. Со шляпой в руке, в плаще, застегнутом на все пуговицы, он прошел, волоча ногу, прямо к Герингу. Обменявшись партийным приветствием, они пожали друг другу руки. Но оттесненный в задние ряды Лендциан уже не мог слышать, о чем они говорили. Да он и не прислушивался, стараясь припомнить, где и когда в последний раз видел молодое и красивое лицо вождя берлинских штурмовиков.

Но вновь пронзительно завыла сирена и спутала его мысли. В сопровождении эскорта мотоциклистов СС к месту пожара подъехала, наконец, машина Гитлера.

...В тот же вечер, 27 февраля обер-бургомистр Берлина Генрих Зам устроил небольшой ужин при свечах для узкого круга знакомых. Собственно, никаких поводов для торжества у него не было. Просто ему посоветовали вытащить из добровольного заточения старика Брюнинга.

Огромный, ростом выше двух метров, бургомистр вместе с почти такой же монументальной супругой встречали гостей в прихожей. Уже прибыли генерал фон Рундштедт, бывший министр транспорта Готфрид Тревиранус, министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат. Ждали только Брюнинга, бывшего рейхсканцлера, но он все не приезжал, запаздывал, хотя утром звонил и обещал непременно быть.

Пока именитые гости курили в библиотеке превосходные манильские сигары бургомистра, его сын составил партию в покер своим хорошим знакомым - молодым офицерам рейхсвера братьям Штауффенбергам и веселому красавцу Харро Шульце-Бойзену, которого принимали в аристократических гостиных Берлина в основном за родство с адмиралом фон Тирпицем. Внучатый племянник покойного министра флота слыл отчаянно левым. Журнал "Гегнер" ("Противник"), который он редактировал, прославился своими постоянными нападками на фюрера и его партию. Кроме них в комнате были еще сын директора кильского окружного суда советник юстиции Манфред Рёдер, офицер военной разведки - абвера - Ганс Остер, адвокат Рёттер и его друг профессор физики Хорст. Штауффенберги были в мундирах, остальные - во фраках. Остер и Рёдер от нечего делать рассматривали развешанную по стенам коллекцию рыцарских доспехов и оружия.

- Все-таки в нем что-то есть, - сказал Рёдер, трогая стальной наколенник. - Личный, знаете ли, магнетизм. Это не простой человек! Нет!

- Проходимец, - коротко бросил Шульце-Бойзен, прикупая четвертого короля.

- Но пока нужный проходимец! - живо откликнулся Остер. - Это мавр, который должен сделать свое дело!

- Смотрите, как бы он не зашел в нем слишком далеко. Он же обещал нам, что покатятся головы. - Шульце-Бойзен небрежно выбросил своих королей на сукно. - Как вам это понравится?

- И вы верите в это, Шу-Бой? - Остер засмеялся. - Это же фигляр и демагог! В нужный момент мы дадим ему коленом под зад.

- Кто это "мы"? - безучастно спросил Бертольд Штауффенберг, выкладывая на стол семь марок проигрыша.

- Мы - это мы! - Остер вытянулся и щелкнул каблуками. - И вы тоже, милостиво добавил он. - Одним словом, рейхсвер.

- Все же согласитесь, господа, это незаурядный человек, - кисло улыбнулся Рёдер.

- Э, да вы, кажется, созрели для них, Рёдер, - сдавая карты, бросил Клаус Штауффенберг.

- Не говорите глупостей! - отмахнулся Рёдер. - Просто я отдаю ему должное. Я юрист и поэтому беспристрастен.

- Вот-вот, - кивнул Клаус. - Я же говорю, что вы созрели для них.

- Нет, граф, вы ошибаетесь, я не собираюсь вступать в их партию. Рёдер легким щелчком сбил пушинку с фрачного лацкана, поправил бутоньерку и прижал ладонь к сердцу. - Это только повредило бы мне... - с усмешкой добавил он.

- Что вы, напротив! - нарочито шумно запротестовал Шульце-Бойзен и широко развел руками. - Это было бы вполне своевременно. Вы, кажется, рассчитываете получить место судьи. Я не ошибаюсь?

Рёдер не ответил.

- Ну вот видите! - тем не менее сказал Шульце-Бойзен. - Посему спешите. Им вскоре понадобятся свои судьи, много судей!

- Мое оружие, господин редактор, - Рёдер усмехнулся, и тонкие бескровные губы его сделались еще тоньше, - мое оружие - это честность и беспристрастность. Закон, господа, превыше всего! Люди же, которые хорошо знают закон, всегда нужны. Поэтому я и не спешу.

- Боюсь, что вам будет трудно выдержать конкуренцию.

- Почему вы так думаете? - он вновь отошел к стене и занялся рыцарскими доспехами.

- Вы же сдали юридический экзамен с оценкой "весьма посредственно"... По-моему, это можно компенсировать только партийным билетом, причем желательно не с очень большим номером. Поэтому торопитесь, Рёдер, торопитесь.

Рёдер молча поклонился и, продолжая осматривать оружие, непринужденно проследовал вдоль стен и вышел из кабинета.

- Зачем вы его травите, Шу-Бой? - спросил Зам-младший.

- В самом деле, Шу-Бой. - Остер подошел к ломберному столику. - Он вам этого не простит. Будьте впредь осторожнее.

- Вы полагаете, к моей репутации можно что-то прибавить? меланхолично пожал плечами Шульце-Бойзен.

Остер тут же вспомнил последнюю карикатуру в "Гегнере" и рассмеялся.

- Все же осторожность не повредит, - сказал он, похлопав Шульце-Бойзена по плечу.

- И это говорите вы? - холодно спросил Клаус Штауффенберг.

- Да! А что?

- Как же тогда насчет пинка под зад?

- Ах, это! Ну, в свое время. - Остер беспечно пожал плечами и отошел к окну.

- Посмотрим, - кивнул Клаус. - Тебе сдавать, Бертольд.

- Мне тоже кажется, что вы сгущаете краски, господа, - сидевший в углу высокий, чуть сутуловатый адвокат Рёттер встал и прошел к столику с сигарами. - Все утрясется.

- Едва ли, - усмехнулся профессор Хорст. - Меня, например, они обещали вздернуть на фонарном столбе.

- За что же, интересно? - оживился Шу-Бой.

- Конфликт с арийской физикой.

Вошел дворецкий и доложил, что госпожа и господин обер-бургомистр приглашают всех в столовую.

- Брюнинг, видимо, не приедет, - сказал Зам-младший. - Прошу к столу, господа.

В кабинете бургомистра зазвонил телефон.

- Не беспокойся, отец, я сниму трубку, - сказал Зам-младший, остановившись в дверях. - Проходите же, господа.

Он прошел в кабинет и закрыл за собой обитую кожей дверь. Хозяйка между тем церемонно рассаживала гостей. Два лакея были готовы обнести их напитками.

- Господа, горит рейхстаг! - тихо сказал бледный Зам-младший, появляясь в дверях.

Гости стали нерешительно подниматься.

- Сидите, господа, сидите, - сказал бургомистр. - Я вынужден ненадолго покинуть вас. Прошу, дождитесь меня... - отложив салфетку, он грузно поднялся из-за стола. - Может быть, кто-нибудь хочет поехать со мной?

Особого желания никто не выразил.

- Тогда еще раз прошу простить меня, надеюсь, что смогу скоро возвратиться... Какой странный свет у этих свечей, - бросил он, уходя, лакею, - включите электричество.

- Быть может, действительно стоит съездить посмотреть? - шепнул Остеру Бертольд фон Штауффенберг.

- Зачем? - довольно громко спросил Остер. - Мы и так будем все знать.

- Думаю, это начало, - сказал Клаус.

И никто ничего ему не возразил.

Первым опомнился Рёдер. Поцеловав руку хозяйке, он молча откланялся.

- Спешит в тайную полицию, - шепнул Остер на ухо Шу-Бою. - Благо у него там родственник... Комиссар Гиринг...

Глава 5

"ОПЕРА ВАЖНЕЕ РЕЙХСТАГА"

Выйдя из машины, Гитлер прежде всего направился к вице-канцлеру Францу фон Папену. Судорожно потряс протянутую руку и принялся возбужденно расхаживать взад и вперед. Неожиданно он остановился и, сцепив руки внизу живота, обернулся и кивнул на горящий рейстаг:

- Предзнаменование дано нам богом, господин вице-канцлер! Если пожар - дело рук коммунистов, а я в этом уверен, то мы должны уничтожить красную заразу железным кулаком. - И он сжал кулаки.

Геринг и Геббельс, как по сигналу, тут же приблизились к фюреру.

- Это ваш Берлин! - не отвечая на приветствия, Гитлер погрозил пальцем Геббельсу - министру пропаганды и гаулейтеру Берлина. - А где ваша полиция, Геринг? - он чуть повысил голос. - Где Зам? - еще громче спросил он и наконец, глядя куда-то поверх голов своей свиты, крикнул: - Почему пожар до сих пор не потушен? Где этот Гемп?

Зам и обер-брандмейстер Берлина Вальтер Гемп поспешно протиснулись сквозь строй эсэсовцев, но не решились встать между фюрером и вернейшими из его приближенных.

- Я уже отдал приказ о немедленном аресте виновных, мой фюрер! заверил Геринг.

- Вы знаете их имена? - Гитлер почти кричал, жестикулируя, словно на митинге. - Вы уже знаете все имена, Геринг?

- Эти имена назовет нам господин Димитров, мой фюрер. - Геринг рассмеялся и торжествующе посмотрел на всех.

- А где Тельман? - неожиданно тихо спросил Гитлер.

- Сбежал, мой фюрер! - легким неуловимым движением Геббельс вылез на передний план. - Сбежал! По моим сведениям, перешел голландскую границу.

Геринг пренебрежительно пожал плечами и отошел к стоящему в отдалении эсэсовцу с генеральскими кленовыми листьями на воротнике. Высокий худощавый эсэсовец бесстрастно взглянул на всесильного министра и предупредительно сделал несколько шагов ему навстречу.

- Откуда у Геббельса эти сведения, дорогой Гейдрих? - тихо спросил Геринг. - Тельман в самом деле сбежал?

- Тельман в Берлине, - прямо не отвечая на вопрос, заметил Гейдрих. Он скрывается в Шарлоттенбурге.

- Как? Неужели он все еще у себя на Бисмаркштрассе? - удивился Геринг.

- Разумеется, нет. Но где-то недалеко.

- Я назначу денежное вознаграждение за его поимку.

- Тем лучше. Мы вот-вот накроем его.

- Надо торопиться!

- Как вам нравятся наши друзья? - Гейдрих глазами указал на главаря берлинских штурмовиков Карла Эрнста, который беседовал в этот момент с двумя другими высшими офицерами СА. - Эрнст, Хайнес, Хельдорф! Вся троица, герои дня. Право, ваше превосходительство, это похоже на демонстрацию. Зачем они здесь?

- Ну, в конце-то концов, это их право, - самодовольно улыбнулся Геринг. - Операция прошла безукоризненно.

- Не совсем.

- Что вы имеете в виду?

- Насколько мне известно, поджигателя арестовал некий с неба свалившийся вахмистр Лендциан. Вы знаете его?

- Нет. - Геринг встревожился. - А вы?

- Я запросил его личное дело, - уклончиво ответил Гейдрих. - Думаю, что за проявленную инициативу он достоин награды.

- Да, дорогой Гейдрих, конечно. Пусть ему выдадут несколько марок, а вы понаблюдайте за ним.

- Разумеется. Но это не все.

- Что еще?

- Меня несколько удивило поведение господина обер-брандмейстера. Он только что неосмотрительно дал интервью корреспонденту Интернэйшнл Ньюс Сервис некоему Ширеру. Это очень забавно, когда брандмейстеры дают интервью. Не правда ли?

Геринг сердито засопел.

- Так вот, милейший Гемп откуда-то узнал, что вы, ваше превосходительство, якобы распорядились оставить в эту ночь помещение рейхстага без обычной охраны, а всех служащих обязали покинуть его в двадцать часов.

- Он так сказал этому писаке? - Геринг раздраженно сжал перчатку и покосился на рейхстаг, окутанный облаками пара, пронизанного режущим светом прожекторов. Белые тугие струи воды били в черные глазницы окон, полосовали изуродованные подтеками стены.

- Да, пожарные знают свое дело, - Гейдрих перехватил взгляд министра, - зато их шеф... По-моему, у него были какие-то злоупотребления по службе?

- Да, как обычно, - рассеянно кивнул Геринг и громко позвал: Зоммерфельд!

Пресс-референт Мартин Зоммерфельд отделился от свиты и, почтительно склонив голову, подошел к шефу.

- Сообщение для газет! - Геринг нетерпеливо протянул руку.

- Сию минуту! - Зоммерфельд расстегнул толстый бювар и мгновенно извлек оттуда машинописный листок. - Примерно двадцать строк.

- Достаточно. - Геринг пробежал листок глазами, скомкал его и отшвырнул. - Это полицейское сообщение, а не политический документ.

Гейдрих глянул на часы и неторопливо пошел к своей машине. Гитлер и Геббельс уже уехали. Перед тем как сесть в автомобиль, фюрер сделал короткое заявление для истории и журналистов: "Как гиена неотделима от падали, так марксист неотделим от государственной измены", - и театральным жестом указал на рейхстаг.

- Кто написал, что вес обнаруженного горючего определен в один центнер? - возмущенно спросил Геринг и, не дав Зоммерфельду ответить, выкрикнул: - Чепуха! Десять, сто центнеров! Так и запишите: сто центнеров.

Зоммерфельд сделал пометку в блокноте.

Ваша бумажка никуда не годится, Зоммерфельд! Слышите? Нужно вот как записывайте! - Широко расставив ноги и подбоченившись, Геринг прищурился и начал диктовать: - "Этот поджог - самый чудовищный террористический акт большевизма в Германии. После него должны были быть подожжены все правительственные здания, замки, музеи и другие жизненно необходимые помещения. Рейхсминистр Геринг принял чрезвычайные меры против этой страшной опасности". Записали? Так будет гораздо лучше. Как вам кажется?

- Разумеется, господин рейхсминистр.

- Прочитайте заявление шайке, - Геринг двинул перчаткой в сторону журналистов. - И гоните всех в шею. Пора кончать. Да... От себя - слышите, Зоммерфельд? - лично от себя, в порядке шутки, можете вскользь заметить, что рейхсминистр Геринг, хотя и преисполнен негодования, не склонен, однако, слишком трагически рассматривать данный инцидент. С художественной точки зрения это здание не представляет ценности. Поэтому нас больше заботит, так сказать, чисто утилитарная сторона. Придется подобрать для говорильни новое помещение, скажем, королевскую оперу. Вот тут вы и скажете в шутку, что рейхсминистру опера всегда казалась важнее рейхстага. - Он рассмеялся. - Вы все поняли, Зоммерфельд?

Пресс-референт поклонился и закрыл блокнот, а массивный, в свободном, подчеркнуто цивильном дождевике и видавшей виды помятой шляпе рейхсминистр сделал ручкой топтавшимся в почтительном отдалении фотографам и, переваливаясь, направился к машине. В отличие от других вождей "тысячелетнего" рейха, он приехал в голубом спортивном кабриолете, словно на воскресную прогулку.

...Когда обер-бургомистр Зам возвратился к себе на квартиру, почти все гости уже разошлись. В библиотеке за кофе и ликерами сидели только генерал Рундштедт, бывший министр Тревиранус и оба графа Штауффенберги, решившие во что бы то ни стало дождаться хозяина.

- Прошу меня простить, господа, - отдуваясь, покачал головой бургомистр. - Ужасное, просто кошмарное зрелище. Все наши лидеры в один голос утверждают, что пожар - дело рук коммунистов. Это был заранее спланированный акт, господа. Здание загорелось сразу в двадцати или даже тридцати местах. Чего там только не было: сера, фосфор, порох, бензин, пропитанные маслом опилки... Задержан какой-то голландец, который, как утверждают, поджег здание с помощью заранее принесенных раскаленных углей.

- Один в тридцати местах? - хмуро спросил Клаус Штауффенберг.

- Такова официальная версия, господа! - бургомистр потер озябшие руки и налил себе рюмку золотого бенедиктина.

- А ваше мнение? - спросил Рундштедт.

- Я слишком мало знаю, господа. Наци утверждают, что это коммунисты.

- Вы говорите, коммунисты? - усмехнулся Тревиранус. - Нет, это сделали наци.

Все замолчали. В недопитых рюмках грустно светилось густое вино, бросавшее разноцветные тени на полированную поверхность стола драгоценного розового дерева.

Зам подошел к окну и раздвинул шторы. Малиновое зарево над темными, унизанными широкими каминными трубами черепичными крышами погасло.

Он один знал, что не случаен даже этот маленький; ужин в старом буржуазном доме близ рейхстага. По личной просьбе министра иностранных дел барона фон Нейрата он пригласил к себе сегодня Брюнинга. Теперь он понимает, кому и зачем было нужно, чтобы именно в этот день видные политические деятели находились недалеко от рейхстага. Одни готовили свидетелей, другие начиняли рейхстаг воспламеняющимися материалами. Недаром обер-брандмейстер Гемп сказал, что поджигателей несколько и горючие вещества принесены были заранее.

- Арестованный оказался членом голландской компартии, - не отходя от окна, сказал бургомистр.

- Ах, голландской! - протянул Тревиранус. - Почему же именно голландской?

- Да, почему не патагонской! - поддержал его Бертольд Штауффенберг.

- Слишком далеко, - отозвался Клаус.

- Вы не собираетесь покинуть Германию при таких обстоятельствах? обратился к Тревиранусу генерал Рундштедт.

- Боюсь, что всем нам придется это сделать, - грустно улыбнулся экс-министр. - Рейхстаг - это повод для того, чтобы взять всю полноту власти. А что за этим последует, вы сами догадываетесь. Он же оповестил нас в своей "Майн кампф". Головы, действительно, покатятся.

- Да, - все так же мрачно и сосредоточенно кивнул Клаус. - Но сначала им предстоит перегрызть друг другу глотки.

- Вы полагаете, капитан? - спросил Рундштедт.

- Уверен. Я видел их церемонию освящения знамен. На трибуне стояли Гитлер и Рем... А диктатор всегда один, господа. Иначе он не диктатор.

Глава 6

ФРАНЦУЗСКОЕ ПОСОЛЬСТВО

В тот же вечер в роскошном особняке у Бранденбургских ворот, в непосредственной близости от пылающего рейхстага, французский посол Андре Франсуа-Понсе с супругой провожали гостей. На этот раз гостями были только дипломаты, причем без жен.

Накануне граф фон Бассевиц из протокольного отдела германского МИДа уведомил первого секретаря посольства, что заместитель министра фон Бюлов вынужден перенести запланированную на будущий четверг встречу с господином послом. О сроках условлено было снестись позднее. В тот же день Франсуа-Понсе имел "случайную" встречу с фон Бюловом в "Клубе господ" на Герман-Герингштрассе во время обеда, который давал директор пароходной компании "Северогерманский Ллойд".

Когда на десерт был подан сыр, посол посетовал:

- Мне вновь досталось от госпожи Франсуа-Понсе, господин фон Бюлов. И в этом виноваты только вы.

- Сожалею, господин посол, но искренне надеюсь, что в конце будущего месяца смогу лично засвидетельствовать вашей супруге свое неизменное восхищение.

- Благодарю, господин министр, без вас наши приемы проходят весьма бесцветно. К сожалению, современная дипломатия все больше утрачивает романтический дух. Тем приятнее принимать дипломата старой, бисмарковой школы.

- Рекомендую попробовать это вино. - Бюлов взглядом указал на покрытую паутиной бутылку, которую почтительно поднес на литом серебряном блюде метрдевин.

- "Замок Рейнгартсхаузен"? - в голосе посла явственно прозвучало удивление.

- 1914 год, - пояснил фон Бюлов. - Из подвалов поместий принца Генриха Прусского.

- Божественное вино! Роковой год! - заметил посол, выбрав на блюде с сырами ломтик камамбера. - Я, кажется, говорил о благородных традициях старины? Это, извините, моя слабость, хотя, в отличие от вас, господин министр, я не могу похвастаться достаточно длинным перечнем предков. И это не удивительно! Если не ошибаюсь, ваш род восходит к тринадцатому веку?

- По крайней мере, так написано в "Готском альманахе", - тонко улыбнулся фон Бюлов. - Поверьте, я сам огорчен, что скучные обязанности порой лишают меня удовольствия общаться с таким приятным собеседником.

- Благодарю, ваше превосходительство. Я вдвойне огорчен и буду уповать лишь на случай, подобный сегодняшнему.

- О, господин посол, это уже дипломатическая шпилька! Сегодняшний обед не в счет. Просто у меня уж очень занята будущая неделя... и последующие тоже.

- Великолепно! - бросил пробный шар Франсуа-Понсе. - Буду иметь честь послать в вашу канцелярию пригласительный билет на завтрашний вечер... Скажем, он будет называться на берлинский манер "бирабенд" вечер с пивом? - Он позволил себе сдержанно посмеяться, чтобы в случае необходимости обратить все в шутку.

Но фон Бюлов только вздохнул:

- Такова уж наша участь. Либо сплошные обеды да рауты, либо бесконечные бумаги... Прошу кланяться вашей очаровательной супруге. - С этими словами фон Бюлов встал из-за стола и раскланялся с послом.

Положение было достаточно неопределенным. В тот же день секретарь посольства отвез пригласительный билет на Вильгельмштрассе. Аналогичные приглашения на несколько необычный для французского посольства "бирабенд" получили испанский посол Луис Сулуэта, посланник Бельгии граф де Кершов и, конечно, начальник протокольного отдела Бассевиц. Для придания вечеру неофициального характера были приглашены также внук "железного канцлера" Герберт фон Бисмарк и весьма популярный в дипломатической среде Остер один из самых блестящих сотрудников абвера.

Госпожа Франсуа-Понсе после некоторого размышления решилась все же добавить к пивным закускам страсбургский паштет и ранние черные трюфели из Перигора.

Вечер удался, и посол сумел обменяться мнениями с фон Бюловом по поводу будущего Рейнской области, к чему, собственно, оба они как будто и стремились.

И вот теперь, в самый разъезд, Франсуа-Понсе явно нашел необходимые слова для заверения заместителя министра в своей личной дружбе.

Одна за другой подъезжали к подъезду машины, и гости, довольные проведенным вечером, прощались в круглой "наполеоновской" гостиной с радушными хозяевами. Ярко горели позолоченные бра в виде ангелочков, отражаясь в зеркальном паркете, где из редких сортов дерева был выложен вензель N, осененный императорским орлом, благоухали орхидеи в севрских вазах на каминной доске.

Часы в стиле Людовика XV показывали ровно девять.

Через час после разъезда политический советник Шарль Жироду доложил послу о пожаре рейхстага. Франсуа-Понсе мог только гадать, знал ли об этой несомненно заранее запланированной нацистами акции фон Бюлов.

- Пожалуй, нам бы следовало побывать там, - сказал посол, ловко обрубая игрушечной гильотинкой кончик длинной регалии из Гаваны.

- Все улицы, наверное, оцеплены, - возразил Жироду.

- Не сомневаюсь. Но нам незачем брать автомобиль с расчехленным флагом. Пройдем, сколько можно, пешком. Давайте только сначала переоденемся.

На следующее утро Франсуа-Понсе составил депешу, которая начиналась словами: "Нацисты инсценировали поджог, чтобы еще до выборов захватить власть". Он сам отнес ее в шифровальную комнату и, пока шифровальщик возился с таблицами, Франсуа-Понсе решил добавить в свое сообщение еще одну фразу, последнюю: "Эти люди способны на все".

- Поместите это в конце, - распорядился посол, положив красный карандаш на шифровальный стол.

Возвратившись к себе в кабинет, он вызвал Жироду.

- Подготовьте мне досье по этому делу. И вообще попытайтесь разузнать что-нибудь такое... - он пошевелил пальцами, словно растирая понюшку табаку. - Ну, да вы понимаете, что я имею в виду.

ДЕКРЕТ

На основании абзаца 2 статьи 48 имперской конституции в целях

противодействия коммунистическим актам насилия, представляющим угрозу

для государства, постановляется следующее:

1

Статьи 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153 имперской конституции

впредь до дальнейших распоряжений отменяются. Поэтому ограничения

свободы личности, свободы выражения мнений, включая сюда свободу

печати, право союзов и собраний, нарушение тайны почтово-телеграфной

корреспонденции и телефонных разговоров, производство обысков и

конфискаций, а также ограничения права собственности, допускаются

независимо от пределов, обычно установленных законом...

6

Настоящий декрет вступает в силу со дня его опубликования.

Берлин, 28 февраля 1933 года.

Президент Германской республики

ф о н Г и н д е н б у р г

Рейхсканцлер

А д о л ь ф Г и т л е р

Имперский министр внутренних дел

Ф р и к

Имперский министр юстиции

д-р Г ю р т н е р

Глава 7

ПИР ЛЕНДЦИАНА

На другой день Фриц Лендциан был приятно обрадован пятнадцатью марками наградных. Конечно, благодарность в приказе за арест поджигателя кое-чего стоит! Любой полицейский был бы счастлив иметь такое в своем послужном списке. Но пятнадцать марок тоже на улице не валяются.

И все же какая-то неясность продолжала тревожить вахмистра. Он доложил начальству о странном поведении чиновников, которых встретил вчера в вестибюле. Непонятно было, что они делали в темноте. Собирались уходить, как заметил шеф? Но они-то сказали, что ключей у них нет! Кто же запер подъезд? Кто-то третий, неизвестный? Быть может, так оно и было, а он, Лендциан, напрасно заподозрил, что его заперли в горящем здании те двое. Что ж, очень даже вероятно.

Но не только это мучило вахмистра. Подробно описывая приметы чиновников (один высокий, с длинным лошадиным лицом, глаза и волосы светлые, свежий красный шрам в форме подковы на переносице; другой среднего роста, темноволосый, красивый молодой человек, Лендциан не то что начальству, самому себе боялся признаться, что второй поразительно похож на одну высокопоставленную особу. Нет, Лендциан вовсе не был уверен, что это именно он. Бывают ведь и поразительные сходства. Но одно вахмистр знал твердо: назови он эту особу по имени, ему не дожить до следующего дня. Поэтому на вопрос шефа, узнал бы он тех двоих при встрече, Лендциан ответил отрицательно. Ведь было не слишком светло, и видел он их не больше минуты.

Шеф благосклонно выслушал его и спросил, настаивает ли он в таком случае на приметах? Нет, вахмистр не настаивал. Приметы он мог незаметно для себя домыслить уже потом. Правда, такую примету, как шрам на переносице, не домыслишь, это нужно видеть. Но надо учесть и обстановку: пожар, волнение... Недаром шеф сам обратил на это внимание. Разве не мог Лендциан ошибиться и принять за шрам, скажем, размазанную вокруг легкой царапины кровь? В том-то и дело, что мог. Но тогда уже нельзя говорить об "особой" примете, о примете долговременной. Шеф согласился с вахмистром и сказал, что в столь сомнительном случае о приметах лучше вовсе не упоминать. Так он и доложил начальнику гестапо Дилсу.

Вот только странно ведет себя этот красный поджигатель. Он как будто доволен, весело смеется. Не соображает, что поджог будет стоить ему головы?

Впрочем, надо ли обо всем этом думать? Он, Лендциан, честно выполнил свой долг и получил награду, впереди долгий, свободный от службы день. Не лучше ли поскорее отправиться к фрау Войте в "Парижский погребок"?

Вахмистр принес из кухни горячей воды, взбил пену для бритья, включил репродуктор. Как раз передавали зондермельдунген - важные сообщения. Выступал сам рейхсминистр доктор Геббельс: "Тельман в личных интересах покинул на произвол судьбы своих сторонников и бежал, перейдя под Нимвегеном голландскую границу".

"И правильно сделал, - подумал Лендциан, аккуратно намыливая щеки дорогой колонковой кисточкой, - иначе они его тут же прихлопнули бы".

Он брился неторопливо, можно даже сказать, с наслаждением, краем уха прислушиваясь к проклятиям, которые обрушивал на Тельмана министр пропаганды. Удивлялся, почему Геббельс так возмущается бегством коммунистического вождя. Разве сам Гитлер не бежал в двадцать третьем? Да и Геринг спасся в Италии... Причем смерть им тогда не грозила, не то что теперь этому Тельману. Нет, конечно, он правильно сделал... К тому же, многие говорят, что Тельман хороший и простой человек.

Обрызгав лицо одеколоном, Лендциан опять поймал себя на мучительном обдумывании какого-то неуловимого совпадения. Но какого?

Он выключил радио и вытер шею свежим крахмальным полотенцем. "Ну да, конечно, - обрадовался Лендциан, - в этом все дело. Вот что значит полицейский образ мышления! Ван дер Люббе - голландский коммунист, а Тельман перебежал голландскую границу. Едва ли это случайное совпадение. Геббельс просто умышленно не договаривает. Он хочет, чтобы люди дошли до этого сами. Тельман сбежал за границу и прислал оттуда своего агента, этого придурковатого поджигателя. Как все просто..."

Аккуратно вымыв бритвенный прибор, Лендциан надел коричневый в белую полоску выходной костюм и повязал черный в красную искорку галстук. В "Парижском погребке" он всегда появлялся в штатском, хотя и не делал секрета из того, что служит в полиции. Он даже гордился своей профессией, но служба службой, а выходной - это выходной. Чего бы стоила вся человечья жизнь без маленьких праздников?

...По вечерам "Парижский погребок" обычно наполнялся народом. Но сегодня ресторан почти пуст. Может быть, потому, что здесь, сдвинув столы, кутила компания эсэсовцев и штурмовиков. Все были уже изрядно на взводе, а двое спали: один - сидя на полу возле ножки стола, другой - уронив голову на загаженную окурками скатерть.

Все настроение было испорчено. Лендциан прошел к своему излюбленному столику в дальнем углу, затененному пышным кустом гибискуса.

Фрау Войте отослала кельнера и пожелала лично обслужить постоянного клиента. Это была большая честь, и Лендциан, слегка привстав, церемонно поцеловал ей руку.

- Как поживаете, фрау Войте? Как идут дела?

- Вы же видите! - не поворачиваясь к сдвинутым столам, за которыми "нибелунги" стучали кружками и, раскачиваясь, орали "Иоганну", она сморщила нос и энергично стрельнула глазами в потолок.

- И давно?

- Четвертые сутки, - зашептала хозяйка, сменив скатерть и сервируя стол. - С небольшими перерывами. Одни уходят, другие приходят. Всю солидную клиентуру распугали. Что будете пить, господин вахмистр?

- Мозельское.

- У меня как раз есть хорошее. Недавно получили. Водки?

- Рюмочку яблочной, пожалуйста.

- Есть телячьи почки, рольмопс, жареные миноги, гусиные потрошки.

- На ваше усмотрение, фрау, как всегда...

- Хлебный суп? Или из бычьих хвостов?

- Право, не знаю...

- Может быть, горячий гороховый с жареным луком, свиными шкварками и сухариками?

- Пожалуй...

- А на десерт я принесу вам деревенской яблочной водки и, - она понизила голос, - свежей земляники со взбитой сметаной.

- О, фрау Войте, в такое время?

- Да, господин вахмистр, только для вас... Эти потребовали, - она двинула локтем назад, - сосиски с капустой, редьку и бычьи головы. Пьют только пиво и водку. Они просто оккупировали мой ресторан!.. И если б вы знали, что они говорят, - закусив нижнюю губу, она покачала головой. У-ух! Даже страшно становится. Хорошо все-таки, что вы работаете в полиции, господин вахмистр.

- Не согласитесь ли выпить со мной вина?

- С удовольствием, господин вахмистр, я велю подать вишневой настойки и приду к вам.

Когда вахмистр расправился со свежайшим рольмопсом и застывшими в дрожащем янтарном желе миногами, фрау Войте подсела за его столик.

- Прозит! - улыбнулся Лендциан, поднимая запотевший стакан с холодным зеленоватым мозельским.

- Прозт! - как истая северянка произнесла фрау Войте и пригубила густой, почти черной вишневки.

- Так вы говорите, милая фрау, они прочно стали у вас на постой?

- Да, господин вахмистр. Вот уже четвертый день. Сначала это было терпимо. Забегали, уходили, брали с собой бутылки. Но со вчерашнего дня прямо осатанели.

- Но ведь вчерашний день, кажется, был особенный?

- Вот именно. - Фрау Войте отставила рюмку и поджала губы.

- Вы тоже имеете в виду... - вахмистр не договорил.

- Это самое... Конечно, не будь вы нашим постоянным клиентом и господином вахмистром, я бы не решилась... Времена, сами понимаете, наступают нелегкие, и...

- Полно, фрау Войте, со мной вы можете быть откровенны.

- Я знаю, господин вахмистр, что вы приличный человек, я отношусь к вам как к другу.

- Знаю и ценю, милая фрау, - отложив вилку, вахмистр доверительно притронулся к локотку собеседницы.

- Видите, один там на полу? - Лендциан кивнул. - И другой в расстегнутом кителе у окна? - Вахмистр краем глаза глянул на растрепанного эсэсовца, который пытался что-то выдуть из губной гармошки. - Это Вебер и Симон. Я их давно знаю. У Вебера неподалеку лавка. Он фармацевт и торгует мылом. Теперь он в СС. Торговлю ведет его жена, тихая такая женщина... Они бывают у нас в ресторане. А Симон - просто беспутный малый, хотя его родители почтенные люди. "Скобяная торговля Симон и сын". Может, видели?

- Нет, фрау, не видел.

- Это в Далеме.

Лендциан понимающе кивнул.

- И что же они - эти Вебер и Симон, фрау Войте?

- Так вот, они к нам часто забегают. Особенно в последнее время. Это не удивительно, мы-то знаем, что они служат в охране дворца господина Германа Геринга. А то, что они всегда под парами, так это от воспитания. Такая нынче молодежь... - Фрау Войте вздохнула и покосилась на сдвинутые столы. - Но вчера вечером, около десяти, они ворвались к нам совершенно невменяемые. Уж на что я привыкла видеть их во всяком состоянии, так и то испугалась. Они потребовали десять бутылок водки и шесть ящиков дортмундского пива... Может быть, выпьете кружечку, господин вахмистр?

- Благодарю вас, лучше вина... Немного погодя.

- Сразу видно, что вы южанин, господин вахмистр. Наше заведение не какая-нибудь бирштубе, но я, конечно, держу и пиво. Берлин все-таки...

- Они, значит, взяли шесть ящиков.

- Да, господин вахмистр, шесть! И десять бутылок водки. И как вы думаете, надолго им хватило? Конечно, я не знаю, сколько их там было. Сейчас вон их четырнадцать. Да... Через час-полтора, когда мы закрывались, они ворвались опять. Но на вынос уже не брали, а сдвинули столы... Так с тех пор и сидят.

- Что, со вчерашней ночи?

- Да, господин вахмистр. В четвертом часу разлеглись прямо на столах, точно здесь казармы, а не солидное заведение... А с утра опять пьют.

- Надо было вызвать полицию.

- Полицию?! Да что вы, господин вахмистр. Это же СС! К тому же, они заплатили. Арендовали ресторан на всю ночь.

- О! Видно, большие деньги завелись.

- Вот именно! Вебер похвалялся мне, что исполнилась его мечта, теперь он сможет стать владельцем первоклассной аптеки. Я спросила, где он заработал такие деньги. "Это награда", - похвастался он.

- Недурная награда! - вздохнул Лендциан, вспомнив свои пятнадцать монет.

- Меня это тоже удивило... Хотя чему удивляться? В нынешние-то времена... Я никогда никого не выспрашиваю, господин вахмистр. Но вчера не удержалась - уж очень они веселились, буквально с хохоту покатывались - и спросила Вебера, чему они так рады. А он как стукнет полной кружкой об стойку: "Теперь мы с ними разделаемся!" Я поинтересовалась, о ком идет речь. Он вытер с себя пиво и сказал с усмешечкой: "О коммунистах". И тут же спьяну понес околесицу о каком-то подземном коридоре при котельной, где они видели поджигателей. Тут к нам подошел еще один, противный такой, тоже бывал у нас иногда. Имени его я не знаю, но очень противный, из штурмовиков. А на носу у него жуткий шрам от бутылочного горлышка. Что вы, господин вахмистр? Принести что-нибудь?

Лендциан незаметно для себя привстал и наклонился к фрау Войте.

- Нет, нет, благодарю вас. Я слушаю.

- Значит, этот облокотился о стойку и передразнивает Вебера: "Мы, мы и ты больше всех, конечно? А я где? Ты лучше руки мои понюхай!" И сует Веберу под нос грязные свои ручищи. "Чем пахнет? Духами?" Вебер его оттолкнул: "Заткнись сейчас же!" А тот не унимается: "Никого не обошли, никого! А я? За что меня-то лишили? Ну, споткнулся, бывает, так нельзя же всего лишать? Эх, Вальтер, это ты группенфюреру..." Но Вебер не дал ему договорить и как въедет кулаком в лицо. Я тут же убежала. А когда вернулась в зал, того, со шрамом, уже не было: ушел или свои увели.

- Какой он из себя, со шрамом? Темный, светлый?

- Блондин. Лицо длинное и зубы большие.

- Высокий, низкий?

- Высокий. Повыше вас будет.

- Так... А почему вы его противным назвали?

- А это, господин вахмистр, - зашептала фрау Войте, - я только вам, в большом конфиденсе, сказать могу. Позавчера, накануне, значит, событий, были у нас постоянные клиенты, господа Кирон и Лойхтер. Оба работают во дворце: Кирон - слесарем, а Гуго Лойхтер - швейцаром. Ах, как они этого типа честили, если бы вы только слышали! Он такое вытворял! Уж так себя показал! Запугивал всех. Каждому пистолет в лицо наставлял.

- Кому это каждому?

- Прислуге дворцовой, истопнику, горничным, Кирону и Лойхтеру. Горничных по щекам хлестал. А все почему, господин вахмистр? Одна уборщица заметила, что в туалете долго горит свет. Взломали дверь и нашли там Карла Вильде, швейцара, - мертвого... Хороший был человек. Старый наш клиент. Каждый день забегал кружечку-другую пропустить - ведь рядом. Гуго Лойхтер говорит, что если бы в тот день дежурил не Вильде, а он сам, то убили бы его. Понимаете? Убили! Охрана-то сказала, что здесь самоубийство. Но никто из прислуги не поверил. Что они, Вильде не знали? А тот, со шрамом, велел всем молчать и стал пистолетом запугивать. Очень даже противный тип, страшный.

- И что же все это значит, фрау Войте?

- Не моего ума это дело, господин вахмистр. Одно скажу вам: мне страшно. Знаете, что еще этот, со шрамом, сказал Веберу?

- Да, фрау Войте?

- Он у Вебера денег требовал, а тот грозился пристрелить его как собаку. Тогда он и говорит Веберу: "Ты мне в долг дай, я отдам. Мы с тобой большое дело можем сделать. Один знакомый сказал мне, где прячется крупный, очень крупный зверь: награда большая будет". А Вебер: "Ну так иди и бери эту награду, а меня оставь в покое". Но тот не отстает: "За этим зверем сейчас агент Шнейдер охотится, он его почти выследил". - "Ну, ладно! - сдался Вебер. - Назови имя и адрес, а там посмотрим". Здесь-то он все ему и выложил: "Адрес точно не установлен, нужно поработать денька три. А имя... Дай хоть пятьдесят марок в счет аванса". Вебер дал. Тот и говорит: "Тельман. А знаю я это от приятеля из штаба Берлин-Вест. К нему ходит некий Герман Хилигес. Он и донес, что случайно видел Тельмана в соседней квартире... Теперь ты все знаешь". - "Почему же его не взяли?" спросил Вебер. "Сейчас его там нет, скрывается где-то поблизости. Хотели сделать облаву, но боятся спугнуть. Да и делиться тогда придется со многими. А так нужно только Шнейдеру заплатить, чтобы отступился - он про Хилигеса ничего не знает. Вот и остаемся мы с тобой, мой приятель и Хилигес. А награда ожидается большая".

- Понятно, фрау Войте, все понятно. Только лучше молчать об этом.

- Разве я не понимаю, господин вахмистр? Одному лишь вам... И то всего говорить не хотела. Я ведь не убежала тогда из зала, когда Вебер в драку полез. Присела за стойку и все слышала...

Радиограмма полиции

28.2.33

Арестовать нижепоименованных членов Центрального Комитета

Коммунистической партии Германии: 1) председателя партии

транспортного рабочего Эрнста Тельмана, род. 16.4.86, Гамбург, прож.

Берлин, Шарлоттенбург, Бисмаркштрассе, 24, прописан у г-на

Ковальского; 2) редактора Франца Далема, род. 14.1.92, Рорбах, прож.

Берлин, Грейфсвальдерштрассе, 147... 11) секретаря ЦК партии

Вильгельма Пика, род. 3.1.76. Губен, прож. Штеглиц, Шаденруте, 2; 12)

рабочего-металлиста Вильгельма Флорина, род. 16.3.94, Кёльн-Полль,

прож. Берлин, Вернеихснерштрассе, 17, в качестве квартиросъемщика.

Глава 8

ГЕРИНГ И ГЕЙДРИХ

Вечером 2 марта министр-президент Геринг вызвал к себе исполняющего обязанности заместителя начальника прусского гестапо Рейнгарда Гейдриха, шефа берлинского гестапо Дилса и генерала СА Шиля. Первым он принял в своем кабинете Гейдриха.

От бессонных ночей и без того одутловатое лицо Геринга еще более обрюзгло, четче обозначились темные круги вокруг глаз. Но зрачки были расширены и лихорадочно блестели. Взбодренный порцией наркотика, Геринг, казалось, не чувствовал усталости. Движения были четки, даже несколько лихорадочны, в голосе проскальзывали довольные бархатистые нотки.

- Кажется, вы вчера выражали некоторые опасения, дорогой Гейдрих? министр откинулся в кресле и, сцепив пухлые, неестественно белые пальцы, вытянул руки. - Только вперед! Только вперед! Чем грандиознее спектакль, тем менее заметны ошибки статистов. Главное - это гениальный замысел режиссера. Мир - это воля и представление. Не помню, кто это сказал... Ну да вы, наверное, знаете, Гейдрих.

- Шопенгауэр, экселенц... Что же касается ошибок статистов, то они, к счастью, в пределах нашей компетенции. - Гейдрих раскрыл лежавшую на коленях папку. - У обер-брандмейстера действительно обнаружились кое-какие грешки. Пока мы не приняли мер, но в нужный момент...

- Да-да! - удовлетворенно кивнул Геринг. - Дальше, пожалуйста.

- Непосредственные исполнители ведут себя несколько шумно, что нежелательно. Рейхсфюрер Гиммлер уже дал это понять. Что же касается коллег из СА, то, боюсь, здесь дурной пример подают люди, которые по своему положению должны бы служить примером для подчиненных.

- Это не наша забота, Гейдрих. Вы же знаете, фюрер принимает близко к сердцу все, что касается его личного друга.

Геринг не назвал Рема, и Гейдрих это отметил. Очевидно, здесь было нечто большее, чем простая ревность к человеку, который стал в свое время начальником штаба штурмовых отрядов, оттеснив при этом Геринга.

- Фюрер вручил мне меч против врагов национал-социализма, - после некоторой паузы продолжил Геринг и, повернувшись в кресле, довольным взглядом окинул недавно приобретенный антик: прикованный к стене топор средневекового палача из города Регенсбурга. - Поэтому я и говорю своей полиции: стреляйте, стреляйте, стреляйте!

Гейдрих не уловил в этой тираде связи с предыдущим и насторожился.

- Врагов мы будем искоренять без пощады. - Геринг сделал отстраняющий жест. - К искренне заблуждающимся применим меры перевоспитания. Мы теперь правящая партия. Цели борьбы остаются прежними, но тактика меняется. К сожалению, часть - уверен, ничтожная часть - старых борцов этого не понимает. Тут нужна разъяснительная работа.

- Понимаю, экселенц. Вожди СА партайгеноссен Карл Эрнст или Эдмунд Хайнес - лучшие люди нации. Случайная, как вы метко выразились, ошибка статиста не может бросить на них тень. Но моя обязанность думать о том, как устранить такие ошибки, раз уж они обнаружились.

- Вы глубоко правы, дорогой Гейдрих! Это наша святая обязанность. От вас у меня нет секретов, и вы знаете, как озабочен фюрер и партия некоторыми нездоровыми тенденциями, которые проявились в последнее время среди наименее сознательных участников национал-социалистского движения. Что у вас?

- Речь идет о так называемом деле Вёля, экселенц. Он состоит в четырнадцатом штандарте СА Берлин-Вест.

- Помню. Он был допущен к участию в операции.

- Совершенно точно, и показал себя хорошо. Но на другой день оказался замешанным в уголовном деле.

- Что именно?

- Ограбление с изнасилованием. К тому же потерпевшая в тяжелом состоянии. С трудом удалось замять дело и избежать широкой огласки.

- Ну, я думаю, это дело его непосредственного начальника.

- Не совсем, экселенц. Группенфюрер СА Карл Эрнст уже наложил на Вёля дисциплинарное взыскание, но это лишь усугубило дурные последствия.

- Говорите яснее, Гейдрих!

- В пьяном виде Вёль разболтал случайным собутыльникам весьма деликатные моменты операции.

- Что?! - побагровев, взорвался Геринг.

- Кроме того, - бесстрастно продолжал Гейдрих, - он оказался причастным к акции, проводимой штабом СА Берлин-Вест совместно с нашими людьми.

- Арест Тельмана?

- Да, экселенц. Здесь Вёль наделал непоправимых глупостей.

- Птичка улетела?

- Своевременное вмешательство...

- Хорошо. Об этом после. С Вёлем все?

- Нет. Поступили сведения, что он намерен пойти на шантаж и угрожает серьезными разоблачениями.

- Он что, спятил?

- Вчера он был замечен в обществе советника французского посольства Жироду. Беседа длилась сорок минут в кафе Ашингера. О чем шла речь, установить не удалось.

- Ликвидировать.

- Если Рем проявит неудовольствие, вы меня прикроете?

- Само собой разумеется.

- Благодарю, экселенц. К счастью, вмешиваться не придется. Сегодня утром Вёль попал под автомобиль. Водитель скрылся. В крови погибшего найден большой процент алкоголя.

- Моя полиция действует расторопно! А, Гейдрих? Так где Димитров?

- Кельнер одного из ресторанов, член партии с 1929 года, Гельмер, увидев в газете портрет каменщика Ван дер Люббе, пришел в полицию дать показания, что видел означенного каменщика в обществе человека с эффектной запоминающейся внешностью. Нарисованный Гельмером словесный портрет совпадает с приметами Димитрова, он же Рудольф Гедигер. Приняты меры к задержанию.

- Главное, чтоб не ушел! У вас все, Гейдрих?

- Все, экселенц.

- Тогда прошу вас задержаться и принять участие в обсуждении вопроса о Тельмане. - Геринг нажал кнопку на телефонном столике.

В кабинет вошли Дилс и Шиль. Отдали нацистский салют.

- Хайль Гитлер! Садитесь, господа, - пригласил Геринг.

- Разрешите доложить, экселенц? - сидя согнулся в полупоклоне Дилс.

- Начинайте, - кивнул Геринг и стал ковырять в зубах серебряной зубочисткой.

- В качестве отвлекающей меры мы послали двадцать восьмого февраля наряд полиции на Бисмаркштрассе, двадцать четыре, - официальную квартиру Эрнста Тельмана в Берлин-Шарлоттенбурге. Хозяйка квартиры заявила, что (цитирую) "господин Тельман две недели назад уехал по своим делам и с тех пор не дает о себе знать". Во время обыска на письменном столе Тельмана были обнаружены и конфискованы брошюры "Долой Гитлера!" и "Церковь и коммунизм". Хозяйка квартиры арестована. За домом ведется наблюдение. У меня все, экселенц.

- Теперь вы, Шиль. - Геринг демонстративно повернулся к нему боком, спрятал зубочистку и, выдвинув ящик, начал сосредоточенно копаться в бумагах.

Гейдрих хорошо ориентировался в создавшейся обстановке. Доклад Шиля он слушал, как всегда, внимательно.

- Агент гестапо Пауль Шнейдер доносит, - монотонно бубнил Шиль, - что он напал на след Тельмана. Тельман (цитирую, экселенц) "днем и ночью находится в районе Шарлоттенбург, Лютцоверштрассе, девять, в квартире членов КПГ Ключинских, которые ранее также прятали у себя коммунистов, перешедших на нелегальное положение. Хозяин квартиры Ганс Ключинский, инвалид мировой войны, находится почти постоянно в Гатове под Берлином на своей даче, где помещается склад оружия и коммунистической нелегальной литературы".

- Это все? - любуясь холеными ногтями, спросил Геринг. Голос его упал, взгляд делался все более тусклым. Вновь давала знать о себе усталость последних горячих деньков и лихорадочных ночей.

- Еще два момента, экселенц.

- Давайте.

- Сегодня утром, то есть второго марта, в одиннадцать часов сорок минут, в полицейский участок явился некий Герман Хилигес и сообщил, где скрывается Тельман. Адрес тот же: Лютцоверштрассе, девять, квартира Ключинского.

- Это нам известно, генерал, - вмешался Гейдрих. - Нас больше волнует вопрос о координации действий СА и полиции. Тут не все благополучно. Агент Шнейдер, в частности, жаловался на известные препятствия.

Шиль заерзал, сложил досье и промокнул лоб сложенным вчетверо платком.

- Штурмбанфюреру Пробсту уже было указано, - он аккуратно прокашлялся. - В настоящее время все трения устранены...

- У вас нет сведений насчет этого... - Гейдрих сморщил лоб, словно что-то усиленно пытался припомнить. - Вёль? Так, кажется?

- Штаб СА Берлин-Вест уже отдал приказ о его задержании. Ведутся розыски.

- Поставьте нас в известность. - Геринг поднял палец.

- Непременно, экселенц, - с видимым облегчением вздохнул Шиль. Позволю себе добавить, что Пробст направил в штаб донесение о подготовке ареста Тельмана, в котором уточняются агентурные данные о его местонахождении и содержится запрос по поводу вознаграждения.

- Кто бы мог подумать, что из-за этого вознаграждения может завариться такая каша! - возмутился Геринг. - Свалка. Соперничество. Мерзость... Да, мы назначили вознаграждение за Тельмана, и оно будет выплачено. Но передайте вашим людям, что руки у них должны быть чистые! Надеюсь, я больше не услышу, что кто-то пытается подкупить, дать отступного... Это политическая борьба, а не черная биржа! СС это тоже касается, Гейдрих! - нахмурился, может быть, чуть сильнее, чем следовало, Геринг.

- Слушаюсь, экселенц. - Гейдрих почтительно склонил голову.

- Я немедленно доведу до сведения штаба ваше пожелание, экселенц, заверил Шиль.

- Не пожелание - приказ, - осторожно поправил Гейдрих.

- Так что же вы ответили насчет награды? - поинтересовался Геринг.

- Я написал, что буду только приветствовать, если это денежное вознаграждение получит отряд СА в Шарлоттенбурге.

- Хорошо! - подытожил Геринг. - Пусть победит достойнейший. Только действуйте в полном контакте и товариществе с моей полицией. И помните: операция строго засекречена!

- Настолько засекречена, - заметил Дилс, - что гестапо рекомендует не выписывать ордера на арест. Достаточно одного приказа.

- Правильно, - одобрил Геринг. - Мы посоветуем прокурору Миттельбаху признать арест законным задним числом.

- Когда назначена операция? - спросил Гейдрих.

- Мы планируем на восемь ноль-ноль. - Дилс зачем-то глянул на часы.

- Лучше в шесть, - посоветовал Гейдрих.

- Хорошо, в шесть, - согласился Шиль.

- Итак, третьего марта в шесть ноль-ноль, - подытожил Геринг. Держите нас в курсе дела. Благодарю вас, господа.

Генералы откланялись и пошли к дверям. Но на полпути Гейдрих сошел с голубой ковровой дорожки и возвратился к столу рейхсминистра. Подождав, пока за дверью скрылась черная фигура Дилса, предупредительно пропустившего Шиля вперед, он доверительно спросил:

- Как быть с недавним сообщением рейхслейтера Геббельса, экселенц? Боюсь, что своими действиями мы дезавуируем его. Факт задержания Тельмана на конспиративной квартире опровергнет сообщение о его бегстве в Голландию. Может быть, стоит уведомить доктора Геббельса о предстоящей операции?

Геринг молчал. На черном фоне мундира лицо Гейдриха казалось ему меловым.

- Как гаулейтер Берлина он должен быть посвящен в операцию, - не выдержал долгого молчания Гейдрих. - Пропагандисты смогли бы подготовиться.

- Безусловно. Но рейхслейтер опытный пропагандист. Он найдет что сказать. Поэтому воздержимся.

Геринг хотел было добавить, что Геббельс еще припишет арест Тельмана себе, но промолчал. Он, как и Гиммлер, не любил Геббельса. Но не спешил объединиться против министра пропаганды с рейхсфюрером СС. Блокироваться еще на одном фронте было, пожалуй, опасно. Это могло сковать, лишить маневренности. Всегда лучше оставить запасной ход, чтобы при случае отыграть назад.

Гейдрих еще раз резко, по-прусски, дернул головой и, повернувшись четко, как на параде, широким уверенным шагом пошел к белым дверям с позолоченными ампирными ручками.

"Неужели боров сомневается в том, что Тельман будет взят?" - подумал он.

- Простите, группенфюрер, - остановил его Геринг. - Еще один момент... Попрошу вас лично проследить вот за чем. Мне нужен живой Тельман. - Он сделал на слове "живой" ударение. - На процессах должны быть обвиняемые, а не их тени. Вам ясно?

- Да, экселенц, - Гейдрих остался у дверей и лишь повернулся к Герингу лицом.

- Знаете что? Сделаем лучше так. Пусть арестует полиция, а штурмовики примут участие, ну, скажем, в оцеплении. Так будет лучше.

- Понимаю, экселенц. - Гейдрих позволил себе легкую ироническую улыбку. - Вам нужен живой Тельман для процесса, а на штурмовиков в таких делах полагаться трудно. Пусть поэтому им займется полиция.

- Вы меня поняли правильно.

Радиограмма

Всем управлениям государственной полиции:

1. На основании 7 распоряжения от 4.2.33 полиции надлежит

наложить арест на все листовки, плакаты, местные газеты и тому

подобные печатные издания КПГ и конфисковать их.

2. Всех коммунистов - депутатов ландтага Тюрингин и всех

функционеров КПГ в соответствии с 22 распоряжения от 4.2.33 и 86

уголовного кодекса в интересах общественной безопасности арестовать.

3. Произвести тщательные обыски у всех функционеров

Коммунистической партии, так как они подозреваются в подготовке к

совершению изменнических действий.

Глава 9

БЕРЛИН, ПОЛИЦАЙ-ПРЕЗИДИУМ, АЛЕКСАНДЕРШТРАССЕ, 5/6

Холодное и солнечное утро 3 марта. Небо светится весной, и тротуар, еще грязный и пыльный, по-весеннему светел. Черные длинные тени строго ломаются на нем. Люди спешат, особенно женщины в тонких чулочках от Бемберга. И ветер стремительно гонит их все дальше. Морозец пощипывает, а ветер порывисто задувает, и колючая пыль летит по площади от универмага Тица, мимо Вертгейма, на Кёнигштрассе, где потише. Но колдовское невероятное утро гонит людей из темных улиц к яростному свету и распахнутому простору площадей. И пути их пересекаются на Александерплац, на Алексе.

Грохочут колеса по рельсам надземки - штадтбана. От вокзала к Яновицскому мосту паровозы, пыхтя, набирают скорость, а ветер сдувает с черных труб клочки облаков, дышащих углем, разогретых металлом и маслом. Встречные поезда тяжело и натужно сбавляют ход и, кажется, бесшумно почти ползут вдоль кирпичных домов. А над крышей "Прелата", где подают знаменитое пиво "шлосброй", тормозная судорога с лязгом пробегает от вагона к вагону.

Из восточных районов Берлина сбегаются сюда трамваи. На дугах, как на мачтах, трепещут голубые огни. Из фешенебельного Вестена - автобусы. Машины - с юга и с севера, из Панкова и Штеглица.

Автобусы и трамваи везут передачи. Машины везут арестантов. Это сердце Берлина, Алекс: полицай-президиум и следственная тюрьма.

Но каковы времена? Нынче за счастье считают попасть в Алекс. Это вам не казармы СА - жуткий, леденящий кровь "Колумбиа-хауз", где, заглушая вопли людские, днем и ночью орет патефон: "Вахт ам Рейн" и "Юбер аллес". Алекс - это воспоминание, это призрак кайзера и Веймара. Сюда доставляли на "зеленом Гейнрихе" тех, кого до суда формально считали вполне порядочными людьми.

Германия - олицетворение порядка, Алекс - оплот Германии. Петь, свистеть и шуметь запрещается. По сигналу к подъему немедленно встать, убрать койки, умыться, причесаться, вычистить платье и одеться. Мыла отпускают достаточно. 5.30 - подъем! 6.00 - отпирают камеру. Поверка. Завтрак. Работа. Обед... В 18.00 камеру запирают - до следующего утра. До следующего удара колокола. И человек может быть уверен, если только не отдаст ночью душу творцу, что утром услышит колокол. Ровно в 5.30.

Нет, Алекс - это не "Колумбиа-хауз"...

Отряд из двадцати полицейских под командованием лейтенанта ворвался в то утро в квартиру Ключинских. Тельману сразу же надели наручники. Но и после этого полицейские не убрали оружия. Все так же, с пистолетами в напряженных руках, отконвоировали они его к машине. По иронии судьбы она стояла там, где обычно ждала машина, увозившая Тельмана на тайные встречи.

Его втолкнули внутрь, а два шупо крепко зажали его с обеих сторон, и машина тронулась. Сначала повезли в участок, потом в Алекс.

Когда Тельмана выводили из подъезда, утро только разгоралось. В улицах еще плавал синеватый сумрак. Сухо поблескивали глазурованные льдом сточные решетки. Занавешенные окна были слепы. Только в одном узком оконце на четвертом этаже чуть дрогнула синяя штора. Легкое движение руки, пугливый и жадный взгляд. Неуловимый взгляд предателя.

О чем думал Хилигес в то раннее утро? О награде? Или мимолетный призрак грядущей смертной тоски все же коснулся его? Нет, он не мог знать, что по прошествии лет сунет голову в самодельную петлю и спрыгнет, поджав ноги, с тюремного табурета. Нет, он не мог знать, что страх справедливого возмездия пересилит в нем ужас перед смертью. Но разве в каждом предательстве не отражен отвратительный лик всех предательств и распятий?

Хилигес как был, в носках и кальсонах, крадучись, отошел от окна и сел на постель. Все было кончено. Он видел, как большого, грузного человека с могучей лысой головой втолкнули в полицейский автомобиль. Но радости не было. И покоя тоже не было.

После полудня Хилигес отправился в участок, где вручил прошение о вознаграждении, коротко перечислив свои заслуги в деле...

А Тельман думал о своей большой ошибке. Он недооценил угрожавшую опасность и не согласился с решением товарищей переправить его в Букков на старую виллу "Охотничий домик Хорридо". Это была ошибка, как теперь очевидно, непоправимая.

Впервые речь о Буккове зашла еще в Нидерлеме, сразу же после пленума. Но Тельман наотрез отказался "лезть в нору".

- Я буду руководить борьбой, - сказал он, - только из Берлина. К тому же, в городе человека труднее выследить. Находясь в Берлине, я смогу быть везде. В Букков же придется посылать ко мне много людей. Нет, со всех точек зрения Берлин лучше, - и тут же заговорил о подпольной работе.

Центральный Комитет заблаговременно подготовился к переходу партии на нелегальное положение.

30 января 1933 года, когда престарелый президент фон Гинденбург сделал Адольфа Гитлера канцлером, Коммунистическая партия экстренно выпустила воззвание.

"В Германии устанавливается кровавый варварский режим фашизма. Массы, не допустите, чтобы смертельные враги немецкого народа, смертельные враги рабочих и бедных крестьян, трудящихся города и деревни осуществили преступление!.. Все на улицы! Прекращайте работу! Немедленно отвечайте на наступление фашистских кровавых собак забастовкой, массовой забастовкой, всеобщей забастовкой!"

Это был своего рода сигнал пустить в ход сложный невидимый механизм явок, конспиративных квартир, подпольных типографий, секретных складов нелегальной литературы, партийных документов. На границах Чехословакии, Дании и Швейцарии были организованы надежные переправочные пункты "коридоры". Вся структура партии подверглась коренной реорганизации. Низовые ячейки насчитывали теперь не свыше пяти человек. Между собой ячейки никак не соприкасались. Связь осуществлялась только через инструкторов и уполномоченных вышестоящей организации. Провал одного человека мог привести к провалу ячейки, но не далее. Тут сеть обрывалась.

Казалось, все было предусмотрено: германские и зарубежные центры нелегального издания "Роте фане", коммунистических брошюр и листовок, пути доставки и распространения.

Вновь зашел разговор о вилле в Буккове.

После поджога рейхстага и последовавших за ним массовых арестов Политбюро приняло решение переправить Тельмана за границу, откуда он продолжал бы руководить партией. Отъезд назначили на 5 марта, и, конечно, эти несколько дней разумнее было провести в Буккове...

Ганса и Марту Ключинских Тельман знал еще по Гамбургу. Когда понадобилась конспиративная квартира, он сразу же подумал о Лютцоверштрассе, где обычно останавливался, приезжая в Берлин из Гамбурга.

Узнав, что у них опять будет жить Тедди, Марта первым делом вымыла полы. Потом освободила письменный стол и этажерку, перестелила постель. Некоторое время размышляла над тем, что бы еще такое сделать. Наконец придумала и сменила на окнах занавески. Повесила тюлевые, чтобы, не дай бог, не заметили с улицы. Тедди человек приметный. В Шарлоттенбурге его каждый знает. Да и во всей Германии тоже. Марта сама наклеивала на стены агитационные плакаты с его портретом на президентских выборах. Поэтому ему и на улице теперь показаться нельзя - сразу схватят. Придется подолгу сидеть в комнате. А он такой подвижный, общительный. Трудно ему будет. Надо придумать что-то, хоть как-то облегчить Тедди вынужденное заточение... Марта перенесла в его комнату приемник, купила пакет хорошего кофе. Конечно, в зернах. Она их поджарит и смелет потом на кухонной мельничке. И, как раньше, сама станет поить по утрам Тедди на кухне.

Но вышло иначе...

Первое время Тельман редко бывал дома. По ночам за ним приезжали, и он дворами перебегал на соседнюю улицу, где его ожидала машина. Чтобы не привлекать внимания к дому, на Лютцоверштрассе старались не заезжать.

Но, как видно, не помогло и это. Они его выследили. И все-таки почему он не перебрался в Букков? Не считал возможным удаляться от центра острейшей борьбы с фашизмом?

Конечно, это сыграло определенную роль. Но было и другое. Какое-то необъяснимое чувство собственной удачи, вера в конечную победу. Тем более, что с Букковом все время поддерживалась связь. Казалось, что в случае необходимости он всегда успеет укрыться в "Охотничьем домике". Необходимость была, а вот укрыться так и не пришлось. Да, необходимость была, настоятельная, грозная необходимость. Но был ведь и азарт борьбы, работа, не оставлявшая времени на раздумье. Уверенность, наконец, что фашизм долго не удержится. Здесь-то и кроется главная ошибка. За нее еще долго и тяжело придется платить...

Накануне поджога гаулейтер Саксонии Мучман истерически вопил, что для ликвидации коммунизма нужна Варфоломеевская ночь. "Без этого не обойтись! - Он был полностью откровенен, этот нацистский сатрап, на ораторской трибуне. - Национал-социалисты будут наготове. Никакой жалости! Сентиментальность неуместна!"

В ночь на 28 февраля, в ночь поджога, в одном только Берлине они арестовали тысячи коммунистов...

Уже тогда Тельман увидел, что события застали партию врасплох. Переход в подполье сопровождался страшными потерями. Теперь ясно, что их можно было избежать, уменьшить, во всяком случае. Переоценка своих сил и недооценка врага - одинаково опасны. Особенно такого врага - небывалого, лютого, бесчеловечного.

Все эти дни у Тельмана был постоянный контакт с Димитровым. Последний раз он виделся с руководителем западноевропейского бюро Коминтерна на конспиративной квартире в Шёнеберге. Кажется, это было 10 февраля. Они обсуждали возможность установления фашистской диктатуры. Георгий не сомневался, что нацисты попытаются взять в свои руки всю полноту власти. Но тогда казалось, что это случится не так скоро. А произошло все быстро и очень просто. Примитивно просто. Конечно, никто не поверил комедии с рейхстагом. Но разве это помешало им? Разве они хоть когда-нибудь обращались к разуму?.. Здесь тоже есть известная недооценка врага... "Кровь, земля и меч" - это зов наглой силы, это вопль во тьму инстинкта.

...Во дворе полицай-президиума партии арестованных выгружаются. Приезжают и уезжают машины. По узкой железной лестнице людей гонят наверх, в широкий и длинный коридор, женщин направо, мужчин налево. Потом обыск. Натренированные агенты ощупывают каждый шов в белье, заглядывают в рот, между пальцев и еще кое-куда. Толкотня, давка, ругань, полицейские орут, угрожают, увещевают...

В канцелярии - стены покрыты охрой, матовые стекла окон зарешечены за длинными столами сидят чиновники в штатском. Здесь придирчиво изучают документы, отсюда звонят в полицейские участки и наводят справки. Здесь взволнованные обыском, ошарашенные заключенные должны ответить, кто они и зачем живут на земле. Здесь человек приобретает сомнительные права арестанта...

Тюремный бланк - как пропуск в первый ров, в первый ярус. Документ, к которому прилагается арестованный. Место совершения преступления, в районе какого участка, место задержания, обстоятельства и т. п. Время поступления: утром, днем, вечером. Имя, фамилия, сословие или занятие, число, месяц и год рождения, место рождения, адрес, постоянного адреса нет, арестованный не мог указать адреса, указанный арестованным адрес оказался по выяснении на месте вымышленным. Опись приобщаемых к делу вещественных доказательств, предметов, имеющих отношение к настоящему или какому-либо иному преступному деянию. Опись предметов, оказавшихся при задержанном, которыми он мог бы причинить повреждение себе или другим, как-то: трости, зонтики, ножи, револьверы и т. д.

Какие ножи? Какие трости? Это было давно, на иной планете, в иные времена. Это недавнее прошлое Алекса. Милый его уголовный сон. Тихая греза мрачного квадратного двора.

Этот арестант одинок. Пуст нахмуренный двор, куда не проникает солнце и где нет ветра, а только холод. Пусты лестницы и коридор.

Зверски избитый, весь в крови и грязи, лежал Тельман на каменном полу следственной тюрьмы где-то в подвалах, самый воздух которых пропитался вонючей влагой пропущенного сквозь мясорубку человеческого естества.

Чем измерить и какими словами передать унижение и боль этих первых часов заключения, которые разрывают циферблаты и корежат стрелки отсчета времени? Мера - это удары сердца. Частые, как паровой молот. Это задыхающиеся от боли легкие. Мера - это количество крови: светлой артериальной и темной венозной, но одинаково густой и соленой, застывающей ржавыми корками на лице. Бешеной вспененной крови, бьющей в виски, разрывающей мозг. Мера - это запас ненависти. Мера - это сила любви.

А слов нет, ибо тюремная цензура черной тушью заливает такие слова. Останутся короткие точные фразы. Без эмоций. Без соленого металлического вкуса во рту. Без тошнотворного запаха. Без осклизлой сырости выщербленного каменного пола.

"На меня надели наручники. Затем - в машину и в ближайший полицейский участок, а оттуда под охраной особой полицейской команды - в берлинский полицай-президиум на Александерплац. Краткий допрос. Никаких показаний. 5 часов ожидания. Наконец я был водворен в камеру тамошней полицейской тюрьмы".