- Это верно... Я очень любил побродить после работы по лесу. Птицы, пчелы, муравейник, цветы и травы - все одинаково занимало меня. Если было время, я ехал в период цветения деревьев в Вердер. Потом я подробно рассказывал жене и дочери обо всем, что видел там. Конечно, мне многого недостает здесь... Рабочей закусочной папаши Вернера на Вальштрассе в Шарлоттенбурге, где так хорошо было посидеть за кружкой пива с молодыми ребятами с ближайшего завода... Стадиона... Хотя мне редко удавалось поболеть за любимую команду. Да и в юности мне, знаете ли, не пришлось играть в футбол со школьными товарищами. Поэтому меня, наверно, тянуло посмотреть, как играют другие. Обычно я брал с собой на стадион соседских мальчишек...
Что еще я могу сказать вам, господин адвокат? Что все привычные понятия приобретают в тюрьме более яркий смысл? Никогда окружающий мир не покажется вам таким просторным, как мне тюремный двор, где на коротком пути своем я вижу и цветок в траве, и медленно падающие с дерева желто-коричневые листья, и воробьев, подбирающих хлебные крошки, брошенные заключенными, и муравьев, защищающих свою неоконченную постройку, может быть, и паука, плетущего паутину в окне подвала... Проклятый каменный колодец! И тот - только на полчаса в день, будь там солнце, дождь или ветер! Но довольно об этом, доктор Рёттер. Поговорим лучше о моем деле. Вы не торопитесь к другим подзащитным, доктор?
- Господин Тельман...
- Хорошо, хорошо, я пошутил. Я не гоню вас, доктор, для меня поговорить с человеком - большая радость. Но время идет. Что слышно о моем процессе? Доктор Вандшнейдер в прошлый визит сказал мне, что обвинительное заключение уже готово.
- Да, я видел его. Это обширное дело на двухстах шестидесяти страницах. К сожалению, мне не дали с ним подробно ознакомиться. Но прокуратура заверила, что в ближайшие дни оно будет вручено вам. Если вопрос о моей адвокатуре решится положительно, у нас с вами будет время как следует поработать. Нам предстоит, разумеется вместе с доктором Вандшнейдером, выработать определенную тактику, чтобы вырвать оправдательный приговор. Сейчас рано говорить, но мне кажется, было бы разумно, господин Тельман, занять более гибкую позицию. Наверное, не стоит злоупотреблять терпением суда, настаивая на тех или иных партийных принципах. Зал заседаний - не лучшая трибуна для пропаганды. Надо всегда помнить о главном и не бояться приносить ему в жертву второстепенное.
- В чем вы видите это главное?
- Добиться для вас оправдательного приговора!
- Не обижайтесь, доктор, но свободу взамен убеждений мне уже предлагали, и не раз. В том числе и сам Герман Геринг.
- Не думаете ли вы, господин Тельман, что я...
- Нет, не думаю, иначе я не стал бы разговаривать с вами. Договоримся сразу: в моем лице обвиняется Коммунистическая партия, и я буду выступать на суде от ее имени. Ваша задача - помочь мне защитить мою партию. Я хочу, чтобы вы хорошо это поняли. Если вас это не устраивает, мне придется отказаться от адвокатов и защищать себя самому.
- Как Димитров?
- Как Димитров... Я вполне в состоянии сам защитить КПГ и себя лично. За свою деятельность в интересах рабочего класса я готов отвечать в любой момент.
- Я понял вас, господин Тельман. Мы еще вернемся к этой теме, и не раз. Сейчас, пока у нас на руках нет обвинительного заключения, споры излишни. Давайте лучше воспользуемся нашим тет-а-тет и поговорим о более насущных вещах. Не хотите ли вы что-нибудь передать через меня фрау Тельман?
- Она очень озабочена, доктор Рёттер, что в последнее время нам все больше затрудняют переписку. Почему это делается, ответить нетрудно. Отправка писем зависит только от судебного следователя или его заместителя. Кто эти люди, жена знает. Могу лишь пожалеть, что прежнего следователя, доктора Вальтера, здесь уже нет.
- Больше ничего не хотите передать ей?
- Что ж еще?.. Я рад, что здоровье Ольги - это родственница хорошее. Скажите еще, что меня волнует состояние моего дорогого тестя, очень хотелось бы увидеть старика. Успехами Ирмы я доволен. Вот, пожалуй, и все.
- У вас только семейные заботы?
- С женой - только. Да и не хотел бы я толкать своего адвоката на противозаконный путь, так что никаких секретных поручений я вам не даю.
- Ну и прекрасно! А что сказать фрау Тельман о вас лично? Она же будет спрашивать. Как вы себя чувствуете?
- Нормально. Как солдат. Особых жалоб на здоровье и тюремный режим нет. Скажите Розе, что я каждый день хожу на прогулку, всегда в одно и то же время, одним и тем же путем, по одной и той же каменной дорожке. Весьма сожалею, что не гуляю ночью.
- Ночью? Почему же?
- Давно не видел звезд.
- Хорошо, господин Тельман, я все обстоятельно перескажу вашей жене. Очень рад был знакомству с вами. Надеюсь, мы еще встретимся.
- Я не сомневаюсь в этом, доктор. Добивайтесь защиты.
Глава 32
ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ
При первом, сравнительно поверхностном чтении обвинительного акта Тельман понял, что прокуратура потерпела поражение. Сенсация явно не получалась. Лживые, шитые на скорую руку обвинения ничего не стоило опровергнуть. После провала, в Лейпциге можно было ожидать, что юстиция постарается более тонко организовать новый показательный процесс. Но этого не произошло. Логика диктатуры, как обычно, шла вразрез с логикой человеческого общения, логикой права. С тупой настойчивостью гитлеровская прокуратура шла на новый мировой скандал. И Тельман, вот уже в который раз, подумал, что процесс может не состояться. Лично для него это был бы наихудший выход. Он долго ждал процесса, а теперь, когда уже твердо знал, в чем его обвиняют, им овладело знакомое чувство нетерпения, как всегда перед схваткой. В детстве похожее беспокойное и радостное чувство охватывало его накануне праздника.
Чтобы отвлечься немного и успокоиться, Тельман сделал несколько гимнастических упражнений. Подошел к окну и, встав на цыпочки, осторожно постучал в стекло. Но рыжий с белыми пятнами паук, который свил тонкую прозрачную паутину между двумя стальными стержнями, не появился. Его призрачная сеть тихо колыхалась под холодной струей воздуха. Она казалась похожей на подвешенный к соснам гамак. Жаль, что когтистый восьмилапый сосед где-то сегодня пропадал... Возможно, у него были другие дела. В тюрьме даже паукам недостает чего-то...
Тельман вернулся к столу, раскрошил разрезанную по милости тюремного начальства сигару и сделал самокрутку. Стараясь затягиваться неглубоко, медленно выдохнул струю крутого едучего дыма. Потом по памяти, не заглядывая в акт, выписал на отдельном листке главные пункты обвинения.
Да, они стоили немного. Без всякой помощи адвоката он мог бы сделать из обвинения посмешище. Это был бы хороший подарок для зарубежных представителей и корреспондентов, которые наверняка будут в зале суда. Неужели эти наци в Берлине настолько ослеплены ненавистью, что не видят этого сами? Или они и мысли не допускают, что портовый рабочий из Гамбурга, не кончавший никаких гимназий и университетов, сможет разоблачить их судебно-юридическую комедию? Поистине кастовое чванство пруссаков не знает границ. Что ж, если так, то тем лучше. Он с удовольствием посмотрит, как будут ерзать в своих креслах облаченные в средневековые мантии генеральный прокурор доктор Вернер и первый помощник доктор Брунер вместе с четырьмя следователями... Для гестапо же он прибережет особый сюрприз! В нужный момент он скажет и о биче из кожи гиппопотама, и о шуте-гипнотизере. Но не это главное. Важно, очень важно будет показать, насколько жалки выставленные гестапо свидетели - четверо отщепенцев, которые смели когда-то называть себя коммунистами. Двоих он знает: они занимали в партии высокие посты...
Свидетели, пожалуй, наиболее уязвимое звено грядущей комедии. На предварительном следствии он назвал больше двухсот имен, но вызвали для дачи показаний человек двадцать, не больше. В основном, наверное, тех, кто без всякого злого умысла мог сообщить нужные обвинению сведения. Из зарубежных товарищей не вызвали никого, хотя собирались судить большую политическую партию, даже весь Коммунистический Интернационал...
В обвинительном заключении были названы всего тридцать два имени. И какие! Шестнадцать человек поставило гестапо, о чем говорится с бесстыдной, прямо-таки изумительной откровенностью. Это все средние и даже высшие чиновники. Палач Гиринг тоже попал в свидетели. Что ж, тем лучше...
Очевидная слабость прокуратуры видна и в том, что к делу приобщены материалы, не фигурировавшие на предварительном следствии. Он же знает, что опубликованная к выборам 1930 года "Программа национального и социального освобождения немецкого народа" ни на одном допросе ему в вину не ставилась. Интересно, как они будут доказывать, что лозунги: "За свободу, социализм, работу и хлеб!" и "За свободную социалистическую Германию!" - государственная измена. Разве в демагогической программе национал-социализма не содержатся точно такие же слова, взятые на вооружение, чтобы дезориентировать рабочий класс? Странно, что при таком беззастенчивом подходе к делу ему не ставят в вину поджог рейхстага. Ишь как подобрели!.. Не упоминаются в акте и "жуткие документы", о которых столько трубили "Фёлькишер беобахтер", "Дас рейх", "Шварце корпс" и "Ангрифф". Теперь газеты молчат, словно воды в рот набрали, об этих будто бы найденных в ЦК КПГ списках. То ли дело раньше: "Коммунисты готовили тайный заговор. Они собирались поджечь все общественные учреждения и 4000 крестьянских домов. Арестовать сотни заложников и зверски убить немецких женщин и детей", - просто и понятно! Жаль, что это не фигурирует в деле, право, жаль...
Зато все его речи, воззвания и статьи, легально изданные при веймарском правительстве, приводятся как примеры очевидной измены и подстрекательства. Когда об этом зайдет речь на процессе, они скорее всего и выпустят своих провокаторов, этих гестаповских экспертов по коммунизму. Сенсация века! Четыре коммунистических функционера выступают на стороне обвинения...
Тельман перелистывает акт, находит страницу с именами свидетелей, внимательно читает фамилии. От связного он уже знает, что в списке свидетелей защиты не будут фигурировать ни секретарь ЦК КПГ Ион Шеер, ни член Политбюро Рудольф Шварц. После нечеловеческих пыток эсэсовцы расстреляли их на лесной опушке близ Потсдама. Тельман знает, что гестапо пыталось заставить их подтвердить выдвинутые против него и партии обвинения. И он хорошо понимает, что вынесли эти дорогие ему люди, прежде чем приняли смерть. Их имен нет в списке свидетелей защиты, нет их и в изменчивом перечне жизни...
Эсэсовцы не смогли заставить их признать подлинность сфабрикованных гестапо фальшивок. А следствие все же решилось приложить к акту эти бумажки, пропитанные кровью! Пусть же весь мир увидит эту кровь, почувствует ее запах, услышит строгий голос ее...
Он находит место - 133 страница, - где его обвиняют в преступных действиях против Веймарской республики. Так и есть, совершенно точно, здесь ссылка на документы, найденные в здании ЦК КПГ. Подумать только, даже указана дата, когда были обнаружены эти "вопиющие улики": 15 ноября 1933 года! Это почти через девять месяцев после захвата здания ЦК нацистами. Или они думают, что у всего мира начисто отшибло память? На что они надеются? Как собираются строить процесс? Он уже однажды указал следователю на это, мягко говоря, подозрительное несовпадение в датах. Точно так же поступили и другие товарищи: Бухман, Замдтнер, Кунц. Но прокуратура прет, подобно быку с налитыми кровью глазами. Она ничего не видит, и, главное, ничего не желает видеть. Тем хуже, в конце концов, для нее...
Вообще обвинение в преступлении против веймарской конституции смехотворное. Кто, как не сами наци, угробили ее? Еще с начала двадцатых годов они скликали своих приверженцев в крестовый поход на Берлин, где засели "ноябрьские преступники". Это для них Ноябрьская революция стала проклятием и позором. Это они устраивали путчи, шатались во время войны в добровольческих корпусах по болотам Польши и Латвии, стреляли из-за угла. Теперь же наследники палачей Карла Либкнехта и Розы Люксембург, убийцы буржуазного министра Ратенау, террористы из шайки "Консул" обвиняют его, Тельмана, в том, что он в 1923 году произносил "бунтарские речи"! Разве это не вызовет в зале смех? За десять лет до того, как могильщики республики взяли власть, он, видите ли, призывал к свержению режима. Какого режима? И кто защищает этот режим? Кто чей наследник? Они провозгласили вместо республики "третий рейх", объявив себя продолжателями Карла Великого и Бисмарка. Это официальные тезисы режима. И вот, оказывается, НСДАП выступает как законный юридический наследник Веймарской республики, чью конституцию она аннулировала?
Он не откажет себе в удовольствии сказать по этому поводу несколько слов! Лучшую возможность разоблачить наглую фашистскую пропаганду и придумать трудно. Главный тезис - о стремлении коммунистов к государственному перевороту - он, конечно, отвергнет целиком. Стратегия Коммунистической партии искажается и фальсифицируется. Политика коммунистов - это политика широких народных масс. У коммунистов есть четкая программа. Она общеизвестна. Основная задача партии - завоевание большинства в рабочих, трудящихся массах, без него победа пролетарской революции невозможна. Такая революция - действительно конечная цель партии, которая рассматривается как историческая перспектива. Коммунисты никогда не прибегали для ее достижения к путчам, индивидуальному террору, поджогам, грабежам, налетам и другим преступным, авантюристическим действиям. Такие непозволительные средства и методы, напротив, всегда были характерны для другой партии. Примеров тому тьма...
Столь же неубедительны и так называемые доказательства "преступных злоумышлений" КПГ против нынешнего режима. КПГ - ленинская партия, а не союз заговорщиков... Четко сформулировав мысль, он делает запись:
"В феврале 1933 года в Германии не было ни непосредственной революционной ситуации, ни революционной ситуации вообще, не было также непосредственного развития и углубления революционного кризиса... Поэтому неправильно утверждать, что в конце февраля 1933 года мы намечали переворот в Германии; абсурдно говорить о вооруженном восстании и о подготовке партии к восстанию...
Итак, мы не отрицаем революцию, мы считаем ее необходимой, а также и единственной возможностью социального и национального освобождения, мы работаем для этой цели и боремся за нее. Но мы отвергаем заговор - мы исходим из объективных предпосылок (которым мы субъективно содействуем)... Исторический переворот в Германии в результате победоносной пролетарской революции мыслим только при участии миллионных масс рабочих и трудового народа.
В заключение хочу еще заметить, что наша партия энергично боролась против всех проявляющихся тенденций играть в революцию... и, пропагандистски выдвигая в повседневной политике лозунг борьбы за власть, не оставляла у масс никаких сомнений в том, что завоевание этой исторической цели в результате победы пролетарской революции возможно и мыслимо только при вполне определенных объективных предпосылках".
Он перечитал написанное и остался доволен. Сказано было точно и прямо. И это правильно, потому что с трибуны фашистского суда он будет говорить не для судей. Его слушатели - это миллионы трудящихся во всем мире, это германский рабочий класс...
И все же сомнительно, что нацистские бонзы пойдут на такой процесс. Они боятся его, они не решаются - это очевидно. Да, весь вопрос в том пойдут ли. Даже адвокатам - двое из которых члены НСДАП - стало ясно, что обвиняющие инстанции при обосновании своего обвинения окажутся в исключительно тяжелом положении...
Под давлением международного Комитета защиты* власти дали в газеты материал о процессе. Как будто бы теперь все пути назад отрезаны... Но надо плохо знать наци, чтобы делать такие заключения. Все человеческие понятия у них извращены, поэтому и действия их часто непредсказуемы...
_______________
* Комитет защиты Тельмана, в который вошли крупные общественные
деятели мира.
Статьи о процессе подписаны верховным прокурором доктором Вернером и профессором Гриммом из Эссена. Эти господа ограничились бездоказательными обвинениями в государственном преступлении, не ссылаясь на факты. Ведь считает же доктор Геббельс, что факты - звук пустой... Поэтому не надо удивляться, если в последний момент они все переиграют.
Однако в статьях о процессе есть и весьма любопытный момент. И доктор Вернер, и профессор Гримм в один голос уверяют, что Тельману не будут чинить никаких препятствий к защите. Этому обещанию трудно поверить, потому что оно связывает руки обвинительной инстанции. Юридическое положение защиты, напротив, значительно облегчается... В большой политике, а порой и в жизни отдельного человека случается, что одна сторона слишком страстно желает ускорить процесс, другая же, напротив, боится его, провидя грядущее свое поражение. Это как раз такой, типичный для истории неправого правосудия, случай.
Тельман свертывает еще одну самокрутку и подходит к окну. Дуновение тоненькой прохладной струйки еле ощутимо. Глухо доносится в камеру гул тюремных коридоров, грохот железных лестниц и хриплый собачий лай.
Неужели мне не суждено, думает он, пережить эту радость, этот грандиозный показательный судебный процесс? Неужели наша партия, мои дорогие друзья, неужели все мы должны будем отказаться от победы, которую он, бесспорно, нам обещает?
Глава 33
РОЗА И РЁТТЕР
Рёттер принял Розу в своей квартире, которая находилась в том же доме, что и его адвокатская контора. Он сам открыл ей, поскольку нарочно отпустил в этот день помощника, и пригласил в гостиную.
- Не хочу скрывать от вас, фрау Тельман: мне думается, приговор предрешен. - Рёттер покосился на телефон и, на всякий случай, накрыл его подушкой, на которой был вышит крестом сидящий на горшке кот.
- Может быть, пройдем в кухню? - спросила Роза, вставая с дивана.
- Если вы ничего не имеете против, - с учтивым жестом он пропустил ее вперед.
- Каков же он, этот предрешенный приговор? - спросила Роза, как только он закрыл кухонную дверь.
Она предчувствовала ответ. Но кафельные стены, черные конфорки газовой плиты, прикрытые вощеной бумагой банки на подоконнике - все это вдруг дрогнуло, расплылось и медленно поплыло перед глазами. Нащупав ногой табуретку, она села.
- Вам нехорошо? Дать воды?
- Нет, спасибо, - она помотала головой. - Минутная слабость. Сейчас все пройдет. Говорите же, доктор Рёттер.
- Видите ли, фрау Тельман, даже самый неправый суд не может дать вашему мужу больше пятнадцати лет.
- Пятнадцать лет!
- По юридическим нормам. И это с учетом всевозможных подтасовок, фальсификаций, лжесвидетельств. При этом я имею в виду, что суд оставит без внимания все соображения защиты.
- Значит, пятнадцать лет?!
- Да. Разумеется, с зачетом предварительного заключения... Но вся беда в том, что даже такой приговор не удовлетворит власть имущих. - Он зачем-то подошел к раковине и пустил воду, но тут же закрыл кран.
- Я знаю. Они хотят его смерти, - твердо сказала Роза. - Не надо издалека, доктор Рёттер, говорите все как есть.
- Да, власти оказывают на судебные органы известное давление... Даже на адвокатуру.
- На вас тоже?
- Мне дали понять, что наверху ожидают самого сурового приговора и... слишком активная позиция адвоката не очень желательна. Более того, она может существенно отразиться на его практике и вообще на дальнейшей жизни.
- И что же вы решили, доктор Рёттер?
- Прежде всего, мне хотелось посоветоваться с вами.
- Я плохой советчик.
- Отчего же?
- Такие вопросы человек должен решать для себя сам... и, между прочим, раз и навсегда.
- Боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли, фрау Тельман. По вопросу личной морали мне и не нужны ничьи советы. Но сейчас речь идет об интересах моего подзащитного, почему я счел себя не только вправе, но и обязанным переговорить с вами. Следственные органы оказали мне доверие. Мне дали на руки экземпляр обвинительного заключения, разрешили повидать вашего мужа и обсудить с ним наедине все самое важное. Это любезность властей. Конечно, они надеются на мой ответный жест. Вряд ли от меня ожидают прямого пособничества прокуратуре: это было бы совершенно неуместно и не нужно. Не говоря уж о том, что ваш муж был бы вправе отказаться от подобных услуг. Насколько я понял, они хотят, чтобы я поменьше цеплялся к свидетелям, закрыл глаза на слишком очевидные шероховатости в их показаниях.
- Этого разве мало?
- В обычном процессе, фрау Тельман, в обычном... В данном случае, как я уже сказал, даже полная пассивность защиты не дает возможности ужесточить вероятный приговор в пятнадцать лет.
- Вы ищете себе оправдания? - она резко встала, но он мягким прикосновением к руке усадил ее обратно на табуретку.
- Вы опять неправильно меня понимаете. Прошу вас повременить с поспешными выводами. Моя цель - дать вам полное понимание сложившейся ситуации. Выводы давайте сделаем потом... Могу я продолжать?
- Я слушаю вас, доктор Рёттер.
Вышедшее из-за облаков солнце ударило прямо в окно. В кухне сразу же сделалось жарко и душно. Роза прищурилась и чуть отклонилась в сторону.
- Позвольте, я задерну занавеску, - сказал адвокат, осторожно обходя ее сбоку. - Мне хочется, чтобы вы уяснили себе положение. Ни от меня, ни от моих коллег практически ничего не зависит. Если прокурор потребует смертной казни, суд не посчитается с мнением адвокатов. Понимаете?
- Но вы же сказали, что больше пятнадцати лет...
- Да. Но при условии хоть сколько-нибудь нормального судопроизводства. Если же, закусив удила, они пойдут на открытый произвол и беззаконие, то их уже никто не остановит.
- Это я понимаю.
- Тогда вам легко будет понять и остальное. Я жду, что они потребуют от меня прямого соучастия в готовящемся преступлении. Соучастия в юридическом убийстве. Но самое страшное, что, невзирая ни на какие отказы или протесты, своего они добьются... Это я и имел в виду, когда сказал вам, что приговор предрешен. Простите за тяжелое известие.
- Известие страшное, доктор Рёттер, - она крепко сцепила пальцы и вся подалась вперед.
- Понимаю. Поэтому я и не скрываю от вас ничего. Я не разделяю политических воззрений вашего мужа, фрау Тельман. Более того, я считаю себя истинным патриотом Германии. Все национально мыслящие немцы готовы были на жертвы, лишь бы сбросить оковы Версальского договора. Эти жертвы во имя национального возрождения велики, но велика и цель. Правительство много сделало, чтобы смыть со страны позор... И мы должны понимать правительство, если оно руководствуется политикой общего блага вопреки интересам отдельной личности. Но как юрист я не могу не видеть всю неосновательность выдвинутых против вашего мужа обвинений. Вот и получается, что я понимаю генеральную идею правительства, которое хочет развязать себе руки, но не могу способствовать ей, поскольку она выливается в прямое убийство. - Резким движением он снял очки и зашагал по кухне.
- И как вы решили эту мудреную дилемму?
- Я становлюсь на сторону личности, - решительно и несколько раздраженно сказал он. - Не в малой степени этому способствовало общение с вашим мужем. На меня произвели неизгладимое впечатление его мужество, искренность убеждений, прямота и твердость характера. Ваш муж - крупный политический деятель. Недаром он баллотировался в президенты страны. Но несмотря на это, он остался простым, отважным, полным собственного достоинства рабочим, и больше всего он озабочен улучшением положения своих товарищей по классу. Как видите, фрау Тельман, ваш муж меня распропагандировал, я повторяю его любимое выражение: "товарищи по классу".
- Он обычно говорит "братья по классу".
- Хорошо, пусть будет "братья"... Я поражен, фрау Тельман, выдержкой вашего мужа. Он не позволяет сломить себя. Даже политические противники должны его уважать.
- Спасибо, доктор Рёттер, за лестные слова о моем муже... Спасибо вам за все. По-моему, вы сделали верный выбор.
- Да, фрау Тельман, хотя это и не легко. Коммунистическая идеология мне столь же чужда, как и национал-социалистская, но я не могу - как человек и как христианин - помогать тем, кто собирается отправить под топор невиновного. Я знаю, чем мне грозит отказ от сотрудничества с обвинением, но не могу пойти против своей совести... Они даже не попытались замаскировать, что руководящая политическая линия процесса целиком продиктована гестапо. При чем же здесь, спрашивается, следователь? И тем более, адвокат? Одним словом, мне нужен ваш совет. Что я могу сделать в этой ситуации для облегчения участи вашего мужа? - Он остановился, надел очки и несколько театрально повернулся к Розе.
- Теперь я вас, кажется, окончательно поняла, доктор Рёттер. Простите, если была к вам несправедлива... Вы правы. Если приговор, смертный приговор, предрешен, то защитник мало чем может помочь обвиняемому. Но каждый должен выполнить свой долг до конца. Это ясно. Нацисты не могут все время нагло пренебрегать общественным мнением. Чем очевиднее будет их произвол, тем труднее им будет противостоять возмущению всех честных людей. Вы говорите, что обвинительное заключение не смогло доказать виновность моего мужа?
- Да. И я готов подтвердить это где угодно.
- Не так-то это просто.
- Еще бы! Придется пожертвовать практикой, положением, имуществом... Порвать с привычной средой, налаженным бытом. Возможно, придется даже пойти на большой риск. - Он снял очки и тщательно протер их кусочком замши.
- Я не о том... Все, что вы сказали, конечно, верно, но я не о том.
- О чем же? - он удивленно посмотрел на нее.
- Вы сказали, что готовы подтвердить невиновность Тельмана перед всеми?
- Конечно.
- Так вот, этого мало. Нужно, чтобы обвинительное заключение стало известно миру, а это-то и нелегко.
- Нелегко? Это просто невозможно!
- Почему?
- Экземпляр обвиняемого находится в тюремном сейфе. Тельман получает его на два-три часа в день... Можно попытаться снять копию, но для мировой общественности нужен аутентичный экземпляр. Нацистам ведь ничего не стоит отказаться и заменить один обвинительный акт другим, что лишь отсрочит процесс, не более...
- Вы не можете поподробнее рассказать об этом акте?
- Пожалуйста. Я сделал кое-какие выписки, и, хотя это запрещено, они у меня в портфеле... Простите, я оставлю вас на минуту.
Он принес большой, крокодиловой кожи портфель с серебряной монограммой - типичный портфель преуспевающего адвоката с солидной практикой.
- Вот, - он быстро нашел нужные листки. - Ваш муж обвиняется по статье восемьдесят второй уголовного кодекса в измене и подготовке вооруженного восстания, в устных и письменных призывах к насильственной отмене веймарской конституции.
- Веймарской?
- Да. Такова ирония положения... На первых страницах дается общая характеристика обвиняемого. С третьей по восьмую страницу говорится - вам это, конечно, хорошо известно, - что Тельман принимал активное участие в профсоюзной и политической деятельности. Здесь написано, что с семнадцати лет. Это верно?
- Верно.
- Далее сказано, что он в течение многих лет был социал-демократом, потом стал коммунистом, руководил восстанием в Гамбурге и так далее... С 1925 года - председатель КПГ... Между прочим, любопытный момент. На пятой странице ему инкриминируется, что уже во время войны, цитирую: "...он не только никогда не забывал и не пренебрегал своими обязанностями революционера, но, напротив, вел неутомимую пропаганду против войны". Это, на мой взгляд, не очень патриотично, более того, преступно для немецкого солдата - я сам фронтовик, фрау Тельман, и имею право так говорить, - но речь-то ведь идет о событиях двадцатилетней давности! Таким образом, все сроки погашения давным-давно прошли... С 1918 по 1920 годы он участвовал в революционных боях. С 1924 года и вплоть до ареста был депутатом рейхстага и видным коммунистическим функционером. Далее я отметил примечательный абзац, в котором следователь, по-моему, изрядно напутал. Ваш муж обвиняется здесь в измене отечеству, которая выражалась в том, что он в октябре 1932 года приехал в Париж и там выступил против Версальского договора, вооружений, немецкого милитаризма и его захватнических устремлений. Версальский договор здесь явно неуместен... Но пойдем дальше. Страницы тринадцатая и четырнадцатая содержат убийственное для следствия признание. Там говорится, что судебный следователь обратился с просьбой к тайной полиции предоставить ему обвинительный материал вместе с директивными - так и сказано "директивными" - указаниями. Это ни в какие ворота не лезет! Шито белыми нитками! И таких мест в акте предостаточно. Вот хотя бы страница девятнадцатая: "Большая часть документов обнаружена 15 ноября 1933 года в бывшем Доме Карла Либкнехта... Причина, по которой документы не были представлены раньше, состоит в том, что они хранились в потаенных местах, лишь случайно открытых..." Да что они - на детей рассчитывают?
- Вы все дело переписали?
- Нет. К сожалению, только первые пятьдесят страниц. Да и то это лишь беглый конспект.
- Но уже ясно, что мировая общественность должна получить этот акт. Для нацистов это станет тяжелым ударом. Им труднее будет устроить судебную комедию и приговорить мужа к смерти.
- Но как это сделать? Я же говорю вам, что ему дают дело лишь на короткое время...
- А ваш экземпляр?
- Мой?.. Но ведь и я могу пользоваться им лишь в служебном порядке. Выносить материалы из здания не полагается...
- Вас обыскивают?
- Нет... Но даже если я и вынесу, предположим, обвинительный акт в портфеле, то как мне оправдаться потом в его исчезновении? Нет, это совершенно невозможно! За такое должностное преступление меня могут казнить.
- Понимаю, - она кивнула и поднялась с табуретки. - Надо что-то придумать... Я кое с кем посоветуюсь и приду к вам завтра, доктор Рёттер, или послезавтра. Я позвоню.
- Пожалуйста, фрау Тельман. Располагайте мной. Я всегда вам рад. Мы обязательно должны что-то придумать и спасти его от эшафота... Но похитить обвинительный акт - решительно нельзя. Немыслимо.
- До свидания, доктор Рёттер.
- Всего хорошего, фрау Тельман. Позвольте, я открою вам дверь.
Обитая черным дерматином дверь бесшумно закрылась. Роза постояла немного, сосредоточенно глядя под ноги на желтые и красные плитки, рассеянно скользнула взглядом по черным готическим буквам, глубоко врезанным в позеленевшую бронзу: "Д-р Фридрих Рёттер", и стала медленно спускаться.
Срочно нужно было повидаться с Гербертом. Но в условленный день он не явился, а телефон молчал.
Глава 34
БЕЛЬГИЙСКАЯ ГРАНИЦА
При переходе бельгийской границы Герберта задержала французская полиция. Его допрашивали низенький толстощекий инспектор сюрте женераль и какой-то тип в штатском, судя по выправке, офицер. Герберт решил, что он контрразведчик. Очевидно, французы принимали его за крупную международную птицу, если даже военная разведка проявила к нему интерес. Впрочем, все это были только догадки. Он мог, конечно, сказать им всю правду, точнее некоторую ее часть, но что это даст? Задание будет провалено, а его, подозрительного немецкого эмигранта, все равно вышлют из страны. Кроме того, он не был уверен, что обо всем этом не станет известно в гестапо. Правда, таким образом, исключалась. Поэтому Герберт назвался швейцарским гражданином Эрихом Шенауэром, благо у него были такие документы.
- Хорошо, - сказал инспектор с румяными щечками. - Мы передадим вас швейцарским пограничникам.
- Воля ваша, - пожал плечами Герберт. - Только зачем высылать в Швейцарию человека, которому надо в Бельгию? Это не слишком логично.
- Вот как? - удивился штатский из Второго бюро. - Не потому ли, мосье, что ваши документы - великолепная липа?
- Нет, мосье, совсем по другой причине.
- Он еще позволяет себе острить, - с некоторым даже одобрением заметил штатский.
- Стреляный, - уважительно отозвался инспектор. - Только мы и не таких раскалывали. На кого работаете?
- Преимущественно на себя, мосье, и на Швейцарскую конфедерацию, которая отбирает большой процент моих доходов. Налоги, знаете ли...
- Нам известно, что вы агент гестапо, - покусывая серебряный карандашик, сказал штатский. - Советую вам во всем сознаться. С каким заданием вы были посланы во Францию?
- Любой ценой перейти франко-бельгийскую границу.
- Пошути у меня, пошути! - радостно осклабился инспектор, потирая красные волосатые руки. - Мы тоже сейчас пошутим с тобой. - Он недвусмысленно сжал кулаки.
- Что у него в портфеле? - спросил штатский.
- Доллары, франки, рейхсмарки. Всего на сумму десять тысяч франков.
- Фальшивые?
- Я бы не сказал, - ухмыльнулся инспектор.
- Это становится смешно, мосье, - Герберт махнул рукой, изобразив при этом крайнюю усталость. - Если вы хотите остаться при своем мнении, к чему тогда утомительный допрос? Если же вам интересна моя скромная особа, то, ради бога, поверьте мне. Я же готов вам все рассказать. Спрашивайте, мосье!
- У вас немецкий акцент, - констатировал штатский.
- Без сомнения, - с готовностью ответил Герберт. - Я швейцарец.
- Из Цюриха? - ехидно спросил инспектор.
- Из Цюриха.
- Но акцент у вас явно берлинский, - не отставал штатский. - Вы бывали в Берлине? - он отложил карандашик и, раскрыв какую-то папку, уткнулся в нее.
- Неоднократно! - ответил Герберт и подивился тому, насколько все же однообразны полицейские штучки.
- И были бы, наверное, не прочь попасть опять? Как вы посмотрите, если мы передадим вас немецким пограничникам? - коротышка инспектор явно не терял жизнерадостности.
- Я уже сказал вам, мосье, что предпочитаю все же бельгийских. У меня в Брюсселе дела.
- Не волнуйтесь, - подмигнул ему инспектор. - Немцам мы вас не передадим. Нам не желательно, чтобы вы ржали у себя в Берлине над дуростью французской полиции.
- Что вы, комиссар, у меня самое высокое мнение о сюрте женераль!
- Откуда вы прибыли во Францию?
- Из Швейцарии. В моем паспорте есть пометка.
- Где получали визу?
- У французского консула в Люцерне.
- Его фамилия? - включился в допрос штатский, медленно поднимая глаза от папки.
- Понятия не имею.
- Кого вы знаете во Франции?
- Очень многих.
- Фамилии?
- Все?
- Не валяй дурака. Все! - перебил его инспектор. - Кто может подтвердить, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь?
- Мосье Виктор Леблен, нотариус. Его адрес: Париж, улица Клиши, 29.
Герберт был готов к подобному вопросу. Мосье Леблен и существовал именно на такой крайний случай. Однако теперь, когда вопрос был задан и оба полицейских буквально впились в Герберта глазами, он помедлил и сделал вид, что раздумывает. - Я бы мог назвать вам и других столь же уважаемых лиц, но боюсь, что это может повредить моей репутации. Все-таки я солидный коммерсант. - Он улыбнулся и довольно нахально подмигнул инспектору.
- А вы, часом, не контрабандист? - спросил тот, схватывая все на лету.
- Эх, мосье. Все это, как сказал бессмертный Шекспир, слова, слова, слова... С чем вы меня взяли? С жалкой пачкой франков в портфеле? И уже фальшивомонетчик, контрабандист! Нет, я слишком люблю прекрасную Францию, чтобы поверить в вашу искренность. Ведь вы шутите надо мной, мосье? Не так ли?
- Птицу видно по полету! - вновь восхитился инспектор. - Стреляный!
- Доллары. Рейхсмарки, - уточнил штатский.
- Подлинные доллары и подлинные марки, - возразил Герберт.
- Предположим, - уступил штатский и вдруг зевнул.
- Это свободно конвертируемая валюта, - как бы вскользь заметил Герберт.
- Для чего вам столько наличных денег?
- Мелкие дорожные расходы, - пренебрежительно махнул рукой Герберт. Терпеть не могу аккредитивов.
- На вашем пиджаке ярлыки брюссельского портного. Вы уже бывали в Бельгии? - штатский совсем раззевался. Он даже рот рукой прикрыл.
На этом-то я и погорю, похолодел Герберт, лихорадочно придумывая подходящий ответ. Старая система дала течь.
Старая система действительно дала течь. Готовясь к переходу границы, Герберт, как правило, надевал одежду, изготовленную в той стране, куда стремился попасть. Если, конечно, у него были там сменные комплекты. Вот и теперь он собирался по приезде в Брюссель забрать в камере хранения портфель с потрепанным барахлом голландского моряка, чтобы переодеться уже в порту. Но сейчас у системы вскрылись ускользнувшие от него, но тем не менее смертельные слабости. Сейчас опережение событий, весьма уместное при успешном переходе границы, грозило ему провалом.
- Что же вы не отвечаете? - штатский, наконец, перестал зевать.
- Стараюсь не мешать вам скучать, - учтиво и чуть-чуть нагло улыбнулся Герберт. - Если Французской Республике будет угодно послать запрос по поводу Эриха Шенауэра в Брюссель, то, возможно, в ответе на него будет сказано, что оный Шенауэр больше бельгиец, чем швейцарец. Что вам от меня нужно, наконец? - он проявил явное раздражение. - Я дал вам адрес для справок в Париже, могу дать аналогичные адреса в Лионе, Марселе, Бордо или Перпиньяне. - Он остановился, потому что явно хватил через край. - Если же вас больше интересуют ярлыки на моем пиджаке или метки на кальсонах, то к вашим услугам самые именитые граждане Брюсселя и Льежа. Можете справиться обо мне в Швейцарии. Чего вы хотите, наконец?
- Швейцарское посольство о вас знает?
- Не думаю. Я не обращался в посольство. Не ожидал, простите, что мне это может понадобиться. Но как швейцарский гражданин я даже настаиваю теперь на встрече с консулом. Могу ли я сказать ему, в чем меня обвиняют?
- Благородное негодование разыгрывает, - инспектор сморщил нос и, хитро поблескивая черными маслянистыми глазками, спросил: - Немцы тоже могут дать вам блестящие аттестации?
- Не ручаюсь, - покачал головой Герберт. - Там, знаете ли, все с ума посходили. Нормальному человеку, вольнолюбивому европейцу стало трудненько... Но, я вижу, у вас начинается та же болезнь.
- Вы про что это? - брезгливо осведомился штатский.
- Про наше с вами приятное времяпрепровождение. Никогда, знаете ли, не встречал затруднений со стороны полиции.
- Глядя на вас, я бы этого не сказал, - усмехнулся инспектор. - У вас все задатки международного афериста.
- В самом деле? - Герберт выказал преувеличенное удивление. - Вот уж не думал. Ну и глаз у вас, инспектор: что ни выстрел, то наповал! Сначала шпион, теперь - аферист. - Он уже успокоился по поводу этих проклятых брюссельских меток. Допрос шел теперь по нужной колее. На их запрос из Парижа ответят, что мосье Шенауэр, хотя и замешан в биржевых спекуляциях и хорошо известен в игорных домах, является личностью вполне благонадежной. И этим он будет обязан королю рулетки!
Какой неожиданный поворот, подумал Герберт. Как нельзя зарекаться и с тупым видом твердить избитые истины, годные только для благонравных буржуйских сынков.
- Ладно, Шенауэр! - комиссар раскурил остывший с краю пепельницы огрызок сигары. - Будь спокоен, мы все проверим. И плохо тебе будет, если ты соврал. Ой, плохо...
Тип в штатском только шмыгнул носом и молча вышел из комнаты.
- Скажите, комиссар, - осведомился Герберт. - У вас обычно кормят арестованных?
- Вам принесут обед, я распоряжусь. Если хотите, можете заказать что-нибудь в ресторане, разумеется за свой счет.
- Могу я рассчитывать на мои деньги?
- Разумеется. Мы оплатим ваши расходы из конфискованной суммы.
- Конфискованной?
- Подпавшей под арест, - поправился комиссар. - Играете на нашем демократизме? В Германии, небось, с вами так бы не церемонились.
- Конечно. Именно по этой причине я и порвал всякие связи с Германией. Этот их фюрер мне не очень-то симпатичен, комиссар... А что за кухня в вашем ресторане?
- Вполне приличная. Сегодня у них заяц с краснокочанной капустой и матлот из угрей.
- А вина?
- Рекомендую взять божоле.
- Обязательно спрошу полбутылки. Не согласитесь ли отобедать вместе?
- Нет. Благодарю вас.
- А после окончательного выяснения моей личности и полного восстановления невиновности?
- Там видно будет, - и он вызвал двух жандармов - отвести Герберта обратно в караулку.
- Закуривайте, мосье Шенауэр, - предложил на прощание комиссар и протянул Герберту золотистую полированную сигаретницу.
- А, отпечатки пальцев! - лениво потянулся Герберт. - Это можно. - И добросовестно прижал пятерню к металлическому зеркалу.
"Вот я и засветился!" - подумал он.
Глава 35
СОВЕЩАНИЕ В МИНИСТЕРСТВЕ ЮСТИЦИИ
Секретное совещание о подготовке показательного процесса над транспортным рабочим и бывшим депутатом рейхстага от запрещенной ныне Коммунистической партии Эрнстом Тельманом близилось к концу. На заключительном заседании, состоявшемся в конференц-зале министерства юстиции, председательствовал министериаль-директор Кроне.
К р о н е: А сейчас, господа, я считаю целесообразным выслушать компетентное мнение представителя прокуратуры. Мы должны отдавать себе полный отчет в реальных возможностях того или иного государственного института. Отбросив в сторону эмоции, которые могут лишь повредить делу, нам надлежит установить истинную картину того, что происходит и, главное, может произойти. Как показал обмен мнениями, нам вряд ли удастся прийти к единогласию. Но это, полагаю, отнюдь не обязательно. Конечные выводы будут делать лица, наделенные большей властью и, следовательно, обладающие большим кругозором. Нашу же задачу я вижу в том, чтобы дать всестороннее освещение проблемы и, быть может, выработать некоторые рекомендации. Все это, надеюсь, облегчит принятие ответственного решения. Прошу вас, господин доктор Бриннер, ознакомить участников совещания с юридическим аспектом вопроса.
Б р и н н е р: Господин министериаль-директор, господа! Я уже имел честь сообщить вам, что следствие по делу Тельмана было закончено еще 28 декабря 1934 года. С обвинительным актом вы знакомы, поэтому я ограничусь комментариями о возможном исходе процесса. Как вам известно, господа, Тельману инкриминируются преступления, предусмотренные параграфами 83, 85, 73 имперского свода законов. Максимальное наказание по этим статьям не превышает пятнадцати лет тюремного заключения. И это наилучший исход. Мы не можем не учитывать, что защита противопоставит требованию прокурора свои контрдоводы. Таким образом, вполне вероятно, что Тельман отделается лишь несколькими годами лишения свободы. Если учесть еще и зачет предварительного заключения, то воспитательная и пропагандистская сила такого приговора будет равна нулю. Я представляю себе момент, когда судья объявляет приговор, из которого явствует, что государственному преступнику Тельману остается провести в тюрьме еще каких-нибудь пять-семь лет, после чего он выйдет на свободу... Я разделяю ваше возмущение, господа, такой приговор был бы равнозначен победе Тельмана. Но я вынужден заявить с этой высокой трибуны, что применить смертную казнь или же пожизненное заключение в данном случае юридически невозможно. Улики, которыми располагает обвинение, заключаются преимущественно в печатных статьях и стенографических дубликатах выступлений обвиняемого. Таковы факты, мы обязаны смотреть им в глаза. Какие будут вопросы, господа?
З и б е р т (от государственной тайной полиции): В какие сроки может быть проведен процесс?
Б р и н н е р: Процесс можно начать через восемь недель после передачи обвинительного заключения в народный суд. Слушание дела вряд ли займет более двух недель.
З и б е р т: Итого, будем считать, три месяца... Как это отразится на международной обстановке, которая к тому времени сложится?
К р о н е: Как вы полагаете, доктор Гизевиус?
Г и з е в и у с (от министерства внутренних дел): Я внимательно выслушал все мнения, господа, и постепенно пришел к заключению, что от процесса следует отказаться. Особенно убедило меня в этом лаконичное и четкое выступление коллеги Бриннера. Прокуратура проделала титаническую работу и ждет естественного ее завершения. Но что это нам обещает? Вы сами слышали, господа: несколько лет заключения. Озабоченность штурмбанфюрера Зиберта совершенно оправданна. Пять лет тюрьмы для Тельмана не окупят весьма реальных осложнений внешнеполитического и внутреннего характера. На суде вряд ли удастся вскрыть во всей их отвратительной полноте факты подрывной деятельности коммунистов. Более того, может поколебаться мнение о коммунистической опасности, если даже коммунистический лидер отделается пятнадцатью годами. С действительной опасностью разве борются столь либеральными методами? Левые зарубежные круги, безусловно, используют суд для антигерманской пропаганды. Процесс вызовет недовольство не только за рубежом, но и внутри страны, где Тельман еще достаточно популярен среди части рабочих.
З и б е р т: Среди ничтожной части!
Г и з е в и у с: Согласен: среди незначительной части. Но мягкий приговор, я уверен, эту незначительную часть увеличит. Люди будут недоумевать: "Неужели это все, что инкриминируется председателю КПГ?"
З и б е р т: Это говорит не о том, что не нужен процесс, а лишь о том, что непедагогичен мягкий приговор.
Г и з е в и у с: Позволю себе не согласиться с господином Зибертом. Смертный приговор был бы здесь совершенно неуместен. Коммунисты только и ждут, чтобы зачислить своего лидера в разряд мучеников. Мученики опасны, господа. Избавьте нас от страстей по Тельману! С точки зрения министерства внутренних дел, существуют иные, более приемлемые возможности обезвредить Тельмана. Если называть вещи своими именами, то я могу сказать, что нам не следует подыгрывать противнику. Даже наши враги за границей понимают, что Новая Германия не может позволить себе освободить лидера коммунистов. Смею уверить вас, господа, от нас этого и не ждут. Не будем же дарить им этот процесс в качестве пасхального гостинца.
К р о н е: Что думает по этому поводу министерство пропаганды?
Б а й д е (от министерства пропаганды): Вопрос о Тельмане - сложный вопрос. Это дело первостатейной государственной важности. Министериаль-директор Кроне прав, говоря, что мы должны лишь облегчить принятие решения на более высоком уровне. Для вас, господа, не секрет, что окончательное решение примет сам фюрер. Что касается меня, то я целиком согласен с господином Бриннером.
Х е л л е р (от государственной тайной полиции): Я разделяю мнение господина Гизевиуса. За границей проявляют слишком большой интерес ко всему, что касается лидера КПГ. Процесс над ним только даст лишний повод еврейско-марксистской пропаганде развернуть очередную ожесточенную кампанию против нас. Если юристы не могут обещать нам благоприятное для дела национал-срциализма решение, то мы просто обязаны изыскать другие методы обезвредить Тельмана.
З и б е р т: Было бы целесообразно передать Тельмана в одно из воспитательных учреждений СС.
Б а й д е: Мнение это ваше личное, штурмбанфюрер, или же всей тайной полиции? Что думает штандартенфюрер Хеллер?
Х е л л е р: Это можно было бы рассмотреть, как один из методов, о которых я говорил.
К р о н е: Какие будут предложения, господа?
Т а у б е р (от министерства пропаганды): Я стою за немедленное проведение процесса.
Д и в е р г е (от министерства иностранных дел): Я тоже. Затягивание только сыграло бы на руку врагам рейха.
К р о н е: Если я вас правильно понял, господин Диверге, то министерство иностранных дел считает, что отсрочка процесса больше вредит внешнеполитическим интересам страны, чем его проведение?
Д и в е р г е: Да, я так считаю.
Ф о н Б ю л о в-Ш в а н т е (министерство иностранных дел): Поймите, господа, бесконечное откладывание процесса дает возможность крупным иностранным юристам и авторитетным органам печати, с которыми мы не можем не считаться, лишний раз выступить против нас. Но надо подумать и о том, что этот процесс нам даст. Дело Тельмана, мне кажется, следует разобрать без особого шума. Доктор Бриннер говорил здесь о возможных демаршах защиты. Это обязательно?
Г р у б е р (от прокуратуры): С защитой нами была проведена определенная работа. Строго конфиденциально могу сообщить, что официальному защитнику Рёттеру было даже дано поручение выяснить, как будет реагировать Тельман, если в ходе процесса представители защиты, так сказать, отойдут от привычных функций.
З и б е р т: Вот это мы должны приветствовать.
Г р у б е р: К сожалению, в условиях открытой судебной процедуры подобные мероприятия весьма затруднены, но мы делаем все возможное, чтобы направить процесс в единственно необходимое русло.
З и б е р т: Стоит ли игра свеч, если прокурор не может потребовать свыше пятнадцати лет.
Ф о н Б ю л о в-Ш в а н т е: Картина ясна, господа. Процесс обещает нам массу неприятных осложнений. Нужно учесть еще, что, если из-за границы будут приглашены свидетели обвинения, придется дать слово и свидетелям защиты. В итоге нам придется столкнуться с чудовищным разбуханием горы судебных материалов, как это случилось на процессе о поджоге рейхстага. Беглое знакомство с обвинительным актом убеждает меня в том, что вновь повторяется старая ошибка. Свидетели - самое слабое место в следственных материалах. Все эти соображения, господа, вынуждают меня присоединиться к тем из вас, кто стоит за разработку иных, внепроцессуальных мер пресечения. Но они должны последовать немедленно, эти меры, если мы не хотим умножить тот ущерб, который ежедневно наносит нам враждебная пропаганда.
К р о н е: По этому вопросу я попрошу выступить личного представителя группенфюрера Гейдриха господина Эрхардта.
Э р х а р д т (от секретной службы): Я с интересом выслушал здесь мнение представителя министерства пропаганды. Не скрою, оно несказанно удивило меня. Не далее как вчера я имел честь присутствовать на одном специальном мероприятии, где, в числе других вождей нации, выступал и министр пропаганды рейхслейтер Геббельс. Он сказал, в частности, что считает процесс против Тельмана в данный момент неуместным. Относительно же обвинительного акта рейхслейтер заявил, что документ не обладает пропагандистской ценностью. И это в то время, господа, когда враги обрушивают на нас потоки враждебной пропаганды. Разрешите кратко охарактеризовать положение. Только за последние шесть недель в Берлин прибыли из-за границы одиннадцать делегаций. Они требуют немедленного освобождения Тельмана. Протесты против затягивания процесса поступают ежедневно. В развязанную коммунистами кампанию втянуты сотни тысяч рабочих, ученые, юристы, пацифистские круги. Наши дипломатические представительства завалены петициями. В адрес заключенного Тельмана прибывают и прибывают пачки писем, телеграмм, продуктовых посылок. Эта пропагандистская волна достигла особой силы, когда в иностранной печати появились ложные измышления о том, что Тельмана якобы подвергали пыткам.
Б а й д е: Нужно привлечь к суду газету, которая первой напечатала эту наглую ложь.
Э р х а р д т: Это едва ли возможно. Слух о "страшных гестаповских пытках" пустил сам Тельман. К нему допустили рабочую делегацию из Саарской области. На вопрос о том, как он себя чувствует, Тельман выкрикнул: "Меня избивали!" Когда же охрана, надо прямо сказать, не совсем ловко попыталась замять инцидент, Тельман стал кричать еще громче и застучал кулаками по решетке: "Да, да, они меня избивали и будут избивать!" Можно лишь сожалеть, что даже солидные агентства прессы подхватили эту заведомую ложь. Как видите, господа, наши враги не брезгают ничем. Мне думается, вам будет небезынтересно ознакомиться с некоторыми высказываниями враждебной печати. Они помогут вам представить себе, как будет встречен за границей и сам процесс. Вот хотя бы выдержка из английской "Ньюс кроникл": "Неслыханным фактом в деле Тельмана является не только длительное тюремное заключение без судебного приговора, но и низкопробная, наглая ложь, с помощью которой пытаются оправдать эту несправедливость..." Я пропускаю отвратительный выпад в адрес нашего фюрера и читаю дальше: "...знают наперед: за судебным разбирательством дела Тельмана на всех его стадиях весь мир будет следить с величайшим интересом и огромным вниманием. Ибо перед глазами всего человечества не только Тельман будет находиться перед судом".
И это, господа, "Ньюс кроникл", газета, далекая от коммунизма! Но в своей злобной ненависти к национал-социалистской революции плутократы смыкаются с красными. К сожалению, эта статья довольно точно выражает общественное мнение за рубежом, дезориентированное мнение слепых или же оглупленных людей. Так дальше продолжаться не может. Пора положить конец всему этому шуму. Довольно гнусных инсинуаций, хватит драматизировать положение и раздувать непомерно жалкую фигурку того, кто ныне является всего лишь политическим трупом. Я согласен, господа, с прозвучавшими сегодня требованиями положить всему этому конец. И если процесс над Тельманом не принесет нам ничего, кроме вреда, остается только одно: испробовать другие меры. Наиболее конкретно их сформулировал штурмбанфюрер Зиберт. Почему бы нашим доблестным СС и не прийти в трудную минуту на помощь правосудию?.. У меня все.
К р о н е: Благодарю вас, господин Эрхардт. Мы, безусловно, учтем ваше пожелание при разработке итогового документа. В заключение хочу поблагодарить вас всех, господа, за творческий и конструктивный подход. Напоминаю, что все здесь сказанное не подлежит разглашению. Особо обращаю ваше внимание на обвинительный акт. Здесь следует соблюдать строжайшую секретность. Появление во враждебной печати каких-либо сведений о нем могло бы серьезно повредить проведению процесса, а в случае отмены последнего, и престижу Новой Германии. Еще раз благодарю вас, господа. Завтра, когда будут готовы стенограммы, нам надлежит встретиться снова.
Глава 36
ПОДГОТОВКА ПОБЕГА
Когда Макс вышел из подземки, повалил снег. Небо сразу потемнело. Бело-сизый налет тронул голые ветки деревьев, тротуары и провода. Черные, запорошенные снегом фигуры брели мимо освещенных витрин, печатая оттиски рифленых подошв. Но липучий снег неутомимо замазывал их. Вскоре все оттенки исчезли, очертания расплылись, и пешеходы убеленного города под слепым небом растворились в косо летящем снеге, подобно тому как исчезла в нем неподвижная торговка горячими сосисками и булочками. Но тут зажглись мутные фонари, и Курфюрстендамм совершенно переменилась. Снежинки неистово обрушились на огонь, словно стаи ночных бабочек, а фигуры людей обозначились, как на негативе.
И первый, кого Макс увидел в этой проявленной толпе, был Шу-Бой.
- Привет, старый бродяга! - Макс протянул ему обе руки.
Шу-Бой остановился, прищурился, но тут же радостно заулыбался и стащил с руки перчатку.
- Как хорошо, что ты жив! - тихо сказал он, и они зашагали рядом.
- Я слышал, что тебя освободили, - сказал Макс. - Но никак не ожидал увидеть тебя здесь. Ты же вроде уехал куда-то?
- Уехал! - усмехнулся Шу-Бой.
Выйдя из лагеря, он действительно уехал в Варнемюнде. Так уходит от облавы подраненный волк, чтобы в дальнем лесу зализать свои раны и собраться с силами. И в глазах его окровавленный снег, на котором корчатся и судорожно вытягивают лапы его собратья... Вместе с ним эсэсовцы схватили в редакции на Шнеллингщтрассе Андриена Туреля и Генри Эрлангера. Но Турель был швейцарский гражданин, и его выпустили, а он с Генри так и остался в подвале "дикого" концлагеря на окраине Берлина. Очнувшись, он увидел, что лежит на черно-красно-золотых знаменах республики. Символика! Кладбищенский юмор СС... Потом их вывели во двор и прогнали сквозь строй. Били плетьми, в которые был вделан свинец. Его трижды провели этим живым коридором. И когда, ослепленного и окровавленного, его бросили на асфальт, он встал на четвереньки, выпрямился и, шатаясь, побрел назад, чтобы самому еще раз пройти через это. Что он хотел доказать этим? И кому?.. А хрупкий Генри не выдержал. Он умер, не приходя в сознание...
- Ты чего? - осторожно спросил Макс.
- Так... Кое-что вспомнилось. Как тебе удалось уцелеть?
- Ушел, - усмехнулся Макс.
- И как?
- Как видишь. Хожу по городу. Расскажи мне про себя. Я же совсем потерял тебя из виду. Чем ты жил эти годы?
- Я все тот же.
- В этом я и не сомневался... А внешне ты здорово изменился.
- Вся морда в рубцах, ухо оторвано... Красота! - усмехнулся Шу-Бой.
- Не беда. Зато тебя труднее будет узнать.
- Ты же узнал.
- Я узнал.
- Мне трудно жить. - Шу-Бой сунул руки в карманы пальто и чуть сгорбился. - Тошно. Но я жду. Свою ненависть я положил на лед... Хорошо, что встретил тебя. Я и стремился в Берлин только затем, чтобы найти своих. Но это оказалось не так просто.
- Понимаю. Где ты теперь обитаешь?
- В одной конторе на Николазее... Мне нужно было немножко отлежаться, прийти в себя. И знаешь, что я надумал? Где решил найти спокойный угол? В военном ведомстве! Лучшего места в сегодняшней Германии не сыскать! По крайней мере там меньше соглядатаев, чем где бы то ни было.
- Боюсь, что ты заблуждаешься.
- Во всяком случае, они не так наглы.
- Это может быть. Послушай, ты сознательно не называешь меня по имени?
- Сознательно. - Шу-Бой придержал Макса за локоть. - Я готовлюсь с того самого дня, как на моих руках умер Генри.
- Можешь звать меня Максом.
- Хорошо. Я пока не делаю ничего такого, что требовало бы конспирации. И вообще, не с моими особыми приметами жить под чужим именем. У меня другой план... Мне кажется, нужно забраться в недра системы и скрытно действовать изнутри.
- Куда же тебе удалось пробраться?
- Я подался в авиацию, под крыло к Герингу.
- Ого!
- Но не думай, что все шло гладко.
- Гладко ничего не бывает.
- Примерно год я учился на морского разведчика в летной школе в Варнемюнде. Там было очень трудно и одиноко. Камрады частенько устраивали мне веселую жизнь. Начальство тоже не больно-то жаловало. Я не удивился, когда меня провалили на выпускных экзаменах по высшему пилотажу. Но после "дикого" концлагеря все это солома. Я решил подобраться с другой стороны, благо в моей почтенной семье позаботились обучить меня пяти иностранным языкам. Русский я выучил сам. Меня взяли переводчиком в люфтваффе, но лишь в заштатное подразделение в Шлезвиге. Что и говорить, анкета у меня не из лучших...
- Там ты и торчишь до сих пор?
- Нет. В последнее время бурно пошел на повышение.
- Оценили в тебе полиглота?
- Держи карман шире. В нашем милом отечестве все строится только на личных связях. Помогли высокопоставленные родственники, - криво улыбнулся Шу-Бой.
- И это неплохо. - Макс хлопнул его по плечу. - Дай бог им здоровья, все-таки они тебя однажды вырвали из лап СС.
- Дважды.
- Что?! Тебя разве еще раз сцапали? Этого я не знал.
- Да. Не успели освободить, как тут же взяли опять. Но ничего, как-то уладилось...
- Досталось тебе... Ну, рассказывай же! Прости, что перебил.
- На этот раз мне помогли связи жены.
- Ты женат?!
- Да. И моим брачным свидетелем был Герман Геринг.
Макс присвистнул и покачал головой.
- Как тебе удалось?
- Совершенно случайно, - смущенно вздохнул Шу-Бой. - Мы с тобой дружим с юности, и, поверь мне, все сложилось, как говорят, по воле судьбы... Прошлым летом я познакомился с Либс...
- Либс? Кто это?
- Либертас Хаас-Хейе. Ныне Либертас Шульце-Бойзен. Она журналистка и пишет отличные стихи. Кроме того, она внучка князя Филиппа цу Ойленбург унд Хертефельд...
- Я всегда восхищался тобой. Ты удивительный человек!
- Ничего ты не понимаешь, - отмахнулся Шу-Бой. - Я узнал, что Либс княжеская внучка, когда мы уже твердо решили пожениться. Вот так! Она смертной ненавистью ненавидит нацизм и... Одним словом, можешь мне поверить, это настоящий товарищ. Между прочим, ее отец заведовал раньше той самой школой прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе, где Геринг оборудовал теперь камеру пыток. Можешь представить себе, как это способствовало симпатиям профессора Хаас-Хейе к режиму.
- Знакомство с Герингом на этой почве? - улыбнулся Макс.
- Нет, - Шу-Бой рассмеялся. - Профессор никакого отношения к Герингу не имеет. Зато его хорошо знает мать Либс, графиня Тора. Она давно в разводе и живет в княжеском имении в Либенберге, что по соседству с геринговским Каринхалль. Поэтому Геринг частенько наезжает в Либенберг послушать ее пение.
- Сложная цепь.
- Конечно. Но это не помешало ей сработать. По протекции Геринга меня зачислили в группу заграничной прессы рейхсминистерства гражданской авиации. Пост хотя и невысокий, но перспективный. Мы занимаемся вражескими ВВС.
- Любопытно. И кто же потенциальный противник?
- Польша, Англия, Россия, Франция... Весь мир. Война неминуема, и, знаешь, чем скорее, тем лучше. Это будет крах режима, не сомневаюсь. Мы идем к катастрофе.
- Слушай, Шу-Бой, я спрошу тебя прямо: что ты уже сделал? Ведь я тебя знаю, не такой ты парень, чтобы сидеть сложа руки!
- Что я сделал? Проявил невиданное рвение по службе. Записался на курсы офицеров запаса. По вечерам зубрю военную и политическую литературу.
- Один?
- Нет, со мной Либс. Зайди к нам как-нибудь.
- Охотно. Куда и когда?
- Вайцштрассе, 2. В следующую среду вечерком... Возможно, будет еще кое-кто.
- Так я и подумал. До встречи.
Они расстались на перекрестке. Макс прибавил шагу, чтобы не опоздать на встречу с Гербертом. Связной наконец-то прибыл в Берлин, ровно на одиннадцать суток позже контрольного срока. Его уже перестали ждать и три дня назад уведомили парижский центр.
Встреча с Шу-Боем его очень обрадовала. Макс понял, что старый друг затевает большое дело. Надо обязательно доложить руководству о разговоре с Шу-Боем...
Сильный снегопад мешал вовремя заметить слежку, но шпикам он тоже работу не облегчал. Поэтому Макс, вскочив в первый попавшийся автобус, проехал только две остановки и, не оглядываясь, поспешил затеряться в подворотнях. Теперь, если и была слежка, он наверняка оторвался.
У зеленной лавки на Гогенцоллерндамм он огляделся. Улица казалась пустынной. Снег залеплял покачивающиеся на ветру фонари. Макс подумал, что в Берлине давно не было такого снегопада. Перейдя на другую сторону улицы, он остановился у мрачного пятиэтажного дома и посмотрел вверх. Глаза слепило, и он никак не мог разглядеть, открыта ли форточка в крайнем верхнем окне. Он приставил к глазам руки на манер бинокля, но мокрые холодные хлопья по-прежнему часто и косо летели вниз, мешая видеть.
"Вот на таких-то мелочах и заваливаются, - подумал Макс. - Как все надо тысячу раз продумывать".
Он вошел в подъезд, отряхнул снег и начал медленно подниматься, задерживаясь почти на каждой ступеньке. Все было-тихо. Из какой-то квартиры аппетитно пахло ванилью: видимо, пекли праздничный пирог.
Герберт уже ожидал его. Они бросились друг к другу, молча обнялись и постояли так с минуту.
- Смотри, как с меня натекло, - покачал головой Макс, разглядывая мокрые следы на полу.
- Ерунда, чего там... - махнул рукой Герберт. - Проходи в комнату. Хочешь кофе?
- А чего-нибудь выпить найдется?
- Ром.
- Вот и отлично, гони ром... Ну, что там у тебя приключилось?
- Засветился я, Макс, вот в чем дело.
- Где?
- На бельгийской границе... Пойдем со мной на кухню. Пока сварится кофе, я тебе все расскажу.
Герберт зажег газ, поставил кофейник и, пока он закипал, коротко поведал, что случилось с ним на границе.
- Конечно, вся эта липовая проверка их ни в коей мере не удовлетворила, - сказал он, наполняя чашки. - Но они, видимо, поняли, что я не тот, за кем стоит охотиться. Кто их знает, может, они и в самом деле ловили гестаповского агента? Одним словом, не знаю... Ну, отвели меня на границу и передали бельгийцам, а те, видимо, почуяли, что тут не совсем чисто, и уперлись. Не хотят пропустить, и все. Хоть плачь! Требуют визу. Это у швейцарского-то гражданина, путешествующего по Франции. Я, конечно, мог бы заупрямиться, потребовать консула и все такое... - он грустно улыбнулся. - Но, сам понимаешь, не в моих это было интересах. Махнул я на все рукой и решил: пусть делают со мной что хотят. Ночью они отвели меня подальше от контрольно-пропускного пункта и велели идти назад во Францию. Ну, я и перебежал назад. Дело нехитрое. Переждал некоторое время, пока все успокоится, и тихонько подался опять в Бельгию, но не тут-то было. Они меня ждали. Видимо, эти сволочи привыкли издеваться над беспаспортными немецкими беженцами, которых гоняют по всей Европе... Да, в общем, сцапали меня бельгийцы и тут же поставили ультиматум: либо два месяца тюрьмы с последующей высылкой за нелегальный переход границы, либо я снова немедленно уберусь обратно. Я выбрал Францию, хотя после конфликта с сюрте меня там ничего хорошего не ждало... Одним словом, в Бельгию я попал только на четвертые сутки. Поскольку моя репутация уже была несколько подмочена, пришлось и там затаиться денька на два, чтобы не влопаться еще раз. А потом все пошло, как в кино. У голландцев забастовка. Не желают портовики грузить идущие в Германию суда - и баста. "Свободу Тельману!" Представляешь себе ситуацию? Не станешь же кричать с бочки: "Братцы! Я курьер товарища Тельмана! Загрузите только для одного меня "Принца Оранского", мне на нем в Гамбург надо". Я бы, конечно, мог, только гестапо меня бы так встретило в гамбургском порту, что не обрадуешься... Вот, собственно, и все мои злоключения... Самое печальное то, что я засветился.
- Да. Радоваться тут нечему. Не хватало в сюрте только твоей визитной карточки. Малейшее осложнение на французской границе - и ты окончательно влип. Придется переменить тебе штаб-квартиру. Будешь работать в пражском центре.
- Я еще не все тебе рассказал, Макс. - Герберт закурил, так и не притронувшись к своему кофе. - В Берлине у меня тоже вышла накладка. Боюсь, что провалилась квартира в Панкове.
- Не может быть?! Откуда ты знаешь? Ты же приехал только утром?
- Утром-то оно утром, но кашу заварил я давно. И тут, Макс, я кругом виноват. Только я один и никто больше. Помнишь, я сообщил вам о своей встрече с профессором Хорстом и просил собрать о нем сведения?
- Конечно. Они были самые благоприятные.
- Так вот, я опять случайно встретился с ним в гамбургском поезде и узнал, что за ним приходили. Вообще это долгая история, в которой нет ничего, кроме лирики. Не стану объясняться, почему да отчего, только я решил, вернувшись с задания, попросить тебя переправить его.
- Ты поселил его в Панкове?
- Да, на свой страх и риск.
- Почему никого не предупредил?
- Не успел. Просто не успел. К тому же я знал, что в эти несколько дней квартира никому не понадобится. Не думал же, что так задержусь.
- Собственно, квартира все равно никому не понадобилась. Что там произошло?
- Дав тебе знать, что приехал, я тут же поспешил в Панков. Было рано, и в окнах горел свет. Я сразу заметил, что верхнее окно освещено, и забеспокоился. С профессором мы твердо уговорились зажигать свет только при зашторенных окнах. Что же случилось? Академическая рассеянность или нечто похуже? Решил выяснить. Поднялся на верхнюю площадку, отпер на всякий случай дверь на чердак и приготовился ждать. Проторчал часа три, потом слышу: кто-то поднимается на наш этаж. Я перевесился через перила и смотрю.
- Рискованно.
- А что делать? Выяснить же необходимо! И ничем я особенно не рисковал. Дверь на чердак открыта, и, в случае чего, они бы меня не поймали. Зато я убедился, что квартира провалена. Какой-то тип в охотничьей шляпе с пучком оленьей шерсти и кожаном пальто постучал в нашу дверь. Три раза с небольшими промежутками. Видимо, стук условный. Ему сразу же открыли, и он вошел. Лиц я не разглядел, но все и так предельно ясно. Хотел было уже спускаться, как дверь открылась. Я опять свесился и увидел того, в шляпе, причем в лицо. Рыжий, лет сорока, на левой ноздре вишневая, точно кровью налитая бородавка... Не знаешь такого? На всякий случай спрашиваю. Не из наших ли?
- На ноздре бородавка? Нет, такого не знаю. И вообще, кроме Эрвина и нас с тобой, о Панкове никто не знает. Так-то...
- Понятно. Да я и не надеялся на чудо... Значит, все ясно. Я провалил Панков.
- Да... Квартиру жаль. Но это не самое страшное. Хуже всего, что тебя придется убрать с моста связи. А замену тебе найти нелегко.
- Я все понимаю, Макс. - Герберт развел руками. - Но будем смотреть истине в лицо.
- А что нам еще остается? Твой профессор видел тебя в Париже, для гестапо этого вполне достаточно. Не забудь, он знает тебя и, конечно, сумеет описать. Плюс к этому твой последний инцидент. - Макс прищелкнул в досаде пальцами. - Как ни крути, ничего не получится. Как заграничный курьер ты провален. Хорошо еще, что Политбюро в свое время приказало нам расширить каналы связи...
- Я знаю. Товарищ Вальтер и мне сказал, что мост следует укрепить.
- Конечно! Теперь, когда готовится партконференция в Брюсселе, бесперебойная связь с Тедди особенно нужна... Как ты думаешь, Эдвин справится?
- Не сомневаюсь! Я его еще поднатаскаю... Кроме того, в экстренных случаях можно же и меня послать. Не следует так уж преувеличивать...
- Преуменьшать тоже не следует. Но об этом мы еще поговорим. Теперь давай займемся операцией. Что сказал Центр? У нас все готово.
- План в принципе одобрен. Сейчас я тебе все изложу. Меня возьмешь, Макс?
- Ни в коем случае. Ты был и остаешься курьером Тедди. Он тебя знает, и в тюрьме тебя тоже хорошо знают... Выводы делай сам. Кроме того, у тебя налажена связь с Марией. Это очень важно. Одним словом, по-прежнему будешь связным между нами и Тедди, но на внутренних линиях... А за Панков мы с тебя еще спросим.
- Понимаю, Макс.
- Давай теперь о деле. Конспиративная квартира в Польше готова?
- Да. Пражский центр все обеспечил. Москва тоже предупреждена. Димитров в курсе всех наших действий.
- День?
- Назначаете вы.
- Прекрасно. У нас тоже все пока идет по плану. Машины, эсэсовские мундиры, оружие давно подготовлены.
- Пропуска? Документы? Это больше всего беспокоит Центр.
- Ну, не тебе объяснять, Герберт, как тут обстоят дела. Завербовать Гейдриха нам еще не удалось. Но бумаги, в общем, хорошие.
- Центр предлагает небольшую поправку к плану. Что, если взять две машины? Одна пойдет в тюрьму, а другая останется для прикрытия. В случае погони она попытается сбить преследователей.
- Мы об этом думали, Герберт. Но не сделать бы хуже: курсирующая возле Моабита гестаповская машина может заинтересовать настоящее гестапо, и тогда нам придется плохо.
- Не уверен, Макс, не уверен. Если все пройдет, как задумано, и вам быстро выдадут Тедди, вторая машина сможет отвлечь внимание. Учти, они скоро догадаются, что вы везете его не в централ на Принц-Альбрехтштрассе. Погоня неминуема. Даже если все пройдет идеально, через тридцать минут максимум по городу будет объявлена тревога.
- Этого нам хватит. Мы провели хронометраж. Чтобы надежно укрыть Тедди, нам достаточно четырнадцати минут.
- Хорошо, если они у вас будут. Возможны самые непредвиденные осложнения, Макс.
- Видишь ли, Герберт, если бы в нашем плане не было риска, не о чем было бы и разговаривать. Тедди давно бы уже гулял на свободе. Но мы как могли сократили риск. Нам нужно всего четырнадцать минут.
- А знаешь что? Пошлите вторую машину ровно через четырнадцать минут!
- Это, пожалуй, мысль. - Макс влил остатки рома в остывший кофе и выпил. - В случае удачи она сможет прикрыть Тедди... Если же ребята окажутся в мышеловке, она поможет им вырваться. Хорошая мысль! Передай, что мы принимаем такой вариант. Что еще?
- Все. У Центра есть только один вопрос: ты знаешь всех, кто примет участие в операции?
- Конечно. Кроме, разумеется, наблюдателей.
- Наблюдателей?
- Мы решили по всей трассе расставить своих людей - по два человека на километр, конечно вооруженных. Некоторые тоже будут в эсэсовских мундирах на случай каких-либо осложнений.
- Кто именно будет? Ты не знаешь?
- Некоторых знаю. Охрана трассы возложена на группы Гельмута и Валентина. Понятно, что каждого из ребят в лицо я не знаю, но...
- Понятно. Остается только назначить день и оповестить Центр. Он желает вам большой удачи... А сейчас, если ты не против, я пойду и малость сосну. Не спал трое суток, все как в тумане - того и гляди свалюсь.
- Иди, конечно, иди. Отдохнуть необходимо, у тебя глаза, как у кролика.
Герберт ушел спать в соседнюю комнату. Макс закурил и стал обдумывать вариант со второй машиной. Он нравился ему все больше и больше. Еще он пытался поймать проскользнувшую у него во время разговора мысль. Она мелькнула и исчезла, оставив в нем неуловимое беспокойство. Постоянная настороженность приучила его не оставлять без внимания малейших проявлений интуиции. От нее часто зависела жизнь. Но было ли то мимолетное движение души своего рода интуитивным озарением или что-то случайно всплыло в мозгу и тут же забылось?
"Красная бородавка! - вдруг вспомнил он, когда гасил в пепельнице сигарету. - Рыжий с красной бородавкой на носу!" Кажется, это было в Нидерлеме...
Глава 37
СЕКРЕТНЫЙ ПЛЕНУМ
Да, именно в Нидерлеме видел Макс рыжего щупленького человечка с красной бородавкой на носу. Небольшое усилие, и выплыло из темных омутов памяти его лицо. Оно проявилось медленно и постепенно, как бы по частям. Сначала, конечно, бородавка, красная и чуть сморщенная, как подсохшая ягода рябины, потом высокий в веснушках лоб с глубокими залысинами и медные, чуть курчавые на висках волосы... И память, как прожектор, нащупывающий в ночном море цель, заплясала широким лучом, высвечивая отрывочные эпизоды, между которыми мгновенно устанавливались причинные связи.
Мглистый сырой вечер перед самым захватом власти нацистами. Короткая оттепель, которую принес в Берлин атлантический циклон. Ветер. Опустевшие улицы. Притаившийся в ожидании город...
Макс продрог, пока добрался тогда до Бисмаркштрассе. Но квартира была хорошо протоплена, и он скоро отогрелся.
- Замерз? - спросил Тельман, заметив, что Макс устроился поближе к печке. - Сейчас придут товарищи, и будем пить чай.
- Я предпочел бы рюмку водки, - улыбнулся Макс.
- Можжевеловой? Я и сам бы не отказался, но, к сожалению, ничего нет. Только чай. Зато есть дивные яблоки, настоящий гравенштейн. Хочешь?
Потом пришли Отто Франке и Герман Дюнов, и начался серьезный разговор.
- Мы должны решить с вами, - сказал Тельман, - где лучше всего собрать нелегальное заседание Центрального Комитета.
- Нелегальное? - удивился Макс. Коммунистические митинги и собрания нацисты часто срывали, к этому уже привыкли и всегда соблюдали осторожность. Но нелегальное заседание ЦК?
- Да. - Тельман отодвинул недопитый стакан, и его большие руки тяжело замерли на клетчатой скатерти. - Мы должны готовиться к самому худшему. Партия сделала все, чтобы предотвратить нависшую над страной угрозу насилия, но вы не хуже меня знаете, каково сейчас положение. Если Гитлер получит всю полноту власти, ни о какой легальной деятельности и думать нечего. Сейчас нам нужно найти зал для заседания. Я просил заняться этим товарища Франке.
- Я все выяснил, товарищ Тельман, - сразу же откликнулся Отто Франке. - Есть два подходящих помещения: спортивный зал "Цигенхальс", его владелец - наш товарищ, коммунист Вильгельм Мёршель, и "Локаль цур Линде" в Шмёквиц-Раухфангсвердере.
- Кто хозяин? - спросил Дюнов.
- Пауль Гофман. - Франке взял тяжелый чайник коричневого фаянса и налив себе еще стакан.
- "Цигенхальс" мне больше нравится, - кивнул Тельман.
- Да, мне тоже... Я уже договорился с Мёршелем о встрече. - Франке разрезал половинку яблока на маленькие кубики и бросил их в чай.
- Заседание назначено на седьмое февраля, - сказал Тельман и повернулся к Отто Франке: - так и передай товарищу Мёршелю. Скажешь ему, что заседание, в котором будут участвовать только члены КПГ, посвящено "Красным спортсменам". Понятно, он должен обо всем молчать.
- На товарища Мёршеля можно положиться, - сказал Франке. - Я его давно знаю. И вообще место выбрано удачно.
- Ты ведь, кажется, состоишь членом общинного самоуправления в Нидерлеме? - спросил Тельман.
- Да, товарищ Тельман. Общинного и районного. Кроме того, я еще и председатель ревизионной комиссии общинной кассы.
- Это, наверно, можно как-то использовать? - заметил Макс.
- Пожалуй, - задумчиво протянул Франке.
- Контроль за действиями полиции? - спросил Тельман. - Кто там у вас бургомистром?
- Эмиль Леман. - Франке все еще сосредоточенно раздумывал. - Он социалист-демократ. Главный кассир общины Эмиль Пёш - тоже. Да, это идея! - он тихо засмеялся и постучал ложечкой о стакан. - В день заседания я неожиданно объявлю ревизию общинной кассы!
- Зачем? - удивился Дюнов.
- И потребую от бургомистра, чтобы он тоже принял участие в ревизии.
- Не понимаю! - развел руками Дюнов. - При чем тут...
- Погоди, - остановил его Тельман. - Пусть договорит.
- Дело в том, что сельские жандармы до и после полудня докладывают бургомистру о своих контрольных поездках по району. Если же бургомистр будет вместе со мной проверять кассу, то я смогу присутствовать при докладах! Ясно? Мы узнаем, нет ли каких донесений о заседании ЦК. И вообще будем в курсе всех важных для нас сообщений.
- Правильно. - Тельман сцепил пальцы. - Тебе, товарищ, Франке, поручается еще охрана спортзала. Ты, Макс, будешь отвечать за конспирацию. Тебе, товарищ Дюнов, поручим организацию заседания и охрану городка.
Дюнову досталось тогда самое сложное задание. Макс подумал об этом сразу же. Но только потом, когда стали съезжаться члены Центрального Комитета, он понял, какую колоссальную работу проделал за эти дни Герман...
Всех участников заседания направили на явочные квартиры в разных районах Берлина. Никто не находился в такой квартире больше десяти минут. Запоздавшие никого уже не смогли застать в условленных местах. Это почти полностью исключало вмешательство полиции. Но Дюнов на этом не успокоился. С явочных квартир участников заседания переправили в Трептовскую обсерваторию, где работал преданный партии человек. Слесарь по специальности, он самоучкой изучил астрономию и проводил экскурсии по астрономическому музею. Вместе с Дюновом он встретил группу "экскурсантов", которую быстро провел мимо застекленных стендов прямо на крышу обсерватории, где находились астрономические приборы. Там можно было легко проверить собравшихся.
Убедившись, что пришли только свои, Дюнов назвал место заседания. Макс точно знает, что до этого момента никто посторонний не знал о собрании в Нидерлеме. Но и на крыше обсерватории тоже не было посторонних. Тем более что все, кто стоял там, сразу же сели в автобус и поехали. Вторая группа товарищей была доставлена в "Цигенхальс" с такими же предосторожностями. Даже если и затесался в нее предатель, он не смог бы оповестить полицию: Дюнов называл место заседания лишь за две-три минуты до посадки в автобус...
Откуда же взялся тот рыжий субъект, как он сумел узнать о секретном заседании? Случайно? После рассказа Герберта Макс не мог поверить в такую случайность. Полиция новопреставленной Веймарской республики о заседании не знала. Это было очевидно. Оставалось только одно: секретная служба наци. Кто-то из ее агентов пронюхал о Нидерлеме. Возможно, тот самый, который приходил теперь на квартиру в Панкове...
Но многое Максу оставалось неясно. Он не мог понять, почему шпик тогда медлил, прислушиваясь к словам Тельмана. Почему не вызвал сразу громил из штурмовых отрядов? Видимо, он знал далеко не все. Поэтому выжидал, хотел убедиться, что коммунисты действительно затевают важное дело...
Это подтверждает, что все предпринятые Дюновом меры предосторожности были необходимы. Это он настоял, чтобы Тельман, Пик и Ульбрихт прибыли в Нидерлеме отдельно Они приехали на легковых машинах после того, как автобус привез первую группу. И, возможно, именно поэтому рыжий шпик догадался о характере заседания лишь в самый последний момент.
Когда все тридцать пять участников заняли свои места, Вальтер Ульбрихт открыл заседание и предоставил слово Тельману. Тедди сначала старался говорить тихо, но привычка взяла свое, и голос его, перекрывающий грохот клепальных машин на верфях, зазвучал в полную силу.
Макс забеспокоился и осторожно вышел из зала, чтобы проверить, насколько далеко слышно. Вокруг спортзала все было спокойно. Со своими нехитрыми снастями возился рыболов у озера. На дороге, ведущей из леса, стояла телега с хворостом. Возчик спал. Это были поставленные Отто Франке часовые. Но голос Тельмана долетал и до озера и, возможно, до леса... И это, конечно, беспокоило не только Макса.
- Очень громко, - покачал головой вышедший вслед за ним Дюнов. - Я послал ему записку, да что толку? - он махнул рукой. - Как идут дела?
- Вроде все тихо, Герман, - Макс достал сигареты и протянул Дюнову.
- "Спорт"? И охота тебе курить всякую дрянь?
- Ничего, - улыбнулся Макс. - По случаю "спортивного" мероприятия можно. - Он закурил. Медленно выпуская едкий дым, скользнул взглядом по вывеске "Шпортхауз "Цигенхальс". Пиво Шульхайса", по фонарю и оленьим рогам над входом, по голым деревьям во дворе. - А что слышно у Отто?
- Ревизия кассы идет спокойно, - улыбнулся Дюнов. - Но отряды охраны наготове. В случае чего ребята прикроют.
- Нам только перестрелки теперь не хватает, Герман. Лучше бы обошлось без этого.
- Конечно, - серьезно ответил Дюнов. - Это только на крайний случай.
С заднего двора, заваленного всевозможными ящиками, прибежал молодой парень.
- Товарищ Герман! - крикнул он на бегу, но тут же сбавил тон и договорил уже шепотом: - В распивочную вошли два посетителя. Пьяны вдрызг. Что делать? Они же могут услышать Тедди!
- Распивочная разве работает? - удивился Макс.
- Так надо, - отмахнулся Дюнов и взял парня за руку. - Беги-ка, Иобст, назад и скажи Адди, чтоб немедленно что-то сделал. Пусть он подлезет к этим выпивохам и уведет их в другую пивную. Понял?
- Понял, товарищ Герман! - опять крикнул парень и убежал.
- Нельзя было закрыть распивочную, Макс, - объяснил Дюнов. - Это сразу бросилось бы в глаза.
- Но мы же договорились...
- Знаю! Но в последний момент я передумал. Вилли Мёршель тоже считает, что не следует навлекать ненужные подозрения. Он сам стоит теперь за стойкой.
- И ты думаешь, что тех двоих будет легко увести? - Макс недоверчиво покачал головой.
- Настоящего пьянчужку ничего не стоит спровадить в другой ресторанчик, если пообещать ему пиво покрепче... Или бабу.
- А если они только притворяются?
- Такой случай тоже предусмотрен... Но здесь, кажется, все чисто. Смотри, - Дюнов кивнул на дверь, откуда вышла шатающаяся троица. Старый коммунист-печатник Адальберт Кройчке тащил на улицу двух осоловевших парней.
Но не успели избавиться от пьяных, как возникла новая опасность. С чердака спустился наблюдатель и доложил, что на ограде сидят двое мужчин и внимательно прислушиваются к речи Тедди.
- Опять двое, - заметил Макс.
- Думаешь, что те пьянчуги тоже? - нахмурился Дюнов.
- Все возможно. Давай-ка поглядим на этих господ, что они собой представляют.
Они поднялись на чердак и осторожно выглянули в оконце. Сейчас на ограде сидел один - худой, смуглый, в зеленой шляпе, коричневом кожаном пальто с воротником из цигейки и крагах. Другой - в синей куртке с поднятым воротником - стоял за забором и, отворотив лицо от ветра, прикуривал. Он был без головного убора, и Макс обратил внимание на его шевелящиеся под ветром медно-красные волосы.
- Что ты думаешь об этих? - спросил он.
- Похоже, шпики, - коротко ответил Дюнов.
- Бьем тревогу?
- Погоди. Понаблюдаем немного. Пока еще нет оснований прерывать работу ЦК.
- Пожалуй, - кивнул Макс. - Пока они торчат там и слушают, угрозы нет. Но нужно быть готовыми в любой момент увезти людей.
- Все готово, Макс. Часть людей увезем на автобусе в Берлин, остальных на моторной лодке в Цойтен, на вокзал. А теперь давай вниз. Ты иди в зал и не спускай глаз с Тедди, а я займусь своими делами! - Он отошел от окна и махнул рукой наблюдателю. - Займите свое место, товарищ Фриц, - тихо сказал он. - Если кто-то из них уйдет, немедленно сообщите мне.
Но только они вышли во двор, как деревянные ступени жалобно заскрипели. Это спускался с чердака наблюдатель.
- Ушли!.. Оба.
За домом раздался треск мотоцикла.
- Поднимай тревогу. Макс! - крикнул Дюнов и побежал к автобусу. Шофер был на месте. Он ел бутерброд с колбасой и читал газету. - Заводи мотор! скомандовал он и понесся к озеру.
Макс вошел в зал и направился прямо к столу президиума. Никто не обратил на него внимания: все глаза были устремлены на Тедди.
- Мы должны, - Тельман тяжело взмахнул кулаком, словно молот опустил, - разрушить стену между нами и социал-демократическими товарищами по классу! Мы должны бороться за каждого рабочего, независимо от того, к какой организации он принадлежит. Если мы вступаем в дискуссию с христианскими рабочими, то должны рассеять их сомнения и опасения в отношении веры и религии... Мы не хотим грабить ковчеги, не хотим сжигать распятия... Мы хотим совместной борьбы...
Когда Тельман остановился на миг, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Макс наклонился к Ульбрихту:
- Надо прервать заседание, товарищ Вальтер, - тихо сказал он. - Нас выследили.
Ульбрихт, не оборачиваясь, кивнул и продолжал слушать речь.
- В лице Гитлера, - казалось, что Тельман говорит через усилитель, рейхсканцлером стал человек, который главной линией своей внешней политики сделал подготовку войны с Советским Союзом. Пролетариат и трудящиеся всего мира, равно как и немецкий пролетариат, смотрят на нас. На нас смотрят русские рабочие и крестьяне... Мы должны удвоить и утроить наши усилия. Мы должны разбудить в каждом товарище сознание ответственности партии перед рабочим классом.
Макс отошел от стола президиума и остановился у приоткрытого окна. Повинуясь безотчетному желанию, он осторожно раздвинул створки и выглянул наружу.
Внизу стоял тот рыжий в синей, с поднятым воротником куртке. Он оказался пугающе близко. Макс явственно увидел красную морщинистую бородавку на левом крыле покрытого веснушками носа, залысины на лбу и мелкие завитки на висках. Он разглядел даже коричневые крапинки в нечистой зелени настороженных глаз.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга. Потом рыжий опустил голову, достал из кармана пачку сигарет и неторопливо пошел прочь.
- ...необходимо приложить, наконец, все усилия, чтобы мобилизовать массы, и прежде всего социал-демократических товарищей на предприятиях, на борьбу с гитлеровцами! - гремел голос Тельмана.
Этот остался следить, а другой уехал на мотоцикле, подумал Макс и пошел к двери. Надо предупредить Германа... Как же они проворонили эту рыжую гниду?
Уже на лестнице он услышал, как голос Тедди вдруг замолк и наступила настороженная тишина. Потом Вальтер Ульбрихт закрыл заседание...
Когда через два часа в "Цигенхальс" ворвались штурмовики, спортзал был пуст. Только в распивочной за двумя-тремя столиками сидели одинокие посетители да хозяин Вильгельм Мёршель пересчитывал за цинковой стойкой дневную выручку. Все сошло тогда благополучно. Но Макс запомнил лицо, рыжие волосы шпика. Он не сомневался теперь, что именно его и видел Герберт на квартире в Панкове.
"Все возвращается на круги своя", - подумал Макс.
Глава 38
ЗАСАДА
Второй "мерседес-бенц" выехал ровно через четырнадцать минут после первой машины. Макс сел рядом с шофером. Руди, Хельмут и Карл разместились на заднем сиденье. Два карабина и автомат положили на пол.
- Пошел! - скомандовал Макс, включая секундомер, и захлопнул за собой дверцу. - Старайся держать точно шестьдесят.
Шофер кивнул и нажал кнопку стартера. Машина медленно выехала из темной подворотни на залитую солнцем Клейстштрассе и понеслась к Моабиту.
Ребята, сидевшие сзади, заерзали. Эсэсовские мундиры были подогнаны кое-как, а солнце палило нещадно. В кабине сразу же стало душно. Макс поправил кокетливо сдвинутую к правой брови пилотку и приспустил стекло. Пахнуло сладковатым и гнилостным ветром весны. Стрелка спидометра дрожала возле шестидесяти.
На углу, около молочной, стоял молоденький штурмовик с букетиком альпийских фиалок. Когда машина замерла перед светофором, он глянул на часы и понюхал цветы. Пока все шло благополучно. Следующий контрольный пункт находился у костной клиники. Пожилой господин, прогуливавший черно-рыжего эрдельтерьера, снял шляпу и, отдуваясь, опахнул ею разгоряченное лицо. Здесь тоже дела обстояли хорошо.
Юная дама, как завороженная, застыла перед витриной агентства путешествий Кука, где пестрели плакаты и проспекты с экзотическими пейзажами. Перчатки и сумочку крокодиловой кожи она держала в левой руке.
- Как идем? - спросил Хельмут.
- Идеально, - не оборачиваясь, ответил Макс. - Последний пост на углу Турмштрассе. Там должен стоять парень со скрипкой из группы Валентина. Если на трассе будет порядок, мы сделаем круг и вновь выедем на Турмштрассе... Может, к этому времени наши уже обернутся.
- Только бы у них в Моабите все сошло гладко, - сказал Руди. Остальное - пустяки.
- Сейчас будет Турмштрассе, - зажав в зубах потухшую сигарету, процедил шофер.
Макс глянул на секундомер. Они ехали уже почти двенадцать минут.
На углу, возле булочной, беспокойно озирался вокруг щупленький человек в сером пыльнике. Под мышкой у него был зажат видавший виды скрипичный футляр.
Перекресток был свободен, и машина проехала не сбавляя скорости. Лишь какую-то долю секунды видел Макс лицо человека со скрипкой. Но и этого оказалось совершенно достаточно: толстая, чуть отвисшая губа, какая-то неуверенная искательная полуулыбка, морщины, веснушки и рыжие завитки на висках - и эта неповторимая красная бородавка.
- Стой, - выдохнул сквозь сжатые зубы Макс и впился пальцами в плечо шофера.
Взвизгнули тормоза, переднее колесо чиркнуло о борт тротуара, их занесло, но шофер, рискуя вывернуть руки, крутнул рулевое колесо в обратную сторону. Машина вылетела на середину улицы и остановилась, преградив движение. С зубодробительным скрежетом остановился в каком-то метре от них коричневый "оппель".
- Давай же! Давай! - крикнул Макс, привстав с сиденья, и тут же плюхнулся обратно, когда машина резко взяла с места. - Направо, - уже спокойно скомандовал он, ткнув пальцем в ветровое стекло. - Все пропало, ребята. Тот рыжий со скрипкой - провокатор. Я его знаю.
- Что будем делать? - тихо спросил Карл.
- Не знаю, - покачал головой Макс и вдруг застонал. - Но эту гадину я раздавлю. Ты пойдешь со мной, Руди.
- Да, - сказал Руди.
- Как свернешь, так сразу и остановишься, - Макс повернулся к шоферу. - Мы с Руди сойдем, а вы уходите.
- А как же... Как же наши? - Хельмут еще ничего не понимал.
- Я же говорю: все пропало! Наши в ловушке, и мы им ничем не сможем помочь! - Макс сжал кулаки и закусил губу. - Они в-въехали в-в Моабит, как в-в мышшеловку... Группа Валентина тоже теперь завалена.
Машина приближалась к повороту. Уже был виден узорный чугун ограды и голые ветки деревьев за ней.
- Там есть кратчайший проход на Турмштрассе, - сказал Макс. - Мы быстро, мы еще застанем его.
- Если не вспугнули, - заметил Руди.
- Не-нет. Он не уйдет. Он дождется...
- Смотри, Макс! - крикнул шофер, махнув рукой на зеркальце.
Макс наклонился к нему и чуть повернул зеркало к себе.
Сзади, метрах в шестидесяти за ними шел грузовик, набитый эсэсовцами. Офицер стоял в кузове. Рука его подрагивала на брезентовой крыше кабины. Колючей звездой дрожало солнце на вороненом стволе пистолета.
- Так, - Макс обернулся назад. Сквозь желтоватое целлулоидное окошко он увидел черный радиатор грузовика и смутные тени в кабине.
- Поворачивать? - крикнул шофер.
- Давай.
Они повернули на полной скорости, но шофер тут же рванул на себя тормоз. Машину тряхнуло. Макс чуть было не разбил лицо о стекло. Острая боль пронзила колено. Посреди улицы стояли четыре мотоциклета с эсэсовцами. Они, как по команде, включили моторы. Сидевшие в колясках схватились за автоматы. Все эсэсовцы были в черных касках. У тех, кто сидел за рулем, на груди болтались жестяные бляхи. Как ущербленные луны, блеснули они отраженным солнечным светом и сразу же затуманились в сизом облаке выхлопных газов.
Шофер врубил задний ход, и машину опять вынесло на середину улицы. Грузовик, который был уже угрожающе близко, ощетинился стволами карабинов. Шофер с искаженным от напряжения ртом стремительно обернулся. Макс тоже всем телом подался назад, поближе к целлулоидному окошку. Качающаяся в желтоватой дымке улица казалась пустой.
- Жми! - Макс облизал пересохшие губы.
Они понеслись полным ходом на задней передаче, но мотоциклисты догоняли их.
У первого же перекрестка шофер дал стремительный поворот. Машина подскочила. Люди качнулись из стороны в сторону, как задетые шаром кегли, но их тут же бросило назад, настолько мгновенно была переключена скорость, и вновь головокружительный поворот у ближайшего пересечения улиц. Скрежет и вой шестеренок. Синяя мгла угарных газов за спиной. Дребезжание стекла в разболтанной дверце и молниеносный бросок вперед.
Машина резко остановилась.
- Вылезайте! - крикнул шофер. - А я их еще повожу.
Распахнулись дверцы с обеих сторон, и ребята, подхватив с пола оружие, выпрыгнули на асфальт.
- Держись, Эдвин! - Макс хлопнул шофера по плечу и, схватившись за кобуру на поясе, выскочил вслед за ними.
Машина тут же рванула с места.
Когда четверо в эсэсовских мундирах, пригибаясь, как под обстрелом, вбежали в первый попавшийся двор, из-за поворота вылетели мотоциклисты.
Глава 39
ПЕРЕБРОСКА
Оставшиеся до переброски во Францию дни адвокат Рёттер решил прожить в небольшом приморском городке Нордейх Халле, где у его дальней родственницы была дача. Когда-то он провел там с Вольфгангом Хорстом неплохое лето...
Каждое утро уходил он к неспокойному бледно-зеленому морю. Садился на сырой прибитый песок. Смотрел, как накатывались холодные белогривые волны. Вздымались у самого берега, застывали на миг пузырчатой массой бутылочного стекла и, шипя, обрушивались на мелкую блестящую гальку. Ветер гнал низкие сумрачные облака, шелестел в песчаных дюнах. Дрожала сухая осока, тихо шуршали кусты ивы. Иногда море было желтым от вымытой дождевыми потоками глины.
"И дурак ожидает ответа", - вспомнил он Гейне. Но уходить от моря не хотелось, хотя и не ждал он от него ни ответа, ни избавления. С тех пор как он оставил флот, ему редко приходилось бывать у моря. И теперь он опять часами завороженно глядел, как накатывают и бессильно уходят вспять крутые волны.
Вспомнил Хорстов. Живы ли они? Что с ними?.. Вольфганг оказался провидцем. Пессимисты чаще угадывают. Впрочем, в чем-то этот типично кабинетный ученый был большим оптимистом. Почти фантастом. Весь его скепсис отходил на задний план, когда он начинал говорить о судьбах науки. А что, если он и здесь прав? Может быть, так и есть: ничто не случайно. Гальвани открыл электричество с помощью лягушачьей лапки, но прошло сто лет, и оно стало могучей силой. Вольфганг говорил, что физики постигают тайны вещества, пространства и времени. Сколько же лет понадобится им, чтобы подчинить эти первоосновы мироздания своей воле? Неужели близок день, когда все самолеты и танки покажутся детской игрушкой по сравнению с той силой, которую подчинят они себе?
"Нет, на этот раз мы, ученые, не будем дураками, - сказал как-то Вольфганг. - Генералы и министры не получат из наших рук нового оружия, гитлеры и Муссолини не смогут больше грозить миру. Мы сумеем крикнуть безумцам: "Остановитесь или мы уничтожим вас!"
А когда? Когда вы это им крикните, близорукие дон-кихоты?
Он вернулся на дачу и застал в своей комнате незнакомого человека. По виду - типичный мастеровой с верфи или с завода.
- Что вам угодно? - внутренне замирая, сурово спросил он.
- Меня послал Герберт.
- Кто это? Я не знаю никакого Герберта.
- Простите... Мне сказали, что на вашей даче можно купить козьего молока.
- Нет, вы ошиблись. Мы не держим коз. Где сам Герберт?
- Он послал меня. Мое имя Эдвин.
- Очень приятно, - Рёттер церемонно поклонился.
- Материалы процесса с вами?
- Да, конечно.
- В Париже вы остановитесь в трактире "Резвый кролик". Это на Монмартре близ церкви Сакре-Кёр. К вам туда придут. Обвинительное заключение отдадите тому, кто скажет, что он от Герберта.
- Ваш человек сам меня найдет?
- Да. Я привез вам документы на имя Мартина Рилле и немного денег. Завтра у Арнского маяка вы встретитесь с Уго Касперсеном, шкипером рыболовного баркаса. Он переправит вас в Нормандию.
- Не знаю, как благодарить вас, господин Эдвин...
- Вы ничем мне не обязаны. Итак, завтра у маяка. Сразу же после захода солнца.
- Простите, господин Эдвин, вы случайно не знаете, что сталось с Вольфгангом Хорстом? Господин Герберт обещал мне узнать...
- Он в Бухенвальде. Его арестовали на улице... Случайно...
- Ах вот как... А фрау Хорст?
- Она умерла. От разрыва сердца во время допроса.
- Вы это наверное знаете?
- Да. Герберт велел мне это вам передать... Если, конечно, вы поинтересуетесь...
- Понятно... Вот, значит, как...
- Да, так. Желаю вам удачи. Берегите документ.
- Еще бы! - Рёттер прижал руки к груди. - Ему цены нет. Европейские юристы по косточкам разберут это дутое дело... На всякий случай следовало бы снять с него копию. Мало ли что может случиться.
- Такая копия уже есть.
- Как?! Когда вы успели?
- Товарищ Тельман переписал все дело целиком и переправил его к нам. Сейчас оно уже находится в распоряжении Комитета по освобождению.
- Это действительно великий человек, - покачал головой Рёттер. - Он совершил невозможное.
- Да, - кивнул головой Эдвин. - Ну, еще раз желаю вам удачи. Подлинник обвинительного акта будет очень кстати.
Когда на другой день Рёттер прощался с хозяйкой дачи, она срезала на клумбах хризантемы. Он сказал ей, что уезжает обратно в Берлин. Она ничем не проявила своей радости, но ему показалось, что фрау Беатрис облегченно вздохнула. Он ее вполне понимал.
От берега, как и предполагалось, они отошли уже ночью.
Ревел ревун. Маслянистым пятном вспыхивала мигалка на маяке. Ровно рокотал мотор. За кормою остался большой неспокойный концлагерь, имя которому Германия. Удалялись, бледнели и таяли в тумане береговые огни. Рядом дышала холодом невидимая черная вода. Попахивало отработанным бензином и рыбой. Эту рыбу Уго наловил вчера и нарочно не выгрузил из баркаса. Под ее скользкими, скупо поблескивающими грудами он и запрятал завернутую в брезент папку с документами.
- Береженого бог бережет, - сказал Уго. - Это на крайний случай... Скажите, господин, это правда, что вы везете бумаги о нашем Тедди?
- Правда.
- И вы собирались защищать его на суде?
- Да.
- Доброе дело. А теперь суда не будет?
- Думаю, что не будет. Но я все-таки стану его защищать. На глазах у всего мира.
- Ясно. Они боятся Тедди.
- Вы правы. Они боятся его.
Стало свежо. Уго дал своему пассажиру теплый шарф, связанный из собачьей шерсти, и зюйдвестку. Рёттеру стало тепло и покойно. Под ровный рокот мотора, плавное покачивание баркаса он едва не задремал.
Медлительно, словно это касалось кого-то другого, он думал о том, что ждет его во Франции. Найдет ли он себе место под чужим солнцем? Сможет ли возобновить работу над книгой "Саллические франки и уголовное право"? Работа, работа, всегда работа. Отец его умер в пятнадцатом году от разрыва сердца, мать умерла от чахотки, когда он был еще студентом. Ни жены, ни детей у него не было. Вся прожитая жизнь представлялась сплошной работой с перерывами на еду и сон. Но даже во сне его мозг не переставал искать новые пути и решения. Особенно, если попадалось интересное дело. Он не привык к иной жизни, да и не хочет ее. Возможно, он очень ограниченный человек и просто-напросто обокрал себя.
Уже растаял маяк. Плотные слои облаков не пропускают ни звездного, ни лунного света. За бортом клокочет темное море, изредка вспыхивая голубоватым свечением.
Он пристально следит за ним, вспоминает, как гасли недавно береговые огни и - это было лет десять назад - свечи на концерте в Вене.
В огромном зале с очень высоким потолком зажгли на пюпитрах свечи. В зал пахнуло разогретым воском. Погасли хрустальные люстры и бра, дрожали лишь шаткие языки свечей. Родились первые звуки музыки. Тоска и жалость, прощание и надежда на встречу, и грусть, и радость. Свечи сгорели ровно на одну треть, когда оркестр заиграл последнюю часть. Как прилив и отлив, накатывались соло и дуэты. Одна за другой гасли свечи и, как темные призраки, уходили со сцены музыканты. Ушли виолончель и валторна, ушли валторна и скрипка, ушли два гобоя, ушли скрипка и виолончель. Все меньше и меньше остается колеблющихся языков пламени, но музыка не исчезает. Все так же страстно и наивно течет она бессмертной мерцающей рекой. Наконец остались лишь две скрипки - первая и вторая. Они приняли на себя всю тяжесть и всю боль одиночества и тоски. И когда они погасили свои свечи, музыка еще долго умирала в ушах. Рёттер помнит, что закрыл тогда глаза. Он не хотел видеть, как зажгутся люстры и бра и как выйдут раскланиваться на сцену оркестранты. Он знал, что стоит открыть глаза, и затухающая в ушах музыка оборвется совсем. Это была "Прощальная симфония" Гайдна... И музыканты, гасившие свечи, уходили в небытие.
Проснулся он от внезапно наступившей тишины. Мотор не работал. Уго сидел рядом и осторожно отвинчивал компас.
- В чем дело, господин Касперсен? - спросил Рёттер, поеживаясь от холода.
Уго молча прижал палец к губам и показал рукой куда-то в темно-серый туман. Рёттер пригляделся и увидел, как вдалеке мечется расплывчатое световое пятно. Уго качнул головой, приглашая спуститься вниз. Согнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок, Рёттер пролез в крохотную каютку. На маленьком откидном столике стояли ацетиленовый фонарь и жестянка с табаком. На койке лежали брезентовые рукавицы.
- Дозорный миноносец? - тихо спросил Рёттер.
Уго кивнул. Он нагнулся и достал из ящика бутылку темного сладкого пива "доппель-карамель". Открыл ее и протянул Рёттеру. Потом еще раз нагнулся и взял себе тоже. Отпил несколько больших глотков и тихо сказал:
- Ночью в тумане они нас не заметят. Но уже светает, и утро обещает быть ясным. Если нас засекут, скажем, что сбились с курса из-за поломки компаса. Я его уже отвинтил.
- С таким пассажиром, как я, это не поможет, - усмехнулся Рёттер. Лучше уж не попадаться!
Они вышли на палубу. Было удивительно тихо. Рёттер ничего не слышал, но Уго сказал, что различает рокот моторов.
Так, в полном молчании, они провели часа полтора. Баркас заметно покачивало. Уго несколько раз вставал и прислушивался. Потом наконец махнул рукой и сказал:
- Все! Кажется, проскочили.
Он вынул из кармана отвертку и поставил компас на место. Закурил трубку и спустился вниз запустить мотор.
Рёттер чувствовал себя превосходно. Короткий сон среди безмолвного моря удивительно освежил его.
Вернулся Уго и сказал, что все в порядке и господин может еще поспать... Здесь или в каюте.
- А вам разве не хочется спать, Уго?
- А кто поведет за меня баркас? - спокойно возразил рыбак.
- Я немного знаю морское дело, - скромно сказал Рёттер. - Вполне могу постоять на вахте.
- Хорошо. Когда я устану, вы меня смените. А пока - отдыхайте.
Рёттер прошел в каюту. Снял зюйдвестку, стащил огромные резиновые сапоги и лег на застланную верблюжьим одеялом койку. В крохотном иллюминаторе было еще совсем темно.
РЕШЕНИЕ
по уголовному делу транспортного рабочего Эрнста Тельмана,
обвиняемого в заговоре и призыве к государственной измене.
2-й сенат палаты народного суда на своем заседании 1 ноября
1935 г. по предложению верховного прокурора
постановил:
обвиняемый Тельман - при сохранении в силе приказа об аресте
только ввиду подозреваемой возможности побега - освобождается от
дальнейшего отбывания предварительного заключения.
После освобождения обвиняемый обязывается ежедневно являться в
соответствующий полицейский участок по месту пребывания.
Б р у н е р В а й с д-р Н и г е р
Господину Эрнсту Тельману Составлено
Берлин-Моабит в Берлине 1 ноября 1935 г.
Прусская тайная Делопроизводитель 2-го
государственная полиция сената палаты народного суда
Заместитель начальника Кислинг, судебный советник.
и инспектора
Берлин, 1 ноября 1935 г.
Господину Эрнсту Тельману
в настоящее время
Берлин-Моабит
На основании 1 декрета рейхспрезидента о защите народа и
государства от 28 февраля 1933 г. постановляю настоящим, что в
интересах общественной безопасности Вы подлежите содержанию в
заключении впредь до особого распоряжения.
Основания:
До Вашего ареста, последовавшего 3.3.1933 г., Вы являлись лицом,
ответственным за руководство Коммунистической партией Германии.
В интересах поддержания общественной безопасности и порядка Вы
подвергнуты превентивному заключению, поскольку в случае освобождения
Вы, несомненно, снова стали бы действовать в коммунистическом духе.
Г е й д р и х
Глава 40
УЖИН В "АДЛОНЕ"
В пятницу вечером клуб иностранных корреспондентов, аккредитованных в Берлине, устроил для дипкорпуса ужин с танцами в отеле "Адлон".
Посол Соединенных Штатов Америки Уильям Додд приехал с небольшим запозданием. Военный вице-атташе капитан Крокетт, военно-морской атташе капитан Кепплер, политические советники Уайт, Ли, Флэк и Бим уже сидели за отведенными для них столиками. Все были во фраках и прибыли на прием в соответствии с этикетом - в цилиндрах.
Появление американского посла в обеденном зале вызвало некоторое удивление. Все обратили внимание, что его дочь Марту сопровождает принц Луи Фердинанд. Собственно, это обстоятельство и задержало посла. Когда его высочество пожелал поехать на прием в посольском "линкольне", Додд осторожно попытался отговорить принца.
- Боюсь, - сказал он, - что пребывание в нашем обществе может причинить вам неприятности.
- Я ничего не боюсь, - надменно ответил принц. - Кроме того, моя преданность вашей семье общеизвестна. - Он улыбнулся. - Тут уж ничего не поделаешь.
Додд пожал плечами и велел шоферу зачехлить звездно-полосатый флаг, чтобы придать поездке менее официальный характер.
Ближайшими соседями Доддов по столу были министр иностранных дел фон Нейрат, уволенный бургомистр Зам с супругой, сэр Эрик Ханфштенгль, месье и мадам Франсуа-Понсе, советский посол Яков Суриц и организатор Олимпийских игр Левальд.
Послы Англии и России почти не разговаривали друг с другом, зато Франсуа-Понсе был весьма оживлен и чрезвычайно любезен с обоими.
Принц обменялся с послами рукопожатием, но когда приветствия были закончены, отвел Додда в сторону.
- Сожалею, но я не смогу сесть за ваш стол, - сказал он.
- Вот как! - удивился Додд и со свойственной ему непосредственностью воскликнул: - Здесь собрались очень милые люди. Особенно этот русский. Он, вероятно, самая светлая голова среди здешних дипломатов. Бедняга, на приемах он почти всегда стоит в одиночестве.
- Я ничего не имею против него, - доверительно наклонился к Додду принц. - Но в семнадцатом году русские коммунисты казнили моих родственников - членов царской семьи.
- Русский посол кажется мне вполне интеллигентным человеком, - не слишком кстати заметил Додд. - Как видите, Нейрат чувствует себя вполне сносно, хотя и сидит напротив него.
- Еще раз сожалею, - принц наклонил голову, поклонился супруге и дочери посла и отошел к столику, где сидели швейцарский посланник, румынский посол и военно-морской атташе Португалии.
Ужин прошел довольно скучно, но, к счастью, не слишком затянулся. Как у Максима в Париже, оркестр сыграл попурри из "Веселой вдовы", и начались танцы. Кельнеры разносили на серебряных подносах мороженое и бокалы с прохладительными напитками.
Капитан Крокетт пригласил миссис Додд на тур вальса и весело помахал шефу рукой. Уильям Додд улыбнулся и, взяв с подноса бокал с охлажденным киршвассером, смешался с толпой.
- Хелло! - окликнул его политической советник Бим. - Что нового?
- Брожу в поисках интересного собеседника. Только в такой толчее можно откровенно поболтать о важных делах.
- Поговорите с профессором Онкеном, сэр. Вам это будет легко, вы же с ним из одного академического мира.
- Говорят, Розенберг заставил Руста его уволить?
- Да. "Фёлькишер беобахтер" обрушилась на его книгу о Кромвеле. Усмотрели какие-то аналогии с Гитлером.
Додд пожал плечами.
- Я не думаю, что Онкен - решительный противник режима, - продолжал Бим. - Однако он упорно отстаивает свое право профессора печатать книгу без предварительного одобрения ее правительством.
- Естественно, - Додд потянул ледяной напиток через соломинку. Папский нунций здесь?
- Нет. Он избегает контактов с официальными лицами, пока не определится политика Ватикана по отношению к новым реформам нацистов.
- Напрасно. Папе все равно придется с ними примириться. Я думаю, что Гитлер станет на сторону Розенберга с его древнегерманским культом бога Вотана. Планы Розенберга вернуть страну к германскому варварству потерпят неудачу в том случае, если католики поддержат лютеран.
- Что и говорить, - усмехнулся Бим, - папа оказался в затруднительном положении. Он должен помочь лютеранам и лютеранским университетам спасти католицизм в Германии.
- В то же время он должен поддержать нацистскую философию, которая может ему послужить оружием для борьбы с коммунизмом в России, а также с развитием социалистических идей во Франции и Испании.
- Парадокс истории! Но бог с ним, с папой, - Бим засмеялся. - У нас полно своих забот. С вами хотел бы побеседовать в неофициальной обстановке доктор Шахт.
- Где он?
- В ореховой гостиной, сэр. Мне проводить вас?
- Благодарю. Лучше устройте мне небольшую встречу с Франсуа-Понсе.
Когда Додд поднялся на третий этаж, где находилась ореховая гостиная, Яльмар Шахт уже ожидал его. На круглом полированного ореха столике стояли бутылки французского коньяка и ящичек манильских сигар.
- Рад вновь встретиться с вами, ваше превосходительство, - сказал, вставая, Шахт.
Они обменялись рукопожатием и опустились в кресла.
- Я слышал, доктор, - исподволь начал Додд, - что вы побывали в Базеле на международной конференции банкиров. Что там слышно?
- Финансовое положение в мире довольно сложное, - уклончиво заметил Шахт, обрезая сигару.
- Оно никогда не было простым. Меры по стабилизации доллара и фунта стерлингов оказались недостаточно эффективными.
- Это верно, господин Додд. По сути, англичане используют дешевый фунт стерлингов для борьбы с американскими промышленниками, которые, монополизировав рынки внутри Соединенных Штатов, стараются теперь прибрать к рукам английскую колониальную торговлю.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги