Секреты скандальной невесты

Глава 8

Спустя неделю…

Генерал Пимм обручен!

Продолжая серию романтических, искрометных свадеб после нашей недавней великой победы над Францией, наш благороднейший генерал Леланд Пимм поведал о своем обручении с таинственной мисс Элизабет Ашбертон, тихой, невинной молодой леди, которая, очевидно, сторонится публичности, пышных балов и вечерних развлечений. Будем надеяться, что это изменится. Ах, может ли что-либо другое быть более романтичным? Наш дорогой Пимм тайно оплакивал ее и боялся, что эта ангельски кроткая дочь капитана погибла в адском хаосе Бадахоса. Но сегодня, как в добрых волшебных сказках, она выйдет замуж и станет герцогиней, прежде чем часы пробьют двенадцать.

«Морнинг пост».

Элизабет опустила дрожащую руку, в которой держала сложенную газету, она бы посмеялась, если бы не была так потрясена. Тихая, невинная молодая леди, которая не любит развлечений? А разве не дьявольская любовь к танцам и приемам довела ее до нынешних неприятностей? Спасибо, по крайней мере, за то, что она находилась одна с подносом для завтрака в своей старинной комнате Хелстон-Хауса. Испытания последних нескольких недель бледнели по сравнению с нынешним официальным объявлением.

Эта постоянно сжимающаяся петля когда-нибудь перестанет сжиматься? Было вполне очевидно, что не имело ни малейшего значения то, что скажет или сделает Элизабет. Она чувствовала себя очень похожей на обломок, смытый с корабля и несомый неукротимой приливной волной.

Пимм выполнял свою задачу так, словно снова находился на поле боя. Слишком поздно, сейчас она понимала его планы. Наедине он старался размягчить ее, мягко побуждая ее принять его предложение; на людях, чего она всячески избегала, он проводил свой окончательный план, распространяя романтические слухи якобы об их преданности друг другу в течение многих лет. И люди радовались сообщениям об их романе, поскольку за прошедшие горькие годы войны радостей было мало.

И пока Пимм не осмеливался намекнуть ей снова о якобы имевшем место преступлении ее отца, не возникало и вопроса о том, что он сделал бы, если бы она отвергла его. На глазах соотечественников он погубит ее честное имя, равно как и имя ее отца. В этом не приходилось сомневаться. И все из-за писем французских родственников ее матери — писем, которые отец отказался показать Элизе и настоял, чтобы они были сожжены, если с ним что-то случится. Ах, папа!

Она в душе своей верила, что он никогда не сделал ничего против Англии. Он был самым храбрым человеком, какого Элизабет когда-либо знала. Она всегда думала, что он искренне старается уберечь знаменитых французских родственников матери от хаоса во Франции, где смена правительств и идеологии происходила так же быстро, как и продвижение ножа гильотины.

Но возможно, что все было серьезнее, если верить словам Пимма. Это первое закравшееся сомнение в невиновности отца показалось Элизе наихудшим видом Предательства. Она покачала головой. Нет. Он никогда не подверг бы дочь такому риску.

И она отказалась посвящать в это Сару или кого-либо еще, не желая ставить под удар их невиновность. Они должны оставаться в неведении.

В самом деле, честность, порядочность — это самое драгоценное качество человека. С помощью нескольких фраз Пимма она могла быть выставлена как яркий образец коррупции, предательства и бесчестья. Ей претила мысль о том, что друзья считают делом чести стоять рядом с ней, поддерживать ее до конца жизни, поскольку она не способна найти себе мужа или достойное занятие. И это лишь при наилучшем стечении обстоятельств. В худшем случае она будет отправлена в тюрьму Ньюгейт по обвинению в измене.

Она оказывалась между двух огней. И тем не менее сердцем чувствовала, что не выйдет замуж за Пимма. По крайней мере, она думала, что не выйдет, даже если это будет связано с риском, потерять положение в свете.

Она должна научиться искусству терпения. Нетерпение приносило неудачи, которые шли рука об руку с неумением разбираться в людях. Она должна дождаться момента, когда сможет выпутаться из этого положения. Длительная осада, в общем, сделалась ее специальностью, решила она. Отец гордился бы своей…

Раздался настойчивый стук в дверь, и в комнату, не дожидаясь разрешения, ворвалась Эйта. Миниатюрная леди подергала себя за длинную верхнюю юбку и неловко бросилась к окнам. Повозившись с оконной рамой, она крикнула:

— О, Пип! Я вижу мою Пип!

Элизабет откинула одеяло, торопливо набросила халат и прошлепала по инкрустированному отполированному полу к окну.

— Где?

— Проклятие! О эти старые окна! — простонала Эйта.

— Позвольте вам помочь, — предложила Элизабет и, изо всех сил дернув за ручку рамы, распахнула окно.

Герцогиня тут же выглянула из окна и повернула лицо к небу. Элизабет схватила миниатюрное старческое тело, чтобы не дать ему вывалиться наружу.

В комнату вбежал мистер Браун и крикнул:

— Эйта! Немедленно прочь от окна!

Эйта воздела вверх шишковатую руку.

— О, я вижу ее! Моя дорогая Пип! Элиза, помогите мне!

— Ни одна птица не стоит этого, Эйта! — пробормотал в дверях Люк Сент-Обен.

— Заставьте ее шагнуть назад, — хриплым шепотом произнес мистер Браун.

Так называемый Дьявол Хелстона лишь вскинул бровь.

— Вы никогда не понимали ее, старина. Тот день, когда мы заставим Эйту подчиниться, будет днем, когда мы опустим ее в землю, да и то если у нас будет достаточно крепкая веревка.

Эйта проигнорировала его.

— Ах, Пип, иди ко мне, дорогая! Я знала, что ты выживешь, если я оставлю на подоконнике зерна! — Она посмотрела в сторону комнаты, и на ее сморщенном лице появилась улыбка. — Ой, Джон, выберись наружу, чтобы схватить ее.

Измученный ожиданием Джон Браун быстро прошел к окну, но в последний момент был остановлен сильной рукой герцога.

— О нет, — мрачно произнес герцог. — Я не позволю вам умереть таким образом. Трудно будет написать приличный некролог, если смерть произойдет при попытке спасти эту злополучную канарейку. — Другой рукой герцог стащил леди Эйту с подоконника, и она смешно заболтала в воздухе ногами. — Вам должно быть стыдно, бабушка!

Поставь меня на пол, бессердечное животное!

— Нет! Не поставлю, пока вы не пообещаете быть хорошей девочкой и перестанете снова высовываться из окна.

— Ты просто смешон! — Эйта сумела высвободиться из тисков внука. — Я просто хотела показать, как далеко можно высунуться из окна, не причинив себе вреда.

— Я поймаю птицу, — произнес голос, который преследовал Элизабет в снах. От звука этого густого голоса у нее подпрыгнуло сердце, прежде чем она успела повернуться.

— Что вы опять здесь делаете, черт возьми, Мэннинг? — ворчливо спросил герцог. — Отпустили всех своих слуг и ушли на каникулы?

Роуленд Мэннинг посмотрел на всех присутствующих, кроме Элизабет. Она жадно глотнула воздух. Роуленд показался даже более сухопарым, чем обычно, лицо у него было вытянувшимся и бледным. Первая его реплика была адресована Люку:

— Ваш главный вход был открыт, и я вошел через него. Герцог застонал.

— Вероятно, они свисают над всеми другими окнами, — предположил мистер Браун без всякого намека на присущую ему липкую улыбку.

— Мистер Мэннинг, — горячо проговорила Эйта, — я была бы весьма благодарна, если бы вы достали мою канарейку. Кажется, вы единственный храбрый человек, способный мне помочь, не в пример другим. — Она метнула кислый взгляд на Джона Брауна.

— Посмотрим, что тут у нас имеется, — сказал Роуленд и шагнул к окну. Осмотрев подоконники бросив беглый взгляд на небо, он продолжил: — Мне нужно несколько вещей. Сетка — легкая по весу, бечевка, жир, зерно и три палки.

— Для этого подойдет ваша трость, — с хитрецой сказал Люк.

— Я поищу вещи, которые вам требуются, мистер Мэннинг, — любезно проговорила Эйта, игнорируя своего давнего поклонника и внука, покидая комнату.

Элизабет посмотрел на удрученное выражение лица мистера Брауна.

— Вы ждете слишком многого, Брауни, — тихо сказал Люк.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — возразил мистер Браун.

Роуленд не двигался.

— Не надейтесь на то, что она будет счастлива, если ваша резиденция останется в Хоум-Хаусе, — еле слышно пояснил Люк.

— Я надеялся поговорить об этом наедине, Люк. Но возможно, лучше это сделать открыто. — Мистер Браун помолчал. — Я вернулся из Шотландии, чтобы узнать, изменилась ли ваша бабушка, как обещали ее письма…

— Изменилась ли? — удивился Люк. — Какого черта вы думаете, что женщина, проведшая столько лет в этой роли, способна измениться?

Судя по всему, мистер Браун почувствовал себя весьма неуютно.

— Она просила меня простить ее за все прежнее своеволие.

— Ну, считайте, что вам повезло, потому что это впервые, — пробормотал Люк. — Чего еще вы хотите?

Мистер Браун, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Давайте, выкладывайте, Брауни. Это терзает вас уже давно, — не отставал Люк.

— Ваша бабушка затаила смертельную обиду на нечто имевшее место пять десятилетий назад. Это окрашивает каждый наш разговор. Не просите меня рассказать вам об этом, я этого не сделаю. Я ожидаю знака, что она намерена изменить свой взгляд на прошлое.

— В самом деле? — выгнул бровь Люк. — А если она изменит?

— Ну, — он понизил голос, — тогда я решился бы попросить ее руки — в третий и последний раз.

Глаза Люка едва не вылезли из орбит.

— Вы обещаете? Ловлю вас на слове. А если я приведу ее сию минуту и заставлю принести извинение и обещание?

— Нет, Люк, — печально сказал мистер Браун. — Она должна прийти ко мне сама. А сейчас я иду в Хоум-Хаус. — Когда Люк собрался что-то сказать, мистер Браун поднял руку. — Нет. Я сожалею, что вообще сказал об этом. И вы, пожалуйста, не говорите Эйте, ибо я все равно об этом узнаю. Но можно предположить, что все к лучшему, поскольку это освобождает меня от необходимости объяснять, почему я вскоре возвращаюсь в Шотландию.

Кажется, Люк был готов продолжить спор, но тут он бросил взгляд на Роуленда Мэннинга. Элизабет не сомневалась, что Люк пообщается с мистером Брауном наедине, пытаясь удержать старого друга от отъезда.

После ухода мистера Брауна в комнате воцарилось молчание. Наконец Люк бросил взгляд на Элизабет, а затем, прищурившись, на Роуленда, который стоял, подобно статуе, скрестив руки на груди.

— А правда, почему вы здесь? Чего вы хотите? — В словах герцога чувствовалось раздражение.

Элизабет поджала губы. Было такое впечатление, словно она наблюдает за тем, как черный бык бьет копытом землю перед древним огромным деревом, которое и так вот-вот рухнет.

Роуленд до сих пор не взглянул на нее.

— Я хочу, чтобы она оделась.

Она впилась глазами в Роуленда. Когда он успел заметить ее одежду?

— А дальше? — Голос герцога был обманчиво мягким.

— Я пришел передать мои поздравления по поводу ее предстоящей свадьбы.

— В самом деле? — спросил Люк. — А дальше?

— И передать ей вот это. — Роуленд вытащил из сюртука большое тяжелое письмо на пергаменте и передал его герцогу.

Когда Люк сосредоточил внимание на этом документе, выглядевшем столь внушительно, Роуленд перевел наконец взгляд на Элизабет. Она затаила дыхание. Он смотрел на нее с вожделением, несмотря на усталость, о которой свидетельствовали мешки под глазами. Затем, спохватившись, он перевел взгляд на герцога.

— Ну как? — спросил Роуленд. — Вы примете?

— Похоже, у меня нет выбора, — не без яда ответил Люк. — Кто может проигнорировать прямое приглашение, исходящее от принца-регента.

— Имею честь сообщить…

Люк перебил его:

— Ясно, что вы уполномочены. Но удивительно, что вы так быстро бросаете ее, — он кивнул в сторону Элизабет, — на тропу Пимма. Он наверняка будет там.

— Стало быть, вы не одобряете его? — спросил Роуленд, небрежно прислонившись к каминной решетке.

— Он более подходящий кандидат, чем… — Люк запнулся, — другие.

— В самом деле? Я не знал, что есть другие.

— Простите, что прерываю ваши свадебные планы, — бранчливо вступила в разговор Элизабет, — но не будете ли вы столь любезны, сказать мне, о чем идет речь?

— О приглашении остаться в Виндзор-Касл во время скачек в Аскоте, — с раздражением объяснил Люк. — Мы должны выехать завтра.

— Я хотел бы переговорить с Элизабет.

Люк громко засмеялся:

— Ни за что в жизни, Мэннинг. Я с трудом терплю то, что вы останетесь наедине с проклятой канарейкой Эйты, и уж тем более не потерплю, чтобы вы остались с одной из женщин, находящихся у меня в доме.

— Совсем недавно она была в моем доме.

— Будь вы джентльменом, вы забыли бы об этом факте с того момента, как она перестала находиться под вашей защитой.

Роуленд покачал головой.

— Сколько раз, черт возьми, я должен напоминать всем, что я не джентльмен? Элизабет, наденьте платье. Мне нужно обсудить с вами нечто весьма важное. Наедине.

У нее подпрыгнуло сердце. Возможно, он знает, каким образом вытащить ее из этой…

— Обсуждайте сейчас. Здесь, — заявил Люк с таким выражением лица, которое не допускало возражений. Роуленд внимательно посмотрел на герцога.

— Знаете, что бы вы обо мне ни слышали, все это правда, — медленно произнес он.

— Вы забыли, что я отнюдь не понаслышке знаком с вашим характером, Мэннинг? Было дело, когда вы заставили вашего единокровного брата скрываться, а затем было дело о подкупе графини, не говоря уже о вашем тогдашнем желании освободить меня и других от той мелочи, которую мы называем жизнью.

— Да, вы оказались в моем кабинете в три часа утра, чтобы тайком забрать состояние графини. — Он тяжело вздохнул. — Слушайте, если вам так чертовски интересно то, что я должен сказать Элизабет, вы можете остаться.

— Как будто я нуждаюсь в разрешении остаться в своем собственном доме, — сухо произнес Люк, усаживаясь в смешное дамское кресло, которое оказалось рядом. — Так давайте.

Элизабет задержала дыхание и заметила, что Роуленд испытывает неловкость. Таким она видела его впервые.

Некоторое время он изучал свои ногти.

— Мне нужен рецепт вашего хлеба с орешками. Элизабет вздрогнула от неожиданности.

— Понимаете, надвигается Аскот, — сказал Роуленд. — Мне необходим стимул для конюхов.

Брови Люка поползли вверх.

— Да, разумеется. — Элизабет подскочила к секретеру и быстро нацарапала гусиным пером рецепт. — А новая кухарка не знает? — Она постаралась произнести это как можно тише.

— Нет, — бесстрастно ответил Роуленд.

— Вы хотите, чтобы я вернулась и помогла вам?

Двое джентльменов заговорили одновременно, лающий окрик Люка перекрыл согласие Роуленда.

— Ни в коем случае! — решительно заявил Люк. — Да вы с ума сошли! Элизабет, сейчас весь Лондон следит за каждым вашим перемещением!

— Я знаю, но у меня долг перед мистером Мэннингом, — возразила она.

— Тут полностью виновата она, — с еле заметной улыбкой сказал Роуленд. — Она уволила мою кухарку, которая до прихода мисс Ашбертон вполне меня устраивала.

— Я не увольняла кухарку. Ее уволил Лефрой.

— Довольно! — раздраженно сказал Люк. — Элизабет, вы должны заниматься тем, чем занимаются леди, отправляющиеся завтра в Виндзор. А вы, сэр, найдете себе другого разнесчастного повара. И еще одна просьба, Мэннинг. — Кажется, теперь настала очередь Люка почувствовать смущение.

— Да?

— Если вам удастся выиграть Золотой кубок, считайте меня своим должником.

Роуленд улыбнулся, напомнив лису, которая оказалась в нескольких дюймах от еды.

— И что это вам дает?

Испытывая явную неловкость, Люк провел ладонью по черной шевелюре.

— Элизабет, вероятно, вам следует оставить нас для…

— Простите меня, но… ни за что. — Элизабет засмеялась, поскольку она произнесла то, что не осмелился бы сказать ни один гость герцога. Жизнь на грани бедствия, похоже, растворила последние остатки ее природной благовоспитанности.

— Так что же? — проворковал Роуленд.

— Пятерку, — пробормотал Люк.

— Всего лишь? — Роуленд потер виски, словно они у него заболели.

— О, — выдохнула Элизабет. — Вы никогда не ставили на скачках по пятьсот фунтов.

Когда Люк ничего не сказал, это сделал Роуленд:

— Готов спорить, что это не так.

Она расслабилась и снова выдохнула:

— Ой, всего пять фунтов!

Глаза у Люка потемнели, в то время как в светло-зеленых глазах Роуленда блеснула искорка.

— Опять неправильно.

— Пять тысяч? Но это… невозможно, — недоверчиво проговорила Элизабет.

— Вот так сюрприз, — пробормотал Роуленд, — А я думал, что вы знаете, как ведут себя мужчины. Не знаете? Ну что ж, буду счастлив обучить вас кое-чему. Рискну предположить, что это джентльменское пари, вероятно, является делом чести и связано с маленькими ставками в книге регистрации. Не возражаете, если я спрошу, кто вас поддерживает?

Кажется, Люк готов был наброситься на своего собеседника.

— С удовольствием — проскрипел он. — Пимм. — Он заставил всех герцогов в Лондоне сделать ставку на то, что ваша кобыла проиграет мерину Татта.

Элизабет вгляделась в лицо Роуленда и не нашла в нем даже следа удивления.

— Цена герцогской гордости в самом деле высока, ваша светлость, — растягивая слова, проговорил Роуленд.

То, о чем Роуленд Мэннинг предпочел не информировать людей Хелстон-Хауса после неудачной попытки поймать эту дурацкую канарейку, стало вполне очевидным днем позже.

Он должен был быть в Виндзоре. Конечно, не на балу, а в позолоченных конюшнях. Всем было известно, что Принни любил Аскот, почти так же как любил содержать победителя. А еще принц любил страховать свои пари, пригласив и Роуленда, и Таттерсоллза разместить их лошадей в королевских конюшнях.

Роуленд не знал, как будут разворачиваться события, но если жизнь его чему-нибудь и научила, так это тому, что шанс поймать своевольную обезьянку успеха заключается в том, чтобы наблюдать возможности развития ситуации.

Деньги были той штукой, которая занимала его мысли каждую минуту каждого проклятого дня. У него болела и ныла грудь, когда он шагал среди ночи из обширной конюшни к старому письменному столу в своем кабинете в главном здании. Все, что он построил, грозило распасться.

Впервые за все время конюхи продемонстрировали зачатки сомнения, пусть даже и не осмелились высказать его вслух.

Поставщик сена и соломы в Лондоне предупредил, что это может оказаться последней партией. Его репутация больше не была надежной. Пока он не выиграет Золотой кубок, намекнул ему поставщик.

Строительство последней конюшни застопорилось. Пока не изменятся обстоятельства, проинформировали строители.

Никто больше не верил ему, когда он пытался доказать, что скоро получит деньги независимо оттого, выиграет или проиграет. Он провел ладонью по лицу. Он ходил по проволоке под куполом цирка Пимма.

Нельзя сказать, чтобы его мучили остатки совести из-за победы или выигрыша. Все были чертовски глупы, полагая, что его мучают угрызения совести. Он в точности вычислил бы, какая дорога принесет ему наибольший выигрыш, и сделал бы все, что нужно, для того чтобы проиграть или победить. Просто он чертовски устал. Впервые в жизни у него не хватало энергии и желания. Он смотрел на все возрастающие пачки счетов, лежащих перед ним. Дав волю охватившей его ярости, он смахнул их со стола. Гроссбухи с глухим стуком свалились на пол, а отдельные листы бумаги закружились, словно осенние листья. И тут он увидел на простом деревянном письменном столе вырезанные слова. Он смотрел на них до тех пор, пока они не расплылись перед глазами. Он вспомнил советы, данные ему в детстве…

«Ты сильнее всех. Ты тот, кто все преодолеет. Тот, кто научился идти без… — Роуленд попытался остановить воспоминания. — Ты должен оставаться один, не быть ни прислугой, ни благородным. Никогда не забывать, никому не доверять, никого не любить — кроме самого себя. Никогда не давай никому то, что принесет власть над тобой. Это средство твоего разрушения, как случилось со мной».

Он положил руки и голову на письменный стол. Кровь в висках яростно стучала при каждом ударе сердца. Роуленд не знал, сколько времени прошло до тех пор, пока он ощутил прикосновение к обнаженной шее. Он резко поднял голову.

Он был уверен, что это сон. Нет. Он никогда не видел во сне ничего хорошего. Ночь заменяла собой тьму прошлого.

Перед ним стояла Элиза. Он не смог бы описать, во что она была одета, поскольку видел лишь ее полное сочувствия лицо, ее изумрудные глаза, ее ниспадающие завитки волос.

В ее глазах светились вопросы, но она ничего не говорила. Она медленно поставила на стол вещи, которые принесла с собой. Он услышал стук глиняной и серебряной посуды, однако не стал смотреть на это. От пьянящих вкусных запахов едва не закружилась голова.

— Вы должны поесть, — тихо сказала она.

— Я не голоден, — без всяких эмоций сказал Роуленд.

— Вы забыли, что такое еда, — шепотом сказала она. В ее лице не было жалости или упрека, это было простой констатацией факта.

— Вы не должны быть здесь.

— Я знаю.

— А как…

— Не думайте об этом, — тихо сказала она, обходя вокруг стола и развязывая салфетку. Когда она наклонилась, он закрыл глаза, ощутив исходящий от нее теплый аромат мыла. Локон коснулся его плеча. Роуленд отстранился, чтобы не чувствовать этих прикосновений.

Она пододвинула кресло, чтобы сесть рядом с ним — точно так, как в последний раз, когда приготовила для него еду. Только сейчас у него не было сил, чтобы воевать с ней. Он закрыл глаза и слушал, как она что-то медленно наливает в стакан.

Роуленд открыл глаза и увидел, что она наколола первый кусочек еды на вилку.

— Что это? — медленно спросил он.

— Оленина с компотом и хлебный пудинг, — негромко ответила Элиза.

— Мои люди…

— Получат то же самое завтра. Сара здесь, она помогает повару. — Она приблизила кусок к его рту. — Довольно разговоров.

Роуленд боролся с искушением. Она затаила дыхание. Он сдался, понимая, что проигрывает на всех фронтах.

Он заставил себя есть не спеша. Она не произнесла ни слова, пока он медленно разжевывал эти божественные кусочки. Когда он покончил с ароматным соусом, закусив хлебом с орехами, она подала ему бокал с вином.

— Нет, — сказал Роуленд, отмахиваясь от вина.

— Да, — возразила она.

Когда он выпил вино, она положила перед ним имбирное печенье.

— Нет, — тихо сказал он.

— Да, — еще тише возразила она.

Он проглотил комок в горле, взял маленькую вилку и отломил кусочек от запретной сладости. Вкус оказался божественным, такое подают только в раю. Она нарушила молчание:

— Вы должны были мне сказать.

Роуленд посмотрел в ее обольстительные глаза.

— Ваша кухарка очень неплоха. Даже, можно сказать, отличная кухарка.

— В самом деле? — Он не смог замаскировать иронию.

— Просто она боится вас.

— Умная женщина.

— Она боялась сказать вам, что вы исчерпали кредиты у мясника, лавочника и даже у дочери рыбака.

У него похолодела кровь.

— Единственное, что я вижу в этом хорошего, — продолжила Элиза, — это то, что вы неоднократно говорили мне об отсутствии у вас гордости, так что, то, о чем я вам говорю, не должно вас беспокоить. А вот я, видите ли, имею гордость и долг перед вами, и он тяжелым грузом висит на моей совести.

— Ваш долг?

— За помощь мне в тот день, когда я встретила вас. За то, что спрятали меня. За тот скандал, в который я вовлекала вас в церкви Святого Георгия. Кухарка сказала мне, что работники ворчат, потому что с этого ужасного дня начались отказы поставщиков.

— Что вы еще натворили? — Он хотел истины, а не рассуждений.

— Не так уж много. — Она отвела взгляд. — Генерал Пимм вернул мне отцовские вещи, а также его жалованье.

Я рассчиталась по счетам торговца рыбой, мясника и еще двух лавочников. Вы…

— Зачем вы это сделали? — Его голос был едва слышен.

Она не хотела встречаться с ним взглядом. Она собрала посуду и поставила ее на поднос.

— Потому что вы проявили доброту ко мне.

— Доброту? — Роуленд встал, едва не свалив стул. Затем схватил Элизу за руку, вынудив ее посмотреть ему в глаза. — Я никогда в жизни никому не делал чертова добра, Элизабет! — Боже, она была такая красивая, и ничто гадкое к ней не приставало!

Она положила руку ему на грудь.

— Вы не причинили мне зла, не воспользовались ситуацией, когда могли это сделать.

— Дайте время, дорогая.

— Нет. Вы никогда не заставите меня сделать то, чего я не хочу. Вы не мучаете меня чувством вины, намеками и косыми взглядами, как другие.

Он почувствовал, что его губ коснулась улыбка.

— Но вы забыли о долге, который должны выплатить за то, что я съел ваши угощения.

— Прошу прощения?

— Я должен узнать еще один секрет. Сейчас. С помощью какого крючка вас удерживает Пимм, Элизабет?