Семейная история. Книга 1

Фёдор и Василий Никифоровы

Наступил 1813 год. Второй год Отечественной войны против войск Наполеона, ещё недавно стоявшего на Поклонной горе в Москве в ожидании ключей от древней столицы. 13 января русская армия под командованием фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова перешла Неман, по которому тогда проходила граница Российской империи. Начался её знаменитый Заграничный поход, закончившийся для русских воинов в столице Франции, в Париже.

Был ли в числе тех русских войск обер-офицер Фёдор Никифоров[4][1407], принимал ли он участие в сражениях с армией Наполеона, в Битве народов под Лейпцигом 1813 года, решившей судьбу французского императора и исход войны, к сожалению, неизвестно. Не исключено, что его полк остался в России. Возможно, Фёдор был ранен и переведён в тыловой полк. Во всяком случае, за 1821 год в делах Российского государственного военного архива есть краткая запись о переводе некоего прапорщика Никифорова (без имени) из Владимирского внутреннего гарнизонного батальона в уездную инвалидную (ветеранов службы) команду[5]. Но есть вероятность и того, что его обер-офицерское звание - лишь свидетельство того, что Фёдор Никифоров принадлежал к корпусу чиновников, был грамотным и служил России по гражданскому ведомству. Тем не менее стоит полагать, что он всё-таки был военным. Ведь в период отражения нашествия армии Наполеона на Россию обер-офицерские звания наиболее часто присуждались за отличия в военной службе. Как бы то ни было, но у Фёдора в 1813 году родился сын Василий[6][1032]. В его послужном списке и указано происхождение «из обер-офицерских детей Владимирской губернии»[7], то есть то, что его отец имел статус обер-офицера и служил в этом регионе. Что это значило более двухсот лет назад, какая карьера открывалась перед мальчиком в будущем?

Обер-офицерские дети составляли особое сословие Российской империи со времён Петра I, открывшего для этой категории служивых людей возможности социального лифта. Уже в Воинском Уставе 1716 года упомянуты унтер-, обер- и штаб-офицеры. «Обер-», то есть «вышние», офицеры имели звания от прапорщика до майора, хотя с течением времени ситуация неоднократно менялась.

У храброго грамотного солдата из крестьян в начале XIX века теоретически существовала возможность дослужиться до унтер-офицера, а лет через десять-двенадцать получить и чин обер-офицера. Легче это было сделать тем, кто происходил из однодворцев[8]. Участие в военных действиях, отличия в сражениях обычно резко ускоряли продвижение по социальной лестнице, так случилось и в Отечественной войне 1812 года. С получением чина обер-офицера Фёдор Никифоров приобретал права личного дворянина, распространявшиеся и на его жену, но не на детей. Если же его карьера успешно продвигалась далее, то с чина штаб-офицера или чиновника VIII класса можно было рассчитывать и на потомственное дворянство. А это уже принципиально облегчало бы его детям начало и продвижение по службе. В ином случае они должны были строить свою жизнь практически с нуля, получив хотя бы азы грамотности в 2-х или 4-х классном народном училище.

Именно так начал службу и Василий Фёдорович Никифоров[1032]. 13-летним подростком 1 декабря 1826 года он уже записан копиистом Дмитровского уездного суда[9]. Важно отметить, что последующие места службы Василия - Карачев, Орёл - дают основание полагать, что речь идёт о Дмитровске Орловской губернии, а не о древнем русском городе Дмитрове на севере от Москвы. Однако происхождение Василия из обер-офицерских детей заведомо освобождает его от рекрутской повинности, телесных наказаний и, главное, подушной подати. Кроме того, он по рождению уже числится не ниже 3-го чиновничьего разряда, а для получения заветного чина коллежского регистратора, дававшего личное дворянство и принципиально иной социальный статус, ему достаточно беспорочно выслужить свыше 4 лет, правда, в реальности - не менее 10-15. Но это всё. Денег, скорее всего, у семьи не было, собственности тоже. И сколько у Василия при этом было братьев и сестёр - узнать, к сожалению, не удалось. Семья рано выпустила мальчика во взрослую жизнь, которую он должен был сделать сам.

Копиист - это низшая должность в судебной канцелярии. Все остальные - секретарь, канцеляристы, подканцеляристы - могли приказать Василию быстро и чисто переписать служебную бумагу, приготовить чай или послать куда-то. Пренебрежительное отношение к младшим, сословно-имущественные различия проявлялись в российской системе управления в полной мере. Ф. Ф. Вигель, бывший в 1820-е годы вице-губернатором Бессарабии, так описывает реальности судейских учреждений того времени: «Писцы и самые секретари употреблялись в домашнюю работу у присутствующих и судей. Нередко можно было видеть логофета или писца, который, положив перо, становится за каретой своего начальника»[10]. Работали малолетние чиновники наравне с взрослыми, «присутствовали» на службе по 10 часов в день, за прогулы их могли лишить столь необходимого семье жалования, запереть «безвыходно» на месте службы до окончания работ, а то и «сдать» в солдаты. Поощрялось абсолютное послушание, а поздравления начальства к праздникам, в том числе и денежные, имели силу негласного закона.

Абсолютно необходимым условием для карьеры был красивый разборчивый почерк, его мы можем увидеть на поздних прошениях, собственноручно написанных Василием Никифоровым. Копиистами в XVIII - начале XIX вв. начинали служить в очень раннем возрасте - в 10-14 лет - как дворянские, так и недворянские дети. В 1828 году правительство опомнилось и всё же ввело возрастные ограничения: разрешалось принимать на службу лиц не моложе 14 лет, а начало действительной службы отсчитывалось после 16-ти[11].

Жил ли юный Василий вместе с родителями - этого мы тоже не знаем. Ему было всего 13 лет - казалось бы, вряд ли он был один, но если Фёдора Никифорова не перевели в середине 1820-х годов на службу в Дмитровск, то мальчик мог оказаться там, где в тот момент было свободное место копииста, пусть и не в том городе, где жила родительская семья. Тогда Василий должен был снимать жильё и питаться у чужих людей.

Дмитровск был основан в 1711 году, когда Пётр I подарил эти земли молдавскому князю Дмитрию Кантемиру, а уездный суд в нём появился с 1779 года. Однако своё имя тогдашнее поселение Дмитровка получило не от Кантемира, но по выстроенной там деревянной церкви Дмитрия Солунского. В 1744 году эти земли отошли обратно в императорскую казну.

В 1787 году император Павел I пожаловал значительную часть бывших владений Кантемиров канцлеру графу Александру Андреевичу Безбородко. Посетивший в 1810 году имение Безбородко князь И. М. Долгорукий оставил краткое свидетельство: «Город Дмитровск, в котором мы остановились, невелик, но довольно хорошо расположен. В нём строится собор и корпус для присутственных мест»[12].

В 1782 году Екатерина II даровала Дмитровке статус города, с этого времени и меняется её название на Дмитровск. Новый город имел 2 церкви, ратушу и думу, 51 деревянную и 10 каменных лавок, пруд на речке Общерице. Первоначальная планировка Дмитровска не отличалась своеобразием. Три широких проезжих улицы, по которым ходил юный Василий Никифоров, вытянулись почти параллельно вдоль берега реки. Семь коротких улочек соединяли застройку с береговой зоной, где около церкви располагалась крупная торговая площадь, а восточнее неё находилась обширная усадьба Кантемиров-Безбородко. В 1802 году Дмитровску был передан герб города Лугани с изображением барана на зелёном поле. С этого времени город начинает быстро расти. Примечательно, что каменная церковь Дмитрия Солунского на высоком берегу Общерицы, возведённая ещё в 1723 году Кантемиром, сохранилась доныне и является действующим храмом. Это памятник архитектуры федерального значения, единственный храм в стиле барокко петровской эпохи во всей Орловской области.

Уездный суд являлся первой инстанцией для рассмотрения мелких гражданских и уголовных дел, касающихся всех сословий уезда, за исключением мещанского, то есть горожан. В первую очередь в таких судах разбирались споры о размежевании земель, купле-продаже крестьян, наследовании имущества и т. п. В суде, как правило, хранились межевые книги и планы, оформлялись крепостные акты и документы, проводились ревизии уездного казначейства. Каждое дело попадало сначала к секретарю суда, который начинал его рассматривать с помощью своих помощников. Они, в том числе и копиист Василий Никифоров, составляли подробную записку, где излагались содержание дела, позиции и доказательная база сторон, приводились подробные ссылки на законы. Потом секретарь суда докладывал содержание записки общему присутствию суда и передавал её на рассмотрение. Суд окончательно исследовал дело и выносил по нему приговор, состязательный процесс отсутствовал как таковой. По всей видимости, Василий Никифоров служил на своём месте усердно, с 31 декабря 1828 года его повысили до подканцеляриста[13].

А 22 января 1830 года[14] повзрослевшего Василия Никифорова перевели служить в городническое правление[15] города Карачева, раскинувшегося на берегу реки Снежеть в 69 км от Дмитровска. Находилось оно на Козельской улице (ныне Советская). Во главе его стоял городничий, имевший, по крайней мере, VIII чиновничий класс по «Табели о рангах», следивший за порядком и жизнью в городе в целом. Штат правления составляли полностью зависимые от городничего канцеляристы, копиисты, а также частные приставы и квартальные надзиратели.

В отличие от Дмитровска Карачев является одним из древнейших русских городов. Он впервые упоминается в Ипатьевской летописи на год раньше Москвы - в 1146 году, какое-то время он даже был центром удельного княжества. Название города имеет несколько объяснений, одним из которых является тюркское слово «карачев» - чёрный лес. Другие источники связывают его с одним из языческих славянских божков «корочуном». Занимая выгодное географическое положение между Орлом и Брянском, Москвой и Украиной, Карачев в начале XIX века становится важным торговым городом и быстро застраивается каменными зданиями. Мимо тех, что сохранились до наших времён, каждый день спешил на службу и молодой чиновник Василий Никифоров.

Можно предположить, что для Василия перевод в Карачев являлся повышением. В этом городе он проведёт семь лет молодости, пока его, уже совсем взрослого по тем временам человека, 15 апреля 1837 года не переведут в губернский город Орёл, в канцелярию губернатора[16]. Но там он задержится всего на неполный год. 28 марта 1838 года «по вызову начальства» он уже на Кавказе[17], со службой там будут отныне связаны его жизнь и судьба, готовившая ему как взлёты, так и сокрушительные падения.

История покорения и вхождения Кавказа в состав Российской империи длительна и глубоко трагична. Местным горским народам, особенно малочисленным, невозможно было сопротивляться экспансии крупного соседа, принёсшего им цивилизационный слом, иную культуру и чуждую ментальность. Но альтернативным вариантом становилось лишь подчинение другому мощному государству - Турции, чьи интересы исстари сталкивались с российскими. Насилие и с той, и с другой стороны было практически единственным средством утвердить свою власть в регионе.

Одним из первых шагов российского правительства на Кавказе было проектирование и строительство укреплённых линий крепостей - опорных пунктов для дальнейшего продвижения и защиты самой российской территории от набегов неприятеля. В 1774-75 годах была начата постройка Азово-Моздокской линии от Терека до самого Дона. Десять её крепостей должны были зримо утвердить власть России в этом регионе и обезопасить её передовые гарнизоны, состоявшие в основном из казаков: гребенских, терских, а также спешно переселяемых донских, хоперских, волжских.

5 мая 1785 года была официально учреждена Кавказская губерния (наместничество) из 6 уездов, центром которой с 1802 года стал Георгиевск (с 1824 года - Ставрополь). Она занимала территорию от Каспийского моря до устья Лабы и от Маныча до предгорий. Недалеко от Георгиевска и Пятигорска казаки построили крепость святой Марии - станицу Марьинскую, в которой несли службу переселённые с Волги и Хопра казаки Дьякóвы, Акуловы, Чеботарёвы - предки Ларисы Анатольевны Дьякóвой [33]. А в 1838 году в Ставрополь приедет и Василий Никифоров - прапрадед её мужа Сергея Арнольдовича Никифорова [32]. Так история их семьи сделает очередной круг, сближая представителей разных родов и сословий, которых на самом деле всегда соединяло одно - они были в центре событий, в гуще российской политики, служили стране на переднем крае её истории, будь то освоение Сибири в XVI-XVIII веках или покорение Кавказа в XIX веке. Эти люди не отсиживались в российской глубинке. Не имея за собой родовых поместий и крепостных крестьян, они делали свою жизнь сами. Энергия, предприимчивость, храбрость, выносливость были их естественными качествами.

Начальниками Кавказской области в 1838 году были сменившие друг друга генералы М. М. Таубе и П. Х. Граббе, губернатором - действительный статский советник А. В. Семенов. В числе их подчинённых отныне находился молодой канцелярский служащий Василий Никифоров, зачисленный в штат Кавказской Казённой палаты[18]. Можно утверждать, что для него это было начало серьёзной самостоятельной работы, связанной с финансами и госимуществом, дающей реальные шансы в карьере и в жизни. Скромный копиист или канцелярист, во внутренних областях России получавший мизерное жалование, не мог рассчитывать на быстрое продвижение по служебной лестнице, более-менее приличный доход для обеспечения не только себя, но и семьи. Иногда не было возможности даже думать о женитьбе. А служба на Кавказе, на протяжении всего XIX века практически на линии фронта, с опасностью для жизни, открывала возможность выслуги. Из-за недостатка кадров предполагалось, что согласившийся на перевод на Кавказ сразу автоматически повышался в чине. Вот и Василий Никифоров, чья карьера явно застопорилась, теперь мог проявить себя в полной мере.

Но для начала при вступлении в должность он был обязан, как и все другие чиновники Казённой палаты, дать нерушимое «Клятвенное обещание»: что он будет «верно и нелицемерно служить, поспешествовать все, что к верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может, всякую вверенную тайность крепко хранить, и поверенный и положенный чин по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяге не поступать...»[19]. Вероятнее всего, Василий дал эту клятву с лёгким сердцем и активно взялся за работу, которую вскоре оценили по достоинству: с 1 декабря 1838 года Василий Фёдорович Никифоров получил заветный чин коллежского регистратора, самый низший, XIV-го класса, но уже из классных гражданских чинов «Табели о рангах» (соответствовал до 1884 года армейскому чину прапорщика). Для Василия он был особенно важен, так как (до 1845) он давал главное - право на личное дворянство, которое в своё время выслужил и его отец, и титульное обращение «Ваше Благородие», то есть принципиально более высокий сословный статус[20].

До 1845 года Василий исправлял должности письмоводителя и столоначальника, в основном при военных госпиталях (Екатеринодарском, Абинском, Щедринском). Молодой чиновник воочию видел раненых солдат и офицеров, слышал их рассказы о непрекращающихся боевых действиях, происходивших буквально за порогом госпитальных палат, о набегах и жестокости непокорных горцев. Хотя непримиримостью отличались обе стороны, и война на Кавказе в 40-е годы XIX века приобрела особенно напряжённый характер. Русскую армию, казалось, преследовали неудачи, а имам Шамиль всё более укреплял свои позиции в Дагестане и Чечне. Тем не менее Никифоров и не помышлял о переводе в более спокойное место, видимо, надеясь, что его служебное рвение будет оценено по достоинству. Надежды оправдались: 23 ноября 1843 года Указом Правительствующего Сената № 1187 Василию был присвоен следующий чин - губернского секретаря, причём задним числом, то есть с 1 декабря 1842 года[21], что означало по крайней мере солидную выплату разницы в окладах за истекший год. Никифоров уже был на пороге 30-летия, но о своей семье думать было всё ещё рано, ни жилья, ни сбережений у него так и не было...

С апреля 1845 года губернский секретарь Василий Никифоров начинает новый этап своей службы и карьеры - работу непосредственно с финансовыми делами. Он назначен бухгалтером Червлёнского военного госпиталя, а с 1846 года в ранге смотрителя Вельяминовского провиантского магазина[22] наконец обретает и долгожданную, пусть и относительную, служебную самостоятельность - он несёт полную ответственность за выдачу съестных припасов войскам, их сохранность и качество, за финансовую отчётность. В это же время, по его собственным свидетельствам, его настигает тяжкая болезнь - безвозвратно слепнет правый глаз...[23]

Вельяминовское укрепление, с которого началась история современного города Туапсе, было заложено совсем недавно до появления там Никифорова, в 1838 году, в устье реки Туапсе, на десятый день после высадки десантного отряда генерал-майора Н. Н. Раевского-младшего (1801-1843) с кораблей Геленджикской эскадры Черноморского флота. В 1840 году укрепление разрушили горцы, но в том же году оно было восстановлено после второго десанта того же Николая Раевского... Интересно, видел ли Василий этого блестящего офицера, в десять лет вместе с отцом и 16-летним братом Александром ставшего героем Бородинской битвы, о чём А. С. Пушкин написал гордые и пронзительные строки:

Едва-едва расцвёл, и вслед отца-героя

В поля кровавые под тучи вражьих стрел,

Младенец избранный, ты гордо полетел.

Скорее всего, они не встречались, ведь в 1841 году генерал, почувствовав нараставшую немилость императора Николая I, уволился в отставку. Но многих других героев русской армии из нижних чинов Василий Никифоров мог и видеть, и даже знать лично. Да и сам он как смотритель армейских магазинов был почти всегда в непосредственной близости от линии боевых действий. Безусловно, по долгу службы он должен был общаться и с казаками, может быть, его пути как-то пересекались с Дьякóвыми Волгского полка. Ведь служили они практически в одних и тех же местах, в регионе Ставрополья и Екатеринодара.

Более двух лет смотрителям на одном месте служить запрещалось, во избежание мздоимства и растраты казённых средств, этой вечной беды Российского государства на протяжении всей его истории. Поэтому

Василия постоянно переводят из одного места в другое: в 1846-1861 годах он являлся смотрителем Кисловодского, Тифлисского, Серебряковского, Великолагерного и, наконец, Лабинского магазинов, не задерживаясь нигде дольше положенного срока, в промежутках исполняя обязанности войскового комиссионера Ставропольского полевого провиантского комиссионерства. Все его молодые годы прошли на фоне Кавказской войны, а о том, как он служил, говорят его повышения и награды:

- с 14 мая 1847 года Высочайшим приказом № 38 произведён в коллежские секретари;

- 22 августа 1851 года награждён Знаком отличия за 15 лет беспорочной службы;

- 20 декабря 1853 года Высочайшим приказом № 53 произведён в титулярные советники с 14 мая 1851 года;

- 9 декабря 1856 года Высочайшим приказом № 15 произведён в коллежские асессоры с 6 апреля 1856 года;

- 28 января 1859 года награждён бронзовой медалью в память войны 1853-56 годов (Крымская война);

- с разрешения Военного Министра, изъяснённого в предписании генерал-интенданта № 4154 от 6 июня 1860 года, производится добавочное жалование за выслугу 10 лет на Кавказе в размере 0,5 оклада - 71 р. 50 коп. в год с 5 июня 1857 года;

- 24 марта 1861 года пожалован орденом св. Станислава 3-й степени;

- 16 июля 1861 года Высочайшим приказом № 30 произведён в надворные советники с 9 декабря 1860 года[24].

Надворный советник - это статский классный чин VII класса, соответствовавший подполковнику в армии и сопровождавшийся титульным обращением «Ваше Высокоблагородие». Может быть, Василий Фёдорович вспомнил, что именно так обращались к господину судье в Дмитровском уездном суде, когда он начинал там служить маленьким копиистом, потому что судья, являясь дворянином, имел чин надворного советника. Если бы и сам Василий Никифоров вдруг получил бы этот чин (или любой российский орден) ранее 1845 года, то ему и его семье, включая детей, было бы присвоено потомственное дворянство. Он бы самым успешным образом завершил процесс социального подъёма, начатый, по всей вероятности, его отцом Фёдором Никифоровым, дослужившимся до обер-офицера. Все дороги в Российской империи, все возможности его семье были бы открыты, а её членов занесли бы в соответствующую родословную книгу. Кстати, именно так стали дворянами большинство российских учёных, поскольку звание профессора автоматически влекло за собой присвоение именно чина надворного советника. По выходе в отставку Василий Фёдорович получал бы достаточное содержание, чтобы не бедствовать.

Однако ему не повезло: реформа 1845 года радикально усложнила процесс обретения потомственного дворянства в России. «Обесценивание» статуса дворянина и рост числа выходцев из недворянских семей, получавших права этого сословия только по выслуге лет, привели к тому, что теперь потомственное дворянство даровалось только при присвоении гражданскому чиновнику чина V класса, статского советника. У Василия Никифорова оставалась ещё другая надежда - получить орден Святого Владимира 4-й степени, который массово жаловался гражданским чиновникам VII класса по выслуге лет и тоже обеспечивал права потомственного дворянина.

Примерно за год до награждения орденом св. Станислава и присвоения чина надворного советника 47-летний Василий наконец женился. Взял он в жёны девицу намного моложе себя, звали её Александра Прокопьевна[25][1031], и происходила она, скорее всего, тоже из семьи небогатого чиновника, из купечества или духовного звания. К сожалению, больше мы ничего о ней не знаем. Но известно, что её дочь Антонину крестила Ирина Прокопьевна Садовская[1028], жена благочинного священника станицы Успенской на речке Калалы (приток Егорлыка) Черноморского казачьего войска Александра Садовского[26][1027], возможно, родная сестра Александры Прокопьевны. Есть упоминание и о другой крёстной - купеческой жене Матрёне Прокопьевне Ивановой [1030]. На сайте современного Свято-Успенского прихода[27] есть указание, что тело приходского настоятеля в станице Успенской, отца Александра, погребено в храме, где он служил. А поручителем на свадьбе сына Василия, Аркадия Никифорова, в 1896 году будет Николай Садовский[28], учитель Ставропольского духовного училища.

Если предположить, что матушка Ирина с Александрой действительно были сёстрами, то мы выходим на интереснейший литературный памятник - «Материалы для летописи Успенского прихода» священника Александра Садовского. Вряд ли возможны такие совпадения имени и места. Отец Александр выпускает этот «дневник» ежегодно с 1906 по 1909 годы, эмоционально излагая события приходской жизни, в буквальном смысле пропуская их через своё сердце. Трепетно он пишет о старом обветшавшем храме станицы Успенской, в котором - возможно! - бывала и Александра Прокопьевна Никифорова: «Церковь наша, наша матушка родная, в жалком рубище - вместо если не роскошной, то приличной одежды; ея головной убор - кресты - покосились; порожки, пол, это обувь на ногах, поизносилась, с щелями, трещинами, а дождь пойдёт, сырость всюду и грязь, смотреть больно, когда войдёшь во внутрь храма: вода, льёт сквозь ветхую одежду храма - крышу!... В бурю-непогоду трясла головой-колокольней. Ах, недолго, родная, осталось тебе жить с нами»[29].

Но особенно страстно отец Александр пишет о закладке нового храма, веря в живую силу семейной памяти: «Зовите всех: стариков, женщин, детей. Пусть все помнят этот лучший, счастливейший, наирадостнейший момент в их жизни! Детей особенно зовите: - пусть дети (ведь для них-то и строится храм.) запомнят, возрастая, что когда-то они были свидетелями закладки нашего храма. разскажут своим детям и внукам, как при ком, когда всё это было...»[30]

В январе 1860 года Василия Фёдоровича Никифорова переводят из Тифлиса в Великолагерный пост смотрителем тамошнего провиантского магазина[31]. Великолагерный пост - это центральное укрепление 3-й части Черноморской кордонной линии Черноморского казачьего войска, расположенное на берегу реки Кубань. Где Василий встретил Александру, мы не знаем, но 13 марта 1861 года у них рождается сын Александр [511]. Семья обретает пристанище в станице Усть-Лабинской, куда смотрителем местного магазина 18 августа 1861 года был назначен Василий[32].

Был ли он, наконец, счастлив, обрёл ли покой? Счастлив - да, безусловно, ведь у немолодого уже отца один за другим появляются долгожданные дети, как будто он пытается наверстать ушедшие годы, сполна испытать отцовские чувства. И судьба даёт ему такую возможность: 1 сентября 1863 года у Василия рождается второй сын Леонид[512], 8 апреля 1865 года - дочь Глафира[513], 20 августа 1869 года - сын Флорентий[514], 22 января 1872 года - сын Аркадий[518] (сохранилось метрическое свидетельство о рождении и крещении его в Свято-Никольском храме станицы Усть-Лабинской[33], 5 мая 1877 года - дочь Антонина[515]. Усть-Лабинская, основанная в далёком уже 1794 году, к тому времени превратилась в большое поселение. К 1857 году в станице насчитывалось больше 300 дворов с населением 2 748 человек[34]. Вместо обветшавшей и сгоревшей старой деревянной церкви на средства казаков и благотворителей был выстроен и к престольному празднику в декабре 1861 года освящён каменный храм Святого Николая Чудотворца[35]. Настоятелем его стал священник Мефодий Платонов, вторым священником - Амкгрит Иванович Островский (крестил Антонину Никифорову), диаконом - Георгий Соболев. Старшие дети Никифоровых, по всей вероятности, были крещены именно в Свято-Никольской церкви, но записи в сохранившихся метрических книгах свидетельствуют только о рождении Антонины и Вячеслава[36].

23 января 1881 года на свет появляется самый младший ребёнок Никифоровых - дочь Мария[517]. К сожалению, в их большой семье не обошлось и без детских смертей, которые настигали тогда малышей всех сословий и семейного достатка без разбора. Нам известно только об одном младенце, сыне Вячеславе [516], который родился 14 августа 1879 года и 13 сентября умер «волию Божию»[37]... Когда родилась Мария, последняя из достоверно известных детей, Василию Фёдоровичу исполнилось 67 лет, Александре Прокопьевне могло быть около 40. Но покоя и достатка в семье так и не наступило, напротив, Никифоровых ждали тяжёлые испытания, перевернувшие, но так и не сломавшие их жизнь.

Интендантская служба Василия Никифорова не означала, что он находился в тылу, ведь на Кавказе этого понятия как такового тогда практически не существовало. По истечении положенных двух лет в должности смотрителя Лабинского магазина 50-летний Василий в августе 1863 года, накануне рождения второго ребёнка, вновь срывается с места - и вновь на передний край: на завершающем этапе Кавказской войны он зачислен отрядным комиссионером в войска и непосредственно участвует в сражениях с горцами за реками Лабой и Белой. И опять получает награды и отличия. 1 мая 1865 года ему дарован Крест за службу на Кавказе, а 1 августа того же года он возвращается к семье в Усть-Лабинскую и вновь принимает Лабинский магазин в должности смотрителя[39].

Так почему же немолодой уже Василий Никифоров не просто занимается своим привычным делом - отпускает провиант воюющим полкам русской армии, но, как впервые записано в его послужном списке, непосредственно участвует в боях? Представляется, что ему необходимо было срочно исчезнуть из Усть-Лабинской и не совсем по своей воле. Там случилась беда. «В Ноябре 1861 года при сдаче Лабинского запаснаго парка Подпоручиком бывшей Кавказской крепостной артиллерии Васильевым, назначенному на его место, Коллежскому Секретарю Пикульскому, Васильев потребовал от занимавшагося в парке писаря Мякотникова провиантскую книгу за 1861 год. Мякотников ответил, что книга находилась у Смотрителя магазина для засвидетельствования статей. Вследствие этого, 10 ноября, Васильев отправился в канцелярию магазина, для справок, где был извещён о самоубийстве Мякотникова. <...> При медицинском освидетельствовании оказалось, что Мякотников лишил себя жизни выстрелом из ружья в лицо, с раздроблением лобной и носовой костей»[40]. Чрезвычайное происшествие - самоубийство писаря - инициировало цепочку событий по расследованию финансового состояния в Лабинском провиантском магазине. Российская Фемида не торопилась: 10 ноября 1861 года дело было начато следствием, 10 мая 1866 года передано в суд, а закончено - 27 января 1868 года.

Что же выяснилось? Оказалось, что перед тем, как Василий Никифоров 18 августа 1861 года принял магазин, прежние смотрители, поручик Зайцев и коллежский асессор Росляков, с 1858 по август 1861 года отпускали войскам продовольствие по фальшивым квитанциям. Следствие выявило злоупотребления на солидную по тем временам сумму 5.185 руб. серебром[41]. И когда Никифоров, награждённый знаком за долголетнюю беспорочную службу, медалью, крестом и орденом, стал смотрителем, нарушения продолжились - вплоть до самоубийства Мякотникова 10 ноября. В течение трёх месяцев, с 18 августа по 10 ноября 1861 года, было выявлено отпущенных по фальшивым квитанциям:

«Муки - 88 четв. 2 3/30 гарнца

Круп - 8 четв. 2 чет-ка 1 6/30 гарнца

на сумму 559 руб. 61 коп.»[42]

Расследование, возбуждение судебного дела, заседания суда, последовавший приговор о лишении чинов и орденов с двойным возмещением причинённого государству ущерба за несколько лет превратили образцового чиновника VII класса Никифорова в несчастного старика. Василий Фёдорович не знал, как обеспечить жизнь своей растущей семье, где встретить старость и как смотреть в глаза жене и детям, чьё будущее с таким трудом, ценой долгого отказа от семейных радостей он выстроил, но сам же и разрушил. Судя по всему, в начале событий, уже находясь под следствием, он ещё надеялся на благоприятный исход - недавнее участие в боевых действиях, новая награда давали для этого основания. К тому же вернули его в ту же Усть-Лабинскую, смотрителем в тот же магазин. Но по окончании следствия дело было передано в суд. По повелению Его Императорского Высочества Главнокомандующего Кавказской армией Великого Князя Михаила Николаевича, объявленному в отзыве Штаба Кавказского округа № 222 от 4 февраля 1866 года и изъяснённому в приказе окружного интенданта № 103 от 11 февраля 1866 года, Василий Никифоров был предан военному суду по следственному делу об отпуске провианта по фальшивым документам в корыстных целях, с 11 февраля 1866 года удалён от службы, магазин сдан[43].

Что испытали Василий и Александра Никифоровы за те годы, пока длился суд? На что жили? Ведь половина жалования в это время удерживалась в казну. Как общались с земляками? Мы не знаем. Но семья, переживавшая такие тяжёлые годы, не только не распалась, напротив, испытания, по-видимому, сплотили её. После перерыва с 1865 по 1869 год родился и выжил ещё один сын.

В своих прошениях на Высочайшее имя Василий Никифоров всегда писал, что сначала военно-полевой суд не нашёл в его действиях состава вины. Тем не менее сухие строчки сохранившегося в РГВИА 5-томного военно-судного дела Зайцева, Рослякова и Никифорова[44], а также документы Полевого Аудиториата Кавказской армии, вынесшего окончательный вердикт[45], неумолимы: «Подпоручик Васильев, кроме выше изложенных, привёл ещё следующие обстоятельства:

а, В бытность его, Васильева, на другой день после самоубийства Мякотникова, в квартире Смотрителя Никифорова, последний сознавался ему, что он за излишне вытребованный провиант заплатил Мякотникову двести семьдесят руб. серебром»[46].

А если Васильев оговорил Никифорова, желая выгоднее представить свою роль? Вполне возможно - ведь «подсудимые Росляков и Никифоров при спросе их при следствии, объявление Васильева признали не справедливым»[47], что вообще-то было ожидаемо. В материалах военно-судного дела в допросе Никифорова имеются и его прямые утверждения об упущениях и клевете со стороны Васильева: «... так как Васильев не постыдился в числе увёрток своих взводить на меня клевету то и я считаю не только справедливым, но даже необходимым в своё оправдание вывести подозрения на то, что Васильеву не безызвестны были проделки Мякотникова и именно потому, что пока сходило благополучно и было молчать, с большей пользой, то он, Васильев, и не преследовал Мякотникова»[48]. Свидетели встали на сторону Никифорова: «Надворный Советник Никифоров, на очной ставке с Подпоручиком Васильевым, данной в военном суде, отозвался, что Васильев на другой день после смерти Мякотникова у него не был; а приходил на третий день и просил написать ему рапорт о желании Васильева пополнить перетребованный провиант на свой счёт, и что содержание этого рапорта продиктовал ему, находившийся тогда у Никифорова, отставной чиновник Рыковский.

Подпоручик Васильев в этом не сознался, утверждая, что чиновника Рыковского вовсе не знает; Рыковский же, спрошенный под присягою, подтвердил объяснение Никифорова»[49]. Росляков же попросил «допустить его к очистительной присяге, для избавления себя от всякого подозрения»[50].

Однако суд решил иначе, рассудив, что «Смотрителя магазина, живя постоянно в Станице Лабинской, где был расположен и запасный парк, не могли не знать малочисленности нижних чинов в оном и не видеть из требований, что провиант требовался более, чем вдвое, против наличнаго состояния людей»[51]. Были выявлены и нарушения делопроизводства, неаккуратность в записях об отпуске продуктов. Сочтя вину подсудимых доказанной, судьи приговорили их к крупным штрафам: «В обезпечение убытков казны удержано из содержания подсудимых: Надворного Советника Никифорова, по 1-е Августа 1867 года, 1035 руб. 33 У к.»[52]. Это была двукратная сумма хищений, выявленных при Никифорове. А ведь, кроме его жалования, собственности и других доходов у семьи не было. Но российская Фемида, догадывавшаяся сквозь свою повязку, что казнокрадство и мздоимство процветают повсеместно, была в таких случаях неумолима. Проверялись все места службы подсудимых. «Кроме того, по особому требованию, поступившему из Окружного Интенданства, подлежит ко взысканию с Надворного Советника Никифорова, наложенному контрольным порядком, за незаписанныя им на приход, по книге Серебряковского магазина за 1857 год, 810 рогож, принятых в том магазине от подрядчика Долгова, причитающиеся деньги, по обошедшейся казне цене, о 19 У коп. за штуку, всего 154 руб. 91 У коп. сереб. а вдвое 309 руб. 82 У коп.»[53]. Всё-таки можно считать, что Никифорову в чём-то повезло. Ещё каких-то полвека назад осуждённые были бы отправлены в Сибирь и подвергнуты позорной гражданской казни. Сейчас же их только лишили чинов, орденов и знаков отличий и уволили от службы без содержания, взыскав штрафы. А подпоручик Васильев, раскрывший тёмные дела в Усть-Лабинской, был уволен в отставку бравым поручиком и с пенсией.

Для семьи бывшего надворного советника, бывшего кавалера ордена св. Станислава, бывшего беспорочного служащего Василия Никифорова начались беспросветные дни. Опорочено доброе имя её главы, потерян с таким трудом достигнутый отцом и дедом социальный статус, детей осуждённого теперь не возьмут ни в одно достойное учебное заведение, возможности для карьеры закрыты, да и просто нет источников существования. В этой ситуации особо хочется подчеркнуть роль жены и матери, Александры Прокопьевны. Ей в ту пору вряд ли могло исполниться даже сорок лет, а вокруг неё позор и безденежье, маленькие дети, немолодой и нездоровый (ещё до женитьбы Василий потерял зрение на один глаз) муж. Но семья продолжала жить, и даже рождались новые дети. Почему-то думается, что Александра, воспитанная в патриархальных традициях, верила во всём своему венчанному мужу. А он на протяжении всей оставшейся ему жизни не прекращал отстаивать свою невиновность, доказывать судебную ошибку, пытался всячески улучшить их незавидное положение, не сомневаясь, что именно он несёт полную ответственность за благополучие семьи.

В августе 1870 года Василий Фёдорович начинает писать прошения о пересмотре приговора Полевого Аудиториата, прежде всего на имя самого Государя - и будет их писать на протяжении 25 лет! Он или диктует их писарям, а позже сыну Аркадию, или пишет собственноручно, и тогда вызывает только восхищение его каллиграфический, не поддающийся возрасту, болезням и лишениям почерк. Каждая фраза прошений полна отчаяния и мольбы, но в то же время и убеждения в своей невиновности. Он повергает «к стопам Вашего Императорского Величества» всё новые и новые доводы об осуждении без вины виноватого, оправдывается всё новыми обстоятельствами. Обвинения, возводимые на него Васильевым, он называет лишь догадками, «основанными не на силе факта, а на свободе мысли и праве судить и обвинять»[54], ссылается на перечень должностных обязанностей в уставах и подзаконных актах, мешавших ему своевременно вскрыть злоупотребления. Вновь и вновь он повторяет, что ему ничего не было известно о казнокрадстве писаря Мякотникова, ставя себе в упрёк лишь ненадлежащее ведение документации. С особой прямотой Василий Фёдорович заявляет, что против возводимой на него вины «протестует и сорока летняя служба моя, вовремя которой чрез руки мои прошло на миллионы казённой собственности деньгами и имуществом, между тем я не запятнал своей чести не посягательствовал ни постыдными и безаконными зделками тем более с преступниками»[55].

И действительно, если он не успел, не смог, не захотел вскрыть то, что творилось во вверенном ему магазине, - и было подтверждено огромным количеством фальшивых расписок, предъявленных суду, - то эта трагедия должна была стать для него трагедией всей жизни. Хочется верить его объяснениям, его логике, настойчивости долголетних попыток оправдаться в прошениях, аккуратно подшитых к старому архивному делу Полевого Аудиториата... В конечном счёте обстоятельства дела так и остались весьма неоднозначными: ни одного документального подтверждения мздоимства конкретно Василия Никифорова суду так и не было предъявлено! Не удалось найти ни единой подписанной им фальшивой квитанции. Правда, с другой стороны, Никифоров к 1861 году был весьма опытным чиновником и, без сомнения, неоднократно сталкивался с нарушениями в финансовых делах. У него наконец-то появилась семья, молодая жена и дети, а достатка он за долгую службу нажить так и не смог - как раз потому, что не воровал, как другие? Но даже если он просто проглядел творившиеся у него в магазине тёмные дела, это всё равно не делает ему чести. Тем не менее Никифоров до конца остаётся твёрд в своих утверждениях о личной невиновности и пристрастности суда.

В своих прошениях он беспрестанно указывает на то, что чувствовал с особенной болью - бедственное положение семьи и незавидную участь своих детей. «Кроме меня, лишеннаго чести к милосердию Вашего Императорского Величества взывают и брошенные силою обстоятельств в нищенство четверо малолетних детей моих, для которых уничтоженный отец не может предоставить ничего в будущем»[56]. И вновь и вновь получает жёсткие отказы в своих просьбах, высшие чины приказывают «настоящую просьбу Никифорова оставить без последствий»[57].

Дети растут, старших сыновей пора учить. Семья живёт в Усть-Лабинской, в Анапе, наконец, в Екатеринодаре. Немудрёное жильё снимают в чужих домах, чужие люди равнодушно относятся к чужому несчастью, помогают лишь немногие благотворители. И Василий Фёдорович, одолеваемый безденежьем и немощами, вновь пишет прошения, где выделяется главная мысль о невозможности дать детям надлежащее образование. Он прекрасно понимает, что именно образование дало ему возможность достигнуть тех степеней в жизни, которых он теперь лишён. С течением времени эта горькая мысль начинает его особенно угнетать, он просит вернуть хотя бы его бумаги, копии формулярного списка, где до 1866 года всё казалось образцовым. «Находясь в преклонных летах, имея у себя пятерых малолетних детей и будучи сам седьмой с женой я на склоне жизни, от старости и упадка физических сил лишён средств приобретать средства к жизни своей и семьи, а потому не только воспитания детям, но и самого пропитания своей семье доставить уже не могу, и чувствую себя по совести и по делу совершенно невинным, <...> но чтобы недопустить своих по крови благородных детей малолетных, в безграмотство, по неведению для них, той невозможности дать воспитание, в какую заброшен их отец, <. > покорнейше прошу Главное Военно-судное управление возвратить мне документы которые были приложены при моём проше- нии...»[58]

Только в 1880 году государственная машина смягчилась, приняв во внимание очевидные обстоятельства: действительно беспорочную службу Василия Фёдоровича, его преклонный возраст и наличие уже шестерых детей. Тот же Великий Князь Михаил Николаевич на исходе своей собственной службы Главнокомандующим Кавказской Армией теперь ходатайствует о назначении Никифорову пенсии, «какую он имел-бы право получать, если бы не подвергся оштрафованию», при этом подтверждает, что «Никифоров поведения хорошаго, средств к жизни не имеет и, по старости и слабости здоровья не может снискивать пропитания для себя и своего семейства, состоящаго из жены и шестерых детей, из которых только двое сыновей - один служащий телеграфистом, а другой воспитывающийся на счёт благотворителей - не находятся при нём»[59].

Главное Интендантское Управление не замедлило рассчитать, что «Никифорову, состоявшему на службе более 41-го года, если бы он не подвергся оштрафованию, причиталась бы пенсия из Государственного Казначейства в размере 85 руб. 80 коп. в год»[60]. На самом деле пенсия была начислена всего лишь по IX разряду, а не по VII. Это была ничтожная сумма для большой семьи, хотя и лучше, чем ничего, но главное - это означало, что сделан хотя бы маленький шаг к уменьшению тяжести приговора, сломавшего всю жизнь. В соответствии с этим меняется и тон прошений Никифорова. В июле 1883 года он пишет из Анапы: «11-го Февраля сего года, я имел счастие послать прошение Государю Императору, с приложением документов, в котором просил Августейшаго Монарха оказать мне милость по возстановлении моих законных прав, в виду ошибочнаго Военно-суднаго приговора и выдать мне пенсию за прошлое время»[61]. Законные права должны быть восстановлены, а приговор однозначно квалифицирован как ошибочный. В 1883 году пенсию Никифорову пересчитывают, исходя из чина надворного советника, по VII разряду, и это уже 171 руб. 60 коп. в год, хотя сам он рассчитывает и на возмещение разницы хотя бы с 1881 года[62], а позже - на выплату целых 1400 руб. уже с 1869 года, со дня увольнения от службы, и пытается последовательно добиться и этого.

Но главное, что Василий Фёдорович просто обязан вернуть, чтобы облегчить своим детям начало самостоятельной жизни и карьеры, - это сам чин надворного советника, чтобы его сыновья всюду могли указывать своё происхождение из достойной семьи. Да и в его собственных глазах это венец всей его долгой службы. Он снова и снова пишет прошения. И вновь высшие власти по прошествии стольких лет после суда делают шаг навстречу, отказываясь, тем не менее, удовлетворить его возросшие материальные претензии: «За воспоследованием 15 Мая 1883 года приказа по военному ведомству №104, о милостях по случаю Священнаго Коронования, Никифорова разрешено считать исключённым из службы без лишения чинов.

Принимая во внимание, что пенсия Надворному Советнику Никифорову назначена не по правилам пенсионного устава, а в виде особой Монаршей милости и в Высочайшем повелении по сему предмету не сказано чтобы пенсия эта была ассигнована за прежнее время я нахожу вполне правильным назначение Никифорову пенсии со дня воспоследования означеннаго Высочайшаго повеления»[63]. В ответах на прошения Василия Фёдоровича всё чаще появляются отказы с формулировкой «участь Никифорова уже значительно облегчена целым рядом оказанных ему Высочайших милостей»[64].

Но он не сдаётся и пытается вернуть себе всё, что у него отняли судьба и открыто обвиняемый им в неправедности суд. «По воспитании в доме родителей своих находившихся в бедном состоянии, я поступил на службу 1 Декабря 1826 года с юных лет т. е. с 13-ти летнего возраста, прокладая себе дорогу и прослужа честно и добросовестно 42 года, достиг до штаб офицерских чинов и Высочайших наград, был смотрителем в восьми провиантских магазинах, чрез руки мои прошло на миллионы казённой собственности деньгами и имуществом, и будучи под следствием, был отрядным коммиссионером войск, расположенных за реками Кубань и Полаби, в последнее время при покорении Кавказа, израсходовал более миллиона казённых денег бывших в моих руках, между тем я и здесь не запятнал своей чести не посягательствовал непостыдными и беззаконными сделками, я в казне ничего не украл, напротив, охранял всё казённое имущество и деньги, как подобает православному христианину и истинно верноподданному Рускому Престолу, моя нравственная сторона и бедное состояние будучи 18 лет после решения моей участи в само-невыразимо несчастном нищенском положении в пропитание себя с семейством и поныне свидетельствуются сдешним начальством, что уже известно главному военно-судному Управлению из переписок по моим просьбам о пенсии»[65].

Повышая планку своих требований до выделения земельного владения, Василий Фёдорович не забывает перечислить не только свои заслуги, но и несчастья: «В данное время я достиг 76-ти лет, стал стар, дряхл, и значительно потерявши физические силы, лишён всякой возможности добывать кусок мой для пропитания себе с семейством состоящим из трёх дочерей девиц, двух сынов несовершеннолетних, и сам с женой всего семи душ, впал в жесточайшую и невыносимо-мучительную нищенскую жизнь ощущаем голод, разуты и раздеты.

Объявив по чистой совести горькою истину, я 76-летний старик стоящий на последнем пороге к загробной жизни, сын Божьего храма и истинно подданный и преданный Русскому Престолу, веруя в православную религию, говорю как-бы каюсь пред престолом Всевышняго Создателя всей вселенной, будучи оправдан законным решением, я неповинно осуждён Аудиториатом, чрез что и поставлен с семейством в безвыходное гибельное положение к пропитанию.

<...> я почтительнейше имею честь просить Главное военно-судное Управление, осчастливить меня ходатайством у Августейшаго Монарха о выдачи мне пенсии с 8 мая 1869 по 26 Марта 1881 года или единовременнаго пособия, или же и спросить соизволение на дарование по усмотрению частицы земли в потомственное владение из казённых дач Кубанской Области для пропитания»[66].

На эту новую просьбу не так давно восстановленного в чинах надворного советника в 1887 году опять следует отказ с характерной формулировкой «в виду того, что участь его и так уже значительно облегчена целым рядом оказанных ему Высочайших милостей»[67]. Но и в 1894-1895 годах Никифоров, которому уже за 80, по-прежнему продолжает писать прошения, почти дословно повторяя строки о своих страданиях, заслугах и невиновности, с горечью отмечая отчуждение окружающих людей. «Кроме всех этих препятствий ещё заграждает путь к добыче пропитания и то, что я подсудимый и все меня старонятся чуждаются и отказывают всюду. Дни идут за днями, жить и питаться как-нибудь надо, а средств нет. Является ужасное положение без просвета без надежды на будущее, воля слабеет надежда жить честно пропадает»[68].

Видимо, идея не только о возвращении утраченного, но и о получении дополнительных преференций в счёт понесённой обиды владела им до самой кончины. Последнее прошение о возвращении пенсии с 1869 по 1881 годы датируется 1894 годом, переписывал его уже 22-летний сын Аркадий. Ответ о передаче его в Главное Интендантское Управление помечен 7 августа 1896 года. Проходившие с Никифоровым по одному судебному делу Зайцев и Росляков, а также его главный обвинитель Васильев к тому времени давно умерли. Последние годы Василий Фёдорович жил в 3-м участке Екатеринодара, сыновья обучались за казённый счёт и на средства благотворителей, о судьбе его дочерей в то время, к сожалению, ничего не известно. Не удалось найти в метрических книгах церквей Екатеринодара и записи о его кончине. Возможно, он доживал последние дни где-то у своих дочерей, если хотя бы старшей из «бесприданниц» всё же посчастливилось выйти замуж (в 1896 году все трое указаны как девицы, а старшей Глафире, на судьбу которой период семейных несчастий должен был повлиять в наибольшей степени, уже исполнился 31 год). Василий Фёдорович встретил смерть в весьма преклонных годах, пережив своих обидчиков и трёх императоров, вернув себе и семье, детям практически всё из когда-то утраченного по суду. Нет никаких сведений и о дальнейшей судьбе его стойкой супруги Александры Прокопьевны.

Аркадий Никифоров

Детям Василия Фёдоровича, росшим во время его борьбы за восстановление своего статуса и честного имени, пришлось самостоятельно строить своё будущее. Всем им отец смог дать главное - образование. Аркадий [518], младший (четвёртый) из оставшихся в живых сыновей Василия Фёдоровича Никифорова, родился 22 января (3 февраля по н. ст.) 1872 года в Усть-Лабинской и был крещён в её Свято-Николаевском храме, о чём должна была свидетельствовать запись № 12 в метрической книге этой церкви. Но она не сохранилась, однако дошло до наших дней метрическое свидетельство Аркадия, в котором записано, что «у него родители: разжалованный из Надворного Советника Василий Феодоров Никифоров и законная жена его Александра Прокопиева, оба православного вероисповедания»[69].

Таким образом, в самом важном для мальчика документе была словно проставлена печать на облике отца и на его собственном будущем. Восприемниками младенца были Харьковской губернии города Краснокутска мещанин Никита Павлов Донченко и жена 2-й гильдии купца Ивана Иванова Матрёна Прокопиева - возможно, тоже сестра Александры Прокопьевны? Крещение совершили священник Илья Вальбуциев, диакон Василий Акимов и причётник Матвей Хомяков. Свидетельство выдано Ставропольской духовной консисторией в июле 1894 года, видимо, оно потребовалось к сроку определения Аркадия на службу.

Даже старший сын Никифоровых, Александр, родившийся в роковом для Василия Фёдоровича 1861 году, не смог бы вспомнить времена, когда семья жила в относительном благополучии и уважении. Что же тогда говорить об Аркадии и Марии, младших детях, чьё детство было связано с унижением и отверженностью отца, а с ним и всей семьи, как бы стойко ни переносила она обрушившееся на неё несчастье? Василий Фёдорович упорно старался дать сыновьям хоть какую-то основу для самостоятельной жизни, прежде всего, образование. Показательно, что семья просто не мыслила иного пути для детей. Но на обучение в реальном училище или гимназии нужны были средства, которых катастрофически не хватало. Поэтому мальчики поначалу, скорее всего, учились дома, ожидая «вакации», то есть места за казённый счёт, или милости благотворителей. Дальше всё зависело от них самих.

О судьбе старшего сына Никифоровых Александра в прошениях его отца сохранилось одно лишь указание, что он стал телеграфистом - незавидное место в материальном отношении, но и для этого юноша должен был быть прежде всего грамотным, аккуратным и исполнительным. А в Кавказском календаре за 1907-1914 годы и 1916 год[70] удалось обнаружить А. В. Никифорова как бухгалтера 1 разряда, служащего Лабинского казначейства, что наводит на мысли о том, что старший сын, как и отец, и брат Аркадий, связал свою жизнь с финансовыми органами, к тому же жил недалеко от знаковой для семьи станицы Усть-Лабинской. Второй сын, Леонид, тоже получил где-то образование за счёт благотворителей, в Кубанской справочной книжке за 1891 год он указан как помощник учителя в Новонижнестеблиевском одноклассном станичном училище[71]. О судьбе третьего сына, Флорентия, сведений, к сожалению, не сохранилось.

В формулярном списке молодого чиновника Ставропольского отделения Госбанка Аркадия Никифорова, найденном в фондах Российского государственного архива в Санкт-Петербурге, имеется лишь запись без даты: «Окончил курс наук в Кубанском Александровском реальном училище» в Екатеринодаре и дальнейшие сухие сведения о его работе в Ставропольском отделении Госбанка, а также о женитьбе «первым браком на девице Марии Феодоровой Кузнецовой» и рождении дочери Клавдии[72]. Последовавшие за этими строчками архивные поиски были сродни детективной истории с неожиданно счастливым концом. Ведь поначалу были найдены два личных дела Аркадия в фондах Госбанка в Государственном архиве Ставропольского края, где, несмотря на наличие важнейших документов о нём самом (метрики, аттестата и т. п.), никаких сведений о родительской семье, за исключением имени отца и его чина надворного советника, не имелось. Было даже сделано безосновательное предположение о том, что семья Никифоровых проживала в Ставрополе, поднят целый пласт метрических книг, позволивших однако сделать следующую ценную находку - запись о венчании Аркадия, но никаких следов его отца в Ставрополе так и не было обнаружено.

Тогда было решено попытать счастья в Государственном архиве Краснодарского края, где сохранились отдельные дела Кубанского Александровского реального училища. Но именно отдельные - в частности, как оказалось, две папки с протоколами заседаний училищного педсовета за 1894-95 годы, некоторая финансовая документация училища, бланки заказов учебных пособий. В январе 1894 года Аркадию исполнилось 22 года - возраст уже далеко не гимназический, поскольку при сроке обучения в 7-8 лет учиться в приготовительном классе мальчики тогда начинали в 10 лет. Но уже на 5-й странице архивного дела, в протоколе заседания Педагогического совета «1894 года марта 3-го дня» среди трёх учеников самого старшего, VII дополнительного класса, освобождённых от платы за обучение по «своим успехам, прилежанию и поведению», а также как дети «совершенно недостаточных родителей», оказался назван Аркадий Никифоров[73]. С трудом верилось этой неожиданной находке - но далее последовали записи об экзаменах, об окончании училища и получении аттестата, о проживании вместе с родителями, характеристики на учащихся выпускного класса. Самый важный год в жизни любого ученика - выпускной, был отражён в деталях, вплоть до состава учителей и названий предметов, обстановки в училище, шалостей «реалистов» и положенных им наказаний. Мы узнаём, что на начало 1894 года в классе Аркадия было 15 учеников, из них успевают 12, то есть 80%. «По успеваемости и поведению класс этот признан вполне удовлетворительным, хотя состав его никак нельзя признать блестящим, так как есть в нём несколько слабых учеников.»[74]. Но в результате в протоколе от 18 июня 1894 года зафиксировано, что курс наук с выдачей аттестатов и правом поступления в высшие учебные заведения закончили все учащиеся, кроме одного, Василия Гончарова, а ещё один, Михаил Малага, был отчислен ранее. В списке под № 13 среди своих одноклассников значится Аркадий Никифоров[75].

В аттестате Аркадия за основной курс, то есть по окончании VI класса реального училища в 1893 году, присутствует весь набор оценок. Удовлетворительные успехи у него были по иностранным языкам, алгебре и русскому, а по рисованию, черчению, геометрии и самому важному предмету дореволюционных учебных заведений - Закону Божьему - он успевал на «отлично», несколько других дисциплин отмечены оценкой «хорошо»[76]. И самое важное - поступил он в училище 1 сентября 1885 года, то есть в приготовительном классе ему исполнилось уже 14 лет. Видимо, семья долго ждала возможности отдать сына в учение за казённый счёт или просто не было возможности подготовить его к поступлению, поскольку отбор на вступительных испытаниях был жёстким. Будущие реалисты должны были уже знать основы Священной истории, обладать начальными навыками чтения, письма и счёта.

Разница между поступлением и выпуском из VI класса у Аркадия составляет 8 лет, это предполагает годовой перерыв в учёбе, что вполне могло произойти по семейным обстоятельствам. Столь же вероятно, что один раз Никифоров мог остаться на второй год в том же классе - это в общем-то было обычным делом у мальчишек, грызущих непонятные для них иностранные языки, отданных на милость почему-то невзлюбивших того или иного «реалистика» учителей. Однако для Аркадия второгодничество было сопряжено с отменой главной привилегии - обучения за казённый счёт, что стало бы ударом для семьи. Как бы то ни было, но отец настоял и на поступлении сына в последний, VII дополнительный, класс, дававший право вступления в высшие учебные заведения только с «поверочным испытанием». Хотя этого и не планировалось - взрослый сын должен был как можно скорее начать служить и жить самостоятельно. Но, по-видимому, в семье придавалось большое значение именно максимально полному и качественному, хотя бы и среднему образованию. И оценки Аркадия в этот год меняются к лучшему - удовлетворительные успехи остаются лишь по русскому и немецкому языкам, все профильные для реального училища математические и естественно-научные дисциплины сданы на «хорошо», по Закону Божьему сохраняется оценка «отлично»[77].

Чтобы по-настоящему оценить неординарные усилия семьи в воспитании и образовании детей, надо обратиться к истории Александровского реального училища, одного из лучших учебных заведений своего времени на Ставрополье. Оно начало свою историю 2 октября 1880 года, а до этого в Екатеринодаре[78] действовали только два начальных училища. Первый директор Спиридон Дмитриевич Дивари (занимавший эту должность в 1880-1903 годах, то есть во всё время обучения там Аркадия Никифорова) со священником Василием Беляковым после «испытаний» отобрали из 60-ти претендентов только 25 человек в первый класс, для второго же класса подготовленных не оказалось вовсе[79].

До 1891 года Александровское училище не имело собственного здания. Изначально оно помещалось около Старого базара, а затем в доме Преображенского[80]. На содержание училища и его пансиона (в 50 человек, живших и питавшихся за казённый счёт) Кубанским казачьим войском отпускалось 25 108 руб. в год, город же давал 3 500 руб. на найм помещения. Только в 1891 г. училище получило собственное здание. В нём до того располагалась упразднённая войсковая гимназия, которую закрыли после известия о том, что среди её преподавателей был член исполкома «Народной воли» (Л. Гартман), а среди выпускников - террорист-народоволец П. Андреюшкин. Аркадий Никифоров заканчивал обучение уже в новом здании. К началу 1890-х годов в Александровском училище уже было 7 основных классов, насчитывавших 224 ученика.

В училище имелась церковь, освящённая 25 сентября 1876 года в память Преподобного Сергия Радонежского Чудотворца. Двухэтажное здание выходило фасадом на улицу Красную, главную улицу Екатеринодара. От неё территорию отделяла ограда. Особенностью сооружения был сферический купол Сергиевского храма, который после реконструкции 1900-1909 годов заменили на высокий шестигранный.

Училище являлось одним из самых богатых и хорошо оборудованным всем необходимым учебным заведением округа. Это позволяло иметь квалифицированных преподавателей, окончивших Петербургский университет, Строгановское рисовальное училище и т. д. Программы по Закону Божьему, русскому и иностранным языкам, арифметике, физике были достаточно насыщенными и требовали серьёзного отношения к процессу обучения. Ежедневно перед началом уроков совершалась общая молитва при участии законоучителя, начальствующих лиц и классных наставников. Училище содержалось на средства Кубанского казачьего войска, к которым прибавлялась плата за право учения по 10 руб. в год с детей казаков и по 50 руб. с детей из неказачьих семей (но обязательно служивших в войсковых учреждениях). Это и давало право Никифоровым претендовать на помещение в него Аркадия, поскольку для многодетной семьи плата в 50 руб. в год при пенсии Василия Фёдоровича в 140 руб. была бы непомерным бременем. Так что Аркадию просто ничего не оставалось, как успевать по всем предметам и показывать примерное поведение.

Ученики Александровского училища участвовали в 1891 году в конкурсе, устроенном Императорской академией художеств. Совет Академии выразил благодарность преподавателю Петру Смирнову, присудив серебряную медаль и семь похвальных листов учащимся. В письме от 15 января 1894 года сообщалось о присуждении ещё 5 серебряных медалей и семи похвальных листов[81]. В 1892 году ученики принимали участие в выставке работ по черчению и рисованию в Чикаго. 19 октября 1894 года Совет Русского Общества охранения народного здравия - на основании экспертной комиссии Первой Всероссийской гигиенической выставки - постановил наградить Александровское реальное училище Малой серебряной медалью (ценою до 7 руб.)[82].

В училище была введена парадная форма: утверждённая в 1888 году черкеска из чёрного сукна с восемью напатронниками по обеим сторонам груди, бешмет (или, по желанию, подшитый жилет), шаровары чёрного сукна и фуражка из такого же сукна с козырьком, околышек и выпушка которой по верхнему краю были оранжевого цвета. На околышке прикреплялись два накрест сложенных лавровых листа и металлические буквы «К.А.Р.У.». Повседневная форма реалистов в тёплое время состояла из парусиновых блузы и брюк, а в холодное - из суконных, которые подпоясывались чёрным кожаным поясом. Верхней одеждой служила шинель из серого сукна на крючках[83]. На время отпуска ученикам выдавались две рубахи, двое подштанников, две пары носков, два носовых платка, одна пара сапог, две парусиновые блузы, двое парусиновых брюк, пояс для блузы, пальто, фуражка и пояс для брюк[84]. Можно представить, каким подспорьем всё это было для семьи Никифоровых.

На сохранившейся замечательной фотографии Аркадия, сделанной в лучшем фотоателье города Л. Чернова на улице Красной в доме Платоновой за день до решения училищного педсовета о присуждении ему аттестата - видимо, для памяти перед отъездом в Ставрополь - он запечатлён в вышитой рубашке и блузе. Являлась ли эта блуза форменной, сказать трудно. Уже совершенно взрослый симпатичный юноша без страха и тени сомнения, даже безмятежно смотрит широко открытыми глазами в начинавшуюся для него самостоятельную жизнь. Позади у него - детство и отрочество на пыльных улицах южного города, названного черноморскими казаками в 1793 году «даром Екатерины» в честь императрицы Екатерины II. Он и был её даром, поскольку за год до этого государыня выдала казакам грамоту, по которой им за верность в вечное владение передавалась земля между рекой Кубанью и Азовским морем. Впереди у Аркадия Никифорова - вся жизнь, служба, любовь, семейное счастье.

Но до начала службы надо было ещё отбыть обязательную воинскую повинность, введённую в России в 1874 году. Из врачебного освидетельствования мы узнаём, что Аркадий «телосложения хорошего, никаких телесных недостатков не имеет», что ему даже сделали прививку от оспы, а это ещё раз подтверждает прогрессивные взгляды семьи[85]. Надо отметить, что хотя воинская повинность в России и была всеобщей, это ещё не означало обязательной службы в армии. Армия нуждалась приблизительно в трети молодых людей, достигавших призывного возраста (20 лет). Все подданные были обязаны «отбыть»: то есть лишь явиться на призывной участок, заявить о льготах, если таковые имелись (например, обучение в среднем или высшем учебном заведении) и пройти медицинское освидетельствование. Признанные годными к военной службе и не имевшие льгот тянули жребий - идти или не идти в армию. И в документах Аркадия сохранилась справка, что он явился по призыву и 17 августа 1894 года зачислен в ратники второго разряда[86], что фактически означало освобождение от службы, призыв только в случае войны. По всей вероятности, сыграл свою роль преклонный возраст родителей, не исключена и предварительная договорённость дать молодому человеку возможность поскорее начать гражданскую службу.

Тем не менее, в биографии Аркадия имеется ничем не заполненный провал в несколько месяцев, до 2 января 1895 года, когда он наконец назначен счётным чиновником 1 разряда. В феврале он подал прошение в Ставрополе и только с 11 мая того же года был официально зачислен на службу канцелярским служителем Ставропольского отделения Государственного Банка России[87]. Безусловно, такая отсрочка могла быть вызвана прежде всего тем, что само Ставропольское отделение Госбанка открылось только 4 марта 1895 года, а Аркадию, по-видимому, было обещано место именно там. Пока набирался штат, юноша вынужден был ждать.

Как и его отец, Аркадий начал службу внеклассным чиновником. И хотя в графе о социальном происхождении он без всяких оговорок мог писать «сын надворного советника», так как Василий Никифоров был восстановлен в чине, тем не менее, и для него всё началось практически с самого низа служебной иерархии. Личное дворянство отца не давало ему никаких привилегий, этого статуса ему вновь надо было достигать самому. Перед стартом карьеры, в феврале 1895 года, Аркадий Васильевич, собрав все необходимые документы, даёт две подписки - о неразглашении служебных и личных тайн и об отсутствии членства в масонских ложах или других тайных обществах - в том числе и на будущее. А наказной атаман Кубанского казачьего войска специальной бумагой ещё и подтверждает, что Аркадий Никифоров «поведения хорошего, в предосудительных поступках замечаем не был и к вредным сектам не принадлежит»[88]. После этой необходимой проверки и начинается служба молодого финансового работника.

В конце XIX века Ставропольская губерния переживала настоящий экономический бум. В 1897 году к губернскому центру[89] подвели железнодорожную ветвь от станции Кавказской. Деятельность Госбанка, как и следовало ожидать, стала ещё одним стимулом, своевременно вписалась в жизнь губернии, способствуя развитию торговли, росту экономики. Отделение в первые годы - как раз во время службы там Никифорова - занимало временные помещения на Николаевском проспекте и Воронцовской улице в центре Ставрополя, в доме № 4, арендованном у купчихи Луизы Газиевой[90].

Первым управляющим Ставропольским отделением в 1895-1896 годах и начальником А. В. Никифорова стал коллежский асессор Болеслав Константинович Плятер-Плохоцкий. Он получил юридическое образование в Санкт-Петербургском университете и работал до своего назначения в Ставрополь бухгалтером и контролёром в других отделениях Госбанка. В Ставропольском отделении выдавали ссуды под залог процентных бумаг, зерна, сахара и других товаров, обменивали и разменивали кредитные билеты, открывали текущие счета, принимали срочные и бессрочные процентные вклады, а также как вклад «на хранение» ценные бумаги, золото, серебро, драгоценности.

Какими-то из этих операций ведал и Аркадий Никифоров. Он попал в коллектив, где практически все штатные сотрудники имели, как минимум, среднее образование. Ему полагался оклад порядка 400 руб., а к нему ещё столовые и квартирные деньги - всего около 800 руб.[91]. Для юноши, выросшего в семье с определённым уровнем материальных и духовных потребностей, но в стеснённых условиях, это была неплохая основа, на которой уже можно было строить свою собственную семью. И вчерашний реалист времени не терял. В октябре 1896 года в его личном деле появляется прошение о разрешении на «первый законный брак»[92]. Это могло означать только то, что он уже успел сделать предложение будущей жене, и оно было принято. Препятствий начальство не увидело, и 10 ноября 1896 года в соборе Казанской иконы Божией Матери, построенном на Крепостной горе, одной из самых высоких точек Ставрополя, в 1843-47 годах, 24-летний Аркадий Васильевич Никифоров венчается с 19-летней Марией Феодоровой Кузнецовой[519], дочерью титулярного советника Феодора Симеонова Кузнецова[93][1033].

Мария Фёдоровна родилась 11 августа 1877 года в Ставрополе. Её отец, Фёдор Семёнович Кузнецов, служил в Ставропольской Контрольной Палате[94]. Мать, Екатерина Моисеева Ми(е?)зецкая[1034], происходила из ставропольских мещан, была дочерью «отставного кандидата», по всей видимости, интендантской службы Моисея Савинова Мизецкого[1409] и его жены Варвары Ивановой[95][1410]. У Марии было три брата, Георгий [520], Гавриил [524] и Фёдор [525], а также две сестры, Наталья [521] и Антонина[96][523]. Екатерина Моисеевна скончалась в 1923 году, оставив своим детям дом № 83 на Верхнеподгоренской (Верхнеподгорной, ныне Подгорная) улице Ставрополя[97]. На этой улице, судя по всему, и Кузнецовы, и Мизецкие жили не один год - фамилии сразу нескольких представителей обоих родов встречаются в источниках неоднократно[98]. Подгорное, историческое предместье Ставрополя, начало застраиваться в 1833 году, располагалось оно непосредственно под Крепостной горой, в оврагах и буераках. Небольшие домики ставились своими хозяевами без плана и согласия, как кому удобно, поэтому три Подгорные улицы были узкими, с неожиданными поворотами и скатами, настоящий лабиринт. Большинство домов сохранилось там до сих пор практически в первозданном виде. С одной стороны нынешняя Подгорная ограничена высокой горой с кафедральным собором, зато вниз открывается панорамный вид на утопающий в зелени Ставрополь. Если бы у домов была память, то они бы помнили о помолвке и свадьбе молодых Аркадия и Марии...

Дожил ли Василий Никифоров до свадьбы младшего сына, порадовался ли за Аркадия? Успел ли узнать о родившейся 11 августа 1897 года внучке Клавдии[99][149]? Хочется в это верить. В 1900 году у Аркадия и Марии рождается вторая дочь Валентина[151], а 10 октября 1901 года на свет появляется долгожданный сын Михаил[100][152]. Нельзя исключить, что были и другие дети, скончавшиеся в младенческом возрасте.

Как и его отец в молодости, Аркадий Васильевич служит усердно и много, не отказывается от командировок и разных поручений начальства. Его карьера медленно, но верно идёт вверх, в 1898 году он уже упомянут в документации отделения как коллежский регистратор: со 2 января 1898 года он классный чиновник VIII разряда[101]. Его ценят, в 1899 году оказывают денежную помощь при болезни жены, в 1901 и 1905 годах дают продолжительные отпуска по оставшимся неизвестными семейным обстоятельствам. Приблизительно в это же время он получает и чин губернского секретаря, что отражено в записи о рождении его сына Михаила[102].

Особенно важно отметить, что семейные ценности Никифоровых продолжают сохраняться и в семье Аркадия: его сыну только два года, а он в 1903 году уже испрашивает стипендию на его будущее обучение в Ставропольской мужской гимназии, лучшем среднем учебном заведении города[103]! Безусловно, хорошее образование оставалось для Никифоровых абсолютным приоритетом, и беспокоиться о нём следовало как можно раньше. Всерьёз восприняли просьбу молодого отца и городские власти, а это значит, что подобная предусмотрительность была в порядке вещей. На прошение, написанное Аркадием Васильевичем унаследованным от отца аккуратным каллиграфическим почерком, пришёл ответ из канцелярии Ставропольского губернатора (им в то время был выдающийся государственный и военный деятель, колоритный генерал-лейтенант Николай Егорович Никифораки). Двухлетний Миша Никифоров был «зачислен кандидатом для определения, по наступлении очереди, в пансион Ставропольской гимназии на счёт казны, на вакансии, назначенныя для детей местных дворян и чиновников, и документы его отосланы Директору означенной гимназии»[104]. Предусмотрительность Аркадия Васильевича можно объяснить и горьким личным опытом: его отец не мог просить в своё время о подобном, так как был в это время разжалован. Не из-за этого ли Аркадию и пришлось так долго ждать возможности поступления в приготовительный класс Александровского училища, а потом учиться с товарищами на несколько лет младше себя?

Однако Михаилу Никифорову не суждено было поступить в Ставропольскую гимназию. С 30 апреля 1905 года его отца переводят служить помощником контролёра в Елисаветградское отделение Госбанка (Кировоград, ныне - г. Кропивницкий, Украина). В распоряжении о переводе Аркадий Васильевич упомянут уже в чине коллежского секретаря, то есть чиновника Х класса[105]. Однако с 1845 года этот чин не давал более права на личное дворянство, а лишь на почётное гражданство. Но уже следующий чин титулярного советника, который имел, например, тесть Аркадия Фёдор Кузнецов, такое право обеспечивал. И Аркадию Никифорову оставалось совсем немного, чтобы достичь социального статуса деда, отца и тестя, а то и превзойти их. Семья Никифоровых, члены которой на протяжении столетия поднимались наверх, исключительно благодаря образованию и незаурядным личным качествам, упорству и прилежанию по службе, в третьем известном нам поколении демонстрировала свою устойчивость. Вместе с Аркадием Васильевичем к новому месту службы мужа уезжала из родного города с его широкими улицами-бульварами, садами и горами Мария Фёдоровна с тремя маленькими детьми.

Аркадий Никифоров ревностно принялся за должностные обязанности на новом месте, хотя Елисаветград - второстепенный по сравнению с губернским Ставрополем уездный город - мог его по прибытии разочаровать[106]. Но по его деятельности это незаметно, напротив, его карьера ускорилась. Он временно замещает бухгалтера отделения, потом контролёра, затем его утверждают в должности инспектора мелкого кредита, то есть он работает непосредственно с людьми, с заёмщиками, вникает в их проблемы. А 11 мая 1906 года ему присваивают очередной, важнейший чин IX класса - титулярного советника - и права личного дворянина[107]. Вряд ли его отец Василий Фёдорович дожил до этого дня, но, возможно, за себя и мужа успела ещё порадоваться этому Александра Прокопьевна. 11 мая 1909 года Аркадий Васильевич получает чин коллежского асессора (а следующий в иерархии - уже надворный советник), через год - существенную прибавку к жалованию, с 1000 до 1200 руб. А с 1 августа 1911 года главу семьи переводят в Курское отделение Госбанка, в город Новый Оскол[108].

В Новом Осколе семья обустраивается, казалось бы, надолго, дети идут учиться. Можно предположить, что девочки обучались в известной даже за пределами города Ольгинской (Её Императорского Высочества княжны Ольги Николаевны Романовой) женской гимназии. А Михаил, как в своё время его отец, поступил в Новооскольское реальное училище, «мужскую гимназию» - так её называли жители, ведь другого среднего учебного заведения для мальчиков в городе не было. Архивные сведения о коллежском асессоре, инспекторе мелкого кредита Аркадии Васильевиче Никифорове имеются в адрес-календарях Курска за 1913, 1914, 1915 годы, но затем информация о нём пропадает. А в Государственном архиве Курской области в деле «О личном составе чинов Курского Отделения Государственного Банка, практикантах и прикомандированных лицах за 1913 год» в кратком списке на производство в чин значится следующее: «Курское отделение имеет честь представить при сем на срок 1 октября сего года установленные списки нижепоименованных чинов Отделения: 1) Инспектора мелкого кредита А. В. Никифорова, для производства в чин надворного советника»[109]. Но если он получил этот чин, к чему, по всей видимости, не должно было быть никаких препятствий, почему в более поздних адрес-календарях А. В. Никифорова продолжают упоминать как коллежского асессора? Этот эпизод его жизни пока остаётся неразгаданным, как и многое в дальнейшей судьбе Аркадия и его жены Марии.

Революцию 1917 года старшие Никифоровы встретили в Новом Осколе, там же, на Старооскольской улице, они жили и год спустя[110], пока сын Михаил доучивался в училище. Вскоре от событий иностранной интервенции и Гражданской войны семья бежала к родным в Ставрополь, но когда и как Аркадий и Мария Никифоровы закончили свою жизнь, узнать не удалось...

Михаил Никифоров

В воскресенье 4 (17) ноября 1901 года в церкви Великомученицы Варвары, построенной в 1848 году у городского кладбища Ставрополя, после поздней литургии долго не смолкали колокола, в храме свершалось таинство Крещения. Нарядных младенцев в кружевных крестильных платьицах и одеяльцах держали на руках их восприемники, крёстные родители, принимавшие на себя серьёзные обязательства помогать своим духовным чадам в течение всей жизни, а в случае сиротства - заменить им родных отца и мать. Холодный день поздней осени не мог нарушить общего приподнятого настроения. Трёхнедельного Мишу Никифорова[152], родившегося 10 (23) октября в семье губернского секретаря Аркадия Васильевича Никифорова и законной жены его Марии Фёдоровны, от купели приняли уважаемые люди дворянского сословия: надворный советник Гавриил Филодельфов Поддьяконов и дочь полковника Ольга Николаева Феодорова. Крещение совершал священник Варваринской церкви Василий Павлов с псаломщиком Александром Сокольским. Так было записано в свидетельстве о крещении Михаила, выданном в Ставропольской духовной консистории[111]. Скорее всего, семья жила тогда недалеко от Варваринской церкви, поэтому в ней и крестили новорождённого.

После таинства новый член Церкви сладко спал, а его родители, наверное, устроили дома скромный праздник по случаю того, что Господь даровал им после двух дочерей ещё и сына-наследника. Отец, мать и крёстные родители смотрели на Михаила и думали, какая судьба ждёт мальчика? Что готовит ему жизнь? Надежды были только на хорошее: отец служил в Госбанке и пользовался уважением, мать не могла нарадоваться на новорождённого, рядом были две маленькие сестрёнки, крёстные родители, которые желали младенцу всяческого добра и счастья в жизни. Никто из них и подумать не мог, что всего через 16 лет, в октябре 1917 года, весь их мир, в котором они своим трудом выстраивали благополучие для себя и детей, таким же хмурым осенним днём будет снесён до основания, а Михаил уже на пороге юности будет вынужден кардинально поменять свои жизненные ориентиры и ценности, фактически отказаться от семейной истории и прошлого.

Детство Михаила прошло в уездном Елисаветграде Херсонской губернии, где на тихих улочках, среди садов он играл с мальчишками, ждал ёлки и скромных подарков на Рождество, шёл с сёстрами и родителями с первой в своей жизни исповеди в храме, где весной и осенью болел простудами, учился читать и писать, готовился к поступлению в гимназию. Ни у кого не было сомнений, что он, как его дед и отец, должен получить хорошее образование, чтобы потом строить собственную карьеру. Поступление мальчика в приготовительный, а особо подготовленного ребёнка сразу в первый класс было торжественным моментом в жизни семьи. Для этого отец должен был подать прошение директору гимназии, где указывал сословную принадлежность, степень своего образования, род занятий, размер годового заработка, прибыль от имущества или капитала. На основе этих данных руководство гимназии делало вывод о возможности или невозможности данных родителей содержать ученика и обеспечить ему нормальные материальные и моральные условия для обучения. Родители также обязывались одевать детей в соответствии с установленной формой, обеспечивать необходимыми учебными пособиями, беспокоиться о выполнении всех правил гимназии. Будущего гимназиста ждали серьёзные вступительные испытания в актовом зале, среди чужих людей, его будущих наставников. Самым важным экзаменом был Закон Божий - по нему судили о благонравии ученика. Но знать буквы, немножко читать, считать, а иногда и писать тоже было необходимо.

С августа 1911 года семья Михаила уже жила в Новом Осколе Курской губернии, где в местном отделении Госбанка продолжил службу его отец. И в гимназию, вернее, в мужское реальное училище Михаил этой же осенью пошёл именно там. Вряд ли ему было легко - друзья, знакомые места и всё, связанное с годами раннего детства, осталось в Елисаветграде. Но скучать было некогда. Русский, немецкий, французский языки, география, история, философия, словесность, теория поэзии, политические науки, математика, физика, природоведение, теория коммерции, технология, рисование и, конечно, Закон Божий - всё это полагалось освоить, выучить, сдать экзамены. Разница в учебных планах гимназии и реального училища к началу ХХ века почти стёрлась, она и раньше состояла почти исключительно в отсутствии у реалистов основных «страшилок» гимназистов: латыни и других древних языков. Но зато в реальном училище больше часов отводилось на естественно-научные и математические дисциплины, а также на изучение иностранных языков - и это действительно означало погружение в реальность, в современный быстро меняющийся мир.

Новый Оскол стал новой малой родиной для Михаила после Ставрополя и Елисаветграда. Город тоже стоял на реке, левом берегу Оскола, и возник в середине XVII века, во время строительства Белгородской оборонительной черты. Царь Алексей Михайлович Тишайший не постеснялся дать ему своё имя, так и назвали: «Царёв Алексеев». Но уже в 1655 году городок был переименован в Новый Оскол, а его сосед Оскол, находящийся выше по течению одноимённой реки, получил название Старый Оскол. 23 мая 1779 года Новый Оскол назначен уездным городом Курского наместничества. В феврале 1780 года императрица Екатерина II утвердила городу уездный герб. Верхняя часть его представлена гербом Курской губернии, вторая (нижняя) часть - щит, на котором изображены «три большие рыбы, называемые вырезуб, ловящиеся в реке Оскол, каковых в других нигде не встречается»[113].

С проведением в 1896 году через город железнодорожного пути экономика Нового Оскола заметно оживилась. Две каменные церкви - Успенская Соборная (1803) и Богоявленская (1859) украшали облик города.

К моменту переезда в Новый Оскол семьи Никифоровых почти весь город был отстроен одним человеком - уважаемым купцом 1-й гильдии Пантелеймоном Ивановичем Дерябиным. Он был членом строительной комиссии Уездного Собрания и являлся отцом четырёх дочерей - неудивительно, что старался оставить как добрую славу о себе, так и хорошее наследство дочкам.

Многие дома в центре (только каменных было 36), а иногда сплошь вся улица, как, например, Почтовая, принадлежали ему лично или другим членам семьи Дерябиных. Жилой дом самого П. И. Дерябина с резным деревянным крыльцом, на котором он часто запросто принимал посетителей на виду у горожан, тоже стоял тут, далее каменный дом его управляющего, потом здание Дерябинского банка... В адресах того времени указывался обычно не номер дома, а фамилия владельца. В Новом Осколе это должно было вызывать немало курьёзов, например, такой:

- Где Вы проживаете, милостивый государь?

- На Почтовой улице, в доме Дерябина. А Вы, сударь?

- Так и я на Почтовой, в доме Дерябина. Не имею чести Вас знать.

- Так я на углу живу, в начале Почтовой, на косогоре.

- Ааа... А я в самом конце, у церкви.

Именно этот адрес: Почтовая улица, дом Дерябина, Михаил укажет как место своего проживания в 1919 году[114]. В доме П. И. Дерябина жила вся семья Никифоровых[115].

Мужское реальное училище или «гимназия», как его называли сами жители, находилось на Вяземской улице (улица Володарского). Нетрудно догадаться, что и оно было построено по инициативе того же П. И. Дерябина и Земской управы. Ныне в нём размещается районное управление образования (д. 26)[116]. Сохранилось и здание женской Ольгинской гимназии, где должны были бы учиться сёстры Михаила, если только семья смогла позволить себе обучать всех троих детей. Но, зная о приверженности Никифоровых к получению образования и о чиновном положении отца, почему-то хочется верить, что и сёстры Михаила надевали на себя пелеринки гимназисток и оттирали пальцы от чернильных клякс. В служебных анкетах уже взрослых сестёр Никифоровых есть упоминания об окончании ими средней школы. В любом случае Мария Фёдоровна не могла не стараться дать и дочерям максимально широкое образование.

Казалось, налаженную жизнь семьи и её надежды на будущее детей ничто не в силах нарушить. Между тем события в стране и в мире развивались стремительно. Далёкая от Курска и Нового Оскола русско-японская война 1904-05 годов закончилась позорным поражением для России, а почти неощутимая в провинции, за исключением некоторых крупных городов, первая русская революция 1905-07 годов сделала Россию конституционной монархией. Ведущие государства Европы разделились на два военно-политических блока: Антанта и Тройственный союз, противоречия в интересах которых становились острее буквально с каждым днём. Российская империя примкнула к странам Антанты. В стране нарастал национал-па- триотический угар, одновременно с недовольством самых разных групп населения своим положением и государственной политикой. Множились революционные группы и партии, некоторые откровенно ставили своей целью свергнуть монархию. Летом 1914 года после убийства в Сараево австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда спусковой крючок военной машины был сорван - 31 июля в России была объявлена всеобщая мобилизация и разразилась война, о масштабах которой поначалу было трудно даже догадываться. Начавшись под звуки патриотических фанфар, она не принесла стране ни великих побед, ни славы, ни единства. Первая мировая война вовлекла в свою орбиту миллионы людей, явилась детонатором краха четырёх империй, в том числе Российской, прологом волны революций, самой масштабной из которых в 1917 году станет опять-таки российская.

Хотя ни отец, не сын Никифоровы мобилизации не подлежали, жизнь семьи не могла не измениться - сначала медленно, постепенно, с введением ограничений на продукты, с ростом цен, с появлением первых похоронок и госпиталей, с множившимися неудачами на фронте и призывами к населению всеми силами и средствами помогать славной российской армии. Война вошла в жизнь и быт людей как неизменный фон, и годы отрочества и ранней юности Михаила Никифорова пришлись как раз на это непростое время. Политическая жизнь в уездных городах развивалась вяло, появлялись небольшие группы кадетов, эсеров, кое-где - и социал-демократов, но по большому счёту очень долго в провинции ничего не менялось. Люди надеялись только на скорое окончание войны.

Но всё изменилось в одночасье в начале 1917 года с появлением известий - а по телеграфу они пришли быстро - о Февральской революции в Петрограде. Кто-то встретил их с непониманием и страхом, кто-то - с облегчением и надеждами. Вместо старой власти стали формироваться новые органы, временные исполнительные комитеты, хотя их возглавили по большей части те же люди, что и ранее. В Новом Осколе комиссаром Временного правительства стал помещик Арсеньев, чьё имение крестьяне сожгли в 1905 году. Чуть ли ни ежедневно проходили митинги и собрания, была упразднена полиция, и вместо неё порядок поддерживали какие-то непонятные отряды, часто вступавшие в стычки между собой. Жизнь становилась всё менее безопасной, даже в небольших городах. Но Михаил продолжал учиться: поступив в приготовительный класс гимназии в 1911 году, в 1917-18 учебном году он окончил 6-й, то есть прилежно переходил каждый год из класса в класс. За этими строчками из справки об окончании Новооскольской мужской гимназии[117] на самом деле стоит целый разрушенный мир, мир его родительской семьи. В феврале 1917 года он лишился своей прежней политической оболочки - монархии, а в октябре и своей сути - российской старой сословно-чиновничьей иерархии, частной собственности и вообще всей истории, традиций, памяти.

В конце августа 1917 года Новооскольский уезд был объявлен на военном положении. Запрещалось проводить собрания, агитировать, распространять воззвания. Тем не менее, власть большевиков в самом городе утвердилась достаточно спокойно. 3 декабря 1917 года в Новом Осколе было созвано объединённое собрание Совета рабочих и крестьянских депутатов и представителей уездной организации эсеров. Оно обсудило телеграмму Курского губернского Совета, в которой предписывалось сместить с должности всё ещё работающего уездного комиссара Временного правительства и для управления уездом образовать новый Революционный Совет. Он был создан 6 декабря, однако по своему составу оказался эсеровским и стремился ограничить влияние большевиков в уезде. 10 декабря 1917 года большевики Нового Оскола объединились в партийную организацию и развернули агитацию среди крестьянской бедноты за созыв уездного съезда Советов, который и был проведён 27 декабря. Съезд избрал Исполнительный комитет и принял решение распустить старые органы власти и эсеровский ревком. Последние не подчинились этому решению, и в Новом Осколе ненадолго сложилось своеобразное двоевластие. Первым председателем большевистского уездного Совета был избран Даниил Петрович Величко, секретарём - Алексей Степанович Перевертайло. 24 февраля 1918 года в городе была предпринята попытка арестовать руководителей большевиков, однако созданный к тому времени вооружённый отряд из солдат-фронтовиков не допустил этого. Жертв не было. Тем всё и закончилось, Величко и Перевертайло начали укреплять свою власть.

Но обстановка в России в целом быстро развивалась в сторону полномасштабной гражданской войны, остаться в стороне от которой было невозможно. Соседнюю с Курском Белгородчину трагические события захватили ещё в 1917 году, уже в конце ноября в её западной части велись военные действия с привлечением большого числа войск, в том числе рабочих дружин из Петрограда.

А 3 марта 1918 года большевики подписали Брестский мир с Германией, фактически открывший немцам путь на Украину и российскую территорию. 10 апреля германская армия заняла Белгород, а к концу месяца полностью оккупировала Белгородский, Грайворонский, частично: Корочанский, Новооскольский, Ва- луйский уезды. Новый Оскол оказался в «прифронтовой полосе», война пришла и на порог к Никифоровым.

В городе был создан партизанский отряд, на общем собрании приняли решение о переформировании его в полк Красной Армии. Летом 1918 года в городе вспыхнул ещё и эсеровский мятеж, который быстро и жёстко был ликвидирован. А 29 августа, накануне начала последнего для Михаила Никифорова учебного года, противники большевиков из числа формировавшегося Белого движения попытались с помощью очередного мятежа опять свергнуть советскую власть - и вновь безуспешно. В такой обстановке Михаил идёт в последний класс.

Никифоровы и в революционную эпоху своих приоритетов не поменяли: так же, как в своё время Аркадий, его сын Михаил должен был доучиться, получить полное среднее образование, как бы тяжело ни приходилось семье, что бы вокруг ни происходило. И Михаил начинает учёбу в VII классе. Но уже не в гимназии - в октябре 1918 года старорежимное училище-гимназия превратилось в трудовую школу 2-й ступени.

В ноябре 1918 года революция происходит в Германии, отрекается от власти кайзер Вильгельм II, на улицах Берлина и других крупных городов развеваются красные флаги, льётся кровь. Воспользовавшись этим, Совет Народных Комиссаров РСФСР аннулировал Брестский договор, а части Красной Армии начали наступление против немцев и заодно против врагов советской власти по широкому фронту. Для Нового Оскола это означало начало тяжелейшего периода Гражданской войны и политического безвременья. Но людям надо было как-то жить дальше! Весной 1919 года Михаил Никифоров окончил школу, и 17 июня, наверняка с одобрения родителей, он совершает решительный шаг - подаёт документы в Воронежский университет[118]. Ни войны, ни революции не поколебали стремления юноши получить не только среднее, но и высшее образование, которого не имели ни дед, ни отец. К тому же он выбрал медицину, а врачами редко становятся случайно - лечить людей надо хотеть, иначе вряд ли что получится. Ещё более красивым каллиграфическим почерком, чем у Василия и Аркадия Никифоровых, их внук и сын пишет прошение о приёме на МЕДИЦИНСКИЙ факультет - именно так, большими буквами выделяя это слово. И пусть желаниям Михаила лечить людей жизнь не дала сбыться - врачами станут и его сын Арнольд, и внук Сергей.

Всё смешалось в то время в Новом Осколе и в голове Михаила тоже. Аттестата у него нет, только прошлогодняя справка об окончании VI класса, без оценок. Гимназия его теперь не гимназия, а трудовая школа. И вот как пишет вчерашний гимназист в своём прошении о приёме в университет, путаясь в бумагах, названиях и больших буквах: «.а удостоверение об окончании 7 класса Трудовой Школы, если таковое требуется, могу прислать в конце этого месяца, потому что в канцелярии гимназии форма таких удостоверений еще не выработана»[119]. Но для университета важна не форма, а содержание, в качестве которого по окончании абитуриентом всех семи классов гимназии никто не сомневается. Много ли у них таких летом 1919 года? Вряд ли. И Михаила принимают в Воронежский университет, он должен покинуть Новый Оскол, родительский дом, друзей, уехать в чужой город, как когда-то то же сделали его дед и отец. Но ему гораздо труднее - за порогом война, и не против оккупантов, иностранной армии, а действительно «брат пошёл на брата». Михаилу уже 18 лет, так или иначе, и он вряд ли сможет остаться в стороне.

На его фотографии, сделанной (случайно или нет?) день в день, что и у его отца, - 17 июня, ровно через 25 лет, мы видим совсем другое выражение глаз у молодого человека - ни тени юношеской наивности и неопределённости Аркадия, взгляд насторожен и озабочен. Время выбора пути Михаилу выпало сложное.

19 мая 1919 года на юге России и в Украине началось наступление белых под командованием генерала А. И. Деникина. 5 июля Красная Армия Новый Оскол оставила. Власть перешла к деникинцам. Теперь уже Белая Армия разгоняла органы советской власти, расправлялась с сочувствующими ей, мобилизовывала крестьян на войну. Но недолго. Начался кавардак: в июле-сентябре 1919 года город трижды переходил из рук в руки, и только в сентябре Белое движение как-то утвердилось там на непродолжительный срок. Бои на улицах, смерть, голод, грабежи, общая бытовая неустроенность определяли жизнь горожан. Как и где это время пережили родители Михаила? А каково пришлось его сёстрам? 9-м сентября 1919 года в личном деле студента Михаила Никифорова даируется справка о принятии его студентом медицинского факультета Воронежского государственного университета[120]. Но до учёбы ли ему тогда было?

В Государственном архиве Ставропольского края удалось выявить дело о вступлении в наследство детей ранее уже овдовевшей Екатерины Моисеевны Кузнецовой, скончавшейся 27 августа 1923 года и похороненной на Успенском кладбище Ставрополя: Марии Фёдоровны Никифоровой, Антонины Фёдоровны Беляевой, урождённых Кузнецовых, Гавриила и Фёдора Фёдоровичей Кузнецовых[121]. Подавал заявление в народный суд Ставрополя от имени наследников Аркадий Васильевич Никифоров. Место жительства его и Марии

Фёдоровны указано то в родительском доме Марии на Верхнеподгоренской (Верхнеподгорной), то на Александровской (современной Дзержинской) улице, д. 55. Кроме этого, в архиве есть личные дела сестёр Михаила: Клавдии, которая с 1920 года работала в Ставропольском Губпотребсоюзе, там познакомилась и вышла замуж за Романа Семёновича Ло(а?)заренко[148], в 1925 году ставшего бухгалтером Ставропольского облисполкома[122], и Валентины, тоже работавшей в Губпотребсоюзе в 1920-21 годах[123]. Можно предположить, что вся семья уехала из прифронтового Нового Оскола в город, где Аркадий и Мария встретились и обрели семью, где жили родные, прежде всего мать Марии.

По-видимому, в сознании Михаила Никифорова именно в это тяжёлое время совершился коренной перелом. Всё то, что было в его жизни до сих пор главным, было потрясено до основания. Скромная, но респектабельная семья бывшего служащего банка оказалась, как и все, на грани выживания. Личное дворянство трёх поколений предков Михаила теперь могло в любой момент стать основанием для расстрела красными без суда и следствия. И какая учёба, какая жизнь могли быть для него, если в любой момент юношу могли «реквизировать» в армию, забрать из университетской аудитории то ли красные, то ли белые, то ли вообще непонятно кто? Как ему теперь было жить в Воронеже, без дома и помощи родных?

Эти вопросы не могли не волновать его близких, но ещё больше - самого Михаила. И ответы на них он должен был дать себе сам. В результате он принял решение, наверное, единственно тогда для него возможное - по свидетельству его самого, по-видимому, так и не начав учёбу, он решает добровольцем уйти в армию, пока она не пришла за ним сама. Но в какую? Красную или Белую? По происхождению, по окружению Михаил скорее должен был оказаться у белых. Но всё произошло наоборот.

19 ноября 1919 года решением Реввоенсовета Южного фронта красный Конный корпус Семёна Михайловича Будённого, донского казака станицы Платовской, был преобразован в Первую Конную армию. После тяжёлых кровопролитных боёв 1 декабря 1919 года деникинцы оставили Новый Оскол. В город вошла 6-я кавалерийская дивизия будённовцев. Вся власть перешла к большевикам. Тем самым Гражданская война для Нового Оскола закончилась. Но не для России в целом. Никифоровы в это время, скорее всего, уже были в Ставрополе. То ли с марта, то ли с мая 1920 года Михаил Никифоров служит в частях Красной Армии, причём, по его собственноручным записям в анкетах, начал военную службу он в Ставрополе[124]. Там большевики, разгромив весной 1919 года крестьян в «чапанной войне» (чапан - крестьянский кафтан), держали свою власть железной рукой. По возрасту Михаил как раз подлежал призыву, поэтому в столь острый момент его могли призвать в РККА, мог он уйти и добровольцем, возможности избежать военной службы у него всё равно не было.

Михаил сообщает о себе, что служил он в 117-м стрелковом полку РККА адъютантом. Среди мест службы называет и Георгиевск - это уже совсем близко к станице Марьинской, где в водоворот революции и Гражданской войны в то же время оказалась вовлечена и семья Дьякóвых. Дед Сергея Никифорова и дед Ларисы Дьякóвой географически оказываются почти что в одном месте, и это не первый случай в истории этих семей. 117-й стрелковый полк входил в 13-ю, потом 16-ю стрелковую дивизию и в полной мере участвовал в 1919-20 годах в оборонительно-наступательных операциях на Южном фронте, в том числе в Воронежско-Касторненской (наступление вдоль железнодорожной линии Поворино - Лиски), Харьковской, Донбасской, Ростовско-Новочеркасской, Доно-Манычской, Тихорецкой, Кубано-Новороссийской. К сожалению, в фондах Российского Государственного военного архива сохранились только 4 разрозненных папки с документами этого полка за 1919 и 1921 годы, в очень плохом состоянии. На обрывках жёлтой бумаги еле видны карандашные записи: приказы по личному составу, о боевых операциях, чрезвычайных происшествиях. Имя Михаила Никифорова там не встречается, записи велись адъютантом (писарем) полка, но им - по крайней мере в 1921 году - был некий Никулин. Приказы по содержанию весьма колоритные: «считать красноармейца ... вернувшимся из бегов и зачисленным в личный состав», «считать красноармейцев ... ударившимися в бега по причине их трёхдневного отсутствия в расположении полка», «снять лошадь по кличке Стеклянный с фуражного довольствия по причине падения»[125] и т. п.

Какое-то время, опять-таки по личным свидетельствам Михаила Никифорова, он служил и в войсках ЧОНа. Это не чекисты. Части особого назначения (ЧОН, части ОН) - «коммунистические дружины», «военно-партийные отряды» - создавались при заводских партийных ячейках (партячейках), районных, городских, уездных и губернских комитетах партии на основании постановления ЦК РКП (б) от 17 апреля 1919 года для помощи органам Советской власти по борьбе с контрреволюцией, несения караульной службы у особо важных объектов и др.[126] Но более о периоде службы Михаила в частях Красной Армии, а он продолжался до мая 1923 года, мы не знаем ничего. Вряд ли воинская служба отвечала его стремлениям и представлениям о жизни - слишком далека она была от университета и учёбы на врача, а события Гражданской войны по всей России отличались жестокостью, что могло претить юноше. Как трамплин в будущую жизнь и карьеру Михаил это время явно не рассматривал. Резко покончив с воинской обязанностью, он никогда к военной службе не возвращался. Однако она дала ему возможность самосохранения и отрыва от «классово чуждой» для новой власти среды его родительской семьи. Такое было время.

С июня 1923 года, по его анкетным данным, Михаил Никифоров, недавний горожанин, внезапно оказывается в селе Дербетовка на северо-востоке от Ставрополя - заведующим школой 2-й ступени, по-старому не иначе как директором гимназии. Потом Михаил будет в анкетах писать, что он был «народным учителем школы-коммуны»[127]. В Дербетовке в это время жила его тётя Мария Васильевна Никифорова, младшая сестра отца. О судьбе старшей из трёх сестёр Никифоровых, Глафиры, сведений не сохранилось, но и Мария, и Антонина, обе, по-видимому, так и не вышедшие замуж, стали учительницами - и своей судьбой ещё раз подтвердили неписаное правило Никифоровых: образование даёт дорогу в жизни. И жизненную силу. Антонина Васильевна Никифорова в 1899 году была помощницей учителя в станице Курджипской Майкопского отдела Кубанской области[128], а Мария в 1919 году заведовала 4-м одноклассным училищем в Дербетовке, куда и приехал Михаил[129].

Бывшая станица Дербетовка или Сладкие Копани возникла по указу императора Николая I от 30 декабря 1846 года на заставе Калаус, в неглубокой балке. Ранее, по преданию, эти места входили в район кочевий калмыцкого хана Дербета, и сегодня село находится почти на границе с Калмыкией. Станица несколько десятилетий оставалась сторожевой казачьей заставой, пока в 1863 году сюда не пришли первые поселенцы-крестьяне и порадовались необыкновенно вкусной колодезной воде - отсюда и второе название села. Тем не менее, засуха была в Дербетовке частым гостем. Жители не сдавались, выращивали хлеб, разводили скот, а торговать ездили на богатую ярмарку в Медвежье (родина Фёдора Черникова, деда Л. А. Дьякóвой), Петровское и другие большие селения. Была в Дербетовке и деревянная, крытая железом, с голубыми куполами церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Построена она была в 1870 году, снесена в 1930-е годы, а кирпич и железо разрушенной церкви пошли на строительство новой школы, которое было закончено в 1932 году - символичный акт строительства нового мира на обломках старого.

Очень интересно, что последними священниками Покровского храма стали ещё перед революцией отец Василий (Никифоров), однофамилец Михаила, и отец Александр (Чемеков). На той же улице Красной, где стоял храм, находилась и старая одноклассная сельская школа, при которой была квартира учителя (сейчас на этом месте новое здание детского дома), а напротив неё - большой кооперативный магазин, в который заходил и Михаил Никифоров.

Примечательно, что в отличие от многих сверстников, для которых началом жизни и карьеры тогда стала Красная Армия, Михаил Никифоров не только прекращает военную службу, но становится учителем - представителем одной из самых «мирных» профессий. Но до этого в его жизни произошло ещё одно важнейшее событие. В Дербетовке Мария Васильевна Никифорова встречала своего 21-летнего племянника, скорее всего, не одного, а уже с женой. Женился Михаил в том же 1923 году, видимо, в первой его половине, ещё в период военной службы, на очень красивой и юной девушке, 17-летней[130] Клавдии Алексеевне Титовой[153] из села Кульбаки Рыльского уезда Курской губернии, в состав которой входил и Новый Оскол. По молодости невесты и месту жительства её родителей, а также по её происхождению из семьи сельского священника, с которой вряд ли Михаил мог ранее общаться в Новом Осколе, можно предположить, что познакомились они во время его военной службы.

Молодой семье, начинавшей свою жизнь в отрыве от родителей и прошлого, было что скрывать. Мы ничего не знаем о принадлежавших к дворянству старших Никифоровых после революции, их след теряется в Ставрополе в 1923 году. В многочисленных анкетах Михаил будет писать в графе «происхождение» одно и то же: «из семьи служащих, отец - служащий, мать - домохозяйка». Никогда и ничего не расскажет он своим потомкам ни о жизни в Новом Осколе, ни о родителях, ни о дворянстве отца, деда, прадеда. Его внуки будут только удивляться необычайным способностям и образованности деда: какой же он талантливый самоучка! Играет на фортепьяно, прекрасно рисует, столько знает - и всему научился сам. Более того, в советских анкетах Михаил начнёт писать другую дату рождения - 1899, хотя раньше сам же указывал 1901 год. Не мог же он забыть год своего рождения! Но он научился скрывать всё то, чем раньше так гордилась его семья. Возможно, чтобы не проверили метрические книги и вообще не вышли на след его отца, он фальсифицировал и дату своего рождения. Иначе было не выжить в эпоху сталинского террора и массовых репрессий против классовых врагов. В одном из источников по истории Нового Оскола есть на редкость спокойная фраза: «Остатки старых классов в Новооскольском крае были окончательно уничтожены в период коллективизации и репрессий 1930-х годов»[131]. И всё - как будто речь шла о тараканах. Поэтому из «остатков старых классов» Михаилу пришлось срочно переквалифицироваться в скромного советского интеллигента-служащего. И даже это могло быть небезопасным. В анкетах его жены Клавдии в графе о семейном происхождении тоже написано «служащие». А в разделе о ближайших родственниках она всегда писала только имя мужа.

На самом деле Клавдия родилась в многодетной семье священника села Кульбаки Рыльского уезда Курской епархии Алексея Васильевича [527] и Татьяны Алексеевны Титовых[132][526]. Её отец Алексей Васильевич (17(29).03.1868-1942?), в свою очередь, происходил из семьи протоиерея (с мая 1903 года) храма св. Николая в селе Андреевка-Головино[133] Белгородского уезда той же Курской епархии Василия Аверкиевича Титова [1040] и матушки Татьяны Фёдоровны[134][1041]. Там вместе с ним росли, по крайней мере, ещё один младший брат Михаил[529] (род. 08.08.1884), сначала диакон в селе Долбино по соседству с Головиным, а с февраля 1909 года сменивший ушедшего на покой отца и ставший настоятелем Николаевского храма в родном селе[135], и старшая сестра Татьяна[528] (1862-07.09.1918), впоследствии крестившие детей Алексея.

Трёхпрестольная каменная церковь Святителя Николая (не сохранилась) была построена в этом селе в 1818 году помещиком майором Андреем Черноглазовым[137]. Господский дом стоял напротив храма, но от него не осталось и следа, в бурьяне были еле различимы остатки кирпичной кладки церкви - но благодаря неравнодушным людям осенью 2018 года это место расчистили. И теперь можно хотя бы угадать алтарную часть храма, где отец Василий так долго возглашал славу Создателю, принося бескровную жертву во время литургии и не ведая, что уже на глазах его сыновей в жертву будет принесён весь смысл жизни семьи Титовых.

Семья Титовых исстари принадлежала к духовному званию. Но священники Титовы - братья Михаил и Василий, Алексей и Михаил - не только были грамотными и по меркам XIX века хорошо образованными людьми, но всячески радели о просвещении крестьян своих приходов. Отец Алексея Василий Аверкиевич Титов оставил о себе живую память тем, что основал в далёком 1869 году в своём селе Андреевка-Головино школу, которая существует и поныне[138]. Он служил в Никольском храме более 50 лет, во всяком случае, в самых ранних сохранившихся метрических книгах, датируемых 1867 годом, засвидетельствовано, что все таинства совершал именно он, тогда единственный священник в приходе[139]. Его брат Михаил Аверкиевич[1038] столь же долго прослужил священником в селе Хохлово того же Белгородского уезда[140] и тоже основал школу. Недалеко от этих двух сёл находилось село Логовое, где, как удалось найти в архивных фондах уже в Курске, с 1822 года пономарём в храме св. Косьмы и Дамиана служил их отец Аверкий Захариев Титов[141][1413]. И он был сыном заштатного, то есть вышедшего в 1822 году на покой дьячка того же храма Захария Григорьева Титова[1636] и его жены Дарьи Георгиевны[1637], а Захарий Титов, в свою очередь, был сыном дьячка же в Логовом Григория Титова[142][1749]... Другой сын Захария, Пётр [1412], как и Аверкий, тоже избрал путь духовного служения. Весь церковный причт, вся славная династия Титовых должны были владеть основами грамотности, чтобы вести храмовые книги. Таким образом, и Аверкий, родившийся в 1807 году, и Захарий (род. 1778), и Григорий Титов с середины XVIII века уже должны были уметь писать и читать, в том числе на церковно-славянском языке.

Не только грамотными, но стремившимися научить крестьянских детей хотя бы основам чтения, письма и арифметики и, конечно же, Закону Божьему, были и сыновья Аверкия Титова: старший - Михаил (род. 1829) и младший - Василий (род. 1836). В источниках конца XIX века отдельно упоминается, что грамотных крестьян в Головине много, потому что «в селе есть школа», которая помещалась в одном здании с церковной сторожкой: классная комната «с 7 партами» отделялась от сторожки сенями[143]. Там должны были постигать учение и дети самого Василия, поскольку у батюшки с матушкой хватало дел и обучать своих детей отдельно от других не было ни времени, ни смысла. В храме и дома у Титовых должны были быть книги, как минимум - церковные. Для того чтобы быть рукоположенными в сан священника, сыновья отца Василия, как в своё время и он сам с братом Михаилом, должны были учиться в духовных учебных заведениях. Алексей и Михаил Титовы окончили «полный курс наук» даже не в ближайшем епархиальном училище в Белгороде, а в духовной семинарии в Курске. Алексей был выпущен из неё в 1888 году, но до 17 августа 1897 года, пока не был рукоположен в священника Введенского храма села Кульбаки, работал учителем в том же Головине. Там, по всей вероятности, он и женился на дочери священника Алексея Зубкова[1037] Татьяне[144]. С детства дети из семей духовенства не только присутствовали в храме, но активно помогали причту. Жизненный путь вне церкви для многих был немыслим как по сословно-материальным, так и по моральным обстоятельствам. Сельскими священниками стали оба сына отца Василия, и оба, как отец, дядя и дед, учили грамоте крестьянских детей в своих сёлах.

Курское село Кульбаки древнее Головина и упоминается с 1680 года. Как и многие сёла на тогдашней южной границе Московии-России, оно было оборонительной заставой. Но вскоре у села появляется владелец, помещик И. М. Дубровский, основавший в соседнем Глушкове суконную фабрику. О происхождении названия Кульбаки и его значении есть несколько легенд, самая распространённая гласит, что «кульбачи», «кульбаки» - это диалектное название лошадиной уздечки. Если учесть, что основателями села были станичники, то это может быть правдой.

Уже в1705 году в Кульбаках по инициативе преосвященного Стефана, митрополита Рязанского и Муромского, начали строить церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы, о чём сохранилась запись в Приходной книге данных денег Патриаршего казённого приказа: «А по скаске их, челобитчиков (деревни Кульбак черкес атамана Матвея Мерленка с товарищами) у той церкви будет двор попов, двор дьячков, да в приходе 10 дворов черкасских. Дани положено 12 алтын 3 деньги.»[145]. Первым священником Введенского храма был Ермолай Иванов, здание не оказалось прочным, и с 1734 года церковь неоднократно перестраивалась. Она была закрыта 21 мая 1937 года, разрушена перед Великой Отечественной войной. К сожалению, не сохранилось даже фотографий. Остались воспоминания старожилов только об огромной люстре со свечами под высоким куполом храма[146]. Но в клировой ведомости за 1915 год указано, что Введенская церковь построена в 1890 году «тщанием прихожан», здание деревянное на каменном фундаменте, покрыто железом. Рядом выстроена колокольня. Церковь трёхпрестольная; главный престол - во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы, 2-й северный - во имя Сретения Господня, 3-й южный - во имя св. Благоверного князя Александра Невского.

При церкви была церковно-приходская школа, где учил и отец Алексей. В библиотеке храма было 70 томов книг[147], что являлось большой редкостью для сельской церкви того времени. После рукоположения в сан митрополитом Курским Ювеналием Алексей Васильевич Титов стал служить во Введенской церкви, и первая запись о совершённом священником Алексеем Титовым с причтом крещении сделана в её метрической книге 28 августа 1897 года[148]. Вместе с отцом Алексеем (Титовым) в храме служили Георгий Владимирович Петровский, Алексей Фёдорович Гладков, Фёдор Кошлаков. И с 1897 года - по крайней мере вплоть до последних сохранившихся в архиве на листках каких-то бухгалтерских ведомостей записей 1920 года, а вероятнее, и до начала 1930-х годов - батюшка Алексей будет совершать службы, крестить, венчать и отпевать своих прихожан. В Андреевке-Головине на таких же листках чётким бисерным почерком будет записывать жизнь «граждан села Головино» - так после революции требовалось величать селян - его брат отец Михаил. Протоиерей Василий Титов скончался 25 января 1917 года в возрасте 80 лет[149], по счастью не успев увидеть разорения ставшего родным храма и гонений на сыновей. На полтора года пережила отца 56-летняя дочь Татьяна, она умерла 7 сентября 1918 года незамужней[150]. Отпевал её в Никольском храме брат, отец Михаил.

У Алексея Васильевича и Татьяны Алексеевны Титовых рождались дети, из сохранившихся записей в клировой ведомости[151] узнаём, что в декабре 1898 года у них родилась дочь Евгения [154], в феврале 1902 - Мария[155], в марте 1903 - Алексей[156], в августе 1904 - Иван [157]. В самом конце 1905 года родилась дочь Клавдия[153], в июле 1907 - Ольга[158], в октябре 1908 - Сергей [159], в августе 1913 - Людмила[161], в декабре 1915 - Николай [162].

А ещё у Титовых была маленькая Юлия[160], родившаяся в конце 1909 года и умершая в двухлетнем возрасте от плеврита. Отпевал свою дочь отец Алексей сам. Крестили практически всех детей отца их дядя и тётя, Михаил и Татьяна Титовы, а также члены причта Введенской церкви. В 1908 году Михаил (у него с женой Зинаидой Петровной [530] в том же году родился сын Борис [163]) был крёстным отцом племянника Сергея ещё в сане диакона в Долбине, а в 1915 году приехал крестить Николая, уже будучи священником села Головино. Сам он к тому времени также окончил Курскую семинарию. В 1915 году старшие дочери Титовых уже учились в Курском епархиальном женском училище, а сыновья - в Рыльском мужском.

Все дети Алексея и Татьяны Титовых, кроме Юлии, в отличие от детей из крестьянских семей, выжили. Семья была большой и, наверное, дружной. Обращает на себя внимание, что подобающее их роду образование в духовных заведениях получали не только сыновья, но и дочери обучались в женских училищах, а не дома. Хотя, конечно, главным в воспитании была сама обстановка в многодетной семье: патриархальная, основанная на абсолютном авторитете отца-священника, но при этом насыщенная по самому положению семьи христианскими нравственными ценностями любви и уважения к ближнему.

Налаженный быт семьи Титовых, как и всего духовного сословия в целом, взорвали Великая российская революция 1917 года и Гражданская война. Отца Алексея Гладкова, сослужившего Титову в храме, в июне 1917 года отлучили от службы сами кульбакинские крестьяне - за то, что будто бы доносил на них полиции, и выгнали из села[153]. Что пережил при этом Алексей Титов, многие годы бывший с ним рядом в храме, неизвестно... Что вообще пережили все его родные и близкие в это время? Вскоре на покой ушёл и Георгий Петровский, до этого успев поддержать отца Алексея в семейной трагедии: 11 июля 1919 года от тифа скончалась его вторая дочь, 17-летняя Мария[154]. Её отпевать родной отец не смог, а, может, был в это время тоже болен, это сделал отец Георгий.

Трагедии Гражданской войны в Курской губернии развернулись в полной мере. Кульбаки не избежали судьбы несколько раз переходившего из рук в руки Нового Оскола и многих других таких же городов и сёл. По семейным преданиям, юная Клавдия чуть ли не бежала из своего села, выйдя замуж за Михаила Никифорова, чтобы в пошатнувшемся мире обрести новую твёрдую опору в лице полюбившего её юноши. Характерно, что в её скупых рассказах явственно ощущалось неприятие жестокости и насилия - так, чуть ли не единственное, о чём она вспоминала в своей дальнейшей жизни, - это картина, как в их селе красные босиком по снегу гнали пленных белых, и как отвратительно, когда одни издевались над другими. После этого рассказа появляются нешуточные сомнения в добровольности службы Михаила Никифорова в Красной Армии. Судя по всему, к весне 1923 года он сам хотел поскорее демобилизоваться, иначе они с Клавдией не поняли бы друг друга. Но они встретились и полюбили в этом новом мире, шагнули в него без оглядки на прошлое и стали строить свою, тоже новую жизнь. Как отпустил в неё свою дочь отец Алексей, венчал ли их с Михаилом хотя бы тайно, Клавдия не рассказала никому.

Судьба других детей Алексея и Татьяны Титовых сложилась тоже по законам нового мира, не имевшего ничего общего с их семейным прошлым. Они уходили из родного дома, превратившегося из безопасного и любимого родительского гнезда в источник беды. Что должны были переживать при этом родители, отец Алексей и его матушка, трудно описать. Они не были одиноки в этом, по всей стране рвались связи детей и «классово чуждых» родителей, братьев и сестёр между собой. Мы не можем проследить судьбу всех детей Титовых в их новой жизни, поскольку только несколько членов когда-то большой семьи сохранили отношения между собой.

Известно, что Иван Алексеевич Титов в июне 1942 года был призван на фронт и в июле пропал без вести[155], о судьбе других братьев сведений не сохранилось. Старшая сестра Клавдии Евгения, как и она отличавшаяся красотой, вышла замуж, другие, вероятно, тоже. Но их мужьями стали не выходцы из духовного звания, которые дочерям священника были бы суждены при старом порядке, а мужчины, твёрдо решившие строить их и своё счастье в новых обстоятельствах жизни.

Всё это имело свою цену. Прежде всего, надо было отказаться от Бога, исключить религию как «опиум для народа» из своего нового бытия. Для тех, кто не хотел или не мог отречься, будущего не было. Масштабы репрессий курского духовенства поражают, практически каждый второй из его представителей во главе с епископом Курским Артемоном (Евстратовым) был заключён в тюрьму, позже расстрелян или получил реальный срок[156]. То, что в этих списках нет Алексея и Михаила Титовых, может быть случайностью и упущением. Семья не сохранила информацию об их жизни в эти годы. Тяжёлое время оставило свой страшный след: дети, выросшие и нашедшие себя в иных условиях, не поддерживали отношений с «опасными» родителями. В той системе ценностей, в которой они выросли, это был страшный грех, таковым он и остался, калеча их души. Старшая из сестёр, Евгения, и в старости не могла удержаться от слёз, вспоминая, как Алексей Васильевич пришёл к ней домой и просил о помощи. Евгения была замужем за командиром Красной Армии - и даже не открыла отцу дверь, а потом жалела об этом всю жизнь. Лишь один из младших сыновей, Иван, с молодой женой приютили одинокого 70-летнего отца, у которого новая власть отняла всё - веру в будущее, храм, семью. О судьбе матушки Татьяны Алексеевны сведений вообще не сохранилось, скорее всего, она умерла до конца 1930-х годов. А отец Алексей скончался в Кизляре, откуда уже был призван на фронт Иван, не зная, что пережил сына всего на несколько месяцев. Он заболел малярией и умер в трагические дни осени 1942 года, когда немцы оккупировали Моздок, а Кизляр стал прифронтовым городом. Точная дата смерти и место его захоронения не известны. Так печально закончилась последняя глава семейной истории двухсотлетней династии сельских священнослужителей Титовых.

В Дербетовке молодая семья Михаила и Клавдии Никифоровых пробыла по крайней мере несколько лет, поскольку его сын Арнольд [63] был рождён именно там 28 января 1928 года[157]. По семейным преданиям, столь необычное имя мальчику было дано по «моде» и потому, что рядом жили немцы. До этого в семье в 1925 году родилась дочь, но её назвали простым русским именем Людмила [62] - «людям мила». А в биографии Михаила происходит новый поворот - он всё-таки становится студентом. С 1927 по 1931 год он учится в сельскохозяйственном институте по специальности «овцеводство». В Москве. Опять-таки, как и почему это произошло, неизвестно. Но именно в это время в Апанасенковском районе, к которому относилась Дербетовка, начали разводить тонкорунных овец. Впоследствии была выведена новая порода - манычский меринос, ставшая гордостью ставропольских овцеводов. По всей видимости, Михаил решил участвовать в новом интересном и перспективном деле и получить профессию животновода, возможно, его направила на учёбу местная власть.

Михаил мог учиться и заочно, а его жена и молодая мать двух детей не работала. Свою Клавдию Михаил Аркадьевич берёг и лелеял, в течение всей жизни она занималась почти исключительно домом и детьми, разводила цветы, но семья при этом никогда не бедствовала. Видно, так приучили Михаила родители: мужчина один должен всегда справляться, содержать и обеспечивать жену и детей, и этими правилами он поступиться просто не мог.

Получив после окончания института диплом зоотехника, Михаил Аркадьевич с семьёй начинает переезжать с места на место, работает в Элисте, потом оказывается по одной анкете - в Чкалове (Оренбург), по другой - в Каширинске (Оренбургская обл.)[158]. И везде он на руководящих, хотя и невысоких, должностях - заместитель директора опытной животноводческой станции, директор. Преподаёт в техникуме. В 1938 году он уже в Сталинграде, работает заместителем директора очередной опытной станции, практически сразу получает ордер на две хорошие комнаты (32 и 12 кв. м) в кв. № 4 дома № 45 по Орловской улице - «доме специалистов», в центре города, рядом с набережной Волги, недалеко от будущего «Дома Павлова»[159]. Дети росли и ходили в школу, Арнольд учился играть на фортепьяно, жена вела дом. Здесь, в Сталинграде, семью и застаёт Великая Отечественная война.

Михаил Аркадьевич второй раз в жизни переживает военное время, но насколько тяжелее оно по сравнению даже с Первой мировой! Ведь теперь он глава семьи, отвечает за жизнь близких. В армию его не призывают, но линия фронта неумолимо приближается к Сталинграду. В середине октября 1942 года настал самый трудный момент в Сталинградской битве, немцы наступали, не обращая внимания на потери. Город превратился в ад, в пекло. Именно в эти страшные дни в Кизляре умирает отец Клавдии Алексей Васильевич Титов, на фронте пропадает её брат Иван, но знать она об этом тогда не могла. Семья Никифоровых еле-еле успела эвакуироваться из горящего Сталинграда на Урал. Детей вывозили отдельно от родителей, Арнольд и Людмила чудом остались живы.

На Урале семья вновь обосновалась то ли в Чкалове-Оренбурге, то ли всё-таки в области, Михаил Аркадьевич работает в совхозе «Красногвардеец» зоотехником, там же учится его сын Арнольд. В анкетах Никифорова опять расхождения - с 1944 по 1946 год он ненадолго возвращается в Краснодар - бывший Екатеринодар, где когда-то жила семья деда и учился его отец, но в других документах написано, что они с женой в 1946 году из Оренбурга отправляются в село Ново-Александровка Южно-Сахалинской области. Там Михаил Аркадьевич работает научным сотрудником на базе Академии наук, даже устраивает туда же и жену[160]. В это время он принимается за статьи и другие научные работы - и получается так же хорошо, как и практическая деятельность. Его публикуют. Сын и дочь выросли и оба поступили в Хабаровский медицинский институт, осуществив и его давнюю мечту стать врачом. Но рассказал ли он им о ней, о неудавшемся и страшном начале студенческой жизни в Гражданскую войну? Вряд ли. Хотя и не оказать никакого влияния на детей в выборе профессии он тоже не мог. Сёстры Михаила Аркадьевича, Клавдия и Валентина, давно вышли замуж, осели в Киеве, одна стала по мужу Лазоренко, другая Васильевой.

В сентябре 1949 года М. А. Никифоров вступает в коммунистическую партию и тем самым окончательно подводит черту под прошлым своих предков. И всё же он - настоящий Никифоров. Он не только выжил, но успешно интегрировался в новый мир, начав, как его прадед, дед и отец, практически с нуля. Во всяком случае, он так же кардинально и упорно менял свою социальную парадигму, как и они, - и, в конечном счёте, столь же успешно.

Михаил Аркадьевич кочует по разным населённым пунктам и учреждениям на Сахалине до апреля 1955 года, рядом с ним и Клавдия Алексеевна, на фотографиях всегда энергичная и весёлая. Его последнее место работы на острове звучит устрашающе: Управление производственного отдела исправительно-трудовых лагерей УМВД, но и там он, к счастью, всё тот же зоотехник.

А потом он исполняет мечту любого советского провинциала - вырваться в Москву! В столицу! Насколько это трудно было сделать из такой дали, как Сахалин, кто и как ему в этом помогал, мы уже не узнаем, да и не столь это важно. С июня 1955 года М. А. Никифоров - уже главный зоотехник совхоза «Лёдово» Каширского района Московской области, потом он работает в Юрьев-Польском районе Подмосковья, там выходит на пенсию[161]. Сын Арнольд в это же время тоже переехал с семьёй в Москву, учился в аспирантуре онкологического Института им. Герцена, по окончании которой был направлен на работу в Центральную клиническую больницу (ЦКБ) знаменитого 4-го Главного управления Минздрава, куда «прикреплены» были все высшие партийные и советские руководители.

С августа 1960 года Михаил Аркадьевич Никифоров на пенсии. Полгода он по каким-то причинам проводит в городе Осиповичи Могилёвской области, но потом возвращается в Москву, поближе к сыну, и живёт в Кунцеве, тогда пригороде, а потом и в самой Москве. И даже вновь выходит на работу, но теперь он - садовник жилконторы ЦКБ. Всегда рядом с ним и его верная жена Клавдия - цветовод той же жилконторы. Не правда ли, символичное завершение долгого и нелёгкого общего жизненного пути?

Скончался Михаил Аркадьевич Никифоров 28 мая 1977 года, на 76-м году жизни. Клавдия Алексеевна пережила мужа на долгие десятилетия, встретила столетний юбилей и ушла вслед за ним только в конце февраля 2009 года. Похоронены оба на Кунцевском кладбище (уч. 10, могила 336).

Арнольд Никифоров

Свою малую родину - посёлок Дербетовка Апанасенского района Ставропольского края - мальчик, носивший гордое и непривычное для русского уха имя Арнольд, но совершенно русскую и широко распространённую фамилию Никифоров [63], не запомнил, ведь когда он вместе с сестрой и родителями уехал оттуда, он был ещё совсем маленьким. Жаль, потому что места эти красивы и запоминаются с первого взгляда. Село, основанное в 1863 году на речке Калаус, ещё называлось Сладкие Копани, потому что в здешних колодцах была очень вкусная вода.

Сознательное детство Арнольда Никифорова началось в Оренбуржье, где он пошёл в Каширинскую среднюю школу в Чкаловской области. Но уже в 10 лет он с семьёй переезжает в Сталинград, до 1925 года бывший русским городом Царицыным на Волге, основанным как крепость в 1589 году царём Иваном Грозным. Здесь, на набережной огромной реки, на улицах довоенного Сталинграда и в его двориках Арнольд встречает своих друзей, учится в школе № 8. А ещё он играет на фортепьяно, как и его отец, и очень любит свою красивую маму, которая всегда ждёт его с сестрой из школы, чтобы накормить чем-нибудь вкусным. И, конечно, отца - хотя он его меньше видит дома, чем мать, но папу всегда так интересно слушать.

У брата с сестрой было хорошее детство, крепкий, налаженный семейный быт и даже отдельная комната в родительской квартире на одной из старинных улиц Царицына-Сталинграда, недалеко от Волги. Семью не коснулись репрессии 1930-х годов. Но 22 июня 1941 года, когда Арнольду было 13 лет - а его отцу Михаилу в 1914 году тоже было 13! - на Советский Союз напала гитлеровская Германия. Началась Великая Отечественная война. Всё для фронта, всё для победы - этот призыв волновал всех сталинградцев, а фронт быстро и неумолимо приближался к ним самим. Подростки, в том числе и Арнольд с Людмилой, участвовали в рытье окопов и помогали перевозить раненых. Во второе военное лето, 17 июля 1942 года за город началось ожесточённое сражение. Немцы придавали ему огромное значение - помимо вызывающего названия в честь Сталина, Сталинград находился на крупнейшей водной артерии СССР, захват его позволил бы блокировать транспортное сообщение между центральными районами и Кавказом, создал бы плацдарм для дальнейшего наступления с целью захвата кавказских месторождений нефти. Тоннами сыпались на город бомбы и снаряды. Свет нельзя было зажигать вообще, и скоро уцелевшие жители фактически переселились в бомбоубежища. Осенью 1942 года тем, кто ещё помнил хоть что-то из Библии, могло показаться, что настал Апокалипсис. Город горел кварталами, целыми улицами. Свист и вой снарядов и бомб звучали непрерывно.

Но в Сталинграде оставалось ещё немало жителей, которых по разным причинам не успели эвакуировать. И дети. Их было приказано собрать в школы по классам и спешно вывезти из города, пока предприятия и учреждения решали вопрос с их родителями. 17-летняя Людмила, учившаяся в выпускном классе, и 14-летний Арнольд во время эвакуации получили травму на всю жизнь[162]. Людмиле навсегда запомнилась жидкая полузастывшая болотная грязь, в которую они, уже большие девочки, пытались залезть, спрятаться от пулемётных очередей из пикировавших на колонну вражеских самолётов. Всю жизнь она вздрагивала, вспоминая об этом, не хотела говорить о войне и боялась ездить в метро - чтобы не обрушилось от бомбёжки. А Арнольд вообще чудом остался жив. Он на минуту отошёл от своих одноклассников в сторону, и в этот момент их начали бомбить. Арнольд упал на землю, закрыл голову. Бомбы взрывались рядом, его засыпало землёй, было очень страшно. А когда самолёты улетели и он смог подняться, увидел на месте, где только что был весь его класс, одну большую воронку... Не выжил никто, кроме него. Это оставило неизгладимый след, мальчик долго возвращался к нормальной жизни.

Но дети войны быстро взрослели. В эвакуации на Урале было трудно и голодно, Никифоровы потеряли всё имущество, зато семья вновь была вместе. Арнольд после лечения (в автобиографии 1946 года он упоминает, что из-за тяжёлого материального положения, а потом везде пишет, что по здоровью, вынужден был пропустить целый год учёбы[163]) стал опять ходить в школу. Только через год он перестал бояться, что внезапно начнётся вражеский налёт или стрельба. Погибших одноклассников не забыл никогда. О войне говорить не любил, но этот эпизод своим детям рассказал. В 1944 году Арнольда, вернувшегося из-за очередного перевода отца по службе вместе с семьёй в город его деда и прадеда Краснодар, приняли в комсомол. Интересно, рассказал ли Михаил Аркадьевич сыну хоть что-нибудь из истории своего отца или деда, когда-то живших в этом городе? Ведь всё, что было у их сына и внука в ранней юности, о чём он мог вспоминать и поведать Арнольду, было в прошлом, безвозвратно отрезано. Хотя в Краснодаре вполне могли в то время жить какие- то двоюродные братья и сёстры Михаила, с которыми он сохранил родственные связи, но сведений об этом нет.

Зато как же все Никифоровы вместе с соседями и всей страной радовались, когда 9 мая 1945 года было объявлено о долгожданной победе!

Фотография трёх товарищей, Арнольда Никифорова, Юрия Митирева и Виктора Протасова, сделана в Краснодаре 29 июня 1946 года, через 32 года и 10 дней после того, как дед Арнольда Аркадий Никифоров снялся там же, на улице Красной, и тоже перед началом самостоятельной жизни. И как же разительно отличаются юные дед и внук от Михаила Никифорова, в тяжёлый июнь 1919 года тоже решавшего, что ему, вчерашнему гимназисту, делать дальше.

Кончилась война, дети выросли, Арнольду, окончившему в 1944 году десятый класс краснодарской школы имени Инны Игнатовой (тоже № 8, как и в Сталинграде), пора было думать о выборе профессии, о своей дальнейшей судьбе. Его отец и мать не раз говорили детям, что только хорошее образование укажет им дорогу в жизни. И брат, и сестра Никифоровы захотели стать врачами. Наверное, Михаил Аркадьевич не раз им говорил, какая это нужная и важная, удивительная профессия - лечить, возвращать людям здоровье и жизнь. Да и нужны врачи всегда и везде. Людмила и Арнольд, несмотря на юный возраст, слишком много видели и слышали не о жизни, но о смерти. Теперь они будут спасать и лечить. Людмила первой уехала поступать в Хабаровск, в медицинский институт. Трудно сказать, почему именно туда, может, вслед за подругой. Или, скорее, потому, что там недолгое время в 1939-41 годах работал отец, а семья всегда следовала за своим главой, и значит, для Людмилы Хабаровск был знакомым городом.

Арнольд в первое же послевоенное лето 1946 года уехал в Хабаровск и подал документы в мединститут, чтобы присоединиться к сестре - уже студентке IV курса Людмиле. Хабаровский государственный медицинский институт был создан на основании Постановления СНК РСФСР № 65 от 24 мая 1929 года. В соответствии с этим постановлением 7 декабря 1929 года Президиум краевого исполнительного комитета вынес решение о строительстве высших учебных заведений в г. Хабаровске, в том числе об открытии медицинского института. Институт разместился в двухэтажном здании бывшей средней школы им. В. И. Ленина, в котором до революции была женская гимназия (ныне второй учебный корпус). Верхний этаж был отведён под общежитие. К 1935 году было надстроено ещё 2 этажа, здание стало четырёхэтажным.

В архиве современного Дальневосточного медицинского университета сохранилось более чем 100-страничное личное дело студента Никифорова Арнольда Михайловича. Его зачётная книжка показывает, что Арнольд не был в учёбе среди лучших студентов. Но почти всё личное дело - это его рукописные дневники врачебной практики в разных больницах, и они настолько подробны, насыщены описаниями историй болезни, медицинских манипуляций, оснащения лечебных учреждений, что серьёзностью и прилежанием студента-медика нельзя не восхищаться. За практику у Никифорова всегда стоит оценка «отлично».

Первый день практики на втором курсе прошёл для студента «с интересом, так как он дал много нового» - этим новым было устройство «гнойной» и «чистой» операционных...[164] На нескольких страницах Арнольд подробно описывает сложную операцию у больного с раком желудка, рисует «дыхательную систему особой конструкции» для подачи кислорода. А через год студент Никифоров проходит практику уже в родильном доме Южно-Сахалинска, где живёт семья родителей. Так же тщательно он пишет о роженицах из двух закреплённых за ним палат, о том, как он делает обход «своим больным», расспрашивает, нет ли у них жалоб, и - конечно же, как принимает роды[165]. Знал бы он, что в этом же роддоме вскоре начнёт работать и его будущая жена, выпускница Омского мединститута Зоя Моисеева [64]!

Записи в дневниках практики студента старших курсов становятся всё более деловыми и профессиональными, он ассистирует на многих операциях, лечит солдат в воинской части. Его экзаменационно-протокольный лист государственных экзаменов показывает, какая широкая специализация была у тогдашних выпускников мединститутов. Они должны были сдавать следующие предметы: внутренние, хирургические, инфекционные, детские болезни, акушерство и гинекологию, гигиену и, конечно, основы марксизма-ленинизма[166]. В 1951 году Арнольд Никифоров окончил лечебный факультет ХГМИ и «решением Государственной Экзаменационной комиссии от 2 июля 1951 года ему присвоена квалификация врача-лечебника»[167]. Молодой врач попросил о возможности работать в Южно-Сахалинске, где тогда по-прежнему жили старшие Никифоровы, и ему не отказали. Первая запись в его трудовой книжке датирована 23 августа 1953 года и звучит для вчерашнего студента совершенно неожиданно: «Принят на должность главврача онкологического диспансера»[168].

Арнольд Михайлович не просто стал врачом. С момента окончания мединститута и до пенсии он работал врачом-онкологом, боролся с одним из самых страшных и коварных человеческих врагов - раковыми опухолями, которые начинают расти и развиваться внутри организма по большей части без особенных симптомов, чтобы затем его погубить. Никакой фильм ужасов про инопланетян, захватывающих человеческие тела, не сравнится с этой реальной болезнью, до сих пор далёкой от поражения в той борьбе, которую с ней ведут миллионы врачей во всём мире. А в начале 1950-х годов врач-онколог в российской глубинке, на Дальнем Востоке был редким специалистом. У 23-летнего доктора в подчинении был областной онкологический диспансер, от него зависели многие судьбы. Особенно его, по-видимому, уже тогда интересовала ранняя диагностика раковых заболеваний. На поздних стадиях человека уже нельзя спасти, но если выявить болезнь как можно раньше, то шансы намного повышаются. И вскоре Арнольд Михайлович организует при диспансере специальное поликлиническое отделение, чтобы периодически осматривать как можно больше пациентов и вовремя диагностировать болезнь, становится его заведующим.

Внимательный, интеллигентный, красивый и статный молодой доктор был, наверное, многим известен в Южно-Сахалинске. Не одна девушка на него заглядывалась и в Хабаровске, во время учёбы. Но никто из них не завладел мыслями Арнольда настолько, чтобы он принял решение жениться. Его отец и мать очень рано создали семью, но прожили вместе всю жизнь - и он хотел тоже встретить такую надёжную спутницу, мать его будущих детей. И вообще - как объяснить, почему приходит время, когда другой человек вдруг понравится, да так, что мысли не отвлечь и глаз не отвести? Именно так получилось у молодого врача Зои Моисеевой, тоже родившейся в 1928 году, тоже окончившей в 1951 году мединститут, только в Омске, и тоже приехавшей в Южно-Сахалинск лечить людей. Даже первая запись в трудовой книжке 23-летней Зои Петровны напоминает такую же у её ровесника Арнольда Михайловича: «Зачислена на должность главного санитарного врача санэпидстанции Южно-Сахалинского района»[169]. Где встретились два юных главных врача в 1952 году, на каком совещании или районной летучке, в каком коридоре или комнате, теперь никто не скажет. Но только Зоя, увидев Арнольда, просто застыла на месте и не то что сдвинуться, взгляда не могла отвести, таким красивым он ей показался. Арнольд тоже заметил симпатичную незнакомку, вытаращившую на него глаза, и подошёл познакомиться. Романтичная история их встречи стала семейным преданием.

Свадьбу сыграли в самый Новый год, 1 января 1953 года, в Ново-Александровке, у родителей Арнольда, о чём в «книге записи актов гражданского состояния о браке за 1953 год января месяца 1 числа произведена соответствующая запись за № 1»[170]. Счастливая Зоя взяла по обычаю фамилию мужа - Никифорова. И долго не знала, как много основательный Арнольд перед свадьбой советовался с родителями, спрашивал их мнения о невесте, не ошибся ли он, не рано ли. Будет ли вчерашняя студентка и позавчерашняя девочка из крестьянской семьи, из омской деревни Черноозерье ему хорошей, любящей и понимающей женой? Но Зоя так безоглядно полюбила Арнольда, так уважала его родителей и понимала, в какую крепкую и интеллигентную семью она входит, что все сомнения быстро отпали. Да и она сама с её открытым девичьим лицом сильно понравилась Арнольду. Получилась красивая, любящая пара двух умных людей - семья.