Семь способов засолки душ

Душа четвертая

выдох первый

Рома проваливается по щиколотку в плотный скрипучий холод. Снег пористый, присыпан обломками веток, корой, мелким сором. Березы растут из склона, как седые редкие волосы. Рома считает их стволом карабина — ведет влево, затем вправо.

Движения нет.

Чуть дальше, под соснами, наст тоньше, недавно по нему бежали косули и заяц. Снег прошивают алые точки — кровь? Рома идет по ним и замечает поодаль глубокий след. Свежий. Медвежий.

Рома осматривается. Хватается за рацию и убавляет громкость, чтобы не зашипела не вовремя и не привлекла внимание. Пальцы не слушаются, и дело совсем не в морозе. Позиция плохая, с медведем карабин вряд ли поможет, это не косулю срезать. Но Рома вжимает приклад в плечо так, что сводит руки и спину.

Большие лапки, шепчет Никин голос над плечом, мочку уха обдает теплом. Рома резко оборачивается, оглядывает снежные мягкие заносы, черные стволы деревьев — пусто.

В лесу тихо. Хорошо, что на этот раз никто не притащил собак — знакомый из-за них погиб. Собака была трусливая, необученная, сперва раздразнила медведя, а потом побежала искать защиты у хозяина. Медведь за ней, ну и задрал обоих.

Что там советуют при встрече с шатуном? Притвориться мертвым? С голодным зверем это вряд ли сработает. Испугать тоже не получится. Нужно скорее возвращаться, причем тем же путем. Найти укрытие.

Минуты тянутся. Медведя не видно, и Рома нажимает тангенту:

— Это Ромео. Походу, тут шатун.

— Что? — тут же отзывается дядя. — Ты его видишь?

— Нет, только следы.

Рацию тише сделай, встревают остальные, где находишься, пизди поменьше и вернись к машине.

— Нахожусь у елок, выше от точки, где разошлись.

— Куда ведут?

Рома поворачивается к следам.

Следов нет, снег ровный. Крови тоже нет. Поднимается ветер, сосны шумят, будто смеются.

Он откашливается, вытирает глаза тыльной стороной рукавицы. Некрасиво вышло. Но он же точно видел…

— Отбой, — говорит наконец. — Показалось.

Рация тихо матерится, дядя тоже говорит отбой и велит пить таблетки по утрам.

Рома спускается к исходной точке. У него вдруг разом кончился заряд. Пусть дядя ищет себе другого клоуна, а с него хватит. Курить хочется адски, Рома пятый день без сигарет.

Телефон в кармане жужжит — сообщение от Ники. Сообщение содержит фото. Подумав, Рома все-таки стаскивает рукавицу зубами, открывает мессенджер, и в животе змеей скручивается холод.

Он увеличивает фото, еле сдерживается, чтобы не попросить Нику снять лицо трупа поближе. Может, ему снова просто кажется, а Нике там находиться небезопасно. Он хочет и не хочет знать одновременно.

Не трогай ничего, он пишет. Выходи, жди в ближайшем кафе, напиши, в каком будешь. Я выезжаю.

Подумав, он пересылает сообщение Китаеву. Китаев тут же перезванивает.

— Где она, блять, это дерьмо нашла?

выдох второй

Ника поступила, как и было велено: нашла ближайшее кафе — душную пиццерию «О соле мио» с пластиковыми столами и стульями. Заказала только черный чай, расплескала его, не донеся чашку до рта, поставила обратно. Положила руки на стол и тут же убрала их на колени — как будто руки на столе могли вызвать мертвую девушку Нике в компанию. Как будто Ника могла залить собственной кровью ребристый белый пластик. По телевизору над барной стойкой шел футбольный матч. Его прервали на рекламу, и заиграло: папа может. Затылок пронзила боль, и на мгновение вместо лица бородатого мужчины, нареза́вшего в рекламе колбасу, почудилось лицо отца.

Через час, когда за окном пиццерии успело стемнеть, приехал Рома, Китаев и еще двое незнакомых Нике мужчин — видимо, помощники Китаева. Вместе они пошли к заброшке. Рома был как на иголках. Китаев велел ему стоять внизу, с Никой, и почему-то он послушался.

Иди с ними, сказала Ника. Вдруг это она? Ты же хотел узнать.

Но Рома мотнул головой и молча курил одну за одной. Среагировал лишь на сообщение от Андрея — заглянул через Никино плечо, когда она писала ответ.

— Что ему надо? Набрать ему, сказать, чтобы отвалил?

Ника убрала телефон в карман.

— Нет. У него друг есть, может помочь.

— С чем? — спросил Рома, но Ника отмолчалась.

Теперь они сидят на кухне у мамы и Китаева. Все, кроме мамы, курят. Маме Китаев налил коньяку, сам выпил водки. Ника пьет чай. Рома смотрит в кафель над раковиной, будто считает плитки. Закипает мясо с подливой в кастрюле.

— Я понимаю, — говорит мама. А когда она говорит таким тоном и касается Никиной руки вот так, то понимает она единственное: Ника снова обострилась. — Я понимаю, но послушай, это просто самоубийства.

— Да, но почему они именно так поступили? Помнишь, как было?

— Тебе кажется. Да, места примерно те же, но самоубийцы в принципе похожи, и способов себя убить не так уж много, если подумать.

— Я думаю, их кто-то убеждает сделать это. И кто-то шлет письма мне.

Мама явно не верит.

— Это наверняка те, кто нам звонил тогда, — повторяет Ника. — Они до сих пор меня преследуют, ты знаешь, мама?

— Я знаю, — отвечает мама ласково. — Но они ничего тебе не сделают.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

Мама пожимает плечами.

— Ну я же живу в этом городе, и ничего.

Вот и Нике интересно, как так получилось, что мама спокойно ходит по улицам. С отцовскими связями и связями Китаева, похоже, можно все. Белая кость Староалтайска.

Головная боль приходит незаметно, наползает, как тень на солнечный склон. Тихо пульсирует, заполняет череп непроглядным едким дымом.

— Плохие души сами себя топят, понимаешь? — говорит ей мама. — Для этого им не нужен другой человек. Я знаю, это тяжело принять, но, милая, ты не виновата в том, что сделали с собой те девушки.

Рома возражает — правда же слишком много совпадений. Китаев тихо велит ему не лезть.

— Совпадений с чем? — спрашивает мама. — Простите, но это же просто спам. Я не хочу ничего сказать, но… — Она тянется через стол и берет Нику за руку, морщится, касаясь перчатки. — Ника, дорогая, я понимаю, ты соскучилась по старой квартире и хотела ее проведать…

Ника качает головой — ничего она не хотела, век бы не видела. По маме она соскучилась, это да, но не более того.

— …а там самоубийца. Может быть, тоже поклонница отца. Тебе нельзя ходить по таким местам, только ворошишь старое. Это плохо сказывается на твоем здоровье. Ты пьешь таблетки?

— Я в порядке, мама!

— Ну будешь тут в порядке…

Не шатайся по улицам пока, говорит Китаев. Он велит Роме проследить за Никой, как будто тот — нянька или сторожевой пес.

Сними уже эти перчатки, советует ей мама, они такие грязные. Она подливает чаю.

Ника с жадностью пьет, но это не помогает. Головная боль нарастает, ухает, как лопасти ветряных мельниц. Реальность тускнеет, пульсирует в такт ударам сердца, дробится на пиксели, звуки становятся глухими.

Через открытую дверь виден зал, длинный кожаный диван. На нем сидит отец, глядит на Нику. Ему все еще тридцать три, он не постарел ни капли, одет в клетчатую рубашку, в которой Ника видела его в последний раз. Он улыбается, встает с дивана, уходит в коридор.

Ника осматривает собравшихся — они видели? Китаев в телефоне, Рома считает кафель, мама что-то ищет в холодильнике.

— Твой отец никуда не уходил, ты понимаешь? — говорит она, ее лица не видно за хромированной дверцей.

— Что ты сейчас сказала? — переспрашивает Ника.

Мама удивленно оборачивается.

— Я спросила, что ты будешь: борщ или второе сразу?

— Борщ, — после секундной паузы отвечает Ника и торопится в коридор. Спиной она чувствует взгляды.

Теперь ее точно вернут в дурку. От одной мысли о таблетках, которыми ее будут пичкать, сводит зубы. Теперь ей точно не поверят. А она? Себе она может верить?

Коридор похож на пустую глотку: узкий, сумрачный. Воздух стоит в нем, как вода в заброшенном бассейне. В дальнем конце кто-то ждет, но, присмотревшись, Ника понимает: это просто вешалка, серо-черный нарост старых курток и пальто.

— В порядке? — Рома выглядывает из зала. Вот лучше бы подумал о себе, на нем лица нет.

Ника кивает, достает блистер с обезболивающим из куртки, показывает Роме.

— Голова болит. Сейчас вернусь.

Он исчезает на кухне, оттуда доносится тихое бубубу Китаева, тот снова учит всех жить.

Ника кладет таблетку в рот. Ожидая, пока подействует, она сворачивает в ближайшую комнату, которая оказывается спальней — необжитой, судя по всему гостевой. Ника будто попала на страницу интерьерного журнала: кровать с высоким изголовьем, массивный туалетный столик с трехсторонним зеркалом, кресло, встроенный шкаф, римские шторы, постеры на стенах. Тонко пахнет ароматическим маслом. Ника подходит к окну в пол, смотрит на заснеженный сад. Вдоль расчищенных дорожек мягко горят фонари. Вдалеке пруд, поверхность которого замерзла, рядом беседка. Деревья и кусты в гирляндах — Новый год здесь продолжается и в феврале, похоже.

Что-то шуршит за плинтусами и в шкафах, воздух звенит, и Ника оборачивается.

В кресле у двери сидит, закинув ногу на ногу, отец. Приложив палец к губам, он исчезает.

выдох третий

Москва, 2007

По данным правоохранительных органов, для полного подавления воли в «Сиянии» применялись психологическое насилие, а также групповое употребление наркотических средств, изнасилования. В результате у некоторых членов секты развились тяжелые психические заболевания.

После смерти Дагаева так называемые наставники скрылись. Нескольких арестовали, среди них сослуживец Дагаева, бывший директор местного универмага и владелец городских парикмахерских. Все это он открыл на деньги, полученные от последователей секты.

По слухам, наставников в «Сиянии» было гораздо больше, но подтверждений этому следствие не нашло.

Мне кажется, «Сияние» живо. Оно пустило корни, разрослось, вылезает в разных местах под разными личинами. Жрецы и наставницы учат девушек разводить на деньги и сосать, впитывать силу земли маткой, мужчин учат астральному карате и мужественности. Просто теперь «Сияние» зовут по-другому, как Виталия Андреевича раньше звали Якутом.

Я помню его. Он учился у папы — молодой, щуплый, но щекастый, с длинными волосами, собранными в хвост. Как уж он к нам попал, не знаю. Знаю только то, что рассказывала мама: Якут сидел по малолетке, вышел и стал помогать отцу в делах. Избрал путь просветления, так говорила мама. Мне кажется, она не понимала и половины из того, что повторяла за другими.

Якуту очень нравилась Надя, он подвозил ее до общежития, решал бытовые вопросы. Неудивительно — Надя нравилась всем без исключения. Она приехала из деревни в Иркутской области, о которой она рассказывала сказки: мол, там есть большое озеро Байкал, а на дне этого озера — пропасть без дна. А вместо дна в той пропасти есть выход к белому острову, жители которого не знают голода и болезней, и солнце сияет круглый год. Много сильных людей пыталось попасть туда, но никому не удавалось. Удалось лишь одному. Он взял с собой кожаный мешок с воздухом и с помощью него дышал. Духи делали так, что воздух в мешке не заканчивался. Доплыв до конца той бездны, тот человек оказался на берегу белого острова и остался жить там вечно.

После Надя целовала мне руки — так делали все послушницы, — затем в лоб — это послушницам не дозволялось, но Наде я разрешала, это был наш с ней секрет. Она говорила, что я — сильная, как тот пловец. И обязательно увижу тот прекрасный остров.

Надя была скромной, много смеялась и много танцевала на обрядах — «изгоняла демонов гордыни», которые, как говорил отец, приходят из Нижнего мира. Поэтому и изгонять их следовало из нижнего уровня тела — таза и ног. Пляски «Сияния» проходили в «месте великой энергии», которое должно было даровать мудрость. Послушницы танцевали до изнеможения, пока не разбивали босые ноги о корни деревьев. При этом они все пели мантры, которые я не смогла найти нигде. Должно быть, и здесь отцу было виднее.

Демонов лени послушницы изгоняли, убираясь у нас дома. Они готовили, стирали, присматривали за мной, когда мама уходила по делам.

Надя плясала. Надя убиралась. Надя изгоняла своих демонов усердно.

Потом она пришла на речной берег и утопилась.

Местный житель обнаружил ее торчащие из реки сапожки, а затем и ее всю. На голове у Нади был пластиковый пакет. Сама его надела и затянула, вот официальная версия. В газетах опубликовали прижизненную фотографию: лицо заблюрено, белая рубашка, бейдж, на шее бубенчик. Ее даже показывали в одном из эпизодов «Криминальной России» — о да, пару лет спустя мы стали знамениты.

Наркоманка какая-то, сказала тогда соседка. Нанюхаются клея, потом топятся. Она мимоходом бросила это другой соседке вместо стандартных фраз о погоде и взлетевших ценах. Она сказала это так, как будто знала Надю.

Надя была красивой, очень. Она была похожа на русалку.

Наверное, поэтому духи позвали ее купаться.

выдох четвертый

Ника ждет у ДК «Рассвет», курит, наблюдая, как послушников — или как там их называют в «Белом солнце» — выстроили и окуривают можжевельником еще раз, на прощание. Якута среди шаманов нет. Ветер сметает дым в сторону проезжающих машин; в многоэтажках, что высятся за ДК, загораются окна. Люди пробегают мимо, пряча лица в шарфы и воротники, тащат пакеты с продуктами.

Якут выходит из ДК позже, без многослойного костюма и шапки с перьями. Быстрым шагом он идет к машине, та мигает ему фарами, начинает прогреваться. Он с кем-то говорит по телефону, но, увидев Нику, прерывает разговор.

Она стягивает перчатку, подает Якуту руку татуировкой вверх.

— Лариса? — уточняет тот.

— Света, — отвечает Ника.

Якут и так знает, кто перед ним, это видно, и имя здесь не играет роли.

— Нам надо поговорить.

Якут беспомощно оглядывается на заведенную машину.

— Может, в другой день? У меня дела.

Ника качает головой.

— Сейчас. Папа говорил, что духи ждать не любят.

Ника вызывает такси — она не идиотка лезть к Якуту в машину. Вызову тебе еще одно обратно, до машины, обещает она. Якут угрюмо кивает.

Торговый центр — монстр, бронированный квадратной белой плиткой, с ярким названием «Огни». Рядом с вывеской эмблема — оранжевый шар с присосками, похожий на вирусную частицу. Вируса потребления, должно быть. На стоянке суета, ведь завтра выходной, и Ника с Якутом вливаются в постбудничную взмыленную толпу, ныряют в душное нутро. Лишь в тепле Ника ощущает, насколько ее лицо успело замерзнуть, пока она шла от машины, — совершенно незаметно, но очень быстро. Щеки оттаивают, их покалывает.

Они с Якутом садятся на фудкорте на верхнем этаже, там больше камер и людей. Якут подминает собой маленький стульчик, кладет локти на стол и, подавшись вперед, впивается взглядом в Нику. Ника не торопится, берет себе бургер и газировку, радостно хлюпает ею через трубочку.

— И что это было? — спрашивает она. — Настоящая истерика на весь ДК.

Якут мрачнеет.

— Думаешь, мы твоему появлению радоваться должны?

— Я ничего не думаю. И кто эти «мы»?

Якут молчит, Ника кусает бургер.

— Я думала, вас всех пересажали, — говорит она.

— Чего ты до меня-то доебалась? — цедит Якут, перегнувшись через стол. — Я свое за «Сияние» отсидел, теперь не могу работу найти. Приходишь, сразу узнают, что было две ходки, и не берут. В одно место взяли, так потом выперли. В сети есть форумы со списками, они посмотрели и уволили.

— Сейчас распла́чусь. Повезло, что вас не линчевали прямо перед городской администрацией. И ты же нормальную выручку стрижешь с дураков. Постучал в бубен, собрал по двадцать тысяч с носа — и все, можно месяц не работать.

— Настоящим шаманам нельзя брать деньги. Это пожертвования на наш храм, на «приют», на организацию и костюмы.

Ника успела сунуть остатки бургера в рот и, захохотав, им давится. Теперь стол усыпан кусочками пережеванной котлеты.

Якут мрачнеет.

— Считаешь, ты сильно отличаешься от Дагаева? — спрашивает она. — По-моему, ты просто организовал секту по мотивам. Я много чего знакомого увидела.

— Я ничего не организовывал. И у нас профсоюз, мы налоги платим.

Ника хохочет еще громче.

— И не лезла бы ты в это дело, мой тебе совет, — добавляет Якут. — Тебе, наверное, отомстить им хочется, но вот не лезь, реально.

— Почему?

Он молчит. Он не угрожает, скорее выглядит испуганным.

— Зачем ты пришла? — Он задает правильный вопрос.

— Я тут увлеклась статистикой. Потрясающе интересная наука, я даже не ожидала. Так вот, оказалось, что в Староалтайске и его окрестностях высокий процент самоубийств.

— Это духи, — говорит Якут. — Здесь место злое. Поэтому людям нужна защита, людям нужны мы.

— Людям нужны образование, деньги и отопление в домах, — отмечает Ника. — Так вот, удивительное дело, но в основном самоубийцы девушки, все как одна наркоманки, сумасшедшие, проститутки.

Якут пожимает плечами — и что, мол?

— Причем довольно давно это длится. В нашей старой квартире нашли мертвую девушку, — Ника трогает себя за воротник, — с бубенчиком на шее.

— Их все носят. На каждом углу продают.

— Еще одна пропала, говорят, ходила к вам. А до того в Алейке нашли утопленницу, слышал? Наверное, тоже искала просветления. Сказали, что наркоманка, депрессия, все дела. Про Надю тоже так говорили.

— Надя не была наркоманкой, — быстро говорит Якут.

Ника поднимает руки — бинго.

— Вот и я о том же! До «Сияния» — точно не была. Употребленное на ритуале не считается же, верно? Ты видел их зрачки?

— Они говорили с духами.

— Надя тоже говорила. И где она сейчас?

Ника вытирает рот салфеткой, бросает ее на поднос.

— Ты знаешь, что папа ей сказал за день до ее смерти?

Якут едва заметно морщится, качает головой.

— «Ты не стараешься». Он позвал ее к своим друзьям на дачу, она не поехала. И папа сказал ей, что она мало старается и толку от нее не будет.

Скажи мне правду, просит Ника уже по-хорошему. Ради Нади.

Ника находит нужное фото на телефоне, показывает его Якуту, и он рассказывает: да, похожая девушка была у них, ходила пару месяцев, привели ребята из «приюта» в Октябрьском районе. Она жила с ними, больше ничего не знаю. Ника записывает адрес, записывает имена.

Мне кажется, искать ее уже нет смысла, говорит Якут. Она была бедовая, таких сразу видно. Дольше чем на пару месяцев их не хватает, появляются и исчезают. Может, вообще уехала из города.

Ника отлучается в туалет. Тот прячется за магазином с шубами, рядом с аварийным выходом. Внутри никого, и Ника спокойно снимает перчатки, умывается под треск лампочек.

Папа приехал домой, папа может, слышится ей сквозь шум воды.

Она выключает воду, звук остается. Приглушенный, дребезжащий, будто кто-то включил ролик на телефоне, он доносится из кабинки за спиной.

Ника оборачивается. Дверь кабинки прикрыта, но у ручки зеленая отметка — свободно.

Папа может, папа может.

Она заглядывает в кабинку снизу — пусто. По белому фаянсовому боку унитаза стекает капля, оставляя алый рваный след. За ней бежит еще одна, еще.

Ника толкает дверь ногой.

Вода в унитазе бурлит, она непроглядно-алая, темная, переливается через ободок, плещет на пол.

Ника делает глубокий вдох, считает до десяти, щелкая резинкой по запястью. Наводит камеру телефона — на экране унитаз бел и почти чист. Обычная кабинка.

В туалет заходит уборщица, и Ника торопливо убирает телефон. Блогеры проклятые, слышит она вслед.

По пути обратно на фудкорт она останавливается у магазина с косметикой — многослойный запах духо́в, красивые девушки на рекламе и подиумный холодный свет гипнотизируют. Подумав, Ника переступает границу магазинного пространства — осторожно, будто выходит в космос. Рассматривает на ближайшем стенде ряд блестящих, сплюснутых и округлых, как речные камни, упаковок с пудрой. Светлая, цвета загара, матовая, с блестками и без — Ника даже теряется от разнообразия.

— Могу я вам чем-то помочь? — спрашивает девушка-консультант, похожая на усталую куклу. Заметив, куда смотрит Ника, она добавляет: — Ищете хайлайтер? Вот этот прекрасно ложится, очень естественно. Для свежего вида, когда нужно подчеркнуть скулы или галочку над губами.

Она наносит хайлайтер на тыльную сторону своей ладони, демонстрирует Нике получившуюся блестящую полоску, поворачивает руку так и сяк, чтобы полоска бликовала в свете ламп.

— Смотрите, как сияет, — говорит она.

Вздрогнув, Ника торопится прочь.

Якута за столиком уже нет. Куда-то сам свалил — ну и отлично, не надо тратиться на такси. Ника берет еще один бургер. У девушки за кассой подвеска — отполированный металлический диск размером с ноготь.

— В Тибете его называют мелонг. — Ника указывает на подвеску.

— Что? — хмурится кассир.

— Мелонг. Шаманское зеркало. Говорят, что если ты в него заглянешь, то увидишь свои прошлые поступки и судьбу.

Ника забирает заказ, садится на прежнее место, включает телефон. Стул под ней холоден, как речной лед, — это нормально. На миг ей кажется, что у женщины за соседним столиком отсутствуют глаза — это нормально тоже, аппетит это не испортит. Просто стресс, слишком много стресса и никаких таблеток.

Ее сообщение Рома так и не прослушал — видимо, до сих пор осаждает следователя. Последний раз, когда они созванивались, он был у отделения полиции, пытался узнать, готово ли тело к опознанию.

Но есть сообщение от мамы. Прочитав его, Ника откладывает бургер и вытирает руки. Теперь есть не хочется.

Она снова пишет Роме, затем звонит ему.

Рома не отвечает.

выдох последний

Информации о личности найденной девушки нет уже третий день. Рома не понимает, зачем затягивать? Они там вообще не работают, что ли? Все следователи ушли в отпуск? Размораживаем тело, ждите, говорят. Сутки-двое, обычная практика.

Размораживаем. Можно подумать, речь идет о пельменях из морозилки, а не о человеке.

Рома снова и снова смотрит на присланное Никой фото и все больше убеждается, что Снегурочка — так ее прозвали в газетах — это Света. Косая тень лежит через лицо, конечно, может искажать, и телефон плохо снимает при дерьмовом освещении, но…

Мобильный вибрирует: от Ники пришло голосовое, длинное, минут на пятнадцать. Рома решает прослушать его потом. Он идет к дому матери через детскую площадку, форсирует ледяные наросты на дорожке. Дверь в подъезд распахнута, окна на всех пролетах открыты, батареи отапливают улицу. Стены заиндевели, и в инее начертаны рисунки, будто дети изрисовали пальцем: солнце, луна, звезды, медведь, лес, дом, мужчина с птичьей головой. Похоже на выцветший рисунок на Никиной ладони.

Мама. Снова вызывала каких-то шарлатанов.

Рома со злостью захлопывает дверь и окна, поднимается пешком на третий, отпирает дверь. В коридоре темно, в квартире тихо. В глубине что-то тоненько свистит, как сдувающийся шарик.

— Да откуда у тебя только бабки на это! — орет Рома в сумрак, лишь затем догадывается включить свет. — Мама! Ну так же невозможно!

Доносится шарканье тапок. Из тьмы комнаты показывается лицо, белое, как луна, Рома даже вздрагивает. Мать не плачет, но оттого и страшно: глаза пустые, жуткие.

— Дядя звонил, — говорит она высоким голосом. Она покачивается, словно пол вдруг стал зыбким, цепляется за косяк, и Рома подходит ближе, чтобы успеть подхватить. — Говорит, опознал девушку с Потока, нужно, чтобы мы приехали и подтвердили. Это Света. Это Света, Ромочка.