Семь способов засолки душ

Душа пятая

выдох первый

В день похорон был плотный снегопад. Кремировать Свету Рома с матерью не захотели, но попрощаться все равно не удалось — хоронили в закрытом гробу, «чтобы лик покойной остался в вашей памяти нетронутым», как им сообщили в бюро. Из родственников практически никто не смог приехать, все живут далеко. Пришли две Светкины одноклассницы, подруги матери, ее соседки и Скопенко, который выбрался из спортивной тачки на пять минут, пожал всем руки, даже матери, вручил Роме конверт и, прежде чем Рома сообразил, что произошло, уехал восвояси. Из-под манжеты на правой руке Скопенко выглядывала татуировка — черный полукруг, какие-то линии, галочки, будто ребенок рисовал.

В конверте оказалось пятьдесят кусков пятитысячными купюрами. Сперва Рома хотел поехать на скопенковский шиномонтаж и всучить деньги обратно. Но потом передумал, вспомнив пустое предложение жениться и то, как заходил к Скопенко пару месяцев назад, просил хоть что-то рассказать — где можно поискать, откуда могли взяться Светкины брошюры, — но получил только «сочувствую, мужик». Подумав, Рома решил после поминок на досуге пробить Скопенко покрышки, все четыре.

Внезапно приехала Наташа с рынка. Вся в черном, глаза обведены подводкой — жирнее, чем обычно, как будто после похорон по расписанию был клуб. Она шла с трудом, цепляясь каблуками за узкую кладбищенскую тропку, несла две гвоздики, которые подвяли и безутешно качали бутонами.

Рома и парни из похоронки тащили гроб, снег бил в лицо, а в груди разливался холод. Он кристаллизовался изнутри, и инородная структура колола ребра, подпирала горло.

Рома будто до сих пор находится в морге. «Вы — заявитель по делу Светланы Баевой?» — уточнили у него на входе, проверив паспорт. Рома кивнул. «Пройдемте». И Рома пошел, чувствуя себя так, словно его тоже вот-вот вскроют. Перед опознанием устроили целый допрос: кем приходилась ему покойная, когда он видел ее в последний раз, помнит ли он, во что была одета и обута Света. Особые приметы: татуировки, шрамы, родинки — татуировок Света не делала, шрамов Рома не помнил. От фото ее тела у Ромы осталось странное впечатление — казалось, он смотрел на работу умелого таксидермиста. Светино лицо как будто натянули на каркас.

Дальше были длинный коридор, кафель, тело на каталке. Ступни связаны бинтом, на пальце ноги бирка. Откинули голубую простыню, и Рома кивнул: да, она. Потом показали одежду. Круглого, похожего на железную бусину бубенчика среди них не было. Рома даже про него спросил — нет, не находили.

Все это время он запрещал себе эмоции. Представлял, что смотрит документальное кино, тру-крайм. Он отвечал на вопросы, говорил только по делу, кивал. Потом вышел из морга, вспомнились орехи на сковороде, Новый год, прогулки, речка, школа, и тут уже вынесло напрочь, полчаса трясло.

Могла ли Светка покончить с собой? Да, она принимала наркотики. Да, она сильно расстроилась, когда вылетела из института. Но вскрыть себе вены? О смерти она говорила лишь со смехом — что когда-нибудь умрет из-за конфет «Коровка». Их она ела десятками, оставляя следы из рыжих фантиков.

Доля наркозависимых в общем числе суицидов по области за последние четыре года не превышает 6,5 процентов, вспоминает Рома статистику, которую зачем-то читал недавно. 95 процентов из них мужчины, доминирует самоповешение. Самопорезы составляют 9 процентов.

Что если Света ждала его? А он так и не пришел. Глупая мысль, конечно, откуда бы он понял, но вина все равно разъедает Рому изнутри, как будто он мог прийти в ту квартиру вовремя и поговорить, возможно переубедить. Он представляет, как Светка садится за стол, как садилась много раз в другой, их заброшке, и сидит в тишине. Затем достает из сумки нож и режет себе вены.

Нашли ли нож в том доме? Была ли сумка? Если нет, то куда они делись?

Рома и парни из похоронки несут гроб через метель, опускают в заготовленную яму — долбили ее сутки: срезáли верхний слой бензопилой, прогревали с помощью костра. За утро земляные комья вновь окаменели, грохают о крышку гроба, вот-вот ее проломят. Мать воет, ее подхватывают, усаживают на лавочку у соседней могилы. Рядом ее подруга, на нее плач накатывает волнами: она то успокаивается, то беззвучно рыдает. Когда Рома был мелким, она тайком подсовывала им со Светкой конфеты, набивала ими карманы и подмигивала: это наш секрет.

Рома же понимал, что Светка мертва. Что этим дело кончится. Он знал, когда увидел у нее на шее бубенчик. Когда искал подробности о тренингах в оставленной Светкой брошюре. Когда пришел к Китаеву просить о подработке в «Мелонге». Он понимал уже тогда и просто хотел убедиться, что не ошибается.

Рому трогают за локоть, возвращают в пасмурное настоящее. Наташа заглядывает ему в лицо. Ее глаза темны, как воды подо льдом Алейки. Она спрашивает, как обнаружили тело. Света правда покончила с собой? Рома неохотно кивает.

А правда, что ее нашла дочка Дагаева?

Рома пожимает плечами.

Говорят, что да. Удивительно. Как она узнала-то вообще, где сестру твою искать?

Рома делает глубокий вдох. Пожимает плечами снова.

Ты же с ней общаешься, да?

Ему хочется спросить, откуда Наташе об этом известно, ведь сам он не рассказывал. Но не успевает, сбивается, заметив краем глаза движение. В старой части кладбища в мягкой морозной дымке идет медведица. Она посматривает на собравшихся, втягивает воздух, поднимая черный нос. Рома смотрит на нее, готовый разогнать весь похоронный вой и потащить мать к машине, петляя между оградами — как быстрее? Он и не помнит дорогу, тут лабиринт. Но медведица топает дальше, скрывается за пеленой снегопада и исчезает — будто и не было.

Рома долго еще всматривается в ту сторону. Слышит шепот за спиной — одна соседка говорит другой: помните, осенью в Октябрьском районе наркоманку нашли. Месяц лежала в заброшке. Надела на голову пакет и задохнулась.

На нее шикают, но разговор все равно продолжается.

Соседи организовали дежурство.

Это хорошо.

Да мало тут хорошего.

Говорят, она в секте была.

Может, и в секте, может, тоже наркоманка, кто их разберет сейчас.

А вы читали новости сегодня? Шамана убили. В ДК камлал по средам. Зарезали в его же доме, представляете? Во Власихе жил.

Господи прости…

Люди совсем с ума посходили. Уж святого человека-то за что? Он бездомным и наркоманам помогал, общежитие организовал.

Ну уж святой, ты загнула… Язычники.

Вот и допомогался. Они же его небось и зарезали. Говорят, расчленили.

Ужасно, говорят, как свинью разделали.

Рома ежится, ловит на себе внимательный Наташин взгляд.

Наркоманы, продолжают бабки. Продают же всякую гадость на улицах. Пишут, наркотик новый появился.

Может, Светка тоже на него подсела? Вот и того.

Дочка Дагаева в городе. Что если Светку она порешила? Ее папаша гипнозом занимался, сатанистом был, такую жуть творил, во всех газетах писали. Девки мерли…

— Когда Света умерла, Ники Дагаевой не было в городе, — громко говорит Рома. — Лежала в дурке, справка есть. А теперь можно уже варежку закрыть, тут не скамейка у подъезда, бля.

выдох второй

Ника отжимается: пять подходов по тридцать.

Пьет чай.

Пьет таблетки: сегодня болит за глазами, сильно, и ощущение, будто они вот-вот выскочат из черепной коробки от давления.

Проверяет холодильник — еды нет. Ника решает не идти в магазин, сегодня есть не очень хочется.

Она садится на диван, поджимает ноги, чтобы те не мерзли. Около часа листает новости в телефоне под белый шум работающего телевизора. Иногда из телевизионных недр всплывает что-то неожиданное и даже интересное. Вообще, говорит ухоженная женщина интервьюеру, декоративность должна начинаться после шестидесяти.

Как это, уточняет интервьюер, поднимая бровь.

Очень просто: декоративные цветы, декоративные собачки, декоративные мужчины — декоративное существование нужно лишь в зрелом возрасте. А до шестидесяти нужно гореть. Женщина смотрит прямо в камеру, медленный зум на ее идеальные скулы, тонкий нос и глаза, подведенные пепельным серым. Нужно жить на полную катушку, ты понимаешь, Ника?

Ника понимает, не нужно так орать. Толку-то от этого понимания. Она возвращается к новостной ленте — отличное средство от скуки, в мире все время что-то происходит, можно скроллить сутки напролет.

На экране телефона поверх новостей всплывает уведомление: получено письмо. Отправитель будто следит за Никой и дает о себе знать, лишь когда она остается одна. Электронный адрес тот же. Ника пыталась выяснить, кто это, просила Андрея проверить — у него есть человек, который занимается продажей данных. Ничего, ящик анонимный.

Только для вас и только сегодня! — указано в теме.

Ника думает, открывать или нет. Но иконка с письмом жжется, сама подставляется под пальцы. Внутри реклама противопожарных систем:

…проводка в старых домах на чердаках…

…ряд правил, которые обеспечат пожарную безопасность объекта…

…работы должны проводиться компетентными сотрудниками в соответствии с правилами пожарной безопасности. У нас молодые амбициозные специалисты…

…бесплатно проведем полный аудит пожарной безопасности объекта…

…будем сопровождать при проверках пожарного надзора…

…дадим цену на 10 процентов ниже текущего договора…

…мы готовы помочь вам…

…скидки закончатся 20.02 в 22:00, спешите.

И адрес компании: находится в Староалтайске. Ника ищет нужный дом по навигатору. Он существует, но в нем ни единого офиса.

20.02 — это сегодня. На часах 21:00.

Ника набирает Роме — номер недоступен. Наверное, он все еще на поминках. Стоит ли вообще его дергать в такой момент? Взвесив все за и против, Ника пишет ему сообщение, глотает еще одну таблетку, одевается теплее и торопится в сторону автовокзала.

Идти не очень далеко. Сталинский трехэтажный дом похож на ржавый торт «Наполеон» — угол осыпался, обнажив каменные наслоения разных оттенков. Фасад пересекает глубокая трещина. С крыши капает, там тает снег — потепление накрыло Алтайский край. Дом напоминает бараки на Потоке, но не расселен — недостаточно аварийный, по мнению властей. В некоторых окнах горит свет, слышны голоса, шкворчит масло и пахнет жареной картошкой. Ника прячет нос в шарф — вдруг сильно захотелось есть.

Дверь подъезда подперта обломком кирпича. Ника заходит. Под лестницей свалены санки и ледянки, на первом этаже сплошь жилые квартиры, никаких офисных помещений. На втором тоже. Картошка, судя по запаху, стала подгорать.

На последнем этаже Ника закуривает. Откуда-то доносится тихая музыка, обычный индийский лаунж, который любят включать в массажных салонах и лавках с благовониями.

Когда Ника собирается уйти, наверху раздается стук, будто что-то тяжелое поставили на пол. Слышны всхлипы, плач. Ника поднимает голову — лаз на чердак открыт.

— Есть здесь кто? — кричит она, не имея ни малейшего желания забираться по ржавой лестнице.

— Помогите, пожалуйста, — доносится сверху девичий голос. Ника бросает сигарету, торопливо лезет на чердак.

Там холодно и сумрачно, ярко горит лежащий на полу мобильник, музыка играет из него. Сквозь дыры между деревянными стропилами пробивается свет фонарей, разрезает сумрак на слои. Под слоями сидит девушка лет двадцати: в руке зажигалка, с пуховика капает. В нос бьет вонь бензина — рядом пустая канистра.

— Я так виновата, — говорит девушка, глядя в телефон. — Я не хотела. Я очень старалась, поймите. Я домой хочу, я хочу к маме, к маме, к ма…

Она переводит взгляд на Нику, и ее зареванное лицо вдруг разглаживается.

— А, это ты, — говорит она другим, спокойным голосом. — Хорошо, что ты пришла. Смотри, как я сияю.

Чиркает кремень, и Ника цепенеет. Просто смотрит, как занимаются куртка и волосы девушки, огонь проглатывает ее тело в момент. Ника в панике озирается. Нет ни песка, ни снега, ни воды, одни деревянные перекрытия. Ника бросает сигарету, на четвереньках ползет к девушке, набрасывает на нее свою куртку, но и та вспыхивает — проклятый синтепон.

Дым, гарь, запах паленого мяса. Ника задыхается.

Она выбирается с чердака, спускается, стуча во все двери, кричит «пожар» и «вызовите скорую», вываливается на улицу вместе с дымом и вызывает скорую и пожарных сама. В окнах загорается свет, хлопают двери. Прохожие останавливаются, кто-то снимает происходящее. А Ника никак не может отделаться от запаха горелого мяса, она им пропиталась и наелась. Лицо все мокрое, и, лишь сняв перчатки и вытерев его, Ника понимает, что это слезы. Она снова звонит в скорую, деревянным голосом ей отвечают, что машина выехала, ждите, не надо истерик, девушка.

К Нике подходят люди, спрашивают, что с ней, вызвала ли она пожарных, кто-то бежит в подъезд, кто-то отдает Нике куртку — она стоит в одной футболке. Наружу торопятся жильцы.

В конце дома, за припаркованными у тротуара машинами, стоит медведица. Она глядит на Нику, на суетящихся людей, и не спеша заходит за угол.

выдох третий

— Меня зовут Яна, я родственница погибшей Светланы Баевой.

Начальник УМВД Староалтайска Александр Яковлевич Широков машет на нее рукой.

— Прекрати. Я знаю, как тебя зовут и кто ты, Вероника Леонидовна. Садись давай.

Ника заходит в кабинет, закрывает за собой дверь. Из стула для посетителей и кожаного кресла, стоящего в углу, выбирает кресло.

От горящего дома Нику увезли в отделение, где задавали кучу вопросов: что произошло, как она оказалась на чердаке, как зовут погибшую, откуда Ника ее знает, откуда бензин, — я же сказала вам, что я ее не знаю, отвечала Ника, и про бензин не знаю тоже. Полицейские не поясняли ничего — они и не были обязаны. Письма их тоже не впечатлили, они без особого интереса сообщили, что проверят. Потом, видимо, пробили, кто Ника такая, и вообще оставили в допросной комнате, забрали телефон, сказали, свяжутся с родителями. Но мама и Китаев все не ехали, а чуть позже Нику отвели этажом выше, где ее ждал Широков.

Ника не видела его лет десять. За прошедшие годы он чуть оплыл и теперь будто придавливает собой не только кресло, в котором сидит, но и стол, на который опирается локтями, и даже пол в комнате не кажется столь же тяжелым и плотным, как Широков. Лицо желтоватое, под глазами мешки, взгляд тусклый, усталый, но не злой. На безымянном пальце левой руки кольцо «спаси и сохрани».

— Как ты выросла, смотри-ка. Чай, кофе? — спрашивает Широков. — Сам не сделаю, но вон там чайник с чашками.

Он показывает в угол комнаты, где на небольшом холодильнике стоят электрический чайник, пакетики, чашки и ложки. Как в больничной палате.

— Нет, спасибо.

— Сразу к делу, значит? Хорошо. — Он прихлопывает слово «хорошо» ладонью. — Чего не сидится дома?

Ника снова рассказывает про спам, наводки в письмах, снова видит скепсис.

— С какой целью ты виделась с Бардаховым?

— С Якутом?

Широков кивает.

— А почему спрашиваете?

— Не могу сказать.

— Ну а я не помню ничего. Все как в тумане.

Широков качает головой.

— Давай без этого. Ты же встречалась с ним дважды, последний раз на этой неделе, вы вместе уехали.

— Знаете, я вот только одно помню. Что вы не можете говорить со мной без опекунов.

— Все верно.

— Тогда почему мамы или Китаева здесь нет?

Широков вздыхает, откидывается в кресле, скрестив руки на груди.

— Слушай, мы с тобой сейчас просто болтаем, как старые знакомые. Не под запись.

— Поддерживаю, — кивает Ника. — Поболтать я готова. Делу сектанток дали ход? Нашли, кто тут у вас доводит девушек до самоубийства?

По лицу Широкова идет мелкая рябь. Занавеска за спиной Широкова колышется, за ней кто-то стоит.

— Ты о чем?

— Одна в реке утопилась, другая вскрыла вены на Потоке. Разве вы не в курсе? Почему о них не говорят?

— А чего о них говорить? Наркоманки кончают с собой, вот это новость.

— И никого не интересует, почему это происходит?

— Да почему это должно кого-то интересовать? Ты город видела? Это тебе не Сочи. Чему ты удивляешься? Не хватило денег на дозу, поругалась с парнем, за косичку дернули, мало ли ситуаций… И кто они были? Девушки неблагополучные. Ты мне про реку говоришь… — Он находит в стопке на столе папку, раскрывает. — На реку у нас пришла… Петрова Анастасия Рафаиловна девяносто пятого года рождения. Не замужем, детей нет, состояла на учете в диспансере. — Он отрывает взгляд от страницы. — Смотри-ка, прямо как ты. Образование среднее, постоянного места работы нет, жила с отцом, год назад ушла из дома.

— Куда ушла?

— Да кто ж ее знает куда. Где-то по впискам моталась, наверное. У мужика, может.

— Она тоже ходила в «Белое солнце»?

— «Белое солнце»? Это те, что в «Рассвете»?

— Да, секта. Все девушки увлекались нью-эйджем, шаманизмом.

— Тем более, чего ты от них хочешь? Такие только и топятся. И секта — очень громко сказано. Сидят в ДК и молятся.

Сощурившись, он всматривается в Нику.

— Ты поэтому к Бардахову ходила?

— Я искала Светлану Баеву. Мне сказали, что она была в секте.

— Так. Это тебе Бардахов сказал, где она с собой покончила?

Ника качает головой.

— Ты общалась с кем-нибудь еще из «Сияния»?

Ника вспоминает Андрея, его глупый смех.

— Нет.

Из-за занавески за спиной Широкова показывается узкая женская рука. Она сжимает ткань, сдвигает ее в сторону.

— Самоубийства… — Широков вздыхает. — А где их нет? Вот настоящая проблема у нас в городе — наркомания. И наркоманки, которые себя поджигают по чердакам. День города на носу, а тут такое, все на ушах стоят.

— Особые староалтайские наркотики, наверное? После которых бензином обливаются. Она сказала, что виновата, просила у кого-то прощения.

— И что? Имена называла?

— Нет.

— Ну и что здесь искать, скажи мне? — Широков опирается на стол, склоняется ближе к Нике, наставив на нее палец. — Хочешь добрый совет? Не лезь туда, куда не просят. Прекращай играть в детектива, Шерлок. Это в романах у нас следствие ведут все кто ни попадя, от санитарки до монтера, а в жизни на это есть следственные органы. У нас всё под контролем.

— Не сомневаюсь.

Из-за занавески показываются длинные темные волосы, сероватый лоб, белесый глаз, разбитый нос, второй глаз заплыл — Айта. Ее не стало перед Никиным десятым днем рождения.

— Я бы хотела, чтобы вы завели дело, — говорит Ника. — Расследовали. Может, до самоубийства их доводят, как в «Сиянии»?

— А ты правда хочешь, чтобы я расследовал? Вот серьезно.

— Конечно.

— То есть хочешь присесть.

— А я-то здесь при чем?

Широков понимающе улыбается, мол, нашла кому вешать лапшу.

— Мало кто в курсе, что ты здесь, но слухи расходятся быстро. Дочка Дагаева в городе. Может, это ты ту бабу подожгла? Заманила на чердак, облила бензином и того. А Толя тебя отмазывает, как дурак. Может, ты такая же чокнутая, как папаша твой, а? Труп нашла в заброшке. Это совпадение или кто-то тебе сказал, что он там?

— Я же говорю про письма.

— Письма, да. Ты говоришь со спамом. И что на это скажет суд, а?

Айта выходит из-за занавески, встает за спиной Широкова. Лицо ее разбито, нос свернут набок, хрящ торчит белым наростом. В руке у Айты кусок сырого мяса.

Широков оборачивается, смотрит сквозь Айту.

— Что там?

Ника качает головой.

— Ничего. Вы помните Айту?

Широков замирает, внимательно смотрит на Нику.

— Какую?

— Айта. Разбила себе голову в загородном доме.

Он помнит, это заметно. Снова оборачивается на занавеску, складывает два и два.

— Значит, галлюцинируешь вовсю.

— Просто я шаманка. Шаманская болезнь, астральный мир. Мы с Якутом это обсуждали. Он сказал, что здесь место силы, духи громче говорят.

Широков хмыкает.

— Слушай, ну я знал, что все плохо, но не подозревал, что настолько. Тебе, может, опять прилечь в больничку, отдохнуть? Тут и здоровый человек кукухой поедет, труп найти, потом еще самоубийца, пожар…

— Это не мне решать. Если захотят, положат сразу же. А Айту вы должны помнить. Вы же к ней приезжали.

— Ты все перепутала. И это не твое дело, — повторяет Широков с нажимом.

— С каких пор оно стало не моим?

— С тех пор, как помер твой отец. Оставь это. Лечись, живи спокойно.

— Вы к нему ходили.

— К нему ходили все.

— Не все ходили так, как вы.

Широков щурится.

— А ты сейчас одна живешь, получается? — спрашивает он. — Или с тем парнем? Забыл имя, все время к тебе приезжает. А, брат Баевой. Как у них дела? Видел его мать недавно. Она работает тут неподалеку.

Ника молчит, представляет, как Ромина мать возвращается из магазина, тащит пакеты, старается не навернуться на ледяных заносах. Что если кто-то ударит ее по голове? Или толкает, и она падает на лед. На ограждение у тротуара. На ступеньку. Падает с моста — самоубийство, так потом скажут. Дочь схоронила и не выдержала.

— Толя делает все, чтобы тебе было хорошо, — говорит Широков. — Прикрывает тебя как может, как родной отец за тебя впрягается. Цени это. Пришли мне эти письма, если они так тебя тревожат. Посмотрю, что там за отправитель.

Айта склоняется к Широкову, прижимается синей щекой к его щеке. Смотрит на Нику и прикладывает палец к губам.

— Они не сохранились, — отвечает Ника. — Показалось, наверное. Мне часто кажется всякое.

— Вот и умница, — улыбается Широков. — Но если что-то будет, ты мне сообщи, хорошо?

Ника кивает.

На этом Широков отпускает Нику — похоже, выяснил все, что хотел. Ну или просто убедился, что никто ей не поверит.

— Забыла спросить о вашем здоровье, — говорит она на прощание. — Как оно?

— Как обычно, хорошо, — устало отвечает Широков. Айта сжимает мясо в кулаке, оно сочится темной кровью.

— Доброго вечера, — говорит Ника.

— До встречи, — она слышит вслед.

На улице Ника закуривает. Ее до сих пор потряхивает. Заметив на стене ларька объявления о шаманском обществе и помощи заблудшим душам, Ника лезет через говно и грязь к стене, отдирает их, обрывки бросает в лужу. Под изумленными взглядами прохожих возвращается обратно на тротуар. Один останавливается рядом. Ника оборачивается, набрав воздуха, чтобы послать куда подальше, но выдыхает — перед ней стоит Аникин. Он рассматривает ее вымазанные по щиколотку ботинки.

— Что? — огрызается Ника.

Андрей качает головой — ничего, мол.

— Еще одна девушка. Подожгла себя, ты представляешь?

— Если дух человека слаб, с этим ничего не сделаешь, — говорит он словами мамы. — Вот твой дух силен.

— Как вы меня задолбали. Андрей, это не игры.

Он подает Нике бумажный носовой платок, но с таким слоем грязи на ботинках тот вряд ли справится. Ника оттирает подошвы о ледяной нанос у парапета, оставляет полосы.

— Кто говорит про игры? Я сразу, как тебя увидел, почувствовал великую силу. Ты говоришь про свои видения — но это же норма. Тебя избрали, шаман-предок посылает тебе дьяволов. Нужна инициация.

— Большое спасибо, но мне нужны таблетки и терапия. И не только мне, кстати… Ты знал, что в две тысячи первом в Москве фанатики задушили девочку? Шесть лет ей было. Собственные мать и бабка постарались, им, видите ли, сказали, что если ребенок умственно неполноценен — значит, он проклят Богом.

— Сумасшедших много, к сожалению, — меланхолично замечает Андрей. — Не в обиду. Думаю, такие истории везде есть.

— Это точно. Ваню помнишь? Сколько было Ване, девять?

Андрей вздрагивает, словно его ударили.

— Ника, нет.

— Изгнали они бесов. Ты помнишь, что он кричал тогда?

— Прекрати.

— Конечно же не помнишь, потому что он не мог кричать.

— Ника, хватит!

Андрей закрывает лицо руками — совсем как в детстве. С минуту он стоит так. Ника молчит, прохожие торопливо проходят мимо.

Когда Андрей отнимает руки от лица, он вновь спокоен.

— Для чего ты вернулась?

— Не знаю. Возможно, для того, чтобы этот пиздец повторился.

— Мне кажется, что духи предков привели тебя не просто так.

Ника не хочет идти у него на поводу. Но, видимо, придется.

— Хорошо. Допустим, я здесь не просто так, а для того, чтобы не дать причинить зло. Та девушка, которую нашли в заброшке, вот каково ее родным? Она не должна была умирать, Андрей. И остальные тоже не должны. Они же сами себя наказывали постоянно, помнишь? И из-за чего? Из-за того, что пара мудаков возомнили себя богами?

Предатели будут страдать сильнее всех, повторял Дагаев. Те, кто доносит на братьев и сестер своих, кто выдает тайны наших ритуалов, кто мешает сиять другим, — эти нелюди будут умирать тысячи лет и не воссияют никогда. И бесы будут рвать их.

— Андрей, — говорит Ника, касаясь его пальцев. Те холодны, как будто давно остыли. Андрей моргает, смотрит на машины, светофор и УВД, пытается не слушать, это видно, но Ника ловит его взгляд. — Андрей, мне очень нужна твоя помощь.

выдох четвертый

— Я, блять, говорил следить за ней. Что непонятного?

Рома не знает, что ответить. Что тут скажешь? Он обосрался — хоть никому не обещал дежурить у ее подъезда сутки напролет. Ника уехала, не предупредив. Она была уверена, что отправила сообщение, он видел — она не врала, вот только сообщений отправленных не было. «Наверное, связь была дерьмо, какой-то сбой», — в итоге сказал Рома. Ника кивнула, хоть оба прекрасно знали, что это, конечно, сбой связи, но совсем другой.

И Роме, честно говоря, плевать.

Китаев ходит от угла дома к беседке, где курит Рома, и обратно. Они вышли поговорить полчаса назад, и все это время говорил один Китаев. На него Роме плевать тоже.

— Двадцать четыре часа в сутки, ты понял? Ноздря в ноздрю. Спи, блять, на ее диване, если понадобится. Она должна сидеть в квартире. Сейчас не нужно ей высовываться.

— Почему?

— Она пьет свои таблетки? — Китаев игнорирует его вопрос.

— Да, конечно, — врет Рома. Вот уж что он точно не будет контролировать. Нике самой виднее, что и когда пить, а он не медсестра.

— Я сутки в отделении провел, — продолжает Китаев, — перед каждым ссаным клоуном ползал. Чего тебе стоило ее запереть? Еще и шамана грохнули. Я его знал, нормальный мужик был. Кишки по всем стенам, просто больной пидор какой-то это сделал, у меня других слов нет. А эта разгуливает по чердакам. Рома, блять! Я понимаю, Светку схоронили, тебе не до того вообще. Мои соболезнования, кстати. Но ты хоть скажи: дядь Толь, не могу сейчас. И я, конечно, идиот, надо было попросить кого-нибудь еще.

Рома извиняется. Он просит не заменять его — Ника ему доверяет, а кто знает, как она отреагирует на чужого человека. Или же как человек со стороны отреагирует на нее, скажет какую-нибудь обидную глупость.

Из-за смерти шамана Рома не переживает. Он спрашивает, нужна ли помощь с договором «Мелонга», в чем там проблема. Китаев отнекивается.

— Ромео, ну зачем тебе это сейчас? — говорит он. — Я туда не особо лезу, попросил ребят договориться. Ты отдыхай пока.

На этом он не успокаивается и идет отчитывать Нику, хотя, по мнению Ромы, ей это нужно ей меньше всего. Мария Леонидовна, похоже, считает так же: Толя, ну она не виновата, что больна. Толя, ну они же сами, эти сумасшедшие, ты видел их? Может, и правда письма пишут, заманивают.

— Заманивают — чтобы что, Маша? — рявкает Китаев.

Мария Леонидовна разводит руками.

— Чтобы обратить на себя внимание. Поклонницы ее отца, ты же их видел.

Китаев отмахивается от жены и ее аргументов.

— Я еле тебя отмазал, ты хоть понимаешь? — обращается он к Нике. — Второй раз оказываешься рядом со жмуром.

Ника сидит и помешивает чай, смотрит неотрывно в чашку.

— Меня не от чего отмазывать, — говорит. — Я ничего не делала. Я…

— Открыла спам и по спаму нашла ебанутую метамфетаминщицу. И письмо не сохранилось. Ну и кто поверит, что это не ты ее подожгла?

— Кто угодно, имеющий мозги. Зачем бы мне это делать?

— А просто так! Потому что ты из дурки вышла! Потому что ты дочка Дагаева. Куда тебя несет? А если тебя выследят родственники девочек из «Сияния»?

Ника поднимает голову, смотрит на Китаева долго и бесстрастно.

— Странно, что вас это вдруг заволновало. Об этом вы не думали, когда привезли меня сюда? Мама, почему вам не мажут говном дверь? Просто любопытно.

— Потому что она не высовывается лишний раз, — отвечает за Марию Леонидовну Китаев.

А Мария Леонидовна ведет себя, будто на семейном ужине: накладывает Роме еще картошки и твердит, что сейчас кто только не ходит к шаманам, гадания на таро, снятие порчи, астрологи — это же все безобидно. Иногда мне кажется, что люди не замечают собственных путей к спасению, говорит она, ты ешь, Ромочка, ешь.

На этом Рома не выдерживает и снова бежит во двор курить. Начинается снегопад, небо заволокло, и солнце светит сквозь облака, как через молоко. Лес за забором гудит, и что-то тонко звенит, как будто ветер приносит звук бубенчиков издалека.

Когда Рома возвращается, на кухне тишина. Китаев пьет, Мария Леонидовна листает что-то в телефоне. Ника сидит спиной ко всем, глядит в окно, и Рома на миг путает ее со Светой, вздрагивает — ему как будто длинную иглу под ребро всадили.

— Я хочу найти работу. Хотя бы на полдня, что-нибудь простое. Например, в магазине.

Китаев фыркает. Мария Леонидовна качает головой:

— Нет, солнышко, ну куда ты устроишься?

— Люди с диагнозами работают, они могут находиться в обществе.

— Заболевание — это же целый спектр. У тех людей, может, легкая форма. И что если кто-нибудь тебя узнает?

Ника не отвечает, пьет чай, все еще глядит в окно. За снегопадом бродит медвежья тень — Рома моргает, тень исчезает, показалось.

На прощание Китаев вручает Нике кусок мяса в белом пакете: с охоты, приготовишь. Мясо Ника выбрасывает сразу же, в урну у ворот. Сев в машину, она поворачивается к Роме. Нет и следа усталости.

— Мне жаль, что так вышло. Я про Свету.

Удивленный, Рома кивает. Хочет сказать спасибо, но Ника продолжает:

— Я знаю, с кем она общалась последние полгода. Поедешь к ним со мной?

выдох пятый

Детей нужно приучать к труду — так говорили в «Сиянии». Поэтому каждый ребенок старше пяти лет всегда был занят. Андрей с братом разносили брошюры, рассовывали их по почтовым ящикам. Еще они возили тележку, на которую складывали все, что видели. Я ходила с ними, тоже цепляла мусор палками, и это было весело. Один раз мы нашли дохлую кошку. Мы долго стояли над ней и думали, мусор перед нами или нет, все же когда-то это было живое существо. У костра рассказывали, что все живые существа связаны между собой и угодны Великому духу. Кошка воняла, мухи жужжали, мы решали — и решили кошку закопать.

Собирала мусор я не очень долго — нас увидели послушницы и рассказали все отцу. Андрея с братом высекли скакалкой, меня же просто отчитали. Я не должна была работать. Отец сказал, что я — будущее тело Великого аватара, следующая ступень эволюции и надежда для всех последователей воссиять. В общем, собирать мусор меня больше не звали, и из-за этого казалось, что я какая-то неправильная и дефективная, раз не могу работать наравне со всеми.

Игрушки были под запретом, поэтому обычных — тараканьих — детей с их яркими машинками и куклами мы громко презирали. Однажды Андрей по большому секрету сказал мне и брату, что нашел за кустами робота из лего и не бросил его в мусорную тележку, а оставил на земле. Мы сразу же пошли за те кусты. Там и правда лежал крохотный серый робот. Руки и ноги у него были на шарнирах, голова снималась. Мы играли в него по очереди, построили ему домик из камней и листьев. А на следующий день брата Андрея замучила совесть, и он доложил обо всем папе. Андрея снова секли скакалкой, чтоб изгнать злых духов. Брата за чистосердечное признание не наказывали. Меня тоже не наказали, за мной присматривал Великий дух.

Поздней весной и летом дети учились трудолюбию на дачах старших наставников. Кормили там два раза в день, поили травяным сбором. Я ныла маме и папе, что тоже хочу, что дома скучно, и папа разрешил мне поехать с Андреем. Нас отправили на дачу к старшему наставнику Белому шаману Нанаке, как он просил себя звать. В мирской жизни его звали Василием Дмитриевичем, у него была пара строительных магазинов, шесть соток, деревянный дом из двух комнат и залысина, окруженная седым венчиком волос. На его переносице росла коричневая родинка, похожая на сытого клеща. Ее я рассмотрела хорошо, когда Василий Дмитриевич склонялся рядом и показывал нам, как полоть морковь.

С нами поехала послушница Снежана, рослая девушка с крепкими рабочими руками. Когда солнце перекатывалось на другую сторону участка, а тени бронзовели, Василий Дмитриевич звал Снежану помочь ему по дому. Снежана нехотя откладывала тяпку и заходила в дом на полчаса-час. Эти полчаса нам нравились — за нами не присматривали, и мы могли не полоть грядки и не собирать смородину, а ловить жуков и бабочек, сражаться на яблоневых палочках и гладить кошек, у Василия Дмитриевича их было две.

Кстати, Ваня тоже собирал смородину. Я разве о нем не говорила?

У нас с Андреем был друг. Он был худенький и смуглый, с кожей цвета летней полуденной тени. Он быстрее всех бегал и набивал тележку мусором, очень старался.

Один раз, когда мы играли, Ваня сидел на окне и вдруг замахал кому-то рукой.

Внизу стоял мужчина, махал Ване в ответ. На миг он отвернулся, провел ладонью по лицу, снова махал.

Это кто, спросили мы с Андреем.

Это папа, сообщил Ваня.

Мы не успели разглядеть Ваниного папу — в комнату вбежала его мама, стащила нас с подоконника. Слезь с окна, сказала она Ване, с папой нам нельзя общаться, помнишь? Он отступник.

Ванин отец приходил уже в который раз, упрашивал Ванину мать образумиться, вернуться — или вернуть ребенка. Верить в Великого духа он не желал, поэтому был изгнан из семьи — точнее, семья ушла от него в «приют».

Пойдем, я тебе кое-что покажу, сказала Ванина мать с чуть перекошенной, будто приклеенной, улыбкой, взяла Ваню за руку и увела из комнаты. Мы с Андреем сразу бросились к подоконнику, было жутко интересно, стоит там Ванин папа или уже нет. Его уводили трое учеников отца, они скрылись под кронами тополей, и больше мы его не видели ни разу.

Если близкий не разделяет твоих взглядов, то он тебе не близок, так говорил отец.

Родители Андрея были близки друг другу и верны секте. Они разъезжали в газельке по области и вместе вели семинары. Моей мамы тоже вечно не было дома, она приобщалась к свету: уходила на ритуалы, в медитацию, в астрал, в йогу, в общение с новыми членами «Сияния». Ей нравилась роль первой леди. Роль матери не была такой почетной. Мне слоняться по квартире было скучно — мой вечный аргумент, — поэтому Андрей с братом стали сидеть у нас. Андрей забавно краснел, когда послушницы садились рядом с ним в своих чулках в сетку и поддразнивали, называя его будущим шаманом. О, ты будешь великим шаманом, смеялись они, во-от с таким вот пером.

Уже в Омске я узнала, что мама Андрея покончила с собой. Не помогли ей семинары и брошюры.

Был еще один закон: если ребенок непослушен, значит, в него вселился злой дух.

Провинности бывали разные, не каждая оказывалась симптомом худшего, но в некоторых случаях проводили ритуал. Наказание придумывали наставники — не давать еду, заставлять молиться сутки напролет, всякое могло быть, — а родители исполняли.

Ваня был очень самостоятельный. Он не спрашивал разрешений, не стеснялся говорить что думал, смеялся над шаманами, был неудобным, в общем. Андрей сказал, что Ваня встретился с отцом. Это и привело к несчастью.

Андрей тогда зашел за мной — постучал в дверь, весь красный и запыхавшийся от бега, и сказал: пойдем скорее в Юбилейный, из Вани будут доставать злых духов. Я надела сапоги — лето близилось к концу, затянулись дожди, — и мы побежали по грязи и лужам в парк. Ты его знаешь, он до сих пор заросший, заблудиться можно. А в те годы там был реальный лес.

Ритуалы послушники проводили на поляне, минутах в пятнадцати от хижины бомжей. Не добегая, мы свернули с тропинки и пробрались к месту ритуала через кусты. Тут же промокли — с веток за шиворот капала вода.

Людей было не очень много: шаманы-наставники, несколько послушниц и Ваня с мамой. Ваня лежал на земле, его мама сидела рядом и пела мантры. Затем достала что-то из тканого мешочка — травы, наверное. Она вложила их Ване в рот, накрыла ладонью. Продолжила петь, другие подпевали.

Они пели еще минут десять после того, как Ваня замер. Как-то не заметили, наверное, что его нос закрыт.

Мало кто знает — точнее, мало кого интересует, — что в глубине Юбилейного парка есть теплотрасса и коллектор, крышка которого до сих пор не приварена. Иногда мы с Андреем заглядывали внутрь, звали Ваню. Бросали ему всякое, от мелочи до кирпичей. Те падали в мокрую тьму, плюх-плюх.

Я до сих пор не могу понять, почему я молчала. Я постоянно задаю себе этот вопрос. Не было ужаса, не было паники, я и не поняла сперва, что происходит. И ждала, что кто-то из взрослых скажет, остановит, обратит внимание на то, как Ваня дергает ногой, синеет.

Возможно, остальные тоже ждали, но смелых не нашлось.

выдох шестой

Вообще-то Андрей сказал, что сам не знает Светиных друзей, но можно попробовать найти их на семинаре. Спустя пару дней он позвонил и сообщил: сегодня будет сбор в лесу. Туристы, новички, я ничего не обещаю, но нужные люди могут заглянуть туда.

Договорились встретиться у Ромы, тот настоял. Рома долго и молча пил чай, сжимал челюсти, будто проверял зубы на прочность. Ну, голова не жопа, когда-нибудь пройдет, хмуро сообщил Рома, заметив в руках у Ники обезбол. Поблагодарив за участие, Ника стала ходить по квартире, маясь от мигрени.

Диван был разложен, укрыт выцветшей простыней, поверх лежало скомканное одеяло и две подушки, зарядка от телефона. На подоконнике журналы об охоте, в стопке двенадцать штук, на полу рядом с диваном Ника заметила еще два. Рядом сложенная палатка, коробка с написанным на ней номером, в коробке ножи и топорик. Из-под них выглядывал носок. К стене за шкафом был прикреплен узкий оружейный сейф чуть ли не с Нику высотой. В коридоре под вешалкой две пары сапог, на вешалке плащ, куртка, жилетка, бейсболка — все подряд.

Ванная комната у Ромы тоже была холостяцкой: на полу хрустел песок, на стиралке высилась гора одежды. На крючке у раковины висело одно полотенце, наверное для всего — и лица, и рук, и тела. Из общего порядка выбивалась шеренга бутылок: три средства для мытья сантехники, два для стирки, одно для эмали, два спрея для зеркал и стекла. В стакане над раковиной стояли две зубные щетки: синяя и оранжевая. На стакане пять голубых цветочков, один заляпан зубной пастой. Самой зубной пасты не было видно.

Интересно.

— Ты с кем-то живешь?.. Две зубные щетки, — пояснила Ника в ответ на удивленный Ромин взгляд.

— Нет. — Он махнул рукой. — Друг приезжал из другого города на пару дней, забыл.

— Мне, в общем-то, все равно. Я просто спросила, мало ли, помешаю здесь…

— Да я тебе говорю, это друг.

Рома молча собирался дальше, Ника его не трогала. Один раз вдруг спросил про Китаева, откуда Ника его знает. При встрече с Андреем протянутую руку не пожал, пробормотал: «Гондон штопаный», обошел Андрея по кругу и двинулся к машине. Нику заставил сесть сзади: «Еще не хватало, чтоб этот черт за мной маячил». Никто спорить не стал.

Они выехали из города. Миновав пару деревень и железнодорожный переезд, проехали километров пятнадцать, не меньше (три светофора, пять перекрестков, потом лес, деревья Ника не считала), свернули в сосновый бор и через сотню метров встали. Пошли пешком.

И вот — они стоят у огромного костра, похожего на погребальный, в компании туристов и сектантов разных возрастов, а молодой шаман с выбритыми висками рассказывает им про тайны духов и кормление огня. Туристов и новичков видно сразу: те все подряд фотографируют, радуются каждой дури, озираются на тени. «Бывалые» подпевают, греются травяным отваром из термоса. Ника и Рома тянут из одной бутылки газировку.

— Это просто этнографическое представление, — тихо, чтобы не отвлекать собравшихся, говорит Андрей. — Проводим его для новеньких и туристов.

Ника и Рома кивают, не отрывая взгляда от шамана. Тот «глотает огонь»: раскаляет нож в костре и быстро касается им языка несколько раз.

— Я в школе так бычки тушил, — тихо произносит Рома, но кое-кто оборачивается, улыбаясь. — Тут главное не кончик прижигать, а дальнюю часть языка, тогда горячее не чувствуется.

— Значит, духов огня ты уже укротил, — отвечает Ника.

— И духов нужно накормить, поблагодарить их снова! — восклицает шаман и выливает в огонь оставшуюся половину бутылки водки. Огонь пыхает и тут же утихает. — С внутренней стороны бубна раньше крепили семь проволочных скобок или стержней с подвесками, которые обозначали семь кругов Вселенной. Посмотрим на сам бубен. — Шаман подносит бубен ближе к костру. — Здесь мы видим три части: Верхний мир, — он показывает на верхнюю часть бубна, — Нижний мир, — на нижнюю, — и три слоя земли, которые отделяют небесный мир от подземного. В Верхнем мире расположены солнце, луна, планеты, звезды и светлые души. — На этих словах Рома косится на Нику, она снова кивает. — Шаман путешествовал по небу с весны до осени. А с осени до весны небо замерзало. В Нижнем мире мы видим духа-покровителя шамана, — Ника ничего не видит в сумерках, — русалок, злых духов, вещих черных птиц. Нижний мир на этом бубне прорисован подробнее, потому что он предназначен для путешествий в Нижний мир. Туда шаманы отправляются, чтобы исцелять больных или провожать души умерших.

На отцовском бубне был медведь. Медведь принадлежит Нижнему миру, ты же знаешь, Оюна? Он бродит в ночной, темной части. Возможно, это был очередной его бред, смесь фантазий и прочитанного. Каша в голове, фантазия на тему аватара с Ориона.

Ника смотрит на замерзшее небо. Луна неспешно выползает из-за облака, она ущербная, подтаяла с правого бока.

— Две дуги, состоящие из пяти полос каждая, между которыми расположены точки-звезды, изображают радугу. Часто изображали и…

— Млечный путь, — тихо заканчивает за него Ника.

— А ниже могут быть «небесные девы» — дочери Ульгеня, помощницы шамана. Своими плясками они отвлекали злых духов от шамана.

Послушниц часто называли дочерями Ульгеня.

Среди собравшихся сидит Надя, вытягивает босые ноги к костру, греет их. Бесполезно — с них все равно капает вода.

— Шаманское дерево — это личное дерево жизни каждого шамана, он получает его от духов. С помощью него он может попадать на небо и в подземный мир. А если дерево погибнет, то шаману тоже смерть.

Приходят новые люди. Андрей указывает на парочку — смотри, вот они. Светины знакомые определенно были здесь раньше: раскачиваются в такт ударам в бубен, повторяют за шаманом фразы, подыгрывают ему, отвечая на вопросы. Давай я буду говорить, предлагает Андрей. Ника не против.

Но Светины знакомые молчат. Мало ли здесь было Свет, да и у всех тут свои прозвища. Рома бесится, выдает себя недовольным выражением лица. Шпион из него так себе.

— Как выбрать бубен? — спрашивает ведущий.

Ученики часто задавали этот вопрос отцу.

Главное, объяснял отец, для чего бубен нужен: для работы с одним человеком или с группой, для обрядов, для выступления на концертах, просто для себя. Если работаете в помещении, то нужен бубен небольшой. А если исцеляете кого, работаете с телом человека, то подойдет большой диаметр, возможно с ворсом.

— На звук. Нужно на звук смотреть, — кричит одна из бывалых. — Если звук нравится, то и работать с ним легко.

— Это правда, — кивает ведущий. — Бубен, который только натянули, всегда звонкий. Чем дольше с ним работаешь, тем глубже он становится. Вот у меня светлый бубен, для чистого волшебства. Кожа горной козы, корпус из сибирской сосны. Рукоять — веревочная обвязка, колотушка из массива можжевельника…

Начинается реклама: делаем бубны на заказ, для чистого волшебства, легкие, смелые, звонкие, само воплощение луны в ваших руках, самые верные проводники во все миры, рисунок, цвет и форму бубна можно выбрать, как подсказывает сердце, на самом деле нет определенных правил, только закажите. Ника закатывает глаза, ей скучно.

Шаман бьет в бубен и поет, что-то хрустально звенит на ветру, подпевают девичьи голоса. Ритм ускоряется, и Нику будто мажет, она щелкает резинкой по запястью.

— А теперь загадка! — восклицает молодой шаман, с усмешкой оглядывая собравшихся. — Кто был первым человеком на Луне?

Армстронг, тут же сообщает кто-то новенький, еще не слышавший эту историю. Леонов? Гагарин? Белка и Стрелка, марсиане.

— Шаман, — отвечает Ника. Все смотрят на нее.

— Правильно! — восклицает шаман, как будто Ника выиграла автомобиль. — Какая вы молодец! На луне виден шаман с бубном. — Он ведет пальцем по желтоватой коже бубна, натянутой на обечайку. — Но как именно шаман попал туда? Говорят, что давным-давно шаман отправился к луне спросить, отчего в их поселении бабы не рожают. Луна мудрая, Луна должна была знать, как справиться с этой бедой. А мать Луны ей говорит: шаману здесь ходить нельзя. Раз он, шаман, пришел, пусть твоим мужем будет. Так шаман стал мужем Луны — приклеился к ней, и его теперь даже отсюда видно.

Ника стаскивает перчатку с правой руки, смотрит на круг, такой же, как на картонке у шамана: луну, человека на ней, птиц и демонов Нижнего мира под ними.

— А может, вы знаете еще одну историю? — вдруг обращается шаман к Нике. — Я впервые вас здесь вижу, но что-то мне подсказывает, что вы можете многое рассказать.

— Я? Нет.

— Ну, может, все-таки? Расскажите, откуда вы? И как попали в нашу семью?

Взгляды собравшихся снова устремлены на нее, от этого делается неуютно. Ника косится на Андрея, его молчание злит. На себя она злится тоже. Кто просил ее выступать? Она не нанималась тут работать.

— Так я уже рассказывала в декабре. — От дыма голова трещит еще сильнее. — Мы ритуал проводили, помните?

— Ритуал? — Ведущий теряется.

— Да. Вы не подскажете, когда подействует? Просто уже месяц прошел, а стало только хуже. Может, проведем еще один? У меня, правда, больше денег нет, но я займу.

Надя беззвучно смеется.

Не смеются «бывалые» друзья Светы, пристально смотрят на Никину руку, что-то шепчут Андрею. Андрей кивает. Надя рядом с ними слушает, касаясь Андрея мокрым плечом. Кивает тоже — Нике.

— Твою сестру привела девушка по имени Синичка, — говорит Андрей Роме позже. — Лично ее не знаю, но знаю «приют», в котором она сейчас живет.

выдох седьмой

Ты хочешь послушать про Китаева — я это поняла и с первого раза, не нужно намекать. Но для того чтобы рассказать его историю, придется начать издалека. С первого человека на Луне.

Отец говорил, что Луна спасла его. Однажды он пошел на рыбалку и попал в беду — провалился под лед. Духи Нижнего мира тут же схватили его за ноги, потащили на дно, стали рвать на куски. Луна увидела, что аватар Великого духа попал в беду, и «притянула» — но не забрала себе, а оставила на земле.

Не знаю уж, насколько его история правдива — при мне отец ни разу не рыбачил. Но рассказывал об этом он очень живо, каждый раз с новыми подробностями.

Отец говорил, что теперь луна — его божественный помощник, и попросил выбить сцену спасения на металлической пластине для своего костюма. Эту же сцену он изобразил на одном из своих бубнов, а после на тыльной стороне кисти.

Он набил ее и мне после того, как я долго болела. Сказал, шаманская болезнь пришла ко мне слишком рано. И чтобы злые духи не навредили мне, пока я не готова, луна за мной присмотрит.

Злых духов после этого стало только больше, кстати.

Он говорил, что тогда, утопая, он побывал в загробном мире, что это зеркальная копия земли. Там все наоборот: все ходят вверх ногами, разбитые вещи становятся целыми, а целые — разбитыми, тот, кто был стар, становится молод, неудачник обретает удачу, а тот, кто был болен, — исцеляется. Поэтому человека можно исцелить, спустив в тот мир и оставив его хворь там. Авторская методика.

За этим и пришел к нему Китаев. Он был одним из первых. Врачи сказали, что стадия запущенная, его не спасти, но Китаев не сдавался. Перепробовав все методы традиционной медицины, он пошел по знахарям, шаманам, и так познакомился с отцом. Он почти переехал в наш дом, побрился налысо, молился, морил себя голодом, готовился к особому ритуалу, который отец проводил не для всех.

Я потеряла его из вида на время, не очень обращала на него внимание, но мама потом рассказывала, что после ритуалов «Толе сразу полегчало». Толя стал старшим наставником и лучшим спонсором, Толя привел к отцу своих друзей. Широкова отец тоже лечил, уже бесплатно.

Часто вспоминаю вот такое, не знаю, может, мне приснилось. Многое смешалось. Я помню ночь. Мне не спится, я иду по коридору, держу своего зайца. Коридор длинный, потому что дом большой — только на первом этаже шесть комнат, четыре из них «для просветления», так говорит папа. Я пересчитываю их каждый раз, люблю считать. Вот, например, у меня во дворе четыре березы, паркуется пять синих машин, ступеней до лифта двадцать.

Так вот, я шла по коридору. Мне папин лесной дом не нравится, и маме тоже, я это слышала однажды. Этот дом полон чужих людей, не так давно в него приезжали из милиции, проверяли документы, выворачивали ящики из шкафов, забрали папу на ночь, а после отпустили. Этот дом плохо пахнет, в нем слишком много призраков.

Те двери для просветления заперты снаружи на щеколду. Папа не разрешает их открывать, но за одной я слышу стон. Сдвигаю щеколду, нажимаю ручку.

На полу в центре комнаты сидит Айта. На ней совсем нет одежды. Она часто дышит, вся блестит от пота. Она обнимает себя руками, будто ей холодно, откидывает голову и выгибается. Затем резко наклоняется и что есть силы обрушивает голову на выложенный плиткой пол. Снова. И снова. Брызги разлетаются по стенам, остаются на моей пижаме. Я кричу. Айта замирает, затем поворачивает ко мне залитое кровью лицо.

Она улыбается.

Смотри, говорит она, смотри, как я теперь сияю.

выдох последний

Помни, ты — новый аватар Великого духа, инструктирует Андрей в машине. Ты выше их всех. У тебя сотни имен. Ты говоришь с духами. Ты левитируешь. Ты видишь их предков до десятого колена.

Рома угрюмо молчит на заднем сиденье. Теперь за рулем Андрей, решили взять его машину: Ромин пикап слишком приметный.

— Ну и на кой хрен эти шпионские игры? Свое имя ты не скрываешь, — ворчит Рома всю дорогу до «приюта». — И, может, не надо размахивать татуировкой, как проездным в автобусе? Придут фанатики, наделают из тебя амулетов.

— Таким у нас не занимаются, — отвечает Андрей. Рома скептически хмыкает.

Нужный «приют» они находят быстро. Прячется он в одной из немногих жилых высоток на окраине Староалтайска — так-то город малоэтажный, стелется по плоской земле. Рядом лесополоса, завод, шоссе. К ним выходит образец среднестатистического парня: среднестатистическая стрижка с челкой, поношенные джинсы, пуховик, наброшенный на футболку с логотипом группы Queen, битые кроссовки, потухший взгляд человека, который уже видел все, что мог предложить ему этот мир, и не нашел того, чего стоило бы ждать. Фамилия Липницкий. Ни единого намека на то, что перед ними, если верить сайтам «Белого солнца» и «Силы Клеопатры», заместитель аватара в Среднем мире, Пятый шаман Алтая, великий жрец, специалист по йоге и исцелению, смотрящий за «приютом» в этой многоэтажке Дмитрий Белый Волк. У него больше десятка духов, говорит им Андрей, Липницкий важно кивает. Это серьезно, кивает Ника в ответ, стараясь не заржать, и подает ему руку без перчатки, татуировкой вверх. Липницкий касается ее лбом. Ника строго расспрашивает, как идет жизнь в «приюте», как себя чувствуют послушницы и ученики. Она хотела бы увидеть все лично, все ли в том «приюте» так, как завещал аватар Великого духа Леонид Дагаев. Конечно-конечно, кивает Липницкий и пропускает их в подъезд.

«Приют» оказывается притоном на девятом этаже.

В квартире их встречает девушка по имени Синичка — невысокая, нездорово худая, с раскосыми глазами, густо обведенными серебряными тенями, зрачки расширены. Ей лет двадцать от силы, на шее бубенчик на тонкой цепочке. Липницкий, видимо, предупредил ее, что гости важные, поэтому Синичка низко кланяется и предлагает показать «приют».

Экскурсия начинается с кухни. Рядом с плитой самодельный алтарь, уставленный свечами, присыпанный сухими растениями. Через окна почти не проникает свет, ночь здесь не заканчивается. Воздух вязкий, тяжелый, слишком плотный, чтобы им дышать, пахнет по́том и горелой едой.

— На самом деле, еще я хотела спросить о моей подруге, Свете Баевой, — говорит Ника. — Ты помнишь Свету Баеву?

Синичка недоуменно смотрит на Нику.

— Ведану, — подсказывает Андрей.

Да, Ведану Синичка помнит. Была продвинутая, жила в «приюте» до сентября.

До сентября, уточняет Ника и переглядывается с Ромой. Света убила себя позже, после начала морозов. Где же она была до смерти?

— Мы совершали ритуалы в одинаковые фазы Луны, — сообщает Синичка, все еще улыбаясь. — В какой-то момент в сентябре, — она точно не помнит в какой, у нее был недельный сеанс общения с духами тогда, — Ведану вызвал кто-то из учителей. Она собралась, уехала и не вернулась.

— А она что-то говорила об этом? Тревожилась, может?

— Нет, она была очень рада. Это большая радость, когда учитель тебя отмечает.

Ты тоже вся такая радостная, хоть поводов немного, думает Ника.

— А что значит «продвинутая»? — интересуется Рома.

— Значит, говорила с духами и была готова воссиять, — отвечает Синичка. — Смотрите, вот у нас алтарь. Красивый, правда?

— А где говорят с духами?

— Для этого есть специальные «приюты». Там в комнатах нет мебели, иногда нет окон и связи. Ничего не должно отвлекать.

— Ты помнишь адрес?

Синичка качает головой.

— А вот тут шкаф, в котором мы держим травы. — Видно, что она проводит экскурсию уже не в первый раз.

— Скажи, а остались какие-нибудь вещи Све… Веданы? Или, может, она упоминала кого-то, с кем она виделась часто?

Синичка не знает. Вещей нет.

Ника косится на Рому, тот мрачнеет.

— Может, подождешь снаружи? — шепчет она.

Рома бросает в ее сторону злой взгляд.

— Откуда у тебя это? — он вдруг указывает на бубенчик на шее Синички.

— Ведана подарила для защиты от злых сил. Ей передала Черная шаманка. — Синичка широко улыбается. — Шаманка дает их избранным, тем, кто точно воссияет.

— Черная шаманка? — переспрашивает Ника. — Кто это?

Синичка смотрит на нее, как будто этого не знает только идиот.

— Вы, конечно. Спасибо вам большое за подарки, мы почитаем вашего отца. А вот здесь, — она заходит в зал, — Ведана спала.

Из мебели в зале только узкий диван-книжка, на котором теперь спит мужчина: храпит, лежа лицом вниз и свесив руку с края. На потертом ковре свернулись клубком две девушки в леггинсах и майках, похоже, тоже спят. Послушницы «Сияния» спали урывками — ведь ночью было столько важных дел: обряды, танцы, выпивка. Днем тоже немало: уборка, очищение, готовка.

Из телефона на подоконнике звучат нью-эйдж песнопения. На стенах рисунки углем: солнце, луна, дом, лес, человек с головой птицы. Вбиты гвозди, на которых обереги и талисманы, старый календарь с изображением Байкала, плетка, одежда. В угол комнаты свалены игрушки: деревянные машинки, кубики, пирамидка из блоков.

— Здесь дети? — спрашивает Ника. Она встречается взглядом с Андреем, тот разводит руками.

Замешкавшись, Синичка нехотя кивает.

Она ведет Нику и Рому в дальнюю комнату. Детей двое. Девочка лет десяти спит на матрасе, брошенном на пол, укрытая розовым и чистым, будто из другого дома, пледом. Мальчику примерно пять, он играет в телефоне, на Нику не отвлекается.

Рома за Никиной спиной еле слышно матерится.

— Нормально у вас тут, — он говорит Андрею. — Вы не фанатики, ага, вы просто нелюди ебáные.

— Об этом я ничего не знал, — шепчет Андрей ему в ответ.

— Ага, конечно.

— И… давно? — спрашивает Ника у Синички.

— Анечка и Максим живут у нас где-то полгода.

— А Анечка ходит в школу?

Синичка впервые хмурится, говорит, что школа — это путь ко злу, Анечка на домашнем обучении, мы с ее мамой решили, что так лучше.

— Где их мать? — спрашивает Ника. Они идут обратно в зал с диваном-книжкой. Матери у Анечки и Максима разные, те самые женщины, которые дремали на ковре. Они просыпаются, смотрят на Нику с неподдельным удивлением, называют имена, которые им дали — непроизносимые и странные. Они нашли семью, они так говорят. Одну недавно бросил муж, работает в колл-центре «Белого солнца» (даже такой есть, удивилась Ника, целый колл-центр), вторая рано родила, похоронила мать, работа тоже в интернете. Они на пути к сиянию, они стараются, исполняют ритуалы, голодают, молятся. У них немытые волосы и обломанные ногти.

Можно написать заявление на проверку этого притона — но кто будет проверять? Можно написать журналистам, но матери с детьми просто переедут. Они дееспособные, у них работа есть.

Но все же просто, вдруг понимает Ника и повторяет то, что слышала в детстве сотни раз: ту интонацию, те же слова и те же жесты.

Я — новый аватар Великого духа, дочь Второго мессии, наследница гуру Калки, человека шестой расы, проводника мудрости, передавшего мне знания о связи между всеми формами жизни. Я помню прошлое, я вижу будущее, могу изгибать пространство, могу дать жизнь и забрать ее, вот знак Великого аватара, Великого духа, он знал, что я понадоблюсь вам, он так сказал — ты будешь им нужна, ты к ним придешь, увидишь, что они потеряны, и разбудишь их. У вас было тяжелое, черное время, у тебя, и у тебя, и у тебя, говорит она мужчине, ты поднимись с дивана, этот диван не заслужил тебя; смотрите на меня, вы много страдали, и я страдала, потому и вижу твой истинный свет, и твой свет, и твой, проснитесь же, ваше страдание окончено, да, потому что ваше сияние с вами, дети — вот ваша сила, взрастить свое сияние вы можете, только взрастив их, берите их, живите мирно, как живут другие, и больше не возвращайтесь в этот дом, потому что вы уже сияете, потому что через детей уже заговорил с вами и Великий дух, и Дух матери, и Дух воды, и Дух огня, так завещал целитель и учитель, энергетический воин, всеобщий муж, спускающий с Небес и возносящий на небеса, намо ратна трая я нама арья джняна сагара вайрочана ба йоха ранзая татхагатая архатэ самьяксам будхая нама сарва татхагвата тэ архатэ тэсамьяксам будхэ тэнмо арья авалоките шварая бодхисатвая махасатвая махакаруникая тадьятха ом дара дара дири дири дуру дуру итти вэтэ тсале тсале патсале патсале кусуме кусуме варэ или мили тзи ти зола мапанае соха.

— Видишь, — говорит Андрей уже в машине. — Духи не зря тебя вернули.