Семья Усамы бен Ладена

Усама бен Ладен перевез свою семью в Афганистан в 1996 г.

Весной 2001 г. Омар бен Ладен бежал из страны.

9 сентября 2001 г. Наджва бен Ладен также покинула Афганистан.

Полное название — Исламское Государство Афганистан.

Правящий орган — временное правительство.

Глава государства — президент Хамид Карзай.

Столица — Кабул. Площадь 652 200 кв. км.

Основная религия — ислам.

Основные языки: пушту, дари (языки иранской группы).

Население — 27,1 млн. чел.

Денежная единица — 1 афгани = 100 пуламам.

ГЛАВА 15. Первые впечатления Омар бен Ладен

Старый друг отца ожидал его возвращения, он встретил нас прямо у самолета, сойдя с которого, мы разминали затекшие конечности. Мулла Нуралла, что означает «свет Бога», бросился к отцу и приветствовал его с такой горячностью, словно это был его давно потерянный сын. Меня посетило воспоминание: отец когда-то рассказывал нам, что пушты — один из самых гостеприимных народов на земле. Если мулла Нуралла представлял собой типичный пример их гостеприимства, то я готов был примириться с тем, что нам предстоит здесь жить.

Мощное тело и уверенная походка муллы Нураллы делали его похожим на воина. У него была длинная черная борода, слегка тронутая сединой. Поскольку меня, как всегда, никто не заметил, я стоял в сторонке, потихоньку наблюдая за ним. Отец так и не представил меня, молча болтавшегося у него за спиной.

Вскоре я узнал, что мулла Нуралла был одним из самых старых и преданных друзей отца со времен войны с русскими; они часто сражались бок о бок. После войны он стал главным человеком в Джелалабаде — это столица и самый важный город провинции Нангахар, родина племени пуштунов. Провинция Нангахар занимала значительную часть Афганистана, упираясь в перевал Кибер, представлявший собой главные ворота в Пакистан.

Пуштуны — самое крупное племенное сообщество в мире, состоящее примерно из шестидесяти основных племен. Наибольшее число пуштунов проживают в Пакистане — около 28 миллионов. Афганистан занимает второе место по численности пуштунов; здесь их 13 миллионов. Пуштуны разговаривают на своем языке, пушту, и следуют давно установившемуся кодексу поведения и чести, называемому «пуштунвали».

За год до этого мулле Нуралле пришлось исполнить возложенную на него обязанность и свершить правосудие над жестоким разбойником — он приговорил преступника к смерти. И хотя с тех пор он занял еще более высокое положение, его жизнь подвергалась постоянной опасности, потому что брат разбойника затеял кровную месть. Старый закон: око за око, жизнь за жизнь — был весьма распространен среди племен. Мулла Нуралла отмахнулся от всех советов проявлять осторожность и как истинный верующий доверил свою жизнь Господу. Если Господь решит, что мулла Нуралла должен погибнуть от руки брата того разбойника, да будет так.

Мулла Нуралла уверенно двигался вперед, расталкивая толпу, а мы торопились вслед за ним. Мы быстро прошли мимо работников аэропорта и направились к веренице грузовиков с очень большими, двойного размера, кабинами, где сидели шоферы в ожидании нашего прихода. Машина муллы Нураллы была ярко-красной и, на мой взгляд, служила отличной мишенью для охотившихся за ним бандитов.

Но похоже, никто не осознавал опасность, которую создавала подобная заметность. Мулла Нуралла спокойно сел на переднее сиденье, а его шофер беспечно напевал песенку и курил сигарету. Отец занял место позади муллы Нураллы, я пристроился между отцом и Абу-Хафсом.

Когда все уселись, мулла Нуралла, похоже, впервые заметил меня и, уставившись на мое лицо, спросил отца:

— А кто этот мальчик? Это твой сын?

— Да. Это Омар, мой четвертый сын.

Мулла Нуралла кивнул и улыбнулся, потом протянул руку и потрогал мою переносицу.

— У него хороший нос: длинный и выдающийся. — Еще шире улыбнувшись, он добавил: — У тебя, Омар, нос сильного человека.

Я не мог придумать, что сказать в ответ. По правде, я никогда не считал свой нос длинным и сейчас не был уверен, что мне понравились слова муллы.

Слушая одним ухом разговор старших, я стал рассматривать новые для меня окрестности. Над равниной Джелалабада нависали горы Сафед-Кох. Я ожидал, что город окажется бурым, лишенным растительности, но, к моему восторгу, он предстал передо мной зеленым оазисом, омываемым рекой Кабул. Все остальное меня разочаровало. Люди и здания выглядели старыми и потрепанными. Пока мы пересекали город, я с удивлением подмечал признаки жуткой нищеты. Вместо машин многие люди ездили в запряженных лошадьми или ослами невысоких повозках. Я видел молодых людей в поношенной одежде, которые сидели без седла на тощих лошаденках и мулах с печальными глазами. Я чувствовал себя так, словно совершил путешествие во времени. Мне казалось, что за несколько часов я перелетел в прошлое на несколько сотен лет.

Сквозь дымку моих грустных мыслей я расслышал слова, которые мулла Нуралла сказал отцу:

— Конечно, вы остановитесь в одном из моих домов. После того, как все устроится, тебя с радостью примут во дворце. — Он пояснил: — Правительству принадлежит один из старых дворцов в Джелалабаде, которым владела ранее королевская семья.

Слово «дворец» звучало многообещающе.

После тех домов и предприятий, что я успел увидеть в Джелалабаде, меня приятно удивило зрелище, открывшееся мне, когда наша машина подъехала к вилле муллы Нураллы. Она была прекрасна. Кто мог ожидать увидеть подобную роскошь посреди обветшалых лачуг Джелалабада? Ослепительно белый дом оказался гораздо больше, чем я ожидал. Мы вылезли из грузовика, и мулла Нуралла повел нас внутрь.

Интерьеры были просторными: двадцать пять комнат, и в каждой комнате чисто и красиво. Я надеялся, что мне выделят отдельную спальню. Я по натуре одиночка, но, имея столько братьев, редко находил желанное уединение. Однако мои надежды обратились в прах, когда отец согласился с муллой Нураллой, что до тех пор, пока не выяснится, насколько серьезна угрожающая отцу опасность, нам всем лучше спать в подвале, где было холодно и темно.

Мулла Нуралла велел своим людям принести в одну из комнат подвала две односпальные кровати. Я должен был спать здесь вместе с отцом. У нас имелась одна маленькая ванная на двоих. Люди отца спали в соседних комнатах, таких же темных и мрачных. Мулла прислал повара, чтобы он готовил нам. Я был разочарован, хоть и нисколько не удивлен, услышав, что отец распорядился подавать нам самые простые блюда.

Мне не терпелось исследовать город, но соображения безопасности вынуждали нас с отцом и всех его людей оставаться добровольными пленниками, проводя все время либо в доме, либо в окруженном высокими стенами саду — и так целых две недели. Стараясь скрасить нам наше уединение, мулла Нуралла проявлял в полной мере знаменитое афганское гостеприимство и навещал нас каждый день, уговаривая отца отведать самых изысканных блюд. Но отец, разумеется, не соглашался.

Ни словом, ни делом мулла Нуралла никогда не переставал доказывать свою огромную привязанность к отцу. Пережитые вместе в дни войны испытания создали между ними нерушимые узы дружбы. Их разговоры позволили мне лучше понять прошлое моего отца.

Было очевидно, что отец и мулла Нуралла — очень близкие друзья. Отец проявлял в разговорах с ним невероятную откровенность. Он коротко рассказал о вынужденном отъезде из Судана и признался с глубокой грустью, что вложил все свои ресурсы и энергию в проекты, направленные на обеспечение благосостояния Судана. Впервые я слышал, чтобы он с кем-то делился своими тревогами.

— Друг мой, меня беспокоит мое будущее. Я многое потерял. У меня большая семья. Много последователей, у которых тоже есть жены и дети. И все они зависят от меня.

Нетрудно было догадаться, что, имея трех жен и множество детей, а также занимаясь весьма широко религиозной и политической деятельностью, отец тратил на это огромные деньги. Но я никогда всерьез не задумывался о проблемах отца, в основном потому, что был занят преодолением трудностей в своей собственной жизни.

Мулла Нуралла поклялся в верности отцу.

— Усама, ты единственный человек, не родившийся в Афганистане, кто столько лет предан нашей стране в такие неспокойные времена. — Он помолчал и улыбнулся. — Пусть ветер рассеет твои тревоги, Усама. У тебя будет дом в Афганистане до конца твоих дней. Когда ты вознесешься в рай, все члены твоей семьи тоже смогут считать Афганистан своим домом. Я гарантирую твою безопасность и безопасность твоей семьи и твоих последователей. Оставайся во дворце, сколько пожелаешь — здесь тебе всегда рады.

Чтобы продемонстрировать свое уважение и признательность, мулла Нуралла вскоре подарил отцу огромный участок земли в Джелалабаде, сказав:

— Я хочу, чтобы ты принял от меня эту землю. Построй здесь дом. Привези сюда семью и друзей. Ты почетный пуштун!

И в качестве заключительного широкого жеста он подарил отцу целую гору в Тора-Бора!

Отец был очень доволен и признателен человеку, не забывшему его вклада в защиту свободы афганского народа.

Как только мулла Нуралла убедился в нашей безопасности, мы переехали в старый дворец. К тому времени мне до смерти надоела красивая вилла, где мы были заперты в четырех стенах. Я жаждал увидеть хоть что-то новое, и старый дворец показался мне очень славным. Он идеально располагался — стоял на берегу реки Кабул, а вокруг росли старые раскидистые деревья. Из окон дворца открывались просторные равнины, рядом в изобилии были раскиданы прелестные сады. Везде, куда ни падал взгляд, пестрели буйными красками яркие цветы.

Хотя старый дворец и был в неплохом состоянии, он не походил на грандиозные особняки, которые обычно связаны в наших представлениях с королевскими особами. Но я был доволен — по сравнению с другими домами Джелалабада наш являл собой верх роскоши.

Дворец представлял собой прямоугольное двухэтажное здание и все еще сохранял следы того яркого белого цвета, в который его когда-то выкрасили. Этот цвет олицетворял богатство — белыми были самые дорогие дома Джелалабада. Плоская крыша дворца напоминала мне о домах Саудовской Аравии и Судана, а кроме того, это было весьма кстати: отец любил осматривать окрестности с крыши.

Прямо от входа начинался широкий коридор, устланный красной ковровой дорожкой. Холл был заставлен стульями причудливой формы. С двух сторон коридора располагались десять комнат, девять из них были обставлены элегантной классической мебелью и выглядели богато, но слишком отдавали стариной. Я предположил, что эти комнаты занимала когда-то королевская семья. Десятую комнату превратили в кухню. Самое интересное, что в каждой комнате имелась своя отдельная ванная — это было весьма необычно для тех времен, когда строился дворец.

Тщательно изучив весь первый этаж, мы поднялись по лестнице на второй этаж — он оказался копией первого, только без кухни. Стены во всех комнатах выбелены, полы покрыты красными коврами того же рисунка, что в коридоре. Самым приятным для меня было то, что электричество и водоснабжение исправно функционировали. Конечно, отец предпочел бы таскать воду из реки и, натыкаясь на все вокруг, ходить при свете мерцающих газовых ламп. Им все сильнее овладевала навязчивая идея, что все современные удобства и достижения техники плохо влияют на мусульманина. С того самого дня, как мы покинули Судан, я знал, что когда-нибудь мать, другие жены отца и братья с сестрами присоединятся к нам, перебравшись в Афганистан, и желал, чтобы этот день наступил поскорее. Однако меня расстраивала мысль, что им придется поселиться в убогом жилище где-то на горе Тора-Бора.

Но я представлял себе и радость братьев, когда они смогут играть здесь, в этих садах, и плавать в реке. Впрочем, эти мечты вскоре лопнули как мыльный пузырь, когда отец сказал мне:

— Омар, мы недолго пробудем здесь. Вскоре мы отправимся на гору Тора-Бора, чтобы заявить права на свои владения. Там мы и будем жить.

Я потерял дар речи. Если в Джелалабаде в тот момент было относительно безопасно, то большая часть Афганистана все еще бурлила в котле гражданской войны, и старейшины разных племен дрались друг с другом за власть над всей страной. Я понятия не имел, найдем ли мы мир и спокойствие на горе Тора-Бора или окажется, что она тоже охвачена войной.

Даже если в том районе и не шла война, из того, что я слышал, следовало, что гора Тора-Бора была весьма пустынным местом — камни да пещеры. О чем думал отец, собираясь поселить там свою семью? Если старшие мальчики и смогут жить в таких трудных условиях, то что будет с матерью, тетями и малышами? Жизнь в горах мало подходит для женщин и детей.

Но, взглянув на отца, я понял, что никто не отговорит его от идеи перебраться на пустынную горную гряду Афганистана. В тот самый момент я понял: жизнь семьи бен Ладен скатилась вниз еще на одну ступеньку.

Несмотря на отчаяние, которое я испытал, узнав о планах отца, следующие две недели в Джелалабаде прошли чудесно. Мулла Нуралла и отец наконец решили, что передвигаться по городу безопасно. И к моей огромной радости, мы отправились изучать окрестности. Почти мгновенно я понял, что улицы Джелалабада сильно напоминали мне Пешавар, который я видел когда-то во время летних поездок.

В те далекие дни Пешавар, как и Джелалабад, густо населяли афганские пуштуны. Снова я видел тех же уличных торговцев, продающих ту же самую еду, и от них пахло похожими запахами. Я видел знакомые старомодные средства передвижения, наслаждался звуками красивого языка пуштунов. И замечал больше сходств между Пешаваром и Джелалабадом, чем различий.

Я внимательно следил за отцом, который брал меня с собой всюду, куда ни направлялся. У отца была привычка опускать глаза, когда он находится в общественных местах. Не знаю, порождалась ли она природной стыдливостью или он опасался случайно бросить взгляд на чужую женщину. Я раздумывал, не сказать ли ему, что здесь он может спокойно смотреть по сторонам — при всем желании в Джелалабаде невозможно было увидеть лица женщин. Женщины в Афганистане носили светлых тонов паранджи, это одеяние окутывало все тело и лицо. Я был рад тому, что плотная ткань наряда сочеталась с тонкой сетчатой материей, закрывавшей лицо, и женщинам не грозило споткнуться и упасть. Только очень старые, морщинистые бабушки не носили паранджу — на них были доходящие до щиколоток платья с длинными рукавами, украшенные вышивками, а на голове большие платки. Но когда эти старухи замечали незнакомого мужчину, они все же закрывали лицо краем своего платка.

Я так откровенно таращился на людей и все местные достопримечательности, что вскоре заметил кое-что забавное: некоторые местные жители останавливались, увидев нас, и тоже начинали бесцеремонно разглядывать. Большинство проявляло интерес к отцу. Их внимание привлекали необычно высокий рост, лицо, которое многим казалось поразительно красивым, и особенная аура, излучаемая отцом. Внимательно рассмотрев отца, они обращали взгляд на Абу-Хафса — он тоже был весьма высок, так что ему не приходилось смотреть на отца снизу вверх — и на Саифа Аделя, зорко поглядывавшего по сторонам в поисках опасности. Я привлекал меньше всего внимания — юный, еще безбородый мальчик терялся среди взрослых суровых мужчин. Уверен, что афганцев удивляло, почему хорошо одетые арабы ходят по Джелалабаду, ведь большинство арабов уехало из их страны, когда закончилась война с русскими.

Отец хотел навестить старых друзей, которых знал еще со времен конфликта с Советским Союзом. Из них я наиболее отчетливо помню Яниса Халиса, он был когда-то уважаемым шейхом в Афганистане. Янис Халис имел весьма странную внешность, самую странную, какую мне доводилось видеть. Прежде всего, он показался мне древним стариком — ему ведь уже исполнилось семьдесят восемь лет. При этом его борода все еще оставалась кричаще яркого, рыжего цвета. Но было заметно, что годы постепенно одерживают над ним верх.

Бывшие солдаты Халиса оставались очень преданными ему. Мы навещали его поздней весной, но ночи тогда еще случались весьма прохладные. Когда старик жаловался на холод, его люди предпринимали все возможное, чтобы помочь ему согреться. Он жил в старом доме, выстроенном из земляных блоков, а пол был бетонным, высоко поднятым над землей. Под полом имелось открытое пространство, и его люди непрерывно трудились, подбрасывая туда горячие угли, чтобы в доме было тепло как в печке.

Мне стало любопытно, согласится ли отец прибегнуть к этому методу обогрева в нашем будущем доме. Поскольку он был против электрических отопительных приборов, я уже заранее страшился ожидавшей нас зимовки в горах.

Шейх Халис был необычным человеком для Афганистана с его племенной системой. Он был уважаемым афганским военачальником в годы войны с русскими. Но сразу после заключения мирного соглашения воздел руки к небу и сказал, что с него достаточно! Его борьба окончена. Десять лет кровопролития утомили бы любого солдата. В доказательство своих слов он сделал широкий жест: подарил все вооружение, включая танки, центральному правительству Афганистана. Афганские мужчины невероятно привязаны к своему оружию, и, опустошив свои военные хранилища, шейх Халис надеялся положить начало новой традиции. Он думал, что и другие военные лидеры передадут свое оружие правительству, вернутся в свои земли и будут жить в мире с соседними племенами.

Но другие командиры не обладали таким здравым смыслом и продолжили воевать. Страну схватила в тиски гражданская война, и те, кто еще недавно выступал союзником в борьбе с русскими, начали яростно сражаться друг с другом. Отец признался, что пытался убедить афганских военных лидеров сотрудничать друг с другом.

— Но беда в том, сын, — говорил он мне, — что афганцы могут быть невероятно упрямыми людьми. Многие из военачальников не хотели ни в чем уступать другим и идти на компромисс ни в дележе земли и власти, ни в принятии законов. И как это ни печально, не сумев договориться на разумных началах, они схватились за оружие.

Отца сильно разочаровал тот факт, что афганцы не сумели сплотиться, чтобы склеить осколки, в которые превратила их страну кровопролитная война.

Отец был знаком и с другими известными бойцами страны и часто говорил о них с шейхом Халисом — о том, где и как они теперь живут. Но я мало что запомнил из тех бесед. Сердца отца и шейха переполняли общие воспоминания, а тот, кто не пережил вместе с ними военные годы, с трудом мог уследить за ходом их мыслей. Однако и спустя столько лет я еще помню некоторые имена: Ахмад Шах Масуд, Абдул Рашид Дустум и шейх Сайяф.

Ахмад Шах Масуд был самым известным миру афганским военным деятелем. Его отец служил полковником полиции, благодаря чему юный Ахмад получил превосходное образование и бегло говорил на пяти языках. Ахмад рано стал проявлять особый интерес к политике. Со школьной скамьи он являлся противником влияния коммунистического движения на его страну. Но он не соглашался с тем, что следует прибегать в борьбе с ним к терроризму. Заявлял, что такого рода насилие только еще больше развалит страну. После того как русские ввели в Афганистан войска, Масуд возглавил борьбу с захватчиками, став одним из величайших бойцов сопротивления.

После поражения советских войск Масуд продолжал участвовать в политике Афганистана. Он встречался со многими из бывших полевых командиров и пытался восстановить истинный мир в стране. Именно тогда группировка «Талибан» получила поддержку от Пакистана — в этой стране Масуда ненавидели за то, что он считал движение талибов чересчур радикальным и заявлял: Пакистану не следует вмешиваться в дела Афганистана. А еще призывал к демократии.

Масуд играл важную роль в «Северном альянсе», боровшемся против «Талибана». Но талибы, получившие поддержку пакистанцев, сумели подчинить себе бо́льшую часть Афганистана. К тому времени, как мы с отцом перебрались в Афганистан, мало кто верил, что у Масуда есть шансы на победу. Мой отец предсказывал уже тогда: талибы выиграют гражданскую войну и установят контроль над всей страной. И он понимал, что должен поддержать талибов, если хочет мирно жить в Афганистане.

Конечно, это означало, что Масуд, человек, который когда-то был соратником отца, теперь превратится в его врага. Тем не менее я уверен: отец питал глубочайшее уважение к Масуду. Помню, как он сказал:

— Ни один русский ни разу не проник на территорию, защищаемую Масудом.

Сам я лично встречал другого бывшего военачальника, шейха Сайяфа. У него была заметная внешность. Шейх носил длинную, черную как ночь бороду, к тому же необыкновенно густую — такой пышной и длинной бороды я никогда еще не видел. Его мощное телосложение тоже изумляло. Шейх был высоким, почти как отец, и невероятно широким в плечах. Я прежде не встречал такого великана, и самое удивительное: в его огромном теле не было ни капли жира. Телосложение шейха оказалось настолько необычным, что его невозможно описать. Жаль, что у меня нет его фотографии. Когда мы встречались, я старался не таращиться на шейха Сайяфа, но это давалось мне с большим трудом. Взглянув на его бороду и мощную фигуру, я сразу решил, что в свое время он был самым великим воином — а это кое-что значит. Почти все афганские солдаты, каких я встречал, выглядели сильными и грозными.

Затем наступил день, когда отец сказал:

— Довольно визитов. Пора заняться подготовкой нашего нового дома в Тора-Бора.

Я надеялся, что подаренный отцу участок земли в Джелалабаде заставит его забыть про гору Тора-Бора, чье название, означавшее «черная пыль», уже не внушало оптимизма. Я хотел остаться жить в старом дворце, пока отец не сможет построить для нас дом в городе. Но по непонятной причине отец явно торопился отправиться в горы. Проведя всего месяц в Джелалабаде, он заявил, что пора ехать в Тора-Бора и посмотреть на его собственную, личную гору — гору бен Ладена.

К тому времени я снова стал страдать от астмы, но, к моему великому отчаянию, в Джелалабаде не было ни ингаляторов, ни необходимых медикаментов. Я поступил глупо, не решившись взять с собой в тайне от отца свои лекарства. Мне становилось все труднее дышать с каждым днем. Отец заметил мое прерывистое дыхание и приказал одному из своих людей отобрать у трудолюбивых пчел несколько сот. Отец внимательно следил, чтобы я дышал через эти соты, но его домашние средства лечения совсем не помогали. Однако если отец вбивал себе что-то в голову, переубедить его было трудно. Признав наконец, что мед не помогает, он приказал одному из своих людей сварить несколько луковиц и отжать сок в кастрюлю. А затем велел мне вдыхать луковый отвар. Как и в случае с медом, это не возымело никакого действия. Наконец отец велел мне налить оливкового масла на тлеющие угли, наклониться над ними и вдыхать дым так глубоко, как только возможно. Этот дым только усугубил положение — дышать стало еще труднее, и я боялся, что умру. В очередной раз испытывая приступ удушья, я чувствовал, как мне казалось, запах сырой могилы. И с радостью променял бы свою часть горы бен Ладенов на маленький ингалятор.

В таком жалком положении я находился, когда мы отправились по пыльной дороге из Джелалабада к Белым горам — туда, где находилась гора Тора-Бора.

ГЛАВА 16. Гора Тора-Бора Омар бен Ладен

Дорога, шедшая к Белым горам, была немощеной, и облака пыли кружили над грузовиками марки «тойота» — любимым средством передвижения в Афганистане. Поскольку Джелалабад и его окрестности располагались на равнине, я надеялся, что, несмотря на качество дорог, нас не слишком будет трясти, но ошибся. Я ворчал про себя, что афганские дороги, очевидно, самые плохие и запущенные в мире. Грязь была повсюду, за исключением разве что двух центральных улиц Джелалабада. И пассажиров на дорогах бросало так, что зубы стучали, особенно когда колеса попадали в кротовые норы или наезжали на камни. Меня швыряло по грузовику, словно щепку, и я шумно и горестно вздыхал, начиная сожалеть, что отец из всех сыновей выбрал именно меня сопровождать его в этом путешествии.

Я все еще не мог поверить, что мы докатились до такой жизни. Отец был членом одной из самых богатых семей Саудовской Аравии. Мои двоюродные братья жили в роскошных домах и посещали лучшие частные школы страны. А я, сын одного из богатых бен Ладенов, оказался в дикой стране и задыхался в маленьком грузовике, окруженный афганскими солдатами, вооруженными до зубов, направляясь вместе с отцом на пустынную гору, чтобы заявить на нее права и построить там жалкую лачугу для нашей семьи!

Я взглянул на отца. Его, похоже, не тяготили суровые условия существования, даже напротив — он испытывал воодушевление. Возможно, риск, которому он подвергался, совершая в молодости свои военные подвиги в Афганистане, стал для него необходимым жизненным стимулом. Я надеялся, что это не так. Но в любом случае мой отец был сильным и выносливым человеком.

Я заметил в окно силуэт горы Тора-Бора — она величественно возвышалась милях в тридцати пяти от нас. Джелалабад остался далеко позади, и дорога становилась все ухабистей и все сильнее петляла среди крошечных деревушек. Перед глазами представали удручающие картины: убогие лавки, выстроившиеся вдоль узких деревенских улиц, подростки, поливающие водой дорогу, чтобы прибить пыль, дети, забавляющиеся игрушками, сделанными из маковых головок. Как несложно догадаться, женщины и девушки, достигшие половой зрелости, были заперты в своих домах, надежно спрятанные от посторонних глаз.

Огромные маковые поля отвлекли меня от моих забот. Даже отец заинтересовался ими и спросил:

— Каково предназначение всего этого? — указав рукой на бескрайние зеленые маковые поля.

Мы прекрасно знали, что из мака делают опиум, который потом превращается в героин.

Шофер пожал плечами.

— Здешние фермеры рассказывают, что духовный лидер талибов мулла Омар выпустил фетву, в которой говорится, что афганский народ должен выращивать и продавать мак, но продавать только Соединенным Штатам. Мулла сказал, что его цель — отправлять столько тяжелых наркотиков в Соединенные Штаты, сколько удастся вырастить, чтобы американские деньги текли рекой в Афганистан, а американская молодежь гибла, пристрастившись к героину.

Отец нахмурился, и на его лице появилось выражение озадаченности. Из того, что он слышал про муллу Омара, он знал: как и большинство мусульман, тот избегает всего, что связано с наркотиками. Когда он сказал об этом шоферу, тот ответил:

— Да, наш добрый мулла Омар не приветствует торговлю наркотиками. Он издал эту фетву только в целях борьбы с американцами.

Отец ничего не сказал, но я знал, что он не одобряет этой идеи. Несмотря на его растущую ненависть к американцам, он следовал исламским убеждениям, запрещавшим верующим торговать наркотиками, независимо от целей торговли.

Меня удивило, что лидер «Талибана» ненавидит американцев. Я знал: мой отец считает, что, если бы американцы не совали свой нос в дела Саудовской Аравии, он и его бойцы-моджахеды смогли бы спасти Кувейт и Саудовскую Аравию без их помощи — тем самым укрепилась бы репутация отца, он стал бы величайшим арабским героем всех времен. Именно американцы виноваты в том, что он оказался в столь невыгодном положении и вынужден был бежать из родной страны. А затем из-за них его выслали из Судана.

Мне стало любопытно, чем же американцы навредили мулле Омару. Несомненно, мулла Омар прожил нелегкую жизнь. Он был пуштуном из рода Хотаки. Родился в 1959 году в земляной хижине в крошечной деревушке провинции Кандагар. Отец его умер очень рано. В стране, где власть получали благодаря богатству, родственным связям или принадлежности к королевской семье, мальчик из крестьянской среды имел мало шансов на то, чтобы в будущем управлять всей страной.

Мулла Омар изучал исламскую теологию в пакистанском медресе — специальной религиозной школе, где ему привили наиболее строгое понимание заветов Корана. Он вырос высоким и крепким подростком и много трудился в юности, помогая своей семье бороться с бедностью.

Когда русские вторглись в Афганистан, мулла Омар присоединился к моджахедам и, по имеющимся сведениям, сражался под командованием Нека Мухаммеда, знаменитого афганского борца. Омар был превосходным стрелком и вскоре завоевал уважение многих соратников. Его не раз ранили в бою, он даже потерял глаз в одном из сражений, а на лице остался шрам. Когда он утратил физическую возможность сражаться, то стал преподавать в деревенском медресе недалеко от Кандагара.

После ухода советских войск из Афганистана страна устремилась в пучину гражданской войны. Мне говорили, что сперва мулла Омар не хотел вмешиваться в драки между полевыми командирами, но, узнав о мерзких преступлениях, которые совершали вчерашние борцы за свободу Афганистана — об их зверствах, похищениях детей, насилии над юными мальчиками и девочками, — благочестивый мулла собрал вокруг себя группу учеников и стал вдохновлять этих молодых мужчин на борьбу с преступниками.

Ему пришла в голову благословенная идея создания чисто исламского государства. Благодаря своей набожности и стремлению установить строгие законы и порядок мулла Омар быстро завоевал широкую поддержку. Он возглавил движение «Талибан», которое вступило в гражданскую войну и одного за другим побеждало всех своих противников, включая «Северный альянс» во главе с Ахмадом Шахом Масудом.

К тому времени, как мы с отцом прибыли в Афганистан, все, кто хотел поселиться в стране, должны были получить на это одобрение муллы Омара. И отец с осторожностью выбирал направления наших поездок по стране, потому что еще не встречался с муллой Омаром и не был уверен, что тот примет его с распростертыми объятиями. Пока отец заручился только поддержкой муллы Нураллы, который являлся главой своей провинции. Но в любой момент мулла Омар мог выгнать отца из Афганистана.

Через три часа тряски по пыльной дороге, превратившейся к тому времени в сплошные ухабы и рытвины, наше путешествие наконец подошло к концу. Вершины горы Тора-Бора вырастали прямо перед нами, уходя в темно-синее небо, и их было так много, что казалось, будто одна переходит в другую, создавая непрерывную линию.

На какой же из этих вершин моя несчастная семья найдет себе пристанище?

Мы свернули с дороги и стали забираться наверх по крутому склону. Извилистая колея была такой узкой, что наши небольшие грузовики с трудом проезжали там по одному. Колеса грузовиков цеплялись за выступы горной породы. Одно неверное движение — и мы рухнули бы вниз с отвесной скалы, найдя свою смерть на дне ущелья.

Спустя час после осторожного, тщательно вымеренного подъема на гору мы наконец заметили какие-то строения, примостившиеся на узком выступе. Это и есть та гора, которую мулла Нуралла столь щедро подарил моему отцу? Очевидно, да, потому что наш водитель направил грузовик вверх по этому голому склону, но вскоре остановился, и мы вышли — оставшуюся часть пути предстояло пройти пешком. Отец показывал дорогу. Он явно гордился своей новой горой. Как обычно, он сжимал в правой руке трость, с каждым шагом вонзая ее в твердую землю склона, а через левое плечо был перекинут неизменный «Калашников».

Меня всегда смешит, когда я читаю в статьях некоторых журналистов, что отец был левшой. Это доказывает, как мало они знают об Усаме бен Ладене. Сейчас я в первый раз расскажу правду, которую отец и его семья скрывали бо́льшую часть его жизни — ведь в нашей культуре считается, что любой физический недостаток мужчины — это его слабость. Отец правша, но плохо видит правым глазом и вынужден пользоваться левым, когда нужно четко различать предметы вдалеке, в том числе прицеливаться. Объяснение этому простое.

Когда отец был еще мальчиком, он однажды выковывал что-то из металла, и металлическая стружка попала ему в правый глаз. Травма оказалась очень серьезной, и отца поспешно отвезли в Лондон, чтобы показать специалисту.

Диагноз врачей всех расстроил. Они сказали, что отец больше не сможет хорошо видеть правым глазом. С годами отец научился скрывать свой недостаток. Он предпочитал, чтобы его считали левшой, чем знали, что один его глаз едва различает предметы. И единственная причина, по которой отец стрелял, держа винтовку с левой стороны, заключалась в том, что его правый глаз был практически слеп. Возможно, отец рассердится, что я выдал его тщательно охраняемый секрет, но это правда, а правды нельзя стыдиться.

В отличие от отца, я видел гору Тора-Бора обоими глазами. Грандиозные размеры отвесных утесов и их изрезанный рельеф поражали воображение. Впечатляющая картина простиралась до самого горизонта и, казалось, не имела конца. Величественную панораму портили только жавшиеся в уголке старые лачуги, годившиеся разве что для скота. Я надеялся, что отец прикажет снести эти хижины и велит построить здесь роскошный дом, более подходящий для его семьи.

Но отец зашагал в сторону этих примитивных строений, бросив на ходу:

— Здесь мы будем жить, по крайней мере пока не закончится гражданская война.

Я вздохнул, подумав, что война может затянуться на долгие годы. Наверное, когда я стану дряхлым стариком с седой бородой, все еще буду обитать в горной лачуге.

Отца вдруг охватила ностальгия при виде хижин, в которых отныне будут жить его жены и дети.

— Омар, — сказал он мне, — в годы войны эти домики служили пристанищем для наших храбрых бойцов.

Я ничего не сказал, но с изумлением думал о том, как моя мать будет жить в таком диком и пустынном месте. Условия жизни были не только примитивны, но и опасны, в особенности для малышей. С другой стороны от домиков находилось крутое ущелье глубиной метров в триста. И я уже мысленно видел, как кто-то из ребятишек, только что научившихся ходить, срывается вниз с обрыва.

Потрясенный, я последовал за отцом внутрь первого домика. Всего в домиках было шесть крошечных комнат. Отец сообщил:

— У твоей матери и каждой тети будет по две комнаты.

Я хмыкнул, опасаясь, что стоит мне открыть рот, и уже не смогу сдержать негодование. Отец зачастую не умел контролировать свой буйный нрав, хотя обычно ограничивался тем, что колотил сыновей тростью. Но сейчас мы находились рядом с пропастью, и кто знает: вдруг сказанные мною слова так оскорбят его, что он швырнет меня вниз со скалы. Я хранил молчание, делая вид, что с интересом рассматриваю домики. Они были построены из блоков скальной породы, высеченных из этой самой горы и грубо отполированных. Плоские крыши сложены из веток и соломы. Но больше всего меня поразило, что вместо окон и дверей здесь зияли пустые проемы.

Отец словно прочел мои мысли. Он указал тростью на окна и сказал:

— Мы завесим двери и окна шкурами животных.

Неужели он это всерьез?

Кругом в заброшенных лачугах виднелись следы прошедшей войны. Там и тут валялись гнилые матрасы, пустые патроны от снарядов, старые банки из-под консервов, пожелтевшие страницы газет, рваное тряпье и пластиковые бутылки. И, как следовало ожидать, в горах не было электричества, поэтому не приходилось мечтать даже о тусклом свете электрической лампочки.

Я понял, что настали тяжелые времена.

Итак, теперь члены семьи Осамы бен Ладена превратятся в настоящих горцев и будут жить в старой лачуге, освещаемой только пламенем свеч и газовых ламп. Неужели моей хрупкой матери придется ходить по воду с кувшином на голове и каждый раз карабкаться по крутым скалам, чтобы добыть воды и напоить детей или приготовить обед? Потом я вспомнил, что здесь негде готовить — не было кухни. Где же мы будем хранить продукты? В следующую секунду я осознал, что не было здесь и ванной. Я нахмурился. Так не пойдет — ведь моя мать, тети и сестры всегда были спрятаны от посторонних глаз и не могли выйти из дома, если поблизости находились незнакомые мужчины. Им просто необходим туалет в доме!

И снова отец словно прочитал мои мысли.

— Мы построим три небольшие ванные — для каждой хозяйки.

Погрузившись в пучину бессильного отчаяния, я только грустно мычал в ответ.

Отец же, казалось, пребывал в эйфории, хотя было от чего упасть духом. Похоже, воспоминания о прежних временах, о войне вызывали у него необычайный прилив энтузиазма. Как же мне хотелось возразить ему, заставить раскрыть глаза на очевидное: эти ветхие сооружения, столь милые его сердцу — сердцу воина, — совершенно не подходили для женщин и детей! Но я промолчал. Я еще не дорос до того возраста, когда храбрость становится сродни инстинкту. И чувствовал себя ребенком в присутствии отца и беспомощно барахтался в мощном потоке, стремительно несшем всю нашу семью к гибели.

— Да, — сказал отец, и в голосе его прозвучала неколебимая уверенность. — Все будет хорошо.

Я взглянул на Абу-Хафса и Саифа Аделя. Они оба так привыкли к образу мыслей отца и его манере действовать, что их лица оставались невозмутимыми. Двое других солдат недоуменно чесали в затылке, но, как и я, не осмеливались спорить с отцом. Вообще-то, каждый, кто служил моему отцу, привыкал спрашивать у него разрешения, прежде чем произнести хоть слово: «Уважаемый принц, позвольте мне сказать?»

По приказанию отца мы с его людьми несколько недель вытаскивали из домиков хлам десятилетней давности, подметали земляные полы, вешали шкуры на двери и окна и время от времени ездили в Джелалабад, чтобы привезти продукты и все необходимое. Мы купили для жен отца три переносные газовые плитки, каждая на одну конфорку, металлические ведра, чтобы носить воду из близлежащего источника, и несколько металлических кастрюль, чтобы готовить пищу. Мы притащили огромное количество пластмассовых тарелок и самое простое постельное белье из хлопка, а еще несколько походных коек для взрослых. Я обрадовался, когда отец велел купить также несколько дешевых ковров, чтобы накрыть ими полы.

Несмотря на все наши усилия — тщательную уборку и покупку разных предметов обстановки, — хижины по-прежнему выглядели уныло и неуютно.

Самой трудной задачей оказалось построить три небольшие ванные, но в конце концов мы справились. Я не понимал, как они будут выполнять свою функцию, ведь здесь не было системы водоснабжения, но отец сказал, что в соседней деревне есть небольшое предприятие, которое сможет доставлять нам воду в контейнерах. К счастью, матери не придется таскать воду ведрами из горного источника, чтобы напиться и приготовить пищу.

После того как мы закончили все необходимые приготовления, отец объявил, что принял решение отложить переезд жен и детей на три месяца. Некоторые районы страны все еще были охвачены войной, и никто не знал, чего ожидать в ближайшем будущем. К тому же отца беспокоило, что он до сих пор не получил никакого ответа от муллы Омара, жившего отшельником.

Я испытал облегчение, увидев, что отец проявляет разумную осторожность, но все же огорчился, поскольку скучал по матери. Возможно, присутствие этого ангела образумит отца, и он поймет всю абсурдность своей идеи поселить жен и детей на вершине горы в холодных, старых и полупустых лачугах.

Отец, его люди и я сам в основном находились в Тора-Бора, хотя иногда ездили по делам в Джелалабад. Отец встречался там с разными военачальниками, но не разговаривал с ними в моем присутствии — я обычно оставался ждать снаружи.

Время шло, и я постепенно познакомился поближе с солдатами, которые прилетели вместе с нами из Хартума. Больше других мне нравился Мухаммед Атеф. Как и многих других солдат, Мухаммеда Атефа не пустили после войны на родину — в Египет. И хотя когда-то он служил в полиции, он стал испытывать недовольство политической ситуацией в стране и вступил в египетское движение джихада. Вскоре из-за радикальных политических взглядов у него начались серьезные неприятности на родине, он вынужден был бежать в Афганистан и стал участвовать в джихаде в этой стране. В те дни их с отцом связала крепкая дружба.

Мухаммед Атеф был старше отца на тринадцать лет. Он выглядел весьма примечательно: темно-каштановые волосы, длинная борода, высокий рост (всего на дюйм короче отца), крепкое телосложение. Я уверен, что отец любил Мухаммеда Атефа так сильно, как только может один мужчина любить другого. Благодаря их нерушимой дружбе Мухаммед стал кем-то вроде доброго дяди детям отца. Он всегда сердечно относился ко мне, а позднее и к моим братьям.

Мухаммед улыбнулся и сказал мне:

— Зови меня Абу-Хафс.

Это значило «отец Хафса».

Как-то раз я вежливо спросил его о сыне. И узнал, что у него не было сына. В отличие от отца, Абу-Хафсу хватало, по его словам, одной жены — она родила ему несколько дочерей, но так и не подарила сына, о котором он уже давно мечтает. Абу-Хафс сказал:

— Верю, что Господь однажды благословит меня сыном — я уже выбрал ему имя, — и тогда я по праву буду носить свой почетный титул.

Он весело засмеялся, и я, удостоверившись, что отца нет поблизости, тоже захохотал. Хоть я уже стал подростком и носил оружие, отец все еще бранил меня, если я показывал слишком много зубов, когда смеялся.

Вот почему все называли Мухаммеда Атефа Абу-Хафсом, чествуя как отца сына, которого у того никогда не было.

Мой отец настолько серьезный и чопорный, а Мухаммед был беспечный и большой любитель едких шуточек, так что меня всегда поражала их дружба. Отец редко улыбался и еще реже принимал участие в праздных разговорах — чтобы перечислить все случаи, хватит пальцев одной руки. Но каким-то непостижимым образом этих двоих связала самая крепкая дружба, какая только была в жизни отца.

Отец сказал, что я должен выполнять хоть какие-то обязанности, пока мы живем здесь, в горах, и заявил, что я буду его личным слугой. Поверьте, я обрадовался этому, поскольку жизнь на горе Тора-Бора была скучна так, что не опишешь словами. Находясь рядом с отцом в любое время дня и ночи, я получил возможность глубже изучить его и понять его истинный характер. Все мое детство отец оставался для меня далекой, почти призрачной фигурой. Он был всегда слишком занят, чтобы растрачивать время на сыновей. Но в Афганистане я оказался единственным членом семьи, кто находился с ним рядом, и зачастую одним из немногих людей — всего трех или четырех, — кому он мог безоговорочно доверять. И я оправдывал его доверие. Пусть я даже ненавидел то, что он делал, и не мог простить бед, которые его поступки навлекли на нашу семью, — все равно он оставался моим отцом. И раз так, я никогда не посмел бы его предать.

Со временем он даже стал делиться со мной своими мыслями. Признаться, мне было приятно, когда это случалось, и приятно было делать все, чтобы ему угодить.

Помню, как-то днем я омывал ступни отца перед молитвой. Мы понятия не имели, что мулла, живший неподалеку, решил навестить нас. Он прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть процедуру, ставшую для нас привычной. Мусульмане должны омывать тело перед каждой молитвой — пять раз в день. Как-то отец сильно устал и попросил меня сполоснуть ему ноги. С тех пор это стало традицией.

Мулле не понравилось, что я мыл ноги отцу. Он раздул из этого целый скандал и заявил отцу: то, что он делал, неправильно в глазах Аллаха. Ни один человек не может ставить себя выше другого. Мужчина не должен мыть ноги другому мужчине или выполнять другие унизительные действия. Мулла сказал:

— Даже если к вам в дом придет сам король Саудовской Аравии, мальчик не должен мыть ему ноги.

Отец молча слушал муллу, и лицо его пылало от смущения, потому что отец всегда питал глубочайшее уважение к представителям религии и меньше всего ему хотелось проявить невежество в отношении велений Господа. Отец повернулся ко мне и резко сказал:

— Омар, ты слышал, что сказал мулла? Он прав.

С того дня он никогда не позволял мне мыть ему ноги. Я сердился за это на муллу, потому что во время этой процедуры чувствовал особенно тесную связь с отцом. Мне хотелось выразить свое несогласие, но я не посмел.

Помимо случая с омовением происходили и другие неприятные вещи. Однажды я подавал чай отцу и его друзьям, когда он напомнил мне один из самых унизительных моментов моей юности:

— Омар, помнишь тот день, когда к нам пришел египетский генерал, который тоже сражался с русскими в Афганистане, где я с ним и познакомился?

Я густо покраснел, вспомнив тот позорный случай. Мы жили тогда в Хартуме, и отец велел мне принести воды для омовения. Поскольку генерал был почетным гостем в его доме, отец приказал:

— Сначала нужно омыть руки нашему гостю, Омар.

Я встал на одно колено, чтобы сделать, как велел отец, но у генерала было свое мнение на этот счет, и он отказался от моих услуг. Он потянул у меня из рук кувшин с водой и сказал:

— Мне нужен только кувшин. Я умоюсь сам.

Поскольку я был молод и не знал, что делать в такой ситуации, я повиновался указанию взрослого и протянул ему кувшин.

В тот самый момент отец увидел, что генерал берет в руки сосуд. Не разобравшись, что произошло, и не задавая вопросов, отец начал кричать на меня и всячески оскорблять:

— Ты что, захотел отведать палки? Зачем ты позоришь меня? Как ты посмел предложить генералу омыть тебе руки? С какой стати он станет омывать твои руки? Ты никто!

Отец так разозлился, что пена появилась у него на губах. Он схватил кувшин и лично омыл руки генералу, который при этом не проронил ни слова.

Я ждал, что меня жестоко накажут после ухода генерала, но в тот раз отец почему-то не прибег к насилию. Я решил, что он увлекся делами и позабыл про случившееся.

Теперь, спустя несколько лет, я вновь переживал свой позор, когда он подробно пересказывал ту историю друзьям — людям, с которыми я теперь довольно тесно общался. В конце он посмотрел на меня с одобрением.

— Ты многому научился с тех пор, сын, — сказал он.

Я не знал, рассмеяться мне или заплакать. Отец так и не узнал, что произошло в тот день — что генерал сам забрал у меня из рук кувшин. Но я не пытался ничего объяснять, потому что давным-давно понял: если отец что-то вбил себе в голову, его мнение не изменят даже очевидные факты. Стоило кому-то выразить несогласие, и гнев вспыхивал мгновенно, словно от горящей искры. А кому хотелось испытать на себе всю силу его ярости?

Я делал все, чтобы жизнь отца стала приятнее. Заваривал ему чай так, как он любил: очень горячий, но не слишком крепкий, с двумя ложками сахара — и всегда наливал его в маленький стакан. Не помню, чтобы отец хоть раз попросил сварить кофе. Чай был его любимым напитком. А еще он иногда пил мед, разведенный кипятком, считая, что это оказывает целебное действие на тело и разум. Отец презирал разные газировки и никогда не разрешал класть лед в напитки. Он ненавидел холодные жидкости, и если кто-то, не знавший об этой особенности, угощал отца холодным напитком, то он терпеливо согревал напиток в руках.

Как-то отец признался, что скучает по своему любимому напитку, который часто готовил в Судане. Высушенный виноград засыпали в большой чан, который затем доверху заливали водой и оставляли на ночь. Виноград и вода смешивались, и к утру получался вкусный и полезный виноградный сок, который отец с удовольствием пил.

Из еды отец больше всего любил фрукты, он с нетерпением ожидал, когда наступит сезон для манго. Также обожал хлеб, но ел его немного — только чтобы утолить голод. Он не особенно любил мясо, предпочитал ягнятину — ел ее куда охотнее, чем курицу или говядину, особенно с рисом на гарнир. Но по правде, отца мало волновало, какое кушанье ему подадут. Он часто говорил, что ест лишь для того, чтобы поддержать силы. И я могу заверить, что это правда.

Отец никогда не расставался с двумя вещами: своей тростью и автоматом Калашникова. И требовал, чтобы несколько других важных для него предметов тоже всегда были под рукой: его четки, карманное издание Корана, радио, принимавшее европейские радиостанции, включая его любимую «Би-би-си», и маленький диктофон. Еще в Хартуме отец завел привычку записывать на пленку свои мысли и планы. И эта привычка сохранилась у него в Афганистане.

Пока я молча составлял ему компанию, он мог часами говорить в диктофон, записывая свои размышления о каких-то исторических событиях или текущих политических вопросах, а также рассуждения об исламе и его традициях. Когда его одолевали грустные мысли, касавшиеся последних перемен в его жизни, он с негодованием вспоминал свои злоключения или высказывал новые идеи о том, как изменить к лучшему этот мир.

Пока я сновал туда-сюда, выполняя разные его распоряжения, я слышал, как он яростно ругает королевскую семью Саудовской Аравии, американцев и британцев. Он сокрушался о том, что к исламской вере не проявляют должного уважения — это всегда оставалось отправной точкой его растущего недовольства. Эти мысли и слова отца зачастую вызывали у него бурю эмоций. Он начинал говорить очень громко, лицо его искажалось гневом — подобные проявления чувств сильно отличались от его обычной, спокойной манеры речи.

С неделю послушав его тирады, я заткнул уши и перестал обращать внимание на эти злобные речи. Теперь жалею о том, что проявил к ним так мало интереса. С тех пор я столько раз желал, чтобы те пленки оказались у меня в руках! Я мог бы лучше понять причины дикой ненависти отца к правительствам многих стран и того, что он погубил столько невинных жизней.

И все же за те три-четыре месяца в Афганистане я узнал об отце больше, чем за все предыдущие годы. Хотя отец, всегда отличавшийся чрезмерной серьезностью, редко заговаривал со мной о личных переживаниях, в Тора-Бора случалось, что он полностью расслаблялся и, словно забывшись, начинал рассказывать мне о своей юности.

Поскольку я знаю теперь, что больше не увижу отца — путь насилия, который он выбрал, разлучил нас навсегда, — все чаще вспоминаю те дни и истории, которыми он со мной поделился. Самые светлые его воспоминания касались далеких дней детства, когда он приезжал в Сирию к родственникам своей матери. В то время он еще не был зол на весь мир.

— Омар, подойди сюда, — говорил он приятным низким голосом, похлопывая рукой по яркому коврику, лежавшему у его ног. — Я хочу рассказать тебе одну историю. Когда я был подростком, я ездил на каникулы в Сирию. И мы с Наджи, братом твоей мамы, часто уходили на длительные прогулки. Мы оба любили изучать окрестные леса, обследовать каждый уголок, каждый изгиб узенькой тропки, которая порой выводила нас к быстрой, бурлящей речке. Леса на холмах Сирии были девственными, совершенно дикими. Думаю, мы с дядей Наджи — единственные смельчаки, которые решились войти под сень могучих крон этих деревьев. Однажды мы гуляли по лесу, где росла особенно густая трава, и вдруг услышали шелест змеи. Змея была прямо у нас на пути, но мы не хотели ее убивать. Мы стояли и наблюдали за ней. Змея замерла и стала смотреть на нас с таким же пристальным вниманием. Наконец она скользнула в сторону, а я поспешно отошел в другую, но дядя Наджи проявил чрезмерное любопытство — ему хотелось разглядеть цветной рисунок на спине у змеи. Я предостерегал его от этого, но твой дядя был слишком упрям и подвинулся ближе к длинной твари. Внезапно змея, раздраженная столь явным вниманием человека, зашипела и стала сворачиваться кольцами. Глупому Наджи такое поведение змеи показалось любопытным, и он подошел еще ближе, пока змея не сделала стойку и не прибегла к угрожающим выпадам — это заставило Наджи обратиться в бегство. — Отец улыбнулся и, немного помолчав, добавил: — Он бежал так быстро, что вскоре догнал и даже перегнал меня. Когда я обернулся, то чуть не вскрикнул от удивления — змея переключила свое внимание на меня. И я припустил что было сил. Так мы и бежали с твоим дядей, стараясь обогнать друг друга. Никто из нас не хотел оказаться ближе к разъяренной змее.

Мой вечно серьезный отец вдруг захихикал, вспоминая тот день, но в заключение грустно заметил:

— Я слишком часто попадал в неприятности из-за необдуманных действий других людей.

Он любил вспоминать о своей матери — моей бабушке Аллии. С момента его рождения их связывала самая чистая и нежная любовь, которая только может быть между сыном и матерью. Даже будучи совсем ребенком, я видел, что у них какие-то особенные, удивительно тонкие отношения. Все наши близкие родственники знали, что он любил мать сильнее, чем своих жен, детей или братьев. Он давал ей все, что она пожелает. Если он был дома, то навещал свою мать каждые два дня. Когда он говорил с матерью или с кем-нибудь о ней, его лицо озарялось светом.

В Афганистане отец поведал мне несколько историй, которых я прежде не слышал.

— Омар, я расскажу тебе кое-что о бабушке. Ты должен это знать. Помню, однажды, когда мы всей семьей гостили в Сирии, мой отчим, Мухаммед Аттас, повез нас с твоей бабушкой на небольшую прогулку на машине. Мы приехали в Сирию отдыхать, и настроение у нас было праздничным и беззаботным. Мухаммед не заметил, что медленная скорость, с которой двигалась наша машина, стала раздражать водителя микроавтобуса, который оказался на дороге позади нас. Этот нетерпеливый парень так взбесился, что вдавил педаль газа, обогнал нас и заблокировал нашу машину. А потом выскочил из своего автобуса и устремился к нам с красным от злости лицом. Парень был в такой ярости, что, как только Мухаммед открыл дверцу автомобиля, чтобы вежливо поговорить с ним и разрядить ситуацию, стал угрожать Мухаммеду, а потом грубо толкнул… Омар, ты же помнишь, каким учтивым человеком всегда был Мухаммед, он и пальцем никого ни разу не тронул. Чтобы избежать ссоры, Мухаммед юркнул назад в машину и захлопнул дверь, а грубиян остался стоять на улице и разражался бранью. И хотя Мухаммед сохранял спокойствие, поведение парня так разгневало мою обычно милую и мягкую маму, что она выскочила из машины в ту же секунду, как Мухаммед в нее запрыгнул! Она двигалась так проворно, что ни я, ни Мухаммед не успели ее остановить. Она бросилась к грубияну и ударила его по лицу, а потом толкнула его так, что он свалился на землю. Но этого ей показалось мало. С негодованием думая о том, что этот тип может помешать еще кому-нибудь на дороге, мать запомнила номер микроавтобуса и рассказала о случившемся моему сводному брату — тот оказался знаком с семьей Асадов, которые, как вы знаете, сегодня правят Сирией. И в результате парня арестовали через пару часов.

Отец покачал головой и улыбнулся:

— Моя мама — сильная и своенравная женщина.

Но больше всего я любил рассказы о его отце, моем дедушке, Мухаммеде бен Ладене, который погиб, когда отец был еще ребенком. Отец, так и не сумевший эмоционально оправиться от потери, возвел деда бен Ладена на пьедестал.

Была одна странность, которую я заметил еще в юности. Отец никогда не называл при мне отца «мой отец». Он всегда говорил о нем «твой дедушка». Я никак не могу это объяснить. Единственное, что приходит в голову, — ему слишком больно было произносить слово «отец».

Я читал много лживых историй об отношениях моего отца с родителями. К примеру, однажды прочел, что дедушка Мухаммед якобы развелся с бабушкой Аллией сразу после рождения сына. Но это неправда. Бабушка сама попросила развода.

Вскоре после рождения отца бабушка Аллия обнаружила, что снова беременна. Она никогда не говорила, обрадовало это ее или опечалило, но в те дни женщины в Саудовской Аравии еще не вели такую беззаботную жизнь, как теперь. И хотя она была замужем за человеком, ставшим вскоре одним из самых богатых в королевстве, у бабушки Аллии не было служанок, ей самой приходилось стирать и убирать. И она решила приобрести одну из технических новинок того времени — стиральную машину с валиками для отжима белья. Вероятно, машину неправильно собрали, потому что, когда бабушка принялась стирать, какая-то деталь машины отскочила и сильно ударила ее в грудь и живот. Она упала на пол и скорчилась от сильной боли. На следующий день она потеряла ребенка, которого носила и который так и не стал братом или сестрой моему отцу.

Вероятно, эта потеря пробудила в бабушке желание перемен. Вскоре после этого она попросила мужа о разводе. Дедушка Мухаммед, видя, что она несчастлива, великодушно дал ей свободу. Он с пониманием отнесся к ее желанию.

В те дни разведенной женщине не полагалось жить одной, и вскоре мать вышла замуж за Мухаммеда аль-Аттаса, ставшего отчимом моему отцу, доброго и мудрого человека, относившегося к пасынку так же, как к родным детям.

Существуют также слухи, что, уехав из дома бен Ладенов, бабушка не взяла своего сына Усаму с собой. Кто-то даже писал, будто мой отец редко виделся с матерью. Это неправда. Отец только-только научился ходить, когда бабушка развелась и снова вышла замуж. И когда она покинула семью бен Ладен, ее сын остался с нею. Если не считать нескольких поездок в имение бен Ладенов, отец никогда не покидал дом своей матери. И хотя Мухаммед аль-Аттас работал в компании бен Ладенов, его личная жизнь и их личная жизнь не пересекались. Бабушка Аллия перестала быть частью ближнего круга бен Ладенов. Какое-то время не входил в него и отец, пока не подрос и не вернулся в семью уже на постоянных началах.

— Омар, я хочу рассказать тебе несколько историй о твоем дедушке, бен Ладене. Возможно, тебе будет интересно их послушать, — многообещающе начинал отец, устроившись поудобнее, скрестив ноги и сжимая в руке чашку чая. Я с радостью присоединялся к нему и жадно ловил каждое слово.

— Омар, твой дедушка был истинным гением: он помог построить Королевство Саудовская Аравия, создав целую страну на голых песчаных равнинах. Пока твой дед работал, многие члены королевской семьи, в особенности Сауд, один из старших сыновей короля, транжирили нефтяные богатства страны. Но твой дедушка был так предан первому королю страны, Абдул-Азизу, очень славному человеку, что ни разу не сказал дурного слова о сыне короля.

Отец помолчал, и взгляд его устремился куда-то вдаль. Подумав немного, он добавил:

— А я вот поступил по-другому… Омар, твой дедушка был очень суровым человеком. Этого требовали непростые времена, в которые он жил. И строже всего он обходился со своими детьми. Он для всего установил жесткие правила. Помню, один раз твой дедушка позвал всех сыновей к себе. У него было строгое правило: когда он встречался с сыновьями, они должны были выстроиться в четкую линию по росту, а не по возрасту. Мы нервничали, определяя, кому где стоять. Сводные браться виделись друг с другом нечасто, и мы тратили много времени, вымеряя, кто из нас выше, кто ниже, чтобы не ошибиться — потому что дедушка всегда без труда выявлял, если кто-то занял не свое место. В детстве я не был высоким — гораздо позже я обогнал всех своих братьев. В тот день двое моих старших братьев — оба выше, чем я — стиснули меня с двух сторон. Я не знал, что мне делать. Будучи весьма застенчивым, я молча стоял, надеясь на невозможное — что твой дедушка не заметит меня, зажатого между двумя более высокими братьями. Но твой дедушка заметил. В ярости он подошел ко мне и, не говоря ни слова, ударил со всей силы по лицу. Я покачнулся и чуть не упал на спину. Никогда не забуду боль, которую испытал в тот день — и физическую, и моральную. Уверяю тебя: больше я никогда не нарушал этого правила и не вставал в строй до тех пор, пока не был уверен, что занимаю положенное мне место.

Притом что твой дедушка проявлял строгость по отношению к собственным детям, он был самым великодушным человеком на свете, когда речь шла о чужих ему людях. Помню, однажды он набил холщовый мешок деньгами и отправился в одну маленькую деревушку, известную своей бедностью. Он стучался в каждую дверь и раздавал деньги изумленным, но счастливым жителям. Этот поступок был сродни тем, что часто совершал наш король. Многие люди, знавшие их обоих, отмечали, что король Абдул-Азиз и твой дед имели схожий образ мыслей.

Помню, мама поведала мне одну из причин, по которым стала чувствовать себя несчастной в браке с дедушкой. Она вспоминала, что у дедушки всегда было много слуг — обычно молодых мужчин и мальчиков. Твой дедушка завел шокирующую привычку: выстраивал своих жен в линию и велел им открыть лицо. Затем звал своих слуг и приказывал мужчинам посмотреть на его жен и сказать, кто из них красивее. Конечно, слуги приходили в ужас, они боялись не угодить своим ответом хозяину или разозлить жен — ведь те тоже имели определенную власть в том, что касалось дома и хозяйства. Не удивительно, что жен твоего дедушки угнетало подобное отношение. В те дни женщины предпочитали закрывать лицо и считали унизительным, когда их выставляли напоказ, как публичных девок. Но твой дед был королем у себя в доме, и все делали то, что он прикажет. Возможно, именно этим объясняется одно из его редких признаний. Он сказал однажды: он сожалеет о том, как несправедливо поступал с женщинами. Сказал, что сильно огорчается по этому поводу, но надеется, Господь простит ему его дурное поведение.

Отец замолчал на несколько минут, глаза его глядели сквозь меня. В памяти у него оживали воспоминания о том, что случилось задолго до моего рождения.

— Омар, я всего лишь раз встречался с твоим дедушкой один на один. Это произошло примерно за год до его гибели. Когда мне было девять лет, мною овладело непреодолимое желание иметь собственный автомобиль. Я с детства полюбил машины. И непрерывно говорил об автомобилях, доводя этим милую маму и отчима до полного отчаяния. Как ты знаешь, Мухаммед не был состоятельным человеком и не мог исполнить мою прихоть. После того, как я за несколько месяцев до смерти надоел маме, Мухаммед заявил, что попросит о встрече с моим отцом, чтобы я лично выразил свою просьбу единственному человеку, который был в состоянии ее удовлетворить.

Когда я услышал эту идею, то был взволнован, но счастлив. Я еще никогда не стоял один перед лицом твоего дедушки — видел его только в те дни, когда он созывал всех сыновей. Так что у нас были не слишком близкие отношения, и это не упрощало мою задачу. Но я был полон решимости добиться своего.

И наконец великий день настал. Мухаммед Аттас отвез меня к твоему дедушке в офис в Джидде. Там он сидел за таким огромным столом, какого я прежде не видал. Строго посмотрев на меня, он спросил: «Чего ты хочешь, сын?» Мухаммед Аттас сжал мне руку, чтобы подбодрить. Мы оба испытали облегчение от того, что он так быстро меня признал. Всем известно: твой дедушка обычно не узнавал собственных сыновей. Он часто просил стоявшего перед ним сына назвать имя своей матери. Но в тот день отец знал, что перед ним его сын. Теперь я понимаю, это случилось благодаря тому, что со мной был Мухаммед Аттас — твой дедушка знал человека, за которого вышла моя мать. Но в тот день я не искал логических объяснений. Так обрадовался, что твой дедушка узнал, кто я такой!

Твой дедушка пристально смотрел мне прямо в глаза. Я опустил взгляд — не смел посмотреть ему в лицо, боясь проявить неуважение. Приковав взгляд к полу, слышал, как он в очередной раз спрашивает, зачем я пришел. Ему пришлось повторить вопрос трижды, прежде чем я обрел дар речи. Ответив наконец, я удивился тому, как твердо прозвучал мой голос: «Я хочу машину, отец».

Он продолжал задавать мне тот же вопрос, а я отвечал на него как и в первый раз. Наконец твой дедушка спросил меня: «Усама, зачем тебе машина?» Я ответил: «Мне нужна машина, чтобы ездить в школу». Он спросил: «Почему ты считаешь, что заслуживаешь машины?» Я ответил: «Я люблю машины. И буду хорошим водителем». — «А хорошо ли ты учишься?» — спросил он. Я ответил: «Да». Тогда он спросил: «Ты послушный мальчик?» — «Очень послушный», — ответил я.

Он помолчал несколько секунд, принимая решение. Я стоял очень тихо, затаив дыхание.

Наконец он нарушил тишину: «Я не дам тебе машину. Я дам тебе велосипед».

Мечты мои разлетелись вдребезги, но я знал, что меня накажут, если посмею перечить его решению.

Твой дедушка снова устремил взгляд на документы, лежавшие на столе. Я поблагодарил его и ушел. Он не сказал ни слова на прощание. Я тоже. Думаю, тогда я в последний раз видел твоего дедушку, но тогда, конечно, не знал, что это наша последняя встреча. Только Богу известно наше будущее, только Он знал, что через год моего отца не станет.

На сердце у меня была такая тяжесть, что я не мог говорить. Мухаммед Аттас был добрейшим отчимом и по дороге домой прилагал все усилия, чтобы меня развеселить. Он напоминал, что скоро я получу новый велосипед, и наделся, что эта мысль меня хоть немного приободрит.

Мне действительно прислали красный велосипед, но он не зажег радости в моем сердце. Я покатался на нем пару раз, а потом отдал одному их младших братьев. А несколько недель спустя меня ожидало одно из самых сильных потрясений в жизни. Новенькая, блестящая машина прикатила к нашему дому в Джидде! Моя машина!

Это был один из счастливейших дней в моей жизни. И хотя мама и Мухаммед Аттас не позволяли мне водить ее самостоятельно еще несколько лет, наш шофер или сам Мухаммед возили меня в ней на прогулки, и я был страшно этому рад…

А через год твой дедушка погиб — мне тогда исполнилось десять, — так что мне не представилось случая второй раз встретиться с ним один на один.

Услышав рассказы отца о детстве, я пожалел его и в то же время был озадачен. Если спустя столько лет он хорошо помнит боль, которую испытывал, когда отец бил его или не обращал на него внимания, то почему же он с такой легкостью, даже охотой, избивал собственных сыновей и лишал их своей любви и ласки?! У меня не хватило духу задать этот вопрос, но теперь я жалею, что в свое время струсил.

Хотя жизнь в Тора-Бора и давала мне возможность проводить много времени рядом с моим прежде неуловимым отцом, условия здесь были поистине нечеловеческими. Мы постоянно сталкивались с серьезными трудностями. Если кто-то из нас заболевал, не приходилось рассчитывать на медицинскую помощь — мы были слишком далеко от обжитых мест. И так уж случилось по воле судьбы, что однажды утром я почувствовал сильный жар. Уверенный, что подхватил простуду, решил поспать подольше, но сон не принес выздоровления. Я все время ворочался и скоро почувствовал, что мне становится хуже: голова раскалывалась, и все тело ныло. Больше всего мне хотелось, чтобы рядом была мама. Она всегда успокаивала своих детей, когда они болели, подбадривала ласковыми словами и готовила им горячий суп. Но мать была в тысячах миль отсюда и не знала: ее сын Омар так болен, что не в силах даже позвать на помощь.

Когда мне стало совсем нехорошо, люди отца забили тревогу и вызвали одного из наших шоферов — мужчину по имени Шир. Увидев мое скорчившееся от страданий тело, Шир решил действовать. Он закричал, что отвезет меня в Джелалабад.

Не помню, где находился в то утро мой отец, но насколько я его знаю, скорее всего, гулял в горах. Никто не любит долгие походы по крутым склонам больше, чем отец.

Так что меня без ведома отца посадили в машину и повезли в Джелалабад. Дорога причиняла мне жуткие мучения — я редко чувствовал себя более несчастным. Жар усилился, и меня начало тошнить. Я извивался и ворочался. Бедняга Шир очень быстро гнал по узкой петляющей дороге. И я удивляюсь, как мы не слетели в пропасть. В рекордные сроки мы примчались в больницу Джелалабада, где какой-то студент, едва научившийся брать анализ крови, опробовал на мне свои скромные познания в медицине. В конце концов мне поставили следующий диагноз: брюшной тиф и малярия. Врач предупредил сопровождавших меня мужчин, что я могу умереть.

Мне назначили какие-то уколы и медикаменты. Люди отца не захотели оставить меня в больнице без присмотра — было решено отвезти меня в старый дворец. Я удивился, когда мне сказали, что во дворце для меня нет места — к тому времени ветераны отца из Пакистана, Йемена и других стран наводнили Афганистан и привезли с собой жен и детей. Старый дворец отдали женщинам. В силу наших строгих традиций мужчинам вход во дворец теперь был закрыт. Так что меня оставили бороться с двумя тяжелейшими недугами в саду под деревом, на тонком матрасе.

И я пролежал там три дня, часто теряя сознание. На моей стороне была молодость, и я медленно поправлялся, хоть и сильно ослаб после болезни. Еще до моего полного выздоровления отец приказал, чтобы меня привезли назад в Тора-Бора. Оказавшись там, я с трудом дополз до ближайшей подстилки и рухнул. В тот же день болезнь вернулась с новой силой. И вскоре пришлось повторить бешеную гонку до больницы Джелалабада.

Я совсем не помню вторую поездку вниз по склонам гор. Но помню, что в больнице меня опять принял тот юный врач. Он был невысоким и худеньким, с жидкой бородкой. Поскольку я совсем ослаб, он позвал более опытного врача проконсультироваться. Но тот лишь назначил мне еще какие-то лекарства. И снова я оказался под тем же деревом возле старого дворца.

Думаю, всех удивило, что я не окончил там свои дни и не был похоронен в песках Афганистана, завернутый в саван…

Отдельного упоминания заслуживает здоровье отца. Я слышал много глупых предположений о том, что отец страдал от серьезной болезни почек; высказывались даже утверждения, будто его почки были в таком плохом состоянии, что пришлось привезти на спине мула аппарат для диализа. Все эти измышления далеки от истины. Единственное объяснение глупым слухам об отце — тот факт, что, как и многие его родственники из семьи бен Ладен, он страдал от камней в почках. Эти камни причиняли ему жуткую боль, пока наконец не вышли, но почки его при этом были сильными и работали нормально.

Хотя русские применяли против отца и его солдат отравляющие газы, оставшимися надолго последствиями были только редкие приступы кашля. Потом он заболел малярией в Судане, и, как у многих жертв малярии, у него случались рецидивы, но он всегда быстро выздоравливал. В целом отец был физически вполне здоров и мог без труда посостязаться в быстроте и выносливости с сильными мужчинами вдвое моложе его.

Когда мы жили в Тора-Бора, отец решил, что без труда сможет пройти по горам до границы Пакистана. К моему ужасу, он решил взять меня с собой, заявив:

— Омар, мы не знаем, когда может разразиться война. Нам нужно изучить все проходы в горах на тот случай, если придется бежать.

Он не успокаивался, не исследовав каждый поворот и каждую тропку. Отец настойчиво твердил:

— Надо запомнить каждый камень. Нет ничего важнее, чем знать секретный путь к отступлению.

Он мог без предупреждения разбудить меня в любое время дня и ночи и сказать, что мы отправляемся на территорию Пакистана. И хотя граница была не так уж далеко, наш маршрут все время менялся, а время похода отец никогда не ограничивал. Мы могли шагать по семь часов без передышки, а однажды весь путь занял у нас четырнадцать часов. Как-то раз я шел впереди и исследовал новые участки, поднявшись чуть выше тропки, по которой двигался отец. Плохо зная рельеф этой местности, я оступился и покатился по жесткой земле, чуть не свалившись вниз с уступа. Отец, как всегда, сохранял спокойствие, наблюдая за моими судорожными попытками уцепиться за склон. Он терпеливо ждал, пока я не вскарабкался наверх и не вернулся на ту же тропинку. А потом спокойно зашагал дальше. Когда я спросил его, что бы он стал делать, разбейся я насмерть, он невозмутимо ответил:

— Я бы похоронил тебя, сын.

Добравшись до Пакистана, мы укладывались спать на голой земле. Несколько раз, рискуя вызвать его гнев, я брал с собой небольшое одеяло. Отец совсем не изменился с тех дней в Судане, когда брал нас в пустыню и велел накрываться травой и землей.

Я столько раз участвовал в этих походах до границ Пакистана, что и припомнить страшно. Когда несколько месяцев спустя к нам присоединились мои братья, им, разумеется, тоже пришлось подвергнуться этому нелегкому испытанию. Мы с братьями ненавидели эти изнурительные переходы по горным тропам, а отцу они, похоже, казались приятными прогулками.

В конце июня или начале июля 1996 года, примерно через два месяца после нашего приезда в Афганистан, к нам прибыл гонец с грустной вестью. Низко склонив голову, он произнес:

— Уважаемый принц Усама, я принес дурные вести. Разрешите ли вы мне говорить и сообщить их вам?

Лицо отца побелело, но он сделал гонцу знак продолжать.

— Уважаемый принц Усама, мулла Нуралла убит.

Губы отца сжались, но он не произнес ни слова, ведь оплакивая друга, он выразил бы недовольство волей Господа, решившего, что мулле Нуралле пришло время отправиться в рай.

Мы все были потрясены, узнав от гонца подробности этой неожиданной смерти.

— Я был с ним в тот день, уважаемый принц. Мы ехали по делам из Джелалабада в Пакистан. Мы уже были на полпути, когда из засады выскочили враги, вооруженные автоматами Калашникова. Они начали расстреливать всех, кто сидел в машинах. Поскольку красный грузовик муллы Нураллы было видно издалека, его застрелили первым. Я думал, что скоро окажусь в раю вместе с ним, но Господь решил иначе. Когда пули начали свистеть над головой, я споткнулся о большой камень. У меня под рукой не было оружия, и я остался лежать, притворившись мертвым, пока нападавшие не скрылись. Тогда я вскочил на ноги и стал оказывать помощь выжившим… Позже нам удалось выяснить, что убийцами были брат и другие члены семьи того самого головореза, которого мулла Нуралла приговорил к смерти год назад, — он покачал головой. — Мулла Нуралла уже лежит в могиле.

Я помню, как отец и другие люди не раз просили муллу Нураллу беречь свою драгоценную жизнь. Но он был не из тех людей, кто беспокоится о том, что не в его власти изменить. Возможно, он чувствовал, что его судьба — погибнуть под градом пуль, ведь такова была участь большинства афганских солдат. Убийства были привычным делом в Афганистане, где малейшая обида не оставалась безнаказанной, даже если месть разрушала жизнь всех членов этого племени.

Отец сел. Он был так потрясен, что не мог говорить.

Я слышал за это время достаточно разговоров и знал, почему он так обеспокоен. Мулла Нуралла был нашим могучим покровителем в этой стране, где на тот момент царило полное беззаконие. Находясь под его защитой, мы не боялись, что кто-то осмелится причинить нам обиду, решив, что арабам не место в Афганистане. Теперь, оставшись без поддержки его сильной личности, прикрывавшей нас, как щит, стоило опасаться любых неприятностей.

Люди отца собрались вокруг него и печально молчали, ожидая, что он скажет. Однако впервые в жизни он не знал, что сказать, у него не осталось никаких планов действий. Так странно было видеть, как он сидит, безмолвный и безучастный ко всему, что происходит вокруг, устремив взгляд в пустоту.

Но в нашей земной жизни печальные новости всегда сменяются радостными. Всего через несколько часов молчание было нарушено. Портативный радиопередатчик отца передавал сигнал тревоги от его часовых, наблюдавших за проходами в горах: «Мы видим приближающийся автомобиль с тремя людьми. Они одеты как талибы. Что мы должны делать?»

Талибов нетрудно отличить в стране, где важно уметь определить по внешнему виду, к какому племени или группировке принадлежит стоящий перед тобой человек. Члены «Аль-Каиды» — весьма консервативные мусульмане-сунниты, но взгляды талибов еще строже: они запрещают музыку и пение, воздушных змеев, разведение голубей, телевидение, кино и образование для женщин. Им не разрешено бриться, и у взрослых мужчин бороды такой длины, что они не могут достать пальцами до их кончиков.

Их автомобили обычно черного цвета с тонированными стеклами.

Организация «Аль-Каида», основанная отцом, опиралась на взгляды ваххабитов — одного из движения мусульман-суннитов. И хотя ваххабиты тоже чрезвычайно консервативны и руководствуются предписаниями исламской веры во всех аспектах своей жизни, они во многом отличаются от талибов. Ваххабиты уничтожают могилы святых людей, считая, что истинные верующие должны поклоняться только Богу, а не чтить мертвецов, талибы же придерживаются иного мнения. Мусульмане из «Аль-Каиды» не верят в сны, а талибы часто основывают на них свои решения.

Отец без колебания ответил:

— Пропустите их. Окажите им радушный прием и приведите ко мне.

Вскоре отряд охраны сопроводил этих людей к отцу. Они были одеты как талибы — на голове тюрбаны из двух полотнищ, один конец свободно свисал до плеч. Традиционный для пуштунов наряд состоял из рубах с длинными рукавами из грубого хлопка, доходивших почти до колен и перетянутых на талии поясом, поверх рубах были темного цвета жилеты. Дополняли костюм свободные брюки и распространенные в той местности ботинки, сшитые из шкуры яка.

На второй месяц нашего пребывания в Афганистане мы с отцом отказались от традиционных саудовских тобов и тоже стали носить одежду пуштунов — она лучше подходила для этой местности, к тому же отец полагал, что жить нам здесь будет проще, если не выделяться в толпе. Мы редко носили тюрбаны, поскольку требовалось много сноровки, чтобы обвязать вокруг головы длинный кусок ткани, но иногда надевали небольшие шапочки, вроде тюбетеек, которые часто носят пуштуны.

Главный из мужчин подошел к отцу, а тот приветственно протянул ему руку.

Представитель талибов сразу перешел к делу.

— Мулла Мухаммед Омар послал нас к вам. Он велел передать, что слышал о смерти муллы Нураллы. Мулла Мухаммед Омар рад приветствовать вас на нашей земле и велел сообщить, что отныне вы и ваше окружение находитесь под защитой «Талибана». Вас приглашают посетить дом муллы Омара в Кабуле в любое удобное для вас время.

Лицо отца озарила улыбка — он только что получил помилование. Принесли чай, и гости стали беседовать о насущных проблемах страны, о том, что непременно произойдет в ближайшем будущем. К тому времени талибы уже завоевали бо́льшую часть Афганистана.

После непродолжительного визита посланники попрощались и отправились в путь, чтобы передать своему хозяину следующие слова отца:

— Скажите мулле Мухаммеду Омару, что я бесконечно рад и благодарен ему за его радушие. Я хотел бы навестить его как можно скорее, но сперва мне нужно наладить жизнь моей семьи, которая скоро переедет сюда из Хартума.

Когда наши гости удалились, отец пришел в настоящий экстаз. Он так открыто выражал свой восторг, что, казалось, сейчас бросится обнимать всех вокруг. Но не бросился, только сказал мне:

— Омар, это послание передал сам Господь. Приветствие, переданное нам муллой Омаром, это решение всех проблем, вставших перед нами в дни суровых испытаний.

Отец никогда раньше не встречался с муллой Омаром, но внимательно следил за успехами «Талибана».

— Увидишь, Омар, — сказал он мне. — Скоро «Талибан» будет править всей страной. Очень хорошо, что мы получили приглашение от их лидера.

С того дня отец заметно расслабился и впервые на моей памяти совсем перестал кричать на окружающих, даже если они чем-то доставляли ему неудовольствие. Он успокоился, зная, что теперь ничто не мешает ему привезти семью в Афганистан, ведь он больше не опасался, что на нас нападут талибы. Меньше чем через час после отъезда посланников отец заявил, что мы как можно скорее должны отправиться в Джелалабад. Требовалось многое сделать, чтобы организовать переезд нашей семьи из Судана.

Несмотря на огромное облегчение, которое испытывал отец, дорога в Джелалабад прошла невесело. Наши мысли снова вернулись к гибели муллы Нураллы. Мы грустили, что больше не увидим его веселое лицо. До этого мы всегда ездили в Джелалабад по его приглашению. Муллу Нураллу любили все, кто его знал. Он был неизменно приветливым и любезным. И мы оплакивали его уход, хоть и знали, что он получил награду в раю. Но даже радость от этой мысли не помогала нам смириться. Мы знали, что будем скучать без него на земле. Он был одним из добрейших людей Афганистана, чуткий к чужим бедам и внимательный к людям — даже самым незначительным, самым юным. Я никогда не забуду тот день, когда мулла Нуралла в третий или четвертый раз навещал нас в Тора-Бора. Он принес под мышкой рыжего с белым щенка и сказал отцу, что юному мальчику скучно одному на вершине горы.

— Усама, этот щенок для Омара, — пояснил мулла.

Отец не возражал, хотя, вспоминая его отношение к собакам в Хартуме, я был уверен, что он не в восторге. Я назвал щенка Бобби, в честь моего любимого пса из Хартума, и этот щенок стал мне верным спутником. Он скрасил мне много часов одиночества, прижимаясь ко мне своим теплым тельцем, и помог примириться с жизнью отшельника.

Я не поделился своими грустными мыслями с отцом — боялся, он обвинит меня в том, что я перечу воле Бога. Но даже мысль о рае не могла изгнать из моей головы жуткое зрелище окровавленного и умирающего муллы Нураллы.

Возможно, для того чтобы отвлечь меня от воспоминаний о мулле Нуралле, отец заговорил о своей миссии в этом мире:

— Омар, я знаю, тебя часто удивляло, почему я совершаю те или иные поступки. Когда ты станешь старше, ты поймешь. А сейчас просто запомни: Господь послал меня на эту землю с определенной целью. Моя единственная задача в этом мире — вести джихад и добиваться справедливости для всех мусульман. — Он сурово посмотрел на меня и добавил: — С мусульманами дурно обращаются в этом мире, сын. И моя миссия в том, чтобы заставить некоторые страны серьезно относиться к исламу.

Вероятно, он принял мое молчание за проявление интереса и согласия, потому что разразился одной из своих обычных речей о враждебной политике Америки:

— Американский президент считает себя королем всего мира, сынок. Американские правительство и народ во всем слушаются своего президента и вторгаются в мусульманские страны, даже если весь мир против. События в Кувейте их совершенно не касались. Вторжение Ирака в Кувейт было проблемой стран Ближнего Востока, и только мы сами должны были ее решить. Разумеется, американцам нужна была нефть, но, помимо этого, они хотели поработить мусульман. Американцы ненавидят мусульман, потому что любят евреев. На самом деле Америка и Израиль не две разные страны, а одно целое.

И тогда я вспомнил, что люди отца порой ворчали за его спиной, что он пренебрегает угрозой в лице Израиля. Его бойцы ненавидели Израиль еще сильнее, чем Америку. Они мечтали напасть на Израиль и удивлялись, почему им ни разу не дали приказ это сделать. Но никто из них не осмеливался прямо задать этот вопрос отцу.

Мой язык произнес быстрее, чем я осознал, что делаю:

— Отец, а почему ты не нападаешь на Израиль вместо Америки?

Отец посмотрел на меня и ничего не ответил. И тогда я повторил слова, которые слышал от его солдат:

— Израиль — маленькая страна рядом с нами. А Америка огромна и находится так далеко от наших границ.

Отец еще немного помолчал, а потом объяснил мне.

— Омар, — сказал он, — представь двухколесный велосипед. Одно колесо сделано из стали, а другое из дерева. Теперь, сын, скажи: чтобы сломать этот велосипед, ты попытаешься разрушить стальное колесо или деревянное?

— Конечно, деревянное, — не задумываясь, ответил я.

— Ты прав, сын. Теперь запомни: Америка и Израиль это один велосипед с двумя колесами. Деревянное колесо — Соединенные Штаты. А стальное колесо — Израиль. Омар, из этих двух держав Израиль сильнее. Скажи мне, разве опытный генерал будет атаковать в бою более сильные отряды противника? Нет, он сосредоточится на более слабых. Американцы слабее. И лучше всего сначала нанести удар по слабым точкам. Как только мы разрушим менее прочное деревянное колесо, стальное окажется бесполезным. Разве можно ездить на велосипеде с одним колесом?

Он похлопал меня рукой по колену.

— Сначала мы уничтожим Америку. Я не имею в виду, вооруженным путем. Мы разрушим ее, подорвав экономику страны, ослабив ее рынок. Когда это произойдет, Америка перестанет снабжать Израиль оружием, потому что у нее не будет на это денег. И тогда стальное колесо покроется ржавчиной и станет разрушаться. Так мы поступили с русскими. Мы выпустили много крови из организма этой огромной страны. Русские растратили свои богатства на войну в Афганистане. И когда они уже не могли финансировать эту войну, то сбежали. А вскоре после этого рухнула вся их система. Священные воины джихада, защищавшие Афганистан, сумели поставить эту громадную страну на колени. Мы сможем сделать то же самое с Америкой и Израилем. Но следует проявлять терпение. Полное поражение и крах этих стран, вероятно, произойдут не скоро. Возможно, я этого не увижу. Возможно, и ты этого не увидишь. Но это произойдет. Когда-нибудь мусульмане будут править миром. — Он помолчал. — Таков план Господа, Омар. Мусульмане будут править.

Я хранил безмолвие, совершенно не разделяя энтузиазма отца, величайшей страсти в его жизни. И хотел одного: чтобы он был как все отцы и интересовался только своей работой и семьей. Я не осмелился открыть ему свои мысли, объяснить, что никогда не пойму, почему его великая миссия по изменению мира важнее обязанностей мужа и отца.

Поскольку я сидел как истукан, не выражая восторга по поводу его грандиозных идей, отец поглядел на меня с разочарованием. Он привык видеть пыл и увлеченность своих соратников. Эти люди ловили каждое его слово. Они ели, пили, спали и дышали только с одной целью — уничтожать других.

Но в моем сердце не горела подобная страсть. Мы с отцом проделали остаток пути по каменистой дороге в полном молчании.

Отец возвращался в Джелалабад с кучей планов. Теперь, получив благословение от муллы Омара, он собирался послать за своими ветеранами. Многие из них жили с ним в Судане, и организовать их переезд было проще простого. Было решено, что они прилетят тем же самолетом, что и моя мать с братьями и сестрами.

Хотя правительства мусульманских стран не радовал тот факт, что отец живет в их регионе, потому что его страстная борьба против неисламских государств привлекала нежелательное внимание со стороны сильных западных держав, простые люди во всем мусульманском мире почитали отца как великого героя войны. И если мусульманские правительства не доверяли ему и даже ненавидели его, то их народ любил моего отца. Как только распространилась весть, что Усама бен Ладен создает новые тренировочные лагеря для воинов ислама, многие с охотой вступили в число новобранцев, горя желанием присоединиться к джихаду. Новые солдаты пополнили ряды старых, и я был свидетелем того, как в один миг сформировалась целая армия рвущихся в бой моджахедов.

Вскоре у отца оказалось еще больше преданных сторонников, чем когда-либо — все они мечтали умереть за его идеи. Когда они приезжали в Афганистан, я встречался со многими из них, потому что отец приказал мне повсюду его сопровождать. И я обнаружил, что в большинстве своем те опытные солдаты, что сражались с отцом против русских, — очень хорошие люди. Они отказались от своих личных интересов и целей, чтобы отстоять свободу мусульманской страны, зажатой в тиски огромной державой. Они никогда не ставили целью убивать мирных граждан. Но я заметил, что, хоть им и нравилось общество старых боевых соратников, в них не осталось былого огня и стремления сражаться.

Юные солдаты заметно отличались от старшего поколения ярым стремлением убивать и готовностью к смерти. Они гордо расхаживали по лагерю — воины до мозга костей. Но, если присмотреться поближе, возникали сомнения в их высоких моральных устоях. Похоже, многие из них бежали от каких-то проблем у себя на родине. Кто-то скрывался здесь, чтобы избежать наказания за совершенные преступления. Один из юных солдат хвастался, что перерезал горло собственному брату, узнав, что тот позволил себе секс до брака. Другие бежали от бедности — они прозябали в такой нищете, что всего несколько раз в жизни пробовали мясо. Большинство из них были слишком бедны, чтобы жениться. Поскольку традиции стран Ближнего Востока поощряют ранние браки и многодетные семьи, эти мужчины чувствовали себя неудачниками, не сумевшими достичь того, что так ценится в их культуре. Многие из них были так несчастны, что считали: их жизнь на земле хуже, чем в аду — они с радостью отозвались на призыв джихада и готовы были искать смерть, чтобы потом обрести благополучие в раю.

Мне было жаль этих молодых ребят. Знаю, они верили, что смерть станет для них величайшей наградой. Я же никогда не испытывал стремления умереть. Напротив, изо всех сил цеплялся за жизнь. И хотя я тоже не был счастлив, но хотел жить и наслаждаться дарованной Господом радостью земного существования.

Однажды я сидел на краю обрыва на горе Тора-Бора в особенно мрачном расположении духа, и тут пришел отец и сообщил, что моя мать и братья с сестрами завтра утром вылетят из Хартума. Я был вне себя от счастья. Даже вскочил на ноги — мне хотелось прыгать от радости, когда я думал о том, что вскоре вновь увижу милое лицо матери. Отец сказал:

— Я останусь в Тора-Бора. Их отвезут во дворец в Джелалабаде. На следующее утро после их благополучного приезда ты отправишься к ним и поживешь там несколько дней, а потом мои люди помогут вам добраться сюда.

Итак, он был твердо настроен обречь своих жен и детей жить в горах. И хотя меня расстраивали мысли о том, во что превратится здесь жизнь моей дорогой матери, я все равно был счастлив, ведь почти четыре месяца не видел близких. Мне хотелось кричать от радости так, чтобы эхо моего голоса прокатилось по всей горной гряде. Но я подавил свой порыв — отец не одобрял бурного проявления эмоций.

Два дня спустя Шир повез меня в Джелалабад, и мы все больше удалялись от горы бен Ладена. Обернувшись, я увидел, что отец стоит и смотрит мне вслед. Резко выделяясь на фоне мрачных скал, он казался мне издалека одиноким стариком. Впервые в жизни я осознал, что он это прошлое, а я — будущее. Впервые в жизни я почувствовал себя мужчиной.

ГЛАВА 17. Далекая страна Наджва бен Ладен

В Хартуме мы провели четыре месяца в томительном ожидании, брошенные на произвол судьбы. Мы не представляли, что теперь с нами будет. Возможно, моя грусть объяснялась еще и тем, что вскоре после отъезда Усамы я обнаружила, что снова беременна — в десятый раз. Мой муж не успел об этом узнать. Поскольку Усамы не было рядом, я ни разу не смогла выйти из дома за эти четыре месяца. Наш семейный шофер привозил продукты женам и детям.

За годы нашего брака с Усамой не раз случалось, что он подолгу отсутствовал, но теперь всё было по-другому. Я ощущала перемену — словно слышала внутри предостережение. Во мне росла тревога, сродни той, что испытывают животные, когда стремительная волна цунами приближается, нарушая спокойствие морской глади. Моя интуиция говорила, что наша жизнь меняется, и вовсе не к лучшему. Даже мои младшие дети, Иман и Ладин, стали грустными и апатичными.

Омар никогда прежде не уезжал из дома, и с годами я стала нуждаться в нем больше, чем в других сыновьях. Никто из трех старших братьев Омара не был таким взрослым и чутким. Остававшиеся со мной в Хартуме Абдул-Рахман и Саад, похоже, скучали по Омару сильнее, чем другие дети — наверное, потому что привыкли проводить много времени вместе с ним. Когда Омар уехал, я впервые поняла, что он оказывал благотворное влияние на своих братьев.

Я думала о муже и об Омаре каждый день с момента их отъезда. Я старалась проявлять терпение, но когда прошло почти четыре месяца, стала отчаиваться и бояться, что не увижу их снова. Однако наступил счастливый день, когда преданные слуги мужа сообщили нам: на следующее утро мы все покинем Хартум и отправимся к Усаме и Омару. Мне не сказали, куда мы едем, да я и не спрашивала. Но меня сильно удивило, когда я узнала, что муж велел оставить в Хартуме все наши личные вещи. Нам сказали, что мы можем взять с собой только по две смены одежды и белья для каждого. Не надо брать с собой никаких хозяйственных принадлежностей — даже нитки с иголкой! Я могла предположить только одно: наши вещи привезут позже. Муж всегда тщательно организовывал наши переезды.

У меня были другие, куда более серьезные заботы. Как переезд повлияет на детей? Мои мысли переключились на Омара. Он так любил наших лошадей! А мы уже во второй раз оставляли их на произвол судьбы. После отъезда Усамы его люди время от времени привозили Абдул-Рахмана, Саада, Османа и Мухаммеда в конюшни, поэтому лошади оставались в прекрасной форме. Но что произойдет с этими красавцами, когда мои сыновья перестанут о них заботиться? Я не знала. Понимая, что эта новость огорчит Омара, я загрустила сама. Были у меня и другие вопросы, но я не высказывала их вслух и старалась быстрее прогнать из сердца.

Наш отъезд на следующее утро оказался куда более легким, чем в прошлый раз, когда мы покидали Саудовскую Аравию — ведь при нас совсем не было багажа, словно вся семья собралась на прогулку и скоро вернется домой.

Работники мужа прибыли в Аль-Рияд Вилладж на целой веренице машин и грузовиков. Нас рассадили по машинам и повезли в аэропорт. Я оглянулась всего раз, чтобы посмотреть, как Аль-Рияд Вилладж исчезает из виду. Еще одна глава моей жизни закончилась.

Большой самолет был зафрахтован специально для нашей семьи. Но жены и дети Усамы бен Ладена оказалась там не одни — вместе с нами летели люди Усамы со своими семьями.

Женам и детям бен Ладена были отведены места в носовой части самолета. Ни с кем не разговаривая, я тихо села и усадила детей. Другие жены и их дети сели рядом, достаточно близко, чтобы можно было общаться, но никто из нас не был расположен к пустой болтовне.

Поскольку Абдулла жил в Саудовской Аравии, а Омар — с отцом, я покидала Хартум с семью детьми. Харийя летела с восьмилетним Хамзой, а Сихам — с четырьмя детьми. Всего нас было четырнадцать — на четверо меньше, чем в день отъезда из Саудовской Аравии. Вы, возможно, не поверите, но душа моя оставалась совершенно спокойной. Нет смысла волноваться, если не в твоей власти что-либо изменить. Я молилась, чтобы на всей земле воцарился мир, и о том, чтобы наша маленькая семья добралась благополучно и обосновалась на новом месте. Мое сердце жило надеждой, что мы поселимся в каком-нибудь прекрасном краю.

Это был необычный, окутанный тайной полет — никто на борту не знал, где он завершится. Даже людям Усамы не сообщили, возвращаемся ли мы в Саудовскую Аравию или летим куда-то еще — в Пакистан или, может быть, в Йемен.

Вспоминая дни, проведенные в Пакистане, я подумала, что наша жизнь там будет вполне счастливой. Что же до Йемена, то о нем я знала мало — только то, что обе наши семьи, моя и мужа, были оттуда родом. Это весьма консервативная мусульманская страна, и я была уверена, что ее обычаи вполне впишутся в наш традиционный жизненный уклад.

Мне казалось, что полет длится бесконечно. Я уже начала думать, что мы собираемся обогнуть весь земной шар. Но в конце концов самолет стал снижаться. И тогда я в первый раз заметила высокие горные вершины далеко под нами. Прошло еще несколько минут, и мы совсем снизили высоту. Я снова посмотрела в окошко и заметила, что мы собираемся приземлиться на какой-то равнине — плоском участке земли, окруженном со всех сторон горами. Вдали виднелись деревья. Мысли мои путались. Помню, я спрашивала себя: «Как же называется эта далекая страна?»

Внезапно взору открылся небольшой аэропорт, и я заметила вдалеке силуэты местных жителей. Мне показалось, что мужчины, там и тут сновавшие по территории аэропорта, одеты как афганцы. Я знала, как выглядит их национальная одежда — видела, когда мы проводили лето в Пакистане. Но были ли это афганцы, живущие в Пакистане, или мы и вправду прилетели в Афганистан, оставалось пока неясным.

Мое сердце замерло на мгновение, но потом я успокоилась, напомнив себе, что должна радоваться: скоро вся наша семья опять окажется вместе — и не важно, в какой мы стране.

После приземления начался небольшой хаос. Нас всех быстро рассадили по микроавтобусам и маленьким грузовикам «тойота», припаркованным рядом с площадкой для приземления. Я мало что запомнила в тот день — была слишком утомлена. Помню, нас отвезли в большой белый дом, который называли старым дворцом: там для нашей семьи были приготовлены очень славные комнаты. Жили там и другие женщины — жены мужчин, работавших вместе с Усамой.

Я чувствовала беспокойство, оттого что не увидела еще мужа и сына — ожидала, что они встретят нас в аэропорту. Кто-то сказал мне, что мы прилетели в Афганистан. Но я хотела услышать это от мужа. Я прилегла отдохнуть, но не могла заснуть. В голове непрерывной вереницей крутились тревожные мысли.

На следующее утро меня ждал чудесный сюрприз: мой сынок, мой красавец Омар, пришел меня навестить — он терпеливо ждал меня за стенами дворца.

Одетый как афганский пуштун, мой сын был сам на себя не похож. Несмотря на свободный покрой его одежды, я сразу заметила, что он сильно похудел. Дышал он очень тяжело — я тут же вспомнила про его астму. Но решила, что спрошу о проблемах со здоровьем позже, а пока предпочла промолчать. Младшие ребятишки нарушили тишину, они стали смеяться и дразнить брата из-за его забавной одежды.

Когда он улыбнулся своей нежной, робкой улыбкой, я поняла, что передо мной прежний Омар. Но, хотя он не сильно вытянулся, в его лице появились какие-то новые, взрослые черты. Я почувствовала, что месяцы, проведенные с отцом, открыли ему дверь в мир мужчин.

Мой самый добрый сын нежно подхватил мою руку и прижал к губам, потом сказал:

— Здравствуй, мама. Как поживаешь?

— Все хорошо, Омар, — ответила я. — Но лучше всего то, что я опять вижу твое лицо.

Сын несколько раз поцеловал меня сквозь чадру. Я не могла дольше выносить неопределенность и спросила наконец:

— Омар, где мы?

— Мы в Афганистане, мама, это город Джелалабад, недалеко от пакистанской границы.

Значит, это правда. Усама привез нас в Афганистан. Не оставалось ничего другого, как смиренно возблагодарить Господа за то, что мы добрались невредимыми, и за то, что мы опять вместе. Я задала сыну еще два вопроса:

— А как же наши вещи? Их привезут позже?

Омар отвел глаза и, не глядя мне в лицо, произнес:

— Я не знаю.

Я почувствовала укол беспокойства, но больше не стала задавать вопросов. Вскоре я увижу мужа. Надеюсь, он всё мне разъяснит.

Мне совсем не хотелось оставаться во дворце, где жили незнакомые мне женщины и дети. И я спросила Омара:

— Где наш новый дом?

Я полагала, что Усама ждет нас в каком-то красивом месте, где мы теперь будем жить.

Мне показалось, что сын колеблется, прежде чем ответить.

— Вы все поедете со мной в Тора-Бора. Отец ждет нас там.

Я вспомнила это название — Тора-Бора. Муж упоминал его несколько раз, когда рассказывал сыновьям о сражениях на войне — он говорил, что они использовали это место как убежище. Я не понимала, зачем нам туда ехать, но за столько лет совместной жизни с Усамой научилась не задавать вопросов. Муж все объяснит, когда посчитает нужным.

Я доверяла мужу с первых дней нашего брака — он всегда заботился о своей семье. И у меня не было причин полагать, что в этот раз будет как-то по-другому, хоть я и не представляла себе, каково это — жить в горах, так высоко, что можно достать рукой до облаков. Всю свою жизнь я прожила рядом с морем или на равнине.

Остаток дня я молчала и не проронила ни слова. Я беспокоилась за своих младших детей.

На следующее утро Омар приехал за нами с длинным эскортом из маленьких грузовичков. Он сел со мной в одну машину, но по дороге говорил мало. Наш разговор касался только самых обыденных вопросов. Я рассказала ему про братьев и сестер, про то, как мы жили в Хартуме после его отъезда. Но чувствовала: сына что-то тревожит. Мне была непонятна причина его беспокойства, пока моим глазам не открылось то, что он уже давно видел и знал. Меня обрадовало, что Омар так и не спросил про своих обожаемых лошадей. Мне ведь было известно только одно: их бросили в Судане, так же как раньше бросили других в Саудовской Аравии.

Природа Афганистана была еще удивительнее, чем мне ее описывали. Я увидела сказочно красивую землю. Подумала, что с удовольствием изобразила бы на холсте эти потрясающие пейзажи. Но тут же вспомнила: все принадлежности для рисования остались в Хартуме.

Я так устала, что глаза стали закрываться сами собой. Первые месяцы беременности отняли у меня массу сил и энергии, но дорога была ухабистой и уснуть в машине не удавалось. А вот Иман и Ладин вскоре так измучились, что временами начинали дремать.

Вскоре мы стали въезжать на высокую, крутую гору. Грузовик проскальзывал, его то и дело заносило, а ведь мы находились на узкой горной тропке. Боже, мы все погибнем! Я порадовалась тому, что лицо мое закрыто чадрой и никто не увидит отражавшегося на нем страха. Однако Омар заметил мои сцепленные от волнения пальцы.

— Это только в первый раз страшно, мама. У нас самые опытные водители. И никто еще до сих пор не падал вниз.

Сын пытался меня приободрить.

Горы стояли так тесно одна к другой, что казались единым целым. Омар проявил такую чуткость, словно читал мои мысли.

— Ты скоро привыкнешь, — сказал он, прежде чем сообщить мне удивительную новость: оказывается, эту огромную гору подарил моему мужу один человек, которого недавно убили в результате межплеменной вражды. Его звали мулла Нуралла. Я восприняла эту информацию без особого восторга. Мне совсем не хотелось, чтобы мой муж был так тесно связан с этой неприветливой громадиной, находившейся в далеком чужом краю.

В этот момент мы проехали мимо поста охраны. Я увидела людей мужа с большими автоматами. Конечно, они ожидали нашего приезда и пропустили нас беспрепятственно. Когда грузовики остановились, Омар сказал мне слова, потрясшие меня до глубины души:

— Мама, нам придется пройти оставшуюся часть пути пешком.

К счастью, идти пришлось недолго. Но у меня было несколько причин для волнений. Во-первых, я опасалась упасть и навредить своему будущему ребенку. Во-вторых, боялась, что кто-то из малышей оступится и свалится с обрыва. Я оглядывалась назад, на Харийю и Сихам. Они шли за мной следом, и хотя их лица были скрыты под чадрой, я знала, что они тоже переполнены тревогой. Куда, ради всего святого, привез нас муж?

Когда я подняла глаза к небу, то увидела на краю горной гряды высокую фигуру Усамы. Его люди сообщили о нашем приезде, и он внимательно наблюдал, как длинная вереница женщин и детей медленно взбирается в гору. Он стоял на каком-то ровном уступе, и я подумала, уж не приказал ли он своим людям вырубить его в скале. Меня удивило, что у Усамы был необычный спутник. Рядом с мужем стоял высокий пес. Омар сказал мне:

— Это Бобби, моя сторожевая собака. Мулла Нуралла подарил мне его за несколько недель до своей гибели.

Я стала с интересом размышлять об этом человеке, мулле Нуралле. Похоже, он любил делать подарки: сначала гора, потом собака. Арабы уважают людей за щедрость. И этот великодушный человек, позаботившийся о моем муже и сыне, был убит. Я жалела об этом, хоть и была уверена, что он сейчас в раю. Правда, его щедрость обернулась угрозой для меня и моих детей, в отчаянии карабкавшихся сейчас на крутую гору, так милостиво подаренную им моему мужу.

Мы подошли ближе к Усаме. За его спиной я смогла разглядеть несколько обветшавших домиков, сложенных из темно-серого камня, очень похожего по цвету на саму гору. Признаюсь, эти лачуги не вызвали у меня восторга. И хотя на сердце стало тяжело при виде этих ветхих хибар, все же я испытала и проблеск радости оттого, что снова вижу сухощавую фигуру мужа.

Усама поприветствовал каждого члена своей семьи, а затем повел меня внутрь самого большого домика. Омар отправился знакомить братьев со своим длинноногим псом Бобби. Все остальные молча стояли и ждали.

Хижины были построены их камней разного размера, высеченных из скалы и слегка обработанных, чтобы придать им форму блоков. Когда Усама сказал, что это мой новый дом, я просто не поверила ему.

Муж никогда ни за что не извинялся передо мной — просто ставил перед фактом. Так было и в тот день. Он сказал мне, что у меня и моих восьмерых детей будет две комнаты и ванная. В домике имелась гостиная, которая по совместительству служила кухней, и крошечная спальня, в которой стояла деревянная кровать, сделанная специально для меня. А еще там была недавно пристроенная малюсенькая ванная. Никогда в жизни мне не доводилось еще оказаться в столь убогом месте, и я была в таком шоке, что не сказала ни слова и делала вид, словно с интересом рассматриваю все вокруг.

Я буду жить с детьми в тесных комнатках на вершине горы, рядом с опасным обрывом! Зная, что муж не потерпит жалоб, я постаралась отметить положительные особенности, которых не было, насколько я знала, в обычных горных хижинах: стены выбелены, в середине комнат на полу виднелся недавно положенный тонкий слой бетона. Правда, по краям возле стен пол оставался земляной, но удручающее впечатление немного скрашивали дешевые синтетические ковры, лежавшие в комнатах. Я ничего не сказала по поводу отсутствия электричества, хотя раньше Усама все-таки позволял мне им пользоваться, пусть и запрещая все остальные атрибуты современной жизни. Я подумала, что у нас, вероятно, будут газовые светильники — и оказалась права. Усама показал мне несколько газовых баллонов, стоявших в доме, — чтобы наполнять светильники, когда газ в них закончится.

Я нигде не увидела кранов, свидетельствующих о наличии водопровода, но не стала поднимать эту тему. Заметила новую переносную газовую плитку всего на одну конфорку — такие люди используют в походах. Теперь я знала, на чем мне предстоит готовить еду. Мои дети будут спать на тонких хлопковых матрасах на холодном полу, потому что в комнатах была только одна деревянная кровать. Правда, я видела еще несколько подушек, сложенных в углу большой комнаты.

Думая о том, как же мы будем отапливать эти хижины, я огляделась и заметила стальной ящик в углу. К этому ящику вела труба, другой конец которой уходил в стену. Рядом была сложена стопка грубо наколотых дров.

Усама проследил за моим взглядом и объяснил:

— В горах растет много деревьев. Сыновья заготовят для тебя большой запас дров. И тебе будет тепло.

Горный воздух показался мне холодным, хотя мы прибыли в Тора-Бора в самом начале сентября. Хотя я и прожила всю свою взрослую жизнь в затворничестве, я знала, что горы Афганистана печально знамениты свирепыми зимними бурями.

И содрогнулась, представив, что нас ждет впереди.

Я подождала до вечера, прежде чем сказать Осаме, что у нас будет еще один ребенок. Не помню, что он ответил, но к тому моменту у него было уже семнадцать детей, поэтому он привык получать эту радостную новость.

Итак, мы с детьми поселились в Тора-Бора, на высокой горе, принадлежавшей моему мужу. И хотя я радовалась, что вся семья опять вместе, это были во многих отношениях непростые времена.

Очень скоро нам стал надоедать наш скудный рацион. Мы ели яйца, опять яйца и снова яйца или картошку, опять картошку и снова картошку, а иногда рис, опять рис и снова рис.

На завтрак были яичница, соленый белый сыр, хлеб, вода и зеленый чай. Днем мы иногда ели рис с овощами или картошку, изредка окру с помидорами — если очень везло. И почти не ели мяса. Я не так сильно беспокоилась бы по этому поводу, не будь я беременна — теперь же волновалась за ребенка в моей утробе. Растущие малыши тоже давали повод для тревог — я понимала, что детям нужны протеины. На ужин мы ели практически то же, что на завтрак: яйца и хлеб. В редких случаях получали по банке тунца. Для моих младших детей это было изысканным лакомством, они ведь никогда не ели конфет и других сладостей, которые так любят все малыши.

Подрастающие дети были всегда голодны, но я пыталась как-то разрядить обстановку и поддразнивала их, говоря, что они скоро будут кудахтать, как курицы — ведь яйца были единственной пищей, которая имелась в избытке.

Отсутствие водопровода доставляло жуткое неудобство. Думаю, я никогда не смогу это забыть. В первые дни нам приходилось таскать воду из горной речки, но для такой большой семьи невозможно было натаскать достаточно воды. Через несколько недель Усама распорядился, чтобы воду привозил нам небольшой грузовик. Поскольку женщин не должны видеть посторонние мужчины, в стене дома проделали маленькое отверстие, и те, кто привозил нам воду, просовывали в отверстие трубку, через которую вода вытекала тонкой струйкой. Мы с дочерями весьма забавно прыгали вокруг: требовалось немало проворства, чтобы наполнить пластиковые емкости одну за другой и при этом не вымокнуть.

Ни разу я не пожаловалась мужу на нашу жизнь: даже когда приходилось стирать грязную одежду в холодной воде в большом металлическом ведре, готовить рис на убогой газовой плитке или охлаждать скоропортящиеся продукты в горном потоке, чтобы дольше хранились. Я прилежно подметала пол странной метлой — на конце была необычная щетка, поверх которой натянули кусок синтетической ткани. Раньше я не видела ничего подобного, но пользоваться ею было удобно.

Я не жаловалась, когда крик замирал у меня в горле при виде одного из моих малышей, безрассудно бегущего по самому краю пропасти.

Не жаловалась, когда мне вспоминались оставшиеся в Хартуме пожитки. И не говорила о том, как мне не хватало моих маленьких сокровищ: моих книг, золотых монет, подаренных по случаю рождения детей, сделанных тайком фотографий моих малюток — их мне не хватало больше всего. С первых дней моего замужества правила Усамы относительно фотографий много раз менялись. Он то запрещал делать снимки, то разрешал, то запрещал вновь. Фотография стала одной из моих маленьких запретных слабостей, и мне всегда удавалось сохранить самые удачные снимки моих прелестных малюток. Те фотографии были самым ценным моим сокровищем. Теперь же я знала, что они потеряны навсегда.

Я скучала по душистым шампуням и мылу — приходилось пользоваться самыми грубыми и простыми средствами. Я часто вспоминала красивые платья, которые с такой радостью носила в своих уединенных покоях. Скучала даже по своей черной абайе и головному платку, ведь с того момента, как наши ноги коснулись горы Тора-Бора, Усама велел нам одеваться на местный манер. Его женам пришлось отказаться от привычных абай, чтобы не выделяться среди местных женщин. Усама послал шофера на ближайший деревенский базар, чтобы купить нам афганские паранджи — похожие на палатку одеяния с сеткой на лице. Мне совсем не нравились эти громоздкие бледных цветов одеяния, но Усама сказал, что теперь нужно носить их, и я повиновалась.

Для меня и других жен каждый день стал похож на предыдущий. Мы молились пять раз в день. После рутинной работы по дому иногда встречались и читали Коран или любовались горами, наблюдая за лесными зверушками — нам было интересно, как они живут. Мои малолетние дочки, Фатима и Иман, проводили со мной много времени, и я развлекала их, рассказывая забавные истории о своем детстве в Сирии. Но больше всего дочки любили, когда братья приходили к ним и описывали жизнь за стенами наших маленьких каменных лачуг. Мои дочки бо́льшую часть времени оставались в затворничестве вместе со мной, и только если в горах не было посторонних, им разрешали поиграть с братьями.

Хоть я и скучала по прежней жизни, приходилось приспосабливаться. Я жила ради своей семьи и делала то, что должна. Это не значит, что я в чем-либо винила мужа. Вовсе нет. Он оказался в трудном положении: многие страны запретили ему въезжать на их территорию. И он жил там, где ему позволили. Что же делать, если это место — Афганистан.

Стараясь найти светлые стороны в сложившейся ситуации, я говорила себе, что мои дети, по крайней мере, дышат свежим горным воздухом. А мальчики впервые в жизни стали свободными как птицы и могли носиться по этим горам, как дикие лани. Когда вокруг так много детей, жизнь не может быть скучна. Чтобы как-то развлечься, старшие сыновья завели себе целую стаю собак и подумывали устроить кроличью ферму.

Хотя мусульмане не жалуют собак, муж позволил им находиться с нами на горе. Он полагал, что их привычка лаять может оказаться полезной, если к нам попытаются проникнуть незваные гости. Когда мы жили в Хартуме, муж даже специально выписал по каталогу двух больших сторожевых псов — их привезли из Европы. Это были немецкие овчарки — муж назвал их Сафир и Заэр. Для меня оказалось величайшим сюрпризом, когда я узнала от одного из сыновей, что он видел, как отец гладит этих собак. Я и представить не могла, что мой кузен и муж Усама бен Ладен позволит своим пальцам коснуться этих животных. Муж неукоснительно следует словам пророка Мухаммеда, а тот всегда предостерегал мусульман в отношении собак и говорил, что они грязные и трогать их нельзя. К несчастью, судьба этих псов сложилась трагически: одного из них украли, а другой умер от загадочной болезни.

Я надеялась, что афганским собакам повезет больше. Самая славная собака была у Омара — Бобби, высокий, рыжий с белым пес; у него были такие длинные и тощие ноги, что мы не могли говорить о них без смеха. А еще — густая, длинная шелковистая шерсть. Многие женщины мечтали бы иметь столь же роскошные волосы. Абдул-Рахман завел себе черного пса средних размеров, с очень милой мордашкой. У Саада тоже была собака, но сегодня я не могу припомнить, как она выглядела. Осман стал хозяином сразу двух маленьких коричневых собачек — очень забавных. Уверена, что у каждой из их собак была кличка, но сегодня в памяти всплывает только кличка собаки Омара — Бобби.

Эти собаки время от времени причиняли немало беспокойства. Как-то раз муж находился в специальной комнате для совещаний, которую устроил в отдельной хижине — в нашем обществе не принято, когда посторонние мужчины приходят в дом, где живут женщины. Офис мужа находился чуть ниже по склону горы — мы могли видеть из нашего домика его крышу. На одном уровне с крышей находилась ровная площадка, где играли дети. В тот день к мужу пришли три важных посетителя. Он встречался с ними в первый раз и, разумеется, хотел произвести на них благоприятное впечатление.

Так уж случилось, что в тот день старшие сыновья — Абдул-Рахман, Саад и Омар — трудились над тем, чтобы обучить собак сторожить дом. Какое-то действие Абдул-Рахмана напугало собак. Саад, решив сыграть забавную шутку с братом, отпустил поводки, и все пять псов бросились на Абдул-Рахмана и стали кусать за ноги. Бедный Абдул-Рахман запаниковал, когда собаки накинулись на него, и побежал прочь. Он мчался галопом, как скаковая лошадь. А в той местности нельзя бегать так быстро и не глядеть под ноги. К тому же Абдул-Рахман все время оглядывался, чтобы убедиться, что собаки отстали. И как назло, он пробегал над крышей офиса Усамы и, в конце концов, прыгнул прямо на эту крышу, сделанную из веток и соломы.

И когда мой муж и его гости обсуждали серьезные мировые проблемы, на их головы вдруг посыпались ветки деревьев и сухая трава, а потом словно с неба свалился ребенок, отчаянно махавший руками и болтавший ногами. Мой перепуганный сын провалился сквозь крышу и шлепнулся на жесткий пол. Потрясенный этим неожиданным полетом, Абдул-Рахман лежал, скорчившись, прямо у ног изумленных гостей мужа.

Омар к тому времени уже примчался вниз с горы и потом рассказывал, что зрелище могло бы показаться забавным, не будь он напуган до смерти. Муж и его посетители даже не пошевелились. Они сидели как каменные изваяния, пока Абдул-Рахман барахтался перед ними на полу. Омар сказал, что внимательно следил за выражением лица отца, готовый в любой момент бежать со всех ног, спасая свою шкуру, но Усама делал вид, будто ничего не случилось, словно это самое обычное дело, когда ребенок падает на крышу дома.

Помолчав какое-то время, Усама медленно стряхнул с себя пыль и мусор, поднялся на ноги и подошел к ошеломленному сыну. Он счистил с его одежды листья и щепки и убедился, что у того целы все кости. Кто-то из гостей заметил, что это большая удача: крыша смягчила падение Абдул-Рахмана.

Усама мягко выпроводил Абдул-Рахмана из комнаты, тихо сказав ему:

— Иди домой к матери, сын.

Потом с серьезным видом посмотрел вверх: там на краю уступа сидели, уставившись во все глаза, Саад и Осман. Омар рассказывал потом, что муж необычайно спокойным голосом произнес:

— Саад, Осман, уберите отсюда собак или я убью их по окончании совещания.

Мальчики подозвали собак и помчались прочь. Омар видел, как отец спокойно вернулся в свой офис, и четверо мужчин продолжили обсуждать дела, словно не произошло ничего особенного.

Омар беспокоил меня сильнее других сыновей. Я заметила, что после переезда в Афганистан он стал очень печальным. Я суетилась вокруг него, не говоря ни слова, но потихоньку наблюдая, как он часами сидит в доме. Иногда он поворачивался ко всем спиной и долго-долго молчал, прильнув ухом к радио. Порой мне даже казалось, что он заснул. Но когда я тихо подкрадывалась, чтобы заглянуть ему в лицо, его глаза вдруг открывались широко-широко, как у мертвеца, только это был дышащий мертвец. Мой чувствительный сын был несчастен, а я не могла ему помочь. Единственный совет, который я способна дать сыну, чтобы приободрить его, — это напоминание, что все в руках Божьих, а значит, все будет хорошо.

До того как жены и другие дети приехали в Афганистан, Омар много времени провел наедине с отцом. Я уверена, что их близость пошла на пользу сыну. Из всех моих детей Омар больше других нуждался в отцовской любви. Но теперь, когда вся семья прибыла в Афганистан, Усама снова отдалился от сына — он нечасто навещал своих жен и детей.

Как-то раз я здорово удивилась. Абдул-Рахман, Саад, Омар, Осман и Мухаммед пришли ко мне все вместе. Омар выступил от имени всех, сказав:

— Дорогая мама, мы совсем не видим отца. Ты не могла бы поговорить с ним и объяснить, что мы нуждаемся в его внимании?

Я была так поражена, что не вымолвила ни слова. Мне требовалось все обдумать, ведь с первых дней своего брака я не осмеливалась задавать вопросы мужу. У Усамы было свое мнение обо всем в мире, и он не одобрял, когда жены пытались вмешиваться в его дела. Но сейчас мои взрослеющие сыновья попросили меня о простой услуге.

— Хорошо, — пообещала я, молясь о том, чтобы найти в себе силы выполнить просьбу.

В следующий раз, когда Усама посетил мою убогую хижину, чтобы поужинать с нами и провести ночь, я собрала все свое мужество и сказала ему:

— Усама, ты сейчас очень нужен сыновьям, ведь они становятся мужчинами. Прошу тебя, уделяй им немного времени.

Усама выглядел потрясенным, ведь я никогда еще не вела себя так дерзко. Но он не упрекнул меня, только сказал:

— Я с ними поговорю.

Хижина была совсем маленькой, и мне некуда было уйти, чтобы дать возможность мужу и сыновьям остаться наедине. Поэтому, когда Усама позвал их на разговор, я была невольной свидетельницей.

Мальчики сели в кружок, в уважительной позе, как и подобает хорошим сыновьям: подобрав под себя одну ногу и согнув вторую так, что колено касалось груди. Так они и сидели, опустив взгляд. Как обычно, братья выбрали Омара выступать от их имени. Я затрепетала, услышав, что Омар говорит очень прямо и без всякого страха:

— Отец, мы чувствуем, что нами пренебрегают. Ты наш отец, но проводишь все время со своими людьми.

Усама сидел расслабленно, потягивая чай и наблюдая за сыновьями. Наконец он заговорил:

— Дети мои, не думайте, что я не хочу проводить с вами больше времени. Мне было бы приятно проводить с вами по много часов каждый день, но вы знаете, какова ситуация, знаете, какой трудной стала наша жизнь. Вы же видите, сколько я работаю. Научитесь быть благодарными за те короткие мгновения, когда нам удается видеться друг с другом.

Мальчики ничего не сказали. Я знала, что они ждали от Усамы другого ответа. Чувствуя, что необходимо сказать что-то еще, Усама поведал им то, что знали очень немногие, ведь Усама не из тех людей, кто охотно открывает другим свою душу и делится сердечными ранами. Он вытянул ладонь и выставил пальцы, словно что-то подсчитывал, а потом произнес:

— За всю свою жизнь я видел вашего дедушку всего пять раз. Пять раз! Это были короткие встречи, и за исключением одного раза на них присутствовали все мои многочисленные братья. И больше никогда мои глаза не видели отца. А потом он умер. — Усама щелкнул языком. — Воистину, мы должны быть благодарны за то, что можем видеться так часто.

Мальчики, последовав примеру отца, тоже стали тихо прищелкивать языками. Заметно было, что они сочувствуют отцу — тому, что он почти не знал собственного отца.

Усама дал мальчикам серьезный повод для раздумий.

— Вы должны понять. Меня занимают важные для всего мира дела. Я не могу стать идеальным отцом, который проводит с детьми дни и ночи напролет. Но отныне я постараюсь уделять вам больше времени, сыновья.

Мальчики закивали, осознавая, что больше никто из них ничего не в силах сделать.

Я так надеялась, что Усама сдержит свое обещание. Наши сыновья казались брошенными детьми. В ту ночь я много думала о муже, о детях и чувствовала острую необходимость выбраться наружу из моей каменной лачуги, подышать свежим горным воздухом. После того, как дети поужинали хлебом и вареными яйцами, они улеглись на свои матрасы и ворочались, пока один за другим не отправились в мир сновидений. Убедившись, что я одна в доме бодрствую, я потихоньку выглянула на улицу. Уверенная в том, что меня никто не заметит, все же надела непривычную для меня паранджу и тихо зашагала к краю уступа. Подобрав под себя пышные складки своего одеяния, я села на холодную каменистую землю. И молча сидела, закутанная с головы до пят, наедине со своими мыслями.

Вокруг не было слышно почти ни звука, потому что горные обитатели давно уснули, а я смотрела вдаль на много-много миль. Нарождавшаяся луна ярко сияла над миром, и легкие отблески лунного света, словно безмолвное эхо, отражались от бесчисленных горных вершин. Так я и сидела, глядя сквозь сетчатую лицевую завесу паранджи на усыпанное звездами небо Афганистана. Я перестала быть частью шумной и суетливой земной жизни. Конечно, я знала, что где-то там, за горами Тора-Бора, продолжает существовать совсем другой, деятельный и хлопотливый, мир. И эта мысль заставила меня остро ощутить свое одиночество — я была женщиной в парандже, оторванной от жизни и забытой всеми. Всего несколько людей в этом мире знали и помнили о существовании Наджвы Ганем бен Ладен. Но кто посмел бы отрицать, что я жила, ведь я произвела на свет девять детей, и десятый ребенок сейчас был во мне.

Я провела в тишине наедине с этими мыслями много долгих часов. Яркий лунный свет заливал мою хрупкую неподвижную фигурку. Я чувствовала себя одним из камней на этой горе, о существовании которого знает один Аллах.

ГЛАВА 18. Армия моего отца Омар бен Ладен

Отец не сдержал обещания проводить больше времени с сыновьями. После той встречи жизнь наша потекла как и прежде. Отец без конца занимался «делами всего мира», а сыновья болтались как неприкаянные на задворках его жизни, целиком отданной джихаду.

Пока мы жили в Судане, отца хоть как-то интересовала нормальная жизнь, хотя бы его бизнес, будь то фермы или фабрики. Но, потеряв право жить и работать в Судане, он впал в такую ярость, что единственной оставшейся у него мечтой стала месть. И тогда насильственный джихад стал делом его жизни, а не просто ее частью.

После того как мулла Омар одобрил пребывание отца в Афганистане, он обрел уверенность и стал набирать бойцов для участия в джихаде. Афганистан наводнили будущие солдаты, рабочие пчелы, слетевшиеся в поисках своей королевы-матки, вернее, в данном случае — своего короля. Что в этом удивительного? Я своими глазами видел, какой ошеломляющий эффект производило на тех грубых воинов простое присутствие моего отца.

В то время я стал проявлять живой интерес к джихаду и истории развития организации отца — его «Аль-Каиды», выросшей из Служебного отдела Абдуллы Аззама, сформированного в целях оказания организованного сопротивления советским войскам в Афганистане. Необходимость создания такой организации остро ощущалась в годы войны. Поскольку множество молодых бойцов отправлялись в незнакомые им края, требовалось разработать процедуру регистрации, чтобы отслеживать их передвижение и местонахождение. Существовали и другие насущные нужды. Солдатам требовалось жилье в Пакистане на период обучения военному делу. И сама учеба являлась важной частью процесса, ведь большинство понятия не имело, как правильно сражаться. Необходимо было также назначить командиров, которые поведут солдат в бой.

Создание организованных военных подразделений являлось чрезвычайно сложной задачей — Абдулла Аззам и отец начали этот процесс, имея в распоряжении весьма скудные средства. Но ими двигало неиссякаемое стремление выиграть священную войну.

В те дни отец был восторженным студентом, который многому учился у Абдуллы Аззама. Вскоре отец открыл что-то вроде приюта — Дом содействия — для оказания поддержки бойцам и постепенно создал собственную армию из арабов-волонтеров.

К тому времени, как война стала приближаться к концу, отец начал искать пути расширить свою миссию. Несмотря на то что изгнание русских захватчиков из Афганистана отнимало у него огромные силы на протяжении десяти лет, отец все больше загорался идеей изменить облик стран Ближнего Востока, избавив их от пагубных западных влияний, а также свергнув арабских королей и диктаторов и поставив им на смену религиозных лидеров. По завершении своей миссии в странах Ближнего Востока он собирался изменить облик всего мира.

На всей земле должен воцариться ислам.

Теперь мы знаем, что «Аль-Каида» сформировалась под влиянием отцовских представлений о мире. И хотя существовал ряд других исламских организаций со схожими взглядами, благодаря богатству отца и его страстной увлеченности джихадом «Аль-Каида» стала основным орудием для удовлетворения амбиций движения «Исламский джихад». Постепенно ядовитые щупальца «Аль-Каиды» стали проникать по всему миру, принося в него идею насилия ради великой цели.

После Войны в Заливе внимание отца сосредоточилось на американцах и британцах. Его ненависть к американцам вскоре привела к трагическому разрыву с королевской семьей Саудовской Аравии.

С момента высылки из страны его позиция еще больше ожесточилась.

Отец начал создавать тренировочные лагеря для бойцов по всему Афганистану. Многие располагались на месте бывших военных лагерей русских, другие создавались с нуля. Когда я подрос, мне чаще дозволялось находиться подле отца, занятого делами. И тогда до моих ушей впервые стали доходить тревожные рассказы о том, как американцы ненавидят ислам и посылают свои бесчисленные войска по всему миру, чтобы убивать ни в чем не повинных мусульман. Помню, мне показали карту, на которой отмечены все страны, позволившие американским солдатам разместить в них свои базы. У американцев были военные базы более чем в пятидесяти странах, а американский военный контингент находился на территории примерно ста пятидесяти стран.

Я наблюдал за лицами отцовских солдат, когда они тыкали в эту карту и возмущались, что американцы теперь повсюду. Отец высказывался следующим образом:

— Америка — единственная в мире держава, чья армия способна контролировать и патрулировать весь мир. Их плацдармы разместились во всех регионах. А какова цель всего этого? Уничтожить исламские страны.

Я ничего не знал о мире, кроме того, что говорили в ближайшем окружении, и эти речи вызывали у меня сильную тревогу. Я поверил: все мы, мусульмане, в большой опасности.

Лидеры джихада постоянно выступали перед юными мусульманами с лекциями о том, что американцы фактически вынудили Израиль вступить в конфликт с палестинцами. Нам говорили, что каждая пуля, выпущенная израильтянами в палестинцев, была предоставлена им в подарок американцами. Израиль был перчаткой на руке Соединенных Штатов.

Конечно, теперь я знаю, что эти взгляды присущи были не только лидерам «Аль-Каиды». Их разделяли многие в мусульманском мире. Поскольку большинство правительств арабских стран придерживались того же мнения, солдаты моего отца приезжали на его базы морально подготовленными к таким разговорам. Почти весь арабский мир ненавидел американское правительство, несмотря на то что к отдельным американцам и к самому американскому народу в целом отношение было более благосклонным.

На встречах в Кандагаре бойцы яростно возмущались по поводу видеозаписей, на которых израильские солдаты с жестокой радостью издевались над палестинскими женщинами. Израильские танки намеренно крушили палестинские дома. Израильские солдаты зверски избивали палестинских мальчиков и с ненавистью стреляли в палестинских детей, кидавших в них камни.

После таких просмотров сердца молодых бойцов разрывались от гнева и боли. Воины джихада были готовы к борьбе, какую бы форму она ни приняла. И кто бы поставил им это в вину? Их взгляды были результатом их видения реальности. Мусульмане должны напасть, пока не напали на них!

Мой ум был юным и податливым, и я уходил с таких совещаний в полной уверенности, что мусульманам грозит страшная опасность. И это лишь вопрос времени, когда нам придется защищать собственную жизнь. Я начал понимать, зачем отец приучал семью спать в грязных ямах посреди пустыни. Возможно, однажды мы окажемся в такой ситуации в реальной жизни, и лучше подготовиться к этому заранее.

Я понятия не имел, что большинство американцев даже не задумывались о существовании мусульманских стран. Американский народ всегда жил в некоторой изоляции, защищенный со всех сторон океаном, отделявшим его от проблем остальной части мира. Другое дело Израиль — эта страна находилась в непосредственной близости от мусульманского мира. Было ясно, что израильтяне думают о нас куда чаще — и мысли эти принимают куда более опасное направление.

Вскоре мы с братьями заняли значимое место в замысловатой картине мира моего отца. Сразу после приезда матери и всей семьи в Афганистан отец приказал нам с братьями обучаться обращению с оружием. И хотя мы много лет до этого ходили на охоту и получили в подарок по персональному автомату Калашникова после покушения в Хартуме, отец сказал, что пришло время для серьезных тренировок.

Сперва отец выбрал несколько самых опытных солдат, чтобы те рассказали нам подробно о конструкции «Калашникова» и объяснили, что нам запрещено находиться без него даже дома. Могу с уверенностью сказать, что не припомню ни одного случая, когда у отца не было при себе оружия. Оно всегда лежало так, чтобы он мог без труда до него дотянуться, даже когда приходил навестить мать.

Меня совсем не огорчала возможность подробнее узнать об оружии, ведь мы жили в опасном мире. К несчастью, несмотря на всё, что мы знали об оружии, мы с братьями вели себя безответственно. В силу нашего юного возраста мы зачастую обращались с оружием очень неосмотрительно. Помню, как-то раз мы с братьями стреляли друг другу под ноги и командовали:

— Пляши! Пляши! Пляши!

И поскольку мы были сыновьями своего отца, никто не делал нам замечаний, хотя у солдат, наверняка, руки чесались задать нам хорошую трепку.

Примерно тогда же отец впервые предложил нам с братьями посетить один из тренировочных лагерей «Аль-Каиды». По сути, это был приказ, так что мы без промедления отправились в путь. Я удивился, увидев, что жилищные условия у солдат были еще хуже, чем в наших спартанских хижинах. Они обитали в небольших землянках, где не имелось самого необходимого. Конечно, отец позаботился о том, чтобы в них не было никаких систем отопления в зимние холода и охлаждения воздуха летом.

Обучались в лагерях сильные и выносливые мужчины, иногда встречались пожилые, но в основном это были юноши — все небритые, и у большинства были длинные бороды. В лагере не носили специальную военную форму. Некоторые одевались как талибы, другие как пуштуны, и, к моему удивлению, некоторые солдаты разгуливали в военной форме американских или русских солдат. Мне объяснили, что русские при отступлении побросали все свои военные припасы. После их ухода были обнаружены склады с военной формой, оружием и провиантом. Отец нашел достойное применение всем эти запасам. Но вот откуда у некоторых бойцов была американская военная форма, мне так и не удалось выяснить.

Прежде чем бойцы приступали к обучению военному делу, они давали клятву верности моему отцу. Распорядок жизни в лагере был весьма строг. Бойцы вставали рано утром. После первой молитвы они получали скудный завтрак: вареные яйца, хлеб и чай. Тренировки начинались сразу после завтрака и продолжались до часу дня, включая упражнения, позволяющие солдатам быстро достичь великолепной спортивной формы. Они много бегали по равнинам в долине и устраивали скоростные забеги на вершины гор по крутым склонам. Их учили, как вести ближний бой. Показывали, как бежать рядом с автомобилем, чтобы подстрелить сидящих в нем пассажиров. Тренировали прыгать через препятствия и совершать кувырки, обучая технике отступления в случае провала.

Их учили, как брать пленных и что с ними делать, когда они полностью обезврежены. Солдатам, проявлявшим интеллектуальные способности выше средних, показывали специальные методы ведения допроса.

После утренних тренировок солдатам давался двухчасовой перерыв на отдых. Потом они возобновляли тренировки и занимались до шести часов вечера, когда наступало время ужина. Как правило, основным блюдом были рис и овощи, хотя время от времени в качестве поощрения солдаты получали по банке тунца. По завершении физических тренировок учеба не заканчивалась. Бойцы должны были посещать специальные лекции, посвященные важности джихада и в основном состоявшие из словесных нападок на Соединенные Штаты.

По окончании лекций солдатам разрешалось поговорить друг с другом или почитать Коран. В редких случаях мужчины играли в футбол. И тогда я неизменно испытывал чувство вины, вспоминая тот случай в Пешаваре, когда забрал себе мяч, предназначавшийся для отправки бойцам.

Как правило, к концу дня солдаты были так вымотаны физически, что засыпали в ту же секунду, как их тела вытягивались на тонких матрасах. И я старался утешить себя мыслью, что мало кто из них мечтал поиграть в футбол или другие спортивные игры.

Личной гигиене не уделялось особого внимания. Пока я находился в лагере, ни разу не видел, чтобы солдаты переодевались в другую одежду. Как правило, они тренировались и спали в одном и том же. Когда позволяла погода, солдаты прыгали в речку или источник и мылись куском дешевого мыла, иногда стирали им одежду, чаще всего прямо на себе. Я заметил, что все солдаты были худыми, но мускулистыми.

Самой важной частью обучения являлись тренировки с оружием. Лагерь был весь завален оружием — это поистине поражало воображение. Среди прочего там были зенитные установки, которые во время войны с русскими прислали афганским моджахедам американцы. Солдатов обучали, как делать взрывчатку и устанавливать мины. Самым удивительным для меня показалось то, что им объясняли, как управлять танками. В свое время в Судане я научился водить кое-какую строительную и прочую технику, использовавшуюся в компаниях отца. Так что мне было не в новинку управлять большой и тяжелой машиной. И ради развлечения я вызвался овладеть этим искусством, хотя потом мне ни разу не привелось участвовать в танковом сражении.

Когда я устал от суровых порядков в лагере, то самостоятельно вернулся в Тора-Бора. К счастью, отец был слишком занят и не стал меня расспрашивать о моих впечатлениях. Уверен: он решил, что раз я его сын, то унаследовал его любовь к военному делу.

Я расскажу вам еще несколько историй про бойцов отца, хотя, будь это даже вопросом жизни и смерти, не смог бы вспомнить точные даты, когда стал свидетелем этих происшествий. Наша жизнь была хаотична, и никто даже не подумал завести дневник или хотя бы сверяться с календарем. Абсолютно невозможно, возвращаясь в памяти к тем дням, в точности восстановить даты каких-либо событий.

Большинство бойцов отца были похожи. Они все выражали искреннее и страстное желание поддержать ислам с помощью борьбы против Запада. Но встречались в армии отца и весьма странные, своеобразные персонажи. В особенности хорошо мне запомнился один пакистанец, пожелавший присоединиться к джихаду. Он был очень религиозен и стал известен всему лагерю благодаря тому, что ничего больше не делал, кроме как тренировался, ел и громким голосом читал Коран. Однажды он решил устроить день объятий: обнимал всех подряд, даже самых суровых солдат. Полагаю, у многих из них эта идея не получила одобрения. Но он отказывался ложиться спать, пока не обнимет каждого солдата в лагере.

Бойцы пытались понять, что же происходит с пакистанцем. В нашей культуре весьма распространено, когда мужчины протягивают руку или целуют друг друга в знак приветствия. Но мало кто обнимает всех подряд — это выглядит странно. В бараках лагеря не топили, и в силу необходимости солдаты спали бок о бок друг с другом, иногда даже прижимались к соседу, стараясь согреться. Но это не значило, что у кого-то из них были сексуальные намерения. Просто они мерзли.

Как-то ночью, после того как пакистанец ушел спать, примчался молодой парень, живший в одной комнате с пакистанцем и плохо говорящий по-арабски. Он кричал во весь голос, что с пакистанцем беда. Мы бросились посмотреть, что случилось, и увидели, что пакистанец лежит на полу с дыркой в груди. В него выстрелили, и он скончался мгновенно.

Юноша бился в истерике и уверял, что это несчастный случай, что он просто «забавлялся с оружием». Конечно, никто так и не узнал правды о той ночи. Что бы ни произошло, результат оказался трагичен — погибли двое мужчин. Незадачливого стрелка отдали на суд «Талибана», что означало почти верную смерть.

В каждом лагере был свой весельчак, любитель всяких розыгрышей. Я хорошо помню одного, глупая шутка которого вызвала много шуму — он вымазал суперклеем своих спящих товарищей. Один из бойцов в результате получил травму. Что же до остальных, то многие из них спали рядом, пытаясь согреться. И этот шутник склеил их руки и ноги. Удивительно, как его не избили до полусмерти. Прошел не один месяц, прежде чем ему простили эту глупую выходку и даже стали считать ее смешной.

Многие заявляли о том, что были личными шоферами моего отца. Но правда в том, что у него никогда не было одного определенного шофера. Он не хотел провоцировать зависть и ревность среди своих приверженцев, поэтому завел привычку просто подходить к любому из проверенных людей и говорить:

— Отвези меня в Кандагар.

Или:

— Отвези меня в лагерь.

Никто из тех, кому доверяли водить машины, принадлежавшие отцу, не знали, в какой момент он попросит отвезти куда-нибудь его самого, хоть и надеялись, что им обязательно выпадет такая честь.

По этой причине я сильно удивился, когда в 2008 году начался судебный процесс над человеком, которого звали Салим Ахмад Салим Хамдан и которого американцы опознали как личного шофера и телохранителя моего отца. Салима арестовали на одной из дорожных застав Афганистана в ноябре 2001 года и обвинили в нескольких тяжких преступлениях. Утверждали, что в его машине были найдены две ракеты класса «земля-воздух», и американцы решили, что он доставлял оружие.

Я понятия не имею, участвовал ли Салим в перевозке оружия, но меня удивило, когда Салим признал одно из выдвинутых при аресте обвинений, заявив, что и впрямь был личным шофером моего отца. Американцы ошиблись, а Салим подтвердил то, чего не было на самом деле. Вероятно, Салим настолько почитал отца, что хотел войти в историю как один из самых близких его приверженцев. Думаю, он не верил в справедливый суд над ним, но надеялся заслужить этим хоть немного славы для своего имени. В арабском мире к Салиму и всей его семье стали бы относиться с большим уважением и всячески восхвалять, если б официально признали доверенным лицом и личным шофером Усамы бен Ладена.

Признаюсь, я был рад, когда американские присяжные сочли Салима невиновным по самому серьезному пункту обвинения: в том, что он в сговоре с «Аль-Каидой» совершал нападения на мирных граждан. Могу с уверенностью утверждать, что Салим не был членом «Аль-Каиды». То, что бывший ветеран любил общество моего отца и хотел быть поблизости, не значит, что он входил в «Аль-Каиду». Я много лет провел вместе с отцом, как и мои братья, и мы все посещали лагеря боевиков, но я так и не стал членом «Аль-Каиды».

Перед тем как солдатам отца разрешалось появиться в лагерях, они должны были придумать себе вымышленное имя. Им велели «забыть свое прошлое» и запрещали делиться с кем-либо личными сведениями, касавшимися прежней жизни. Отец считал, что такая секретность необходима: тогда попавшие в плен бойцы не выдадут врагу настоящие имена своих товарищей. Как можно выдать имя, которого никогда не слышал?

Полагаю, именно поэтому американским службам безопасности было так трудно выследить многих боевиков. Только ветераны афганской войны знали настоящие имена других ветеранов. Новобранцы никогда не раскрывали своих настоящих имен и не знали имен других солдат, а если и узнавали случайным образом, то вскоре забывали, потому что широко использовали вымышленные прозвища.

Например, мы с братьями знали Салима под именем Сахр аль-Ядави, что значило «Орел Джидды». Сахр родился в Йемене, и у него была типичная внешность йеменца: маленький, крепкий, со смуглой кожей, карими глазами и черными волосами. Сахр был плотным, но не толстым. Он носил красивые усы и чахлую бородку. Но лучше всего мне запомнилось, что Сахр был очень жизнерадостным, часто смеялся и шутил.

Сахр стал одним из моих любимцев среди бойцов, с которыми я познакомился в Афганистане. Помню, что он был совсем юным, еще подростком, когда впервые вызвался добровольно приехать в Афганистан из Йемена и сражаться с русскими. По окончании войны он остался в этой стране. Отказаться от возвращения в Йемен его заставил тот факт, что многие из его соотечественников-моджахедов были арестованы йеменским правительством по приезде на родину.

И хотя отец не назначал Сахра своим персональным шофером, водителем он был первоклассным и мог так ловко передвигаться по узким и извилистым дорогам Афганистана, как никто другой. И еще Сахр был любимым автомехаником отца, потому что он один так искусно чинил любые машины и грузовики. Работа автомеханика была единственной, которую Сахр выполнял за все время, что я прожил в Афганистане, хотя и не могу поклясться в том, что его роль не изменилась впоследствии, ведь я окончательно покинул Афганистан еще в 2001 году. Но уверен, что Сахр не был телохранителем отца, поскольку не имел необходимых качеств, чтобы занять эту должность.

Сахр был моим любимцем и среди ветеранов войны с русскими. Он обладал миролюбивым характером и часто заявлял, что выполнил свой долг бойца в афганской войне. Он не был в привычной для солдат хорошей физической форме и, как большинство ветеранов той войны, не имел никакого желания повысить свои боевые навыки в лагере.

Сахр был скорее другом отца и никогда не испытывал благоговения или страха по отношению к нему, как другие солдаты. Много раз я видел, как он сидит рядом с отцом. Они вдвоем предавались воспоминаниям о событиях прошлого.

Сахр проводил бо́льшую часть досуга, слоняясь повсюду вместе с сыновьями Усамы бен Ладена. Он жарил нам шашлыки на полянах, ездил с нами кататься верхом — к тому времени отец приобрел лошадей. Иногда Сахр играл с нами в разные игры или возился с нашими кроликами и псами.

Когда я вернулся из первой поездки в тренировочные лагеря, я чувствовал себя потерянным и сбитым с толку. Временами страшно злился на страны Запада, ведь пропаганда — поистине мощное оружие, и мало кто устоит, когда его постоянно кормят полуправдами. Получая информацию о Соединенных Штатах только из одного источника, я искренне верил, что это враждебное государство, которое поставило себе чудовищную цель истребить мусульман.

Большинство мужчин, окружавших отца, являлись ярыми приверженцами его взглядов, они разделяли его ненависть и готовы были умереть за его идеи. Я много раз слышал, как отец выступал с речами. Он никогда никому не приказывал взять на себя роль смертника. Просто говорил бойцам: если кто-то из них чувствует, что его долг это сделать, — пусть напишет свое имя на специальной бумажке и оставит ее в мечети. Отец был твердо убежден, что никого нельзя принуждать пожертвовать жизнью, даже если это делалось ради цели, которая стоила любых жертв.

Но если солдаты с энтузиазмом принимали призыв к ненависти и насилию, то меня он повергал в отчаяние, потому что ненависть противна моей природе. Я знал: отец ждал, что я стану его солдатом, возможно, даже пожертвую жизнью ради его миссии. Но хоть я и любил истинно мужские занятия, такие как верховая езда и охота, я знал, что никогда не смогу убивать людей. И в конце концов у меня появилась единственная заветная цель — найти способ избежать участи, которую уготовил мне отец.

Всей душой мечтая вырваться на свободу, я часто включал один из старых радиоприемников отца. Отец внимательно следил за новостями в мире, но, разумеется, у него был свой взгляд на все происходящие события. Однажды я сидел с другом в конюшне. Мы пили горячий чай и слушали радио, и вдруг зазвучал необычный голос: он пел песню так красиво, что мне показалось, будто это райское послание с небес. Я подвинулся, чтобы приглушить звук, потому что отец разрешал нам слушать только разговоры, но не пение. Однако рычажок застрял, и я не смог выключить очаровавшую меня песню. Эмоции, передаваемые голосом, заставили меня испытать какую-то особенную нежность, и я не удержался и спросил друга:

— Как зовут мужчину, который поет?

Друг ответил:

— Это не мужчина. Ты слышишь женщину, знаменитую египетскую певицу Умм Кульсум, Звезду Востока. Все в мире полагают, что она величайшая певица из всех, когда-либо живших на свете. Я тоже в этом уверен.

— Женщина?

Я просто не мог поверить. Голос был глубоким и загадочным, он не походил на женские голоса, которые я слышал. Отец строго запрещал нам слушать любое пение, но я был зачарован и так хотел насладиться этими звуками еще, что готов был ради этого испытать на себе его гнев.

— Она уже умерла, — пояснил друг, и сердце мое сжалось от неожиданной боли, узнав о смерти певицы, о существовании которой еще секунду назад мне не было известно.

Плененный ее голосом, я разыскал на следующий день одного из наших шейхов, известного своими познаниями в религии, и спросил его:

— Ислам запрещает слушать стихи, положенные на музыку?

Шейх подарил мне луч надежды и радости, осветивший мое мрачное существование, сказав:

— Один из самых почитаемых шейхов ислама считает, что это дозволено, если только в стихах не говорится о теле, о красоте женщины или нет каких-то грубых, недозволенных слов.

И с того момента стихи и песни стали отдушиной, которая скрашивала мою жалкую жизнь. Все свободные минуты я слушал, как Умм Кульсум поет о любви, надеждах и утратах. Меня так вдохновили мечты о любви, что я даже ощутил необходимость написать несколько стихотворений.

И все желания, вызванные теми любовными песнями и стихами, слились у меня в душе с отчаянной жаждой обрести новую жизнь. Послание, которое принес мне голос Умм Кульсум, заставило меня осознать, что существует другая вселенная, параллельная ограниченному и тесному миру ненависти и мести, в котором жила семья Усамы бен Ладена, — вселенная, прежде мне не известная, где люди поют о любви и живут ради нее.

Пока я предавался таким романтическим мечтам, во мне возродилась надежда, что я когда-нибудь вернусь в Саудовскую Аравию и женюсь на одной из двоюродных сестер — как сделал мой брат Абдулла. Я часами вспоминал об одной кузине — прелестной и нежной девочке, с которой был знаком в детстве. Представлял, как мы влюбляемся друг в друга, женимся и живем в уютном доме, наполненном голосами наших ребятишек. Я не назову ее имя, потому что это может ей навредить, привлечь нежелательное внимание, ведь весь мир полагает, что на детях Усамы бен Ладена пятно бесчестья из-за поступков их отца.

Слишком многие избегают нас из-за него.

Я нашел утешение в обществе моей дорогой матери, чье сердце подсказывало, что с ее сыном не все ладно. Как-то я случайно обнаружил, что у нее появилась привычка выходить по ночам из дома и сидеть на уступе горы, вдыхая холодный горный воздух и наблюдая за мерцающими в ночном небе звездами. Я стал присоединяться к ней. Иногда мы проводили в тишине несколько прекрасных часов, а порой нам хотелось поговорить, обсудить нашу жизнь и то, как странно всё обернулось: из роскошного дворца в Джидде мы перебрались в убогие каменные лачуги в горах Афганистана. Я и раньше любил мать больше всех на свете, а благодаря этим разговорам наши отношения стали ближе, чем когда-либо.

Через несколько месяцев, когда я подслушал разговор отца о том, что он планирует важные перемены, мать узнала об этом первой. Я давно обнаружил, что он больше не доверял матери свои мысли, как в первые годы брака. Отец был человеком, интересы которого все время тянули его в разные стороны, и, в конце концов, личные отношения, даже проникнутые прежде такой любовью и взаимопониманием отношения с матерью, стали занимать в его жизни очень мало места, съежившись, как высушенный на солнце инжир.

Прожив в Афганистане почти год, отец наконец отправился в Кандагар, чтобы встретиться с лидером талибов муллой Омаром. С самой первой встречи отец и мулла Омар обнаружили, что у них схожие взгляды на ислам. Оба они пришли к выводу, что отцу следует на короткое время вернуться в Джелалабад, пока не завершатся все необходимые приготовления, чтобы принять нас в Кабуле, бывшей столице Афганистана. А потом, возможно, отец переедет в Кандагар, где жил мулла Омар.

Мне понравилась мысль, что я увижу столько новых мест в Афганистане. Мне уже так наскучило сидеть на нашей горе, что меня обрадовало даже приглашение поехать в зону активных боевых действий, ведь та часть страны еще бурлила в котле гражданской войны.

Мать почти ничего не сказала, когда я сообщил ей, что мы вскоре покинем гору бен Ладена и вернемся к городской жизни. Она никогда не осуждала отца, даже в разговорах со мной, ее сыном. Но я видел, что плечи ее выпрямились, и надеялся — этот жест означает, что она сбросила с себя тяжкий груз. Надеялся, что ее тревоги уменьшились. Я знал, что она беспокоится о безопасности младших детей, особенно своих маленьких дочерей. К тому времени мать была на большом сроке беременности, ожидая уже десятого малыша, и я молил Бога, чтобы мы уехали с этой горы раньше, чем наступит срок родов.

Несмотря на то что в стране кипела гражданская война, я был уверен, что любая жизнь лучше, чем та, какую мы вели в последнее время. В первый раз за много месяцев я воспрял духом. Чудесная мысль зародилась у меня в голове: возможно, выбравшись наконец с проклятой горы, я найду какой-нибудь способ бежать из этой страны.

ГЛАВА 19. Жизнь в горах Наджва бен Ладен

Пока мы жили на горе моего мужа, я наблюдала, как мои старшие сыновья постепенно становятся взрослыми. Абдул-Рахман в свои девятнадцать стал уже настоящим мужчиной, Сааду было почти восемнадцать. А Омару, казавшемуся гораздо старше тех лет, которые он на самом деле провел на этом свете, должно было вскоре исполниться шестнадцать. Осман вырос высоким как гора к своим четырнадцати годам. Похоже, он собирался вскоре догнать отца. Моему милому, тихому Мухаммеду исполнилось двенадцать, и он старался ни в чем не отставать от старших братьев.

Я проводила много часов с младшими детьми, потому что в основном мы оставались изолированными в наших комнатах. Фатима уже превратилась в серьезную десятилетнюю девочку, а семилетняя Иман походила на ее тень, во всем копируя сестру. Ладину, которого Усама продолжал называть Бакром, исполнилось три — он был энергичным, подвижным малышом. Дочери обожали младшего братишку и любили играть в маленьких матерей — многие девочки нянчатся с младшими братьями и сестрами.

Нам с дочками удалось раздобыть кое-какие принадлежности для шитья с помощью сыновей, которым разрешалось время от времени спускаться с горы в деревню для пополнения запасов. И мы с дочками сидели вместе, болтали и штопали старую одежду. А еще пытались сшить новую, хоть это и было непросто без электричества и швейных машинок.

В ночное время в горах становилось страшно. Кроме лунного света только газовые фонари освещали нам путь. Я продолжала готовить на маленькой плитке с одной конфоркой, и было почти невозможно накормить при помощи этой плитки столько голодных детей.

Голод и холод беспокоили нас сильнее всего. Моему мужу надо было накормить множество голодных людей, а ресурсы у него были скудные. И хотя временами меня пошатывало от слабости, вызванной нехваткой пищи, я тревожилась не о себе, а о ребенке, которого носила, и еще о самых маленьких детях. В самом страшном сне я не могла представить, что когда-нибудь услышу голодный плач моих малюток. Никогда в жизни я еще не чувствовала такой угнетающей беспомощности.

Холодный климат в горах тоже был серьезной проблемой. Единственное тепло в доме давала металлическая печка, которую мы топили дровами. Но, несмотря на то что мы поддерживали в ней огонь и днем и ночью, мы часто мерзли. Когда снег заваливал хижину до самой крыши, трудно было прогреть даже три крошечные комнатки. Часами мы с детьми жались возле печки, дрожа от холода, и боялись, что отморозим себе руки и ноги.

Другие жены переживали те же трудности. Не знаю, что бы мы делали друг без друга. Наш муж был так занят своими делами, что чаще бывал в разъездах, чем на этой горе. Слава Богу, мои сыновья были достаточно взрослыми и смогли взять на себя часть обязанностей мужа и позаботиться о своей матери, тетях и братьях с сестрами.

Изоляция, в которой мы жили, еще сильнее сблизила меня с Омаром. В первый раз у меня появилась возможность вблизи наблюдать жизнь всех моих детей. Поведение Омара показало мне, что он превратился в очень сильную личность, стал мужчиной во всех отношениях. При этом его характер имел много граней. Мой добрый сын был надежным, преданным, порядочным, но вместе с тем бывал вспыльчив и мог принять поспешное решение, которому упорно следовал до конца, даже если становилось очевидно, что он неправ.

Мы все спали вместе на этой горе. В комнатах было так тесно, что детям приходилось жаться друг к другу. Я много раз просыпалась посреди ночи и видела, что Омар стоит на коленях и неистово молится Аллаху. Я знала: мой сын несчастлив. Но что я могла сделать? Только сказать ему, что вся наша жизнь в руках Господа, поэтому нам не следует волноваться.

Несмотря на свои страдания, Омар в основном думал о других. Он не мог вынести, когда с кем-нибудь обходились плохо, будь то человек или животное. Всегда вставал на защиту других — даже змей, отвратительных тварей, которых я боюсь с детства.

Как-то раз на горе моего мужа разразилась жуткая буря. Ветер дул с такой силой, что с окон и дверей нашей хижины слетели все шкуры, хоть как-то защищавшие нас от непогоды. И мы остались сидеть без всякой защиты на леденящем ветру, а в зияющие проемы хлестал дождь. Младшие дети завизжали от ужаса. На вершине горы буря бушевала так, что нам казалось, будто мы внутри стремительного водоворота. Никто из нас до сих пор не видел такого неистовства природы. Мы привыкли разве что к песчаным бурям. Они тоже порой выглядели устрашающе, но не шли ни в какое сравнение с жуткими раскатами грома, вспышками молний, пронизывающим ветром и проливным дождем. В конце концов моим старшим сыновьям удалось завесить дверь одеялом, а окна полотенцами. А я с младшими детьми прижималась к стене, отодвинувшись как можно дальше от окон и дверей.

Потом старшие мальчики побежали к тетям — проверить, все ли с ними в порядке. И тут я вдруг услышала странный шипящий звук. Сначала подумала, что это газ утекает из баллона, который мы использовали для заправки светильников. Я пошла посмотреть, в чем проблема, и тут мой взгляд упал на огромную змею, уютно свернувшуюся у самого порога хижины: она вела себя так, словно ее пригласили. Конечно, я понимала, что она просто пряталась от бури. Я громко произнесла имя Господа и стала медленно отходить назад. Муж и сыновья предупреждали меня, что следует быть осторожной — в горах водились змеи, от яда которых умирали очень быстро, а отсюда пришлось бы долго трястись по ухабистой дороге до больницы Джелалабада. Я не хотела умирать и лишать моих маленьких детей их матери.

Перепуганная насмерть, я неуверенно пятилась назад. Я с детства боялась змей, а со временем мои страхи так усилились, что я не могла видеть змей даже на цветных иллюстрациях в книгах. Спрятаться в тесной хижине было некуда, и я стала звать сыновей. Ко мне тут же прибежал Омар, сжимая в руке «Калашников». Впервые за все время я порадовалась тому, что муж подарил мальчикам это страшное оружие.

Я закричала:

— Омар, берегись! Там гигантская змея. Там, возле двери! Убей ее!

Омар взглянул в ту сторону и начал укорять меня:

— Бедная змейка. Неужели ты хочешь ее убить? Пусть живет.

И тогда я завизжала еще громче:

— Убей эту змею!

Я даже мысли не допускала, что она уползет отсюда живая, а потом вернется и заберется ночью в мою постель.

Сын снова повторил, что не хочет убивать змею.

Я продолжала визжать:

— Убей змею!

Наконец Омар понял, что я не успокоюсь, и выстрелил змее в голову из своего большого ствола. Увидев, как змея медленно обмякла, я испытала огромное облегчение.

Омар же чувствовал себя виноватым из-за того, что убил змею. Он взял ее на руки, а я заорала от ужаса, потому что даже вид мертвой змеи вызывал у меня дрожь. Омар грустно сказал:

— Зачем ты заставила меня ее убить?

Сын ушел, неся в руках большую мертвую змею — я не знала куда, и тогда мне было все равно.

Омар умел находить общий язык с животными. Помню, один раз я наблюдала, как муж помогал верблюдице при родах. Возникла проблема, и он никак не мог успокоить отчаявшуюся мать. Верблюжонок застрял на полпути, и его мать испытывала жуткую боль.

Омар услышал о возникшей проблеме и пришел помочь. И хотя мой муж велел ему уходить, он ничего не ответил, а протянул руку и поднял голову верблюжонку, стараясь пособить его матери. В конце концов Омару удалось вытащить верблюжонка живым, и он прочел несколько строк молитвы над матерью и ее детенышем. Муж не знал что сказать. Ему стало ясно, что Господь благословил Омара особым даром чувствовать боль зверей и дал ему чудесное умение общаться с ними.

Я могу вспомнить еще много других историй. Жизнь, которой жили люди вокруг нас, была так сурова, что они порой не замечали своей жестокости. Даже мои собственные сыновья и сыновья людей, работавших на мужа, часто обижали животных. Но Омар всегда спешил их защитить и говорил остальным:

— Оставьте это животное в покое. Я приказываю вам прекратить.

И даже старшие мальчики слушались его, потому что Омар без колебаний бросался на помощь животным.

После нескольких месяцев в горах дни стали казаться годами. Но потом наступил светлый момент, когда Омар принес мне новость, что мы скоро уедем оттуда в город, который называется Кандагар. Омар сказал:

— Мама, твоя жизнь скоро улучшится.

И хотя я старалась не показывать своей радости, сердце мое порхало от счастья, ведь я знала, что мы скоро покинем эту проклятую гору. Я знала, что мой ребенок должен вот-вот родиться, но не понимала, как и где я буду рожать, ведь не видела ни одного врача с момента приезда в Тора-Бора. Я уже не была прежней молодой женщиной, без труда переносившей беременность. И молилась, чтобы мой ребенок решил появиться на свет, когда я буду уже в Джелалабаде или Кандагаре.

Вскоре мы погрузились в машины и двинулись вниз по склону горы. Наш переезд произошел как раз вовремя, потому что сразу по прибытии в Джелалабад у меня начались схватки. Мужа при мне не было, но старшие сыновья отвезли меня в маленькую больницу Джелалабада. Никто из родных не мог присутствовать при родах — в Афганистане это не разрешается. Сыновья ждали в коридоре и первыми узнали, что в нашей семье появилась еще одна девочка. Так у меня родилась Рукхайя, счастливая малютка, которой не пришлось переносить тяготы жизни в Тора-Бора.

И хотя после этого наша жизнь по-прежнему оставалась нелегкой, Господь внял моим молитвам, и нога моя больше не ступала на склоны горы Усамы бен Ладена.

ГЛАВА 20. Еще больше насилия Омар бен Ладен

Произошло то, о чем я мечтал сильнее всего. Наша семья наконец уехала из Тора-Бора, и с того времени нам никогда больше не приходилось бывать на этой горе. Я видел, что мать и братья с сестрами тоже счастливы. Хотя жизнь в Афганистане трудна не только в горах, ничто не могло сравниться с убогостью нашего существования в Тора-Бора.

Месяц до отъезда был заполнен разными хлопотами. Когда отец велел своей семье и главным лидерам «Аль-Каиды» переезжать с горы бен Ладена, мы с братьями были в таком восторге, что едва сдерживались, чтобы не расхохотаться во весь голос. Впервые за все четыре часа изнурительного пути от Тора-Бора до Джелалабада никто ни разу не пожаловался.

Мы оставались в Джелалабаде несколько недель, пока отец обсуждал новые планы со своими командирами и проводил необходимую подготовку. И как раз в это время — лучше и выбрать было нельзя — мать родила девочку. Малышку назвали Рукхайей. Таким образом, мать смогла хоть немного отдохнуть после родов, перед тем как мы снова погрузились в машины и отправились в Кабул.

По дороге в Кабул мы поражались красоте местных пейзажей. Но трудно было безмятежно наслаждаться великолепными видами: дороги оказались такими разбитыми, что наши машины взбрыкивали на них, как дикие жеребцы. Кабул находится всего в сотне миль к западу от Джелалабада, но из-за дрянных дорог поездка отняла у нас восемь часов. Все это время я мог думать только о матери, ее новорожденной малютке и других младших сестрах и братьях.

Я вздохнул с облегчением, когда мы все прибыли в Кабул целыми и невредимыми. Город располагается на небольшой равнине, разделенной пополам рекой Кабул и окруженной кольцом потрясающих горных вершин Гиндукуша.

Главное, что моя мать и новорожденная перенесли дорогу без каких-либо последствий для здоровья. Семья оставалась в этом полуразрушенном городе несколько недель, чтобы отец успел проверить местность и встретиться с нужными людьми. В ожидании, пока он завершит свои дела, его родные жили в снятом для нас двухэтажном доме, совсем обыкновенном, но мы радовались уже тому, что у нас есть крыша над головой — немногим в Кабуле выпадала такая роскошь.

Кабул являл собой яркий пример того, во что многолетняя война может ввергнуть страну. Межплеменные войны, начавшиеся после ухода русских, превратили некогда процветающий город в груду развалин. И хотя то там, то тут попадались здания, пригодные для проживания, большинству несчастных горожан приходилось ютиться в коробках из пористого бетона, которые мало напоминали дома.

Город выглядел так жутко, что вся семья испытала прилив счастья, когда мы покинули эти развалины. Особенную радость принесло известие, что три сотни миль до Кандагара мы пролетим по воздуху. Мы к тому времени были уже по горло сыты «славными» дорогами Афганистана.

Однако отец отказался взойти на борт местного самолета, заявив, что все они в жутком состоянии и он не уверен — долетит ли благополучно. Когда пришло время отправляться в путь, он попрощался с нами и уехал с частью своих людей на машинах. Пусть он сомневался в безопасности путешествия по воздуху, но поездка на машине через весь Афганистан по жутким дорогам, во время ожесточенной гражданской войны, тоже не была загородной прогулкой. Тогда я не подозревал о планах отца, но сегодня знаю, что он хотел обследовать военные базы, оставленные в свое время русскими. Эти военные объекты были построены возле всех крупных афганских городов. Мулла Омар сказал отцу, что тот сможет использовать часть этих баз, не занятых талибами.

Все еще испытывая дикую горечь от изгнания из Судана и продолжая винить в случившемся американцев, отец лихорадочно торопился создать свои тренировочные лагеря. Он был одержим идеей обучить тысячи и тысячи бойцов, чтобы напустить их на страны Запада.

Самолет, на котором мы полетели, принадлежал «Талибану», но его щедро предоставили в полное распоряжение отца. Когда мы сели на борт, я увидел, что пассажирских сидений в нем нет — их демонтировали. Нас было очень много, и всем пришлось кучками сгрудиться на полу. Женщины машинально отодвинулись в хвост самолета, а мужчины разместились ближе к носу. Все мужчины были вооружены до зубов: через плечо висели автоматы, а на поясе гранаты. Это было обычной практикой в Афганистане — никто не знал, в какой момент может начаться сражение, поэтому каждый мужчина считал необходимым всегда быть готовым к бою.

Нам сказали: полет продлится несколько часов. Мы собрались группками, довольные, что у нас появился предлог пообщаться. Молодые бойцы сели рядом с ровесниками, те, кто постарше, образовали свой кружок. Я был в редком для меня хорошем расположении духа, радуясь тому, что мы летим в Кандагар. Я там никогда не был, но надеялся, что в Афганистане есть хоть одно место, которое мне понравится.

Я сидел рядом со своим другом. Его звали Абу-Хаади, и он был старше меня на пятнадцать лет. Он вырос в Иордании, но в поисках высокого предназначения переехал в Афганистан и присоединился к джихаду. Мой старший брат Абдул-Рахман сидел неподалеку, я заметил, что он забавляется со своими гранатами, но в тот момент не придал этому особого значения.

Примерно через час после взлета Абу-Хаади резко толкнул меня локтем и громко шепнул:

— Омар! Смотри! Погляди на брата!

Я взглянул — и сердце бешено заколотилось. Абдул-Рахман случайно выдернул чеку из одной гранаты. Чека валялась на полу, а граната была в руках у Абдул-Рахмана! В любой момент она могла взорваться, уничтожив самолет и всех, кто был на борту.

Я в жизни не видел, чтобы человек так быстро двигался… Абу-Хаади стремительно бросился к Абу-Хафсу и объяснил ему проблему. Именно Абу-Хафсу отец доверил доставить свою семью целой и невредимой в Кандагар. Абу-Хафс забрал гранату из рук Абдул-Рахмана, а затем позвал на помощь одного из специалистов по взрывчатке, летевших с нами. Вдвоем они обезвредили гранату, а потом бросились в кабину пилотов. Самолет летел достаточно низко, и они сумели выкинуть гранату в окно. Мы не слышали никакого шума, но они сказали нам, что видели, как граната взорвалась на полпути к земле.

Женщинам не рассказали о том, что случилось.

После этого опасного приключения мы благополучно приземлились в Кандагаре. Местный аэропорт был совсем маленьким: невысокое здание терминала и всего одна взлетная полоса. Рядом с терминалом стояли машины, ожидавшие нашего прилета, чтобы отвезти нас в наш новый дом в Кандагаре. Мы не знали, долгий ли путь нам предстоит. Оказалось, долгий — мы проехали около тридцати миль от аэропорта.

Наши машины свернули к громадному комплексу зданий, выстроенному русскими во время войны. Здания были обнесены высокой стеной, и с каждой стороны находились сторожевые посты. На защищенной оградой территории имелось в общей сложности около восьмидесяти домов среднего размера, выстроенных из бетона и выкрашенных в розовый цвет. Эти здания люди отца приводили в порядок последние несколько недель — после ухода советских войск в 1988 году здесь всё было разграблено. И даже несмотря на то, что дома основательно подлатали, кое-где виднелись следы от снарядов и пуль.

Наконец у отца появилась собственная военная база. Конечно, здесь не было ни электричества, ни водопровода. Отец отказался модернизировать дома, верный своему убеждению, что его семья и бойцы должны жить простой жизнью. Но воспоминания о каменных лачугах на горе Тора-Бора были еще так свежи, что никто и не думал жаловаться.

Моя мать и тети получили каждая по отдельному дому. Их жилища находились по соседству, что было весьма удобно, так как давало им возможность общаться друг с другом. Вскоре отец приказал построить стены вокруг каждого из домов, чтобы обеспечить женам необходимое уединение. За пределами отгороженной территории базы располагалось около двадцати больших вилл, принадлежавших, как я слышал, русским генералам. Было там еще одно громадное здание, предназначавшееся для младших чинов военнослужащих, у которых имелись семьи. Холостяки тоже жили с внешней стороны стены, в бывших генеральских домах. Еще там стояло огромное здание, на крыше которого установили ракеты класса «земля-воздух».

На огражденной стеной территории находились, кроме домов нашей семьи, небольшая мечеть, а также многочисленные офисы отца и его высших чинов. Конюшни для наших лошадей были выстроены рядом с домами холостяков.

Кандагар мало походил на райские кущи. Мы жили в стране, где все еще шла война. Временами мы слышали шум бомбежек и сражений, но война, к счастью, ни разу не докатилась до нашей территории. Имелась и другая опасность — умереть от какой-нибудь заразы в краю, жители которого так привыкли иметь дело со смертью, что забыли про простые правила гигиены и охраны здоровья.

В основном мы оставались на территории военной базы, но несколько месяцев спустя мы с братьями обрели достаточно дерзости, чтобы совершать вылазки в город. В Кандагаре мы были свидетелями многочисленных проблем, терзавших афганцев и мешавших благополучному существованию.

Помню, как-то раз мы с друзьями сбросились, сложив все свои скромные сбережения, чтобы сходить в один популярный ресторан в Кандагаре. Привыкшие к пище настолько безвкусной, что ее с неохотой ели даже бродячие псы, мы с нетерпением жаждали получить новые вкусовые ощущения. Мы уже сделали заказ, когда один из моих спутников обратил внимание на кувшины, стоявшие возле столов. Он был любопытный малый, поэтому поднял кувшин с пола и заглянул внутрь. Понюхал содержимое, и его чуть не стошнило. Официант объяснил, что перед тем, как приступить к еде, афганцы прочищают горло, отхаркивая слюну. Чтобы посетители не плевали на пол, в ресторане стояли специальные сосуды.

Эта непривлекательная картина отбила у нас аппетит и испортила нам ужин.

Город оказался очень грязным. Повсюду — открытые сточные канавы и канализационные трубы. Нечистоты стекали из домов прямо на улицу и скапливались на тротуарах. В большинстве домов были туалеты, но не имелось водопровода. Чтобы избавиться от нечистот, делался специальный сток прямо вниз, на улицу. Лучше грязь на улице, чем в доме — таков был обычный ответ на все вопросы.

Отец снимал в городе несколько зданий для гостей. Временами мы с братьями или друзьями попадали в такие дома и видели сами, насколько антисанитарийной была система канализации. Самое неприятное заключалось в том, что случайные прохожие, бросив взгляд вверх, могли увидеть голую задницу того, кто пользовался традиционным способом слива нечистот.

Порой мы находили это даже забавным, например, в тот раз, когда к нам приехал гость из Саудовской Аравии, привыкший к более изысканным условиям жизни — ведь саудовское правительство вложило много нефтяных денег в модернизацию страны. У этого гостя началось сильнейшее кишечное расстройство, после того как он пообедал в местном ресторане. Мы показали ему, где туалет, но намеренно не предупредили о местной системе слива. Вскоре он прибежал к нам в полном ужасе и заявил, что снизу из туалета на него лаяла собака. Это было что-то новенькое, и мы помчались посмотреть. Мы заглянули в дыру и увидели внизу виновницу такого шума. Прямо под туалетом сидела собака-мамаша со своими щенками. Она нашла уютный уголок и разместилась там со своим потомством. И когда на них сверху полилась какая-то дрянь, она выразила свое негодование. Нетрудно догадаться, что кишечное расстройство нашего друга тут же почти прошло. И с тех пор он отказывался пользоваться туалетом в доме, предпочитая найти укромный уголок где-нибудь в поле или в кустах.

Подобные туалеты вызывали возмущение не только собак, но и людей. Поскольку испражнения сбрасывались прямо вниз, на улицу, пешеходам приходилось лавировать на узких тротуарах, обходя дымящиеся кучи. Вонь стояла такая, что глаза вылезали на лоб. И хотя фермеры несколько раз в неделю приезжали в город и собирали дерьмо, чтобы использовать в качестве удобрения на своих полях, шлейф неповторимого аромата человеческих фекалий окутывал весь город.

Афганистан оказался опасным местом для сыновей бен Ладена. В этой стране мы с братьями несколько раз находились на волосок от смерти. Все эти опасные случаи были, как правило, результатом неосторожного обращения с гранатами и другими взрывчатыми веществами, потому что оружие здесь встречалось повсюду и не всегда попадало в руки специалистов.

Как только мы переехали из Тора-Бора в Кандагар, отец организовал тренировочные занятия по обращению с оружием на своей новой базе и приказал нам время от времени посещать их, чтобы освежить навыки. Мы не жаловались, но иногда нам становилось скучно, и мы искали, чем бы развлечься.

Как-то раз мы с братьями решили посетить занятие, посвященное гранатам, которое вел один из командиров отца. Он рассказывал, что делать с гранатой, когда из нее вынута чека. И как назло, именно в этот момент выронил гранату из рук.

Я бросил взгляд на гранату, катившуюся по полу, и заметил, что чека выдернута. Я немедленно скомандовал братьям:

— Бежим отсюда!

Мы понеслись к дверям, но Абдул-Рахман словно прирос к месту. Он только прикрыл голову, что, разумеется, не спасло бы его от взрывной волны. Я стал тянуть его за собой, пытаясь привести в чувство — и тут генерал стал смеяться. Конечно, он тоже заметил опасность и то ли незаметно поставил чеку на место, то ли дезактивировал гранату. Кроме самого учителя, эта шутка никому больше не понравилась.

Чтобы успокоить взбудораженный класс, генерал рассказал небольшую историю о том, что учителя по военному делу часто используют подобную тактику — пугают учащихся, чтобы посмотреть, кто из них сохранит хладнокровие в такой ситуации. И недавно в одном из классов, где было много легковерных, произошла настоящая паника. Столько народу одновременно ринулось к двери, что их тела крепко застряли в дверном проеме — ни туда, ни сюда. А один солдат, довольно плотного телосложения, попытался вылезти в маленькое окно и в результате надолго остался торчать в этом окне: голова и плечи были на улице, а остальная часть туловища и ноги внутри.

К счастью, это была всего лишь проверка. Если бы граната оказалась настоящей, всех застрявших в дверях и окнах разнесло бы на кусочки!

В другой раз на занятии, где мы присутствовали, дело обернулось куда серьезнее. Мы с братьями старались сдержать смех, потому что преподаватель походил скорее на ученого-богослова, нежели на солдата. Но больше всего меня обеспокоило то, что он, похоже, совсем плохо видел, хоть и носил очки с толстыми двойными стеклами, из-за которых казалось, будто у него глаза навыкате. Этот полуслепой инструктор держал в одной руке зажигалку, а в другой взрывчатку, объясняя, как важно каждому солдату знать, сколько времени горит запал. При этом поднес зажигалку так близко к запалу, что тот задымился. Не заметив, что случайно поджег запал, он бросил заряд назад в коробку с другой взрывчаткой.

Я уже собирался крикнуть братьям, чтобы спасались, когда вспомнил рассказ первого учителя о том, что такие ситуации обычно были предназначены для проверки студентов. И я заставил себя не двигаться, но внимательно следил за коробкой со взрывчаткой. Коробка загорелась, и стал чувствоваться запах дыма. Наш инструктор запаниковал, швырнул коробку на пол и стал пытаться загасить пламя. Я уже хотел по-быстрому сделать ноги, когда несколько опытных, прошедших войну солдат услышали шум и ринулись в здание. Увидев горящую коробку со взрывчаткой, они храбро схватили ее и бросились с ней на улицу. И хотя у двоих из них остались ожоги на руках, к счастью, ни один не получил серьезных ранений.

Был еще один случай. Преподаватель показывал нам, как обращаться с небольшой бомбой, и случайно поджег фитиль. Он слишком поздно заметил, что фитиль короче обычного. Заорал, чтобы мы бежали, и сам ринулся за нами, наступая на пятки. Едва мы успели добежать до безопасного места, как бомба взорвалась.

Опасность создавала для нас и некомпетентность другого рода. Как-то раз мы были на одном из ежедневных занятий по религии, проводимых в мечети. Класс собирался большой, потому что вместе с нами ходили и сыновья членов «Аль-Каиды».

Нашим учителем был Абу-Шакр, египтянин с приятным лицом, лет тридцати, худой, но мускулистый и подтянутый. Он носил короткую бородку. Впрочем, его внешность трудно описать, потому что он не имел никаких приметных черт — например, огромного носа или маленьких глаз. Ему нравилось общаться с классом, и он всегда был очень добр, так что стал всеобщим любимцем.

Мечеть была старой, выстроенной из глинобитных кирпичей. Крыша, как принято в Афганистане, — из дерева, травы и тех же кирпичей. Из-за того что кирпичи глинобитные, вода просачивалась сквозь них и капала с потолка, когда шел дождь. И каждый раз после дождя приходилось ремонтировать крышу. Вместо того чтобы нормально починить крышу, рабочий просто насыпал на нее немного песка. Это был верный способ навлечь беду, потому что вес песка постепенно утяжелял крышу. Конечно, отец не знал про используемый рабочим способ ремонта, ведь он сам был специалистом в строительстве и понимал, к чему это может привести.

Наше ежедневное расписание было таково: младшие мальчики уходили из мечети в одиннадцать утра, а старшие занимались после этого еще один час. Как-то раз мы с братьями сидели в глубине мечети. Хамза, единственный сын тети Харийи, последним из младших ребят вышел из мечети, сильно захлопнув за собой дверь.

От удара здание сотряслось, крыша мечети треснула и обвалилась. Тяжелые кирпичи посыпались на наши головы вперемежку с песком, травой и досками. Рухнувший на нас огромный вес почти оглушил, но мы не потеряли сознания. Мы слышали, как Абу-Шакр громко кричит, называя нас по именам. Бедняга, вероятно, пришел в ужас при мысли, что старшие сыновья Усамы бен Ладена погибли, находясь на его попечении.

Мы с братьями были живы, но не могли пошевелиться, потому что нас придавило. Однако мы были сильными ребятами и стали дружно, как по команде, толкать лежавший на нас груз, стараясь сбросить его с себя. Сквозь шум в ушах мы слышали громкий плач брата Хамзы. Он понял, что случилось нечто ужасное. Хамза испугался, что это он во всем виноват — он ведь последним вышел из здания.

Через несколько минут раздался командный голос отца, а потом и голоса других людей. Они стали яростно разгребать завал голыми руками, а мы помогали им, проталкиваясь снизу. Двигаясь с двух сторон, мы встретились где-то посередине — и нам снова засиял дневной свет. Позже нам сказали, что мы представляли собой довольно жуткое зрелище и здорово напугали малышей. Наши глаза были забиты пылью, лица пожелтели от песка, а из надетых на нас тюбетеек торчали застрявшие в них щепки. Один из младших братьев сказал, что наши окровавленные руки были вытянуты вперед, как у ходячих мертвецов, и мы напомнили ему рассказы про призраков и гоблинов, которые он слышал от одного из солдат отца.

Доктор Айман аль-Завахири пришел и внимательно нас осмотрел. Он сказал, что никто не получил серьезных травм.

Это был первый раз, когда доктор Завахири прикоснулся ко мне. Я испытывал беспокойство при виде этого человека с того момента, как отец впервые нас познакомил. А после того как он застрелил моего юного друга, сына Мухаммеда Шарафа, я всячески старался его избегать. Я с самого начала знал, что этот человек дурно влияет на моего отца, увлекая его все дальше по пути насилия — так далеко отец не зашел бы сам. Завахири был умным человеком и заметил мое отношение к нему. Я чувствовал: он тоже меня не любит. Вероятно, потому что я единственный из сыновей отца имел дерзость иногда высказывать собственное мнение.

К примеру, однажды отец, Завахири и Абу-Хафс сидели вместе и пили чай. Все трое были прирожденными лидерами, но отец среди них являлся главным — и они это знали. Даже Завахири просил у него разрешения, когда хотел что-то сказать: «Шейх Усама, разрешите взять слово?» Или: «Шейх Усама, позвольте сказать несколько слов этим людям». Так было и с остальными. Какое бы важное положение они ни занимали в своих организациях, никто из них не осмеливался произнести ни слова без разрешения отца.

В тот день они получили разрешение отца говорить и обсуждали серьезную тему — как достичь своей главной цели и спасти мир от власти американцев. Отец сказал:

— Груз ответственности за все преступления взваливают на исламский мир. Разве можно нагружать только один конец качелей? Нет. Чтобы качаться, груз должен быть равномерно распределен по обеим сторонам доски. Так же и в жизни — всё следует распределять равномерно. Мусульман же винят во всем, и мы страдаем от несправедливого отношения к нам. Это неправильно.

Предполагалось, что я останусь безмолвным слушателем. Но в тот день я наслушался достаточно. Раньше, чем я осознал, что происходит, мой глупый язык зашевелился, и я выпалил то, что думаю:

— Отец, зачем ты привез нас в это место? Зачем заставил жить такой жизнью? Почему мы не можем жить в реальном мире, в окружении нормальных вещей, общаясь с нормальными людьми? Почему мы не можем жить мирно? — Никогда еще я не разговаривал так дерзко, но я так отчаянно жаждал услышать ответ отца, что даже осмелился нагло смотреть ему прямо в глаза — первый раз в жизни.

Мой отец был настолько шокирован этой дерзостью, что потерял дар речи. Он сидел молча, не глядя на меня. Вспоминая свой нахальный тон и взгляд, по сей день удивляюсь, почему он не избил меня своей тростью на глазах у всех.

Наконец Абу-Хафс пришел на выручку отцу, сказав:

— Омар, мы хотим создать свой мир здесь, в этой стране. Мы больше не хотим быть частью чуждого нам мира. Вот почему твой отец здесь. И как сын своего отца ты должен следовать за ним.

Я хотел возразить, но не сделал этого. Хорошо помню, с какой ненавистью посмотрел на меня Завахири. Возможно, он мечтал в ту секунду всадить мне пулю в башку, как когда-то всадил моему юному другу в Судане.

Взрослея, я становился все менее учтивым. Отец всегда хотел, чтобы его сыновья держались в стороне от других людей и во всем следовали за ним — человеком, которого по-настоящему знали очень немногие. Отец говорил:

— Мои сыновья должны быть пальцами моей правой руки. Мои мысли должны контролировать ваши действия так же, как мой мозг контролирует движение моих конечностей. Вы должны реагировать на мои мысли так, словно у вас в голове мой мозг.

Иными словами, нам надлежало стать роботами, не способными думать и действовать самостоятельно.

Со временем он стал посылать нас с какими-то распоряжениями и велел нам быть сильными и уверенными, избегая излишней вежливости и дружелюбности в общении с его людьми. Таким образом, к нам с братьями перешла часть царственного статуса отца. Люди отца даже стали звать его старших сыновей «большими шейхами», и должен признаться, что это ласкало мой слух, ведь раньше я никогда не получал столько признания. С годами желание обрести значимость в глазах других только усиливалось. Мы с братьями стали заносчивыми и взирали на других свысока, потому что они готовы были смотреть на нас снизу вверх.

Отец считал нас своими рабами, зато его люди воспринимали нас как юных принцев. В результате всех этих противоречий и искаженной реальности, в которой мы жили, у каждого из нас появились свои психологические проблемы. Только Абдулла сумел избежать этой участи.

Абдул-Рахман мало изменился с детства, он по-прежнему был замкнутым и дружил только с лошадьми. Саад с каждым днем становился все более непрактичным и трещал почти без умолку. Суровые солдаты, окружавшие нас, не привыкли общаться с людьми, не умеющими контролировать собственный язык. Но Саад был сыном их героя, поэтому к брату относились снисходительно.

После переезда в Кандагар у Саада появилась привычка беспрестанно болтать о еде. Никто не знал почему. Но я подозреваю, это оттого, что мы были частенько голодны и ели в основном очень простую пищу, не самого лучшего качества. Поскольку меню наше не отличалось разнообразием и изысканностью, Саад стал почти одержим идеей вкусной еды. Однажды в Кандагаре ему удалось раздобыть пирожное — уж не знаю как. Саад рассказывал о нем без остановки во всех подробностях, так что я по сей день вспоминаю то пирожное, словно сам его ел! Сверху пирожное было посыпано сладкой дробленой пшеницей, а еще пропитано медом так, что он капал на пальцы.

Саад съел его целиком, не дав никому и крошки. А потом еще несколько недель подходил ко всем — даже к незнакомцам на улицах — и рассказывал, как выглядело это пирожное, какой у него был вкус и как, по его мнению, это пирожное испекли. Взрослые афганцы пятились, думая, что Саад не в себе. Солдаты отца держались как могли, слушая его несвязный лепет, а потом стали сбегать, заметив его приближение. В конце концов, я пригрозил отколотить его, если он не заткнется. Но он не обратил никакого внимания на угрозы и прекратил донимать всех рассказами про пирожное только после того, как ему удалось раздобыть какой-то особенный пудинг. Тогда он стал описывать всем этот пудинг. Даже недовольство отца не заставило Саада прекратить свою жалкую болтовню.

Жизнь, которую отец выбрал для своих сыновей, начинала потихоньку сводить нас с ума!

Осману не удавалось ни с кем завязать нормальные дружеские отношения, в основном из-за того, что он пытался контролировать мнения других, во многом подражая отцу.

Сегодня, читая в новостях утверждения, что мои братья являются важными лидерами в организации отца, я испытываю серьезные сомнения. К тому моменту, как я сбежал, их личности уже достаточно сформировались, и стало ясно, что ни один из них не способен командовать боевиками.

Маленький Мухаммед — единственный, кто мог занять такое высокое положение, потому что он был тихим и серьезным мальчиком. Еще до того, как покинуть Афганистан, я заметил, что отец, разуверившись во мне, стал возлагать свои надежды на Мухаммеда — к нему перешел почетный титул «избранного сына». Однажды он сфотографировался вместе с Мухаммедом, при этом у брата на коленях лежал автомат. В нашем мире это знак — послание, в котором говорится, что отец передает свою власть сыну.

Но до этого надежды и доверие отца были обращены ко мне. Помню, как-то он пришел поделиться со мной проблемой, становившейся все более насущной. Речь шла о нехватке продовольствия и других припасов. В то время все уже понимали, что отец больше не был богачом. И хотя созданная им система обеспечивала определенные средства от тех, кто поддерживал джихад — были еще друзья, родственники и даже члены королевских семей, которые оказывали ему финансовую поддержку, — но временами его казна оказывалась совсем пустой.

Как-то выдалась тяжелая неделя. Члены семьи начинали испытывать муки голода. Отец пришел ко мне и сказал:

— Омар, я заметил, что ты справедливый юноша. Мне нужен кто-то, кому я смогу доверить раздавать еду. С этого дня твоей обязанностью будет определять количество пищи, необходимое каждой жене и ее детям. Прими во внимание, что подросткам нужно больше еды, чем другим, — они ведь быстро растут. Ты должен рассортировать все виды продовольствия и делить его по справедливости.

Я понимал, почему отец выбрал меня. Абдул-Рахман постоянно искал уединения, он не смог бы так часто общаться со всеми членами семьи, распределяя еду. А на Саада нельзя было положиться — он сам съел бы самые вкусные куски.

Я отнесся к своей задаче серьезно. Я не мог допустить, чтобы мать, тети и дети в нашей семье голодали. И хотя наша диета в целом была скудной и однообразной, случалось, что отца навещали королевские особы. Приезжая в Афганистан, они охотились с отцом и привозили с собой ящики фруктов, рыбу, мясо и овощи. Это были счастливые дни, когда малыши получали особое угощение.

Через какое-то время отец сказал, что доволен. Никто ни разу не жаловался на то, как я распределяю еду. Вскоре после этого отец признался, что выбрал меня своей правой рукой и будущим преемником.

Лицо отца побледнело, когда я ответил:

— Отец, я сделаю все, чтобы помочь матери, тетям, братьям и сестрам, но я не тот сын, которому ты сможешь передать дело своей жизни. Я стремлюсь к мирной жизни и не приемлю насилия.

Но даже после этих слов отец не желал отступиться от своих планов сделать меня своим преемником. Вскоре он повез меня с собой в район боевых действий, на линию фронта. Очевидно, отец надеялся, что, если я почувствую вкус сражения, его азарт, война станет для меня страстью, как стала для него, когда он боролся с русскими. Но его ждало жестокое разочарование.

Со временем я стал более дерзким, чем мог когда-то помыслить в самых смелых мечтах: я откровенно выступал против решений отца. Но эти непримиримые конфликты стали возникать позже.

Через несколько месяцев после нашего переезда в Кандагар я навещал мать, и тут ко мне прибежал один из братьев и сказал, что отец хочет меня видеть. Послушный приказу отца, я перекинул через плечо «Калашников», поправил висевшие на поясе гранаты и вышел.

Я думал, что отец хотел обсудить вопрос относительно запасов продовольствия или отдать какие-то распоряжения касательно семейных дел. Мне было всего шестнадцать, но уже тогда я взял на себя значительную часть ответственности за жен и детей.

Проходивший мимо солдат сказал, что отец находится в здании, которое использовал в качестве офиса. Там я и нашел его. Отец сидел, скрестив ноги, на полу вместе с группой бойцов. Я тихо подошел к нему, не говоря не слова, потому что так было заведено.

Отец бросил на меня взгляд, по которому было невозможно понять, рад ли он меня видеть, и сказал только одно:

— Сын, я сейчас уезжаю туда, где идут бои. Ты едешь со мной.

Я молча кивнул. Я не боялся, но чувствовал волнение. Прожив больше года в стране, где шла война, я испытывал любопытство, думая о фронте, ведь слышал столько рассказов о доблестных подвигах от вернувшихся с войны солдат. «Талибан» все еще продолжал бороться с «Северным альянсом», возглавляемым Ахмадом Шахом Масудом — гением военного дела и известным героем русско-афганской войны. После возвращения отца в Афганистан два бывших соратника и героя той войны стали противниками. После того как мулла Омар предложил свое покровительство отцу, отец обязался предоставить свои боевые силы в распоряжение муллы Омара. А мулла Омар и «Талибан» были смертельными врагами Масуда.

День прошел совсем буднично. Мужчины, отправлявшиеся в эту поездку, не распределили заранее машины и места. Отец выбрал первую попавшуюся машину и шофера. Я последовал за ним. За рулем был Сахр аль-Ядави (Салим Хамдан). Поездка была короткой, всего тридцать или сорок минут, но весьма неприятной из-за ухабов на дороге — как и все поездки по дорогам Афганистана. Не могу вспомнить ничего примечательного за время пути, разве что Сахр смешил меня веселыми историями, и я ненадолго забыл о своей обычной серьезности. Сахр был одним из тех людей, которые постоянно шутят и лучше других умеют наслаждаться жизнью. Трудно не расслабиться в его обществе.

Как только мы прибыли на передовую, каждому нашлось дело. Отец встречался с кем-то из командиров, удерживающих оборону. Мы с Сахром просто слонялись туда-сюда, и от скуки Сахр предложил пострелять по мишеням.

Он установил пустую консервную банку и начал стрелять. Мы обсудили его достижения, а потом он решил продолжить свою тренировку. Сахр выстрелил снова. И тут мы испытали настоящий шок. Звук от выстрела был таким громким, что мы на мгновение смутились. Что случилось? Мы никогда не слышали, чтобы «Калашников» производил такой сокрушительный шум. Пока мы рассматривали оружие Сахра и обсуждали странное происшествие, в воздухе неподалеку от нас взорвался снаряд. Только тогда мы осознали, что не «Калашников» был источником этого оглушительного шума.

Через несколько секунд началась массивная бомбардировка: снаряды градом сыпались с неба. Потом наступил короткий перерыв, и я услышал крик отца:

— Назад! Назад!

Мы с Сахром прилипли к земле. Я был так потрясен, что не мог пошевелиться, а Сахр проявлял чрезмерную осторожность, он прикидывал, как отступить, не нарвавшись на один из этих снарядов.

Мысли наши неслись галопом, и ни один из нас не понимал, как людям Масуда удалось подойти так близко. Мы ведь, слава Богу, находились позади линии фронта! Как же люди Масуда смогли пробраться между отрядами «Талибана» незамеченными?

Скорчившись перед лицом смерти, которая могла настичь меня в любое мгновение, я оглянулся и увидел, что отец с друзьями укрылся в бетонном здании. Все они беспомощно смотрели на сына Усамы бен Ладена, такого уязвимого для ударов врага. Снаряды свистели над головой, лицо осыпали пыль и мелкие камешки. Я был искренне убежден, что настала последняя минута моего земного существования. И величайшее сожаление в тот момент вызвала у меня мысль, что весть о моей смерти убьет мою мать. Как ни странно, я не чувствовал обычного страха. Вероятно, выброс адреналина вызвал обманчивое ощущение храбрости.

Я снова оглянулся на отца, может быть, в последний раз. Он стоял в проеме своего импровизированного убежища, рискуя жизнью, и жестами подзывал меня к себе. В конце концов я собрался с духом и бросился в укрытие. Потрясенный отец выглядел очень счастливым, когда я оказался в безопасности.

Мы не были готовы к масштабному сражению, так что пришлось отступать. Оправившись от шока, отец внезапно осознал, что на нас напали не люди Масуда. В нас стреляли талибы! Мы оказались жертвами своих союзников.

Никогда еще я не видел отца в такой ярости.

— Сахр, — распорядился он, — возьми машину и поезжай в объезд к их лагерю. Скажи, чтоб прекратили огонь, а то они нас всех тут перестреляют!

Слава Богу, Сахр добрался благополучно и сообщил командиру талибов, что тот обстреливает Усаму бен Ладена и едва не убил сына шейха. Командира чуть удар не хватил. Когда он услышал, как Сахр стреляет по мишеням, то решил, что началась неожиданная атака с тыла. Он подумал, что людям Масуда каким-то образом удалось обойти его дозоры.

Но это объяснение не удовлетворило отца. Я еще не видел его таким взбешенным. Он кричал, что в такой ситуации опытный командир посылает проверить территорию, которая считалась безопасной, прежде чем начинать бомбардировку.

Я никогда не забуду ту поездку на фронт, но она отнюдь не вдохновила меня на военные подвиги, как надеялся отец.

ГЛАВА 21. На передовой Омар бен Ладен

В Афганистане имелось столько сражавшихся друг с другом группировок, что бои шли возле большинства городов и деревень страны. И не было ничего удивительного в том, что отец помогал силам «Талибана» боевыми отрядами, в особенности когда разворачивались ожесточенные сражения с «Северным альянсом Масуда». Я чувствовал: отцу нравится отправлять своих людей на борьбу с человеком, чьим талантом военачальника он в высшей степени восхищался. Ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем мысль, что он сумел перехитрить столь блестящего командира.

К счастью, нам с братьями долгое время удавалось увиливать от поездок на линию фронта. Но однажды без особых на то причин отец велел мне доставить сообщение на одну из баз «Аль-Каиды», расположенную высоко в горах Кабула, в предместьях города. Отец сказал мне:

— Ступай, сын. Ступай и поживи жизнью солдата.

Кажется, мне тогда только-только исполнилось семнадцать. И сражаться на передовой — последнее, о чем я мечтал в своей жизни. Я уже видел многих раненых и умирающих солдат, которых привозили на базу после сражений. Почти любое ранение становилось смертельным, потому что на базах не было госпиталей и даже временных медпунктов, чтобы лечить раненых. Иногда предпринимались попытки отправлять пострадавших в ближайший город, но такое случалось нечасто. И хотя для самых экстренных случаев имелся доктор Завахири, он не столько врачевал раны, сколько планировал наступления.

Но у меня не было другого выбора, кроме как повиноваться отцу — я еще не достиг того возраста, когда мог восстать против него. И если уж говорить откровенно, когда я отправился на передовую, дрожь легкого возбуждения пронизывала все мое тело.

Когда я прибыл на базу в Кабуле, то увидел людей Масуда, стоявших лицом к лицу с бойцами отца. Солдаты на передовой были снабжены автоматами и другим оружием для ближнего боя. Сзади них выстроилась линия артиллерии — между передовой и базой. Я заметил несколько русских танков, уцелевших после войны — их замаскировали ветками деревьев, травой и спрятали на границах равнинных участков. Танковые сражения не были распространены. Меня это разочаровывало, потому что я имел навык управления танком и, как любой мальчишка, был бы рад возможности посидеть в одном из тех танков.

Я видел мощные запасы оружия — от зениток и автоматов до артиллерии. И был поражен тем, что война велась на достаточно высоком техническом уровне. Как и большинство людей, я полагал, что война в Афганистане состоит в основном из стычек партизанских отрядов. А оказалось, что поля сражений здесь выглядели во многом так же, как, по моему мнению, выглядят при столкновении огромных сил крупных мировых держав. Обнаружив бесконечные ряды хорошо обученных и весьма современно вооруженных солдат, я вспомнил то, что слышал от кого-то из людей отца: с тех пор как отец присоединился к «Талибану», его профессионализм как военного, полученный за десять лет войны с Советами, полностью изменил картину сражений и ход текущего конфликта.

Вскоре после моего прибытия бой стих. В первые пять дней я просто наблюдал и стал уже думать, что находиться на передовой — не самое страшное в жизни. Временами я даже слушал свой небольшой переносной приемник. Такие имелись у большинства солдат на передовой. Правда, приемники у солдат были совсем простыми, без изысков, и сильно отличались от тех, какими пользовались отец и их командиры.

Мне было скучно, и я часами крутил ручку приемника. Обнаружил, что, если хорошенько постараться, можно настроиться на волну, которую использовали люди Масуда. И стал втягивать их в разговоры: спрашивал, откуда они родом, и все такое — обычная болтовня, не связанная с военными действиями. Конечно, я не говорил им, что я сын Усамы бен Ладена, а то они, чего доброго, решили бы развернуть полномасштабную атаку, чтобы заполучить такого ценного пленника. Они ведь не знали, что отец ничего не стал бы предпринимать для моего освобождения.

Как-то я спросил одного из тех солдат:

— Зачем вы пытаетесь нас убить?

Солдат Масуда ответил:

— Я ничего против вас не имею. Но в стране идет война. И у нас приказ убивать всех на этой территории. А вы на этой территории. Так что мне придется застрелить тебя, если представится случай.

Солдат говорил правду. Каждый полевой командир хотел править страной. И хотя кругом не хватало домов, больниц, школ, еды, одежды и других необходимых вещей, определенно не было недостатка в одном — в военных правителях, каждый из которых стремился занять место на самом верху. И эта новая ожесточенная война была следствием интересов кучки упрямых и бескомпромиссных военачальников.

Линия фронта вокруг Кабула граничила с деревней. Скромные хижины усеивали склоны горы. Многие из этих домиков пустовали, ведь рядом шли бои, и солдаты отца предпочитали проводить ночь в этих хижинах, а не на каменистой земле. На время сна солдаты расставляли дозоры вдоль горных троп. Настала ночь, когда был мой черед стоять в дозоре, потому что отец велел обращаться со мной точно так же, как с другими солдатами. «Не лучше и не хуже» — таков был его приказ.

Стоило мне найти удобную позицию для наблюдения за окрестностями, как пуля просвистела у меня возле правого уха. Через секунду другая разрезала воздух, чуть не задев левое ухо. И вскоре уже пули посыпались градом. Вражеские солдаты обнаружили мое местонахождение. Поскольку пули летели со всех сторон, я не знал куда бежать.

До сих пор не понимаю, как меня не подстрелили. Вероятно, безлунная ночь помешала стрелкам четко разглядеть меня, а возможно, моя фигура была настолько неподвижной, что они решили, будто это каменная глыба. Мои товарищи услышали грохот выстрелов и, выбравшись из домиков, присоединились ко мне, когда обстрел уже практически завершился. На рассвете, осмотрев место ночного происшествия, мы поразились количеству гильз, найденных вокруг моей позиции. В ту ночь сам Господь охранял меня.

На шестой день начался бой, и я тут же проникся огромным уважением к солдатам. Меня послали на линию артиллерии, где стоял такой грохот, что лопались барабанные перепонки. Конечно, со временем я привык к шуму, но так и не привык к кровавому зрелищу. Ужасно видеть вокруг жестокую бойню и бесцельно загубленные жизни. Столько раненых и умирающих лежало на поле боя, и многие из них не старше меня!

Мне было жаль беспрестанно разочаровывать отца, но я вернулся с передовой, убежденный сильнее, чем прежде, что война — самое бесполезное в мире занятие. И, сидя на вершине горы возле линии фронта, поклялся посвятить остаток жизни борьбе против того, что так дорого моему отцу.

Единственное, что отец любил больше войны, — это ислам. И хотя мусульманину разрешено молиться везде: на улице, дома, в офисе, в пустыне и даже в аэропорту, — лучше всего, если у мусульманина есть возможность помолиться в мечети. Но было время, когда нам с братьями надоело ходить в мечеть. Это не из-за недостатка набожности — мы были глубоко верующими, — просто мечеть использовалась для самых разных целей, и мы с братьями зачастую проводили там больше времени, чем дома. В мечети устраивалось множество скучных собраний и лекций, длившихся часами. Порой самые занудные из исламских учителей что-то вещали нам до тех пор, пока наши веки не наливались тяжестью и головы уже не держались на шее. Но отец не проявлял ни малейшей жалости к нашему положению, считая, что его юные сыновья должны сидеть смирно и с энтузиазмом слушать бесконечные вариации на одну и ту же тему.

Со временем пронеслась весть, что каждый, кто чувствует в себе необходимость выступить с лекцией, может это сделать. И многочисленные энтузиасты-ораторы часами держали в плену несчастных слушателей. Почти каждый из взрослых посчитал своим долгом выступить перед аудиторией и убедить других в том, что он прекрасно разбирается в вопросах ислама. Большинство из них были просто невежественными людьми, которым захотелось приподняться в собственных глазах, выступив с речью перед публикой.

Мы с братьями и так проводили в мечети больше времени, чем другие: зубрили строки Корана, изучали историю ислама, причины джихада, факты, свидетельствующие о подлости и коварстве немусульманского мира, а также планы отца по уничтожению стран Запада. Именно в мечети нам рассказали, что Соединенные Штаты боятся ислама, потому что он может затмить собой христианскую религию. Нам объясняли, что благословенный план Господа состоит в том, чтобы все остальные религии, включая христианство, иудаизм и индийские верования, подчинились исламу, который займет главенствующее положение в мире. Все люди в мире объединятся под властью Исламского халифата.

После двух лет мучений, причиняемых пространными и горячими обращениями необразованных зануд, я решился написать анонимное послание, старательно изменив почерк.

Вот что я помню сегодня из того письма:

Не желая, чтобы меня раскрыли — мне вовсе не хотелось испытывать на себе силу отцовского гнева, — я проскользнул в мечеть, когда там было пусто, и прикрепил свое послание на стене.

Когда пришло время следующей молитвы, я был в мечети вместе с отцом. Один из старейшин подошел к нам. Он сказал:

— Мужчины обсуждают послание. Все говорят, что только сын принца мог иметь достаточно храбрости написать подобное письмо. Мы обдумали это и перебрали всех сыновей шейха Усамы. Все согласились, что это послание могла написать лишь одна рука — рука его сына Омара.

Я не сказал ни слова.

Отец тоже молчал.

Наконец старик прямо спросил меня:

— Омар, это ты написал письмо?

Мы встретились взглядами, но я не признал свою вину. Не сказал ни «да», ни «нет».

Отец продолжал безмолвно сидеть. Он не смотрел ни на старика, ни на меня. Кажется, он разглядывал свои руки.

Старик снова задал вопрос:

— Почему ты написал это, Омар?

Зная, что он не уйдет, пока не отвечу, я сказал:

— Даже если я и не писал этого письма, то полностью с ним согласен. Молодежь сыта по горло этими выступлениями.

Не дождавшись реакции отца на эти слова, старик кивнул и молча ушел.

Отец не двигался. Я в страхе ждал, что он сделает — никогда раньше не лгал отцу. Я чувствовал, что сердце подсказывает ему: именно его сын Омар виновен в содеянном, — но как ни странно, отец не стал поднимать этот вопрос. На какое-то время количество речей уменьшилось, но некоторым людям слишком нравится звук собственного голоса, так что довольно скоро они возобновили свои потуги рассказать всем вокруг о собственном видении ислама.

Через неделю я обнаружил, что у отца есть куда более серьезные проблемы, чем скучные выступления в мечети. В первый раз в своей жизни он оказался совсем без денег.

Хотя мы обеднели еще в 1994 году, когда саудовское правительство заморозило счета отца, но до недавнего времени мы не испытывали таких серьезных проблем. С тех пор как отец потерял доступ к личным средствам, его огромная организация существовала на благотворительные отчисления. Сочувствующие члены королевской семьи, рядовые саудовские граждане и даже ближайшие родственники отца щедро жертвовали деньги на священное дело джихада. И прежде не существовало никаких ограничений в отношении таких пожертвований. Но с недавнего времени саудовское правительство запретило благотворительным организациям страны перечислять деньги на дело отца. Правительство внимательно следило, чтобы никто не переводил ему никаких средств.

Впервые мы оказались в таком отчаянном положении: у нас не было денег даже на еду для собственной семьи, не говоря уже об огромной армии голодных людей, собравшейся вокруг моего отца.

У меня сохранились отчетливые воспоминания о тех днях, потому что я страдал от голода, как и все мужчины. Я лично раздал последние крошки еды — яйца и картошку — женщинам и детям. Муки голода стали терзать наши желудки.

Отец обсуждал проблему с Абу-Хафсом и еще несколькими людьми, которым доверял. Я сел рядом с ними и слушал. Отец говорил грустным, разочарованным голосом:

— Будь у меня только пять миллионов долларов, я уже сегодня выиграл бы эту войну.

Мы все знали, что он имел в виду пожиравшую эту страну гражданскую войну, которая продолжала терзать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка в Афганистане. Этот конфликт отдалял отца от выполнения его главной миссии — вооруженной борьбы против Запада.

Я почувствовал, как меня захлестывает волна гнева. У отца не было за душой ни одного саудовского риала и даже ни одного афгани. Если мы в ближайшее время не получим никаких средств, мы все умрем с голоду. А мой отец жалуется, что у него нет денег, чтобы воевать. Но я держал рот на замке — это был не самый подходящий момент, чтобы ссориться с отцом. Его окружали люди, боготворившие до такой степени, что любой из них мог бы всадить мне кинжал в сердце, посмей я критиковать отца.

Через пару минут внимание отца вернулось к насущным проблемам. Он посмотрел на своих соратников и приказал:

— Проверьте все закрома, все тайники. Ищите во всех местах, где могли остаться припрятанные в период изобилия и забытые там деньги и запасы.

Его люди послушно выполнили приказ. И вскоре один за другим вернулись с неутешительными известиями, что все закрома и тайники, прежде доверху набитые деньгами, совершенно пусты. Кто-то сказал отцу:

— В них нет даже пылинки.

И вдруг один из людей ворвался в комнату с сияющим лицом. Он преподнес отцу пачку американских долларов со словами:

— Шейх, я обнаружил эти деньги в одном из сейфов, о котором мы давно забыли.

Отец быстро посчитал деньги и воскликнул:

— Здесь пять тысяч долларов!

Спасены! Этой суммы хватит, чтобы скупить все продовольственные базары Кандагара. Теперь мы сможем накормить голодающих и долгое время ни о чем не беспокоиться. Несмотря на то что лицо отца выражало огромную радость, голос его зазвучал печально, когда он произнес:

— Никогда бы не подумал, что какие-то жалкие пять тысяч долларов смогут сделать меня счастливым.

Этот случай заставил отца вспомнить прежние времена, когда он верил, что все его мечты воплотятся в реальность. После победы над русскими он стал высокомерен и самоуверенно считал, что вся его жизнь будет состоять из одних побед. Но так не случилось. Постепенно мечты превратились в дым.

Отец взглянул на Абу-Хафса, много лет остававшегося ему преданным другом, потом на других мужчин — ветеранов войны с русскими. И жестом указал на меня, сказав:

— Посмотрите на моего юного сына! Когда мы впервые попали в Афганистан много лет назад, мы тоже были зелеными юнцами. Мы были храбрыми и энергичными бойцами, высокими, мускулистыми, выносливыми и здоровыми. Бороды наши были черны как смоль, на голове — шапки густых волос, в которых не мелькала седина!.. — Голос его стал совсем печальным. — Кто мог подумать, что наша жизнь пойдет по такому пути? Мы потеряли слишком много друзей в священной войне. Они теперь в раю, а мы все еще продолжаем трудную борьбу на земле, сражаясь за справедливость для ислама. И хотя мы знаем, что жизнь на этой земле лишь ступенька к раю, наш путь здесь зачастую слишком труден. Когда мы попали в Афганистан юношами, рвущимися в бой, мы жалели старых бойцов, которые едва поспевали за нами. А теперь взгляните! Мы сами старики! Теперь нашим сыновьям предстоит пойти по нашим стопам.

Я горько усмехнулся, думая о том, что если отец рассчитывает на меня как на преемника, который воплотит в жизнь его мечты, то его ждет жестокое разочарование. При первой возможности я постараюсь свернуть с пути, по которому заставил меня идти отец, чтобы отыскать свой собственный.

Я убедился наверняка, что стал избранником отца, когда он объявил, что британский журналист Роберт Фиск приедет в Афганистан взять у него интервью, и сказал, что я должен присутствовать. Фиск раньше уже брал интервью у отца раз или два, но тогда я с ним не встречался.

Абдул-Рахмана не взяли на интервью, а вот Саад пошел с нами. Я искренне надеялся, что Саад не станет всем рассказывать, какие вкусные яйца ел на завтрак. И хотя я гордился тем, что я один из двух сыновей, которым разрешили присутствовать на таком важном интервью, должен к стыду своему сознаться, что мало помню саму беседу с журналистом. Те, кому интересно, смогут без труда найти книги Фиска и прочитать об этих интервью. Я же помню только, что Фиск был очень приятным на вид и даже уделил мне капельку своего внимания, обернувшись с милой улыбкой и спросив, счастлив ли я.

Меня поразил его вопрос. За всю мою жизнь мало кого интересовали мои чувства. И уж точно ни разу меня не спрашивали, счастлив ли я. Какое-то мгновение я раздумывал, задал ли Фиск этот вопрос из простой вежливости, но он казался таким искренним, что мне захотелось угодить ему своим ответом. В конце концов я произнес:

— Да, счастлив.

Больше Фиск не задавал мне вопросов, а мне так сильно захотелось взять обратно свои слова, хотелось открыть ему правду — что я один из самых несчастных мальчиков на этой земле, потому что не выношу ненависти и насилия, которые пропагандирует мой отец. Мне хотелось толкнуть Фиска в бок и тихонько шепнуть ему, что однажды я найду в себе мужество открыто выступить против отца и начать бороться за мир. Меня распирало от этого желания, но я струсил и не посмел сказать правду.

Фиск учтиво спросил отца, хотел бы он сфотографироваться вместе со мной. Я разволновался, когда отец согласился: он ведь не любил фотографий, а тот факт, что он захотел сняться вместе со мной, говорил о многом.

После ухода Фиска я спросил отца:

— Отец, ты не нервничаешь, думая о том, что расскажет о тебе миру этот журналист?

Отец пожал плечами и ответил:

— Нет, он расскажет только правду.

Позже мне удалось получить экземпляр газеты с интервью Фиска, и я почувствовал укол разочарования: обо мне там не было ни слова. Конечно, я понимал, что в нашей семье отец был единственным человеком, который что-то значил. С какой стати миру интересоваться мной — это у меня были причины интересоваться миром. Для меня приближалось время встать на свой собственный путь.

ГЛАВА 22. Долгие каникулы джихада Омар бен Ладен

Шло время, и жизнь семьи бен Ладен становилась все более странной. Оттого, что отец стремился привлечь к джихаду людей, потерявшихся в реальном мире и жаждавших войны, а не тех, кто умел ценить простые радости жизни. Некоторые из бойцов приезжали лишь на время — их пребывание в Афганистане было чем-то вроде своеобразных каникул. Но большинство солдат вскоре успевали пристраститься к жизни во имя джихада. И жаждали насильственного джихада, считая его самым священным делом для мусульманина. Они чувствовали, что жизнь их обрела великий смысл, ведь они стремились пожертвовать ею во славу Господа.

Эти увлеченные юноши стали спутниками для меня и моих братьев, и общение с ними приводило ко многим необычным происшествиям.

Отец служил постоянным источником и темой восторженных бесед. Его люди находились под таким впечатлением от его присутствия, что любую незначительную случайность готовы были принять за знак свыше. Как-то раз несколько человек столкнулись с интересным явлением. Каждое лето в Кандагар прилетают стаи перелетных птиц. Арабы любят птиц, и мы старались обеспечить им максимальный комфорт. Мы с братьями даже вынули стекло из окошка над дверью, чтобы получилось удобное гнездо. Когда из яиц вылуплялись птенчики, они улетали. Потом мужчины стали замечать, что одна птица возвращается несколько лет подряд. У нее на лапе была яркая красная ленточка. У других птиц мы ни разу не замечали такого опознавательного знака.

Кто-то из солдат предположил, что американцы используют эту птицу, чтобы следить за отцом. Вскоре мы решили, что это не так, но не раз со смехом обсуждали, что этой маленькой птице удается каждый год безошибочно находить дом отца, тогда как вооруженные новейшими техническими средствами американские военные не в состоянии его обнаружить.

Среди преподавателей военного дела был один, который мне особенно нравился — он всегда приветственно улыбался мне и готов был в любой момент протянуть руку помощи. Я не знал его настоящего имени, ведь таковы правила в лагере. В армии отца его знали как Абу-Зубайра. Абу-Зубайр занимал высокое положение в организации отца и постоянно находился в разъездах между Кандагаром и тренировочным лагерем возле Кабула.

Был один случай с Абу-Зубайром, который я никогда не забуду. Он очень гордился тем, что имел корову — красивую, черную с белым. Она была предметом зависти многих солдат, ведь еда и питье в лагере выдавались строго порционно. Вскоре корова родила маленького теленка, и это доставило много радости Абу-Зубайру — у него были большие планы в отношении теленка.

Как-то ночью ему приснился жуткий кошмар. Во сне он видел, как двое солдат потихоньку от всех доили его корову, отнимая молоко, которое предназначалось ее малышу. На следующее утро он не мог выбросить из головы этот сон. Даже после утренней молитвы сон продолжал его преследовать. Абу-Зубайр позвал своего друга по имени Абу-Атта — и вдвоем они со всей серьезностью обсудили этот сон. Зная, что не сможет успокоиться, пока не доберется до сути тревожащей его проблемы, Абу-Зубайр в конце концов послал за обоими приснившимися ему солдатами.

Те пришли, заметно нервничая.

Абу-Зубайр задал им очень мудрый вопрос. Зная, что они очень суеверны, он спросил:

— Вы вчера совершили грех?

Солдат по имени Абу-Валид тут же не выдержал и признался, что они вдвоем пробрались в загон, где стояла корова Абу-Зубайра, и подоили ее. Доказательство своего преступления они выпили, так что никто, кроме голодного теленка, не узнал бы о содеянном, если б не сон Абу-Зубайра.

Конечно, Абу-Зубайр пришел в ярость от их поступка и сурово наказал солдат. Им пришлось бегать вверх-вниз по склону горы, пока они не поклялись, что на всю жизнь усвоили этот урок. Конечно, тут же распространился слух, что стоит кому-то согрешить, и Господь, благоволивший делу отца, предупреждает об этом во сне его и ближайших соратников.

Случались и другие забавные вещи. Помню, как-то я сопровождал отца и нескольких командиров в автомобильной поездке по окрестностям. Они изучали местность, чтобы определить все детали предстоящего сражения и проверить, чему обучились новобранцы, недавно прибывшие в учебные лагеря. Отец сидел в одной из головных машин, а я ехал где-то в хвосте. Как обычно, путешествие было утомительным из-за дрянных дорог и отсутствия элементарных удобств на всем протяжении нашего пути. Проезжая мимо небольших деревушек, мы останавливались, чтобы пополнить запасы воды из местного источника, слегка перекусить и, естественно, облегчиться.

Поскольку нигде не было общественных туалетов, да и частных тоже, бойцам приходилось уединяться в укромных уголках где-нибудь на природе. Облегчившись, солдаты возвращались к автоколонне и ждали в тени деревьев, пока не соберутся остальные. Никто из нас не жаловался на ожидание и задержки в пути, потому что никто не жаждал вновь отправиться в путь по тряским дорогам Афганистана. Нам нравилось посидеть в тени и обменяться сплетнями.

Помню одного солдата. Он терпел до последней минуты, а потом дунул в кусты и надолго пропал, так что мы даже начали волноваться, не случилось ли чего. Мы ждали его под деревом, наслаждаясь свежим ветерком и беседой, когда вдруг увидели, что он торопится к нам по полю, рассекая высокую траву, и при этом ухмыляется во весь рот.

Увидев своих товарищей, он расхохотался. Поскольку нас интересовало все хоть мало-мальски забавное, мы стали расспрашивать, в чем причина столь бурного веселья. Но он так смеялся, что не мог говорить. Наконец он смог выдавить:

— Сижу я там, занятый важным делом, и вдруг слышу шаги. Я подал сигнал незнакомцу, чтоб не приближался — намекая, что мне нужно уединение. Представьте мое удивление, когда нарушитель моего спокойствия прибавил шагу и устремился прямо в мою сторону. Я продолжал подавать сигнал: «Кхе, хм, кхе-кхе», — покашливал я, но его это не остановило. Я пришел в ярость. Я ведь вовсе не хотел, чтобы меня застали в таком виде!

К этому моменту все уже хохотали.

— И вдруг прямо передо мной появился высоченный мужчина! Он положил мне руку на плечо и, глядя на мою скорчившуюся фигуру, спросил: «У вас все в порядке, друг мой? Я услышал такие странные звуки и забеспокоился, что кому-то стало плохо».

Солдат покатился со смеху:

— Я только промычал в ответ! Что мне оставалось делать? Я сидел со спущенными штанами, скорчившись в смешной позе, и при этом беседовал с незнакомцем!

К тому времени вокруг него собралась уже целая толпа бойцов, и почему-то этот рассказ вызвал у всех неистовое веселье. От смеха никто слова не мог сказать. Слезы градом катились по суровым лицам бойцов.

Моя жизнь была во многом унылой и безрадостной, но я старался утешать себя мыслью, что она лучше, чем у многих других. По крайней мере, я не был ребенком-калекой в стране, охваченной гражданской войной. В Афганистане очень дурно обращались с физически или умственно неполноценными детьми. Некоторые солдаты встречали слабоумных, которых держали на привязи, словно собак, приковав тяжелой цепью к дереву или столбу.

Помню одного такого мальчика — я мысленно отождествлял себя с ним, потому что мы были ровесниками. Он жил в деревушке возле нашей базы в Кандагаре, и его всегда держали на цепи. С годами он научился сбегать. Избавившись от своих пут, он иногда забирался на территорию нашей базы. Как-то раз часовой заметил приближающуюся к нему мужскую фигуру и крикнул:

— Стой! Назови себя!

Не понимая, что от него хотят, бедняга продолжал шагать на звук человеческого голоса. Убежденный, что перед ним смертник с бомбой, солдат сделал предупредительный выстрел над головой парня. Тот продолжал двигаться вперед, не испугавшись звука выстрелов.

К счастью, у часового было хорошее зрение, и он вскоре разглядел, что это слабоумный бедняга из деревни. Другие солдаты, прибежавшие на звук выстрела, поспешили поймать парня и отвели назад в деревню, к его цепи.

Шло время, и я стал замечать, что у отца случаются приступы грусти, хотя он по-прежнему не делился со мной своими сокровенными мыслями. Но его печаль трогала струны сыновнего сердца, и я стал искать причины, оправдывающие его поведение. Мне так хотелось, чтобы отец отказался от войны и насилия. Конечно, это было прежде, чем он перешел черту, из-за которой вернуться к нормальной жизни уже невозможно.

В то самое время, как я стал с большей добротой относиться к отцу, произошел ряд жестоких случаев, которые окончательно отвратили меня от «Аль-Каиды» и дела жизни моего отца.

Мы с братьями со времен Хартума имели щенков в качестве домашних питомцев. После того как мулла Нуралла подарил мне первого щенка в Афганистане, моего Бобби, семейство наших псов здорово разрослось. В стране, где мы жили, не знают, что такое принудительный контроль над размножением. Во всем мусульманском мире считается жестоким кастрировать и стерилизовать собак, лишая самцов радости спаривания, а самок радости материнства. Мусульмане убеждены, что творения Господа должны оставаться такими, какими Он их создал. Поэтому щенки расплодились по всей округе.

Вскоре после переезда в Кандагар я узнал, что в учебных лагерях отца появилось еще больше достижений современной науки и техники, в том числе химическое и биологическое оружие — и бойцы проводили его испытания.

Как-то раз я пошел к одной из своих собак — она недавно родила щенков. Несколько бойцов попросили меня отдать им этих щенков. Мне не понравилась эта идея, но, решив, что они просто хотели завести себе питомцев, отдал им щенков — они были уже достаточно взрослые и могли обойтись без молока матери.

Подобные просьбы вскоре стали повторяться, и мне стало любопытно, зачем нужно столько щенков. К тому времени я прожил в Афганистане уже несколько лет и редко встречал людей, любивших собак. Большинство афганцев считают их вредителями, вроде грызунов. Вместо того, чтобы погладить милого щенка, они его лучше пристрелят. В моем мире не знают той огромной любви к собакам, которая, как я слышал, существует на Западе.

Вскоре один друг признался мне, что щенков, которых мы с братьями так лелеяли, приносили в жертву во имя джихада. Солдаты отца использовали щенков в качестве подопытных в своих жестоких экспериментах: пускали газ и смотрели, как долго те будут умирать.

Все мое тело охватила нервная дрожь. Я плакал, но даже это не могло смягчить отца и его людей. Мне сказали, что подопытные для экспериментов необходимы, а щенки идеально подходили для этой цели. И отца ничуть не волновало, что я умолял сохранить жизнь этим щенкам, так как был глубоко к ним привязан. Некоторые юные солдаты, родившиеся с черствым сердцем, даже с упоением описывали предсмертные мучения этих милых созданий. Они рассказывали мне, как те дрожали от ужаса в своих клетках, мучаясь от медленно убивавшего их газа. Газ действовал совсем не так быстро, как воображают многие.

С тех пор я не позволял себе привязываться к новорожденным щенкам, потому что все эти славные малыши были обречены. Опыты с газом продолжались и после моего отъезда из Афганистана.

Узнав о судьбе щенков, я еще сильнее отдалился от отца, осознав, что путь, на который он встал, ведет только к боли, разочарованию и смерти. Мысль о страданиях несчастных животных причиняла мне такие мучения, что я запрятал ее в самый дальний уголок своего сознания. И сегодня впервые вспоминаю и говорю об этом.

Мои чувства беспорядочно путались и кружились в каком-то яростном вихре. Я решил, что мой единственный шанс стать счастливым — обрести независимость и найти себе подходящую невесту, чтобы создать собственную семью. В марте 1998 года мне исполнилось семнадцать, и это стало поворотным моментом в моей жизни. Я всегда полагал, что именно в этом возрасте женюсь. Наверное, эта мысль засела у меня в мозгу, потому что отец, а также мой старший брат Абдулла женились в семнадцать лет. Абдул-Рахман и Саад тоже хотели жениться.

И мы все трое спрашивали друзей, у кого из бойцов есть дочери подходящего для брака возраста: главным требованием для брака является половая зрелость. Но в то время в лагере не нашлось подходящих невест. Я желал жениться на какой-нибудь кузине из Саудовской Аравии, как сделал брат Абдулла, потому что тогда я больше не вернулся бы в Афганистан. Но никто из моих тетей и дядей не позволит своей дочери выйти за сына Усамы бен Ладена. Абдулле повезло: он женился до того, как репутация отца стала настолько чудовищной, что очернила и всех его детей.

Я решил, что следует поехать в Судан и найти там подходящую невесту. Саад вызвался меня сопровождать. Поскольку Сааду было уже девятнадцать, а мне семнадцать, отец не запретил нам эту поездку. Наша дорогая мама вообще никогда ничего не запрещала, она сказала нам:

— Мои сыновья, я молю Бога, чтобы Он позаботился о вас, сохранил вас невредимыми и даровал счастье, которое вы ищете.

Мы с Саадом упаковали необходимые вещи и отправились на такси в Пакистан, где сели на самолет, летевший через Иран в Сирию. Пролетая над Ираном, я вспомнил, как два года назад сопровождал отца из Хартума в Джелалабад. И хотя прошло всего два года, мне казалось, что минуло столетие. Жизнь в Афганистане была так чудовищна, что время тянулось страшно долго.

Было так приятно оказаться в Сирии, в особенности нанести неожиданный визит родным матери — мы просто появились на пороге их дома без всяких предупреждений. Мы пробыли у них всего несколько дней, но этого хватило, чтобы понять: наша бабушка очень страдала от долгого отсутствия своей дочери. Прошло уже столько времени с тех пор, как мать звонила по телефону или писала письма семье Ганемов, что они даже не знали о рождении ее младшей дочки, Рукхайи. Они жаждали узнать хоть какие-то сведения о матери и ее детях, без остановки задавали и задавали вопросы. Больше всего их беспокоили здоровье матери и ее безопасность, особенно после того как они услышали всю правду о нашей жизни в Афганистане.

Они почти не расспрашивали об отце и его нынешней деятельности. Некоторые темы лучше не затрагивать в разговоре. Мы замечательно провели время с родными, а потом они пожелали нам доброго пути и проводили в аэропорт, где мы сели на самолет до Судана.

Когда мы с Саадом наконец прибыли в Хартум, я почувствовал прилив нежности при виде этой страны и ее жителей. Я чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся домой — еще не забыл доброту и приветливость суданцев и счастливые времена, которые знавал здесь когда-то.

Отец сообщил нам имена нескольких правительственных чиновников, на чью поддержку и покровительство мы могли рассчитывать. Я чувствовал их искреннюю доброту по отношению к сыновьям человека, который был для них великодушным другом. Они выражали сожаление по поводу того, что их правительство вынудило выслать отца из страны, и дали нам официальное разрешение путешествовать в любой уголок страны, что было редкостью в те дни.

Мы с Саадом вскоре разделились. Он остановился в доме у одной семьи, а я у другой. Это было к лучшему, потому что его бесконечная болтовня действовала мне на нервы. Мы по отдельности стали заниматься поиском жен, полагаясь в этом на старых друзей — расспрашивали, есть ли в их окружении привлекательные молодые девушки из хороших семей, чьи родители одобрят союз дочери с сыном Усамы бен Ладена.

Но перед тем как серьезно заняться поиском невесты, я сначала разыскал наших лошадей, которых мы бросили в Хартуме. Я часто вспоминал о них и молился, чтобы они попали к доброму хозяину, который будет о них хорошо заботиться. Поэтому вскоре съездил в отцовские конюшни, где жили раньше наши лошади.

Ужас охватил меня, когда мне рассказали, что выжили всего две лошади. Остальные умерли от голода или каких-то непонятных болезней.

Только самым сильным жеребцам — Адхаму и Лазазу — удалось уцелеть. Но бедный Адхам был серьезно болен и так слаб, что его некогда мускулистые ноги уже не могли носить его. Не надо было разбираться в лошадях, чтобы понять — Адхам не проживет и недели.

Лазаз, самый гордый жеребец, какого я знал, стал таким тощим, что кости выпирали, натягивая кожу, и казалось, скоро порвут ее и вылезут наружу. Он стал тенью того красавца, который однажды чуть не одержал верх над моим сильным отцом, и выглядел совсем сбитым с толку, словно не понимал, где он и что с ним случилось. Он меня не узнал.

Тоска сжала мне сердце. Я попытался спасти жизнь хотя бы Лазазу, но было слишком поздно. Случившееся отдается во мне такой болью, что мне трудно вспоминать об этом. После этого удручающего открытия в сердце моем поселилась тяжесть, и вся радость от поездки улетучилась.

Я нашел некоторых школьных друзей, и мы вспомнили о старых добрых временах. Многие из тех мальчиков не знали, что случилось с сыновьями бен Ладена, почему они в один прекрасный день просто исчезли из школы. Не слышали они и о покушении на Усаму бен Ладена, по причине которого отец и забрал нас из школы. Некоторые признались, что позднее узнали о нашем отъезде из Судана. Большинство полагали, что мы вернулись в Саудовскую Аравию, к процветающей жизни, и были удивлены, узнав, что мы уехали в Афганистан. Кое-кто из ребят посмотрел на меня с грустью, догадываясь, что жизнь семьи бен Ладен складывалась совсем не так, как им бы хотелось.

После этого я посетил предприятия, которые основал отец, и земли, которые он купил в Судане — наследство сыновей бен Ладена. Многие предприятия некогда носили звучное имя нашей семьи, включая большую кожевенную фабрику, куда отец несколько раз возил нас, с гордостью заявляя, что это самое успешное из его деловых начинаний.

Приехав туда, я узнал, что фабрику закрыли, а здание отдали местному колледжу и использовали как жилище для учителей. Меня это рассердило, ведь фабрика принадлежала семье бен Ладен и никто не вправе был дарить ее другим.

Я провел много времени на этой фабрике, ходил вокруг и упивался своим гневом. Потом вдруг осознал, что уже темнеет. Надо было возвращаться в Хартум как можно быстрее — ночью на дорогах небезопасно. И я решил переплыть Нил, вместо того чтобы тащиться по дороге до моста, который довольно далеко.

Это решение было не таким уж глупым, как может показаться на первый взгляд, ведь мы с братьями уже переплывали Нил много раз. И я не испытывал никаких дурных предчувствий. Хотя солнце уже зашло за горизонт, его сменила полная луна, ярко освещавшая речные волны. По моим расчетам, я должен был переплыть Нил за десять-пятнадцать минут, а пешком дорога заняла бы несколько часов — пришлось бы идти в обход до моста.

Я сел на берегу, снял ботинки, привязал их к поясу на брюках и к талии, потом нырнул в холодную темную воду. Я видел пальмы, качавшиеся на противоположном берегу и подтверждавшие, что цель моя совсем близко.

Но через несколько минут я забеспокоился. Течение оказалось сильнее, чем я думал, и меня стало сносить вниз по реке. Вместо того чтобы дрейфовать, сохраняя силы, я стал бороться с потоком, подумав, что, если постараться изо всех сил, смогу доплыть до берега. Эти тщетные усилия совершенно меня измучили. Вскоре я так утомился, что каждый мускул моего тела звенел от боли.

Проходили часы, а я продолжал барахтаться в водах Нила. Мысли мои становились бессвязными. Я проклинал себя за глупость. Надо было идти на фабрику вместе с Саадом. Я не сказал ему, куда направляюсь. Ни одна душа не знала, где я, даже те милые люди, что любезно приютили меня в своем доме. Никто понятия не имел о том, что я бултыхаюсь в Ниле. Вероятнее всего, меня съест крокодил, и я исчезну навсегда, а моя семья и не узнает, что случилось.

Я взмолился Аллаху, прося послать мне хоть малюсенький кусок дерева или другой плавучий предмет, чтобы уцепиться за него и доплыть до берега. И в этот момент заметил на воде неясные очертания какого-то дрейфующего объекта. Сделал рывок, чтобы ухватиться за него, — и в этот момент ноги мои коснулись дна. В этом месте река была совсем мелкой, и я растратил все силы в борьбе с течением, когда мог просто дойти до берега.

Чувствуя себя глупцом, я вскарабкался на песчаный берег, благодаря Бога, что остался жив, но я понятия не имел, где нахожусь, потому что течение отнесло меня довольно далеко. Придется дождаться рассвета, прежде чем искать дорогу назад. Ночной воздух был ледяным. Я обследовал берег и нашел большую палку. Ткнул ее в песок несколько раз, проверяя его плотность. Наконец нашел подходящее место — не слишком мягкое и не слишком жесткое. Я воткнул там палку так, чтобы надежно держалась, и развесил на ней свою мокрую одежду. Ботинки остались в Ниле.

Никогда еще мне не было так холодно — даже на заснеженной вершине Тора-Бора. Я вспомнил, что советовал отец в подобной ситуации: зарыться поглубже в землю. Я стал руками разрывать песок, пока не выкопал достаточно большую яму, в которой мог поместиться целиком. Потом стал руками сгребать на себя песок. Уже через несколько минут я почувствовал, как накрывший меня толстый слой песка постепенно согревает тело. Устав после изнурительной борьбы с Нилом, я почти мгновенно погрузился в крепкий сон.

Еще до рассвета меня разбудили чьи-то голоса. Открыв глаза, я в замешательстве воззрился на склонившихся надо мной людей. Они были явно рассержены и засыпали меня вопросами:

— Кто ты такой? Откуда взялся? Что ты тут делаешь?

Я рассказал им свою историю, но они, похоже, не поверили. Мне стало страшно: я ведь был только подростком и лежал голый в этой яме, а мужчины выглядели весьма грозно и могли оказаться опасными.

Вдруг один из стариков по непонятной причине начал кричать:

— Он призрак! Он призрак!

Остальные мужчины в страхе отпрянули. Еще один громко ахнул. Они явно боялись призраков, потому что развернулись и понеслись по берегу прочь.

Несколько секунд я не двигался, размышляя о том, что сейчас произошло. Но подумав, что среди этой странной шайки может оказаться хоть один более разумный товарищ, который поймет, что никакой я не призрак, и убедит своих спутников вернуться, чтобы ограбить меня и избить, я осторожно выбрался из своей норы, оделся и отправился искать более надежное место, чтобы спрятаться. Прошагав несколько миль, я выкопал в песке другую яму и попытался уснуть — мне необходимо было восстановить силы. Как назло, тут же прибежала другая стайка мужчин. Они проявили не меньшую подозрительность, чем первые. Они тоже спрашивали, кто я такой и что делаю на их территории.

Вспомнив реакцию первой шайки на слово «призрак», я прикинул, что большинство жителей сельской местности суеверны, и громко закричал:

— Я призрак! Я призрак!

Они застыли на месте, а потом, нисколько не ставя под сомнение то, что услышали, драпанули все вместе так быстро, что только я их и видел. Увидев такую реакцию, я сделал вывод, что нахожусь, должно быть, в совсем дикой и опасной местности. И решил поискать деревню, где можно встретить духовное лицо.

К счастью, вскоре нашел деревню и мечеть, где добрый служитель Господа дал мне еды и предоставил место, где я смог поспать. Потом он вывел меня на дорогу, ведущую к Хартуму. Мне даже удалось совершить часть пути в какой-то открытой повозке. Но это было сплошным мучением, поскольку земля на дороге так высохла и растрескалась, что мелкая пыль тучей оседала на лице.

Добравшись до окраины Хартума, я поймал такси и доехал до дома семьи, которая меня приютила. Хозяин дома нетерпеливо дожидался моего прихода, он уже здорово беспокоился, думая, не случилось ли страшное. К моему удивлению, когда я рассказал ему о случившемся, он пришел в ярость и стал кричать, что я плохой мусульманин! Потом обвинил меня в том, что я провел ночь с женщиной. Мой правдивый рассказ о том, как я переплыл Нил, чуть не утонул, провел ночь в яме на берегу, потом изображал из себя призрака и в конце концов нашел убежище в мечети, показался настолько неправдоподобным, что он так мне и не поверил. Он злился на меня до самого моего отъезда из Хартума.

Его реакция здорово меня расстроила.

После всех этих злоключений я остепенился и попытался найти невесту. Но куда бы я ни обращался, везде получал отказ. Вероятно, мой хозяин рассказал всем своим друзьям, что я неподобающе провожу ночи — впрочем, этого никогда не узнаю наверняка. Знаю только одно: никто не захотел выдать за меня свою дочь.

Представьте себе мое удивление, когда я узнал, что брат сумел совершить невозможное. Поставив себе определенную цель и полностью посвятив себя этому, как посвящал поискам изысканной пищи или разговорам о ней, брат добился того, что хотел, и нашел себе красивую невесту. Зная брата, могу предположить, что он доставал всех и каждого до тех пор, пока они не поняли, что единственный способ отделаться от него — найти ему невесту. Девушке было шестнадцать — достаточно взрослая, чтобы выйти замуж с позволения семьи.

Саад был на седьмом небе, когда назначили день свадьбы. Церемония прошла не очень пышно, но весело, потому что жених радовался как дитя. Свадьба состоялась в доме невесты. Женщины сидели в доме, а мужчины снаружи. Затем были подписаны все необходимые бумаги и улажены формальности, чтобы жена могла сопровождать своего новоприобретенного мужа в Афганистан.

Я же вернулся в Афганистан без жены, чтобы найти там утешение у матери и братьев с сестрами. И хотя семья прежде всего проявляла интерес к юной жене Саада, меня тоже встретили с распростертыми объятиями. Похоже, все по мне скучали, что стало для меня неожиданностью. Однако, несмотря на радость от встречи с близкими, я так грустил о жизни за пределами Афганистана, что стал подыскивать подходящий предлог, чтобы снова как можно скорее отправиться в путь.

За эти годы я сблизился с некоторыми ветеранами русско-афганской войны сильнее, чем с родными братьями. Когда я вернулся из Хартума, мой добрый друг Сахр был особенно рад меня видеть. Он даже предложил помочь мне улучшить навыки вождения, а это случалось нечасто. Я вскарабкался на водительское сиденье, а Сахр сел рядом со мной, посоветовав мне быть осторожным. В последний раз, когда он сидел за рулем, дорога попалась такая разбитая, что повредила рулевое управление. Сахр был очень терпелив и вел себя как заботливый отец. Он наставлял меня, позволив вести машину до самого Кандагара, и учил разным хитростям маневрирования на дороге шириной в одну полосу, при этом не забывая смотреть по сторонам, чтоб не столкнуться с тележкой или повозкой, запряженной лошадью или ослом, — таких полно в той местности.

Природа вокруг Кандагара была великолепна, и мы восхищенно любовались ею, хоть и не забывали о том, что война и ужасная бедность превратили жизнь народа этой красивой страны в убогое прозябание.

Но наши беззаботные дни подходили к концу. На горизонте уже появились признаки грядущего события, еще на один шаг приблизившего нас к аду, в который постепенно превращалась наша земная жизнь.

ГЛАВА 23. Ужасы террора Омар бен Ладен

Летом 1998 года военная база в Кандагаре напоминала растревоженный пчелиный рой. Командиры появлялись и исчезали без всяких объяснений. Но куда бы они ни ездили, их активная деятельность явно переполошила всех бойцов. Солдаты то и дело проверяли свое оружие, следили за дорогами и поглядывали в небо — с неизменным энтузиазмом и неиссякаемой энергией. Я тоже искал чего-то в небе, но сам не знал, чего ищу. Чувствовал, что вокруг словно зреет какой-то важный заговор, но мне никто ничего не говорил. Я робко подошел к отцу и спросил его, не грядет ли какое-то важное событие.

Он ответил:

— Сын мой, тебя это не касается. Это дела семейные.

Так он обычно называл дела своей «Аль-Каиды». Привычная колкость отца меня не удивила — он часто отвечал так сыновьям, когда считал, что они проявляют излишнее любопытство.

Секрет хранился строго. Даже мой друг Сахр точно не знал, что происходит, хотя и согласился со мной, что отец и его командиры были взвинченными и колючими, как репейник.

Неопределенность продолжалась вплоть до 7 августа 1998 года, когда те из нас, кто не входил в ближний круг, наконец выяснили причину всей этой бурной деятельности. В тот день я встал, как обычно, рано и пошел в мечеть помолиться. А затем отправился в главный офис отца на территории базы.

Отец сидел молча и внимательно слушал по радио международные новости. Вскоре после этого он объявил:

— Все мужчины, способные сражаться, должны быть готовы покинуть Кандагар.

Мы бросились выполнять его распоряжение, выяснив, что отправляемся в ближайший тренировочный лагерь в ожидании каких-то важных новостей.

Лагерь находился всего в часе езды. Добравшись туда, все командиры настроили свои радио на волну новостей. Я сделал то же самое, сгорая от желания узнать, какое известие так ждет отец. Около 12.30 дня по афганскому времени, а значит в 10. 30 утра на востоке африканского континента, в новостях передали, что произошли взрывы одновременно в американских посольствах в Дар-эс-Саламе, столице Танзании, и в Найроби, столице Кении. В новостях сообщалось, что имеются многочисленные жертвы.

Я затаил дыхание и внимательно посмотрел в лицо отцу. Никогда в жизни не видел его таким восторженным и счастливым. Его эйфория быстро распространилась на всех командиров, а потом и на рядовой состав. Все кругом смеялись и поздравляли друг друга. Вскоре я услышал, как кто-то громко кричит, что наконец-то удалось нанести успешный удар по главному врагу — Америке!

Когда прошли первые мгновения шока, я тоже выразил радость, глядя на реакцию окружающих, тем более что меня с детства учили, что американцы хотят убить всех мусульман.

Когда стало известно, что взрывы принесли огромные разрушения и унесли много жизней, бойцы отметили это известие, стреляя в воздух из своих автоматов. Я слышал, как кто-то из бойцов хвастается, что взрывчатку для бомбы изготовили в одном из домов, где жили специалисты-подрывники, а потом прятали в саду, где играли дети членов «Аль-Каиды».

Один из бойцов с гордостью произнес:

— Подошвы моих детей отпечатались на песке, в котором были спрятаны ящики с динамитом и тротилом. Остальная взрывчатка хранилась под детским игровым комплексом. Мои малыши беззаботно играли там, и я был абсолютно спокоен, потому что знал: Бог не допустит, чтобы с ними случилось несчастье.

Люди рисковали жизнью невинных малышей, чтобы спрятать свою взрывчатку! После этого мало что могло меня в жизни потрясти.

Точно не помню, сколько времени мы оставались в учебном лагере под Кандагаром, но достаточно долго, чтобы узнать, что 213 человек погибли в Найроби и не менее десяти в Дар-эс-Саламе. Я слушал очень внимательно и узнал, что большинство погибших были мирными африканскими жителями, проходившими мимо, когда прогремел взрыв. Вспоминая те дни, я удивляюсь, почему никто из бойцов не поднял вопрос о погибших в Африке мусульманах.

Отец не испытывал никаких сожалений из-за случившегося, даже из-за смерти мусульман. Раньше, если кто-то из его бойцов выказывал озабоченность по этому поводу, он отвечал так:

— Идет война. Если враг создает преграду из мирных жителей перед зданием правительства или военными объектами, приходится сначала убить их. Как иначе подобраться к врагу? Мирные граждане тех стран не пострадали бы, если б правительства их стран оставили нас в покое.

Любое здание, над которым виднелся американский флаг, становилось потенциальной мишенью. Если при поражении этой мишени должны погибнуть мусульмане, да будет так. К тому же отец был убежден, что все в этом мире решает Господь и, если бы тем африканским мусульманам не пришло время умереть, они не оказались бы на месте взрыва бомбы.

Через несколько дней отец стал слышать в новостях сообщения о том, что президент Клинтон, возможно, нанесет ответный удар. Он получил несколько секретных посланий по радиостанциям двусторонней связи, потом встретился со своими главными командирами, прежде чем объявить, что мы едем на север, в какое-то место вблизи Кабула.

Я беспокоился о женщинах и детях, остающихся на базе в Кандагаре, но отец сказал:

— Не волнуйся. Они в безопасности. Клинтон никогда не нанесет удар туда, где есть женщины и дети.

И все же я с тяжким сердцем оставлял мать, юных братьев и сестер одних, без всякой защиты. Но мне не оставалось ничего другого. Мы отправились в путь и ехали много часов подряд на север, пересекая страну, все еще терзаемую гражданской войной. Незадолго до того как мы прибыли в тренировочный лагерь «Фарук» в провинции Хост, мы натолкнулись на небольшую стычку между талибами и членами одного из племен. Из-за этой стычки дорога оказалась заблокирована, и отец остановил колонну машин, чтобы выяснить, что случилось.

Командир талибов тотчас узнал отца и встал по стойке «смирно». Он ответил, что один из представителей местного племени повел себя непростительно грубо, показав средний палец группе талибов. Оскорбление было очень тяжким, и «Талибан» арестовал обидчика, его избили палками и прикладами автоматов, а потом бросили в открытый фургон грузовика. Я знал, что его везут на казнь. Талибы были настоящими экспертами по уничтожению мирных жителей. Казни и насильственная смерть стали уже настолько привычным делом в Афганистане, что мало кого волновали. Мы немного подождали, пока командир талибов не расчистит территорию, а потом продолжили свой путь к учебному лагерю «Фарук», одному из самых известных военных лагерей, основанных отцом. Наша поездка напоминала круг почета на спортивном стадионе. Когда мы прибыли в «Фарук», местные солдаты, уже взволнованные сообщением о взрывах в Африке, стали поздравлять нас и чествовать. Из всех уст звучали слова радости о состоявшейся мести американцам. Годы лекций и просмотра видеофильмов, свидетельствующих о жестокости американцев по отношению к мусульманам, породили такую ненависть к Америке, что смерть даже одного американца вызывала бурное ликование. Вот почему эти люди присоединились к «Аль-Каиде», вот почему без жалоб переносили долгие дни и ночи тренировок. Вот почему были готовы рисковать своей жизнью.

После нескольких дней в лагере «Фарук» отец получил сверхсекретное донесение и объявил:

— Необходимо быстро сменить дислокацию. Мы двинемся в Кабул, в местный гостевой дом.

Отец снимал несколько домов в каждом крупном городе страны, используя их для размещения важных гостей из Саудовской Аравии, Дубая и других богатых нефтью регионов.

20 августа 1998 года мы попрощались с бойцами из «Фарука» и направились в Кабул.

Местный гостевой дом представлял собой отдельно стоящую трехэтажную виллу, окруженную красивым зеленым садом, где росло множество деревьев. Я надеялся, что мы останемся здесь надолго, но вскоре по прибытии глава службы безопасности ворвался к отцу и сообщил, что получил ужасную новость по своему переносному передатчику. Только что был нанесен удар по лагерю «Фарук», откуда мы уехали всего два часа назад. Массированная атака американских крылатых ракет градом обрушилась на лагерь, и в результате многие из тех, с кем мы совсем недавно попрощались, убиты или ранены.

Вскоре отец выяснил, что ракеты выпущены с военных кораблей США, находившихся в Красном море. Также был нанесен удар по Хартуму — мы не могли понять, по какой причине.

В «Фаруке» у меня оставалось несколько хороших друзей. Я молча молился о том, чтобы они оказались в числе выживших после нападения.

Обычно отец выслушивал дурные вести со спокойным лицом, но, когда он узнал про разрушения и гибель бойцов в «Фаруке», его охватила дикая, неконтролируемая ярость. Он покраснел и, сверкая глазами, стал стремительно носиться туда-сюда, повторяя беспрестанно одну и ту же строчку из Корана: «Господь убивает тех, кто напал! Господь убивает тех, кто напал!» Колотя по воздуху кулаками, он прокричал: «Пусть Господь убьет тех, кто напал! Как они посмели напасть на мусульман? Как они посмели напасть на мусульман? Зачем кому-то нападать на мусульман?»

В тот момент я был с ним согласен, но позднее много раз вспоминал, как он заявлял, что американцы поставили себе задачу убивать мусульман, и мне показалось странным его искреннее изумление, когда кто-то из мусульман и вправду был убит. Забавно, но никто из нас не подумал тогда о том, что отец сам спровоцировал атаку на лагерь, взорвав американские посольства. Око за око.

Вскоре мы узнали, что удары были нанесены по многим учебным лагерям на территории Афганистана. Я чуть не заболел от волнения, пока не выяснил, что база в Кандагаре не пострадала. Мать, тети, младшие братья и сестры были в безопасности, если верить тому, что я слышал.

Когда отец пришел в себя, он возблагодарил Бога за то, что американцам не удалось его убить. В самом деле, мы потеряли бы куда больше людей, нанеси они удар двумя часами раньше.

Разум отца беспрестанно перескакивал от одних идей к другим. В конце концов он решил, что оставаться в гостевом доме небезопасно. Мы должны залечь на дно, как поступают боссы американской мафии, когда делят власть — исчезают на время из поля зрения. Можно сказать, что отец, его главные командиры и сыновья «залегли на матрасы»: из гостевого дома в Кабуле мы стремительно перебрались в другой дом в том же городе — в секретное логово.

Даже сыновья не знали, где находились такие секретные логова, устроенные отцом во всех крупных городах страны. Нас спешно отвезли в одно из таких мест. Секретное логово выглядело проще, чем комфортабельная гостевая вилла, но там было безопаснее, потому что дом располагался в густонаселенном квартале. Мы спрятались среди мирного населения. Отец не раз подчеркивал, что американцы стараются не убивать мирных граждан.

Мы прятались там больше тридцати дней. Зная, как отчаянно американцы стараются найти отца и его командиров, мы постарались стать незаметными и не показывались на глаза даже ближайшим соседям, понятия не имевшим о том, в какой опасной близости от них находятся лидеры «Аль-Каиды». Единственное послабление, которое отец сделал для своих сыновей, — позволил нам время от времени выглядывать в окна, выходившие на улицу. Лишь чуть-чуть отдернув занавеску, мы с братьями изучали близлежащие дома и наблюдали за проходившими мимо дома афганцами. Тем временем отец и его люди выясняли, кто из бойцов погиб, и подсчитывали убытки организации, но при этом все же находили время со вкусом обсудить количество убитых при взрывах в посольствах.

Погибших мусульман оплакивали, к смерти африканцев проявлялось полное равнодушие, гибель американцев вызывала огромную радость. Я был еще молод и не понимал всего безумия подобного миропонимания.

Тот тоскливый месяц тянулся слишком медленно. Нам всем не терпелось вернуться в «Фарук» и другие подвергшиеся бомбежкам лагеря — отыскать друзей, оплакать погибших. А потом отправиться в Кандагар и убедиться, что наши родные в самом деле целы и невредимы.

Наконец 19 сентября 1998 года отец отдал приказ выехать из гостевого дома в Кабуле. Мы направились в Хост, чтобы своими глазами оценить разрушения.

Все, кто сидел в машине со мной, смолкли, когда мы стали подъезжать ближе к лагерю. В последний наш визит лагерь гудел от активной деятельности. В классах кипела учеба, в бараках отдыхали после трудов солдаты, кто-то молился в специальных молельных комнатах. Кругом были бесчисленные склады и тренировочные комплексы.

Теперь же… Мы не могли поверить собственным глазам. На месте бывшего лагеря остались одни руины. Удивительно, что кому-то еще удалось выжить.

Медленно, один за другим, мы вышли из машин и последовали за отцом. Он хотел лично осмотреть все разрушения. К тому времени мы уже знали, что американцы выпустили по Афганистану более семидесяти крылатых ракет.

Атака была такой яростной, что даже месяц спустя бывалые бойцы тряслись при одном воспоминании об этом кошмаре. Нам рассказали, что весь лагерь продолжал праздновать успех после нашего отъезда. И инструкторы, и солдаты испытывали огромный эмоциональный подъем — лагерь гудел, обсуждая недавние события и приезд шейха. Потом, без всякого предупреждения, мир вокруг словно сошел с ума. Сперва они подумали, что звезды попадали со своих мест на небесах и их сияющие и пылающие обломки сыплются на землю — белые и яркие.

Отец объяснил:

— То, что вы видели, — это жар, исходящий от ракет.

Воздух внезапно наполнился угрозой: его пронзали яркие вспышки и раздирал такой громкий грохот, что лопались барабанные перепонки. Слишком поздно они осознали опасность. Солдаты беспорядочно кидались в разных направлениях и повсюду находили жуткую смерть. Друзей испепеляло у них на глазах.

Там, куда ударяла ракета, не оставалось ничего живого. Исчезали целые здания, а на их месте появлялись зияющие воронки. Мне сказали, что мой саудовский друг погиб — его останки размазало по одной из таких воронок. Когда я спросил про Абу-Мухаммеда, другого хорошего друга, с которым я познакомился через Абу-Зубайра, мне, увы, тоже сказали, что в него попала ракета. Когда меня подвели к воронке, в которой остались крошечные частички его тела, весь мой гнев сжался в маленький темный комок в глубине моей души. Сбитый с толку противоречивой информацией, которую слышал за все эти годы, я не мог сдержать свои эмоции: то проклинал американцев, то через секунду начинал злиться на отца.

Еще одного друга швыряло по всему лагерю. Водоворот из огня и металла завертел его, кидая из стороны в сторону, и начинил его тело огромными кусками шрапнели. Я с удивлением узнал, что он выжил, хоть и получил тяжелые ранения.

Пострадали и животные. Абу-Зубайр оплакивал свою черно-белую буренку и ее малыша — их разнесло на кусочки. Свидетели происшедшего говорили, что видели, как корова пронеслась по воздуху. И если от нее не осталось даже следа, словно она растворилась, растаяла как дым, то голову теленка потом отыскали в лагере.

Жизнь порой выкидывает странные штуки. Многие суровые бойцы потом еще много дней говорили об этом друг с другом и искренне печалились о гибели коровы и ее малыша.

Узнав новые подробности о взрывах в американских посольствах, я пришел в еще большее волнение. Я вообразил, что весь западный мир изобретает хитроумные планы, как убить отца, в то время как отец готовил новые удары. Каждый раз, глядя на мать или младших братьев и сестер, я начинал беспокоиться, что придет страшный день, когда они вот так же исчезнут от взрыва мощной ракеты.

Отца потрясли понесенные потери, но он сумел собраться с духом и стал тщательно осматривать произведенные разрушения, наверняка вынашивая при этом планы мести.

Все время, пока я оставался с отцом и его людьми, я беспрестанно возвращался мыслями к смерти и убийствам. И решил, что должен поговорить с отцом об этих убийствах. Я уже повзрослел и имел достаточно мудрости, чтобы не заговаривать прямо о том, что непременно разозлит отца. Вместо того, чтобы сказать ему, что насилие захлестнуло нашу жизнь целиком и безраздельно правит ею, я начал издалека, спросив его:

— Отец, а сколько людей ты убил во время войны с русскими?

Он проигнорировал мой вопрос, но я не сдавался. Я решил, что не приму молчание вместо ответа.

— Отец, — повторил я, — мне очень интересно знать, сколько людей ты убил в войне с русскими.

Он продолжал не обращать на меня внимания, пока я не стал вести себя как ребенок, повторяя вопрос снова и снова, как попугай, и говорил при этом очень быстро, так что это звучало почти забавно:

— Сколько людей ты убил в войне с русскими? Сколько людей ты убил в войне с русскими? Сколько людей ты убил в войне с русскими?

Я походил на сумасшедшего, но внутри у меня все кипело, и впервые мне было наплевать, накажут меня или нет.

— Ты же должен был убить хоть кого-то, отец!

Окружавшие нас командиры и бойцы были так изумлены, что не могли произнести ни слова — только таращились на меня, словно я умалишенный, от которого лучше держаться подальше. Никто еще не разговаривал с шейхом таким неуважительным тоном — даже его собственные сыновья.

Разозлившись, отец наконец повернулся ко мне и сказал жестким тоном:

— Да, я убивал. Я командир! Я отдавал приказы убивать и сам убивал людей! Я убил столько народу, что не смогу их сосчитать. Многие умерли от моей руки, а еще больше было убито по моему приказу.

Я не удивился, услышав такой ответ. Но я хотел выяснить подробности и продолжал бубнить, как заводная игрушка, не в силах остановиться:

— Отец, отец, а когда закончатся все эти убийства и войны? Ты сражался на войне с самого моего рождения! Почему нельзя найти другой путь? Почему нельзя сесть и поговорить? Почему нельзя заключить перемирие? Я ненавижу войну! Так не может продолжаться! — Я даже стал хныкать и скулить. — Я хочу уехать из этой страны! Хочу жить в реальном мире! Пожалуйста, позволь мне уехать.

Бывалые бойцы стали пятиться, не зная, как реагировать на происходящее. Вероятно, они решили, что у меня случилось помешательство, и, возможно, так оно и было.

Но отец оставался невозмутимым.

— Сын! — сказал он мне, — твой долг оставаться рядом со мной. Мне нужны мои сыновья! Я не хочу больше обсуждать эту тему!

Отец ушел, а я остался сидеть, чувствуя неудовлетворенность от нашего разговора, но зная, что не сдамся и получу в конце концов разрешение уехать. Теперь, оглядываясь назад, понимаю, что и впрямь был тогда на грани нервного срыва. Я стал прятаться в разных уголках базы и поджидать отца. Если он заходил в офис, я ждал, пока он выйдет, и кидался к нему, повторяя, словно мантру, одни и те же слова:

— Я хочу уехать отсюда! Я должен уехать отсюда!

Отец ни разу не повысил голос, повторяя мне то, что считал нужным:

— Нет. Ты должен остаться. Кто займет мое место, если не ты, Омар? Ты моя правая рука. Ты станешь моим первым помощником.

— Нет! Я не могу быть командиром, отец! Я хочу жить мирной жизнью. Хочу учиться. Хочу стать свободным.

Вспомнив друзей, от которых не сохранилось даже останков, которые можно похоронить, я сказал:

— Я не хочу быть убитым!

Несколько дней спустя я шел позади отца и вдруг представил, что меня непременно разорвет снарядом, как несчастного Абу-Мухаммеда, которого разнесло ударом крылатой ракеты. И я стал разговаривать сам с собой, но достаточно громко, чтобы отец мог слышать мои слова:

— Когда же мой отец прекратит эту войну? Отец! Когда же ты прекратишь свою войну?

Видимо, терпение отца лопнуло. Он повернулся ко мне и, разъяренно сверкая глазами, закричал:

— Омар! Как ты смеешь все время задавать мне этот вопрос? Ты же не спрашиваешь мусульманина, когда он перестанет молиться Богу? Я буду сражаться, пока не наступит мой смертный час! Я буду сражаться, пока дышу! Я никогда не перестану бороться за справедливость! Я никогда не прекращу свой джихад!

Он повернулся и ушел стремительно, громко сказав мне на прощание:

— Эта тема отныне закрыта!

Я заставил отца признать, что его борьба не имеет границ. Он никогда не откажется от джихада, даже если при этом погибнут все, кого он любил — каждая жена и каждый ребенок. И если я хотел избавить себя от жизни, полной ненависти, требовались отчаянная дерзость и тщательно разработанный план.

Поскольку я причинил немало огорчения и беспокойства отцу своим неподобающим поведением, то почувствовал себя виноватым, когда вскоре произошел несчастный случай во время верховой езды. Всего через день после нашего жаркого спора мы с братьями, а также несколько людей отца, включая Сахра, катались на лошадях на территории кандагарской базы. Мы встретили отца. Он сидел на лошади Османа, сером скакуне по кличке Секуб. Увидев нас, отец пустил лошадь в галоп. Когда он присоединился к нам, мы устроили гонки на небольшой площадке, длиной всего в полмили. Поскольку отец почти не видел правым глазом, он не заметил канаву примерно в метр глубиной, тянувшуюся по всему периметру стены — ее использовали для свалки отходов. Пытаясь догнать нас, отец развил огромную скорость и влетел прямиком в эту канаву, так что его выбросило из седла головой вперед.

Друг отца закричал:

— Абу-Абдулла упал!

Все среагировали моментально: развернули лошадей и помчались на помощь. Я обогнал всех и первым оказался подле отца, поднял ему голову, опасаясь, что он сломал шею. Отец не говорил ни слова. Увидев его бледное, перекошенное лицо, я понял, что он испытывает чудовищную боль, но в своей обычной манере отказывался признать, что чувствует хоть малейший дискомфорт. Сахр побежал к своей лошади, крича:

— Я подгоню сюда грузовик.

Он умчался так, что только копыта сверкали.

К тому времени отец, превозмогая боль, поднялся на ноги. Он не позволил оказать ему помощь. Молча стоял и не отвечал на наши расспросы, пока Сахр не вернулся на грузовике, сказав:

— Доктор Завахири ждет вас в доме Ум-Хамзы.

Это означало — в доме тети Харийи. Он находился ближе всего от места падения.

Все еще отказываясь от какой-либо помощи, отец сел в грузовик, и Сахр поспешно завел мотор, тронувшись с места в то же мгновение, как отец рухнул на сиденье. Остальные, не теряя ни секунды, вскочили на лошадей и пустили их быстрым галопом. Кто-то подхватил за поводья и Секуба — лошадь не получила никаких травм.

Мы примчались как раз в тот момент, когда отец входил в дом тети Харийи. Доктор Завахири торопил нас, распорядившись довести отца до ближайшей кровати. Пока Завахири осматривал отца, нам ничего не оставалось, как стоять рядом и испуганно наблюдать.

Наконец Завахири объявил нам, что опасных для жизни травм у отца не обнаружено, но заметил:

— Наблюдается острая боль в области грудной клетки.

Он посоветовал сделать рентген и провести более тщательное обследование. Было решено, что один из шоферов, лучше всех знавший территорию Пакистана, отправится через границу, найдет хорошего врача и привезет его сюда со всем необходимым медицинским оборудованием, чтобы отец мог получить необходимое лечение, не уезжая из Кандагара.

На следующий день известного пакистанского хирурга доставили прямо к постели отца. Как и предложил доктор Завахири, вместе с ним привезли новейшее медицинское оборудование. Вскоре рентген подтвердил, что у отца сломаны ребра, как и подозревал Завахири. Все знали, что единственный способ лечения в данном случае — ждать, пока они не срастутся. Моему неугомонному отцу пришлось месяц пролежать в постели, пока мама и тети заботились обо всех его нуждах — так много времени жены отца не проводили с ним с первых лет своего замужества.

Отец не мог поверить в то, что случилось, ведь он был опытным наездником и с раннего детства скакал на лошадях. Помню, как я сидел рядом с ним, а он, посмеиваясь, говорил:

— Вот так-то, сын. Америка много лет пытается убить меня, используя самое точное и смертоносное оружие, какое только есть в мире. Могущественные Штаты не в состоянии навредить мне, а одна маленькая лошадь чуть не отправила меня на тот свет. Жизнь поистине полна загадок, сын, поистине полна загадок…

Когда ребра наконец зажили, отец выглядел совсем тощим и осунувшимся. Травма и вынужденное бездействие истощили его прежде неиссякаемую энергию. Прошло много месяцев, прежде чем он окончательно оправился от случившегося.

Хотя Секуб и не пострадал, никто из нас больше не хотел даже смотреть в сторону жеребца, не говоря уж о том, чтобы ездить на нем верхом. Его подарили одному афганцу, которого я не знал лично.

В жизни отца было много сложных моментов, включая общение с лидером талибов муллой Омаром. Афганистан — опасная страна, и отца беспокоило, что муллу Омара может постичь та же участь, что и муллу Нураллу, а тогда отец снова останется без покровительства. Афганцы не забывали, что он араб и не принадлежит ни к одному из афганских племен. Этот факт сильно ослаблял его позиции.

И если отец заставлял своих врагов попотеть, постоянно передвигаясь по стране и редко проводя две ночи в одной постели, то мулла Омар жил в уединении в Кандагаре, редко покидая свой дом. Убийцам не составило бы труда его отыскать.

После покушения на нас в Хартуме отец не переставал напоминать, что за джихад приходится платить неусыпной бдительностью. Он не раз пытался убедить муллу Омара, как важно оставаться движущейся мишенью. Но лидер «Талибана» не внимал советам отца. Мулла Омар был убежденным фаталистом, он верил: произойдет лишь то, что угодно Богу. И заявлял, что спит совершенно спокойно и ничуть не волнуется по поводу потенциальных убийц.

Как-то раз возле дома муллы в Кандагаре появилась большая автоцистерна для перевозки воды. Это было странно, потому что в доме муллы имелся водопровод, но никто не обратил внимания на машину. А вскоре раздался страшный взрыв, разнесший весь дом и убивший двух или трех жен муллы, двух братьев и множество слуг. Но сам мулла Омар получил лишь пару царапин.

Однако, даже лишь чудом избегнув смерти, мулла Омар остался верен старым привычкам. Слуги уверяли, что мулла по-прежнему спит по ночам безмятежным сном младенца, ведь его сердце знало, что жизнь и смерть в руках Господа.

Вскоре после взрывов в американских посольствах и атак Клинтона на учебные лагеря США Саудовская Аравия и ряд других государств стали оказывать давление на талибов, призывая их выслать отца из Афганистана. Вспомнив болезненные перипетии изгнания из Судана, я поверил, что история повторится.

Все хотели арестовать отца, судить и приговорить к смерти. Я видел, какое напряжение испытывал отец, когда эти слухи стали доходить до его ушей. Оставалось немного мест, где он мог бы найти убежище. Если его выкинут из Афганистана, он не знал, где сможет отыскать приют, разве что в отдаленных уголках Пакистана или Йемена.

И хотя мулла Омар был не из тех людей, что позволяют посторонним вмешиваться в свои дела, американский удар по Афганистану привлек его пристальное внимание.

Как-то раз я бесцельно слонялся по офису отца на кандагарской базе, когда пришло сообщение, что мулла Омар собирается навестить нас ближе к вечеру. Оставалось всего несколько часов, чтобы подготовиться к встрече. Стремясь произвести должное впечатление, отец засыпал своих людей указаниями, распорядившись приготовить угощение и привести в порядок самую красивую часть сада, чтобы принять там муллу.

Отец надел по такому случаю саудовский тоб и сел ждать. Это было очень важное событие: в первый раз мулла Омар покинул свой дом и ехал навестить отца. Заметив, как нервничают Абу-Хафс и Завахири, обычно такие спокойные и невозмутимые, мы с братьями тоже разволновались и сели ждать рядом с отцом.

Вскоре дозоры отца сообщили, что колонна из двенадцати черных ленд-крузеров с тонированными стеклами приближается к базе. Никто не говорил ни слова, пока джипы торжественно въезжали на территорию базы. Когда они остановились, дверцы открылись, и из машин посыпались вооруженные до зубов талибы. Мулла Омар был известен своей скрытностью. Он редко позволял фотографировать себя, так что мы с братьями понятия не имели, как он выглядит. Но когда он вышел из машины, мы его тотчас узнали: вокруг этого человека сияла аура власти и неуязвимости, сразу выделявшая лидера среди всех его последователей.

Я видел перед собой человека еще более высокого и худого, чем мой отец — и это вызвало у меня огромное удивление. До сих пор я ни разу не встречал людей выше отца.

На мулле Омаре была узнаваемая одежда талиба: черный жилет поверх белой рубахи — такой белоснежной и гладкой, что сразу стало ясно — она сделана из хлопка высшего качества. На голове черный тюрбан, и только самый краешек черных как смоль волос торчал из-под него. У муллы были красивое мужественное лицо и смуглая кожа. Всклокоченные густые брови придавали взгляду напряженное выражение. Борода — средней длины и очень густая. Всю верхнюю губу закрывали пышные усы.

Мы слышали, что во время войны с русскими его лицо сильно пострадало. Правую щеку и лоб покрывали уродливые шрамы, а вместо правого глаза зияла пустая впадина. В такой жестокой стране, как Афганистан, подобные раны украшают мужчину вместо медалей, обеспечивая ему почет.

Несмотря на свои увечья, мулла Омар выглядел молодо. Зная, что он потерял правый глаз, я мысленно сравнил его с отцом, у которого правый глаз хоть и был на месте, но видел так плохо, что был, по сути, бесполезен — единственно, позволял сохранить внешнюю красоту. Я с уверенностью подумал, что эти двое наверняка ни разу не касались темы своего общего физического недостатка.

Отец подошел к мулле Омару и поприветствовал традиционными для мусульман словами: «Салам алейкум», — после чего пожал ему руку. Меня удивило, что отец и мулла Омар не обменялись традиционными поцелуями в щеку и объятиями, принятыми среди мужчин и являющими собой знак величайшего уважения в нашей культуре.

Отец повел своего почетного гостя в сад рядом с домом моей матери. За ними последовали люди отца и бойцы муллы Омара. Разумеется, там не было никаких женщин.

Мы с братьями тоже пошли туда вместе со всей толпой мужчин — мы имели на то полное право как сыновья Усамы бен Ладена. Неожиданно для нас мулла Омар сел с противоположной стороны сада, а между ним и отцом разместились другие люди.

Я сказал себе, что это недобрый знак.

Мулла Омар не обращался прямо к отцу. Он говорил на языке своего племени, на пушту, а его личный переводчик переводил слова муллы на арабский. Отец бегло говорил на пушту, поэтому я не мог понять причин подобного поведения на столь важной встрече.

Несмотря на явное пренебрежение, отец сидел молча, терпеливо и с уважением ожидая, что скажет мулла Омар. Я напрягался, стараясь услышать переводимые слова, потому что оба говорили очень тихо. Голос муллы Омара звучал еще мягче, чем голос отца. Меня все сильнее поражало сходство между ними.

Мулла Омар не стал тратить попусту времени и слов и сразу перешел к причинам того, почему он покинул свою уединенную обитель. Лидер «Талибана» был недоволен вооруженной деятельностью отца. Заботясь только о внутренних делах в своей стране, мулла Омар не хотел привлекать внимание мирового сообщества. И так уже организации по правам человека шумели по поводу отношения талибов к женщинам.

— Политическая обстановка накаляется, — подытожил свою мысль мулла Омар. — Будет лучше всего, если вы со своими людьми покинете Афганистан.

Лицо отца оставалось бесстрастным, хотя я знал, что ему меньше всего на свете хотелось лишиться своего убежища. Он медлил с ответом, тщательно подбирая слова, но наконец произнес очень мягко:

— Шейх, я провел в Афганистане много лет, с ранней юности сражаясь за ваш народ. Я никогда не забывал эту страну и в конце концов вернулся, чтобы построить здесь свой лагерь, привез сюда своих жен, детей, близких друзей. Теперь здесь собралась большая группа людей — несколько тысяч. Как я смогу вывезти их всех отсюда? Куда мне с ними ехать?

Мулла Омар повторил:

— Пришло время тебе и твоим бойцам покинуть Афганистан.

Отец помолчал и с большой осторожностью, мягко заметил:

— Суданское правительство разрешило мне жить в своей стране пять лет. Может быть, вы будете так же любезны и позволите мне остаться в Афганистане еще хотя бы на полтора года?

Мулла Омар очень долго молчал, лицо его выражало задумчивость. Когда он наконец заговорил, то говорил тоже очень долго. Я не помню точные слова, но мулла тщательно взвешивал все «за» и «против» в отношении дальнейшего пребывания отца в Афганистане.

Инстинкт подсказывал нам, что следующие слова муллы Омара будут опять об отъезде отца, и отец решил слегка задеть чувствительные струны каждого мусульманина, сказав:

— Шейх, если вы поддадитесь давлению неверных, вы примете решение, направленное против ислама.

Мулла Омар, известный своей преданностью исламу, заколебался. Он не хотел идти против интересов своей веры. Мулла задумался.

И после долгих сомнений мулла Омар сделал выбор в пользу своей религии, в ущерб интересам своей страны и мировому благополучию. Он кивнул.

— Шейх Усама, я удовлетворю вашу просьбу. Я окажу вам ту же любезность, что и суданское правительство. Сделанное вам когда-то приглашение останется в силе еще на полтора года. За это время подготовьте свой переезд. Найдите другую страну для своей семьи.

Снова отец был спасен — он сумел перехитрить муллу Омара. Осознав, что мулла собирался выслать его из страны, несмотря на преданность «Талибану», отец со свойственной ему проницательностью нашел верные слова, чтобы изменить это решение, по крайней мере на время. Ни один мусульманин не уступит желаниям неверного, если они в ущерб интересам другого мусульманина, даже если правда на стороне неверного, а мусульманин неправ.

Отец во многих отношениях был исключительным человеком.

Немногие из присутствующих осознали, что только что произошло. Но они поняли, что все закончилось благополучно. И чувство ликования охватило толпу мужчин.

Отец велел подавать угощение, внесли подносы, на которых лежали целиком запеченные барашки с рисом и овощами. Наши запасы продовольствия были скудны, но каким-то образом отцу и его людям удалось приготовить это пиршество. И, по арабскому обычаю, отец велел слугам предложить лучшие куски лидеру «Талибана».

В этот момент мы испытали еще одно, последнее потрясение. Мулла Омар нанес отцу жестокое оскорбление, бесцеремонно заявив, что не голоден. После этого лидер талибов удалился, не сказав отцу ни слова на прощание. Большая группа людей с автоматами запрыгнула в свои машины. И вся колонна быстро скрылась из виду.

Люди отца обменивались растерянными взглядами: в арабском мире подобное оскорбление приводило к межплеменным войнам. Но не оставалось ничего, кроме как проглотить обиду. Мулла Омар был самым могущественным человеком в Афганистане. Он контролировал бо́льшую часть страны, а его бойцы, суровые солдаты «Талибана», вселяли страх в самые храбрые сердца. Несмотря на мощь «Аль-Каиды», отец не мог вступить в битву с «Талибаном». Он знал, что проиграет.

Несмотря на перенесенные унижения, отец вздохнул с облегчением: у него было достаточно времени, чтобы обдумать свое будущее. Когда его высылали из Судана, ему дали всего несколько месяцев, чтобы уладить дела. Теперь в его распоряжении имелось полтора года, чтобы составить новый план действий. К тому же за год многое могло произойти. Отказавшись от еды, отец отправился на встречу с главными командирами. Мы с братьями пошли к матери убедиться, что женщинам и детям тоже досталась их часть угощения. Нам редко удавалось видеть на столе такие изысканные лакомства.

Признаюсь, я чувствовал гордость, оттого что отец в который раз спас положение, но думал и о том, что для меня самого было бы лучше, если б мулла заставил отца покинуть страну немедленно. Я уже знал: ничто на свете не заставит отца прекратить свой джихад. И раз мы не могли оставаться в Афганистане, он отправится в Пакистан. А если Пакистан не захочет его принять, то в Йемен. Если же его вышвырнут и оттуда, он отправится в глубь самой суровой пустыни и там будет вынашивать планы против Запада. Насильственный джихад стал для моего отца всем. Ничто другое не имело значения.

У меня оставалась единственная надежда: что, потеряв поддержку муллы Омара, отец на время притормозит свою вооруженную деятельность. Конечно, после такого серьезного предупреждения ему придется проявлять осторожность. Но я ошибся. После знаменательной встречи с муллой Омаром отец еще шире развернул свою священную войну. Он продолжал двигаться по дороге смерти. Он все еще был за рулем, а мы — послушные пассажиры — сидели в его машине. Но пункт назначения становился все очевиднее с каждым поворотом колес. Это была дорога в один конец.

ГЛАВА 24. В ловушке Омар бен Ладен

Совсем скоро после визита муллы Омара отец получил весть от одного из своих связных в Пакистане, что его мать прилетела из Джидды в Дубай и вскоре она и ее муж, Мухаммед аль-Аттас, прибудут в Афганистан. Все ее путешествие было тщательно спланировано братьями отца, жившими в Саудовской Аравии, хотя отец не знал о ее приезде до тех пор, пока она не приземлилась в Дубае.

Бабушка навещала нас раз или два, пока мы жили в Хартуме, но это было давно, и с тех пор многое произошло. Всех обрадовало известие, что мы вскоре увидим ее милое лицо в нашем афганском доме, но больше всех мою мать, которая в свои сорок лет вновь забеременела — одиннадцатым ребенком. Она любила бабушку Аллию почти как родную мать, и я давно уже не видел ее такой взволнованной и счастливой.

В день приезда бабушки отец объявил, что лично встретит ее в аэропорту, и велел мне ехать с ним в одной машине. Остальные братья отправились следом в других автомобилях. С того дня как мы покинули Саудовскую Аравию, отец редко садился за руль. И я знал, что этим он проявляет глубочайшее уважение к своей матери.

Как обычно, мы были вооружены по полной программе: «Калашниковы» и гранаты на поясе. Мы не думали о том, как на это отреагируют родственники, не привыкшие жить в нашем воинственном мире. В Саудовской Аравии гражданам грозит тюрьма за ношение оружия, хотя в годы борьбы с русскими саудовское правительство делало исключение для отца ради его личной безопасности.

Мы с отцом стояли бок о бок и смотрели, как приземляется самолет. Я старался сохранять спокойное, серьезное выражение лица, подражая отцу, но едва сдерживал восторг, наполнявший мое сердце. И вот я увидел, как бабушка и ее муж появились из дверей самолета и, приветственно махнув нам рукой, стали спускаться по трапу.

Бабушка была женщиной обычного роста и телосложения — отец унаследовал свой высокий рост от биологического отца. Бабушка сохранила привлекательную внешность и острый ум, говорила уверенно. Отчим отца, Мухаммед аль-Аттас, был совсем низеньким — чуть выше ста семидесяти, среднего телосложения, с седыми волосами и усами. Бороду он не носил. У него были приятное лицо и спокойный, добрый характер.

Мы с отцом быстро пошли в их сторону. Когда бабушка уже наполовину сошла с трапа, отец в первый раз заметил, что ее лицо не покрыто чадрой и его мог увидеть любой незнакомец. Он сделал быстрое движение рукой, пытаясь закрыть ей лицо. Бабушка удивилась, но взяла край своего платка и набросила на лицо и глаза. Конечно, так ей было трудно спускаться, и она споткнулась, чуть не покатившись вниз. Мы инстинктивно прыгнули в ее сторону, стараясь удержать от падения. Но она в последнее мгновение смогла удержать равновесие.

Мать с грациозным величием посмотрела на сына, потом протянула ему свою руку — и оба они словно очутились вдали от всех, в мире, созданном только для них двоих. Никогда мне еще не доводилось видеть бесконечно счастливого человека — но в тот день я понял, что отец испытывает самое большое счастье, какое возможно на этой земле.

Отец проводил свою мать и Мухаммеда в кабину самого нового и красивого из своих грузовичков, велев мне ехать сзади, в кузове. Остальные машины тронулись за нами. Я сидел, опершись о борт грузовика, и чувствовал себя так хорошо, что мне хотелось веселиться и праздновать. К тому времени я перенял некоторые привычки бойцов, поэтому не придумал ничего лучше, как выразить свой восторг праздничной очередью из своего автомата: несколько раз выстрелил в воздух.

Отцу это не понравилось, он громко постучал в заднее окошко кабины и жестом велел прекратить. Когда мы приехали на базу, он сказал мне, что бедный Мухаммед решил, будто на нас напали, и заметно перепугался. Его не успокоили даже слова отца, объяснившего, что причиной этого шума была всего лишь мальчишеская глупость.

Бабушка с мужем разместились в самом красивом доме для гостей, а потом их проводили в дом моей матери. Бабушка привезла нам в подарок шоколадные конфеты. Мы с братьями и сестрами пришли в неописуемый восторг — мы не ели шоколада с тех пор, как уехали из Хартума. Младшие дети даже не знали, что такое конфеты. Было так забавно смотреть на их маленькие мордашки, когда они пробовали сладкое лакомство.

Отец с гордостью угощал бабушку и отчима качественными, вкусными продуктами, которые сумел где-то раздобыть. Он даже позволил пользоваться вентиляторами. Электричества в Кандагаре по-прежнему не было, и большинство гостей изнывали летом от жары. После того как несколько высокопоставленных лиц чуть не потеряли сознание, отец приказал купить несколько небольших вентиляторов, работавших на батарейках, — для самых почетных гостей.

Бабушка и ее муж не использовали вентиляторы, однако прежде я не раз наблюдал забавную картину, когда гости подносили вращающиеся лопасти к самому лицу и при этом продолжали вести разговор или пытались есть — это напоминало мне, как в Хартуме важные богачи обмахивали себя дешевыми плетеными веерами.

В первый вечер визита бабушки и ее мужа вся семья единственный раз собралась вместе. Это было непередаваемым удовольствием — отец даже начал вспоминать события своей юности и рассказывать нам чудесные истории. Нежно глядя на свою мать, он спрашивал:

— Мама, помнишь, когда я был совсем маленьким и еще не ходил в школу — моим самым большим желанием было завести себе ручную козочку?

Бабушка Аллия радостно кивнула.

— Конечно, сынок, — ответила она. — Я во всех подробностях помню тот случай.

— Твой муж не позволял мне завести козу. Я просил и просил, но он каждый раз говорил «нет» и заявлял, что в его доме никогда не будет никаких коз. В третий или четвертый раз твой муж так от меня устал, что сказал мне: если хочешь козу, Усама, тебе самому придется ее вырастить. Я был сбит с толку и спросил твоего мужа, как мне это сделать.

Мухаммед от всей души рассмеялся, вспомнив тот давний случай.

— Мама, твой муж сказал мне, что в следующий раз, когда у нас на обед будет козлятина, мне надо взять косточку из бедра и посадить в землю. Он предупредил, что надо поливать косточку каждый день, иначе коза не вырастет. Разумеется, в следующий раз, когда ты приготовила козлятину, я спрятал берцовую косточку и со всей серьезностью закопал в саду, а потом усердно поливал каждый день. Через несколько недель я стал раздумывать, что же сделал не так и почему ничего похожего на козу так и не выросло в нашем саду. И после многих недель, потраченных мною на заботу об этой косточке, твой муж наконец сказал мне правду: что это была просто шутка и из косточки никогда не вырастет козочка, о которой я так мечтал!

Отец взглянул на нас с братьями.

— Вот почему, дети мои, я всегда шел навстречу вашим желаниям, когда они касались любви к животным.

Я вдруг вспомнил козлят, которых отец купил нам, когда мы еще жили в Саудовской Аравии. И впервые понял, что, подарив сыновьям тех козлят, он осуществил одно из заветных желаний своего детства.

Мухаммед с удовольствием выслушал этот забавный рассказ, а потом сказал:

— Усама, я понятия не имел, что ту воспримешь мои слова всерьез. Мне жаль, если я тогда причинил тебе огорчение.

Отец улыбнулся:

— Нет, это была славная и веселая шутка — как раз для маленького мальчика.

После рассказа про козочку настал черед Мухаммеда вспоминать семейные истории.

— Усама, — начал он, — а ты помнишь, как ездил верхом на быке?

Отец улыбнулся:

— Еще бы. — Похоже, это воспоминание было очень счастливым. — Мои дорогие родные, вы знаете мою страсть к лошадям. С самых ранних лет я хотел иметь лошадь, больше всего на свете, даже больше козы! Я бесконечно донимал мать и Мухаммеда, но они не принимали мою просьбу всерьез. Как-то раз, когда мы гостили в Сирии, в доме родителей вашей матери, я отправился в пеший поход с братьями вашей матери и вдруг увидел в поле большого быка. Что-то толкнуло меня пролезть сквозь изгородь и подойти к быку.

Это был великолепный экземпляр, я еще никогда не видел такого мощного животного. И решил прокатиться на нем верхом, полагая, что это мало чем отличается от езды на лошади. Если родные не позволят мне иметь лошадь, то, быть может, хоть быка разрешат! Я медленно приблизился к быку, но тот не обращал на меня никакого внимания. Я подумал, что он приручен и привык к людям. Он продолжал равнодушно щипать траву, совершенно довольный своей бычьей жизнью.

Я осторожно зашел сбоку, а потом молниеносно подпрыгнул и вскочил ему на спину. Бык тут же попытался скинуть меня на землю. Я обхватил его руками за шею, отчего он стал еще сильнее сопротивляться. Он кидался то в одну сторону, то в другую и мчался из всех своих бычьих сил. Он резко поворачивался, изгибался. Это была самая дикая гонка в моей жизни. Я продолжал держаться, но стал понимать, что могу серьезно пострадать. Я собрал все свое мужество, а потом оттолкнулся и прыгнул в сторону. И долго-долго катился, ощущая запах свежей травы. Наконец я распластался посреди поля.

Братья Наджвы наблюдали происходящее. Другие люди, проходившие мимо, тоже видели мою дикую скачку на быке. Братья вашей матери сочли своим долгом помчаться домой, крича, что Усаму сбросил бык. Конечно, мама и Мухаммед были в ужасе от моей проделки. Они решили, что уж если мне так хочется ездить верхом, то пусть уж лучше на лошади — это куда менее опасно.

Мухаммед аль-Аттас кивнул.

— Вы знаете своего отца: если он что-то вобьет себе в голову, ни за что не сдастся. Он не остановится, пока не получит то, что хочет.

О да — мы слишком хорошо знали эту особенность отцовского характера. Эта черта и хороша, и плоха одновременно. Я достаточно знал о жизни отца, чтобы заявлять с полной уверенностью: его упрямство навлекло на него много проблем. Когда он чего-то желал, то не сдавался, даже если его желание имело обратную сторону и этой обратной стороной была гибель.

Тот вечер стал для нас редкой возможностью почувствовать себя настоящей семьей, и не хотелось думать о плохом. Я радовался, любуясь безмятежным, счастливым лицом матери и наблюдая, как мой вечно серьезный отец от души веселится. Он всегда был таким строгим даже в отношении мелочей, а в присутствии своей матери смягчался, становился нормальным, любящим сыном, отцом и мужем. Моя мать и бабушка обменялись множеством нежных и признательных взглядов. Я заметил, что бабушка волнуется за мать.

Но если первый вечер прошел чудесно, остальное время пребывания бабушки у нас оказалось не таким приятным. Позже мы узнали, что ее приезд был не просто родственным визитом. Ее послал к отцу король Фахд, надеявшийся, что огромная привязанность моего отца к своей матери сотворит чудо. Бабушка Аллия прилетела в Афганистан, чтобы умолять отца прекратить джихад, вернуться домой и примириться со всеми. Бабушка Аллия сказала, что еще не поздно. Король Фахд решил предпринять последнюю попытку: он пообещал отцу, что его не бросят в тюрьму и не выдадут американцам. Король гарантирует ему спокойную жизнь, если он вернется в Саудовскую Аравию.

Хоть отец и понимал, что бабушка искренне верит обещаниям короля, сам он им не поверил. Он был убежден, что стоит ему коснуться ногой саудовской земли, как его схватят и бросят в тюрьму до конца жизни либо отдадут американцам, чтобы те смогли устроить показной судебный процесс, как раньше над Омаром Абдель-Рахманом, слепым египетским богословом, которого обвинили в организации теракта и посадили в тюрьму пожизненно. Отец годами твердил, что предпочтет умереть, чем попасть в грязные лапы американцев.

Он так любил свою мать, что не рассердился на ее слова, а просто ответил, что никогда больше не сможет вернуться в королевство. Его глаза больше не увидят Саудовскую Аравию. Его ноги никогда уже не коснутся улиц родной Джидды. Страна, которую он любил, была утрачена для него навсегда.

Так что наш радостный вечер закончился на печальной ноте. Бабушка и Мухаммед аль-Аттас через два дня улетели из Афганистана.

Приезд бабушки подстегнул мое желание покинуть отца, сбежать от жизни, которую он для меня готовил. Эти неясные планы вскоре приняли внятные очертания и неотложный характер. Мой самый близкий друг, Абу-Хаади, отвел меня в сторонку и предупредил очень серьезным тоном:

— Омар, тебе нужно уехать из Афганистана. Я слышал разговоры: замышляется что-то очень серьезное. Тебе надо уезжать, Омар. Ты молод. Ты никому не причинил вреда. Уезжай и живи нормальной жизнью. Тебе нельзя здесь дольше оставаться.

Итак, даже после атаки американцев и предупреждений муллы Омара отец и его люди продолжали вынашивать свои жестокие планы. По словам Абу-Хаади, теперь они замыслили что-то куда более серьезное, чем нападения на американские посольства. Много невинных жертв погибнет, как тогда в Африке, да и в Афганистане — некоторые из убитых в лагерях не были бойцами, а просто приехали навестить друзей или из чистого любопытства.

Абу-Хаади был не из тех, кто мог солгать. Если он говорил, что нужно уезжать, значит, это так. В тот же день, чуть позже, я собрал всех братьев и сказал:

— Послушайте меня, братья. Мне стала известна секретная информация. Грядет что-то очень серьезное. Скажу проще. Если мы уедем отсюда, мы выживем. Если останемся, погибнем.

Они без раздумий согласились со мной, кто-то один сказал:

— Если отец совершит очередное нападение, весь Афганистан будет уничтожен.

— Надо бежать, — предложил я.

Братья согласились. Но как? Наш отъезд должен держаться в тайне. Отец давно уже не знал никаких пределов в своих поступках и вполне способен держать нас под замком, если ему станет известно о планируемом побеге.

Я предложил:

— Когда отец уедет по делам, мы можем удрать в Пакистан. На лошадях.

Братья закивали. Все сыновья Усамы бен Ладена были превосходными наездниками, и нам не составляло труда заполучить отцовских жеребцов. У нас имелось еще одно серьезное преимущество: мы умели хорошо ориентироваться в горах. Наши вынужденные походы по горам Тора-Бора до границ Пакистана все же для чего-то пригодились.

Да, мы доскачем на лошадях до Пакистана, продадим лошадей богатому землевладельцу и купим билеты на самолет до Судана! А после того, как мы приятно проведем время в Судане, совершим кругосветное путешествие! Наконец-то сможем наслаждаться жизнью.

Мы строили грандиозные планы. Так серьезно настроились бежать, что даже потихоньку закололи нескольких верблюдов отца и высушили мясо, чтобы не испортилось, — заготавливали припасы в дорогу. Только Абу-Хаади знал о наших планах и был полностью с ними согласен.

Конечно, чувство вины не раз закрадывалось нам в душу, когда мы вспоминали о матери и младших детях. Но мы понимали, что мать никогда не согласится уехать без разрешения отца. И если он что-то заподозрит, она не сумеет солгать и выдаст нас. Тогда наш план провалится.

Никто из нас и думать не хотел, какова будет реакция отца на наше предательство. Мы знали: он уверен, что мы последуем за ним, полностью разделив его великую страсть к джихаду. Мы должны будем взять в руки оружие и нападать на Америку или другие страны, если он сочтет их врагами.

Нашу тревогу помогала унять мысль о том, что матери и младшим детям будут помогать их нежный пол и возраст. Отец предпримет все усилия, чтобы защитить их. И даже если американцы нанесут очередной удар — мы помнили слова отца, что они не станут намеренно бомбить женщин и детей.

Вскоре мы запасли достаточно еды в дорогу. Я был возбужден, ведь мысль о побеге много лет зрела в моей душе. Но для братьев эта идея была новой, она не успела в них созреть, и один за другим они стали идти на попятный.

Один сказал:

— У отца длинные руки, они дотянутся до нас в самых дальних краях. Он нас непременно убьет.

Другой заявил:

— Афганистан — опасная страна. Здесь за каждым кустом головорез. Нас ограбят и убьют по дороге.

— Мы должны пойти на риск, — возражал им я. — Мы умрем, если останемся с отцом. Информация, которую я получил, не оставляет никаких сомнений. Нам надо уезжать!

Все хранили молчание, раздумывая. Вскоре братья отказались от нашего плана. Они стали меня избегать.

Я хотел уехать один, но здравый смысл твердил мне, что в одиночку не выжить — нас должно быть хотя бы двое. Кругом было много дозоров, в том числе вражеских. На одинокого путника непременно нападут, чтобы ограбить и, скорее всего, убить. Жизнь почти ничего стоила в Афганистане.

Наконец я пошел к Абу-Хаади и спросил, хочет ли он бежать со мной. Но хотя он и советовал мне, юному мальчику, покинуть Афганистан, он отказался сопровождать меня.

— Нет, Омар, — сказал он, — мое место рядом с твоим отцом.

После этого я неделями сидел молча и грустил, посасывая кусочки вяленого верблюжьего мяса и размышляя об утраченном шансе на побег. Но я не сдавался.

И тогда-то обратил пристальное внимание на свою мать. Однажды, наблюдая, как она трудится в жаркой, почти раскаленной кухне, пытаясь приготовить рис на маленькой газовой плитке, я вдруг испугался чудовищной мысли, что она не переживет предстоящие роды.

Она столько раз вынашивала детей, а теперь была уже немолода, не имела должного медицинского ухода и даже надлежащего питания, так что выглядела моя столько выстрадавшая в жизни мама совсем нездоровой. Она не жаловалась — за все эти долгие годы я ни разу не слышал слов недовольства, слетавших с ее уст. Она жила без кондиционера в самом жарком климате, без отопления в жуткий холод, без современной техники, позволявшей готовить и хранить пищу или стирать одежду, без нормальной еды для себя и своих детей, без медицинской помощи и без возможности общаться со своей матерью и другими родными в Сирии. Она принимала все существующие обстоятельства с нежнейшим спокойствием и всегда говорила только хорошие, ободряющие слова мужу и детям. Конечно, в душе она не могла не сомневаться относительно правильности пути, избранного ее мужем. Ее брак начался с прекрасных надежд, она уезжала жить в богатую страну с человеком, которого любила. Я знал, что ее девичьи мечты не осуществились, хоть она и отказывалась это признать.

Внезапно я почувствовал радость оттого, что не сбежал, бросив ее одну. Отец был так занят своим джихадом и другими делами, что забота о матери во многом лежала на мне.

И тогда я понял, что кто-то должен увезти мою мать из Афганистана. Ей надо вернуться в Сирию, где она сможет получить надлежащий медицинский уход. Младшие дети должны поехать вместе с ней. В семье было три малолетних ребенка, в возрасте от трех до девяти: красавице Иман было девять, милому Ладину шесть, а лапочке Рукхайе всего три.

И подумывая, что сушеная верблюжатина все же может пригодиться, я начал составлять второй план побега, на этот раз поставив на первое место безопасность матери и ее малолетних детей.

Я и понятия не имел, что в голове отца бродили в это время чудовищные идеи, которые вскоре оттолкнут меня от него навсегда.

ГЛАВА 25. Ранний брак Наджва бен Ладен

Я поняла, что мои сыновья повзрослели, когда услышала, как они рассуждают о женитьбе. Осман и Мухаммед были для этого еще слишком молоды, но и на них повлияли пылкие разговоры старших братьев.

Из всех моих сыновей только Абдулла и Саад были женаты. Абдуллу мы не видели уже пять или шесть лет. Когда нас навещала тетя Аллия, она привезла известие, что наш старший сын стал отцом. Мне не выпало счастливой возможности увидеть своих первых внуков, но эти малютки часто мне снились.

Саад и Омар вдвоем ездили в Судан искать себе невест, но повезло только Сааду: он привез с собой жену, и она стала жить вместе с нами. Примерно через год у Саада родился первый сын, и он назвал его Усамой в честь отца. Мой муж был явно этим доволен.

Я едва верила в то, что мы с мужем стали бабушкой и дедушкой. Неужели прошло столько лет?

В то время Усама созвал старших сыновей и выделил каждому из них участок земли. Он велел им обрабатывать землю и выращивать на ней разные овощи, как научил их в Судане. Муж верил, что наши мальчики смогут стать финансово независимыми, возделывая землю и собирая урожай. Это занятие должно было обеспечивать нам свежие овощи на столе и приносить дополнительный доход от их продажи.

Никто из моих сыновей не выражал энтузиазма по поводу занятий фермерством, но они, как всегда, с уважением отнеслись к идее отца, и каждый ответил:

— Спасибо, отец. Мы позаботимся об этом.

Сыновья Усамы не унаследовали его любовь к земле.

Омар все еще не женился, но постоянно мечтал об этом и часто спрашивал бойцов, нет ли в лагере девушек из приличных семей, достигших зрелости.

Отчаявшись найти невесту, Омар стал еще более подавленным, чем обычно. По ночам он порой исчезал на несколько часов в пустыне — скакал там верхом. Я терпеливо дожидалась сына, иногда до самого рассвета, ведь я мать и беспокоилась о его безопасности. Его могла укусить ядовитая змея или конь мог оступиться и уронить всадника.

Я родила семерых сыновей, и, пока они росли, случалось немало неприятных происшествий. Помню, однажды малыш Мухаммед играл в пустыне — и вдруг исчез из виду. Он провалился в глубокую яму, потерял сознание и пробыл там довольно долго. К счастью, ближе к концу дня его братья, тоже гулявшие в той местности, подняли тревогу и отправились на поиски — в конце концов они обнаружили его на дне ямы. Не знай они, где именно он гулял, поиски заняли бы очень много времени, и мой малыш мог стать жертвой волков.

В другой раз Саад очень неосторожно вел машину и наскочил на какое-то препятствие, так что машину подбросило в воздух. Ехавший на заднем сиденье Ладин сломал запястье.

И я беспрестанно думала о том, что, случись с Омаром несчастье, никто не будет знать, где его искать. Муж не возражал против одиноких верховых прогулок Омара по пустыне и напоминал мне, что сам был таким же в юные годы, в Саудовской Аравии. Похоже, мужу нравилось, что Омар любит одиночество и уединение. Он дал сыну прозвище Альфарук, что по-арабски означает «меч».

Все вокруг признавали, что у Омара много особенных качеств. Одна из жен моего мужа так ценила Омара, что каждый раз, когда видела, как он приближается к нам, говорила:

— Вот идет отец мудрости.

Другая назвала его Омаром Щедрым, потому что он был самым милосердным из моих сыновей и часто отдавал свои скромные денежные накопления тем, кто в них сильнее нуждался.

В тот год я снова забеременела, но мне некогда было думать о себе.

В начале 1999 года Усама решил, что пришло время для нашей дочки Фатимы, родившейся в 1987 году, и дочери Сихам, Хадиджи, которая была на год младше Фатимы, выйти замуж. Девочки в таком раннем возрасте не так уж редко становятся женами в мусульманских странах. Решение это Усама принимал один. Я была рада услышать, что он доверил основную задачу Омару: он спрашивал у моего мудрого сына совета относительно бойцов, которых Омар хорошо знал. И в конце концов муж поручил Омару найти мужей для своих сестер.

Омар отнесся к поиску очень серьезно. Он внимательно наблюдал за мужчинами, работавшими вместе с мужем. Наконец Омар порекомендовал двух саудовских солдат — Мухаммеда и Абдуллу. Они показались ему умными и добрыми людьми. Оба потенциальных жениха были из Саудовской Аравии, и это, похоже, понравилось Усаме. Обоим было чуть меньше тридцати. Один из них являлся телохранителем моего мужа, так что Усама знал его очень хорошо.

Омар посоветовал выдать Фатиму за Мухаммеда, а Хадиджу за Абдуллу. Когда выбор был сделан, всё организовали в традициях ислама. Усама обсудил вопрос со мной и Сихам. Мы обе согласились с решением мужа.

Как и подобает, Усама затем вызвал по очереди каждую из дочерей и рассказал про мужа, которого для нее выбрал. Усама в точности следовал предписаниям нашей религии и сказал дочерям, что если им не нравятся их будущие мужья, то брак не состоится и поиски жениха будут продолжены.

Обе дочери очень застенчиво сказали «да»: они с радостью выйдут за мужчин, которых выбрал для них отец. Усама организовал встречу женихов со своими дочерьми в присутствии родных. Когда дочери и потенциальные женихи дали согласие на брак друг с другом, официально объявили об их помолвке.

Свадьба моей дочери должна была состояться первой. И настал день, когда моя дорогая Фатима стала женой саудовского мужчины по имени Мухаммед. Свадьба Фатимы была очень скромной и проходила в нашем доме в Кандагаре. Конечно, мужчины и женщины находились отдельно. Еды в то время не хватало, и нам нечего было предложить гостям, кроме риса и овощей — то же, что мы ели во все другие дни.

После свадьбы дочь со своим мужем поселились в доме недалеко от моего, что меня сильно обрадовало. Я вспомнила, как когда-то выходила замуж за Усаму. И как моя мать печалилась, что я далеко уеду от нее. В первый раз я по-настоящему поняла свою мать.

Омар выглядел странно подавленным. Хоть он и рад был, что ему представилась возможность выбрать для сестры лучшего жениха, Омар признался мне, что испытывает опасения оттого, что его маленькая сестра Фатима выходит замуж в таком юном возрасте.

Когда Омар произнес эти слова, я созналась, что меня тоже терзает беспокойство, ведь Фатима была такой нежной и невинной и все эти годы находилась под защитой своей матери. Она не знала никого, кроме членов своей семьи. С другой стороны, в нашей культуре принято, чтобы у женщины с юных лет был хороший муж, который ее защищает. И я лишь молилась о том, чтобы Мухаммед оказался хорошим мужем для моей Фатимы.

Через несколько недель после свадьбы моей дочери Омар пришел ко мне с очень серьезным лицом. Сын сказал мне:

— Мама, я хочу, чтобы ты поехала рожать ребенка в Сирию. Я отвезу тебя. — Он помолчал. — Мы возьмем с собой младших детей.

Я так удивилась, что ничего не ответила. Ни одна из жен Усамы еще не покидала Афганистан — даже по такой важной причине. И потом, я уже родила одного ребенка в этой стране — мою младшую дочь Рукхайю.

Сказать по правде, мне ни разу не приходила в голову мысль об отъезде.

Но Омар казался одержимым этой идеей. Он настаивал, чтобы я согласилась. Он сказал:

— Мама, если ты не попросишь у отца разрешения уехать, я сделаю это за тебя.

Я с изумлением смотрела на своего красавца-сына: его карие глаза горели решимостью. Кто бы мог подумать, что самый чуткий из моих сыновей станет самым отважным и бесстрашным за эти годы? Нелегко было противиться могущественной воле Усамы. Но мой храбрый сын готов был это сделать. Я любила его еще сильнее за это мужество и искреннюю заботу обо мне и младших братьях и сестрах.

ГЛАВА 26. Начало конца Омар бен Ладен

В те напряженные дни нелегко было найти способ хоть в чем-то убедить моего отца. По своей натуре он был крайне упрям и всегда торопился сказать «нет», когда у кого-то из его сыновей появлялись собственные идеи. Я знал, что мне понадобится время, чтобы изложить свою мысль, и лучше сделать это наедине, тщательно подготовив свою речь. Я не мог упоминать предостережения Абу-Хаади, иначе бы моего друга строго наказали. А должен говорить с отцом только о здоровье матери, о том, что она нуждается в специальном уходе в связи с предстоящими родами. Но трудно было выбрать момент, когда отец оставался один. Его все время окружали преданные соратники, которых распирало от желания постоянно топтаться возле него.

Как-то раз отец созвал на совещание всех своих бойцов. Мы с братьями тоже потащились за всеми следом, размышляя, что такого могло случиться.

Отец заговорил о радости самопожертвования, о том, что для мусульманина величайшая честь — отдать жизнь за дело ислама. Я окидывал взглядом комнату, пока отец говорил, изучая лица его бойцов. И заметил, что старшие испытывали легкую скуку, но у молодых, недавно вошедших в «Аль-Каиду», лица сияли.

Когда совещание закончилось, отец созвал всех своих сыновей, даже самых маленьких. Он отпустил своих людей, в том числе тех, кто всегда держался подле него. И я подумал, что мне представляется возможность поговорить о здоровье матери и о том, что ей нужен хороший врач, чтобы родить своего одиннадцатого ребенка.

Отец пребывал на редкость в хорошем расположении духа после успешного разговора с бойцами. У него, несомненно, был дар вдохновлять юнцов жертвовать своими жизнями. Выходя из комнаты совещаний, я заметил нескольких молодых бойцов, царапавших свои имена на листке — списке смертников.

Взволнованным голосом отец начал говорить:

— Сыновья. Садитесь рядом, в кружок. Мне надо вам кое-что сказать.

Когда мы сели у его ног, отец произнес:

— Послушайте меня, сыновья, на стене мечети висит листок. Он для мужчин, которые хотят проявить себя как добрые мусульмане. Для тех, кто вызвался стать смертником, взорвав бомбу.

Он посмотрел на нас выжидательно, глаза его блестели.

Впервые в жизни мы не глядели в пол. Мы с удивлением воззрились на отца, но никто не проронил ни слова. Что до меня, то я был так изумлен, что слова, вертевшиеся у меня в голове, застряли в горле.

Отец не сказал нам, что мы должны добавить свои имена к списку смертников, но его слова и ожидание, ясно читавшееся на лице, подразумевали, что этим мы доставили бы ему великое счастье.

Никто не шевелился.

Отец повторил свои слова:

— Сыновья мои, на стене мечети висит листок. Он для тех, кто вызвался стать смертником, взорвав бомбу. Те, кто хочет отдать жизнь во имя ислама, должны вписать свое имя в этот список.

И тогда один из моих младших братьев, слишком юный, чтобы понимать, что такое жизнь и смерть, поднялся на ноги и с благоговением в глазах кивнул отцу. А потом побежал в сторону мечети. Маленький мальчик вызвался стать смертником.

Я пришел в ярость и наконец обрел дар речи:

— Отец, как ты можешь просить о подобном своих сыновей?

В последние месяцы недовольство отца моим поведением росло. Я приносил ему одни разочарования: сын, который отказался быть его преемником, который мечтал о мире, а не о войне. Он уставился на меня с явной враждебностью и махнул рукой:

— Омар, ты должен кое-что понять. Ты занимаешь в моем сердце ничуть не больше места, чем любой другой мужчина или мальчик в этой стране. — Он взглянул на моих братьев. — Это в равной степени относится к каждому из моих сыновей.

Отец выказал нам свои истинные чувства. Его любовь к сыновьям была лишь слабым проявлением физического родства, она не проникла в глубь его существа, и его сердце осталось не тронутым отцовской привязанностью.

Эта горькая правда причинила мне жестокую боль. Наконец-то я знал, где мое место. Ненависть отца к его врагам была куда глубже, чем любовь к сыновьям. И в тот самый момент почувствовал, что буду дураком, если потрачу зря еще хоть одно мгновение своей жизни.

Я знал теперь, что уеду, и уеду очень скоро. И, покидая отца навсегда, буду сожалеть ничуть не больше, чем он, посылая на смерть собственного сына. Единственной трудностью для меня была организация отъезда матери и ее детей.

Мы с братьями молча ушли. Только младший из нас порадовал гордость отца, выразив готовность пожертвовать собой ради его джихада.

Прождав еще несколько дней, я наконец получил возможность переговорить с отцом наедине. Увидел, как он идет из одного здания в другое. Перед этим я долго сидел в засаде, стараясь выждать момент, когда рядом с ним не будет всей его свиты.

И хотя он сделал вид, что не замечает меня, я заговорил:

— Отец. Меня беспокоит здоровье моей матери. Она уже в том возрасте, когда рожать детей становится опасно. Ты не разрешишь мне отвезти ее в Сирию, к ее матери? Думаю, тогда не будет риска ее потерять.

Отец ничего не ответил, но быстро взглянул мне в лицо. Я знал, что в последнее время чувства отца ко мне охладели до такой степени, что это принимало угрожающие для меня формы.

Но меня ничто не могло остановить, Я стал одержим, как несколько лет назад, когда донимал отца разговорами о том, что ненавижу насилие, заполонившее всю мою жизнь.

И на следующий день я вновь обратился к нему с той же просьбой.

Я все время умолял его об одном и том же: отвезти мать туда, где ей будет лучше рожать ребенка. Старался хотя бы раз в день напомнить ему об этом, иногда дважды в день — и всегда в присутствии других мужчин, потому что больше не представлялось случая остаться с ним наедине.

После десяти дней такого преследования отец в конце концов прислал за мной одного из своих людей. Я пошел к отцу с неохотой, опасаясь, что он, устав от моих приставаний, решил посадить меня под замок.

Когда я вошел, он встретил меня без особой радости, но оказалось, что мои доводы возымели действие.

— Хорошо, Омар, — согласился он, — твоя мать может поехать в Сирию рожать ребенка.

Он посмотрел на меня с неприязнью, словно давая мне последний шанс передумать.

— Да, отец. Я отвезу ее.

Он воздел руки к небу.

— Помни, Омар: тебе придется держать ответ перед Господом.

Другими словами, отец хотел сказать, что, по его мнению, покидая его в такой момент, я предавал свою веру. Я повторил:

— Да, отец. Я отвечу перед Господом. Я отвезу мать в Сирию.

Отец вздохнул, потом подозвал к себе одного из своих людей и дал ему немного денег. Потом дал мне знак взять деньги у того из рук.

— Если ты будешь бережлив, этого хватит, чтобы добраться в Сирию. Помни, ты отвечаешь за безопасность матери.

— А дети? Можно матери взять с собой младших детей?

Отец помолчал, потом высказал свое решение:

— Она может взять Рукхайю. И Абдул-Рахмана.

Рукхайе было всего два года, так что это меня не удивило. Абдул-Рахман поможет нам с матерью в дороге. Но как же другие дети, которым мать была необходима?

— А как же Иман? Ладин? — спросил я.

Иман было всего девять, а Ладину пять. Оба ребенка были очень застенчивыми, они привыкли все время проводить с матерью. Я не хотел оставлять их в Афганистане, потому что, увезя мать из этой страны, надеялся уговорить ее не возвращаться назад.

Но отец был слишком хитер: он знал, что мать не сможет навеки расстаться с Иман и Ладином.

— Нет. Иман и Бакр (так отец называл Ладина) должны остаться со мной. Только Рукхайя и Абдул-Рахман. Больше никто.

Я попытался снова. Стал умолять его отпустить малышей с нами, но он нетерпеливо вскинул руку:

— Нет. Ты же знаешь, что спорить бесполезно. И больше не заговаривай об этом. Только Рукхайя и Абдул-Рахман.

Я кивнул. Я сделал всё, что мог. Побеспокоюсь о младших детях потом. А пока отвезу мать туда, где она будет в безопасности.

Получив разрешение отца, я помчался домой сообщить матери, что мы скоро уезжаем. Хоть она и ни разу не выражала желания уехать, я увидел, как ее лицо просияло, правда, она огорчилась, узнав, что Иман и Ладин останутся здесь.

Но в тот момент я об этом не думал.

Мы уезжали из Афганистана.

Наша радость тут же сменилась огорчением. Когда мать сказала Иман и Ладину, что ненадолго уедет, оба разнервничались и выглядели до смерти напуганными. После долгих объяснений малышка Иман приняла с покорностью свою судьбу, потому что привыкла делать то, что ей велят, но Ладин никак не мог успокоиться. Он плакал жалобно и безутешно, оттого что мать уезжала без него. И даже мысль, что у него появится новый братик или сестренка, не помогла унять его страдания.

Меня продолжали терзать раздумья о больших планах отца — тех, о которых меня предупреждал Абу-Хаади. Я молился, чтобы отец отменил их или хотя бы отложил до того момента, когда мне удастся вытащить отсюда Иман и Ладина.

В день отъезда мы все были на нервах. Ладин продолжал ныть, умоляя взять его с собой. Наконец он совсем раскис и громко зарыдал. Он следовал за мной по пятам, дергал за штанину и повторял:

— Братец, возьми меня с собой. Братец, возьми меня с собой.

Мне пришла в голову мысль схватить его украдкой, когда никто не видит, и, шепнув, чтобы сидел тихо, засунуть под матрас в кузов машины, но мне не представилось такой возможности. Отец и его люди все время наблюдали за нами, их зоркие, словно у ястребов, глаза не упускали ни одной мелочи. Кроме того, отец решил, что моя сестра Фатима и ее муж Мухаммед проводят нас до границы Пакистана.

Честно говоря, меня это обрадовало. Дороги Афганистана опасны, там полно головорезов. Но они дважды подумают, прежде чем наброситься на трех вооруженных мужчин.

Я крикнул матери, что пора ехать. Она медленно подошла ко мне, Фатима встала возле нее. Сестра держала на руках маленькую Рукхайю. Мне предстояло первому вести машину, и я уселся за руль. Мухаммед и Абдул-Рахман заняли места впереди, а мать с девочками забрались на заднее сиденье.

И вдруг я увидел, что отец идет к автомобилю. Сердце мое замерло. Я испугался, что он передумал. Но он только хотел попрощаться с матерью. Они что-то тихо сказали друг другу — я не расслышал слов.

Я не испытывал грусти, покидая отца. Я уже много лет восставал против того, что он делал. Трагедия заключалась в том, что пришлось оставить здесь Ладина и Иман. Бросить младших брата и сестру на произвол судьбы… Это было самым трудным решением в моей жизни.

Уезжая прочь от отца и его переполненной ненавистью и насилием жизни, я обернулся, в последний раз взглянув на его высокую фигуру, вскоре исчезнувшую вдалеке. И в тот момент понял, что бежал из Афганистана не в поисках счастья. Единственное, чего я искал, — это мирная жизнь.

ГЛАВА 27. В Сирию Наджва бен Ладен

Я почувствовала на себе взгляд Усамы, когда садилась в большой черный автомобиль. Я раздумывала, попрощается ли со мной муж, потому что он вел себя странно перед моим отъездом — все время молчал. Как только я забралась на заднее сиденье машины, муж направился ко мне и остановился перед открытым окошком, внимательно глядя на мое лицо, скрытое под паранджой.

Муж удивил меня, сказав:

— Наджва, что бы тебе ни говорили, знай — я никогда не разведусь с тобой.

Я изумленно воззрилась на него. Развод? Я и не думала о разводе. Я ехала в Сирию рожать своего ребенка.

Усама добавил:

— Как только будешь в состоянии путешествовать, возвращайся вместе с ребенком.

— Муж мой, я так и сделаю, — ответила я. — Вернусь сюда с ребенком, как только смогу.

Усама улыбнулся, зная, что я не лгу. За все годы нашего брака я ни разу не солгала мужу.

Я ощущала какую-то неприязнь между Омаром и Усамой. Омар не повернулся попрощаться с отцом, а Усама не предпринял попытки заговорить с сыном. Меня не посвятили в то, что произошло между мужем и сыном, потому что ни тот, ни другой не любили обсуждать личные вопросы, но я чувствовала: какая-то серьезная причина вызвала это отчуждение. С того времени как Омар подрос, его жизненный путь все больше расходился с дорогой, по которой шел его отец. Я знала, что он с ранних лет любил отца сильнее, чем другие мои дети, но что-то разрушило эту любовь.

В ту самую минуту Омар завел мотор. Он сидел за рулем — сильный и несгибаемый, исполненный решимости не проявлять никаких эмоций. Но в последнюю секунду он не сдержался и обернулся посмотреть на отца. Я тоже оглянулась, но тут же пожалела об этом, потому что вновь увидела моего малыша Ладина: он одиноко стоял посреди дороги и плакал, потому что его мама уезжала. Иман была неподалеку, рядом со старшим братом, Мухаммедом, и старалась не показывать своих чувств. Но на лице малыша Ладина отражалась вся глубина его горя. Он не сдержался и побежал за машиной. Поравнявшись с ней, он закричал Омару:

— Братец, возьми меня с собой. Прошу тебя, разреши мне поехать с мамой. Братец, прошу тебя.

Омар опустил стекло и, помахав брату рукой, крикнул:

— Мы возьмем тебя в следующий раз, Ладин. Обязательно возьмем.

Материнское сердце было разбито. Мои младшие дети сильно напуганы. Накануне вечером я разговаривала с ними обоими и пообещала от всего сердца:

— Я скоро вернусь. Будьте храбрыми. Я вернусь.

И я знала, что вернусь. Я не собиралась навсегда покинуть своих детей.

Я глубоко вздохнула и переключила все внимание на Фатиму. Фатима и ее муж собирались проводить меня только до границы Пакистана, а там Омар, Абдул-Рахман и мы с Рукхайей сядем в такси, которое отвезет нас в пакистанский аэропорт. Оттуда полетим в Сирию.

— Фатима, — сказала я, — позаботься об Иман и Ладине.

— Я позабочусь, мама. Не волнуйся.

Мы все замолчали и молчали долго, потому что поездки по дорогам Афганистана всегда утомительны и опасны, и все пассажиры внимательно осматривали холмы, тянувшиеся с двух сторон дороги. Хоть Усама и выделил нам для поездки самый новый, самый лучший джип, все равно дороги были так ужасны, что через час мы чувствовали себя так, словно нас избили тяжелыми дубинами.

Я была уже на седьмом месяце, и мне приходилось совсем несладко. Мне было плохо и никак не удавалось занять удобное положение. Рукхайя требовала много внимания и ползала все время по мне и по Фатиме. Фатима уже много лет помогала мне, ухаживая за младшими братьями и сестрами. Я знала, что моя девочка станет прекрасной матерью, но поскольку она была еще так молода, я надеялась, что ее первая беременность наступит не скоро.

Муж Фатимы, Мухаммед, сказал нам, что ехать на машине придется три дня, и все три дня нас могут поджидать опасности. Афганистан оставался землей, где правит беззаконие. Здесь продолжались бесконечные стычки между племенами, кругом шастали банды головорезов, грабившие путников. Мы слышали, что они нередко убивали своих жертв. Я старалась прогнать от себя тревогу — со мной ехали трое мужчин, вооруженных автоматами. К тому же у каждого имелись еще пистолет и гранаты. Правда, в Афганистане у всех было такое оружие, так что те, кто нападал на путешественников, наверняка был экипирован не хуже.

Мужчины почти не разговаривали друг с другом, лишь изредка обменивались отрывистыми репликами — в основном докладывали, что они видят в окно автомобиля. Омар продолжал вести машину, а Абдул-Рахман высматривал признаки опасности с левой стороны дороги, тогда как Мухаммед следил за правой. Фатима внимательно глядела в заднее стекло, чтобы никто не подобрался к нам с тыла. Так что я чувствовала себя в надежных руках.

Я старалась не думать о том, что будет, если на нас все же нападут разбойники. Но мысленно вспоминала, что Усама рассказывал мне об оружии. После переезда в Афганистан он несколько раз отводил меня и других жен в тихое место и показывал, как держать оружие и куда нажимать, чтобы пуля вылетела из ствола. Каждая из нас брала в руки тяжелый пистолет мужа и делала, как он показывал, но вскоре Усама понял, что для нас это было всего лишь небольшое развлечение. Когда мы пытались стрелять по мишеням, которые он расставлял на большом камне, кажется, ни одна из нас так ни разу и не попала. Теперь настал день, когда мне могли понадобиться навыки стрельбы, и я жалела, что так и не постаралась стать хорошим стрелком.

Моя дорогая Фатима настояла, что будет спать на земле возле машины, вместе с мужем. Абдул-Рахман спал рядом с ними. Омар отказался прилечь и стоял в дозоре с автоматом наготове. Мы с малышкой Рукхайей спали в относительно комфортных условиях — если только беременной женщине и маленькому ребенку вообще может быть комфортно на маленьком сиденье машины.

Так мы путешествовали три дня и две ночи. И, к сожалению, должна заметить, что в машине мы были не одни — нашими постоянными спутниками были страх, опасность и усталость.

По прошествии этих трех дней нам всем не помешало бы хорошенько помыться, но тогда нас это мало волновало. Главное — мы добрались благополучно. Как ни грустно, пришло время расставаться с Фатимой и Мухаммедом. Мухаммед сказал, что отдохнет по эту сторону границы, а потом поедет назад без остановок. Я не знала, как такое возможно, но знала одно: моя дочь вышла замуж за сильного, решительного человека. Если кто-то и способен сделать нечто подобное, то это Мухаммед.

Омар, Абдул-Рахман, Рукхайя и я проделали остаток пути на такси. Я не могла не вспомнить, как когда-то наша семья путешествовала в больших черных машинах, сопровождаемая целой свитой. Теперь мы были бедны, и больше не приходилось рассчитывать на особое отношение. Жизнь очень-очень сильно изменилась.

Мы приехали в аэропорт и сели на самолет до Сирии. Мы выглядели жалко: грязные и измученные. Но я не снимала свою паранджу, так что никто не мог догадаться, что под ней скрывается Наджва Ганем бен Ладен. Одежда мусульманок тоже имеет свои преимущества.

Словами трудно описать радость, вспыхнувшую в моем сердце, когда после семи долгих лет я вновь увидела мою дорогую маму и любимых братьев и сестер.

После Афганистана Сирия показалась мне обителью покоя. Наконец-то я могла ни о чем не волноваться, и это было так здорово. Я навещала родных и отдыхала. К моменту рождения своего одиннадцатого ребенка я чувствовала себя прежней Наджвой — здоровой и крепкой. Я призналась Омару, что он был прав: мне действительно нужны были уход и забота, чтобы родить этого ребенка. Я родила девочку, ее назвали Нур — это имя выбрал Усама в честь своей сводной сестры, которая умерла в 1994 году.

Когда я глядела на малютку Нур, лежавшую у меня на руках, меня вдруг поразила одна мысль: после двадцати пяти лет брака мне исполнился сорок один год, и я стала матерью одиннадцати детей. Когда я была подростком и жила в доме матери, то и не мечтала иметь одиннадцать ребятишек. Но теперь любила каждого из моих детей самой нежной материнской любовью.

В это время мой сын Омар строил разные планы. Он так и не смирился с потерей семейного наследства, и его главной целью было восстановить свое саудовское гражданство. Семья его отца любезно предложила помощь, и похоже было, что это начинание увенчается успехом, но требовалось время на рассмотрение его просьбы.

Потом я выяснила, что мой сын строил планы, касавшиеся не только его самого, но и других членов семьи. Омар хотел вернуться в Афганистан, но только чтобы забрать Иман и Ладина в Сирию.

Тогда я решила поговорить с ним, объяснить Омару, что не могу бросить своих детей. Я сказала ему:

— Сынок, Иман и Ладин должны оставаться там, где они сейчас. Я поеду к ним. Они не смогут приехать ко мне.

Я помолчала, взглянув на малышку Нур.

— Когда Нур исполнится три месяца, я вернусь в Афганистан.

Омар взмолился:

— Мама, я слышал ужасные разговоры. Грядут чудовищные события. Ты должна оставаться за пределами Афганистана.

Я уже много раз слышала от Омара эти предостережения, но я была лишь жалким подобием самой себя без своих шестерых детей, оставшихся в Афганистане. К тому же я — жена человека, которого не ослушалась ни разу в жизни.

— Омар, — снова сказала я, — я вернусь в Афганистан, сынок. Там мой муж и мои дети.

Омар продолжал настаивать:

— Мама, прошу тебя, держись подальше от Афганистана. Грядет великая беда.

— Омар, если приближается опасность, тогда я тем более должна вернуться. Там остались мои малыши. Им нужна их мама.

Мы оба не могли ни на минуту выбросить из головы Иман и Ладина. Омар признался:

— Я не могу спать, думая о них. Если б я только мог остановить машину и сунуть в нее малыша Ладина, когда он бежал рядом. Если б я только мог!

Я посмотрела на сына, и грусть сжала мне сердце. Я знала свое место в этом мире — я жена Усамы бен Ладена, мать его детей. Я должна была вернуться туда, где мое место, к своим детям. Другое дело — Омар. Мой самый чувствительный и чуткий сын никогда не принимал жизнь, которую ему предлагал отец. Он никогда не будет счастлив со своей семьей, хотя меня терзали опасения, что и без семьи он не будет счастлив.

Вскоре мне позвонил Усама, чтобы узнать, благополучно ли прошли роды. Он спросил меня, когда Омар повезет нас назад в Афганистан. И тогда я сказала ему, что Омар, возможно, не вернется. Усама помолчал, а потом только сказал, что в таком случае мне надо будет прилететь из Сирии в Пакистан. Он пришлет Османа, нашего пятого сына, встретить нас. Если Омар не вернется в семью, тогда Осман позаботится о своей матери.

Настал день, когда я попрощалась со своей семьей в Сирии. Омар был еще там, ожидая получения саудовского паспорта, после чего собирался поехать в Джидду и начать там все сначала, как мой старший сын Абдулла.

Перед самым отъездом Омар снова стал умолять меня остаться, но я в который раз ответила:

— Я должна вернуться туда, где мое место, сынок, к своим детям.

На этом мы распрощались.

Обратная поездка была такой утомительной и неприятной, что я начисто выбросила ее из памяти. Я скучала по Омару сильнее, чем могла предположить, ведь мой четвертый сын преданно оберегал меня уже много лет. Теперь он остался в Сирии, а я уехала без него в Афганистан. Меня сопровождали Абдул-Рахман и Осман, но оба были слишком заняты дорогой, отслеживая возможные опасности. Мне одной приходилось заботиться о новорожденной крошке и двухлетней дочери. Оба ребенка выплакали море слез, пока это кошмарное путешествие не закончилось.

Несмотря на предупреждение Омара об опасности, поджидавшей нас в Афганистане, стены нашей базы в Кандагаре показались мне гостеприимными и родными.

Муж быстро подошел ко мне и нашей малышке. Ладин скакал без остановки, радуясь возвращению матери. Милая Иман была тоже счастлива, но стояла тихо, ожидая, пока мать ее обнимет. Другие жены были в добром здравии и тоже радовались моему возвращению и тому, что мы можем обменяться новостями. Я приехала весной 2000 года, и весь этот год я провела, наслаждаясь общением со своими детьми, хотя и сильно скучала по тем, кого со мной не было, особенно по Омару.

Самым большим сюрпризом для меня стало то, что мой юный сын Мухаммед, которому только-только исполнилось пятнадцать, заговорил о женитьбе.

Мухаммед сказал, что влюблен в дочь Абу-Хафса, ближайшего друга моего мужа и одного из главных командиров. Мухаммеду не представилось случая пообщаться с дочерью Абу-Хафса, но он видел ее и страстно влюбился.

Мой муж и Абу-Хафс отказали Мухаммеду, сказав, что он слишком молод, как и невеста — она была младше моего сына на несколько лет.

Но мой сын унаследовал силу воли своего отца и не принимал отказа. Он так замучил отца и Абу-Хафса, что те сдались и согласились устроить ему встречу с девушкой, разумеется, в присутствии родных, как принято в нашем обществе. Дети пришли в такой восторг друг от друга, что отцы согласились на помолвку — долгую помолвку. По крайней мере, таков был план.

И вот объявили о помолвке и подписали все необходимые документы. Но, разумеется, брак не был осуществлен, поскольку ни Мухаммед, ни его невеста еще не достигли зрелости.

Все надеялись, что официальная договоренность успокоит Мухаммеда и он дождется, когда ему исполнится семнадцать — этот возраст мой муж считал подобающим для жениха.

Но у сына были на этот счет свои планы.

Как-то ночью в октябре 2000 года, когда все вокруг спали, мой неугомонный сын тихо пробрался в конюшню отца и взял оттуда лошадь. Он шесть часов мчался на ней по опасной территории и проскакал более тридцати миль от нашей базы в окрестностях Кандагара до самого города. Перед самым рассветом он добрался до дома Абу-Хафса.

Абу-Хафс испугался, услышав громкий стук в дверь. Он осторожно подошел посмотреть, стоит ли хвататься за оружие.

Перед ним стоял Мухаммед, который дерзко и громко заявил:

— Я здесь, чтобы заявить права на свою невесту.

Мухаммед был храбрее большинства своих сверстников, ведь он посмел разговаривать так с самим Абу-Хафсом — сильным и бесстрашным воином и отцом, который со всей серьезностью относился к вопросам семейной чести.

Мухаммеду повезло, что его не отколотили палкой, а пригласили в дом Абу-Хафса. Там он не смолкая говорил и говорил, пытаясь убедить будущего тестя, что свадьба должна состояться чем раньше, тем лучше.

Абу-Хафс проводил Мухаммеда до базы, чтобы встретиться с Усамой. Их обоих обеспокоило, что Мухаммед подвергал свою жизнь опасности, добираясь ночью до Кандагара — верхом и в одиночку.

И двое мужчин, ставших лучшими друзьями в дни войны с русскими, решили, что пора устроить пышную свадьбу своих детей. Жених и невеста были так счастливы, что предстоящая свадьба стала большим событием — ее планировали несколько месяцев. Пригласили даже родственников из Саудовской Аравии. Было решено, что свадьба Мухаммеда состоится в январе 2001 года. Мать Усамы со своим мужем и один из ее сыновей собирались по такому случаю приехать в Кандагар.

Январь наступил совсем скоро. Свадьбу отпраздновали пышно, много веселились и смеялись. Давно я не видела Усаму таким довольным. Он любил Абу-Хафса как брата и радовался, что брак их детей связал их семьи навеки.

Как всегда, мужчины и женщины праздновали свадьбу по отдельности. После свадьбы Мухаммед и его невеста поселились рядом со мной и были совершенно счастливы. Я полюбила жену сына, как собственных дочерей.

Меня так радовало возвращение к детям в Афганистан, что я совершенно забыла мрачные предсказания Омара относительно будущего.

ГЛАВА 28. Возвращение в Саудовскую Аравию Омар бен Ладен

За четыре месяца, которые я провел в Сирии в конце 1999-го и начале 2000 года, я немногого добился, разве что научился ждать. Я был решительно настроен требовать назад права гражданина Саудовской Аравии. Никогда не считал настоящим свое суданское гражданство. Я был саудовцем, по крайней мере им родился.

Мои попытки удержать мать и ее младших дочерей в Сирии провалились. Мать не могла расстаться с остальными детьми, а может, и с единственной жизнью, которая была ей знакома и которую она вела вот уже двадцать шесть лет, — с жизнью жены своего мужа.

С момента ее отъезда я впал в апатичное состояние, но каждый день с тревогой ожидал услышать об ужасной катастрофе, причиной которой послужил мой отец. К счастью, первые месяцы 2000 года прошли тихо, никаких новостей о новых атаках из Афганистана не приходило. Я стал убаюкивать себя мыслью, что Абу-Хаади ошибся или мой отец стал осторожнее, опасаясь, как бы мулла Омар не вышвырнул его из Афганистана, если он снова затеет что-то против Соединенных Штатов или Саудовской Аравии.

Настал радостный день, когда мне сообщили, что мое прошение о выдаче саудовского паспорта удовлетворено. Я давно не был так счастлив, как в тот день, когда получил назад свое имя и гражданство — никогда не соглашался с решением отца изменить данные в моем паспорте перед отъездом из Судана. Я улыбался так широко, что были видны все зубы. К счастью, теперь некому было их подсчитывать.

Эмоции, переполнявшие меня от мысли, что я снова стал гражданином Саудовской Аравии, были даже сильней, чем можно вообразить. Я решил немедленно вернуться в страну, где родился. В страну, которую любил.

Самым лучшим моментом возвращения был приезд в Джидду. Я не видел город своего детства восемь долгих лет. И теперь наслаждался всем вокруг: пейзажами, запахами, людьми. Навестил семью моего отца, которая сыграла главную роль в осуществлении моей мечты. К кому еще я мог обратиться, если не к родным?

Я столько всего хотел сделать, но первым делом посетил священную мечеть в Мекке. Возблагодарил Бога, что не поддался искушению вступить на путь своего отца, что мне хватило сил противостоять жизни, полной насилия, хотя я был юн и податлив.

После этого волнующего события вернулся в Джидду и радовался каждому дню, шаг за шагом строя свою новую жизнь. Я впервые встретился со многими родственниками из семьи бен Ладен — раньше отец намеренно держал нас подальше от своих родных.

Среди прочих родственников была и Ранда Мухаммед бен Ладен, сводная сестра отца и моя дорогая тетя — она на несколько лет моложе моей матери. Не ставя мне в вину поступки моего отца, тетя Ранда взяла меня под свое крыло.

Тетя была одной из самых умных женщин, каких я когда-либо встречал. Она многого достигла в жизни. Тетя стала первой женщиной Саудовской Аравии, добившейся официального разрешения управлять самолетом, а потом получила медицинское образование и лечила всех членов семьи, когда они болели.

Почему-то тетя проявила большой интерес к моему будущему. И хотя мои родственники бен Ладены дали мне какую-то несложную работу, она заявила, что если я хочу добиться успеха, то должен вернуться в школу. Она очень серьезно за это взялась и позвонила в Министерство образования, чтобы устроить мне собеседование. Я сказал ей, что отправлюсь туда, но не был уверен, что смогу вновь через это пройти. Школа вызывала у меня жуткие воспоминания.

Годами я сталкивался с чудовищной злобой учителей в школе Обайи бен Кахаб в Джидде — один учитель был особенно жесток, ему не следовало работать с детьми. Я решил вернуться в ту школу и найти его. Он так часто избивал меня, что мне хотелось выманить его из школы и хорошенько поколотить палкой, чтобы он хоть раз почувствовал, каково это.

Перенесенные в детстве унижения были так чудовищны, что, оказавшись на пороге той школы, я ощутил дрожь по всему телу. И хотя мне было уже девятнадцать и я вырос высоким и сильным мужчиной, но вновь почувствовал себя беспомощным ребенком.

Однако это не могло меня остановить. Я хотел высказать тому жестокому мерзавцу, что о нем думаю. К моему разочарованию, он уволился много лет назад. Никто не мог сказать мне, где он живет. Мне не удалось найти никого из тех учителей, что когда-то мучили меня и братьев. И понимая, что отомстить не удастся, я ретировался.

Визит в школу заставил меня серьезно задуматься о предстоящем собеседовании, устроенном тетей Рандой. Мне пришлось признать, что я неуч. Отец прервал наше обучение в школе, когда мне было всего двенадцать. И с тех пор мне преподавали только религию. Хотя религиозные знания и были важны, я понимал, что необходимо полноценное образование, чтобы сделать карьеру в бизнесе. Я заметил, что мои кузены были весьма образованны и знали многое о таких вещах, о которых я и понятия не имел. Меня беспокоило, что я был совсем не подготовлен к жизни, не то что они.

И я решил последовать совету тети Ранды.

Отправляясь на собеседование в Министерство образования, я заплутал. В том районе было столько огромных зданий! По ошибке я попал в здание, где размещалось несколько телевизионных компаний. Не зная, что нахожусь не там, где надо, стал осматривать все вокруг и искать дверь, на которой значилось, что это отдел образования.

Охранник что-то заподозрил и попросил предъявить документы. Я спокойно протянул ему паспорт. Увидев мое имя, он чуть не помешался. И когда я признался, что я сын Усамы бен Ладена, он меня арестовал!

Меня отвели в Харас аль-Ватани — штаб-квартиру саудовской армии — и засунули в маленькую комнатку для допроса.

Пришли двое мужчин и, перекрикивая друг друга, стали задавать вопросы: что я делал на телевидении, куда направлялся и зачем. Охранник, арестовавший меня, начал врать, что заподозрил, будто я замышляю что-то нехорошее — якобы он увидел, как подозрительно я разглядываю здание. Похоже, он уже размечтался, что получит награду за предотвращение террористического акта!

После его слов все запаниковали. Меня отвели в более надежное место и бросили в камеру. Я прождал там шесть часов, не зная, что мне делать, а какие-то люди все время приходили и таращились на меня. Мне было стыдно тревожить из-за этого своих родных: боялся, что они решат, будто я нарушил закон. Поэтому не стал никому звонить.

Наконец прибыл какой-то генерал. Мне повезло, он оказался умным человеком. Он спокойно задавал мне вопросы, а я отвечал и рассказал всю правду. О том, что меня пригласили на собеседование в Министерство образования, но я заблудился. Я и понятия не имел, что зашел не в то здание, и просто ходил от кабинета к кабинету в надежде найти нужный отдел.

Тот добрый генерал улыбнулся и сказал:

— На мой взгляд, вы не похожи на террориста.

Он встал, пожал мне руку и пошел отдать приказ о моем освобождении.

На следующий день я вернулся в тот район и нашел нужное здание. В Министерстве образования все были очень любезны. Меня направили в школу, где учились дети в возрасте от семи до двенадцати, но имелись и специальные классы для таких учеников, как я, у которых не было возможности окончить школу.

Наступил первый день учебы. Никогда в жизни мне не было так стыдно. Здоровый парень, ростом больше метра восьмидесяти, шел в школу, где учились маленькие дети. Директор сразу дал понять, что я ему не нравлюсь, спросив:

— А ты что здесь делаешь? Ты слишком стар для школы, даже для специального класса. Встань в сторонке. — И заставил меня стоять на пороге школы, пока всех учеников не распределили по классам и не рассадили. Только после этого он позволил мне войти.

Когда в тот же день директор узнал, что я сын Усамы бен Ладена, его неприязнь ко мне удвоилась.

Каждый день директор все больше усложнял мне жизнь и мешал моей учебе. Он изобрел правило, по которому, если к моменту звонка я не сидел в классе, меня отправляли домой. При этом он заставлял меня стоять на улице, пока не придут остальные ученики. Таким образом, зачастую оказывалось невозможным попасть в класс вовремя.

Не скажу, что я единственный ученик, с кем обращались дурно. Всех учеников старше двенадцати лет здесь не любили, несмотря на то что это была школа со специальными классами для старших.

Я говорил себе:

— Вот где я оказался из-за своего отца.

Но я не позволял этим учителям сломить мое мужество. Сносил все унижения с бесстрастным лицом. Закончив этот непростой год, я сдал экзамены за шестой класс и получил соответствующее свидетельство.

После этого расстался со школой навсегда, осознав, что учителя в Саудовской Аравии никогда не позволят мне ее окончить. Я был слишком большим, слишком старым. К тому же — сыном Усамы бен Ладена.

Мне придется проложить себе путь в бизнесе без официального образования.

12 октября 2000 года произошло нападение на американский эсминец «Коул» в порту Адена, в Йемене. Пока «Коул» пополнял запасы топлива, приблизилось небольшое судно, люди на борту которого притворялись мирными рыбаками. Они помахали американским морякам, а те помахали в ответ. Когда судно подплыло к борту эсминца, раздался взрыв. Семнадцать моряков погибли, тридцать семь были ранены.

Узнав об этом, я почувствовал приступ тошноты. Интересно, отец отметил и этот день всеобщим ликованием, как взрывы в Африке?

Конечно, я не мог знать всей правды — теперь я знал не больше, чем любой другой гражданин Саудовской Аравии. Я больше не был частью того мира, не смотрел изнутри на происходящее за его пределами. Теперь я стал чужаком, глядевшим на тот мир извне, со стороны. И честно говоря, мне больше нравился вид со стороны, хотя я по-прежнему продолжал волноваться за мать и братьев с сестрами.

Прошло совсем немного дней, и в международных новостях объявили, что за взрывом эсминца «Коул» стояла «Аль-Каида», организация отца. Это и была та большая атака, о которой предупреждал меня Абу-Хаади? Инстинкт подсказывал, что нет. Несмотря на произведенные разрушения и человеческие жертвы, нападение на эсминец «Коул» было далеко не таким крупным терактом, как взрывы в посольствах. Слова Абу-Хаади ясно свидетельствовали, что предстоящая атака будет ужасающе грандиозной по масштабам.

Нервы мои были совершенно расшатаны, но мне не с кем было поделиться своими тревогами. В семье бен Ладен существовало молчаливое соглашение не обсуждать такие неприятные темы, как отец и его деятельность. Даже мой родной брат Абдулла редко произносил имя отца. Мой сводный брат Али жил в Мекке вместе с матерью, но нам с Али нечего было сказать друг другу. Воспоминания детства оказались так болезненны, что нам не хотелось воскрешать в памяти те дни.

И я мучился в одиночестве. Слова Абу-Хаади продолжали звучать в ушах, но я надеялся, что большое событие, о котором предупреждал мой друг, так и не произойдет.

В декабре 2000 года бабушка Аллия и ее семья получили приглашение поехать в Афганистан на свадьбу моего брата Мухаммеда. Она радовалась, что скоро увидит своего старшего сына.

Я не удивился, что не получил приглашения. Но меня поразило, что мой юный брат собрался жениться на дочери Абу-Хафса. На мой взгляд, и жених и невеста были еще совсем детьми.

Свадьба младшего брата опять напомнила мне о моем незавидном положении холостяка.

Когда бабушка вернулась со свадьбы, она пригласила меня к себе в дом. Мне не терпелось узнать новости о семье, об их жизни в Афганистане, но бабушка рассказала немного. Она заверила, что свадьба прошла пышно, а Мухаммед был очень счастливым женихом. Она также сообщила, что все родные здоровы. Услышав это, я вздохнул с облегчением.

Потом бабушка сильно удивила меня, сказав:

— Омар, твой отец очень сердится, что ты уехал из Афганистана. Он приказывает тебе вернуться.

Ошеломленный, я стал ее расспрашивать:

— Почему он сердится? Он не сердился, когда Абдулла вернулся в Саудовскую Аравию. Почему он зол на меня?

Она только произнесла:

— Я не знаю причин, по которым сердится мой сын. Он твой отец. Поезжай, Омар. Поезжай и выясни. Твой отец приказывает тебе это.

Это неожиданное послание совершенно выбило меня из колеи. Ни один сын не посмел бы проигнорировать такой ясный приказ отца. Но что заставило его отдать этот приказ?

Я обдумывал разные варианты. Возможно, это было как-то связано с Абу-Хаади. Может быть, отец провел специальное расследование, выясняя, почему я не вернулся из Сирии? И установил, что это как-то связано с предостережениями Абу-Хаади в отношении секретной миссии. И хотя Абу-Хаади всего лишь сказал мне, что мне надо бежать, даже эта информация угрожала его жизни — его могли казнить за измену.

Просил ли отец мою мать рассказать ему о наших с ней разговорах? Мать никогда не выдаст меня отцу по своей воле, но если он задаст прямой вопрос, она не посмеет солгать.

После целой недели раздумий и колебаний я решил сделать то, чего поклялся никогда больше не делать — вернуться в Афганистан.

Но поездка будет короткой. Съезжу ненадолго и вернусь.

Путешествие было сопряжено с такими трудностями, что я едва не повернул назад на афганской границе. Пока три недели готовился к самой опасной части поездки, чуть не убедил себя отказаться от своей затеи. Почему я должен повиноваться отцу? Сердечная связь между нами порвалась уже давно. Но чувствовал, что меня тянет туда против моей воли.

Вероятно, наше прощание с отцом не было достаточно полным и окончательным.

После весьма безрадостной и неприятной поездки мои глаза снова увидели кандагарскую базу.

Мать и братья с сестрами прыгали от счастья, увидев меня. Они подумали, что я вернулся, чтобы остаться. Я отвел мать в сторонку и сказал ей:

— Мама, бабушка Аллия сказала, что отец приказывает мне вернуться. Ты что-нибудь об этом знаешь?

Она покачала головой:

— Я ничего не слышала о таком приказе.

Проведя еще немного времени с матерью, отправился искать отца. Из-за слов бабушки я опасался, что наша встреча будет весьма драматичной.

Я искал его день или два, но не мог обнаружить, где он находится.

Наконец я заметил его. Отец шел умыться перед молитвой. Я быстро подошел к нему, боясь упустить.

— Отец, — сказал я, — я вернулся. Бабушка передала мне, что ты хочешь меня видеть.

— Сын, — ответил он с неожиданной улыбкой, — тебе не было нужды возвращаться. Ты рисковал напрасно.

Отец отвернулся от меня, умыл лицо, руки и ступни, а потом вошел в мечеть, чтобы помолиться.

Я стоял ошеломленный. Что же произошло? Я проделал этот длинный путь по опасным дорогам — и ради чего? Уж конечно, бабушка не передала бы мне послание от отца, если бы он не давал ей такого поручения.

Я озадаченно потряс головой. А потом отправился искать моего друга Абу-Хаади.

Тот не слишком мне обрадовался.

— Омар! — воскликнул он. — Что ты делаешь в Кандагаре?

Я рассказал другу о том, что передала мне бабушка, и о реакции отца. Абу-Хаади подумал несколько минут, а потом, убедившись, что мы одни, прошептал:

— Ты же знаешь своего отца, Омар. Когда твоя бабушка была здесь на свадьбе, твой отец, вероятно, скучал по тебе. Возможно, он загрустил, что потерял еще одного сына. Вероятно, у него случился приступ гнева, и он выразил свое негодование. А к тому времени, как ты получил от бабушки послание и вернулся, много воды утекло, и он забыл свой гнев.

Объяснение Абу-Хаади было не хуже любого другого.

А потом Абу-Хаади опять вернулся к старым предостережениям.

— Омар, — сказал он. — Даже не думай оставаться здесь. Возвращайся к своей новой жизни. Большой план все еще в силе. Это произойдет. Тебе надо быть как можно дальше. Я думаю, что многие из нас погибнут.

Мой друг решил подкрепить свои объяснения с помощью демонстрации.

— Помни, Омар, — сказал он, — прежние миссии были вот такими. — Он опустил ладонь почти до самой земли. — А новая миссия будет вот какого размера, — он поднял ладонь высоко над головой.

Ему удалось меня убедить.

— А как же моя мать? — напомнил я.

— Попытайся снова уговорить ее уехать. Я не знаю, когда случится это большое событие, но уверен, что момент приближается.

Я поверил Абу-Хаади. Теперь я должен уехать, и на этот раз навсегда.

Я остался на несколько недель, чтобы серьезно поговорить с матерью. На этот раз она не была беременна, так что подходящего предлога просить об отъезде не представлялось. Но я сказал ей:

— Мама, если ты не сможешь уехать со мной, все равно ты должна покинуть Афганистан. Прошу тебя, попроси у отца разрешения. Вдруг он тебе его даст.

Впервые в глазах матери я увидел тревогу. И надеялся, что мои предостережения пересилят ее наивную веру в то, что все в этом мире заканчивается хорошо.

Я хотел в последний раз повидать отца, сказать ему прощальные слова, но он все время куда-то спешил. Мне ни разу не представилось возможности остаться с ним наедине и поговорить. Я еще не видел прежде, чтоб он был так занят — то со своими людьми, то с какими-то многочисленными посетителями, — даже летом 1998 года, когда готовился взрыв американских посольств.

Я подумал: вероятно, отец планирует то самое большое событие, которого боялся Абу-Хаади.

Я попрощался с Абу-Хаади. У сурового солдата на глазах выступили слезы, когда он произнес:

— Омар, мы больше не увидимся в земной жизни, но мы встретимся с тобой в раю.

Труднее всего было прощаться с матерью, братьями и сестрами, с болью в сердце осознавая, что мы, наверное, уже никогда не увидимся.

Когда я расставался с матерью, в последний раз сказал ей:

— Прошу тебя, мама. Оставь это место. Возвращайся в реальный мир.

ГЛАВА 29. Покидая Афганистан Наджва бен Ладен

Приезд моего сына снова всколыхнул поутихшую тревогу. Я не могла думать ни о чем, кроме его предостережений. Впервые я почувствовала, что Омар прав, что мне лучше покинуть Афганистан. Впервые за все годы брака с Усамой хотела взять детей и вернуться в дом своей семьи в Сирии. Но у меня не хватало храбрости заговорить об этом с мужем.

Я начала непрерывно думать об отъезде, стала одержима мыслью выбраться из Афганистана. Однако не хотела уезжать без моих детей, по крайней мере тех, кто еще не связал себя узами брака. А это Абдул-Рахман и четверо младших — Иман, Ладин, Рукхайя и Нур.

Четверо моих детей — Саад, Осман, Мухаммед и Фатима — имели здесь супругов и поэтому были привязаны к Афганистану. Я знала, что они со мной не поедут.

Я боялась поговорить с Усамой, пока не измучилась вконец. Тревоги Омара стали моими тревогами. Когда эти тревоги переросли в жуткий страх, я наконец осознала, что стану счастливее, если хотя бы попытаюсь поговорить с мужем. Если Усама мне откажет, то приму всё, что мне пошлет Господь. Если скажет «да», то приму это как знак, что должна уехать.

Жаркое лето заканчивалось, наступил август. И тогда я решила, что пришло время поговорить с мужем. Не желая тратить свои нервы попусту, спросила прямо:

— Усама, можно мне поехать в Сирию?

Усама не шевелился. Он долго смотрел на меня, раздумывая. За годы нашего брака Усама не раз говорил, что все его жены вольны уехать в любое время, если захотят это сделать. Он сказал:

— Ты хочешь уехать, Наджва?

— Да, муж мой. Я хочу поехать в Сирию, в дом своей матери.

Мы с мужем не говорили о разводе, потому что я об этом не просила. Я только хотела уехать в Сирию с младшими детьми.

Усама спросил:

— Ты уверена, что хочешь уехать, Наджва?

— Я хочу поехать в Сирию.

Он кивнул, лицо его погрустнело. Он сказал:

— Да, Наджва. Да, ты можешь уехать.

— Можно моим детям поехать со мной?

— Можешь взять Абдул-Рахмана, Рукхайю и Нур.

— А Иман? И Ладин?

— Нет, Иман и Ладин не поедут. Их место рядом с отцом.

Я кивнула, понимая, что не смогу переубедить Усаму, хоть и не догадывалась почему. Ведь и Иман, и Ладин были еще совсем маленькими.

— Хорошо. Я возьму с собой Абдул-Рахмана, Рукхайю и Нур.

Усама сказал:

— Я всё устрою. Ты уедешь через несколько недель.

Потом муж отвернулся и ушел, словно мы только что обсуждали самые незначительные вещи.

Меня стали терзать сомнения. Возможно, Омар ошибся. Возможно, не было причин уезжать.

Усама приходил ко мне еще несколько раз до отъезда. Он снова сказал мне, как и в прошлый раз, когда я ездила в Сирию рожать Нур:

— Я никогда не разведусь с тобой, Наджва. Даже если тебе скажут, что я с тобой развелся, знай, что это неправда.

Я кивнула. Я верила мужу, зная, что наши родственные узы гарантируют преданность Усамы. К тому же я не искала развода.

В утро нашего отъезда вручила мужу кольцо — символ лет, проведенных нами вместе. Усама вошел в мою жизнь с первых ее дней. Он был моим двоюродным братом. Потом женихом. Потом отцом моих детей.

В начале сентября 2001 года мой сын Осман увез меня из Афганистана — от моих сыновей Саада, Мухаммеда и Ладина и от дочерей Фатимы и Иман. Материнское сердце разбилось на мелкие осколки, когда маленькие фигурки младших детей растаяли вдали. Но я спасла Абдул-Рахмана, четырехлетнюю Рукхайю и двухлетнюю Нур. За все время нашей поездки по Афганистану я не переставала молиться, чтобы на земле настал мир и все могли вернуться к нормальной жизни. Уверена, что этого хочет любая женщина на свете и любая мать.

Теперь, после всех тех ужасных событий, произошедших вскоре после моего отъезда из Афганистана, я могу думать и чувствовать только своим материнским сердцем. В сердце матери живет глубокая печаль о каждом потерянном ребенке. Никто не увидит, как мои сыновья превратятся в мужчин. Никто не увидит, как мои дочери станут мамами. Больше я не порадуюсь улыбкам на их лицах, не смахну с их глаз слезы. Сердце матери отзывается болью на каждую потерю, на каждую смерть — не только моих детей, но каждого ребенка в этом мире. Оно отзывается на горе всех матерей.

ГЛАВА 30. 11 сентября 2001 года Омар бен Ладен

Жуткий вопль и раздавшиеся вслед за этим взволнованные голоса прервали мой глубокий сон. Я находился в тот день в доме бабушки в Джидде. Мой дядя стремительно ворвался ко мне в комнату и прокричал громко и сбивчиво:

— Посмотри, что натворил мой брат! Посмотри, что натворил твой отец! Он разрушил наши жизни! Он уничтожил нас!

Он продолжал кричать:

— Скорее! Иди и посмотри, что сделал мой брат! Посмотри, что сделал твой отец!

Я поспешно оделся и последовал за ним в комнату, где стоял телевизор. Увидел языки пламени, вырывавшиеся из высоких зданий. Я понятия не имел, что это за здания.

Вскоре я всё узнал: Америка подверглась серьезному нападению.

То, что мы увидели и услышали, было настолько чудовищным, что трудно осознать произошедшее. И хотя дядя прямо выразил свои опасения, никто из нас не хотел верить, что тот, кого мы знали и любили, стал причиной страшной катастрофы, представшей у нас перед глазами.

Несмотря на предостережения Абу-Хаади, казалось невозможным, что мой отец один виновен в том хаосе и ужасе, охватившем Америку. Атака была слишком невероятной — такой масштабной, что только какой-нибудь супердержаве под силу ее организовать. Куда значительнее того, что предсказывал Абу-Хаади, подкрепляя жестами свои слова.

Неужели это и была миссия отца? Уверен, что нет.

И вдруг я вспомнил событие, показавшееся мне сперва сном — настолько оно было нереальным. Накануне вечером раздался неожиданный телефонный звонок — моя мать звонила сказать, что вняла моим советам и набралась мужества попросить отца об отъезде. Она уже покинула Афганистан и звонила мне из Сирии. С ней две ее малютки — Рукхайя и Нур, а еще Абдул-Рахман. Другие дети остались в Афганистане.

— А Ладин? — быстро спросил я.

Мать, помолчав, ответила:

— Он остался с отцом.

Сердце мое сжалось, когда я узнал про брата.

И в свете сегодняшней катастрофы меня словно громом поразила мысль о том, какова была истинная причина того, что отец согласился на ее отъезд. Неужели он разрешил ей покинуть Афганистан, потому что знал, что вскоре произойдет?

Увидев горящие башни-близнецы, я позвонил матери и узнал, что она тоже смотрит новости в Сирии. Но она была слишком ошеломлена и не могла рассуждать здраво. Наш разговор длился совсем недолго.

Члены огромной семьи бен Ладен поступили так же, как моя мать. Они молчали. Никто не вспоминал о случившемся. Дядя больше не высказывал предположения, что мой отец стоял за этой атакой. Бабушка отказывалась даже допустить мысль, что ее сын как-то связан со взрывом зданий.

Я тоже тешил себя надеждами, находя миллион причин, почему отец не мог совершить это чудовищное злодеяние. Я не хотел признать, что отец мог быть виноват в случившемся.

Только значительно позже, когда он лично взял на себя ответственность за эту атаку, я понял, что сомнения стали непозволительной роскошью. Пришлось перестать тешить себя мечтами и надеяться, что весь мир ошибся и не мой отец стал причиной этого ужаса. Услышав аудиозапись, в которой отец заявлял, что взрывы в Нью-Йорке это его заслуга, я вынужден был посмотреть в глаза правде и признать: именно он стоял за событиями 11 сентября 2001 года.

Это повергло меня в жесточайшее уныние.

Все знали, что американский президент Джордж Буш не оставит случившееся безнаказанным. Мы ждали, когда же мощная американская армия нанесет ответный удар. Я жил в постоянном страхе, думая о братьях и сестрах — об ужасе, который им придется пережить под градом массированных бомбардировок Америки.

Никто из родных не получил вестей от отца, хотя раньше ему всегда удавалось связаться с нами, когда ему это было нужно.

Все члены семьи бен Ладен были так подавлены, что редко разговаривали даже на самые безобидные темы. Все погрузились в грустные размышления.

Наконец мучительное ожидание завершилось. 7 октября 2001 года американцы отплатили за теракт массированными бомбардировками, каких прежде не видывал Афганистан. Они продолжались весь октябрь и часть ноября.

Тысячи людей в Афганистане погибли. Люди бежали на границы страны, спасаясь от обстрелов. Арабские репортеры часто сообщали о погибших бойцах — почти все они тоже были арабами. Я видел фотографию Абу-Хафса и слышал, что его дом уничтожила бомба. Вероятно, вместе с ним погибло много людей. Я думал о брате Мухаммеде и его юной жене. Неужели они тоже погибли?

В другой раз я увидел на экране размытое изображение Абу-Хаади. Он был мертв. Я вернулся в памяти к тому дню, когда Абу-Хаади сказал, что я должен уехать, иначе погибну вместе с ним. Он был прав: он погиб, а я жив. Я вспомнил, что он даже подготовил себе саван и держал под рукой. Интересно, нашелся ли добрый человек, который завернул его тело в этот саван перед тем, как похоронить.

Я ничего не слышал о своих братьях и сестрах, зато постоянно появлялись свидетельства о том, что видели моего высокого отца. Зная, что Осман одного роста с ним, я надеялся: возможно, на изображениях, сделанных со спутника, моего брата иногда принимали за отца.

Вероятно, отец вернулся в Тора-Бора — на гору, которую считал своим домом. Его трудно будет там отыскать, потому что никто не знал ту местность так же хорошо, как мой отец. Я вспомнил, что он узнавал там каждый камень и знал точное расстояние от одного валуна до другого. Потом я слышал в репортажах, будто отец отослал жен и детей в Пакистан и сам последовал за ними.

Меня всегда будут преследовать воспоминания о малыше Ладине. Он был самым робким и пугливым ребенком в семье. Ему только-только исполнилось восемь, и он был слишком мал, чтобы остаться без матери. Неужели ему тоже приходилось сейчас карабкаться по этим валунам и петлять по секретным тропам, где отец так давно заставлял меня ходить пешком до самых границ Пакистана. Больше всего я гневался на отца за то, что он не отпустил Иман и Ладина вместе с матерью.

С тех страшных дней прошло много времени. Я пережил немало разочарований. Но знавал и радости. Многие люди пытались причинить мне вред — я не назову здесь их имен. Зато другие великодушно предлагали руку помощи — мои родственники из семьи бен Ладен, родные матери в Сирии, египетское правительство и президент Хосни Мубарак, шейх Хамад бин Халифа аль-Тани, эмир Катара, и король Саудовской Аравии Абдула ибн Абдул Азиз аль-Сауд.

Моя мать жива и здорова, заботится о своих юных дочерях. Думаю, я сыграл свою маленькую роль в их спасении. Что же до других моих братьев и сестер: Саада, Османа, Мухаммеда, Фатимы, Иман и Ладина, — то я не имею ни малейшего понятия, что с ними стало, живы они или погибли. Я не видел никого из них с 2001 года, и, насколько я знаю, ни у кого из членов семьи нет о них сведений. За эти годы я дважды женился, у меня родился сын — мой обожаемый малыш Ахмед. Дорогая тетя Ранда недавно умерла от рака яичников, оставив глубокую печаль в сердцах всех, кто ее любил.

За все эти годы потерь и сожалений я примирился с правдой о своем отце — Усаме бен Ладене. Я знаю, что с первых дней войны в Афганистане, с первых сражений с русскими он убивал людей. Он признался в этом еще очень давно, когда я был его личным слугой в Афганистане. И я часто думал, что отец, вероятно, погубил уже столько людей, что убийства давно не приносят ему ни радости, ни сожалений.

Но я не такой, как отец. Он молится о войне, а я молюсь о мире.

Мы с ним пошли каждый своим путем, и каждый уверен в своей правоте.

Отец сделал свой выбор, а я свой.

Я наконец-то принадлежу самому себе.

Я научился жить своей жизнью.

Заключительные комментарии ДЖИН СЭССОН

Как писательница, в основном рассказывающая истории женщин, переживших драматичные и порой опасные события, я часто получаю предложения от разных мужчин и женщин поведать миру истории их жизни. Нечасто их рассказы меня по-настоящему увлекают.

Но когда весной 2008-го я получила электронное письмо на адрес одного из моих издателей, посланное, как утверждалось в письме, одним из членов семьи Усамы бен Ладена, я испытала живой интерес. Омар бен Ладен был четвертым сыном Усамы бен Ладена, печально известного лидера «Аль-Каиды», в конце концов признавшего свою роль в событиях 11 сентября 2001 года — в террористических атаках, случившихся в Нью-Йорке. Омар писал, что хочет поведать мне свои личные переживания, рассказать миру о том, как жила семья Усамы бен Ладена, как росли его сыновья.

Честно говоря, моя первоначальная реакция была весьма негативной. Воспоминания об 11 сентября наполняли таким ужасом мое сердце, что я не могла произносить имя Усамы бен Ладена без ненависти. Но из любопытства я позвонила в Египет, чтобы поговорить с Омаром.

Вскоре я узнала, что детство Омара было очень несчастным. После нашего первого разговора начала в Интернете поиск информации об Омаре. Несмотря на сочувствие, которое я испытывала к нему, как и к любому сыну жестокого отца, первоначальные мои открытия не вдохновляли. Имя четвертого сына бен Ладена мелькало в заголовках в связи с двумя обстоятельствами. Во-первых, пресса очень заинтересовалась тем, что он женился на женщине почти вдвое старше себя. Британские таблоиды пришли в неистовство из-за столь необычной новости и всячески преследовали супружескую пару.

Во-вторых — и это показалось мне более интересным, — Омар выступал против своего отца. Сын человека, призывавшего к насилию и убийствам неверных, смело высказывался против насилия и ратовал за мир. Это стало для меня большим сюрпризом. Насколько я знала саудовских мужчин, сыновья никогда не шли наперекор своим отцам. Я лично видела многих высокопоставленных принцев, дрожавших в страхе перед лицом своих дряхлых отцов. Саудовцы глубоко почитают своих отцов — такова удивительная особенность их культуры, по крайней мере в подавляющем большинстве случаев.

И то, что Омар призывал к миру, тогда как его отец приветствовал войну и насилие, заставило меня пересмотреть первоначальное решение отклонить его предложение. Любопытство мое усилилось. Каким отцом и мужем был Усама бен Ладен? Любил ли он своих жен и детей? Если да, то осознавал ли последствия своих чудовищных действий для его ни в чем не повинных детей? Еще несколько раз поговорив с Омаром по телефону, я сделала для себя много удивительных открытий в отношении частной жизни Усамы бен Ладена и его семьи.

Омар был маленьким десятилетним мальчиком, когда его семье пришлось покинуть Саудовскую Аравию. Он был подростком, когда их выслали из Судана. С тех пор его семья путешествовала по раздираемому войной Афганистану, управляемому в те дни жестоким «Талибаном». Из-за деятельности отца Омару пришлось жить в изоляции, не имея возможности получить образование. Годами он не видел многих своих родственников.

Похоже, Омар был миролюбив по натуре, но, не имея выбора, вынужден был расти возле учебного лагеря террористов. Его заставляли покидать своих любимых лошадей каждый раз, когда семье приходилось уезжать. Он видел, как его мать одного за другим рожала детей в условиях, становившихся все более и более суровыми. Три или четыре раза Омар находился на волосок от гибели. Ему пришлось расстаться с братьями и сестрами, которых он любил — шестеро из них остались в Афганистане.

Меня стали мучить новые вопросы. Заставлял ли Усама своих сыновей участвовать в сражениях? Пришлось ли его юным дочерям выйти замуж против своей воли? Был ли Усама бен Ладен жесток или добр по отношению к женам и детям? Что именно происходило за стенами его дома?

Усама бен Ладен всегда хранил в тайне сведения о своей личной жизни. И теперь появилась возможность открыть миру неизвестную правду о человеке, который потерял право на неприкосновенность частной жизни.

Я выяснила, что ни одна книга, написанная об Усаме бен Ладене и его семье, не создавалась при участии кого-либо из членов этой семьи. Была книга, написанная Кармен бен Ладен: «В мрачном королевстве. Моя жизнь в Саудовской Аравии», удивительно интересная — но посвященная совсем другой теме. Эти мемуары, ставшие бестселлером, рассказывают о впечатлениях женщины, вышедшей замуж за сводного брата Усамы бен Ладена, — о ее жизни в Саудовской Аравии и постоянных попытках развестись.

Получившая массу признаний книга Стива Колла «Бен Ладены» хорошо написана и основана на тщательных изысканиях автора, однако он не получал никакой информации из непосредственного источника — от самих членов семьи. Как указывает в книге сам автор: «В ответ на многочисленные просьбы об интервью за прошедшие три года члены семьи бен Ладен согласились оказать лишь очень незначительное содействие, в отличие от их родных в Йемене. Старшие члены семьи, живущие в Джидде, отказались от развернутых и сколько-нибудь содержательных бесед… Тем не менее, после того как рукопись была в целом завершена, мы с Джулией Тейт попытались проверить фактический материал о жизни бен Ладенов через представителей семьи. Но члены семьи через своих юристов прислали отказ ответить на большинство вопросов, предложенных нами».

Вскоре я узнала, что мать Омара была двоюродной сестрой и первой женой Усамы бен Ладена. Фактически она так и не развелась с супругом, хоть Наджва и не жила вместе с ним уже много лет. Я удивилась, получив письмо от Наджвы, в котором она рассказывала мне об Омаре. Ее письмо тронуло мое сердце: я понимала, чего ей стоило написать его какой-то незнакомой американке. От Омара я узнала, что его мать была очень консервативной мусульманкой, прожившей бо́льшую часть жизни в затворничестве. Таким женщинам нелегко общаться с представителями западного мира.

Но Наджва была матерью, гордившейся своим чутким сыном. Она рассказала мне чудесные истории о характере Омара и его жизни. Читая это письмо, я сочла своим долгом спросить у Омара, согласится ли его мать также поведать миру свою историю.

К моему удивлению, Наджва согласилась, но только потому, что сын просил ее принять в этом участие. Наджва совсем не хотела нанести вред Усаме своей книгой. И она соглашалась обсуждать далеко не все темы. Прожив бо́льшую часть своей замужней жизни в изоляции, она почти ничего не знала о войне в Афганистане и об участии ее мужа в джихаде. Но я была уверена, что многим, как и мне, будет интересно узнать, какой жизнью жила первая и самая главная жена Усамы бен Ладена.

И внезапно меня поразила мысль, что книга Омара будет первой, написанной человеком, родившимся бен Ладеном. Это будет единственная правдивая история о жизни близких известного террориста.

Я еще несколько раз поговорила с Омаром, спрашивая его о чувствах, которые он испытывал к отцу, и о том, что он думал о смерти всех тех невинных жертв его деятельности. Я отказалась бы принимать участие в написании книги, если б узнала, что Омар оправдывает эти жестокие убийства и полагает, что у его отца были на то веские основания. Меня беспокоило то, что я прочла в многочисленных статьях в Интернете: Омар всегда неопределенно высказывался о деятельности своего отца. Хотя Омар и заявлял о своем неприятии насилия, долгое время он, похоже, не мог принять тот факт, что его отец несет ответственность за события 11 сентября и другие чудовищные теракты. Но потом напомнила себе, что большинство людей отказываются поверить в то, что те, кого они любят, способны совершить злодейство.

И если сын не мог осознать, что его отец отдал приказ погубить столько невинных жизней мирных граждан — это было вполне объяснимо. Кроме того, теория заговора доминирует в общественном мнении многих жителей арабского мира. Большинство явных свидетельств того, что Усама бен Ладен принимал участие в событиях 11 сентября, исходили от американского правительства, которое ненавидят во многих арабских странах. Мало кто из арабов верит информации, исходящей из Вашингтона, Лондона, Берлина или Парижа.

После того как Усама бен Ладен выпустил множество аудио- и видеозаписей, в которых взял на себя ответственность за 11 сентября, его сын наконец признал, что именно отец отдал приказ о тех атаках. Омара явно шокировали некоторые из тех записей. Как он ни хотел верить в лучшее, он не мог дольше цепляться за надежду, что его отец невиновен.

Узнав много подробностей о жизни Усамы бен Ладена, его семьи, а также командиров «Аль-Каиды» и солдат, которые стали занимать все больше места в жизни Омара по мере того, как он взрослел, я почувствовала всем сердцем: это очень важная история и ее надо рассказать. Я уверена, что стоит узнать как можно больше о человеке, который стоял за смертью стольких невинных людей, и трудно глубже проникнуть в частный мир Усамы бен Ладена, чем взглянув на него глазами его первой жены и четвертого сына.