Сентиментальное путешествие по Азии и Евразии

АСТАФЬЕВ

Mix-Max'ом оказался здоровенный бетонный дом с Николь Кидман во всю стену (вот бы она, думаю, обрадовалась).

Никогда в жизни не видел столько Астафьева. (В нашем доме, помню, всегда было слишком много отца.) И никогда в жизни я не видел столько женщин. В зале были одни женщины. Не может быть, подумал я, чтобы все эти женщины пришли только ради Астафьева, — да нет же, они пришли ради себя (и ради меня), ради жизни на земле.

— Ты погуляй тут, — сказал А*. И ушел. По делам, полагаю.

Гуляю, улыбаюсь, на выставку смотрю, но больше на женщин. И они на меня. (Всегда пользовался повышенным вниманием женщин. Только вниманием. Женщины любопытны. И я, естественно, как всякий чудной предмет, вызываю у них любопытство. Но в руки брать боятся.)

Вернулся А*, немного встревоженный.

— Ты хочешь на научную конференцию? — спросил он.

— Не очень, — ответил я.

— Я тоже. Следовательно, нужно выпить.

— Что, прямо с утра? — спрашиваю.

А* говорит:

— Пить нужно утром. Во-первых, успеваешь до вечера протрезветь. А во-вторых, выпив с утра, ты становишься свободным на весь день.

Мы купили коньяку и пошли делать день свободным. По пути освободили какого-то мужика в галстуке. У него была запланирована творческая встреча с читателями. Но он пошел с нами. А* сказал, что мужик тоже лауреат Астафьевской премии.

— Тоже? — переспросил я.

— И я лауреат. И ты будешь, завтра, — ответил он.

Сидим, пьем. Компания недурна: ни одного хозяина жизни, разве что — своей, не очень устроенной. Даже втроем мы не становились более хозяевами, нежели поодиночке…

Мужик оказался фантастом, из какой-то сибирской дыры. Но печатался даже в «Юном технике» и в «Cosmopolitan» (талантливый, наверное, думаю). Он мне понравился. Пил, правда, мало. Сказал, что днем уезжает в дыру. И действительно: уехал.

Нам больше досталось, больше, чем нужно. До вечера мы протрезвиться не успели. Потому что пили до самого вечера. За Петровича, и против него, и за Толстого, и за Харисыча, и за нас, и за еврейку, которая от меня ушла…

Потом мы пошли смотреть памятник Петровичу.

— На Стрелке, — сказал А*.

По дороге я вымыл правую ногу в Енисее.

— Эта нога теперь (на время) моей любимой станет, — сказал я.

Посмотрели на Петровича, задрав головы.

— Похож? — спросил я.

— Нет, — сказал А*, — нет… ты молодец, что приехал, — сказал и пошел к жене. И к дочкам, которых у него в два раза больше, чем у меня. (У меня одна.) А я — в гостиницу.

Шел сороковой час бодрствованья: такого длинного дня у меня не бывало со времен юности, несвободной. Я стоял у окна и смотрел на бегущий (на север, да) Енисей, на сопки вдалеке, на Сибирь. Сибирь прекрасна (если смотреть из окна гостиницы), думал я. А еще: это хорошо, что я приехал (не мог не приехать).