Сердца и судьбы

ВОЗОБНОВЛЕНИЯ

Однако не кажется ли вам, все эти взрослые взаимоотношения, как они ни мучительны, ни сумбурны, ни сложны, в сущности, глубоко банальны в сравнении с благополучием ребенка? Если бы Хелен была хоть чуточку менее неразумна и своевольна, если бы Клиффорд был не таким нетерпимым, они никогда бы не расстались, и Нелл выросла бы в безмятежном спокойствии, чтобы занять в мире предназначенное ей место. А к чему они все пришли теперь?

Хелен не знает, какое, собственно, чувство вызывает у нее связь Саймона (занявшая первую страницу желтых листков) с громокипящей Салли Агнес, и обнаруживает, что практически никакого. Словно с исчезновением Нелл исчезли целые системы эмоций. Она вся внимание к своему малютке сыну Эдварду, но даже эта любовь осторожна, будто и ее могут внезапно украсть. Впрочем, он ничего этого не замечает.

Клиффорд позвонил ей из Женевы как-то вечером, когда она была одна, и с удовольствием занималась мелкими хлопотами, и дремала, и читала, и писала матери, и изредка, совсем-совсем изредка, недоумевала, где запропастился Саймон.

– Хелен? – сказал Клиффорд, и этот голос с его особым чарующим, хрипловатым двойным тоном, такой знакомый и так давно не звучавший в ее ушах, сразу заставил ее очнуться, пробудиться, отозваться всем своим существом, и это было чудесно, но с пробуждением зазвучал и тот, другой двойной тон – страдания и горя. Не удивительно, что Хелен проводила свои дни в вечной дремоте!

– Как ты, Хелен? Ничего? Все эти газетные вопли про недоростка…

– Клиффорд, – легко сказала Хелен, – они высасывают такие вещи из пальца, тебе ли этого не знать! У нас с Саймоном все замечательно. А как у тебя с Труди Берфут?

– Почему ты никогда не говоришь правды? – спросил он. – Почему ты всегда лжешь? – И не успев начать разговора, они уже сцепились. Вот так бывало всегда. Он предлагал свое сочувствие. Она отклоняла его из гордости, она ревновала, он злился, она страдала – и вот так все время, по кругу, по кругу против часовой стрелки и против шерсти!

Но Клиффорд был прав, на этот раз она действительно лгала – правда о ней самой была настолько сокрушающей, что она отказывалась ее принять, и потому все мелкие будничные правдочки выметались вон. Если бы они с Клиффордом не расстались, трезво постигли собственные характеры, получив таким образом возможность исправиться, она была бы теперь не такой лгуньей, не такой скользкой, в чем-то ущербной личностью, и Саймону было бы гораздо труднее предать ее. И Клиффорд был бы не таким жестоким, не таким расчетливым, не так стремился бы мстить женскому полу и меньше заботился бы об образе, который проецировал на публику. Он бы реже менял сексуальных партнерш, а больше менялся бы сам.

Мужчины – такие романтики, вы согласны? Они ищут идеальную партнершу, тогда как искать следует идеальной любви. Они обнаруживают недостатки в своих любимых (и вполне естественно, кто совершенен? Уж во всяком случае не сами они!), хотя в действительности это, разумеется, им недостает главного – способности к совершенной любви. Клиффорд все еще не избавился от привычки составлять список качеств, обязательных для женщины, которую он искал и которая по-настоящему, безоговорочно и навсегда его устроила бы. От нее требовалось быть красивой, блестяще образованной, умной, чуть ниже его ростом, пышногрудой и стройноногой, знать много языков, заниматься лыжным спортом, играть в теннис, быть безупречной хозяйкой дома, превосходной кулинаркой, начитанной… и так далее и тому подобное. Тем не менее женщиной, которую он полюбил почти идеальной любовью, оказалась Хелен – а она, бесспорно, по этому списку очков набирала немного. Бедный Клиффорд с его надеждой обрести утешение в славе и богатстве, которые приносят так мало, как знают все, кто есть кто-то.

Ну а крошка Нелл, которую теперь звали Брижит, жертва недостатков своих родителей – подумайте о ее тягостном положении! Ей исполнилось пять, ей пора было поступить в школу. Милорд и миледи оказались в безвыходном положении. С тех пор, как в замке появилась Нелл, они почти его не покидали, чтобы избежать необходимости объяснять, кто она и что.

– Я скажу, что она моя дочь, – в первый момент знакомства с Нелл объявила миледи, глядя на морщинистое лицо в треснутом зеркале и видя в нем юную девушку, как было у нее в привычке. – Не понимаю, в чем тут проблема.

У милорда не хватило жестокости объяснить, в чем тут проблема, а именно, что его жена отказывается стареть. Назвать Брижит внучкой смысл имело бы: никаких вопросов не возникло бы, она могла бы посещать школу, вопрос о документах и справках как-нибудь удалось бы обойти. Но миледи и слушать об этом не желала. Брижит – ее дитя. Для бабушки она слишком молода – кто способен принять ее за бабушку? Так что милорду оставалось только держать Брижит дома под надзором пожилой, доверенной, умеющей молчать служанки, и надеяться, что проблема возьмет да и сама собой исчезнет. Но, разумеется, она никуда не девалась, и крошка Брижит подрастала и томилась без подружек, общества сверстников и молодежи и хотела выучиться всему-всему на свете. А милорд и миледи, как ни были они эксцентричны, тревожились за Брижит. Им хотелось, чтобы девочка вела счастливую и нормальную жизнь, вот как они сами давным-давно, до того, как Время и Дряхлость начали свое гнусное дело. Некоторые стареют мирно и без грусти, но милорд и миледи упирались и. ни дюйма не уступали без борьбы, и самым надежным их оружием была крошка Брижит, порой, правда, притихшая и грустная без всякой сколько-нибудь реальной причины, но чаще порхающая по своим владениям, своему старинному замку, принося жизнь, смех и свет в самые темные его углы.

Другим их оружием, как ни тяжело мне об этом говорить, была черная магия. Миледи порой прибегала к ней – самую чуточку, а милорд помогал, если был в настроении. Слухи об этом время от времени достигали деревни, что отбивало у ее обитателей последнее желание навестить замок, который и без того, Бог свидетель, был достаточно угрюмым и жутким – неухоженные деревья, полузаслонявшие высокую башню, гнулись и покачивались словно бы без всякого ветра. Нелл, разумеется, видела замок совсем другим. Это был ее дом, а нам всем, и особенно детям, дом представляется надежным и уютным убежищем. Если же порой там появлялись пентаграммы или сквозняк разносил душный запах курений, то с какой стати это должно тревожить пятилетнюю девочку? Насколько она может судить, так ведь живут все.

Жители деревни относились к милорду и миледи снисходительно. Они были реалистами и не верили в магию, что в черную, что в белую, ну, во всяком случае, не всерьез. Только подросткам нравилось впадать в истерику и утверждать, будто на них наводятся чары. Пусть их колдуют, размышляли жители деревни – ни себе, ни другим старички особого вреда не сделают. Пусть себе занимаются своей магией. Знай они, что в замке живет ребенок, кто-нибудь, наверное, вмешался бы. Но они не знали. Откуда бы? Наступило Рождество и прошло, и никто не знал, что это день рождения Нелл. Да и в любом случае де Труаты дней рождений не справляли. Более того: они по мере возможности игнорировали Рождество. Они чувствовали, что, открыто признав этот праздник, они оскорбили бы своего владыку дьявола.

Итак, представьте себе их рождественский завтрак. Милорд и миледи старались, чтобы день этот не отличался от обычных будничных дней. В десять утра они, как было у них в обычае, кое-как спустились по лестнице, старательно оберегая скрюченные пальцы от повреждений там, где перила были сломаны, и слабые тощие ноги – там, где ступеньки прогнили. Они вошли в обширную кухню, где среди балок высокого потолка весело бегали мыши, а по пыльным плитам пола бегали черные тараканы – зрение у Марты ослабело. Не то чтобы она не подметала кухню, но вот пола толком не видела. Когда они вошли на кухню, Марта, по обыкновению, варила кофе в высоком эмалированном кофейнике с облупившейся эмалью, а Нелл, против обыкновения, поджаривала хлеб на огне, который пылал в очаге всю зиму: ежедневно все четверо высвобождали и выдергивали хворостины из огромной кучи, которую с осени заготовил Жан-Пьер, дровосек. (На войне у Жан-Пьера помутилось в голове, но мышцы остались крепкими. В те дни, когда Марту посылали за ним в деревню, для Нелл находились какие-нибудь забавы в другом конце замка. Это было нетрудно. В былые времена замок вмещал двадцать членов семьи и сорок слуг, а если учесть флигели, не говоря уж об амбарах, конюшнях, беседках, то для всех хватало дела и всяких приятных развлечений. Впрочем, это нас занимать не должно. С нас довольно нашего повествования.)

– Что делает малютка? – спросила миледи у Марты. (Разумеется, я для вас даю их разговор в переводе.)

– Поджаривает хлеб, – ответила Марта.

– Как странно! – сказал милорд.

Ну разумеется, поджаривать хлеб принято у англичан, а не у французов, возможно, потому, что природа хлеба заметно различается в этих двух странах. Хелен девочкой поджаривала хлеб в «Яблоневом коттедже», сидя на корточках перед огнем в печурке и насадив ломтик на зубья специальной длинной латунной вилки с одним согнутым зубцом и львиной головой на ручке. И всего один раз (за неделю до того, как Нелл поднялась в самолет ЗОЭ-05) Хелен поджарила его для дочки, открыв дверцу наиновейшей плиты в кухне дома в Масуэлл-Хилле, насаживая ломтики на вилку для разделки жаркого с некоторой опасностью для своих порозовевших от жара пальцев.

– Я поджариваю хлеб, – сказала Нелл, – потому что сегодня Рождество. – Кусок хлеба она насадила на длинную раздвоенную ветку.

– Откуда малютка узнала про Рождество? – Де Труаты редко обращались к своей малютке Брижит прямо.

– Церковные колокола звонят, а сейчас зима, – сказала Нелл. – И я подумала, что это Рождество. На Рождество люди делают всякие хорошие вещи, а жареный хлеб – хороший. Ведь правда? – добавила она неуверенно, потому что милорд и миледи, судя по их виду, сильно досадовали. Слезящиеся глаза в красной обводке век посверкивали, скрюченные артритом пальцы постукивали.

– Я ей ничего не говорила, – сказала Марта. – Наверное, она прочитала про него в книжке.

– Но кто научил малютку читать?

– Сама научилась, – ответила Марта.

Так оно и было, а помогли Нелл в этом заплесневелые, погрызенные мышами, но еще удобочитаемые книги, с былых славных времен хранившиеся на чердаке, где она их и обнаружила. Кроме того, хотя Нелл знала, что ей запрещено выходить за пределы замковой ограды, и ни в коем случае запрета не нарушила бы, она иногда забиралась на сук, нависавший над дорогой, которая спускалась к деревне, и, укрытая листвой, наблюдала странных, полных сил, ужасно высоких обитателей внешнего мира, смотрела, как они куда-то идут или откуда-то возвращаются, и начала понемногу разбираться в их жизни.

Милорд и миледи повздыхали, недовольно поворчали, но потом съели поджаренные хлебцы, снаружи обуглившиеся, внутри холодные и волглые, короче говоря, совершенно неудавшиеся – обильно намазав их маслом и домашним вареньем Марты, но без единой жалобы. А это, разумеется, самый лучший подарок, какой только может получить ребенок, – высокую оценку своих стараний, пусть и ценой некоторой жертвы со стороны тех, кто дает эту оценку. Нелл потискала всех троих – милорда, миледи и Марту, – а их темный владыка держался на почтительном расстоянии.

Саймон провел Рождество с Хелен – они старались ради Эдварда восстановить свои отношения. Саймон объяснил, что в объятия Салли его толкнула холодность Хелен, что Хелен достаточно только слово сказать, и он с Салли больше никогда не увидится. Хелен сказала: «Какое слово?», и он рассердился и не смог ответить «люблю». Вот так удобный момент для примирения пропал втуне. Хелен хотелось говорить о Нелл, о том, что Рождество – это ее день рождения, но она знала, как Саймон не хочет, чтобы это имя произносилось вслух, а потому расстроилась. И хотя они весело и мило разговаривали за индейкой, сидя под рождественскими украшениями, а позже поехали выпить с друзьями и все соглашались, что желтая пресса сплошная гнусность, так что обращаться в суд не следует, чтобы не придавать газетной лжи хоть какое-то правдоподобие, ничто поправлено не было. В сердце Хелен осталась тупая боль непризнаваемого горя и возмущение, а в сердце Саймона – свирепые муки неудовлетворенности. Вопроса о разводе не вставало. Что это дало бы? А Эдвард? Хелен казалось, что ее жизнь записана на видеопленку, но кто-то нажал кнопку «стоп» и пленку заело на не слишком приятном кадре. Жуткое ощущение! Эдвард рос, менялся, а она нет. Впрочем, она послала Артуру Хокни рождественскую открытку с довольно милой елкой, обведенной серебром, а от него получила открытку с Эмпайр-Стейт-билдингом в снегу и Кинг-Конгом в венке из остролиста. Поставить эту открытку на каминную полку она не могла: а вдруг Саймон увидит и поймет, что она все еще поддерживает с ним отношения.

Нет вестей – хорошие вести, уверяла она себя. Но отдавала себе отчет, что Нелл вряд ли ее узнает, ведь уже столько времени прошло с тех пор, как они расстались. Или, точнее говоря, с тех нор, как Нелл у нее насильственно отняли. Каждый вечер Хелен молила Бога, чтобы Он помог ее дочери, где бы она ни находилась, но если бы вы спросили Хелен, верит ли она в Бога, то она ответила бы осторожно: «Я не знаю, что именно вы подразумеваете под словом «Бог». Если вы говорите об ощущении «все это не так просто, как кажется на первый взгляд», тогда, пожалуй, я верю. Но и только».

Слишком мало, скажут некоторые, чтобы удовлетворить ревнивого и требовательного Бога. По образу и подобию которого явно был сотворен Саймон при всей его мягкой манере держаться.