Сердце горца

ГЛАВА 19

В тот вечер Габби неспеша привела в порядок прическу и нанесла макияж – роскошь, которую она не могла себе позволить уже несколько дней. Когда они путешествовали и перемещались, в тех редких случаях, когда она могла взглянуть в зеркало (обычно во время кратковременного пребывания в общественном туалете), Габби не нравилось, как она выглядела, а потому она и не задерживала взгляд на своем отражении. Но в этот вечер Габби была уверена, что они в безопасности, что им не грозят никакие бесцеремонные погружения в озера и падения со шпилей, и она решила для разнообразия выглядеть прилично.

Аспирин и горячий душ как рукой сняли последние признаки похмелья. Хло пригласила ее к себе, чтобы подобрать подходящий наряд, поскольку оказалось, что они носят одинаковый размер. Габби не терпелось надеть вместо джинсов что-то другое. Вообще говоря, ей не терпелось предстать перед Адамом во всем блеске; да, она себе в этом призналась. На самом деле, наверное, только мертвая женщина не хотела бы предстать во всем блеске перед ним.

Габби накрасила губы, пропустила волосы между пальцами – и те рассыпались у нее по плечам и спине, – а затем выпустила вперед несколько длинных прядей челки, чтобы те весело болтались у нее возле глаз. Несколько легких мазков дымчатых теней, немного туши для ресниц. Чуточку сверкающего блеска для губ, ровно столько, чтобы свет на них таинственно заиграл. И ровно столько, чтобы привлечь к ним внимание мужчины.

На этом, решила она, глядя в зеркало, дело косметики заканчивается. Дальше дело за одеждой; ей оставалось надеяться, что в гардеробе Хло найдется что-то очень женственное и немножко вызывающее.

Открыв дверь ванной, Габби вышла в примыкающую к ней спальню. И замерла. «Это невозможно», – подумала она, глядя на укрытую балдахином кровать. И дело было не в том, что бархатные завесы снова висели как ни в чем не бывало, и не в том, что кровать оказалась аккуратно заправлена, – все это было вполне возможно. Очевидно, все это сделала служанка, пока Габби принимала душ, брила ноги, втирала в кожу лосьон и наносила косметику.

Невероятным казалось то, что между шторами висело облегающее черное платье, по которому она так томно вздыхала в «Мейсис». «И то, – ошеломленно подумала она, подходя ближе к кровати, – что рядом стоят туфли на шпильке, которые мне так безумно понравились». И еще Габби заметила, удивленно оглядевшись, что неподалеку лежал кружевной бюстгальтер и трусики ее любимого бледно-розового цвета.

«И – о Боже! – подумала она, затаив дыхание, – неужели это коробочка из «Тиффани»?»

Вцепившись в отворот своего банного халата, она оглядела комнату. Никаких признаков его присутствия. Лишь в воздухе витал легкий, но отчетливый аромат жасмина, сандала и обольстительного мужчины, и Габби поняла, что Адам, по-видимому, переместился из комнаты всего несколько секунд назад, когда она заканчивала делать макияж.

Дрожащими руками она потянулась к коробочке, открыла ее и, хватая ртом воздух, начала вертеть в руках и чуть не выронила. На бархатной подушечке лежало бриллиантовое колье и сережки, и Габби точно знала, где видела их в последний раз. Это было в Цинциннати в тот вечер, когда он принес ей ужин из ресторана Жана-Роберта в Пиголле. Она поздно покинула офис и шла своей обычной дорогой мимо «Тиффани», чтобы забрать машину со стоянки за углом. У них была новая витрина, и какое-то время Габби не могла отвести взгляд от элегантного набора. Она остановилась, глядя сквозь стекло на этот потрясающий комплект и с чисто женским любопытством представляя себе мужчину, который мог бы подарить женщине такие драгоценности. И размышляя, появится ли у нее когда-нибудь бриллиантовое колечко на пальце или хотя бы скромное обручальное кольцо.

Наверное, Адам в это время был где-то у нее за спиной и наблюдал за ней. И в «Мейсис», наверное, тоже.

«Я забочусь о том, что принадлежит мне», – сказал он, вручая ей ключи от «БМВ».

Да уж.

Когда Габби подняла сверкающее бриллиантами колье, из коробочки выпала маленькая записка, которую ветром начало уносить по направлению к двери. Габби подхватила ее.

Там было четыре слова, написанных старинным почерком, – самоуверенная рука, косые буквы:

«Прими это, прими меня».

«В самом деле, – подумала она, моргая, – точнее и не скажешь».

Габби долго держала в руке сверкающие камни, глядя на них, но не видя. И даже не столько размышляя, сколько открывая свое сердце охватившим его чувствам и слыша отголоски слов Гвен: «Сможешь ли ты спокойно жить дальше, если упустишь свое счастье сейчас и останешься ни с чем?»

Наконец Габби положила коробочку на кровать и надела бюстгальтер и трусики. Затем нырнула в обтягивающее черное платье, поправила его на бедрах и застегнула сбоку крошечную молнию. Опершись о край кровати, Габби обула изящные, сексуальные туфли. Потом снова взяла коробочку, надела сережки и закрепила вокруг шеи нить сверкающих камней.

Адам как раз вышел из ванной, когда услышал несмелый стук в дверь своей спальни. Он молил Бога, чтобы это не была очередная служанка. Когда он вернулся с прогулки, десятки служанок слонялись по главному холлу. Хоть он и привык к тому, что женщины вешаются ему на шею, но чтобы они так обескураживающе смотрели прямо на его промежность – это уж слишком. И так настойчиво. Словно хотели увидеть сквозь кожаные брюки, что лежит за ними, а точнее, стоит, потому что этот чертов орган вряд ли успокоится, пока Адам не овладеет Габриель по крайней мере раз сто.

– Кто там? – с опаской спросил он.

Когда он услышал тихий ответ, его глаза сверкнули и тут же прищурились. После неспешных размышлений он с ленивой улыбкой сбросил полотенце, которое только что завязал вокруг талии.

– Сегодня вечером никаких запретов, ka-lyrra, – прошептал он слишком тихо, чтобы она могла его услышать. Он не ожидал, что увидит ее до обеда. Но она была там, за дверью, у его спальни. С таким же успехом она могла бы подойти к логову льва, обильно сбрызнутая теплой свежей кровью.

У него вдруг пересохло во рту, а дыхание стало прерывистым и частым. Надела ли она их? Была ли готова признать? Принять его? Способна ли на это она, женщина, с детства напичканная самыми страшными сказками о нем, многие из которых были чистой правдой?

И Габби это знала. Знала, что, потеряв Морганну, он удалился в горы, он видел выражение ее лица, когда она спросила о дате смерти Морганны. Она знала, что, хотя множество фактов в ее «Книгах» было искажено, некоторые все же оказались правдивыми. Знала, что почти шестьсот лет назад он сделал что-то, из-за чего заслужил себе плохую репутацию. Габриель была совсем не глупа.

Смогла ли она заглянуть глубже? Смогла ли увидеть его? Надела ли она колье? Он уже начал бояться открыть дверь и посмотреть, так сильно он хотел ее. Это чувство овладело им целиком и полностью, безоговорочно, этим вечером, сейчас, в этот миг. Адам нуждался в этой женщине. У него было такое чувство, как будто он ждал этого шесть тысяч лет. Господи, что же это с ним? Разве такое бывало раньше?

Он обнаружил, что смотрит на дверь, не имея ни малейшего понятия, сколько он так простоял. Он помотал головой, проклиная себя за глупость. Ведь он, черт возьми, Адам Блэк, а не какой-нибудь смертный юноша.

– Входи, – позвал он, и, если его слова прозвучали более глухо, чем обычно, он предпочел этого не заметить. Он стоял в полный рост, расставив ноги и слегка согнувшись в плечах, облаченный лишь в древние украшения своего королевского дома.

Дверь медленно приоткрылась – ему показалось, что она открывалась чертовски долго, – и он увидел Габби и словно получил удар кулаком в живот.

Он был рад видеть, что ее одолевают те же чувства.

Она замерла, ее милые золотисто-зеленые глаза распахнулись.

– Ты же... г-г-го... – бессвязно пробормотала она. И попробовала еще раз: – О, Боже мой. – Облизнула губы. Глубоко вдохнула. – Черт возьми. Ты же голый. И – ого! – Ее взгляд опустился вниз, потом снова остановился на его лице, и ее глаза распахнулись еще шире.

Он расплылся в улыбке, выражавшей мужскую победу.

– Да, – промурлыкал он, – а на тебе, Габриель, мои бриллианты.

Габби замерла в дверном проеме, и ее сердце бешено стучало. Перед ней стоял роскошный обнаженный мужчина весом более двухсот фунтов, который был так беспощадно, невероятно красив, что она не могла оторвать от него взгляд. Она напомнила себе, что девушкам полезен кислород: «Ну же, дыши глубже, О'Каллаген!» Она смотрела то вверх, то вниз, то снова вверх, и короткие судорожные вдохи комками застревали у нее в горле.

Вдруг она поняла, что после этой ночи все изменится. Ничего уже не будет так, как прежде. Да, этот мужчина мог считать себя мессией, если ему так нравилось. Просто в ее жизни все действительно делилось на «до Адама» и «после Адама».

Он сделал шаг вперед, медленно, с грацией зверя и хищным взглядом. Он был охотник, а она – добыча. И, судя по блеску в его глазах, он был готов ее проглотить. Адам подошел, возвышаясь над ней, глядя на нее сверху вниз, и легко дотронулся подушечками пальцев до колье у нее на шее.

–Тебе известно, что это значит, – мягко, но многозначительно сказал он. – Мое. Ты это приняла. Ты моя. Нет, тс-с-с. – Он приложил палец к ее губам. – Ничего не говори. Просто дай мне на тебя посмотреть. Я не мог дождаться, когда увижу тебя в этом платье.

Обойдя вокруг нее, он аккуратно закрыл дверь, и Габби услышала щелчок замка. Он медленно прошагал вокруг нее еще раз.

– Господи, как ты красива, Габриель! Ты знаешь, как сильно я тебя хочу? Знаешь, какие фантазии ты вызвала в моем воображении? Знаешь, сколько раз я онанировал, пытаясь избавиться от этого чертова возбуждения? Понимая, что спастименя можешь только ты?

Он обошел вокруг нее еще раз.

– И вот ты здесь. В моих покоях. Взаперти. И ты не выйдешь отсюда, пока я не разрешу. А ведь я могу никогда этого не сделать.

Адам остановился у нее за спиной, затем подошел к ней ближе и наклонился, касаясь членом ее попки, обтянутой сексуальным платьем. Как он и предполагал, платье сидело на ней просто великолепно, идеально подчеркивая ее прекрасные изгибы. И ощущать их своим телом было тоже великолепно. Когда он дотронулся до нее, горячий поток воздуха вырвался у него изо рта; это прикосновение обожгло ее кожу. Он втянул в себя воздух и отпрянул назад, зная, что, если еще раз так ее коснется, все будет кончено.

– И эти туфли, – промурлыкал он, скользя взглядом по ее попке, по стройным изгибам ее бедер к изящным лодыжкам, вокруг которых были застегнуты элегантные ремешки.

– Я видел, как ты на них смотрела в «Мейсис». У тебя восхитительные ноги и попка, Габриель. Когда я впервые увидел тебя в Цинциннати, на тебе были шорты и сандалии. И даже твои пальцы на ногах с маленькими накрашенными ноготками возбуждали меня.

Адам обошел круг и стал перед Габби. Ее глаза были широко раскрыты, взгляд очаровательно рассеян. Приоткрыв рот, она тяжело дышала, и ее грудь поднималась и опускалась в такт дыханию.

Подушечкой пальца он нажал на ее губы, и палец незаметно оказался во рту девушки. Она сомкнула свои полные уста, посасывая его, и Адама охватил такой жар, что на какой-то миг он был не в состоянии пошевелиться. Наконец он медленно вытащил палец из соблазнительного ротика и провел влажную линию от ее рта, через подбородок по шее к ямочке между грудей.

Он должен был ее соблазнять, должен был сводить с ума поцелуями, обольщать, медленно, но неумолимо вести ее по дороге к полной и такой желанной капитуляции.

Но Адам не мог больше ждать; он слишком долго ждал и больше не мог сдерживаться. Он слишком долго думал об этом во время сегодняшней прогулки. И он нуждался в этом. Прямо сейчас. И то, как он сильно этого хотел, какую власть имело над ним это желание, выводило его из себя. Он хотел познать вкус Габби, почувствовать его на языке, запечатлеть его в своей бессмертной памяти. И если вдруг, по какой-то причине, она захочет остановить его этой ночью, ему нужно получить хотя бы это.

– Кстати, ирландка, – сдержанно предупредил он на случай, если она неправильно поймет, – я ни перед кем не становлюсь на колени. – Затем он опустился на колени у ее ног, поднял подол ее платья, сжал в руках шелковую материю и оттолкнул Габби назад, прислонив спиной к двери и словно пришпилив к ней, упершись в дверь руками.

Габби безвольно откинулась, жадно глотая воздух. Его экзотический запах наполнял ее ноздри, кружил голову. От одного лишь вида его обнаженного тела она так возбуждалась, что знала: там, под платьем, он обнаружит, что она вся мокрая; настолько мокрая, что это ее смущало. Она была уже готова; ей не требовался ни поцелуй, ни какая-то другая прелюдия. Она не знала, сможет ли пережить то, что он, по-видимому, собирался сделать. Она хотела, чтобы он просто вошел в нее. И когда он ходил вокруг нее, как огромный темный зверь, разговаривал с ней, признавался в том, как сильно он ее хочет, она готова была умолять его об этом.

И вот он стоял на коленях у нее между ног, подняв ей платье, обнажив ее до пояса почти полностью, оставив лишь кружевной кусочек шелка у нее между ног.

– О-о-о, снимаем и это, – проговорила Габби с полусмешком-полувсхлипом, когда он начал зубами стягивать с нее кружевную ткань, все ниже, ниже, слегка покусывая ее тело, останавливаясь, чтобы ущипнуть ее, осыпая все ее тело быстрыми нежными поцелуями, посылая волны дрожи к ее позвоночнику.

Ощущения Габби притупились. Она чувствовала себя опьяненной, одурманенной страстью. Она не могла понять, как ей удавалось так долго ему сопротивляться, и внезапно ее поразила мысль о том, сколько же времени она потеряла.

– Этой ночью я узнаю тебя на вкус, попробую каждую частичку твоего тела, – промурлыкал Адам.

И тут же приступил к исполнению своего обещания, осыпая долгими, горячими, бархатистыми поглаживаниями языком внутреннюю сторону ее бедер. Неспешные сладострастные покусывания и жаркие поцелуи нежной кожи ее бедер. Ни одного сантиметра кожи он не оставил без поцелуя, без укуса.

Затем его рука раздвинула ей ноги и его голова оказалась между ними. Когда он начал быстро двигать языком по крошечному бутону, затерянному в мягких складках, Габби сгребла в пригоршню его шелковистые темные волосы и задрожала, бессильно прислонившись к двери.

– Стой, ka-lyrra. Если твои прекрасные коленки подогнутся и ты сползешь на пол, я возьму тебя прямо там.

Ее коленки в тот же миг подогнулись, и она едва сдержала смешок.

– Ох, черт возьми, Габриель, я хотел, чтобы это длилось как можно дольше! – воскликнул Адам, подхватывая ее и перекатываясь под нее, чтобы смягчить удар от падения.

Но Габби было не до любезностей, ведь она ждала этого всю свою жизнь и не могла больше ждать ни минуты. Лежа на его большом сильном обнаженном теле, она изгибалась, пока не поймала его горячий твердый член, направила туда, куда хотела, и почувствовала, как почти поглощенный орган приятно упирался в ее тело. Господи, она была так близка, всего несколько точных движений...

– О нет, – прошипел он, моментально все смекнув. – У тебя ничего не выйдет. Если ты не позволишь, чтобы первый раз я сам вошел в тебя.

– Тогда, – задыхаясь проговорила она, – поторопись сделать это.

Тяжело дыша, Адам издал хриплый эротичный полусмешок-полурев.

– Ах, Габриель, – довольно промурлыкал он, схватив ее за бедра и перекатывая под себя на мягкий ковер, – я ведь никогда не смогу насытиться тобой, правда?

– Особенно если будешь действовать так медленно, – раздраженно ответила она.

– Раздвинь ноги, – потребовал он и распластался на ней во весь рост, перенося вес на предплечья и коленями раздвигая ее ноги еще шире. – Обними ими мои бедра.

Она молча подчинилась.

– Скрести лодыжки у меня за спиной. Нам будет нелегко.

Неистовая дрожь охватила ее при этих словах. Она это знала. Она знала это с того самого момента, когда впервые почувствовала его давление на свои ягодицы, еще там, в Цинциннати, в то утро, когда он ворвался в ее дом, – и это была одна из причин, по которым с тех пор она не находила себе места. Все ее молодые люди были высокими, крепкими парнями. Ей нравились сильные мужчины, всегда нравились, она любила больших мужчин, которые возвышались над ней. А Адам Блэк был сильный «негодяй» до мозга костей. И в принципе она не соврала служанкам: он действительно был непропорционален, его пенис оказался еще больше, чем можно было предположить.

– Во всяком случае, не думаю, что с тобой что-то бывает легко, – задыхаясь выговорила она.

– Да, не бывает, но думаю, тебя не привлекает то, что легко дается, ka-lyrra. Обещаю, со мной ты не соскучишься.

И его рука очутилась у нее между ног, его палец скользнул в ее скользкое, жаркое местечко, надавливая вглубь и вверх, ища преграду. Потом он сделал то же самое уже двумя пальцами, и Габби лишь смутно осознала, что он пробил тонкую плеву, поскольку нарастающая боль слилась с удовольствием от того, что он наконец-то оказался в ней. Ее бедра поднялись ему навстречу, стремясь заполучить его всего.

И вот Адам убрал руку и слегка подтолкнул в ее мягкие складки твердую головку члена. Он пытался пробиться в нее. Габби всхлипнула от боли, пытаясь приноровиться к нему, ерзая, стараясь принять его, но он был слишком большой, а она – слишком узкая.

– Тише, Габриель. Расслабься, – сказал Адам сквозь зубы.

Она попыталась расслабиться, но не смогла; она инстинктивно сопротивлялась, и на какое-то время они сцепились в безмолвной сексуальной схватке, где он едва ли отвоевал хоть сантиметр. Ее мышцы не сдавались, сопротивляясь жесткому напору.

Адам прошипел сквозь зубы:

– Габриель, ты меня просто убиваешь; дай мне войти.

– Я стараюсь, – простонала она.

Грязно выругавшись, Адам вдруг поднял ее ноги и закинул лодыжки себе на плечи, запрокидывая ее таз назад и вверх и бесстыдно распахивая ее.

Схватив в кулак ее волосы у самых корней, он наклонил ее голову назад и прижался к Габби губами, сливаясь с ней в глубоком, захватывающем поцелуе, исследуя ее рот горячим бархатистым языком. Ее настолько ошарашил этот поцелуй, его пылкая, властная неистовость, что она была расслаблена, когда он пронзил ее, и поняла, что именно для этого предназначался поцелуй.

Адам проник глубоко внутрь одним медленным, осторожным, уверенным движением, наполнив ее собой, и она вскрикнула в его рот, но он по-прежнему не отрывал от нее губ, проглотив этот крик. Он оставался в таком положении некоторое время, погрузившись в нее до предела, вторгаясь в каждый укромный уголок внутри нее, но не двигаясь, лишь целуя и сплетаясь с ней горячим языком. Он был такой большой, что ей понадобились долгие минуты, чтобы привыкнуть к нему, приноровиться и расслабиться. Долгие минуты, во время которых он оставался недвижим, заняв свою территорию, но не исследуя окрестности, пока Габби не застонала под его губами, умоляя его двигаться. Теперь, когда она свыклась с давлением, она стала ощущать его совсем по-другому, и, чтобы насытиться им, ей нужно было движение.

– Я в тебе, – довольно проговорил он. – Ах, Господи, я в тебе! – И – наконец-то! – начал двигаться, описывая маленькие эротичные круги бедрами – не бросаясь, а медленно и глубоко проникая в нее. Погружаясь в нее, затем совсем немного отступая и снова погружаясь, каждый раз задевая как бы невзначай бутон ее клитора, чем вызывал у нее бурю эмоций.

Его медленные уверенные движения словно задевали в ней какие-то таинственные струны, о которых она никогда раньше не подозревала, и всеми мышцами своего тела она снова устремлялась ему навстречу, крепко прижимаясь и дрожа, и, когда ее настиг оргазм, она поняла, что это ощущение не может сравниться ни с чем другим, – это был взрыв, вспышка так глубоко внутри нее и настолько сокрушительная, что из ее уст вырвался непроизвольный крик.

– Дьявол! – проревел Адам, напрягаясь всем телом. Он сжал ее бедра руками, пытаясь отстраниться, выйти, но было уже поздно; ощущая под собой ее трепещущее тело, он не мог больше сдерживаться и разразился спермой прямо в нее.

Несколько часов спустя Адам лежал опершись на локоть и смотрел на Габриель, размышляя над тем, в чем заключается секрет красоты.

Похоже, он начинал понимать. Дело не в симметричности черт лица и не в идеальности форм. Дело в уникальности. В том, чего нет ни у кого другого, а есть только у этого человека. Возможно, такой нос, как у Габриель, был у тысячи других людей, но только на ее лице он так гармонировал с ее глазами, ее скулами и волосами. И только ее нос так ярко подчеркивал выражение ее лица, так мило морщился, когда она улыбалась, и так надменно раздувал ноздри, когда она злилась.

Этой ночью Адам увидел множество выражений на ее лице. Он видел, как она просит ласки, как сгорает от желания. Ее глаза дико сверкали, когда она выгибалась и вздрагивала под ним. Видел, как она мягко, ласково поддается ему, стоя на коленях и локтях перед огромным, во весь рост, зеркалом в их будуаре, в то время как он берет ее сзади. Видел, как ее золотисто-зеленые глаза прищуриваются и вспыхивают, как у кошки, когда она мурлычет от удовольствия. Видел, как раскачиваются ее полные груди, когда его большие яички ритмично шлепают по ее ягодицам и бедрам. Видел, как Габби наблюдает за тем, как он проделывает с ней все это. Он видел, какой она была отстраненной и растерянной, когда он лизал ее, упивался ею, снова и снова доводя до экстаза. И даже заметил, что она выглядела почти испуганной, когда он выжал из нее еще одно трепетное содрогание.

Если бы Адам обладал всей своей силой, он мог бы облегчить болезненность ее первого раза; он и так остановился только потому, что больше она бы не выдержала. Затем он развел огонь в камине и пошел в кухню за едой, сообразив, что они пропустили обед. Вообще-то, обед был уже много, много часов назад.

В мрачной, темной кухне он наткнулся на Дэгьюса, который таскал мороженое из морозильника. Младший из близнецов Келтаров окинул его внимательным взглядом, рассмеялся и сказал:

– Думаю, мы не увидим вас в ближайшие несколько дней, или я ошибаюсь, старик?

– Вы увидите меня ближе к Люгнассаду, – ответил Адам с дьявольской ухмылкой. – И перестань называть меня стариком. Я же не называю тебя юнцом! Зови меня Адам. Просто Адам.

– Ну ладно, Адам, – согласился Дэгьюс.

Когда Адам босиком поднимался по холодным ступенькам замка, направляясь в спальню и неся поднос, ломившийся от еды, его человеческое тело совершило такое, чего он даже не мог предположить. Он почувствовал острую боль в груди и чуть не уронил поднос. Ему пришлось остановиться и опереться о балюстраду, хватая ртом воздух, пока боль не прошла. Он вдруг подумал: как хорошо, что скоро ему придется распрощаться со своим человеческим телом, потому как с тем телом, которое дала ему Эобил, что-то было явно не в порядке.

К тому времени как он вернулся в спальню, Габби уже видела десятый сон, бессильно откинувшись на кровати, и ее обнаженное тело блестело при тусклом свете камина. Адам посмотрел на ее спутанные светлые волосы, на невероятно соблазнительную кожу, на прекрасные формы, покоившиеся на серебристых шелковистых простынях, – и заметил, что от всего этого исходило трепещущее, смертное, золотистое сияние.

«Господи, как она прекрасна!» – с восхищением подумал Адам, стоя у края кровати и глядя на свою спящую возлюбленную. Он провел подушечкой пальца по плотной выпуклости ее соска. Даже во сне ее тело отозвалось и розовый сосок затвердел. Изрекая проклятия, Адам заставил себя опустить руку и отойти на шаг, иначе он бы снова начал ласкать ее сосок, покусывая так, как, он заметил, ей нравилось. И он бы сделал ей больно, а ему этого не хотелось.

Габби отдалась ему со всей чистотой безмерной страсти, которая, он чувствовал, таилась в ней. Весь свой пыл, свой огонь она направила на него – несдержанно, открыто, раскованно, и он наслаждался этим огнем, впитывал его, купался в нем. С ней он смог почувствовать то, чего не чувствовал раньше. То, над чем он мог размышлять веками и все же не разгадать.

«И в благодарность за это ты лишишь ее души?»

Он отогнал, отбросил от себя эту мысль. А что – ведь человеческие тела обременены сознанием? «Взамен души я дам ей бессмертие».

«Ты предоставишь ей выбор? Ты ей скажешь об этом?»

«Ни за что на свете», – безмолвно возразил он.

Если Габриель должна была стать его личным Эдемом, в нем не будет никакого древа познания. Адам прекрасно помнил, что случилось с его тезкой. Когда человек узнавал что-то новое, его навсегда изгоняли из Рая.

Он не станет смотреть, как Габриель О'Каллаген будет умирать. Он уже видел смерть слишком многих людей. Теперь Габби принадлежала ему. Она сделала свой выбор. Она пришла к нему, приняла его. Только мужчина гораздо более благородный, чем он, мог бы отпустить ее туда, куда он не сможет за ней последовать.

Дэгьюс улыбнулся, пробираясь по коридорам темного замка с пинтой тающего мороженого в руке. Он пристрастился к современному лакомству. Ему нравилось дразнить кожу Хло прохладным кремом, а потом обжигать ее своими жаркими поцелуями, слизывать крем с ее губ, сосков, с гибкой впадинки между бедер.

Они могли заниматься любовью часами. Казалось, желание застыло в воздухе, и в замке царил дух романтики. Ночной бриз навевал мысли о сексе, и Дэгьюс был этому рад. Потому что если кому-то и требовались исцеляющие женские ласки, так это Адаму.

С тех пор как Дэгьюсом овладели души драгаров, он сильно изменился, и осознать эти изменения ему самому не всегда удавалось. Он систематически сортировал огромное количество знаний, которые они оставили в его голове, и отбирал то, что можно было использовать на благо.

Одна из способностей, которую он развил совсем недавно, – это «проникающее слушание». Он еще не рассказал Драстену, что умеет это делать, и все еще учился управлять этой способностью.

Раньше Дэгьюсу никак не удавалось это искусство, в котором так преуспели его задумчивые предки-друиды, – слышание, которое помогало отделить ложь от истины и заглянуть в суть вещей, в самое сердце человека.

Но за последние месяцы супружеского счастья он открыл для себя такое умиротворение, такое внутреннее спокойствие, что, приумноженное знанием тринадцати, оно помогло ему раскрыть в себе способности друида.

Сегодня во время прогулки он «прослушал» Адама Блэка, желая узнать, говорит ли тот правду, называя причины, по которым нужно опустить стены. Если уж Келтарам и придется снова нарушить клятву, Дэгьюс хотел быть уверенным, что на то есть веская причина. Он немного исследовал этот вопрос и, проникнув не очень глубоко, выяснил, что Адам говорит правду.

Но потом он почувствовал что-то еще – что-то такое, чего он не ожидал обнаружить во всемогущем бессмертном Существе, пусть даже временно лишенном своей силы. Распознав это, он уже не смог удержаться и проник глубже. То, что он услышал на своем древнем языке – в том, что Адам сказал, и в промежутках между тем, что он говорил и о чем молчал, – окончательно его успокоило.

Когда-то Дэгьюс считал себя одиноким. До того как нашел свою половинку, до того как Хло положила свои маленькие ручки ему на сердце и связала с ним свою жизнь свадебной клятвой. Но теперь он знал, что, если к тому, что он принял за одиночество, прибавить тысячи лет и умножить на бесконечность, он все же будет не в состоянии измерить темноту, которая так обманчиво скрывалась в Адаме Блэке.

«Странные это дни, – подумал Дэгьюс, открывая дверь в свою комнату, – когда рядом разгуливает Туата-Де в человеческом обличье».

Э... или кто-то вроде него.

Ведь сегодня перед ним открылась еще одна странность, которая касалась их потустороннего гостя. Адам действительно был теперь не совсем Туата-Де. И в то же время он не был человеком.