«В шкафу посмотри».

«Вера, а как этого дядю зовут?»

«Понятия не имею. Ты лучше из шкафа тряпок каких-нибудь принеси…»

«Ладно».

«Мне кажется, Витя, ему в больницу надо».

«Когда кажется, крестись. Они же его не добили. Мы его в больницу, а завтра к нему заявятся в палату, и все. Доделают дело».

«Кто заявится?»

«Откуда я знаю? Может, он кому-то «бабки» должен или еще что-то в этом роде».

«Его надо раздеть».

«Это зачем?»

«Надо осмотреть. У него могут быть переломы. Тогда шины придется накладывать, потому что гипса у нас нет».

«Катька, одевайся и погуляй во дворе!»

«Я уже гуляла».

«Погуляй еще, пожалуйста».

«Я куртку застегивать не умею».

«Аптечка… Я принесу».

«Рана…»

«Йод…»

«Больно, наверное…» «Тихо…»

«Вот тут немножко…»

«Переломов, кажется, нет. Но я ведь не медсестра…»

«Здоровый… Такого поездом не перешибешь…»

«Я развела в стакане две таблетки аспирина. Как ему дать?»

«Наклоняй…»

«Вода нагрелась?»

«Все-таки я принесу чехлы».

«Тебе помочь, Вер?»

«Я сама…»

«Вить, я есть уже хочу. На бедного ребенка никто внимания не обращает».

«Уже обратили. Сейчас будем есть. Тащи картошку…»

Голоса отдалились, но все равно Тимофей их слышал. Правда, слов не разбирал. До него доносился лишь некий фон, который успокаивал и ослаблял цепкую хватку чувства опасности. Эти люди явно зла ему не желали. Уже хорошо, если учесть, что везения в этот день было явно недостаточно.

Кое-что из последних нескольких часов Тимофей вспоминал отрывочно, и в этих фрагментах явственно проступала угроза. Понадеялся на свое чутье. Хватку потерял. Увлекся. Расслабился. И вот результат — дал себя поймать мальчикам Олежки Бархатова. Одно хорошо — память, хоть и отрывочная («дефрагментированная» — нарочно произнес он мысленно), но осталась при нем. Наверное, только в бразильских сериалах бывает так, что человек легонько ударяется головой — и все, память у него отшибает начисто! А то еще и в кому впадает лет эдак на пять. Дураки безграмотные режиссеры эти. Конечно, для сюжета нужен трагический поворот, но жизнь в трагичности им все равно не переплюнуть. И в стечении обстоятельств судьба даст фору любому из них.

Бывают моменты, когда жизнь явственно ощущается самой большой драгоценностью. Дороже ее только чувство собственного достоинства, делающее человека человеком, а не скотиной с набором инстинктов. Вспоминая свой разговор с Олежеком, Тимофей понимал, что в этом смысле ему не в чем себя упрекнуть. А Олежек, судя по всему, хотел добиться обратного.

С самой первой своей встречи под началом Старика они друг друга терпеть не могли. Олежек понимал в компьютерном деле столько же, сколько его нынешняя секретарша Мариночка, если не меньше. В их квартете он играл так льстившую ему роль красивого, утонченного жеребца, обольщающего паспортисток, секретарш и иных нужных для дела представительниц слабого пола. На большее он не способен. И потому Старик редко к нему прислушивался. Ира и та могла сказать больше дельного, чем Олежек. Наверняка это бесило его.

Тимофей постарался вспомнить разговор с ним до того, как оказался в канаве.

«Ну, как делишки, Тимофей?» — спросил Олежек, появившись из темноты.

«Нормально. Не жалуюсь», — ответил он, пытаясь понять, куда же его затащили два мордоворота. Местечко действительно не очень приятное. Видимо, какая-то подсобка, в которой институтские уборщицы держат свой инвентарь. Руки Тимофея приковали к батарее наручниками.

«Да, ты всегда был оптимистом, — радостно констатировал Олежек. — И твой оптимизм особого, я бы даже сказал, завидного свойства. Что бы с тобой ни происходило, ты всегда спокоен. Как человек, который регулярно платит налоги. Жизнь тебя не мучает бессонницей. Ведь не мучает, верно?»

«Тебе интересно, как я сплю?»

«Ни в малейшей степени. Хотя та, с кем ты спишь, меня, возможно, заинтересовала бы. Правда».

«Тебе до нее, как до неба».

«Разве? — почему-то засмеялся Олежек. — С каких это пор шлюхи стали так высоко котироваться?»

У Тимофея не было ни малейших сомнений, что наручники держат крепко, но он нарочно дернулся в сторону Бархатова. Это сработало. Олежек испуганно отшатнулся, однако через мгновение заговорил зло, мстительно и ехидно:

«Как? Неужели она тебе ничего не рассказала, эта двоя подружка? Впрочем, неудивительно. О таком не говорят любимому мужчине».

Тимофей снова промолчал, справедливо полагая, что Олежек не остановится на этом и продолжит вне зависимости от того, хочет Тимофей слушать или нет.

«Уж если у нас зашел разговор о твоей новой знакомой, то позволь мне дать тебе один маленький совет. Не спи со шлюхами слишком долго. К этому привыкаешь и на приличных девушек не остается желания. А твоя Кристина…» — Бархатов покачал головой.

«Меня не волнует, что ты думаешь о ней».

«Я о ней не думаю. В отличие от тебя. Потому что знаю о ней кое-что. Я, например, знаю, что она работала одно время учительницей. Но не сложилось у нее в школе. Зарплата маленькая, работы много, дети-паршивцы нервы мотают. Ее можно понять. И подалась твоя Кристина на заработки в Германию. Три года отпахала. У некоего Хайнса Вейбера, которого совсем недавно полицейские арестовали за торговлю нежными, хрупкими, очаровательными славянскими девочками, наивно полагавшими, что фатерлянд осыплет их золотым дождем. Увы! У Хайнса для них была только одна работа — лежать на постели с раскинутыми ногами. Чем и твоя Кристина занималась. Уж не знаю, с удовольствием или без, но факт остается фактом — ты имеешь дело с отменной шлюхой».

Умение собирать сведения о людях отличало не только Тимофея, но и Старика. А Олежек не отказал себе в удовольствии эти сведения озвучить.

Дорого бы дал Тимофей за то, чтобы не услышать такое от Бархатова. Или услышать не от него.

Кристинка…

Она пыталась сказать, но испугалась. Испугалась. Потому что слишком долго имела дело с такими, как Олег Бархатов.

Да, теперь все становилось на свои места. И ее пугливость, и ее страх.

«Тебя что, это совсем не задевает?» — раздраженно поинтересовался Олег.

«А ты мне Америку не открыл. Я знаю о Кристине все. И то, что я знаю и вижу в ней, мне нравится».

«Если ты думаешь, что я тебя просто ненавижу, — прошипел Олежек, заглядывая ему в глаза, — то ошибаешься. Я дышать одним с тобой воздухом не могу, так ты меня достал! Понимаешь? Ненавижу эту твою терпимость ко всякой твари! Твою самоуверенность не выношу, заумность поганую презираю! Из дерьма конфетку не слепишь! Нет. Не твоими мужицкими лапами и не с твоей саратовской рожей! Выучись ты хоть в Кембриже, останешься таким же Иваном-дураком. Удел таких, как ты, — лопата, кирка, топор и «Беломор» в зубах. Вы — быдло, и ваша прямая обязанность — чистить сараи! Так нет! Всюду лезете, всюду копошитесь, умных корчите! Такие, как ты, мужланы и митьки в вонючих «матросках», будто бы пожалевшие обиженных и угнетенных, в семнадцатом году всю страну к чертям пустили».

Олег изобразил на лице презрение.

Тимофей знал о его увлечении своим генеалогическим древом. Олежек даже платил нескольким архивариусам, чтобы они «раскопали» всю его родословную. Те отработали деньги по полной программе, «докопавшись» до Олежкиного родоначальника — какого-то там боярина, состоявшего на службе у Ивана Грозного. Потомок, видно, тоже почувствовал вкус к опричнине.

«По-моему, тебя твои архивариусы обманули, — ответил Тимофей с издевкой. — Что-то и в тебе есть рязанское или тамбовское. Ты ведь родом, кажется, из тех местечек?»

По знаку Олежека один из мордоворотов со знанием дела ударил его по почке. Боль на некоторое время загнала сознание в какую-то темную резервацию, из которой его вскоре вывели, плеснув в лицо водой. И Тимофей снова видел перед собой торжествующего Олежека, строившего из себя крутого босса.

«Откроешь еще свой поганый рот, и они тебе что-нибудь сломают», — пообещал Олежек, усаживаясь перед ним на стул.

Тимофей понимал, как неуместна в такой ситуации его веселость. Но новое амплуа Олежека действительно смешило его, он ничего не мог с собой поделать и тихо смеялся, преодолевая почечные колики.

«Вот и хорошо, — сказал Олежек, уже не знавший, как реагировать на поведение Тимофея. — А теперь мы поговорим подробнее о деле. Хотя мне это не доставляет никакого удовольствия. Итак, почему ты вернулся из Лондона так скоро?»

«Меня там погода не устроила. Дожди, знаешь ли. Туманы. А я терпеть не могу туман. В тумане черт знает что может произойти, и никто знать не будет».

«Где конверт, который ты взял у нашего человека?»

«В Темзу уронил», — хохотал Тимофей.

«Как узнал про «Органа-Сервис»?»

«Радистка Кэт шепнула, господин группенфюрер. Такая умная! Про все знает. Сам не пойму откуда».

Олежек хлопнул его по щеке. Именно хлопнул, а не ударил.

«Ты хоть раз в жизни дрался, мужик? — насмешливо спросил Тимофей. — Как погладил, в самом деле».

В тот же момент на него посыпались новые удары. Олежек отодвинулся со своим стулом чуть дальше, боясь запачкаться кровью.

«Ну, все еще охота веселиться?» — услышал Тимофей через некоторое время.

«Не-а. Петь хочу. Нам песня жить и любить помогает. Давай на пару споем, Олежек. А эти двое подпоют, если ты своим козлиным блеяньем не вытянешь».

«Что, ну что ты партизана тут изображаешь? — прошипел Олежек, схватив его за подбородок. — Ты оглянись вокруг, посмотри получше, умник! Видишь, до чего доигрался?»

«Это ты доигрался, — произнес Тимофей. — Вернее, заигрался. Детство золотое, наверное, вспомнил. Ты, наверное, когда в «казаков-разбойников» играл, любил мальчиков-девочек пытать. Опыт чувствуется».

«Тебе крышка, идиот! Крышка, ты это понимаешь? — захлебываясь от злости, судорожно цедил слова Олежек. — Тебя ведь просили сделать все правильно! Просили!»

Тимофей сидел с закрытыми глазами, но слышал, как он вышагивает по подсобке. Спустя минуту Олежек приблизился к нему и яростно проговорил:

«Ты знаешь, о каких деньгах идет речь? Ты себе этого даже не представляешь, дурачок недоношенный! В этом деле интерес имеют БОЛЬШИЕ ЛЮДИ! Понял? И теперь вообрази, что с тобой сделают эти люди, если денег не будет».

«Каких денег?» — решил не выдавать свою осведомленность Тимофей.

Олег растерялся.

«А разве ты сделал работу в Лондоне?»

«А почему ты решил, что не сделал?»

«Ты не мог! Тебя не было в их офисе!»

«Кто сказал? Ваш дядя из обслуживающего персонала? — едко спросил Тимофей. — Ему-то откуда знать, был я там или нет? Он передал мне конверт, и все. Его дело сторона. Или я чего-то не знаю об этом вашем заграничном шпиене?»

«Тогда почему деньги не поступают на счета?»

«Программе надо время, чтобы собрать значительную сумму, кретин. Она не станет отсылать вам каждый раз по пенни. Только вот не пойму, о каких деньгах ты мне тут лепечешь? «Салями» соберет вам 10–20 тысяч фунтов. И то хорошо, если через месяц. Не бог весть какие «бабки». Что-то вы со Стариком мелочиться стали».

«Заткнись! Помолчи немного!»

Олежек снова заходил по узкой подсобке. Судя по всему, он усиленно думал.

Тимофей настороженно выжидал.

Конечно, Бархатов — напыщенный, самовлюбленный и недалекий молодой человек. До встречи со Стариком он только и делал, что переезжал из одного модного клуба в другой и о жизни вне тусовки таких же бездельников мало что знал. Но если дело касалось его интересов, то тут Олежека Бархатова нельзя было недооценивать.

Мысль его, хоть и со скрипом, но работала. И Тимофею очень хотелось, чтобы она у него работала в нужном направлении, иначе… Иначе все могло действительно плохо закончиться. Следовало признать, что за время общения со Стариком Олежек превратился в игрока со своей манерой, своими приемами и со своими целями. И то, что с Тимофеем в данный момент говорил не сам Старик, только подтверждало наличие у Олежека своих резонов. Боялся ли Бархатов того, что Старик узнает, как он сплоховал с охраной своей «Органа-Сервис»? Или просто хотел заполучить с помощью Тимофея какие-то дополнительные козыри в большой игре Старика? Нет, все-таки трудно искать ответы на любые вопросы, будучи прикованным к батарее парового отопления.

Но главное, что следовало сделать, — убедить Олежека, будто лондонский вояж состоялся, программа «салями» запущена на сервер и все идет так, как задумано. Иначе будет плохо и самому Тимофею, и тому пацану, которого они решили подставить. Старик всегда исполнял обещания. Особенно если это касалось дела.

«Что ты делал в моем офисе?»

Олежек задал именно «не тот» вопрос! Да, он ничего не понимает в технических деталях компьютерного взлома, но нюх-то у него уже натаскан Стариком!

Отвлечь! Во что бы то ни стало отвлечь!

«Тебя решил проведать. Считаешь, что нам не о чем было бы поговорить? Лично я хотел поговорить об оплате».

Черт! Грубо сляпано! Грубо!

«Ты же сказал Ирине, что тебе ничего не надо».

«Принципы принципами, а кушать хочется три раза в день. И желательно не докторскую колбасу».

«Зачем тогда весь этот маскарад?»

Логично. Действительно незачем. А если Олежек последует за логикой дальше, то обнаружит, что Тимофей просто не мог не знать, что он в это время должен был находиться в Москве.

Ах, как же все-таки иногда логика бывает некстати! Особенно если дело касается жизни. Или смерти.

«Я же клоун. Люблю повеселиться. Твои сотрудницы, оказывается, терпеть не могут тараканов. Удивительное бессердечие! И это в то время, когда Гринпис из кожи вон лезет, чтобы защитить фауну и флору».

Олежек молчал. Тимофей наблюдал за ним и видел его колебания. Бархатову явно не давал покоя тот факт, что Тимофей работал с компьютерами его «Органа-Сервис». И все время ждал чего-то. Вполне возможно, информации от своих умных мальчиков — Очкастого и Болтуна (Рыжего в расчет принимать не стоило). Кое-какие следы Тимофею удалось замести, но кое-какие просто не успел. Плохо, если так. Ребятки у него достаточно умные. Поймут, что к чему.

«Я хочу поговорить со Стариком», — сказал Тимофей.

«Зачем?» — немедленно последовал встречный настороженный вопрос.

«Спросить, свободен ли от обвинений пацан, которого вы подставили».

«Пока нет, такие дела сразу на тормозах не спускаются. Ты ведь знаешь».

Если чувство опасности у Тимофея до сих пор молчало, то теперь, глядя на шныряющие глазки Бархатова, оно заговорило в полный голос. Он почти читал его мысли: дело сделано, в Тимофее нет надобности, я Тимофея ненавижу, почему бы ему не исчезнуть с лица земли?

Соблазн осуществить свою давнюю мечту искажал его лицо странными гримасами, в которых без труда угадывались и удовольствие, и колебание, и страх перед неясными пока для него последствиями. Ни дать ни взять живое воплощение одного из героев Достоевского. Бархатов ощутил вкус близкой победы над врагом. Этот сладко-ядовитый вкус не мог перебить даже оставшийся без ответа маленький вопрос: что Тимофей делал в компьютерной системе «Органа-Сервис»? И еще не известно, что было хуже для Тимофея — чтобы Бархатов узнал ответ или остался в этом же нетерпеливом состоянии со сверкающими наполеоновскими глазами, в которых пряталось убийство.

В дверь подсобки неожиданно постучали. Нет, даже не постучали, а яростно прогрохотали по обитой жестью двери.

Три мучителя настороженно переглянулись. Потом Олежек брезгливо стряхнул что-то с рукава пальто и выскользнул за дверь. Что происходило в коридоре, Тимофей не слышал, но замер в тревоге. Это вполне могли быть Болтун и Очкастый, прибежавшие доложить о результатах расследования, проведенного с компьютерами фирмы.

Два гестаповца Олежека тихо переговаривались между собой. Тимофей слушал их краем уха, не отмечая ничего интересного.

Через несколько минут в кармане одного из драчунов, обожавших избивать скованных наручниками людей, сотовый телефон сыграл кусочек американского гимна. Односложно ответив несколько раз «да» и «не вопрос», драчун отключил телефон и пошептался с товарищем. Потом оба подошли к Тимофею.

Тимофей уже начал было прикидывать, как бы половчее наподдать этим двоим, если только они освободят ему руки, но сзади на его голову обрушилось нечто невидимое и тяжелое.

«Это и в самом деле больно», — подумал он и потерял сознание.

И вот Тимофей каким-то образом оказался в безопасности, хотя все могло закончиться более чем плачевно. Ныли саднящие раны. Голова продолжала болеть и кружиться, но исчезло чувство тревоги. С этой мыслью он спокойно уснул.

* * *

После совместного ужина Витек выложил на стол несколько предметов.

— Это его? — спросила Вера, кивнув в сторону комнаты, где лежал избитый незнакомец.

— Его, — подтвердил Витек.

— Как не стыдно рыться в чужих карманах!

— Не стыдно. Я же его грабить не собираюсь, — пожал плечами Витек.

Колька приподнял связку ключей, на которой болтался фирменный фордовский брелок, и сделал ответственное заключение:

— У него есть машина.

— Ну и что? — спросила Вера.

— По машине можно узнать имя владельца.

— Ты проявляешь чудеса сообразительности! — съехидничала Вера. — Только где мы найдем его машину?

— Я просто сказал, — надулся Колька и бросил ключи обратно на стол.

Здесь же лежали бумажник, шариковая ручка, несколько смятых бумажек, визитки фирмы «Комбат и К°» и рекламный листочек «ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ» из тех, что раздают в подземных переходах.

За бумажник взялся Витек. Домашние ребята не решились. Он вытащил оттуда мелкие белорусские купюры и фотографию немолодой пары.

— Я думаю, ему все же надо в больницу, — сказала Вера. — У него может быть сотрясение мозга или внутренние ушибы. Знаете, как это опасно?

— Нет, нельзя, — покачал головой Витек. — Пусть побудет здесь.

— Да кто он тебе такой?! — изумился Николай.

— Никто. Просто человек, — пожал он плечами, не желая рассказывать о Клоуне и о том, какие мотивы им двигали, когда он побежал за помощью. Возможно, о глубине этих мотивов он и сам не догадывался.

— Человек, — повторила задумчиво Катя, вырисовывая что-то в подаренном Верой альбоме.

Одно это слово повисло в воздухе, словно какое-то очень серьезное напоминание о вещах, с которыми они сталкивались лишь изредка. Это слово имело смысл, о котором они не думали до этого момента.

— Если он до сих пор не помер, значит будет жить, — уверенно сказал Виктор.

— Я не согласна, но с тобой спорить бесполезно. Ты упертый, как… вот как Колька.

— А причем тут я? Это его дела. Мне бы и в голову не пришло вытаскивать из придорожных канав разных доходяг… — Колька осекся, понимая, что сказал не то. А все из-за взгляда, который на него бросила Вера. Не любил он такой ее взгляд. Как будто она его видела впервые и молча очень удивлялась этому обстоятельству.

— Тебе не приходило в голову, Коленька, что у любого человека есть родители, родные люди, которые могут беспокоиться? Нет, не приходило? А если бы ты лежал в той канаве? Или я? У каждого есть кто-то, кому не все равно, что с тобой происходит. Как было бы хорошо, если бы кое-кто не забывал об этом.

Вера встала из-за стола и вышла из дома.

— Вот за меня точно никто переживать не будет, — сказал Витя.

— Я буду, — немедленно отозвалась Катька, оставив рисование.

Витя улыбнулся.

— Я вырасту и пойду за тебя замуж, — добавила она, подумав немного.

— Еще чего! — покраснев, поморщился он. — Мне что, до конца жизни тебе сопли вытирать?

— А тогда соплей у меня не будет. Я буду красивая и интересная.

— Все, Катька, кончай ерунду молоть! Рисуешь себе и рисуй. Не суйся в разговоры старших!

Во время их маленькой перепалки Колька успел более тщательно изучить содержимое бумажника незнакомца.

— Смотри, что я тут нашел, — подал он Витьке какую-то бумажку. «КРИСТИНА. Ул. Маркса 36–20» — значилось на ней. Находку изучили. Молча осмыслили текст.

— Знакомая какая-то, наверное. Надо ей сообщить, — предложил Колька. — Кому-то же сказать надо. Хотя бы имя его узнаем. И потом ему лекарства нужны. А у нас ничего нет. Вот и пусть сама его лечит.

— Я съезжу. Завтра.

— Я с тобой. Заодно домой забегу. Маманю успокою, — как бы оправдываясь, сказал Колька.

* * *

Кристина удивлялась тому, какой поразительный нюх на похороны иногда бывает у людей. Не у всяких, разумеется. Обычно чудеса осведомленности и сочувствия к чужому горю проявляли маленькие, сухонькие, набожно-строгие старушки, одетые во все черное. Они возникали в доме при первых признаках несчастья и бесследно исчезали во время поминок. Самое удивительное, что их никто не знал, хотя старушки вели себя так, словно усопший им был роднее всех на свете. Они обладали обширными знаниями в области похоронных ритуалов. Они знали, как, что и куда ставить, класть или вешать. Шепотком читали молитвы и громко вздыхали: «Господи, Господи, упокой душу усопшей. Хай хоць на тым свеце ей будзе добра».

И особенно жаловали старушки те похороны, где было мало родственников.

Зоя, все эти дни пребывавшая в траурных хлопотах, судя по всему, не имела ничего против присутствия посторонних людей в квартире. А может, она их просто не замечала. Зоя превратилась в наглухо задраенный танк, переправлявшийся через реку. Какова бы ни была сила горя, она упорно двигалась вперед, попутно взяв на себя весь груз проблем, связанных с похоронами. Впрочем, о ее чувствах трудно было догадываться. Мрачным, решительным вождем выступила она перед теми, кто присутствовал в квартире. Если старушки знали о похоронах все, то она знала больше. Зоя действовала тихо, почти незаметно, но распоряжалась всем именно она. Кристина едва ли перебросилась с ней десятком слов, но каким-то непостижимым образом Зоя и ей нашла занятие. Кристина готовила вместе с соседками поминальный стол и была рада хоть в чем-то быть полезной.

Венков навезли на удивление много. Прибыли представители из Оперного театра и из Театра музыкальной комедии. Приезжали какие-то важные благообразные старики с министерской выправкой. Заявилась даже парочка журналистов с телекамерой. Они искали тех, у кого можно взять интервью. В конечном итоге перед камерой выступили важные старики и представители, говорившие о вкладе Анжелики Федоровны в культуру страны, которой давно не существовало.

А вообще в квартире толпилось много народу. Приторно пахло цветами и подгоревшими в соседней квартире котлетами.

Горевала ли Зоя? По ней трудно судить. Слез ее никто не видел. И у гроба она не бдела с невменяемым видом. Вот только у могилы что-то промелькнуло на ее лице. Что-то жутковатое и безумное, как если бы она на мгновение очнулась и удивилась: что делают здесь все эти люди, со скорбью склонившие головы, и как она, Зоя, попала в их число? Она тревожно всматривалась в лица, будто искала кого-то, и оглядывалась. Но истерики старушки от нее так и не дождались.

— Вишь, як каменная, — шептались они друг с другом потом. — Сердце-то, видать, не больно жалючее.

— Мне суседка ихняя говорила, что уморила-то она старушку, саўсем уморила. Уж стольки на нее покойница жалилась, стольки плакалась слезьми горючими, стольки усяго от яе натярпелась…

— Да што вы кажате!

— Ага, ага! За што купила, за тое и прадаю, даражэнькая мая.

— Але ж будзе Суд Божы. Ничога не сакрыецца.

— Ваша праўда, даражэнькая, ваша праўда.

Кристину раздражал этот невольно подслушанный шепот, но спорить с кем-то она не считала нужным. Еще не хватает скандала из-за глупых старух, живущих за счет таких событий. Но Зоя в самом деле поражала окружающих своей выдержкой.

— Ты бы отдохнула, Зоя, — попросил ее Семен Григорьевич, явившийся с женой и дочкой. — В самом деле. Шатаешься уже. Не спала, наверное.

— Я отдохну, — кивнула она с каким-то мрачным значением. — Отдохну, Сема. Потом.

Такая Зойка пугала еще больше. И сдержанность ее, как подозревала Кристина, шла вовсе не от бесчувствия. Просто Зоя иначе не могла. Привыкла не выставлять свои чувства напоказ. Так и жила в своей скорлупе, недоступная, неуязвимая и непоколебимая. Как крепкое дерево, с которым ничего не могут сделать ни стихии, ни людская рука, ни людская молва.

Кристина это поняла, когда в какой-то момент осталась с ней наедине. Она следила за уткой в духовке, а Зоя резала огурцы для салата.

— Сядем-ка, — услышала Кристина ее усталый голос.

Зоя достала из холодильника бутылку водки и поставила на стол пару маленьких рюмочек. На лице ее лежала тень. Только теперь, присмотревшись, Кристина заметила ее припухшие, покрасневшие глаза.

Зоя аккуратно разлила водку Кристине и себе. Подняла рюмку, да так и застыла с ней.

— Тридцать восемь лет, — произнесла она, глядя куда-то в одну невидимую точку. — Думаешь, я ее ненавидела? — спросила и помолчала, покачав головой и как-то отстраненно улыбнувшись сухими губами. — Я и сама так думала. Столько раз желала напастей разных Фифе-то моей. Самой иногда жить не хотелось, так она мне душу выворачивала наизнанку. А вот нет ее, и словно вырвали что из души-то этой. Привыкла и к капризам ее, и к выходкам дурным, и к словам непонятным. Любила она слова непонятные говорить… — Зоя опрокинула содержимое рюмки в рот, поморщилась, закусила огурцом.

Кристина последовала ее примеру. Водка обожгла горло, горьким комком прокатилась вниз и упала.

— Все ей отдала. Все! Себе ничего не оставила. А мне ничего и не надо было, — голос Зойки задрожал. — Жила… Работала, как могла. К работе-то я с малолетства приучена. Мачеха чуть свет уж будит коров доить. А мне семь годков только стукнуло… — Зоя опять помолчала. — Ни у кого ничего не просила. Даже у Михаила Степановича. И любила его сильно. Никого я так не любила. Даже отца Анютиного. А его любила. И Фифу его, наверное, жалела. Несчастная она была. Все вроде бы имела. Немногие так жили, как она. Но все равно несчастная. Отсюда и придирки, и выволочки… Только когда дети появились, стало с ней полегче. Я так с ними не нянчилась, как она. Мишка-то мой вообще до самой женитьбы здесь жил. Фифа сыном его называла. Не при мне, но я все равно знала. А сынок вот что утворил… Ни ей, ни мне благодарности никакой. На похороны, видишь, даже не явился. Уж не говорю про Анюту. Эта стерлядь лет пять не показывалась. Так одни мы с Фифой и остались на старости лет. Шли, друг за дружку держась, — она горько усмехнулась. — Вот такая жизнь у нас была. А что теперь? Чего мне делать-то теперь? — Зоя полными слез глазами взглянула на Кристину.

Кристина и хотела бы ответить, но не могла. Ответить на такой вопрос было невозможно. Да и расплакаться боялась. Безудержно, так, что не успокоиться потом долго.

Вместо ответа Кристина снова разлила водку.

— За Анжелику Федоровну. Чтоб земля ей была пухом.

Выпили. От горечи слезы потекли у обеих.

— Спасибо тебе, Кристина, — сказала Зоя. — Спасибо, детка.

— За что? — сквозь слезы засмеялась она.

— За то, что ты ее порадовала. Радости-то у нее было мало в последнее время. А я дура… Жизнь проморгала. Детей, внуков… Все пропустила. Злобилась попусту. Наука мне старой. Видно, Бог не зря наказал.

Еще минута — и разревелись бы обе. Но тут соседка привела какого-то паренька. Пареньку было лет тринадцать-четырнадцать. Блондинистый чуб выглядывал из-под черной вязаной шапочки. Одет неброско, но хорошо. В глазах решимость. Такой через годика три-четыре мог вызвать неровное дыхание многих девчонок.

— А, вы тут! — обрадовалась соседка, подталкивая парня вперед. — Вот, Кристину ищет. Говорит, срочно нужна.

— Я Кристина, — удивленно отозвалась она, так как этого парня никогда раньше не видела. Хотя он мог быть от Тимофея. Почему-то именно такая мысль пришла ей в голову в тот момент. — Тебе чего?

— Поговорить надо.

— Говори.

— Выйдем, — хмуро кивнул парень в сторону прихожей.

— Давай выйдем, — согласилась Кристина.

Пройдя по коридору, где черными воронами расселись старушки, ожидавшие приглашения к столу, они вышли на площадку.

— Ну?

Парень неожиданно потерял всю решительность и затоптался на месте, не зная куда девать руки.

— Что ты хотел сказать? — подбодрила его Кристина.

— А тут типа кто-то умер?

— Ты этим поинтересоваться пришел?

— Нет.

— Тогда зачем?

— Тут такое дело… — он почесал затылок. — Мы парня одного нашли. Его… ну, из машины выбросили.

Сердце Кристины забилось так сильно, что она вынуждена была прислониться к косяку двери.

— В его кармане было это. Мы подумали…

Кристина выхватила из его рук бумажку и быстро прочла.

— Где он?

— У нас.

— У кого у вас?

— За городом, на одной даче. Его по голове чем-то стукнули.

— Что с ним? Почему на даче? — лихорадочно спрашивала Кристина, в один миг предположив самое мрачное. — Ну, что, что ты молчишь?

— Так вы его знаете?

— Ну а зачем я тогда спрашиваю?! — воскликнула она, бросаясь к лифту. — Так. Едем. Куда? Ты проводишь, да?

— Вы так и поедете? — кивнул на ее обутые в тапочки ноги.

— А, конечно! Сейчас оденусь. Жди здесь! Жди! На такси туда доехать можно?

— Можно.

— Хорошо. Тогда я вызову такси. Жди меня, слышишь?

— Да не волнуйтесь вы так! С ним все нормально. Вроде.

— Почему «вроде»? — снова бросилась к нему Кристина. — Почему «вроде»?

— Он спит все время.

— А «скорую»… Нет. Все правильно. Что надо взять? Йод? Бинты? Что?

— Берите, чего не жалко. Там сами разберетесь, — он направился к лифту.

— Да, конечно. Только не уходи, я тебя прошу! — ухватила она Витька за рукав куртки.

— Никуда я не уйду. На улице подожду.

Кристина оставила парня и ринулась в квартиру.

«Не опаснее, чем переходить дорогу на зеленый свет!» — сказал тогда Тимофей. Как же мужики любят врать! Не важно, из каких побуждений. И если хотят увлечь — врут, и если хотят успокоить — врут. Просто неисправимое племя, полагающее, что женский пол не может справиться с правдой. Какая самонадеянность! Еще как сможет!

В самом деле сможет?

Кристина на мгновение замерла, вдруг ощутив внутри себя какой-то нестерпимый темный ужас, сковавший руки и ноги. Загипнотизированная этим ужасом, она не замечала подозрительных взглядов, которые бросали на нее старушки.

«Хватит! — резко одернула она себя. — Хватит!»

Напихав без разбору в мешок разных лекарств из аптечки, Кристина вызвала по телефону такси и выбежала из квартиры.

Парень, имени которого она даже не спросила, ждал ее у подъездной скамейки.

— Рассказывай, — потребовала она. — Я хочу знать, как ты его нашел.

* * *

Зоя осталась на кухне одна.

Этот мальчик…

Какое-то смутное воспоминание промелькнуло в ее сознании. Но она никак не могла ухватить его суть. Это воспоминание было связано с дочкой Аней. Когда же это было? Да, кажется, несколько лет назад. Анюта приходила за деньгами. Зоя еще поразилась, насколько дочь изменилась за тот прошедший год. Лицо опухшее от пьянки, под глазом сходящий синяк, мочка уха заклеена пластырем, одежда неряшливая и грязная. И это была молодая еще женщина! Сначала она пришла с таким же потрепанным кавалером.

«Вот, маманя, знакомьтесь, это мой новый муж», — заявила дочь, выталкивая перед собой плюгавое созданье лет на пятнадцать старше ее.

Оба гнусно хихикали и обменивались игривыми взглядами. Зоя промолчала.

«Ну, чего стоишь пнем? Поздоровайся с мамой!» — Анюта зло толкнула «мужа» в бок.

«Здрассе», — кивнул тот, показав блестящие коронки.

«И до свидания», — ответила Зоя.

«Че такое? Зять не понравился?» — недовольно качнулся плюгавый. — А вы мне очень даже нравитесь.

«Все, поздоровался и иди. На скамейку сядь. Куда пошел? Да вон там скамейка! Козел! — Аня произнесла это, растягивая букву «з». — Ну, мама, надо же отметить это дело».

«Когда ты последний раз смотрелась в зеркало? — холодно спросила Зоя. — Тебе не стыдно так по городу шляться?»

«Ой, да не начинай ты снова! Ты уже как наша Фифа стала. Ну точь-в-точь, как она! Ц-ц-ц! — передразнила она, повертевшись из стороны в сторону, а потом вульгарно расхохоталась. — Скоро вас и не отличу друг от дружки!

«Хватит! — оборвала ее Зоя. — Чего тебе надо?»

«А денег на свадьбу! Представляешь, зарплату задержали на неделю. Я вчера ходила к директору. Говорю, дай хоть авансом! Совсем, что ли, страх потерял? Так фигу! Я, говорит… так и так, денег дать не могу пока. А мне, говорю, как жить? Ни копейки в кошельке! Чем мне семью кормить? Ничего, говорит, не знаю, ждите. А я женюсь… Тьфу! Замуж выхожу! Как он тебе? Слесарь-сантехник! Там сходит починит, тут подкрутит, Здесь воду перекроет. Денежный человек!»

«Что же твой «денежный человек» на свадьбу не заработал?»

«А в отпуску он сейчас! Денег ни шиша! Хлеба не на что купить, — Анюта мгновенно впала в слезливость. — А у тебя всегда есть. Я знаю. Че теперь, родной дочке с голоду помирать?! Да?»

«Ах, вот ты когда вспомнила, что у тебя мать есть! Понятно. Не дам я тебе денег. Пропьешь, знаю. Пошла бы лечиться, дала бы. А так нет».

«Сама иди лечиться! Вместе со своей старухой! Чтоб вы обе окочурились!» — завопила Анюта.

«Замолчи, или ты меня знаешь», — пригрозила Зоя.

«Ну хоть сколько дай!» — снова зарыдала Анюта, но Зоя ее уже не слушала.

Через несколько дней дочь пришла с маленьким насупленным мальчиком. На мальчике была простенькая рубашка в клетку, шорты с Микки-Маусом на кармашке. Белобрысую головку его покрывала смешная панамка. Да и сама дочь выглядела поприличнее — юбка, более-менее чистая кофточка и кожаный пиджак, чуть порезанный на рукаве.

Зоя узнала мальчика. Это был Витя, сын Анюты. У Анюты его забрали, едва ему исполнилось три года. Зоя сунулась было с усыновлением, но ей тут же дали от ворот поворот.

«Вот, поздоровайся с бабушкой, Витенька, — сюсюкала Анюта. — Бабушка у нас добрая, бабушка даст нам денежек, правда? Скажи: «Бабушка, дай нам денежек. Мы теперь будем жить хорошо-хорошо. Лучше всех на свете».

Зоя тогда еле сдержалась, чтобы не закричать на эту поганку. Руки ее дрожали, а в горле застрял давящий комок.

«Иди, поиграй в песочнице, а мама с бабушкой поговорит».

«Как ты его забрала из детского дома?» — тихо спросила Зоя.

«Не украла, можешь не волноваться. Я мать. Имею право гулять с сыном», — надменно заявила Анюта.

«Ты не мать. Ты… ты… тварь ты подзаборная, вот ты кто! Ты же себя погубила, жизнь свою обгадила! Как ты живешь? Как? Боже, боже, Аня, сколько раз просила тебя…»

«Ты денег мне дашь? Мне не с чем в парк с ребенком сходить».

Зоя рывком открыла сумку, достала кошелек и вытащила оттуда все купюры.

«На! На! Пропади ты пропадом! Все забирай! Лучше бы я тебя не рожала, паскуду такую!»

«Наверное, и правда, так было бы лучше, — ответила Аня, пряча деньги в карман. — Витенька! Пошли, сынок! Будем кататься на каруселях».

Витенька, Витенька, Витенька…

И личико, и волосы…

Сам пришел.

А если не он? Показалось? Ведь сказали же, что усыновили.

Спросить! Надо спросить!

* * *

Когда Кристина уже открывала дверцу такси, из подъезда выбежала Зойка.

— Стойте! Стойте! Подождите!

Никогда еще Кристина не замечала в ней столько беспокойства и тревоги, будто она упускала что-то важное.

Зоя подошла к парню, пристально разглядывая его.

— Тебя не Витя зовут?

— Витя. А что?

Зоя прикрыла рот рукой. Глаза ее сделались страшными. Столько боли, столько скрытого понимания, столько отчаяния — одним словом, столько чувств разом Кристина никогда не видела на ее обычно бесстрастном лице.

— Я Зоя. Баба Зоя. Помнишь меня? Твою маму Анютой звали? Да?

— Ну? — нахмурился парень, краснея с каждой секундой.

— Деточка, — простонала Зоя, протягивая к нему руки. — Деточка ты моя золотая! А где ж ты был, родненький? Господи! Мне же сказали, что ты уехал. Отправили тебя далеко, к чужим людям… А я, дура старая, позволила! Как же я позволила? — она прижала его, окаменевшего и безмолвного, к себе. — Ничего у меня не осталось, родненький! Одна я. Ни кола ни двора на старости-то лет! Витенька, внучек мой родной, прости меня! Прости меня, бабку-то свою дурную! Жила, ничего не видела! О суете пеклась. Детей упустила… Ой, не могу!

Зоя бухнулась перед ним на колени, обняла, рыдая в голос, уже ничего не в силах говорить.

Ошеломленный Витя поднял руку и осторожно погладил ее по седеющим волосам.

— Я узнал, — тихо сказал он, шмыгнув носом. — Слышишь, я узнал. Не надо, ба… Вставай. Ну что ты?

— Господи, не дай никому такой судьбы, как мне! — уткнувшись ему в живот, голосила Зоя, не замечая, что стоит коленями в воде. — Все по ветру! Ни жизни, ни веры, ни радости! Как проклял кто! Господи, прости! Прости! Прости! Прости! Прости зло мое, прости за детей моих! Прости за дитятко это! Я его к сердцу прижму, никому не отдам больше! Только прости старуху!

Таксист вышел из машины и озадаченно спросил у Кристины, прижимавшей к глазам платок.

— Что у вас тут такое?

— Все нормально, — ответила она. — Все абсолютно нормально.

— Чего ж все плачете?

— Хотим — плачем. Хотим — смеемся. Жизнь такая у нас.

— Н-да, — двусмысленно покачал головой таксист и закурил.

«Жизнь, — подумала Кристина, — и в самом деле удивительная штука».

* * *

— Ты, братец, глуп, как консервная банка, — тяжело и устало сказал Богдан Сергеевич потупившемуся Олегу, стоявшему напротив стола, за которым тот сидел. По причине позднего времени в офисах «Органа-Сервис» было пусто и тихо. Только в приемной сидели три системных администратора, с которыми Старик поговорил в первую очередь.

— Как сказал Равароль: «Будь дураки способны понять, какие страдания мы из-за них претерпеваем, даже они прониклись бы к нам жалостью».

— Богдан Сергеевич, я…

— Я! Я! Я! Доякался! — гаркнул Старик. — Браво! Да кем ты себя возомнил, сосунок?! Кем, я тебя спрашиваю? Что, трудно было мне позвонить? Трудно? Ну конечно! Захотелось вспомнить старые обиды, руки зачесались! Иди в спортивный зал и там выпускай пар! Но в деле ты должен быть как хрусталь! Сколько раз повторял! Боже мой, это же так просто! Почему не проконтролировали отлет и прилет Тимофея? Почему не ходили за ним по пятам? Приклеиться к нему надо было! Намертво! Чтобы ни один шаг без нашего ведома он не смог сделать! Можно было организовать такое? Можно. Почему не сделали?

— Кто же мог предположить…

— Надо было предположить! Надо, Олеженька мой дорогой! Тимофей — это не ты. Он как угорь. Его только в ежовых рукавицах и можно удержать.

— Я думал, он нам больше не нужен…

— Что?! — снова воскликнул Старик, приподнимаясь в кресле. — Ты думал? Знаешь, в Ирландии есть замечательная поговорка: если у тебя череп, как яичная скорлупа, не езди на ярмарку в Дублин. Так вот с прискорбием констатирую, мой дорогой, тебе с самого начала не стоило ездить на ярмарку в Дублин.

— Я туда и не ездил, — хмуро сообщил Олег, ковыряя ногтем кожу на ближайшем кресле.

— Это иносказание, идиот, — устало сказал Старик, прикрывая ладошкой глаза. — Я имел в виду, что тебе нельзя было доверять это дело. Тимофей оказался не по твоим молочным зубкам.

— Да что такого случилось-то? — чуть осмелел Олежек. — Работу в Лондоне он сделал. Вот и пусть катится на все четыре стороны.

— Спрашиваешь, что случилось? — взглянул на него с отвращением Старик. — А почему раньше это не выяснил? Только не говори, что ты снова думал. Меня это сильно насмешит.

— Что я должен был выяснить, Богдан Сергеевич?

— Я тебе скажу. Ты должен был выяснить, что Тимофей здесь делал. В первую очередь это! Но нет! Тебе же хотелось показать себя, свою силу, свою власть! Разве нет? Тебе бы почитать Публия, сказавшего: «Безумен тот, кто, не умея управлять собой, хочет управлять другими». Замечательно сказано! В самую точку! Хотя… Куда тебе понять, красивое, но глупое ты животное. Как я жалею, что на твоем месте не Тимофей. Зачем ты его отпустил?

— Это все Ира, — буркнул Олег.

— Что Ира?

— Сказала, что его нельзя трогать. Сказала, что все вам расскажет. Ну, что он тут был…

— Господи! Ясли, детский сад какой-то! — хлопнул Старик ладонью по столу. — Ей-богу, так невозможно, положительно невозможно работать. Ну, с Ирой я еще поговорю, но сейчас меня другое волнует. У тебя что, не возникло совсем никаких подозрений относительно того, что он делал тут с компьютерами несколько часов? Нет? Ладно. Можешь не отвечать. Я тебе сам доложу, голубь мой сизокрылый. Он перевел все банковские активы с наших счетов на счета, к которым мы доступа не имеем. Понимаешь, что это значит? Он знает все. Абсолютно все. Во всяком случае, я делаю такой вывод из отчета твоих компьютерных гениев, которых он так ловко провел. И скажу даже больше. То, что Тимофей работал именно из этого, вот этого твоего офиса, — Старик яростно постучал пальцем по столешнице, — уже поставило нас в положение букашек, которых вот-вот распнут иголками. Он нас подставил под удар. Не сегодня-завтра «ИТФ Компьютере Лимитед» распорядится вернуть им деньги. А этого мы сделать не сможем! И не сможем поднять шум по поводу хакерской атаки на них, потому что его программа «салями» еще не начала работу. Если она вообще когда-нибудь начнет. У меня большие сомнения по поводу того, что он побывал в офисе «ИТФ Компьютере». Резюмирую, драгоценный мой: мы не можем ни забрать денег, ни отдать их. Мы ничего не можем предпринять дальше. Если, конечно, не решим смотать удочки прямо сейчас, пока наши лондонские партнеры не потребовали свои деньги обратно. И пока наши московские партнеры не пронюхали о провале.

— Может, свалим все на пацана?

— Ты дважды дурак. Сказкой о малолетнем хакере мы можем обмануть директоров «ИТФ Компьютере», но не наших любезных московских друзей. Только не их! Стоит нам заикнуться о твоем Кольке, как на нас откроет охоту рота киллеров.

— И что, мы ничего не получим? — наивно изумился Олежек. — Это за два года работы?

— Нет! Мы получим! По свинцовой пуле в голову. Вот что мы получим. И все по твоей милости! Да-с, молодой человек. Вы сильно прокололись. И я вместе с вами. Мне-то что, я свое пожил. А тебя, мой дорогой, вряд ли ждет старость.

— Богдан Сергеевич, — жалобно простонал Олежек и ослабил узел своего галстука.

— Ладно, не скули. Тимофей явно что-то задумал, когда шел сюда… Где его оставили эти два остолопа?

— Где-то за городом, — пожал плечами Олежек.

— Дурак! Где, по какому направлению?

— В сторону Минского моря. Я точно не знаю.

— Сильно вы его били?

— Ну…

— Сильно?!

— Говорят, по голове ударили. Потом выбросили на обочину.

— Тебя бы на обочину вместо него! Кретины! Проверьте больницы, морги. Все, как полагается. Надо его найти. Иначе не сносить нам наших замечательных головенок. Иди работай. И позови мне этих костоломов. Я им вдую без вазелина.

* * *

Неделя выдалась хоть и пасмурная, но удивительно теплая для начала ноября. Земля покрылась толстым, мягким ковром из опавших листьев, по которым так приятно было бродить. Ни одна веточка не шелохнется в этом невероятном осеннем штиле. В воздухе бездвижно зависла дымка от далеких костров. И только глупая синица порой нарушит тишину загородного леса.

Небольшому домику в дачном поселке никогда еще не приходилось принимать столько жильцов. Он стал походить на островок, на котором нашли спасение потерпевшие кораблекрушение пассажиры огромного лайнера. Иногда оттуда доносился счастливый визг Катьки, а иногда раскатистый ребячий хохот. Долгими вечерами окна призывно светились в сырой темноте, слышалось шипение ужина на плите и тихий, неспешный разговор.

То была жизнь робинзонов, которым вовсе не хотелось покидать свой «остров». Робинзонов, наслаждавшихся обществом друг друга, которым было о чем рассказать.

В городе Виктор закупил несколько раскладушек и одеял. А Вера и Кристина привезли посуду. Кольке было поручено съездить на квартиру, снятую Тимофеем, и забрать ноутбук с мобильным телефоном.

Сам Тимофей, бледный и осунувшийся, с перебинтованной рукой и повязкой на голове, походил на героя Гражданской войны. Он отпустил бородку и категорически отказывался бриться, несмотря на уговоры Кристины. Катька же заявила, что Тимофей ей нравится таким больше и что она еще подумает, не выйти ли ей, кроме Витьки, замуж и за него.

Благо, в школе начались каникулы, и Вера целыми днями бродила с Катькой по роще, рассказывая ей что-то и терпеливо отвечая на ее многочисленные вопросы, так волновавшие шестилетнего ребенка, впервые попавшего из города на природу. Веру вначале ужасало, что Катя не знала элементарных вещей, известных любому в таком возрасте. А потом все поняла. На следующий день Вера навезла кучу ярких детских книжек, раскрасок и альбомов для рисования и принялась обучать ее азбуке.

Тимофей большую часть времени проводил за компьютером. Колька, Вера и Тимофей иногда тихо что-то обсуждали, глядя на экран. Их таинственные действия привлекли Виктора, никак не решавшегося спросить о чем-то. Но однажды, когда Вера со своим кавалером уехала в город, Витек подошел к Тимофею, сидевшему по своему обыкновению за компьютером.

— Мне спросить кое о чем надо, — сказал он.

Тимофей молча пододвинул к столу табурет.

— А отсюда можно написать письмо? Электронное или как там оно называется?

— У тебя есть адрес?

— Вот, — Витек протянул бумажку.

— Samanta_Rt@brit.uk, — прочел Тимофей и кивнул. — Не вопрос. Теперь смотри сюда. Сейчас я зарегистрирую тебя на портале tut.by, и у вас, сэр, появится собственный электронный почтовый ящик. Там ты можешь отправлять письма и получать ответы. Все просто. Я покажу.

Через несколько минут Витек стал гордым обладателем адреса viktor_tr@tut.by.

— Вот специальное «окно», в нем ты можешь набирать письмо, — пояснял дальше Тимофей сосредоточенному Витьке. — В эту строку вводишь адрес получателя. Нажимаешь на надпись «ОТПРАВИТЬ», и все. Твое письмо отправится туда, куда надо. Будешь писать сейчас?

— Если можно, — почему-то покраснел Витек.

— Почему нет? Садись, — предложил Тимофей свое место и позвал Кристину: — Сестра милосердия, пошли погуляем что ли, пока молодой человек напишет любовное послание.

— Ты это чему, интересно мне знать, ребенка учишь? — отозвалась Кристина, заканчивавшая мыть посуду под маленьким рукомойником у двери.

— Я не ребенок. Я пацан, — запротестовал Витек. — И это никакое не любовное послание. Просто привет.

— Давай, пиши свой «просто привет», пацан, — усмехнулся Тимофей, потрепав его белобрысую макушку.

— Только это… она по-русски наверняка не прочитает, а я по-английски пишу совсем херово.

— Напиши сначала. Я потом помогу перевести.

— Ладно.

— Только разреши мне задать тебе один маленький вопрос. Все хотел спросить, да не получалось. Ты почему мне помог?

Витек пожал плечами.

— А все-таки? — настаивал Тимофей.

— Не все ли равно?

— Мне нет.

— Человек не должен умирать на обочине. Любой человек. Я так думаю.

— Ты думаешь, как настоящий мужик, — улыбнулся Тимофей, подавая ему руку.

Витек руку смущенно пожал.

— Ладно, пиши, а погуляем, чтобы тебе не мешать.

Кристина и Тимофей вышли из дома. Витек остался один. Он придвинулся к компьютеру и отстучал на клавиатуре одним пальцем, долго выискивая каждую букву.

«Привет Саманта!»

Дальше письмо не пошло. Мысли стали непослушными и верткими. Он никак не мог собрать их в нужную цепочку. Но написать хотелось. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, что из этого всего выйдет. Самое трудное в письме, как оказалось, — начать. Все события казались главными, а все слова первыми. Поди тут выбери!

Во-первых, наверное, следовало признаться, что он обманул ее в аэропорту. Так будет правильно. Потом рассказать о себе, о Катьке, о детской деревне и о Наталье Романовне, к которой они собирались на днях отправиться, о том, как он нашел бабушку, и что она оказалась не такой злой, какой ее помнил…

Витек снова начал писать:

«Привет Саманта!

Ты помнишь меня? Я Виктор. Так звали тваего дядю. Мы пазнакомились в аэрапарту в Нью-Йорке. Я бы хател тебе сразу сказать што я из Беларуси а не из Нарвегии. Извини што абманул. Так была нужна. Я сирата. Но у меня есть бабушка. Ее звать Зоя. И еще есть Катька. Она девчонка. Маленькая еще. Тоже сирата. Я привез ее из Масквы. Я был рад што ты дала мне свой адърес. Вот я и пишу. Патаму што хачу дружыть. Эта здорава. Скора мы с Катькай паедем в детскую деревню. Там в бальшом доме живет Наталья Рамановна. Она хорошая. С ней живет многа детей. У нее своих трое и еще сирот как я пятеро. Целая арава. Но у нее лучше чем в детском доме…»

Дело спорилось. Хотя он изрядно вспотел.

С удовольствием прочитав написанное, он принялся строчить дальше.

* * *

Тимофей почему-то вспомнил свой последний разговор с отцом. Последний потому, что на следующий день отца с матерью не стало. Они отправились в своей старенькой «Волге» на дачу. В тот страшный день двое пьяных подростков за рулем белоснежного «форда» катили в ту же сторону. И не просто катили. Они с гиканьем и с дебильным ржаньем (как утверждали потом очевидцы) подрезали другие машины, внося на своем пути панику и вышибая холодный пот у водителей, видавших виды. Кончилось тем, что «форд» буквально взлетел в воздух, упал на машину родителей и скатился вместе с «Волгой» в кювет. Молодчики отделались царапинами, а вот отец с матерью…

Крышу «Волги» буквально впечатало в кресла. Спасателям, без преувеличения, пришлось выковыривать тела из салона.

«Человек сам себя не знает. И глубоко заблуждается, если думает иначе. Самонадеянно заблуждается. И главное — искренно», — сказал ему отец за день до этого ужасного события.

Тимофей любил говорить с отцом на разные темы, потому что тот был собеседником терпеливым, умным и красноречивым. В нем было что-то из давних времен, когда на телевизионных экранах властвовал Ираклий Луарсабович Андроников, умевший заражать слушателей верой в свои слова. Вероятно, именно из-за этого Тимофей симпатизировал Старику, очень походившему на отца манерой держаться и говорить.

«Мы таскаем с собой бездну, но лишь скользим по ней поверхностным взглядом. И это похоже на убеждение приверженца древней теории о том, что небо — твердый хрустальный купол. Трагическая ошибка, непременно отражающаяся на внутреннем мире. Потому что самые опасные заблуждения — заблуждения искренние. И первейшее из заблуждений человеческих — это необходимость делать мучительнейший выбор между потребностями своего внутреннего Я, привыкшего к поверхностности и однозначности того, что видят глаза, и действительностью, такой, какая она есть. Касается это ложности хрустального небесного купола или всеобъемлющего понятия Добра. Я ведь далек от мысли, что инквизиторы, заставившие Галилея отречься от теории Коперника, считали себя посланцами Зла на земле. Совсем напротив. Посему я, физик до мозга костей, говорю тебе, сын: глаза иногда обманывают, а разум подводит, как только ты попытаешься сделать выбор между собой и Реальностью. Твое Я может ошибаться, и тогда Реальность рано или поздно сокрушит тебя своими доводами. Но и Реальность бывает иногда так ужасна, так глубока, так прагматична и так безнадежна, что только отвергнув выбор между этими монстрами современного мира, человек может найти спасение».

«И ты тоже отвергнул?» — наивно спросил у него Тимофей.

«Вряд ли я женился бы на таком замечательном человеке, как твоя мать, пойди я на поводу этого выбора, — засмеялся отец. — Мое Я желало свободы и самоотверженного научного труда, а Реальность убеждала меня, что брак — нерациональное расходование времени и сил. И что же было бы, упрись я в этот проклятый выбор? Полагаю, ничего хорошего. Вот потому и говорю, что есть третий, четвертый, пятый, десятый путь к тому, что называется простым человеческим счастьем. А всего-то и надо, что забыть о собственном Я и наплевать на Реальность. Любую Реальность, которая раскидывает перед тобой засаленные карты и говорит, что все обстоятельства против тебя. Не верь этой грязной цыганке, которая прячет от тебя карту со знаком твоего собственного выбора».

«Что же мне делать?» — с жаром думал Тимофей, украдкой поглядывая на Кристину, эту трогательно-наивную и одновременно решительную рыжую девчонку, которая упорно шла вместе с ним к бог знает каким опасностям. Потому что все еще было впереди. И Старик, и те, кто за ним стоял. А уж последние не станут церемониться, как Олежек. Так что если хорошенько вдуматься, Кристину следовало немедленно отправить в город, так как она находилась рядом с миной замедленного действия. То есть с ним.

Собственная подлость, пусть даже из лучших побуждений, стала так очевидна и так бессовестно обнажена, что Тимофея окатило удушливое отвращение к самому себе.

«А всего-то и надо, что забыть о собственном Я и наплевать на Реальность».

Всего-то…

Что-то удивительное было в их нынешнем положении. Что-то неправдоподобно умиротворяющее окружало их, и от сознания того, что так не может продолжаться слишком долго, между всеми ними возникла какая-то особая взаимная нежность и предупредительность. Еще вчера они друг о друге и не знали, а сегодня чувствовали себя одной семьей, сплотившейся в силу странного стечения обстоятельств, только подтверждавших чье-то изречение о том, как тесен мир.

Держась за руки, Тимофей и Кристина шли по дорожке вдоль домиков в сопровождении Катьки, то убегавшей вперед, то отстававшей, чтобы поднять и рассмотреть особенно красивый желтый лист.

— Хорошо, — вздохнула Кристина, запрокинув голову и глядя на голые кроны деревьев. — Чувствуешь, как пахнет?

— Ничем особенным. Сыростью и дымом.

— Ничего подобного! Особенно если сказано таким тоном! Это фирменный запах осени, — улыбнулась она. — И еще она пахнет землей. Обожаю, когда пахнет землей. Я в деревне у бабушки специально в погреб забиралась, чтобы почувствовать этот запах. Там стояли банки с разными бабушкиными маринадами и хранилась картошка, а на потолке росла белая плесень. Эту плесень мне нравилось трогать пальцем. Она была похожа на мокрую вату. Помнится, она была притягательно-противна.

— Ты и в детстве отличалась странностями.

— Смейся, смейся. Я уверена, в твоем детстве странностей обнаружится не меньше.

— Может быть. Я любил пускать пузыри в ванной.

— Фу! Какая гадость! — захохотала она. — Только попробуй устроить что-то подобное при мне!

— Я теперь взрослый. И у меня другие забавы.

— Гораздо менее невинные, хочу заметить.

— Ты так считаешь?

— Стоит только взглянуть на твою забинтованную голову. Удивляюсь, как это в ней не оказалось дырки, — Кристина говорила это веселым тоном, но в голосе ее слышалась тревога.

— У меня крепкая голова.

— Сказал краб, падая в кипяток. Прекрасная жизненная позиция. Ничего не скажешь!

— Боишься за меня? — с самодовольным видом спросил Тимофей.

— Ох, расцвел-то как! — иронично покачала головой Кристина. — Не стыдно?

— Ни капельки. Приятно, когда за тебя боятся. От этого жить хочется.

— Да? А мне показалось, что ты вознамерился побыстрее с ней расстаться. С жизнью, я имею в виду.

— Еще чего! Я ни за что не лишу тебя своего общества, которое на тебя благотворно влияет. Ты стала больше смеяться.

— Это потому, что ты меня постоянно смешишь. До тебя я была серьезной девушкой. А с тобой просто какая-то ненормальная дурочка, хохочущая от разных глупостей. Как это у тебя выходит?

— Хочешь знать?

— Сгораю от нетерпения!

— По правде говоря, все люди смешливы. Потому что все умеют смеяться. Смех, как молитва, очищает. Но не всякий смех. Злорадный, торжествующий, ехидный и, главное, неискренний смех так же губителен, как и все смертные грехи, вместе взятые.

— Удави меня сразу, как только с ехидцей захихикаю.

— Нет, я заставлю тебя посмеяться над своим ехидством.

— Иди-ка ты сюда, мой обожаемый клоун, — вздохнула она, притягивая его к себе за пояс брюк.

Они поцеловались. На сей раз без оглядки, потому что детей рядом не было.

Тимофей наслаждался ее дыханием, ее мягкими губами, запахом ее пушистых рыжих волос. Он обожал ее веснушки. Все вместе и каждую в отдельности.

В последние дни он размышлял о том, кого же она ему напоминает. Эта мысль преследовала его с необъяснимым упорством комара, который все никак не может пристроиться на руке и не дает себя поймать. А здесь, в этом осеннем лесу, он как будто ухватил и зажал эту мысль в кулаке. Кристина была тем, кого он когда-то в детстве хотел поймать, спрятать и сохранить… Столько лет прошло, а тут вдруг вспомнилось, хотя все эти годы он интуитивно отстранялся от памяти о родителях, как отстраняются от слишком обжигающего огня, который незаметно может опалить.

Тимофей помнил старую дедушкину дачу, помнил какой-то темный парк с высокими деревьями, под которыми не росла даже трава, помнил сгнившую беседку, к которой ему строго-настрого запрещали подходить, и помнил живой светлый кругляшок на земле, прытко убегавший от него, скакавший то по деревьям, то по траве, то по земле. Маленький Тимофей и не догадывался, что зайчик — всего лишь зеркальце в руках отца, выглядывавшего в окно. Все, чего ему хотелось в том большом мире, это поймать солнечного зайчика. Тут ему помогала даже мама, и когда совместными усилиями «зайчик» был пойман, Тимофей бережно хранил его в коробке два дня. А на третий день коробка оказалась пуста. Никогда потом Тимофей не испытывал такого отчаянного, такого бесконечного горя, которое он и выразил в нечеловеческом вопле, переполошившем весь дом. Мать долго его успокаивала, убеждая, что утром его пропажа снова будет скакать по земле. Он плакал и не верил.

И вот теперь он снова поймал своего неуловимого солнечного зайчика. И не просто поймал. Тимофей мог ощущать его тепло, мог рассмотреть во всех деталях. Кристина явилась в ясном свете своих солнечных волос, и он пообещал себе не терять этот свет, спрятать его в сердце и ни за что больше не выпустить.

— Ты снова это делаешь? — шепнула она.

— Что?

— Смотришь.

— И что же?

— От этого взгляда у меня в крови повышается адреналин.

— Принимаю это как комплимент, — церемонно поклонился он.

Кристина сурово хлопнула его по плечу, но тот скорчил болезненную гримасу, и она тут же испуганно залепетала:

— Ой, Тимофейчик, прости, прости! Совсем забыла, что ты у нас ранен на врангельских фронтах. Сам виноват! Нечего с плохими людьми связываться.

— Я больше не буду, — продолжая морщиться, ответил Тимофей.

— Так я тебе и поверила.

— Серьезно! Мои мушкетерские времена прошли. Я теперь хочу тихого семейного очага, жену на кухне и детей на горшках.

— О детях я еще подумаю, но намек на кухню меня не слишком вдохновляет.

— Ладно, тогда у нас будет хорошенькая пухленькая кухарка.

— Ага, сейчас!

— И няня лет восемнадцати. Тебе какие нравятся? Блондинки или брюнетки?

— Опять получишь, — предупредила она.

Тимофей засмеялся и обнял ее.

— Знаешь, на кого ты похожа, когда вот такая?

— На кого? — буркнула Кристина.

— На сердитую маму-утку.

— Очень интересно. Считаешь, я должна быть счастлива от такого сравнения?

— Не расстраивайся, потому что я похож на раненого селезня.

— Ты забыл добавить, что похож на ободранного, самодовольного, наглого и глупого селезня, которому, совершенно непонятно как, сильно повезло в жизни.

— Что ж, мне так больше нравится.

Они и не заметили, что за ними давно пристально наблюдала Катька.

— Ну давайте! Целуйтесь уже. Я почти не буду смотреть, — сказала она, закрывшись букетом больших желтых листьев.

— Нахалка, — констатировал Тимофей, и они засмеялись, держась друг за друга.

Катька, подбросив листья вверх, убежала к дому, крича на ходу: «Жених и невеста, тили-тили тесто!».

Листья с шелестом спланировали на землю. Кристина подняла ярко-красный кленовый лист, рассеянно повертела его в руках. Тимофей взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев.

— Так жаль, что все это скоро закончится, — сказала она.

— Через год начнется снова. И еще через год.

— Но все будет не так, как сейчас.

— Мы останемся. А остальное приложится.

— Ты так в этом уверен? — пристально взглянула на него Кристина.

— А ты нет?

— Я не спрашивала у тебя, что происходит, но я же все вижу и понимаю кое-что. Тебя ведь избили не просто потому, что ты кому-то не понравился. И ты не просто так продолжаешь прятаться.

— Я не прячусь. Я выжидаю.

— Что это меняет?

— Не знаю. Наверное, я привык к опасности.

— А я хочу отвыкнуть. Понимаешь? Я не хочу ничего бояться. Ни за себя, ни за тебя.

— Так ты не бойся.

— Не могу. Теперь не могу. Я жду самого худшего и никак не могу избавиться от этого ощущения. Ведь эти покой, тишина, листья, осень только напоминают, что станет нестерпимо холодно. И страшно, как ночью в лесу. Я не могу так.

— А если я скажу, что все очень скоро станет по-другому, ты мне поверишь?

— Как по-другому?

— Лучше.

— Ты уже говорил про улицу и зеленый свет. Чему я должна верить?

— Верь мне. Потому что ничего другого я предложить не могу. То, что ты видишь сейчас, — отголосок моего прошлого, от которого я никак не могу избавиться. Как и ты от своего… — он осекся и отвел взгляд. — Извини.

— Что ты знаешь о моем прошлом? — побледнела Кристина. — Что ты можешь знать?

— Кристина…

— Я задала простой вопрос! — она отстранилась и отступила на шаг.

— Совсем не важно, что я знаю, Кристина. Поверь, это не имеет никакого значения.

— Ты… — она покачала головой, не в силах подобрать слова, — ты, наверное, теперь жалеешь меня, да? Жалеешь?

— Я ничего не знаю. Ничего.

— Не лги! Умоляю, только не лги, Тимофей. Неправда все покрывает спасительной, на первый взгляд, пеленой, но под ней — гной и смрад, от которого захватывает дух. Можешь мне поверить, я это проходила. Особенно когда лгут близкие люди. Не смей мне лгать никогда, потому что тогда я перестану думать о самом хорошем между нами. Я далеко уже не наивная девочка, которая верит всему и всем. Я слышу ложь и вижу ложь. Потому не лги. Как ты узнал? Как? А, я догадалась! Ты же у нас специалист по компьютерам! Что тебе стоило отследить путь Кристины из Беларуси в Германию, посмотреть отчеты полицейских о том, в каком интересном заведении они нашли ее, и о том, как посадили Кристину в тюрьму на два месяца, прежде чем отправить домой? Ах да! Ты же подробностей не знаешь!

— Кристина, пожалуйста…

— Я тебе расскажу, не волнуйся! Я жила в большом двухэтажном доме с видом на автостоянку. Это была гостевая автостоянка. Вечером там парковалось от пятнадцати до двадцати машин. Сам дом был окружен высоким забором, почти копией Берлинской стены. Когда меня впервые привезли в этот дом, то сказали, что это специальный пансион для русских гувернанток, что в нем царит прекрасная атмосфера, много просторных комнат и все условия для проживания. А потом дверь захлопнулась. У меня отняли паспорт и поселили в полутемной комнатке с одной большой кроватью посередине. Я еще подумала: какая милая кроватка в форме сердечка мне досталась. Уже через час в мою комнату вошел какой-то араб и принялся раздеваться. Я вышвырнула вон его одежду и вытолкала за дверь. И тогда пришел Хайнс. Первое, что он сделал, — ударил меня в живот. И пока я валялась на полу от боли, не в силах даже заплакать, он ласково объяснял мне, кто я такая и что должна делать в его доме. Так было три раза подряд, потому что я не считала себя проституткой. Хайнс был иного мнения. После третьего раза он сказал, что просто убьет меня несмотря на то, что заплатил за меня круглую сумму. И я сдалась, потому что поверила ему. Мне… мне ничего не оставалось делать, как последовать примеру других девушек. Я хотела жить. И если это плохое желание, то пусть оно останется на моей совести. — Кристина минуту помолчала, потом продолжила. — В первый раз я сбежала через несколько месяцев, спрятавшись в тюке грязного белья, который отвозили в прачечную. Но выбраться из машины не удалось, и меня вернули обратно. Хайнс был так поражен моим поступком, что даже не стал бить. Просто на пять дней оставил без еды и питья. «Хотите ПОХУДЕТЬ? Спросите меня КАК!» — Кристина рассмеялась страшным, безжизненным смехом, от которого у Тимофея мурашки поползли по коже. — Второй раз я все продумала. Подготовила одежду, парик и деньги… Нас иногда выводили за покупками. Я попросилась в туалет в одном из кафе, переоделась там и проскользнула незамеченной. Некоторое время просто ехала в сторону Польши автостопом. Два полицейских на границе попросили у меня документы. Я ничего не могла им показать. Они забрали меня в участок. Утром приехал Хайнс. Он сказал, что я его ненормальная русская жена, которую он очень любит и хочет забрать домой. Я орала так, как никогда раньше, но ни одна паршивая сволочь даже пальцем не пошевелила, чтобы выяснить, почему я так кричу и почему меня волоком тащат в машину. Именно после этого Хайнс выбил мне передние зубы. Он сказал: «Теперь они не будут тебе мешать делать основное твое дело». Вот тогда мне захотелось умереть. Но я не успела ничего сделать, потому что на заведение Хайнса нагрянула облава. Так я вернулась домой. Ты об этом хотел знать? Об этом? Только не говори мне, что тебя это не волнует. Я могу в это поверить.

Она прислонилась к стволу березы, водя пальчиком по бугристой коре.

Тимофей подошел и осторожно обнял ее.

— Кристина, мне очень жаль.

— Чего тебе жаль? Чего? — попыталась вырваться она. — Что ты не был в той комнате с кроватью-сердечком? Боюсь, ты не стал бы меня вызволять, как благородный принц из сказки. А снял бы штаны и стал делать то, что делали все они! Да пусти ты меня!

— Не пущу. Потому что хочу тебе кое-что сказать.

— А я не хочу это «кое-что» слушать! Понятно? Не хочу! Пусти сейчас же! Ну! Видеть тебя не хочу! Все! Довольно!

— Кто-то просил меня не так давно, чтобы я был настойчивым. Я выполняю эту просьбу. И еще я хочу найти свою Кристину. Не ту, которая лжет, говоря, что не хочет меня видеть. Хочу видеть другую Кристину. Ту, которая была со мной час назад. Ту, что примчалась по грязи сюда, в этот непонятно чей дом. Ту, что ночами сидела рядом и следила, не станет ли мне хуже. Ту, что бродила по парку, счастливо вдыхая запах осени. Ту, что любит трогать пальцем плесень в бабушкином погребе. Ту Кристину, которая не похожа на библиотечную книгу с уродливым штампом на первой и семнадцатой страницах. Кристину, которую я люблю всем сердцем и которую ни за что не отпущу, как бы мне ни было больно. Вот так.

Кристина больше не вырывалась. Она повернулась к нему. Прикоснулась пальцами к его колючей бородке, к нежным, жарким губам, искавшим ее губы…

Все закружилось перед ее глазами. Мир, серое низкое небо, в которое воткнулись голые березовые ветки, земля, украшенная осенним ковром, — все вдруг исчезло и перестало иметь значение. Все, кроме этих родных губ, глаз, рук и этой отвратительной бороды, которую она тоже полюбила.

— Вы тут целуетесь, а там Вера плачет, — услышали они звонкий Катькин голос.

— Почему плачет? Они с Колькой что, уже приехали из города?

— Кольку я не видела. А Вера плачет под деревом. Сильно плачет.

— Где она? — с тревогой спросил Тимофей.

— Вот там! Я ее нашла, а она даже говорить не хочет.

— Пошли, Катена, посмотрим, что там случилось, — сказала Кристина, беря ее за руку.

Вера действительно сидела под деревом недалеко от своей дачи, скорчившись и уткнувшись лицом в колени. Плечи ее подрагивали.

— Вера, Верочка, что случилось? — присела рядом Кристина и попыталась заглянуть ей в лицо.

Вера распрямилась, как пружина, и обняла ее.

— Они забрали его… — рыдала девушка. — Пришли… и забрали. А он не виноват! Не виноват! Никаких денег у этого Олежека не брал! Он только пошутил над ним! И все!

— Ничего не понимаю, — прижимая ее к себе, покачала головой Кристина. — Кто забрал, кого забрал?

— Ми… лиционеры Кольку, — захлебывалась Кристина. — Мы поехали к нему домой. Потом сели… обедать. Тут звонок в дверь. Валентина Ивановна открыла, и тут ворвались они. Сказали, что он будет отвечать по закону. Забрали его компьютер и бумаги. А его самого посадили в машину и увезли. Но он не виноват! Он мне все-все рассказал!

— Катя, принеси, пожалуйста, кружку воды из дома, ладно? — попросил Тимофей и с трудом присел рядом с Верой и Кристиной.

Когда Катька убежала, он спросил:

— Сам Олег был с ними?

— Нет, — отрицательно покачала головой Вера.

— Они были в штатском?

— Кто-то в штатском, а кто-то в форме. Штатский на кухне протокол писал. Валентина Ивановна так разволновалась, что у нее даже сердце прихватило.

Вера снова заплакала, уткнувшись в плечо Кристины.

— Ну, ну, успокойся. Ничего с твоим Колькой не случится.

Через минуту примчалась Катька, расплескав половину воды себе на рукав. С ней пришел и встревоженный Витек.

— Че тут такое? — спросил он.

— Ничего, — махнула рукой Кристина. — Вы с Катей идите. А то Вера тут у нас совсем расклеилась. Ей зрители не нужны.

— Может, еще чего принести?

— Нет, нет, идите. Мы тут сами разберемся.

Дети нехотя удалились, поминутно оглядываясь.

Тимофей с досадой ударил кулаком по стволу.

— Так! Началось. Старик сделал свой ход.

— Вы что, с ним в шахматы играете? — недовольно поинтересовалась Кристина.

— Вроде того.

— И как, интересная партия? — в ее голосе появился сарказм.

— Все как обычно.

— Может быть, ты вот этой девочке объяснишь, в чем состоит обычность? Потому что лично я не нахожу ничего обычного в том, что четырнадцатилетнего парня милиционеры забирают прямо из дому неизвестно за что.

— Пятнадцатилетнего, — гнусаво поправила ее Вера.

— Не важно.

Тимофей ничего не ответил. Он уже быстро ковылял к дому.

— Ты куда? — окликнула его Кристина.

— В город. Надо завершить одно дело.

Кристина и все еще хлюпающая носом Вера остались под деревом одни.

— Твой Колька такой же невыносимый или такое сокровище только мне досталось? — спросила Кристина.

Вера неожиданно прыснула со смеху.

— Что ты! Колька бывает еще хуже.

— Значит, я не одинока, — вздохнула Кристина и поцеловала Веру в макушку. — Ну что, успокоилась немного? На-ка выпей воды. Вот… И не надо больше плакать.

— А если хочется? — взглянула на нее Вера.

— Если хочется? Что ж, можно и поплакать. Чуть-чуть. Иногда это полезно. Шлаки из организма выводятся. А заодно и ненужные мысли.

— А как понять, какие мысли ненужные?

— Трудно сказать. У каждого они свои. Лично у меня это пустые сомнения и домысливание. Например, скажет человек мимоходом какое-то слово незначительное, ничего не стоящее, но которое заденет тебя чем-то, и ты начинаешь «раскручивать» в уме, что он имел в виду, почему он это сказал и зачем. Все мы тратим слишком много времени на то, чтобы думать о разговорах и событиях, которые, возможно, никогда не произойдут в действительности. Вот ты настроила себя на то, что с Колькой произойдет что-то нехорошее. Передумала, наверное, о всяких жутких страстях-мордастях, а потом окажется, что страсти-то яйца выеденного не стоят.

— Мне мама о чем-то похожем всегда говорит, — улыбнулась Вера.

— Вот и слушай маму. Ей виднее. Ну, теперь можем идти? А то сейчас этот контуженный скроется, только его и видели. Мне же его отпускать не хочется. Отпустила один раз, и пожалуйста — он уже в канаве валяется.

Они помогли друг другу подняться и, держась под руки, направились к Витькиной даче (другое определение домику они выдумать не могли).

* * *

— Теперь он обязательно даст о себе знать, — сказал Старик, с довольным видом раскуривая дорогую сигару. Эти сигары в аккуратном деревянном ящичке ему присылал из Гаваны какой-то давний друг.

— Вы думаете? — хмуро спросил Олежек, постукивая по столу ручкой «Паркер».

— А тут и думать нечего. Вы же его не нашли. Значит, он жив.

— Откуда он узнает, что пацана забрали?

— Узнает. Обязательно узнает. Тимофей всегда находит способ узнать то, что ему надо. А судьба пацана его заботит. И он будет следить за ней пристально. Впрочем, судьба — слишком громко сказано. Как сказал Шопенгауэр, то, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей. На 100 процентов верно подмечено. Очень верно, — Старик пустил в сторону Олежека ядовито-сизый клуб дыма.

Олежек украдкой поморщился, и спросил:

— И что он сделает? Тимофей то есть?

— Что сделает? Вообще, если думать логически, мой дорогой, то он должен позвонить нам. Или дать о себе знать иным способом. Это очевидно. Странно, что ты спрашиваешь меня о таких элементарных вещах.

— Откуда я могу знать, что делается в его голове?! — раздраженно воскликнул молодой собеседник Старика.

— Ты не знаешь этого, потому что не даешь себе труда подумать. Увы, мой друг, ты недалек, как и основная масса твоих ровесников. За вас теперь думают машины. Вы живете одним днем, удовольствиями. Вы увлечены приобретением новых электронных игрушек, потакающих вашему потребительскому эгоизму. Вы готовы часами обсуждать достоинства какой-нибудь… как вы там говорите? «Навороченной»? Да, «навороченной штуковины», умеющей много часов подряд вливать в ваши уши глупую и бессодержательную музыку, от которой у нормальных людей давно разболелась бы голова. Вы страшное поколение. Я чувствую себя среди вас динозавром.

— Мы нормальное поколение. Не надо ля-ля.

— Сумасшедший никогда не признается в своей болезни. Он просто ее не замечает, — вздохнул Старик. Я положительно задержался среди вас. А тут еще Тимофей свои фортеля выкидывает, дело затягивает. Не очень-то это хорошо с его стороны, если учесть, сколько я для него сделал. Но умен! Как черт умен. Вот это меня и беспокоит… — задумчиво потрепал он свою нижнюю губу. — Я могу предугадать его очевидные шаги, но не скрытые побуждения. Здесь, милый мой, как в шахматной игре, в которую он, кстати, играет намного интереснее и лучше тебя. Я могу видеть варианты ходов, но не смогу сказать, какой из вариантов он выберет.

— О каких вариантах вы толкуете? — нахмурился Олежек.

— О разных, драгоценный мой, о разных. И в нашей ситуации есть один очень опасный для нас вариант, связанный с нашим дорогим гостем Геночкой Остерманом.

— А он тут причем?

— Боже мой! Какой же ты счастливец! — всплеснул руками Старик.

— Я? Почему? — опешил Олег.

— По определению Флобера, всего три условия делают человека счастливым. Если он дурак, эгоист и обладает отменным здоровьем. Ты, без сомнения, подходишь по всем трем условиям. Не дуйся. Подумай лучше, как побыстрее сплавить Остермана обратно в Лондон.

— Зачем?

— А затем, чтобы у Тимофея не возникло желания с ним встретиться!!! — приподнявшись в своем кресле, неожиданно заорал ему в лицо Старик. — Пошевели извилинами, Олежек! Хоть раз в своей… замечательной молодой жизни! Наш Тимофей в своем скафандре из принципов способен на неожиданный выпад. И этот выпад я могу предугадать только потому, что знаю, на что способны моралисты, если их загнать в угол. Из послушных агнцев, готовых подставлять поочередно все свои щеки, они превращаются в демонов с совершенно непредсказуемой траекторией поступков. Поэтому я и хочу предупредить этот ход.

— Он что, не может ему просто позвонить? Или вообще выйти напрямую на «ИТФ Компьютере Лимитед»?

— Наконец-то твоя логика заработала! Поздравляю.

— Так я прав?

— Отчасти. Только Тимофей на это не пойдет.

— Почему?

— Нет времени. Это во-первых. Во-вторых, представь себя на месте некоего ответственного лица в «ИТФ Компьютере Лимитед». Ему звонит какой-то человек и сбивчиво начинает объяснять положение дел в каких-то восточных дочерних фирмах. Он знать ничего не знает и просто положит трубку. То же самое он сделает с электронным посланием, если, конечно, прочтет его в ближайшие две недели. Весь фокус в том, что Тимофею надо обратиться к человеку, который ДЕРЖИТ РУКУ НА ПУЛЬСЕ и может мгновенно отреагировать на изменения. В данный момент руку на нашем пульсе держит Остерман. В «ИТФ Компьютере Лимитед» его звонка всегда ждут с нетерпением. И если Тимофей додумается до встречи с ним… Особенно если предположить, что он раскопал кое-что… Ты тепло под собой не чувствуешь, нет?

— Нет, — покачал головой Олежек.

— Почувствуешь. И не просто тепло. Это будет жаркий испепеляющий огонь. Запахнет палеными попками. Вот я и спрашиваю тебя: как можно его отсюда выпроводить?

— В ближайшие два дня ничего не выйдет. Приехали его дочь и внучка. У внучки завтра день рождения. Пять лет отмечают. Они решили устроить прием…

— В милом дворянском стиле русских князей. Я и без тебя это знаю. Он созвал всех секретарей Британского посольства с женами и детьми. Для него это прекрасная возможность завести нужные знакомства, потому что в карьере секретарей бывают разные перемены и не обязательно к худшему. Черт! После дня рождения что-нибудь еще из местной экзотики у них запланировано?

— Поездка в Дудутки. Шашлыки на природе и все такое.

— Отмени. Скажи, приехала делегация африканцев и заняла территорию. Что еще?

Олежек заглянул в блокнот.

— Посещение озера Нарочь.

— Обойдутся. Лето кончилось. Нечего им там делать. Еще?

— Мирский замок.

— Боже! Не поселиться же они здесь решили! Хватит им Троицкого предместья. Все?

— Все, — кивнул Олежек.

— Замечательно. Итого два дня, — размышлял Старик. — Сам Остерман отсюда не уедет… Напомни, где его дочь живет?

— В Нидерландах. Город Роттердам.

— Понятно. Значит, зять Геночки там же. Но ты на всякий случай уточни. Придется нам попортить местным полицейским статистику дорожных происшествий. Как ты думаешь, расшибленный лоб зятя заставит его уехать?

— Дочь с внучкой уедут точно.

— И он должен, — уверенно кивнул Старик. — Что ни говори, а семья — великая вещь. От-ли-чно! Пошли туда Логойко. Пообещай двойную оплату. За срочность. И пусть не берет машину напрокат, как в прошлый раз, а угонит у какого-нибудь добропорядочного нидерландца. Остальное ему, я надеюсь, объяснять не надо.

— А что с этим приемом?

— Смотреть в оба! В оба! — погрозил пальцем Старик. — Чтобы ни одна мышь не проскочила!

* * *

— Ну, спаситель, давай свою пятерню, — протянул Тимофей руку Виктору. — Ты настоящий мужик.

Тот широко улыбнулся и протянул свою.

— Ты тоже не девочка, — шутливо парировал он.

Они стояли все пятеро у порога дома, понимая, что никогда больше сюда не вернутся. Их маленькая коммуна не могла существовать слишком долго.

— А куда Тимофей уезжает? — встряла Катька.

— Не Тимофей, а дядя Тимофей, — одернул ее Витек. — Вот еще! Нашла себе ровню!

— Он мне сам разрешил, правда?

— Иди сюда, Катена, — засмеялся Тимофей, обнимая ее. — Называй меня, как хочешь, только в печку не ставь.

— Почему в печку?

— Подрастешь, узнаешь. Давай, что ли, прощаться?

— А я не хочу. Ты мне нравишься. Поехали с нами в детскую деревню. Ты будешь нашим папой.

— Катька, не приставай с глупостями! — вмешался Витек.

— Так ты решил ехать? — спросил у него Тимофей, отпуская Катю.

— Завтра. Мы поедем туда завтра.

— Больше не будешь бегать?

— Не знаю. Посмотрим, — криво улыбнулся Витек. — Хотя не должен.

— Что ж, ладно. Может, еще увидимся.

— Ага. Может.

— Удачи тебе. Ты хороший парень. Такие, как ты, в жизни не пропадают. Если сам пропасть не захочешь. Все в твоих руках.

— Понял, — смущенно отвел взгляд Виктор. — За письмо спасибо.

— Не за что. Да! Совсем забыл! Это тебе, — Тимофей протянул ему сумку с ноутбуком.

— Мне?

— Подарок. На память. Главное — учись. Не так уж это и плохо. Ну, бывай. — И посмотрел на девочку. — Пока, Катька. Не шали!

— Пока!

— Пока!

Распрощавшись, Тимофей, Кристина и Вера вышли из калитки на дорогу.

Витек притянул к себе Катьку и тихо сказал:

— До свидания, Клоун.

Тимофей оглянулся, словно услышал, и помахал ему рукой. Виктор помахал в ответ.

Никогда еще он не сожалел так о тех, кто уходил. Никогда в его сердце на закрадывалась такая тоскливая, такая безудержная печаль о ком-то. Эти беззлобные, простые, веселые люди, говорившие правильно и умевшие многое понять без слов, ему очень понравились. Такими, наверное, и должны быть те, кого всегда приятно видеть и чувствовать рядом.

Так Витек с Катькой и стояли на пороге дома, потерянно и долго глядя им вслед.

Он и подумать не мог, что так быстро способен привыкнуть к кому-либо. И теперь страдал. Страдал от понимания того, что у каждого своя дорога в жизни и что все они — попутчики, рано или поздно расстающиеся где-то на перекрестках больших и малых людских тропинок. Тимофей был совершенно прав, когда однажды вечером говорил ему об этом. Тогда они хорошо поговорили, как два настоящих взрослых мужика. О жизни, о ее «превратностях», о том, как иногда правильно она сталкивает людей, какие обстоятельства ни вызвали бы такие столкновения. Каждый получал после таких встреч что-то нужное и полезное. И хотя Витек до конца слов не понимал, но интуитивно верно определял их смысл, благо не был обделен некоторым жизненным опытом и долгими наблюдениями за людьми, чаще всего его не замечавшими.

Что-то несомненно менялось в жизни Виктора. Менялось значительно и, скорее всего, бесповоротно. Всего несколько недель назад он был один в этом мире, в котором нигде нельзя чувствовать себя спокойно. В противостоянии чужой воле он закалил свою собственную. И его воля не знала ни жалости, ни страха, ни привязанности, ни любви, ни особой ненависти к кому-либо.

Теперь же у него появились друзья, появилась Катька, которую он уже не отделял от своих забот, и по-настоящему родной человек — бабушка, оказавшаяся не такой плохой, как он думал о ней все свои детские годы. Из-за последнего обстоятельства Витек ощущал уж совсем необычную для него теплоту в груди и совершенно необъяснимую радость.

— А баба Зоя нас к себе может взять? — как будто угадав его мысли, спросила Катька.

— Нет.

— Почему?

— Потому что она уже старенькая. Не разрешат ей нас взять.

— А она приедет к нам? Пусть она приедет! Я ееные булочки люблю. Они вкуснее магазинных. Правда?

— Тебе бы только лопать, — усмехнулся Витек.

— Просто я расту, — вздохнула она.

«Наверное, я тоже», — подумал он.

* * *

Генри Остерман жил в Броневом переулке в аккуратном особнячке под номером 3, арендованном по соседству с коттеджами одного из посольств.

— Я ненавижу гостиницы, — сказал он Старику, гуляя с ним по дорожкам, витиевато проложенным среди травяных газонов, не потерявших зеленой свежести даже в ноябре. — И особенно гостиницы, доставшиеся нынешнему эсэнгэшному капитализму от бывшего Советского Союза.

На лужайках нанятые рабочие устанавливали качели, маленькие белые столики, что-то вроде небольшой сценической площадки и уменьшенную копию старинного замка. Погода уже целую неделю держалась безветренная, сухая и теплая, поэтому Остерман решил организовать часть праздника для внучки на свежем воздухе.

— Как вам нравились накрахмаленные и выглаженные наволочки, подчеркиваю — накрахмаленные и выглаженные! — но с дырами во всех местах? А? — хохотал Остерман, по-стариковски держа собеседника под руку. — И попробовали бы не сдать эту проштампованную тряпку кастелянше! О! Какой бы она вам закатила замечательный скандал!

— А репродукции с картин Айвазовского! — поддержал его воспоминания Старик. — Из десяти гостиниц они висели в семи.

— А отсутствие розеток не хотите?

— Неужели и вам в таких номерах приходилось бывать, дорогой мой? — умилился Старик.

— Разумеется! Исключительно из наивности и любопытства я пошел к заведующей, чтобы узнать насчет розеток, на что она мне заявила: «А шоб вы тунда кипятильники не сували!».

Оба оглушительно расхохотались.

— Боже, этот изумительный советский фольклор! — вздохнул Остерман. — И этот изумительный советский сервис! Накушались мы его в свое время вдосталь. В славные брежневские времена был я, уважаемый Богдан Сергеевич, снабженцем. Представляете, что такое, да? Весь Советский Союз вот этими ножками истоптал. Командировки, гостиницы, столовки, буфеты, сквозящие поездные тамбуры. Вся экзотика! Вся! Вот она у меня где! — провел он ребром ладони себе по горлу. — А здешние гостиницы слегка залакировали косметическим ремонтом свою убогость и полагают себя европейскими отелями. Лицемерие!

— Совершенно с вами согласен, любезный Геннадий Маркович, — со счастливым видом поддакнул Старик.

— В связи с таким положением мне ничего не оставалось, как снять этот домик. Хотя денег с меня содрали, доложу я вам… Вот скажите мне, когда эти нынешние советские капиталисты научатся толково вести дела, а не выдирать каждую денежную единицу наглым нахрапом? Как на азиатском базаре, ей-богу! Заломить цену в три раза и упорно ждать, когда кто-то сможет заплатить. Вот вам пример. Зашел я тут в один салон светильников. Как, бишь, его?.. А! «Сиреневая луна», вот. Хотел дочери подарок сделать. Боже! По ценам они дадут сто очков вперед любому самому дорогому дизайнерскому магазину на Пикадилли. И это в стране со средним годовым доходом в 1200 долларов на человека! Смешно и глупо так вести бизнес. Остается только удивляться, как они до сих пор не вылетели в трубу.

— Да, да, невозможная страна, невозможные люди, — кивал Старик. — Лишь бы побольше урвать и поменьше вкладывать. А ведь инвестиции — основной двигатель экономики. Нет инвестиций, значит, нет развития. Если нет развития, то остается базарная кустарщина и сиюминутная выгода. Молодежь не смотрит в будущее, вот что печально. Как сказал Вордсворт: «Что есть юность? Вздымающаяся волна. Позади ветер, впереди скалы».

— Именно, именно! А какие времена были у нас, Богдан Сергеевич! У нас все тайком, все ползком, все с оглядкой. Тут тебе и КГБ, и ОБХСС, и КПСС. Это ж какие чудеса смекалки нам надо было проявлять, чтобы лавировать между этими всевидящими монстрами! Потому мы и выжили. И будем жить!

Гена Остерман и Старик с умилением взглянули друг на друга, словно два представителя старого, отжившего, но тем не менее близкого и понятного им мира.

Несмотря на поток воспоминаний и ностальгических откровений, оба пристально наблюдали друг за другом. Остерман, которому крупная компания поручила курировать деятельность своих восточных филиалов, нюхом чуял в Старике крепкого, хитрого и опасного противника. Обратись к нему менеджеры «ИТФ Компьютере Лимитед» в самом начале, он настоятельно порекомендовал бы им не связываться с таким субъектом. Впрочем, и у самой компании не все шло благополучно, если она решилась на такое рискованное сотрудничество. Но это обстоятельство уже не касалось Остермана. Компания являлась его клиентом, и он должен был отстаивать ее интересы. В Богдане же Сергеевиче Остерман усматривал, хоть и неясную пока, но все же угрозу этим интересам. Особенно в последнее время, когда Остерман почувствовал повышенную о себе заботу со стороны Богдана Сергеевича. Что-то определенно-неопределенное происходило с этими его странными фирмочками. Опыт ловкача наводил на мысль о ловкости других. Один иллюзионист почти всегда может догадаться о секретах другого иллюзиониста, потому что принципы у них почти всегда одни и те же. Но разгадать, какой именно фокус прятался в рукаве Богдана Сергеевича, он пока не мог.

— Что ни говорите, раньше было интереснее. Азартнее, что ли, — говорил Старик.

— Ну, скажу я вам, азарта и теперь хватает. Главное — не упустить ничего из виду. Держать, так сказать, нос по ветру, — поднял палец Остерман.

— Это верно.

— А если не держать нос по ветру, того и гляди, облапошат, обчистят да так ни с чем и оставят. Ушлый сейчас народец. Особенно на просторах бывшего «великого и могучего», — Остерман, хитро взглянул на Старика, потом вдруг посерьезнел и прищурился. — Могу ли я спросить у вас кое о чем, дражайший Богдан Сергеевич?

— Разумеется, Геннадий Маркович.

— Скажите мне, к чему тут все эти молодые люди, которые приехали с вами и вот уже 20 минут с умными видом изучают заборы? Что случилось?

— Открою вам тайну, многоуважаемый Геннадий Маркович, — ни на секунду не смутившись, ответил Старик, нежно притянув собеседника за пуговицу пальто к себе. — Все дело в журналистах.

— В журналистах?

— Да. Мне стало известно, что в Минск прибыли две съемочные группы от российских телеканалов. Они намерены сделать репортаж об этом приеме.

— Что вы говорите?! — притворно ужаснулся Остерман, теперь уже окончательно уверившись в том, что в нынешнем деле появились темные подводные течения. — И чем же моя скромная персона заинтересовала российских журналистов?

— Не в обиду будь сказано, но их интересуете не вы, Геннадий Маркович, а посол.

— Посол Соединенного Королевства вряд ли посетит наш маленький семейный праздник. У нас будут только секретари посольства с детьми.

— Кто-то распустил слух, что он приедет.

— Какая наглость! — возмутился Остерман.

— Сами понимаете, насколько нежелательно внимание журналистов к вашему здесь пребыванию. Поэтому я взял на себя смелость нанять людей, которые оградили бы вас от назойливого любопытства пишущей и снимающей братии, которая черт знает что наплетет в своих репортажиках.

— Может, было бы лучше пригласить их и объяснить, что это просто семейное мероприятие и посол по своему статусу не может присутствовать на нем? — осторожно предложил Геннадий Маркович, следя за реакцией Старика.

— Ни в коем случае! — в ужасе взмахнул руками тот. — Стоит им сказать только одно слово «нельзя», как они из вредности начнут копаться в причинах отказа. Боже сохрани! Самое действенное средство — держать их на расстоянии и полностью игнорировать.

— Ну, если вы так считаете…

— Именно, именно считаю! Поверьте, я больше всех заинтересован в сотрудничестве с «ИТФ Компьютере Лимитед» и не хочу, чтобы какие-то писаки все испортили своими неумными и громогласными выводами.

— Что ж, разумно, — кивнул Остерман, не видя пока причин для такой опеки, но уверенный, что у собеседника немало оснований желать оградить его от чего-то или кого-то. Богдан Сергеевич был явно чем-то озабочен и уж никак не визитом выдуманных журналистов.

— И как вы себе представляете наше спасение от телекамер?

— Я предлагаю разместить моих людей по всему периметру участка и еще несколько человек будет у ворот. Вы приглашали кого-то со стороны?

— Да, будут артисты для детей и несколько скрипачей для взрослых.

— Это плохо…

— Что?

— Журналисты очень изобретательны, поэтому следует предусмотреть ненавязчивый осмотр…

— Даже не думайте! — запротестовал Остерман, потешавшийся в душе над предосторожностями Старика. — Я вам не позволю никого осматривать! Ни в коем случае! Не хочу превращать день рождения внучки в полицейскую операцию по отлову незваных гостей. Если у кого-то хватит изобретательности проникнуть сюда через строй ваших молодчиков, так тому и быть. В конце концов, меня с детства учили гостеприимности, из-за чего я останусь русским до гробовой доски, даже имея паспорт подданного Ее Величества. И все. Ни слова больше об этом! Иначе я обижусь, любезный Богдан Сергеевич, так и знайте. А теперь соблаговолите пройти со мной в дом и отведать преотличнейшего шотландского виски, который я купил на аукционе за 1300 фунтов. Я дрался за него с неким рыжим джентльменом по имени О'Гастери. Этот недорезанный английскими королями потомок шотландских горцев позорно капитулировал перед моей решимостью заплатить за бутылку какую угодно цену. Мы, русские, когда дело касается спиртного, за ценой не постоим, верно?

Старик расхохотался вместе с ним, думая, однако: «Ты, голуба, такой же русский, как я англичанин! Что б ты подавился своим виски!».

* * *

Зоя неспешно собирала чемоданы в каком-то жутком, почти ступорозном состоянии. Мыла ли она посуду, выбивала ли ковры, чистила ли картошку — неожиданно все в ней замирало, а на глазах неудержимо выступала влага. Мысли вдруг становились легкими, прозрачными, неуловимо-воздушными, убегавшими вдаль, как облака. И никогда нельзя было сказать, куда они уплывут, где остановятся.

Иногда она думала о том, что жизнь ее пролилась, как вода сквозь сито. Все время чего-то желала, чего-то добивалась, а в конечном итоге всем и везде чужая. Тогда охватывали сожаления, что не осуществила свою мечту, не стала деревенской учительницей. Никем не стала. И свою судьбу проморгала, и детей потеряла.

А иногда ее посещало теплое, светлое смирение. Ей казалось, что все случилось так, как и должно. Все к лучшему. Кто она такая, чтобы роптать?

В таком состоянии Зоя ходила по пустой квартире, перекладывала с места на место вещицы и безделушки, припоминая, когда и откуда их привозила Фифа. Призраки прошлого окружали ее, давно угасшие голоса пробуждали чувства и воспоминания.

Всю жизнь Зоя о ком-то заботилась. Эта потребность в заботе проникла в кровь ее, в кости и нервы. Фифы не стало, а потребность сохранилась. В ней она видела смысл своей жизни. Если бы не внук Витька, Зойка и не знала бы, что делать дальше. Телевизор, кухня и работа — вот с чем она оставалась. Да еще унизительная участь приживалки в чужой квартире. Уж соседки, бывшие в курсе всех событий в доме, постарались бы расписать смерть Фифы в красках, а саму Зойку смешать с грязью — это для них раз плюнуть. Уж и участковый приходил, интересовался. Спрашивал, на каких основаниях она, Зойка, занимает квартиру покойной Анжелики Федоровны Заболотской. Вежливо, правда, спрашивал, но от этого не легче. А потому она решила заранее собрать чемоданы, чтобы не забыть чего впопыхах. Да и вещей у нее не особо много. В комнате, где когда-то жил ее сын Мишка, она забрала только несколько картин и вазу, подаренную Фифой на Зойкино сорокалетие. И еще томик Шекспира, с которым не расставалась. Больше ей ничего не надо.

В самый разгар сборов она услышала переливчатую трель дверного звонка. Открыв дверь, Зоя обнаружила на площадке Семена и какого-то незнакомого, хорошо одетого человека.

— Как ты тут, Зоя Филипповна? — ласково спросил ее Семен.

— Помаленьку, — ответила она, снова начиная плакать.

— Ну вот. Что же ты слезами гостей встречаешь? — ободряюще обнял ее Семен.

— Так кроме слез ничего и не осталось. Ты не обращай внимания. У меня теперь глаза на мокром месте.

— А мы к тебе по делу.

— По какому такому делу? — насторожилась Зойка.

— Добрый день, Зоя Филипповна, — чуть поклонился молодой человек в костюме и с красивым маленьким чемоданчиком в руках.

— Добрый, — кивнула она.

— Мое имя Добруш Павел Эдуардович. Я нотариус. Вот мои документы. У меня к вам несколько исключительно формальных вопросов, после ответа на которые я смогу огласить последнюю волю Заболотской Анжелики Федоровны.

Зоя неприкаянно стояла перед ними, может быть впервые в жизни растерявшись от такой официальности.

— Ну, чего стоишь-то? — весело подбодрил ее Семен. — Приглашай гостей на чай.

— Положим, на чай у меня времени не будет, но вот если где-то найдется стул и стол, я буду очень благодарен, — улыбнулся молодой нотариус.

— Да, конечно, проходите, — опомнилась Зойка, открывая двойные двери в зал. — Я и сто грамм могла бы предложить.

— Нет, нет! — сразу отказался тот.

— А я бы принял, — вздохнул Семен, — если бы не был за рулем. Но от чаю не откажусь. С твоими булочками.

— Так не пекла.

— Тогда просто чаю. Чай у тебя, помнится, тоже особый получался.

— Так лимонник в заварку кладу, чебрец опять же летом собираю, цвет липовый. А то ты не знаешь! — суетилась Зойка, вытаскивая из буфета чашки. — Я сейчас…

Через несколько минут они чинно сидели за столом и следили за тем, как нотариус неспешно просматривает бумаги. Потом он попросил ее показать паспорт, задал несколько анкетных вопросов и уже после этого достал какой-то конверт.

— Итак, уважаемая Зоя Филипповна, — сказал нотариус после паузы, — перед вами завещание покойной Анжелики Федоровны Заболотской, которое я вскрываю в присутствии свидетеля. Опуская официальную преамбулу, которой предваряется каждый подобный документ, я должен сообщить вам, что все свое движимое и недвижимое имущество Анжелика Федоровна дарит вам без всяких условий, отчуждения и ограничений. В этом суть завещания. Вкратце.

— Как же так?.. — непонимающе уставилась на него Зойка.

— Тебе все старушка наша отписала, тебе! — воскликнул Семен.

— Так мне от нее ничего и не надо. Что же люди скажут? — растерянно спросила она.

— С точки зрения закона никаких нарушений в данном завещании нет, — сказал нотариус. — Все остальное несколько иная сфера. Распишитесь вот здесь, здесь и здесь. Вам надо будет посетить еще домоуправление и налоговую инспекцию, но можете с этим не торопиться.

— Погодите! Я ничего не понимаю… Как же она могла? Как успела? Когда? — подхватилась Зойка.

— Это она меня попросила, — ответил смущенно Семен. — Когда мы с ней и этой вашей девочкой по городу катались, тогда она и попросила отвезти ее к нотариусу. Ну что ты так заволновалась, Зоюшка?

— Я же ни слова ей не сказала. Ничего не просила. Зачем же?.. Ничего мне не нужно! Ничего! Мне же жизни не будет тут. Скажут, что свела ее в могилу ради квартиры этой проклятой! — Зоя заплакала, прижав платок к лицу.

Нотариус невозмутимо собрал бумаги в кейс и поднялся из-за стола.

— Еще Анжелика Федоровна просила меня передать вам это. Он положил перед Зойкой узкий длинный конверт, надписанный несколько прерывистым старухиным почерком.

Зоя повертела конверт в руках, словно не знала, что с ним дальше делать, или боясь написанного внутри.

— А теперь прошу прощения, но мне надо ехать. Дела. Будет время, загляните в мой офис. Вот визитка. Всего доброго, Зоя Филипповна.

Проводив нотариуса до двери, Семен вернулся в зал, где по-прежнему плакала Зойка.

— Ну и чего ты опять разревелась? — ласково потрепал он ее по плечу. — Что тебе люди? Много тебе эти люди дали? Много? А что ты квартиру эту заслужила, так я хоть на Страшном суде присягну. Вот так. Пахала, как проклятая, света белого не видела. Тут все по справедливости.

— Не хочу… Не могу… — всхлипывала она, качая головой.

— Дурочка ты! Прям как не от мира сего. Ведь не заставила же ты ее бумаги эти подписать! Нет. Так что ты разоряешься? Ты вот лотерейный билет купишь, а на нем выигрыш мильен! Что, тоже будешь плакать: «Что люди скажут? Что люди скажут?»

— Я ведь не просила, Сема! Не просила ее ни о чем!

— Ну, не просила. Так Анжелика Федоровна всегда такая была. Вроде стерва стервой, а на самом деле добрейшей души человек. Уж мы-то с тобой это знаем! И тебя она любила. Зоя, говорила она мне, единственная опора в моей жизни. Во как!

Зойка, закрывшись платком, качала головой.

— Так что ж теперь, государству жилье отдать? — разозлился Семен. — Дело, в общем-то, твое, мила моя. Только ты не о себе-то думай сейчас. Внуки у тебя имеются? Имеются. Тот же Виктор. С ним как? Что он от жизни этой, сирота при родной матери, получит? Шиш с маслом. Чай без заварки. Дырку от бублика. Рассопливилась вся, понимаешь… Где у тебя валерьянка? Тут? Или тут? Ага, нашел… Не время, Зоенька, сейчас совеститься. Ты-то пожила на свете, слава богу, повидала всякого… На, пей вот. И не наводи тоску, а то у меня у самого уже руки трясутся! Во, видишь? — он демонстративно вытянул ладони.

Зоя выпила микстуру и замерла, уставившись взглядом в пустоту.

— Все одно не буду тут жить, — произнесла тихо. — Не мое это. Не мое. Только вот если Витеньке…

— Ну и хорошо! — обрадовался Семен. — А то я уж ненароком подумал, что у тебя совсем с головой плохо.

— За своей головой следи! — сердито взглянула Зойка на него.

— Ох, узнаю! Узнаю Зойку! — обнял он ее за талию и чмокнул в щеку.

— Иди, иди уж, окаянный! — слабо отпихнула она его. — Дай хоть в себя прийти. В мыслях все кувырком.

— Ну, тогда бывай здорова. Эх, не было бы жонки, точно к тебе бы посватался! Завидная ты теперь невеста, Зоюшка!

— Сгинь! — хлопнула она ладонью по столу.

В ответ из коридора донеслась задорная частушка:

— Моя милка хороша!

Было бы хотенье.

Но вот денег ни шиша,

Сплю теперь отдельно!

Когда за Семеном закрылась дверь, Зойка осторожно надорвала конверт и вытащила бумагу.

«Дорогая моя Зоя!

Если у тебя в руках это письмо, значит, мой путь закончен.

Горевать об этом не стоит, потому что смерть — такое же естественное явление, как и рождение. Хотя мне будет приятно, если ты, вопреки своему обещанию, прольешь о своей Анжелике пару слезинок».

Зоя надрывно всхлипнула и продолжила чтение.

«Я не хочу каяться перед тобой, потому что все, что я делала, я делала из доброго к тебе отношения. К тебе и к твоим детям. И моя вина лишь в том, что доброта моя была горделива и слепа.

Даже самые непростые судьбы содержат в себе поучительные уроки для окружающих. Ты была моим уроком, моей совестью и моей подругой, в чем я всегда боялась признаться даже себе.

Теперь, когда все наши разногласия в прошлом, я хочу оставить тебе подарок, о котором скажет нотариус. Это самое меньшее, что я могу тебе предложить. Прими его. И попробуй только отказаться! Ты со своей деревенской щепетильностью «мое — не мое» и «что люди скажут?» вполне способна остаться у разбитого корыта.

Вот и все, что я хотела тебе сказать.

Прощай.

Твоя Анжелика».

Зоя перечитывала письмо снова и снова, не в силах успокоить непонятную душевную боль и печаль, рядом с которой все беды мира кажутся лишь бледными призраками, не способными причинить вреда.

* * *

Если бы Кристина хоть что-то понимала в приготовлениях Тимофея, она чувствовала бы себя спокойнее. По крайней мере ей так казалось. Но, как Кристина подозревала, понимание все равно спокойствия ей не прибавит. И в этом она оказалась права.

Они жили в полупустой однокомнатной квартире на Романовской Слободе, которую, как Кристина поняла, Тимофей снимал. И если уж говорить начистоту, то жила только она, потому что сам Тимофей надолго исчезал куда-то с маленьким цифровым фотоаппаратом, а вечером переводил сделанные где-то фотографии в компьютер и долго их изучал.

На все ее вопросы он отвечал: «Не волнуйся, скоро все утрясется», или нежно целовал, или ловко менял тему разговора. Одним словом, всячески уходил от ответа. Но Кристина не могла просто смириться с его молчанием.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — потеряв всякое терпение, спросила она его однажды вечером.

— Кого?

— Канатоходца под куполом цирка, балансирующего без страховки. Мне даже смотреть на тебя страшно. Каждую минуту я жду, что ты сорвешься вниз, и я ничем не смогу тебе помочь. Скажи мне, что происходит, Тимофей? Пожалуйста. Даже эти дети — Вера с Николаем — что-то знают. А я должна только догадываться. Знаешь, меня это нервирует. Я не могу вот так сидеть и ничего не знать.

— Не бери в голову, — улыбнулся он.

— Не брать что? Скажи мне.

— Я не хочу, чтобы ты пострадала из-за моих проблем.

— Пострадала? Ты говоришь «пострадала»? Я не первобытная женщина, которую надо прятать от саблезубого тигра в дальнем уголке пещеры! — воскликнула Кристина. — Если бы ты был мне безразличен, я спала бы спокойно и ни на что не обращала внимания. «Не брала в голову», как ты изволил мне посоветовать. Мне было бы плевать, чем ты там таким страшным занят. Но все, что касается тебя, теперь касается и меня. Или ты считаешь иначе? Скажи мне.

— Ты не понимаешь, Кристина, о чем просишь.

— Я прошу только о том, чтобы ты не делил свою жизнь на две части, одна из которых будет называться «Я с Кристиной», а вторая «Я без Кристины». Так не пойдет, мой дорогой. Я так не хочу.

— Сейчас не самое подходящее время для откровений, — сказал он твердо, отворачиваясь к компьютеру.

— Ну уж нет! — возмутилась Кристина, разворачивая его к себе. — Я здесь, и ты здесь. Времени у нас полно. Что нам мешает говорить? Или ты считаешь, что я о тебе должна знать меньше, чем ты обо мне? Так?

— Нет, не так. Я обязательно расскажу тебе, когда все закончится.

— Закончится? Это что, какое-то особое условие в наших отношениях? Некий пункт в программе твоей жизни? Мне не нужны условия, Тимофей. И если ты намерен всякий раз держать Кристину в неведении до тех пор, «когда все закончится», то она с этим никак согласиться не может. Она не комнатное растение, которое погибнет от сквозняка, и не дама из XIX века, способная падать в обморок от любой глупости. Я вообще, знаешь ли, многое могу выдержать. Мне, конечно, приятно, что ты меня оберегаешь от неприятностей, но это не тот случай. Говори, иначе тебе будет плохо. Обещаю.

Она лукаво улыбнулась. А он не смог побороть ответной улыбки.

— Ладно, уговорила.

— Стоп! — подняла она руку и убежала на кухню.

Через минуту появилась с двумя кружками кофе. Отдав одну ему, Кристина устроилась, поджав ноги, со своей кружкой на диванчике.

— Вот теперь я тебя слушаю, радость моя. Со всей внимательностью.

— Боюсь, ты пожалеешь, что связалась со мной.

— А ты не бойся, — она отхлебнула кофе и с полным вниманием приготовилась слушать.

— Я совершил ошибку. Возможно, самую большую ошибку в жизни…

Тимофей рассказал о своей женитьбе на женщине, которая его не любила; о том, как ради денег начал работать со Стариком; о том, как они воровали в компьютерных системах деньги и важную коммерческую информацию. Напомнил о маленькой дочке своего друга, для лечения которой срочно понадобились деньги, и как Старик отказал в этих деньгах. Рассказал о своем разочаровании в жизни и в людях.

Говорил он неспешно, как будто слова были уже давно написаны и спрятаны в темном уголке сердца.

Тимофей рассказал, как ушел из команды Старика и как они нашли его через три года, чтобы снова заставить работать на них.

— Для того, чтобы я согласился, они и использовали Кольку. Они вынудили его совершить попытку взлома компьютерной системы одной из фирм, контролируемой Стариком, а потом обвинили в порче программного обеспечения и краже денег со счетов фирмы.

— Ты что, знал Кольку раньше? — удивилась Кристина, забыв про свой кофе.

— В том-то и дело, что нет. Но для меня это вопрос принципа. Я их предупреждал, чтобы меня не трогали, не лезли в мою жизнь ни прямо, ни косвенно. И раз уж они не поняли, то я вынужден объяснить им, как они неправы, более агрессивным методом.

— И как же ты им объяснишь?

— Я их похороню. Образно, конечно, выражаясь. Лучшая защита — это нападение. Я применю метод, который изобрел Иосиф Сталин.

— ГУЛАГ в миниатюре, что ли? — засмеялась Кристина.

— Нет, это Обвинение. Чем больше поток обвинений, чем он чудовищнее, тем больше теряется обвиняемый. Кроме того, мои обвинения не будут безосновательными.

— Например?

— Что ты знаешь о «Насдак»?

— А я что-то должна знать?

— Это биржевой индекс деловой активности крупнейших мировых фирм и компаний.

— Интересно, какое отношение «Насдак» имеет к парню по имени Тимофей?

— На первый взгляд никакого. Но нас связывает одна и та же цепочка обстоятельств. Итак… — Тимофей взял со стола лист бумаги и нарисовал в середине кружочек. — Представь себе крупную компанию X, у которой за последние несколько лет возникли серьезные финансовые проблемы. Проклятый Майкрософт и не таким жизнь портил. Прибыли падают, рентабельность стремится к нулю. Для любой компании такое положение дел грозит потерей доверия инвесторов и акционеров. И как следствие — снижение котировок акций и еще большие потери. Короче, что делают менеджеры компании для улучшения дел? Надеясь на это в будущем, они просто замалчивают размеры убытков, пытаясь с помощью дочерних структур создать впечатление «расширения производства», которое, естественно, требует все новых вложений. Но по сути никаких вложений нет. Есть простая перекачка денежных активов по электронным сетям. И тут на сцену выступают эти самые дочерние структуры — фирмы Y и Z. — На листке появилось еще два кружочка, которые Тимофей соединил стрелочками в треугольник. — Допустим, что компании X не повезло и она связалась с мошенниками, которые специально из своих мошеннических целей создали фирмы Y и Z. Из компании X на их счета с оговоренной периодичностью поступают и с той же периодичностью убывают деньги. Огромные деньги. Перемещение этих денег тщательно контролируется эмиссаром компании X. Этот эмиссар (назовем его мистером X) — кость в горле для руководителей Y и Z. Мистер X — барьер между ними и вожделенными деньгами, так как он уполномочен следить за всеми банковскими операциями. Поэтому руководители Y и Z придумали один хитроумный план, который позволил бы им спокойно завладеть кучей денег, проплывавших до этого мимо их алчных ручек. В этом плане главная роль отводилась твоему покорному слуге, — Тимофей шутливо поклонился, — так как раньше он отлично справлялся с проблемами подобного рода. Но я, как ты понимаешь, поломаю им все удовольствие. Для этого мне надо только одно — поговорить с мистером X с глазу на глаз. Всего несколько минут. Этого будет достаточно, чтобы посадить Старика и его присных в глубокую лужу. Им уже будет совсем не до Кольки.

— Я ничего не поняла, но мурашки по коже у меня уже бегают, — покачала головой Кристина, кутаясь в плед. — И ты знаешь этого мистера X?

— Знаю, — кивнул с улыбкой Тимофей.

— И почему просто не пойдешь к нему?

— Тут нужна осторожность. Не хочу снова оказаться в придорожной канаве. При этом без дыхания и пульса в моих молодых членах.

— Скорее, скорее иди сюда! — потребовала она, распахнув плед. Потом прижала Тимофея к себе и уткнулась носом в его шевелюру.

— Господи, господи! Что же вы, мужики, за Дон-Кихоты такие? Вечно с мельницами воюете.

— Скорее, это мельница со мной воюет.

— Нет, в твоем случае это не мельница, а дракон, — вздохнула Кристина. — Самый настоящий. Не боишься, мой дорогой рыцарь?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги