Сердце в гипсе

Я еду

Адам не возражает, чтобы я прокатилась! Вот уж никак не ожидала! Неужели он меня больше не любит? Ума не приложу, что и подумать. Он искренне обрадовался, что я увижу Пергамский алтарь. Если подворачивается такая оказия, что Остапко едет и есть свободное место в машине, так за чем дело стало – езжай! Адам даже побеспокоился, чтобы я захватила с собой деньги, потому что в Германии вроде бы все дешевле. И есть полотнища для пилы. Он не знает, что я взяла десять тысяч. И никогда не узнает, поскольку я вмиг их приумножу. Остапко сказала, что это вопрос нескольких недель.

Тося, как ни печально, тоже ничуть не расстроилась. Вернее, немного огорчилась из-за того, что Адам остается. Но потом составила мне длинный список заказов: носки, как у Каролины, в разноцветную полоску, на резиночке, сапоги выше колен, джинсы «Рэнглер» серого цвета, клешеные и так далее. В свою очередь, Адам сказал, что я могла бы привезти немного хорошего вина, потому что там дешевле, оливковое масло, потому что дешевле, коньяк, потому что там дешевле, граппу, а также сверла – и нацарапал на бумажке непонятные мне знаки, – а также полотнища для диагональной пилы, сорокамиллиметровые, потому что, хотя у нас и есть сороковка, на самом деле они не соответствуют указанным размерам.

Я попросила Адама, чтобы не позволял Тосе возвращаться поздно. Если уж она встречается с Якубом, то он должен ее отвозить домой, и чтобы, не дай Бог, она не ездила одна ночью на электричке. Котлеты – в морозильнике, корм для Бориса под мойкой, кошачий корм – в тумбочке рядом с плитой, хлеб – в хлебнице, консервированный горошек – в буфете. Сказала, что нет сыра, и как они справятся без меня. Надо купить стиральный порошок, стиральную машину не включать на кипячение и не забывать кормить животных. И что Уля к ним заглянет, чтобы узнать, как они тут без меня.

Тося с Адамом сидели перед телевизором и терпеливо все это выслушивали, то и дело вставляя короткое «да» и переглядываясь. Они, похоже, считали меня идиоткой.

Когда я завела речь о том, где хранятся документы на владение домом – мало ли что, – а также страховка на случай наводнения (ближайший водоем – это Висла, в двадцати двух километрах от нас, в Варшаве) и что в кладовке – на всякий пожарный – лежат запасы круп и риса, Тося не выдержала.

– Ты надолго уезжаешь, мама? – невинно поинтересовалась она, но я-то заметила, что вначале дочь покосилась на Адама.

Лишь только примешь какое-нибудь решение и последовательно начнешь его осуществлять, как тебе тут же вставляют палки в колеса. Я пошла к Уле и выложила ей все начистоту, заставив прежде поклясться, что она не обмолвится ни словом моим домашним. И попросила, чтобы она зашла к ним и проверила, как они без меня живут.

– Прости, ты на сколько дней едешь? – невинно спросила Уля. – Ведь уезжая на Кипр, ты не побоялась Тосю оставить одну. Теперь она уже не одна…

Вот именно! Эта Уля ничего не поняла! Пока Тося была одна, я могла быть в ней уверена. А теперь Адам оставался один. И Уля могла бы быть полюбезнее и пригласить его, чтобы он, горемыка, не шлялся одиноко посвету в мое отсутствие. Потому что Тося найдет себе какую-нибудь компанию. А мне бы хотелось, чтобы Адасик не искал себе никакой новой компании.

Остапко заехала за мной утром. Выяснилось, что мы поедем через Вроцлав, потому что у нее там дела. Во Вроцлаве она высадила меня в старой части города, которая оказалась необыкновенно красивой. Я сидела в одиночестве над тарелкой вполне съедобной жратвы, ожидая, пока она решит свои важные вопросы.

Она прибежала, запыхавшись, через три часа. Я успела купить у торговавших на площади мужиков брелки, изготавливаемые глухонемыми: одного металлического мишку, одну Эйфелеву башню и одного маленького рыцаря, – Ты что, сдурела? – Остапко взглянула на мои безделушки с отвращением.

Если бы ей пришлось здесь в одиночестве коротать три часа, она бы тоже кое-что приобрела. Как же иначе я могла объяснить, что вношу свой вклад в развитие их брелочного бизнеса, если они глухие?

Мы сели в машину и поехали. Остапко вела уверенно, даже пила сок за рулем, но разговаривали мы мало, потому что она все время болтала по мобильнику. По-немецки, я в этом языке ну совсем ни бум-бум. Конечно, за исключением Hande hoch.[2] Но она, как назло, этих слов не произносила. Проехав с комфортом два часа от Вроцлава, мы сделали остановку возле последней в Польше автозаправки. Остапко залила полный бак бензина, и мы отправились в дамскую комнату привести в порядок свои туалеты, потом зашли в продовольственный магазин купить какой-нибудь провизии, потому что неизвестно, сколько придется торчать на границе, затем направились в бар подкрепиться. Сели, поехали. Лес. Огни, шоссе. Вдруг Остапко спросила:

– Ты видела гномов?

Мне стало не по себе. Нельзя нервировать водителя. А водитель тем более не должен выводить из равновесия пассажира, то есть меня. Но самое главное – он не должен нервничать сам.

– Где? – сказала я безмятежно.

– Там были!

– Много?

– Много, я не считала.

Все оказалось куда хуже, чем я предполагала. На шоссе не было ни души, хоть все глаза прогляди. Впереди, на каком-то расстоянии, маячили два красных огонька. И с чего мне, собственно говоря, взбрело на ум с ней ехать?

– Есть хочешь? – спросила я миролюбиво.

– Вот, снова!

– Что снова? – Я старалась не выдать голосом дрожи.

– Ну, гномы! – возмутилась Остапко.

– Соку хочешь? – протянула ей пакетик.

– Ты видела? – нервно воскликнула она. – А теперь видела??

– Конечно, видела. – С сумасшедшими не спорят. Как же я вернусь назад из этого Берлина? Наверное, оттуда ходят какие-нибудь поезда? В кошельке у меня, кроме десяти тысяч, только шестьсот злотых.

– Хороши, правда? – Голос Остапко звучал спокойно.

– Прелесть! – подтвердила я.

– Тебе нравятся? – Остапко отвела взгляд от шоссе и посмотрела на меня с укоризной.

– В общем-то ничего…

– А я их терпеть не могу!

Господи, только бы доехать без неприятностей!

– У тебя есть сигареты? Может, купим, остановимся еще раз?

Я была согласна на все. Только немного дрожали ноги. Лучше бы я поехала с Адамом. Ему не мерещатся гномы.

– Ты что молчишь?

– Я?

Обратно на поезде, и только на поезде, лишь бы добраться до Берлина, все остальное уж как-нибудь образуется.

– О, давай остановимся здесь. – Остапко затормозила. В лучах света дальних фар стали видны олени, Будды, глиняные вазоны и тысячи пластиковых гномов.

– Гномы! – Моя радость не знала границ.

– Так я же тебе говорила, они по всей трассе стоят вдоль шоссе. – Остапко снова посмотрела на меня с упреком.

Мы подъехали к границе. С правой стороны стояли в очереди фуры, слева – легковые машины. Остапко пристроилась посредине.

– Ты что делаешь? – одернула я Еву, потому что к нам уже бегом направлялись какие-то мужчины.

– Я не знаю, где мне встать.

– Как это?

– Я не знаю, какая у меня машина: легковая или грузовая.

Мне стало дурно. Я-то знаю, где сижу – в легковой, большой, шикарной машине марки «Вольво». Но не знаю, где, по ее мнению, сидит Остапко.

– Наверное, все-таки это грузовая, – прошептала Остапко.

Я старалась держать себя в руках.

– Почему эта легковая машина может стать грузовой?

– Потому что здесь есть клетка для перевозки собак, понимаешь?

Господи, помоги!

– Это не твоя машина?

– С чего ты взяла! – Остапко совсем разнервничалась.

Впервые слышу, что не ее.

– Клетки не видно, – сказала я ей тихо.

– Может, она в багажнике?

– Ну, может. – Не хотелось ей перечить.

– Ой, нет. – Остапко решительно зарулила влево. – В этой очереди я стоять не буду. Встану там, где легковые, Ну да. Пусть встает, кончится тем, что нас подстрелят, ведь не напрасно у них оружие. Мы пересекли границу. Никто не стрелял. Я обменяла все деньги на марки. Может, сапоги куплю Тосе или по крайней мере эти полотнища для пилы.

Мы въехали в Германию. Я бросила взгляд на надпись крупными буквами: Ausfahrt. Должно быть, очень приятный городок, только его не видно.

– В это время все спят в Германии? – интересуюсь я деликатно, чтобы не раздражать Остапко.

– С чего это они должны спать? – Остапко не очень расположена к беседам, а потому я попыталась быстро сменить тему:

– Ты будешь сок?

Дорога перед нами ровная, как полотно. И снова надпись: Ausfahrt. Но мы поехали прямо. Прошло еще полчаса. Ausfahrt. Я начала беспокоиться.

– Ты хорошо знаешь дорогу на Берлин?

– Да, а что?

Ничего, это я так просто.

Прошло еще пятнадцать минут, и снова надпись: Ausfahrt. Я приняла отчаянное решение.

– Остановись!

– Зачем?

– Остановись!

Остапко резко затормозила и свернула на обочину.

– Что случилось?

– А то, что мы уже полтора часа ездим по кругу! Когда мы въехали в Германию, то были в километре от Ausfahrt, а теперь до него уже семь километров, – не выдержала я.

Остапко взглянула на меня сочувственно, а потом завела машину.

– Ausfahrt – это съезд, а не название населенного пункта.

Я знаю, дорогой мой папочка, если бы ты был на моем месте, ты бы выучил немецкий…

Во вторник мы колесили по Берлину в поисках какой-то фирмы. Остапко наконец-то нашла по карте дорогу, я издалека полюбовалась Ангелом Мира, станцией метро «Зоопарк», потом два часа ехали в сторону каких-то складов. Затем два часа искали место для парковки.

– У тебя есть деньги? – уточнила Остапко.

А то, конечно. Под предлогом, что негде спрятать деньги, я взяла у Адама контейнер, который носят на шнурке на шее. А между тем в нем почти пять тысяч марок.

Мы спустились вниз по какой-то металлической лестнице. В самом конце – небольшой склад. Там сидел Франц – человек, с которым Остапко занимается бизнесом. Она отдала ему мои деньги, меня на долю секунды охватило беспокойство, но через минуту Остапко к моим пяти добавила свои пять тысяч марок. Они о чем-то по-своему полопотали, Франц пожал мне руку на прощание, а Остапко подмигнула:

– Дело сделано.

Не знаю, что сделано, не пойму, какая связь между этими складами и моими деньгами, но Остапко успокоила меня:

– Не бойся, ты же видела, как изменилась моя жизнь. Он сказал, что через три недели пришлет первую выручку, возможно, это уже будет около четырех тысяч. Радуйся, что у тебя есть я. Он просто хорошо их прокручивает. Я далеко не каждого в это посвящаю.

У меня осталось триста марок. Хватит на сапоги и полотнища для пилы – и все. Собственно, мне незачем начинать волноваться. Все будет хорошо.

К дому Мажены мы подъехали ночью. Улица Поля Робсона оказалась целиком забита машинами. В половине двенадцатого ночи Остапко в отчаянии въехала на тротуар.

– Ты что, не могла этого сделать раньше? – робко спросила я.

– Нет, не могла, потому что забирают машины, неправильно запаркованные.

Мне уже ни о чем не хотелось спрашивать, хотя я абсолютно не поняла, почему их забирали два часа назад, а теперь уже можно парковаться и на тротуаре. Не мое дело. Завтра мы уедем. Походим только по магазинам в центре – и домой. Я сегодня звонила, но никто не ответил. Не знаю, куда подевалась Тося и почему Адама в это время не было дома.

Утром Остапко вынесла из квартиры Мажены бесчисленное количество свертков. Нам пришлось трижды спускаться на лифте.

– Что это?

– Да вот, попросила отвезти родителям, разное там… – неубедительно объяснила Остапко.

Мы вышли из дома Мажены, дико обвешанные свертками, – и прямо на Polizei. За полицейскими виднелась очень красивая машина с подъемником. Abschleppdienst.[3] Для эвакуации неправильно запаркованных машин. Все объяснения – ясно, что не мои, потому что я по-немецки ни гу-гу, – бесполезны. Двести семьдесят пять марок как в воду канули. У Остапко уже не было ни гроша, я заплатила. Хотя они даже не зацепили тросы, с помощью которых машина Остапко оказалась бы на эвакуаторе. Мне не верилось, что они могли бы это сделать. Но пока нам выписывали штраф, тросы закинули уже на другую машину. Сделано это было в течение шестидесяти секунд. Боже мой, немцы действительно оказались очень организованными людьми. Они выписали нам штраф и, дружелюбно бросив через плечо «tschuus»,[4] исчезли. Как хорошо, что нет с нами Адасика, – он бы ужасно переживал.

Наша поклажа не влезала в багажник. Мы затолкнули сумки на заднее сиденье. В одиннадцать сборы были закончены. Наконец-то можно было отправляться. Я захлопнула заднюю дверцу и уселась на переднем сиденье. Наконец-то! На любимую родину!

Остапко прислушивалась. Какой-то тихий шум.

– Что это?

– Не знаю. Наверное, мы что-то не то нажали.

Мы замерли. Уловили едва различимый, непрекращающийся скрежет, доносившийся откуда-то сзади. Остапко включила движок, но даже сквозь негромкое урчание мотора слышалось дребезжание. Она выключила двигатель и по очереди нажала на все кнопки.

– Блин, совершенно не знаю эту машину. Я не знаю ее тем паче. Вышла, открыла заднюю дверцу. Наклонилась над сиденьем, оттуда, вероятно, шел этот шум.

– Может, я включила подогрев сидений? – Остапко не переставала удивляться. – Кажется, это машина с передним приводом.

Мы проверили, двигатель находился спереди. Но сзади что-то дребезжало.

– Мы не можем так ехать. Я не пойму, что там такое.

– Боже. – Я начала нервничать. – Сделай что-нибудь! – Я боюсь садиться в машину. А если мы взорвемся? Что в этих свертках?

Остапко пошла назад. Мы вынули с таким трудом втиснутые туда сумки. Горела маленькая красная лампочка сзади возле пепельницы. Надпись «6 В».

– Что это? – поинтересовалась я осторожно.

– Без понятия.

Мы прислушались. Лампочка горела, но уже ничто не дребезжало.

Мы заткнули обратно сумки. Было уже двенадцать часов. Опять зашумело.

– Может, нам подъехать в какой-нибудь автосервис? – У меня дрожали руки. – А если это бомба?

Мы выгрузили сумки. Шум прекратился. На часах – двенадцать тридцать. Мы засунули все обратно. Взмокли, замучились – а сзади опять доносился шум. Остапко вползла по сверткам. Дотянулась до своей сумки, открыла молнию. Извлекла электрическую зубную щетку, которая крутилась как ненормальная. Нажала на кнопочку. Шум стих.

Мы сели в машину и в молчании выехали из Берлина. За двадцать пять марок я в супермаркете купила оливковое масло, две бутылки дешевого белого вина для Адасика и пилинг для тела Тосе.

Надпись крупными буквами Ausfahrt меня не взволновала. Путешествия – хорошая школа. У меня в голове пронеслось, что вот впервые с того момента, как Адасик появился в моей жизни, я отважилась на риск. Сделала что-то для нашего общего блага, собственноручно. Мне не о чем беспокоиться. Препятствия для того и существуют, чтобы их преодолевать. Через три недели поступят первые деньги. Тогда отведем душу. Как знать, может, даже съездим в Берлин за покупками и увидим тот самый Пергамский алтарь, а Тося получит от меня такие сапоги, какие захочет?

А зубная щетка? Я бы не выдержала все это, если бы вовремя не вспомнила, как однажды, давным-давно, вызвала аварийную газовую службу, потому что у меня была утечка газа. Стояла страшная вонь, а Экс как раз куда-то отбыл. Приехали ремонтники в количестве двух симпатичных мужчин. И действительно почувствовали весьма неприятный запах. В течение трех часов они искали место утечки, обнюхивая все углы, и нашли-таки в шкафу мандарин, который туда четыре месяца назад положила трехлетняя Тося. Мандарин стал фиолетовым, и от него шел душок.

Так что и на сей раз все обошлось не самым худшим образом.