Серебряная чаша

ГЛАВА XV

Шесть часов они были в пути. Большей частью караван продвигался узкими тропами, которые почти всегда вели в гору. Великолепные верблюды Адама с величественной медлительностью шли вперед, осторожно ступая своими широкими копытами на мягких подушечках. Жара была умопомрачительной. Местность постепенно приобретала цвет пустыни, которая тянулась в бесконечность на запад от Иордана. Желтый и коричневый, желтый и коричневый. Виноградники на склонах гор были выжжены безжалостным солнцем, а ободранные фруктовые деревья тихо умирали вместе с летом. Иногда им на пути встречались стада баранов. Не в силах найти себе еды, бедные животные встречали путешественников безысходным блеянием.

Первую ночь они провели в караван-сарае, рядом с лениво текущими водами Иордана. Издалека это сооружение выглядело весьма нарядно: высокие, разноцветные крыши теснились в беспорядке за деревянной стеной высотой в шесть метров. Но вблизи поселение оказалось довольно гнусным местечком, грязным и шумным. Переехав через свод ворот, Адам тут же внимательно оглядел переполненный людьми двор. Обитатели караван-сарая, свирепые на вид, но полные чувства собственного достоинства, небольшими группами стояли тут и там, громко разговаривая, споря, смеясь. Их огромные тюрбаны мерно раскачивались в такт их движениям. Привыкшие к долгим и опасным путешествиям, они не обращали никакого внимания на то, что происходило вокруг них. Кто-то покидал караван-сарай, кто-то въезжал в ворота. Их смуглые женщины, обычно одетые в платья цвета сырой печенки, копошились каждая у своей ниши в стене, где на крошечном огне, в маленьких медных кастрюлях они готовили еду вечерней трапезы. На небольших столиках уже стояли блюда с финиками, изюмом и порезанными ломтиками кокосовыми орехами. Прибывшие путешественники явно не рассчитывали встретить здесь такое количество народа в это время года. Поэтому тут же по прибытии пришлось приступить к довольно неприятным переговорам, чтобы получить помещение в одном из сооружений, нависавших над ворюгами караван-сарая. Старый армянин, хозяин стоянки, почувствовал, что при создавшейся ситуации, он может попытаться значительно повысить цены. И он тут же приступил к реализации своих планов.

— О! Какие прекрасные верблюды! — воскликнул он. — И какая упряжь! Какие золотые помпончики! Неужели Иосиф Аримафейский умер, оставив тебе целое состояние?

— Иосиф Аримафейский действительно умер, — сухо ответил Адам, — но я не нуждаюсь ни в каком наследстве. А эти верблюды — мои. Я сам очень тщательно отобрал их и заплатил из собственного кошелька, который, несмотря на все молитвы и благословения, был не таким уж толстым. И сейчас я вовсе не желаю, чтобы меня обокрали.

Спор затянулся надолго, и Девора, уставшая от бесконечного ожидания, крикнула: «Карр!» Послушный приказу, верблюд встал на колени, и девушка сошла на землю. Сильно устав во время долгого путешествия, она сделала это не без усилий. Тело ее ломило от неудобной позы, в которой она сидела на мерно раскачивавшейся спине животного. Отъезд из Иерусалима был таким поспешным, что девушка даже не успела переодеться. На ней по-прежнему было ее праздничное белое платье, только в пути оно сильно помялось и покрылось пылью. Оглянувшись вокруг, она увидела Луку, согнувшегося и постаревшего от усталости, который последовал ее примеру. Василий был уже на земле и ходил, разминая затекшие ноги, по двору. Его голубой наряд издалека бросался в глаза рядом с коричневыми одеждами караванщиков. Юноша затерялся в толпе.

После яростных споров хозяин караван-сарая и Адам прекратили торговаться, и Девора облегченно вздохнула. По узкой винтовой лестнице девушка последовала за Адамом. Караванщик привел ее в предназначенную для них комнату, которая действительно располагалась над самыми воротами. Она была небольшой и очень душной, но зато относительно чистой и была в состоянии вместить всех путешественников, за исключением погонщиков верблюдов, которые должны были провести ночь снаружи, рядом с животными. При мысли о том, что все они будут находиться в одном помещении, Девора испытала чувство облегчения. Перспектива неприятных объяснений откладывалась. Вошла Сара, служанка, и расстелила у окна ковер, на который устало опустилась Девора. Адам сел на корточки рядом с ней.

— Наша маленькая невеста устала, — сказал он. Не в силах избавиться от мучивших его мыслей он вновь и вновь возвращался к свадьбе. Все произошедшее было для него ударом кинжала в самое сердце. И теперь Адам собственными руками поворачивал кинжал в ране, доставляя себе тем самым еще большие страдания. — Как прекрасна невеста! Прямо настоящая маленькая Рахиль! Верная и счастливая, готовая отдать свое сердце Иакову, который совсем потерял голову от любви! Только в нашем случае Иакову не пришлось работать семь лет! Но зато как он красив! Как прекрасно одет! Покажите мне девушку, которая смогла бы устоять против этого голубого цвета?

В эту минуту в комнату вошел Василий. Вид у молодого человека был озабоченный.

— Там внизу, в толпе я встретил человека… Еще сегодня я видел его у дома Иосифа, — сказал он.

Адам резко вскинул голову.

— Ты уверен?

— Когда мы выходили из дома, он стоял в стороне от всех остальных. Рядом с ним был еще один с кинжалом в руке. Они разговаривали. Я очень внимательно разглядел их, потому что был уверен, что их специально поставили у дверей в дом, чтобы сторожить нас.

— Он высокий или, наоборот, маленького роста?

— Маленький. И у него в углу рта что-то… что-то вроде шрама.

Адам склонил голову.

— Это Миджамин! Один из людей Самуила. Этот человек способен, не моргнув и глазом, перерезать горло нам всем. А затем еще пойти и с аппетитом, плотно поесть. Вне всяких сомнений, он попытается наложить свою лапу на чашу. — Видя, что Девора и Василий ошарашены его словами, Адам презрительно хмыкнул. — А вы что, думали, что я ничего не знал? Но у меня имеется надежная пара ушей (тут караванщик горько улыбнулся) и глаз. Они оказывают мне неоценимую помощь. Редко когда что-либо ускользает от меня. Я был больше чем уверен, что мы прихватили его с собой. Поэтому я нисколько не удивлен, что наш бдительный и обворожительный жених заметил этого ужасного Миджамина в толпе, там внизу. Мы должны быть готовы к тому, что люди Самуила будут висеть у нас на хвосте. И, может быть, нам еще предстоит ощутить спиной холод их кинжалов, — взглянув на тоскливые лица своих собеседников, Адам позволил себе хмыкнуть еще раз и спросил: — Куда вы его спрятали?

В комнате было небольшое окошко, наподобие слухового, выходившее во двор. Девора приблизилась к нему и бросила взгляд на толпу, которая, казалось, стала еще более шумной. Караванщики с матовыми, коричневыми лицами и все время бегающими глазами; пронырливого вида торговцы; оборванные слуги; истощенные голодом нищие, которых оттеснили к стене, словно обломки разбитого корабля, бурей выброшенные на берег, — весь этот разношерстный народ с горящими глазами говорил, размахивал руками, перебивал друг друга.

Слуги Деворы держались в стороне от всех. Женщины опустили на лица вуали, но несмотря на это их разглядывали с жадным любопытством. Несколько слуг плотной группой стояли вокруг большого резного сундука, выкрашенного в яркий красный цвет. Остальные вещи были небрежно сложены на другой сундук, более старый и без всякого орнамента.

Взгляд девушки пробежал, не останавливаясь, по лицам слуг, охранявших красный сундук, затем переместился на сложенные вещи, отыскивая под свернутыми коврами и тюками маленькую, полуразвалившуюся коробку. Увидев ее, Девора облегченно вздохнула. Затем она увидела Луку, который стоял рядом и не спускал с коробки глаз. Успокоившись, девушка отвернулась от окна и посмотрела на Адама.

— Ее надежно охраняют.

Теперь уже Адам подошел к окошку. Несколько минут он наблюдал за гудящей толпой во дворе караван-сарая, затем, хлопнув в ладоши, подозвал одного из погонщиков верблюдов и отдал ему какое-то распоряжение. Спустя несколько мгновений весь багаж путешественников был принесен в комнату и сложен в углу. Лука шел следом. Он ни на шаг не отходил от вещей и был очень задумчив.

— Если мы им позволим проявить свою ловкость, — Адам кивнул на толпу внизу, — то у нас украдут все до последней нитки. Ну а теперь, если вы трое соизволите выслушать меля, то я хотел бы рассказать вам о тех маленьких неприятностях, которые ожидают нас.

Адам еще раз убедился в том, что окна расположены достаточно высоко и никто не сможет снаружи подслушать их. Затем вышел на лестницу и прислушался. Удостоверившись, что все в порядке, он вернулся к своим собеседникам.

— Если вы забросите сеть в одну из палестинских деревень, то обязательно выловите не менее трех-четырех фанатиков. — сказал Адам. — Другими словами, мои невинные простачки, люди Самуила находятся повсюду. И Миджамину достаточно только позвать их. Где угодно и в любое время. Он дождется момента, на его взгляд, самого благоприятного и тогда… тогда нанесет свой удар. Лучшим выходом для нас будет следующий план: мы должны сами предоставить ему возможность но… но предварительно подготовить теплую встречу! Кажется, я начинаю представлять себе, как это надо проделать.

Было видно, что он не очень хотел раскрывать свой план. Глядя с сомнением на Луку и с недоверием на Василия, Адам все же прекрасно осознавал, что должен им открыться. Поэтому, после небольшой паузы он продолжил.

— Сегодня вечером я спущусь вниз во двор, где, естественно, все хорошо меня знают, и скажу, что завтра мы собираемся идти до Ин-Ганнима. Но в город мы не войдем, а разобьем лагерь снаружи. Название этого города заставит нашего друга Миджамина навострить уши. Как вы все хорошо знаете, Ин-Ганним располагается в долине на южной окраине Эдрелонской долины. Так случилось, что Миджамин родом из этих мест и хорошо знает, что города там кишат фанатиками. Ему лишь останется отправиться в путь раньше нас. Я даже надеюсь, что он покинет караван-сарай этой ночью, чтобы поскорее собрать надежных людей. А я сегодня еще скажу, что для того, чтобы выиграть время, мы расположим лагерь на гребне холма, который возвышается над городом. Когда Миджамин узнает и об этом, то будет прыгать от радости, потирая руки. А все потому, что этот гребень не дает никакого укрытия. Более того, у подножия холма находится балка, по которой, если нужно, может пройти незамеченным целый отряд. Так что для того чтобы защищаться, это место более чем неподходяще. Наверное, Миджамин подумает, что я стал слеп как летучая мышь, которую выволокли на свет.

Только дело в том, — продолжал Адам, — что Ин-Ганним представляет для нас выгоду, о которой он не подозревает. Именно там над городом, в маленьком зеленом уголке, отвоеванном у долины, живет один мой очень хороший друг. Его имя Каторий. Он римлянин и когда-то служил здесь солдатом. А когда срок службы истек, ему было разрешено остаться, потому что он был женат на уроженке Эмек-Казиза, хорошенькой толстушке, разрази меня гром, с таким же горячим сердцем, как и раскаленные солнцем стены ее родного города. Они купили себе землю в долине и преуспели в двух вещах: первое — это разведение баранов, что сделало их богатыми, и второе — в продолжении рода. Их великолепные сыновья являются прекрасным украшением их старости. Как только мы поставим палатки у Ин-Ганнима и наступит ночь, я проберусь к дому Катория, расположенному у подножия горы, и попрошу у него и его сыновей помощи.

— Они христиане? — спросил Лука.

— Христиане? — воскликнул Адам. — Нет, Лука Целитель. Они такие же простые, как и бараны, которых выращивают! И такие же грешники, как те язычники, которые поклоняются Астарте[48].

— В таком случае, мы не имеем права впутывать их в наши опасные дела. К тому же я не знаю, можем ли мы положиться на них?

Адам даже испустил радостный вопль.

— Если твое нежное сердце, о Лука, переполняют жалость и сострадание, то оставь их для приспешников Миджамина, которые попадут в руки сынов Енака[49]! Многие называют сыновей Катория гигантами.

Решив таким образом мучившую их проблему и очень довольный собой, Адам отправился к слугам отдавать распоряжения. Нужно было приготовиться к ночи. Одному человеку предстояло спать с чашей под своей подушкой. Эту задачу он поручил Луке. Остальные должны были по очереди дежурить всю ночь. Первые часы дежурства были отведены Василию, затем наступала очередь Деворы и, наконец, под утро, на пост должен был выйти сам Адам. Так были распределены все роли.

— Мы выйдем на рассвете, — решительно заявил Адам. — Без каких-либо задержек. А теперь — ужинать!

Дежурство Василия подходило к концу. Двор внизу был погружен в ночную тишину, нарушавшуюся время от времени жалобными криками верблюдов, и пронзительными воплями вышедших на охоту гиен. В темноте молодой человек мог различить лишь белое платье Деворы, которая легла спать в самый дальний угол комнаты. Василий так и не мог понять, спят ли девушка или нет. Тело ее было неподвижным, а дыхание легким.

Наконец он решил, что она спит. Несмотря на то, что уже наступило время ее дежурства, молодой человек не торопился ее будить. Но Девора сама привстала в полумраке и шепотом позвала его:

— Василий!

— Да, Девора.

— Настало мое время сторожить?

— Нет, поспи еще немного.

— Я не спала. Я размышляла.

— Тогда тебе тем более надо немного поспать. Завтра у нас будет очень тяжелый день.

— Но ведь ты нуждаешься в сне не меньше, чем я.

Девора босиком пересекла комнату и села на ступеньку лестницы рядом с Василием.

— Поговорим немного, — прошептала она. — Боюсь, что нам не скоро еще представится такая хорошая возможность. Я хотела сказать тебе, что очень сожалею о том, что совершила. Моим единственным оправданием может служить лишь то, что я должна была помочь нашей вере. Но, по крайней мере, ты можешь видеть, насколько я доверяю тебе. Скажи, ты думал о том, что можешь распоряжаться моим наследством по своему усмотрению? Ведь ты теперь мой муж.

Эта мысль даже не приходила юноше в голову.

— Нет, конечно же нет.

— А между тем это так. Чтобы вырвать эти деньги из рук отца, я вложила их в твои руки.

— А теперь ты боишься, что я поступлю с твоими деньгами неразумно?

— Нет, Василий. Ты хороший. Ты не эгоистичный… По крайней мере не настолько… Нет, я совсем этого не боюсь. — Девора откинулась к стене и глубоко вздохнула. — Нам нужно постараться быть добрыми друг к другу, постараться остаться друзьями. Несмотря ни на что. Сегодня я сказала тебе много неприятного. Мое сердце было переполнено горечью. А между тем ты не сделал ничего плохого. Теперь я это хорошо вижу. Но моя гордость была уязвлена, и… и вся горечь оказалась на моем языке. Эта гордость — плохая штука, Василий. Я знаю, что была очень злой сегодня.

— Если кто и был злым, так это я, — с жаром поспешил ответить Василий.

— Когда я лежала там, в полной темноте, я думала о той грустной ситуации, в которой мы с тобой оказались. Я не уставала повторять себе, что как мало нужно, чтобы горечь заполнила наши сердца и души, а мы сами бы обозлились друг против друга.

— Я никогда не смогу обозлиться на тебя, никогда, я уверен в этом.

Василий почувствовал, как огромная волна нежности к девушке захлестнула его. В темноте он ощущал рядом с собой ее тело и к тому же они все-таки были мужем и женой. Василий сказал себе: «Почему я не могу заключить ее в свои объятия как это обычно делает любой муж? Даже тот, который в первый раз видит лицо своей невесты лишь в то мгновение, когда поднимает вуаль с ее лица на свадьбе». Пламя любви вот-вот готово было вспыхнуть, а образ Елены исчезнуть навсегда.

Молчание затянулось. Девора наклонилась вперед и пыталась разглядеть лицо юноши в темноте. Может быть, ей в голову пришли те же мысли, что и ему? Какой же хрупкой выглядела она в своих белых одеждах!

Потом он вспомнил выражение ее лица в то мгновение, когда он заговорил об Елене. Услышав о ней, Девора словно отстранилась от него, стала резкой, холодной и непреклонной. И тогда он принял все ее условия. Нельзя нарушать своего обещания вот так вот, пользуясь первой же представившейся возможностью. Если он поступит подобным образом, то тогда ей ничего не останется как только презирать его.

Минута, когда казалось, любовь вот-вот окончательно сблизит их, прошла. Молодой человек почувствовал, что настроение Деворы изменилось. Тяжело вздохнув, девушка тихо всхлипнула и принялась плакать.

— Бедный мой дедушка! Прошу тебя, Василий, оставь меня. Я хочу побыть одна со своим горем. Мне надо привыкнуть к мысли, что теперь мне придется жить в мире, в котором его уже больше нет.

Василий вернулся на свое место. Рядом громко храпел Адам. Лука тоже храпел, но тихо, словно с чувством собственного достоинства. Не отставали и слуги в своем углу. Слаженные звуки, которые они издавали, напоминали игру оркестра. Тут были свои кинноры, арфы, трубы, тофы. Во дворе караван-сарая не раздавалось ни звука. Миджамин, должно быть, уже давно отправился в долину собирать своих сподвижников. Наконец переживания этого насыщенного событиями дня и усталость долгого перехода сделали свое дело. Василий закрыл глаза и тут же уснул.

С самого рассвета караван двигался вверх, стараясь перевалить цепь гор, которые все называли Самарийскими. На севере и на юге гор доминировали две вершины: Геризим и Эбал. Местность встретила путешественников прохладой. Пастбища были зелеными и приветливыми, а склоны покрывали деревья. Казалось, они вошли в страну молочных рек и кисельных берегов. Адам никак не мог остановить свой взгляд, который в волнении метался вокруг. Множество страниц истории его народа были написаны здесь, и Адам призывал Иегову в свидетели той несправедливости, в результате которой язычники жили в такой благодати, в то время как сыны Израиля вынуждены были жариться под палящим солнцем в засушливых долинах.

Далеко за полдень караван оставил позади себя гору Эбал, и теперь традиционные проклятия, которые люди приписывали этому пику, не в силах были добраться до путешественников, даже если бы все алые духи вместе стали трубить на вершине в трубы. Ровно шагая, хорошо подобранные Адамом верблюды, на своем пути догнали еще один караван, гораздо менее многочисленный. На одном на животных была установлена палатка очень странной формы. Но вот занавески, с вышитыми на них драконами разошлись в сторону и появилось чье-то морщинистое лицо. Раздался тонкий, пронзительный голос, напоминающий стрекот птиц на рассвете. Но лишь спустя несколько мгновений все поняли, что хозяином этого голоса является обладатель морщинистого лица.

— Мир вам, почтенные странники. Пусть будут долгими ваши дни, пусть процветание сопутствует вам.

— И тебе — мир, — ответил Лука, который ехал с правой стороны каравана.

— С вашего милостивого согласия, — сказал почтенный путешественник, — мы бы словно казарки[50] на хвосте левиафана[51], в пыли ваших следов, в тени ваших верблюдов, закончили бы сегодняшний день перехода.

— Если ты ищешь спокойствия и безопасности, мой друг, — ответил Адам, который сидел на своем верблюде без всякого навеса, защищавшего бы от знойного солнца, — то я бы посоветовал тебе избегать нашего общества, как ты бы избегал прокаженного. Мне очень жаль разочаровывать тебя, но наш путь пролегает под тенью опасности.

— Пусть твои сыновья вырастут такими же порядочными, как и ты, — ответил незнакомец. — Но опасности, которые окружают тебя, не могут быть хуже тех, еще не известных, но всегда подстерегающих в пути одинокого путешественника. Много дорог мне пришлось пройти в своей жизни, и я понял, что лишь в компании добрых попутчиков ты можешь обрести безопасность.

Адам поклонился.

— Сама истина говорит твоими устами. О друг Востока, со своей стороны я могу лишь сказать, что мы будем счастливы, если вы присоединитесь к нам. Любое усиление наших рядов только обрадует нас.

— Мы мирные люди, — ответил незнакомец.

— Я уже понял это. Но ваше присутствие увеличит наш караван и на вид он станет гораздо сильнее. Скажи, достойный, ты направляешься в Халеб?

Седая голова путешественника закивала между драконами на занавесках.

— В Халеб, достойный начальник, в Халеб. А затем мы направляемся в Багдад. Я родом из Шана[52], и сейчас, после долгих странствий, именно туда, в эту благословенную землю и возвращаюсь.

— Шан? — воскликнул Адам, — Страна сказок и снов! Сколько людей с душою странников мечтали попасть туда! Всю свою жизнь я хотел собственными глазами увидеть эту волшебную страну, — и с некоторой долей гордости в голосе он добавил: — Я доходил до самого Самарканда.

— Самарканд — это тот город, который славится на весь мир своими мастерами. Любой, даже самый придирчивый купец, не пройдет мимо их изделий и товаров. Но не знаю, поверишь ли ты тому, что я скажу тебе, только вот уже многие поколения купцов самаркандских отправляются в страну Шан за товаром, безоговорочно признавая наше первенство.

Туман ностальгии заволок глаза Адама. С неподдельным волнением он спросил.

— А далеко ли от Самарканда располагается страна Шан?

— Сын мой, долгие луны нужно идти вдоль реки Пэй-лу. Сам я принц из царского дома, а имя мое П'инг-Ли. На мое несчастье и на несчастье многих других достойных людей, у меня именно та душа странника, о которой ты говорил. Я думаю, у нас с тобой много общего и мы сможем поделиться друг с другом рассказами о своих путешествиях. Я прошу тебя оказать мне честь, о которой я никогда не забуду, и разделить со мной вечернюю трапезу. Я приглашаю также и твоих спутников, которые, как я вижу, тоже являются достойнейшими людьми. Я буду счастлив предложить вам отведать блюда страны Шан.

— Поужинать с тобой, прославленный принц, будет для меня огромной честью. Мои внуки будут с гордостью рассказывать всем об этом вечере, проведенном за твоим столом. Одно лишь огорчает меня: опасности, о которых я говорил тебе, заставят меня рано покинуть тебя.

Место, которое Адам выбрал для лагеря, располагалось высоко над долиной, где раскинулся город. Белые крыши Эн-Ганнима, дома и стены так тесно прижимались друг к другу, что напоминали яйца в гнезде неких огромных, чудовищных птиц. Небольшой холм, где остановились путешественники, был открыт со всех сторон, за исключением северной. Там пролегала балка. Словно змея, она извивалась, уходя в горы.

— Ну вот, здесь мы никак не сможем защитить себя, — сказал Адам Луке и громко рассмеялся, радуясь своему коварству. — Будем надеяться, что Миджамин уже в курсе нашего опрометчивого поступка.

В это время Василий с любопытством наблюдал за действиями слуг обитателя страны Шан. Они как раз занимались тем, что устанавливали чудесный павильон. Сначала они принесли мачту длиною в метр, а затем изнутри нее они стали вытягивать другие мачты потоньше. Таким образом мачта на глазах приобрела высоту пяти метров. Тонкие стержни были прикреплены к ее верхушке, а затем опущены вниз, составив таким образом каркас большой квадратной палатки. Поверх каркаса слуги натянули ткань и острыми металлическими колышками закрепили ее у земли. Благодаря быстрым и точным движениям слуг, вся эта процедура заняла не более нескольких минут.

Сразу же после этого чудеса стали происходить уже внутри палатки. Был принесен и расстелен на полу удивительной красоты ковер. Слуги принесли и разложили на ковре множество подушек. И вот, тонкие деревянные палочки, окрашенные в золотой цвет, превратились в кресло со спинкой и подлокотниками. Словно по волшебству появились крошечные, прелестные стаканчики и крохотный табурет из слоновой кости. За всеми приготовлениями следил управляющий. Когда работа была закончена, он оглядел палатку строгим взором и заявил:

— Неплохо, неплохо. А теперь, дети лени, мы займемся кухней.

Войдя в палатку, четверо приглашенных заметили, что дальняя ее часть была скрыта от их глаз тяжелой занавеской. Стены палатки были такими же красными, как и уходящее за горизонт солнце. Но вот желтая рука появилась между занавесками и раздвинула их. И сразу же взорам гостей предстал их давешний незнакомец. Одет он был в великолепное платье, окрашенное в голубой и черный цвета. А его лысую голову прикрывала очаровательная маленькая шапочка. По обе стороны от него стояли двое слуг на коленях и держали в руках подушечки, на которых покоились руки их хозяина. И неспроста: ногти принца были такими длинными, что их предохраняли специально изготовленные из золота миниатюрные чехлы длиною в десять сантиметров. Они были инкрустированы драгоценными камнями, а кончики своеобразно изогнуты! Обитатель далекой страны Шан пригласил своих гостей сесть на мягкие подушки.

Когда гости расселись вокруг низенького столика, П'инг-Ли положил руки перед собой и, поклонившись каждому из гостей, сказал:

— Я очень благодарен достойным путешественникам за честь, которую они оказали мне, приняв мое приглашение.

Прекрасно зная обычаи, запрещавшие ей садиться, Девора осталась стоять позади своих друзей. Принц дал одному из своих слуг какое-то распоряжение на незнакомом языке. Слуга юркнул куда-то за кресло своего хозяина и достал оттуда маленький стульчик, обтянутый тканью.

— Нам бы хотелось, чтобы очаровательная госпожа, посетившая нас, сидела в нашем присутствии и могла разделить с нами трапезу. Пусть госпожа сядет на приличествующем обстановке расстоянии.

Такое решение очень обрадовало всех присутствующих. Ведь таким образом кушанья дошли бы до девушки еще теплыми, и она могла слышать весь разговор.

Слуга разлил в крошечные чаши какой-то напиток, он был горячим и очень душистым.

— Я прошу вас закрыть глаза на более чем скромную обстановку, в которой я вынужден принимать вас, но, к сожалению, тяготы дальних путешествий не позволяют вести роскошную жизнь, — сказал принц, по-прежнему неподвижно сидевший в кресле. Он вновь отдал слуге какое-то распоряжение, и тот положил ему в ладонь чашу с напитком. Удовлетворенно вздохнув, принц поднес чашу к губам.

— Я внук императора, — объяснил П'инг-Ли. — Мой дед испытывал большую слабость к своим женам, поэтому одних лишь признанных внуков у него было сорок восемь. Так что как вы сами понимаете, честь хоть и великая, но поделенная на множество маленьких частей. Что касается меня, то мне было запрещено пользоваться руками и мои ногти никогда не стриглись. Мои руки — мои слуги.

Основным блюдом, поданным на стол, был большой поднос с горячим рисом и соусом. В середине блюда находилась мякоть кокосового ореха с миндалем. Были поданы и другие кушанья: душистая фасоль, свинина, нарезанная тонкими ломтиками, всевозможные желе, имбирь.

Сам хозяин ел мало, но много разговаривал. Покинув родную страну, расположенную почти на самом краю земли, он отправился в далекое и опасное путешествие, как только прослышал о новом учении некого Иисуса. Происходя из народа, почитавшего мир за самую главную добродетель, П'инг-Ли принял новую философию близко к сердцу. Как звуки арфы ласкают слух музыканта, так это новое учение затронуло потайные струны его души. Он даже выучил арамейский язык, очень сложный в произношении для людей его расы. Не менее месяца он провел в Иерусалиме. Там он встречался с главным священником и был буквально шокирован его манерами. Он беседовал с учителями, разум которых был остр, как лезвие кинжала. Разговаривал он также и с теми, кто верит в Иисуса. А теперь принц возвращался в свой родной Город Тысячи Мостов. Он очень надеялся, что достигнет родины раньше, чем его душа успокоится навеки.

Лука слушал обитателя страны Шан с таким вниманием, что даже забыл о еде, и блюда нетронутыми проходили мимо него. Адам, который все это время внимательно следил за удаляющимся солнцем, наконец встал и попросил разрешения уйти, ссылаясь на неотложные дела, о которых он говорил ранее. Один из слуг приподнял руку принца. Последовал прощальный жест, и высокая тень начальника каравана скрылась в полумраке за красным пологом волшебного шатра.

— Разве ты не видишь, что становится прохладно, ты, нерасторопный слуга, — сказал старик, и тут же были принесены еще подушки, а слуга завернул руки своего хозяина в шерстяную тонкую ткань.

— Если ты хочешь, — сказал Лука — я могу рассказать тебе все, что известно о Нем. Вот уже более двадцати лег я странствую по свету и собираю сведения о Нем. Я могу рассказать тебе полную историю Его жизни на земле.

В волнении принц откинулся на огромные красные подушки. Глаза его горели от любопытства. Шумно вздохнув, он сказал с надеждой:

— Именно ради этого я отправился в странствие вдоль реки Пэй-Лу. Расскажи мне о Нем. Расскажи все, что знаешь. Не упускай ничего.

Предварительно пожалев вслух об отсутствии Павла, которого он сопровождал почти во всех его путешествиях и который гораздо лучше него, Луки, мог донести до людей слова правды, он, наконец, начал свой рассказ, тщательно выбирая каждое слово. Первой историей было повествование о той ночи в Вифлееме, когда над кроваткой Богоребенка засияла звезда[53]. Василий слушал рассказ с таким же вниманием, как и житель Востока. Давно уже он хотел услышать повесть о новом Боге, лицо которого должно было открыться ему, чтобы он смог выполнить свою миссию. С каждой минутой головы слушателей все ближе склонялись к рассказчику, и вот они уже сидели так близко друг к другу, что дыхания их смешались. В полной тишине палатки голос Луки раздавался четно и ясно. Позабыв обо всем на свете, они полностью потеряли чувство времени.

Солнце ушло, и опустилась ночь. Прошел час. Лука продолжал чудесное повествование, а его слушатели были по-прежнему полны внимания. Прошел еще один час. Девора терпеливо сидела в стороне. Она думала о том, что Адам-бен-Ахер уже давно должен был бы вернуться. Неужели что-то случилось? Неужели он не получил помощи у своего старого друга и его трех сыновей? Отправился ли он еще куда-нибудь в поисках помощи? Легкое беспокойство постепенно перешло в панику. Она настолько захватила девушку, что она была уже не в состоянии слушать рассказ Луки. Она вся напряглась. Малейший шум снаружи вызывал у нее дрожь. Ей постоянно казалось, что люди Миджамина напали на их лагерь, выскочив из темной балки. Казалось, вот-вот раздастся сигнал их атаки.

Наконец, откуда-то издалека раздался резкий, вибрирующий крик. Лука на полуслове прервал рассказ и посмотрел в ту сторону, откуда раздался крик. Василий вскочил на ноги и побежал к выходу из палатки, и, остановившись, он стал внимательно вглядываться в темноту. Девора последовала за ним и, встав рядом, сказала:

— Это сигнал. Адам возвращается. Я должна предупредить его, что у нас все в порядке.

Она прижала пальцы рук к горлу, там, где находятся голосовые связки, и из ее горла вылетел точно такой же крик как тот, что они услышали несколько минут назад. Вибрирующий звук смолк вдали, и тишина вновь окутала лагерь. Василий не знал, что все дочери Израиля прибегали к подобным упражнениям, чтобы натренировать голос в произношении высоких звуков для пения гимнов, поэтому он с удивлением наблюдал за действиями девушки. И почти тут же раздался звук шагов со стороны балки: Адам-бен-Ахер возвращался, и возвращался не один.

Уставившись в звездное небо, Василий размышлял об истории, которую только что услышал. Он искал глазами ту звезду, которая привела трех мудрецов в Вифлеем. И казалось, что он видит ее. Она была ярче всех остальных и сияла прямо над их палаточным лагерем. Неужели она была свидетельницей рождения Его в этом бедном краю, свидетельницей всей Его земной жизни?

Казалось, Девора понимала, что происходило в душе молодого человека. Она положила свою ладонь на его руку и тихо прошептала:

— Василий, я думаю, что это Адам возвращается, но мы должны быть готовы ко всему. Я могла ошибиться и, если это… это так, то…

Но Василий все еще находился под впечатлением рассказа и никак не мог прийти в себя.

— Даже Геродот[54] в своих рассказах об агоре[55] в Афинах, — заявил он с жаром, — не в силах сравниться с той историей, которую я только что услышал.

Три молодых человека, одетых в пастушьи плащи из бараньей кожи, ступая следом за Адамом-бен-Ахером, подошли к палаткам. Все трое были просто огромными: широченные плечи, шеи, словно мраморные колонны, толстые руки, покрытые горами мышц. Но несмотря на все эти излишества силы, молодые люди не казались уродливыми. Как раз наоборот: они были очень милы и явно смущены тем, что оказались в таком обществе. Чувство неловкости ясно читалось на их лицах. Кроме всего прочего, все три брата были настолько похожи друг на друга, что их трудно было различить с первого взгляда.

— Ну вот, дорогие друзья, это и есть те самые сыновья Катория, о которых я вам рассказывал, — заявил Адам. — Их отец увлекался римской историей и был большим поклонником Гракхов[56]. Вот почему он назвал своих сыновей Семпронием, Тиберием и Гаем. Что касается меня, то должен признаться, я не в силах их отличить друг от друга. Вот, мне кажется, что юноша, который стоит рядом со мной это Тиберий.

— Нет, — сказал молодой человек очень мягким и приятным голосом. — Я — Гай, самый младший из братьев.

— Ну все, я отказываюсь от дальнейших попыток! — воскликнул Адам. — Единственное, что я знаю, так это то, что никто за исключением Самсона, память о котором люди сохранят навсегда, не может сравниться с ними в силе и ловкости.

— Я отдала распоряжения, чтобы приготовили ужин, — сказала Девора. — И сейчас все готово в моей палатке.

Три пары глаз радостно засверкали при упоминании об ужине, и трое сыновей Катория, на удивление синхронно повернувшись, последовали за девушкой. Было очевидно, что они не прочь поужинать. Адам тоже последовал за ними. Шлепнув со всей силой по мускулистой спине идущего впереди него молодого человека, он во все горло расхохотался и заметил с восхищением:

— Именно на таких плечах, Семпроний, как твои, были подняты ворота Газы[57].

Молодой пастух, которому была адресована эта реплика, скромно улыбнулся и ответил, что его сила не сравнится с подвигами Самсона.

— Мы, конечно, очень сильны, мои братья и я. Никто не может утверждать обратного, но в еврейских книгах сказано, что ни один смертный не может сравниться в физической силе с Самсоном, — и после небольшой паузы он добавил: — Я не Семпроний, я Тиберий.

Прошло больше часа, после того как в лагере был потушен свет. Адам-бен-Ахер находился в своей палатке, в окружении своих людей. Кто сидел, а кто лежал, но все бодрствовали, были вооружены и готовы в любую секунду начать действовать. Луна вышла из облаков и ярко освещала лагерь. Были видны палатки и деревья на краю балки. Расположившись немного в стороне от всех остальных, Василий по-прежнему размышлял об истории Иисуса, о Его пути на земле. Слова Луки произвели на него сильное впечатление, и у него перед глазами стоял худенький силуэт, окруженный морем людей, пришедших услышать Его. Он видел больных, встающих здоровыми со своих постелей, и немощных, по одному лишь Его слову отбросивших свои костыли. Он видел как Великий Врач в последний раз въезжает на осле в Иерусалим, а затем перед ним снова предстала трогательная картина тайной вечери в маленьком доме у самой стены Давида. И вновь с жутким разочарованием Василий отметил, что все еще не в силах разглядеть Его лица. Иисус по-прежнему отворачивался от него.

— Внимание! — неожиданно сказал Адам.

Люди напряглись в темноте. Поначалу никто ничего не услышал, но потихоньку до них стали доходить звуки подтверждающие, что в темноте кто-то есть. Сначала раздался звук чьих-то осторожных шагов, затем кто-то оступился и покатился камень. И вот Василий уже различал чье-то взволнованное дыхание совсем рядом.

— Подождите, не торопитесь! — прошептал Адам. Он чувствовал, что его люди готовы вот-вот броситься из палатки навстречу непрошеным гостям.

В это самое мгновение из ночи раздался громкий, мощный голос:

— Адам-бен-Ахер!

Ответа не последовало. Тогда голос прозвучал вновь и гораздо громче:

— Адам-бен-Ахер!

На этот раз Адам встал и подошел к выходу из палатки и откинул полог.

— Кто ты и что хочешь от меня? — спросил он.

— Я — чуткое ухо, от которого ничего не ускользает, — отозвался голос. Теперь уже стало ясно, что говорил Миджамин. — А теперь послушай меня внимательно, Адам. Мои люди окружили холм. И я хочу без каких-либо проволочек покончить с тем делом, которое мне поручено. И учти: при первой же попытке к сопротивлению мы будем убивать. Убивать без каких-либо колебаний. Никаких лишних движений. Оставайся там, где ты находишься, Адам-бен-Ахер. И пусть твои люди не вздумают даже выходить из палаток. Ну так что, Адам-бен-Ахер, тебе все понятно?

— Понятно.

— И никакого сопротивления. Никаких разговоров. Ни каких беспорядков. Понятно?

— Понятно.

— Хорошо. Мои люди идут. Помните о том, что я вам только что сказал. Если с ними что-нибудь случится, то вы заплатите во сто крат дороже.

Адам разразился хохотом.

— Да, Миджамин, да! Иди сюда со своими людьми! Иди скорее! А то я уже заждался.

Молча соратники начальника каравана встали рядом у входа в палатку. В руках они держали оружие.

— Братья мои, помните, — сказал Семпроний, — что я старший из вас и говорю сейчас от имени нашего храброго отца. Помните, что сказал Бог: «не убий». И я приказываю тебе, Тиберий, и тебе, Гай: не бейте со всей силой! Мы должны прогнать этих чужаков. Но имейте сострадание к ним.

Братья бросились вперед. Василий последовал за одним из них (за каким именно, он так и не смог разобрать), который размахивал на бегу дубиной огромных размеров. Носясь на эту дубину, Василий подумал: «Эта штука будет поопаснее ослиной челюсти». Лунный свет хорошо освещал холм и было прекрасно видно, что людей у Миджамина было много и что вооружены они были отлично. Но, к счастью, фанатикам так же было прекрасно видно, с кем они имеют дело. И дня них это явно оказалось неприятным сюрпризом. Кто-то из самой гущи непрошеных гостей крикнул: «Да это же гиганты Катория!» Этого вопля было вполне достаточно для того, чтобы отбить у фанатиков всякую охоту нападать. Всем мгновенно стало ясно, что обещанной легкой победы не предвидится. Отступив немного назад, они в полной нерешительности стали ждать атаки.

И сыновья Катория не заставили их долго ждать. Один из них крикнул нежным голосом:

— За мной! — и, размахивая своей дубиной над головой словно цепью, он в несколько секунд пробил широкую дорогу в толпе оторопевших фанатиков.

Не имея никакого желания ввязываться в жестокую драку, непрошеные гости стали отходить с такой поспешностью, что большинство их ударов пришлось уже в пустоту. А еще через несколько минут исход сражения был решен.

Началось преследование, но Василий не мог принять в нем участие. Кто-то, прятавшийся до сих пор в кустах, бросился на него, и он оказался один на один с противником, который дрался, словно дикая кошка. По всей видимости, молодой человек был бы побежден, если бы ему не повезло и не удалось бы нанести незнакомцу удар коленом в живот. Со стоном противник Василия упал к его ногам. Юноша воспользовался этой неожиданно представившейся ему возможностью и прыгнул фанатику на спину. Прижав руки нападавшего к земле, Василий не знал, что ему дальше делать. Понимая, что ему не по силам притащить пленника в лагерь, он решил оставаться на месте и ждать, когда придет помощь. Так как никто не думал оказывать гигантам пастухам сопротивления, — по крайней мере серьезного, то победа защитников лагеря была полной и окончательной. Враг, отступив к балке, скатился по ее склонам с гораздо большей скоростью, чем несколько минут назад поднялся. И тут же по всему лагерю разнесся триумфальный крик. Повсюду у палаток стали зажигаться огни. Словно пьяный от гордости, Адам ходил от палатки к палатке, прикрепляя к высоким стойкам зажженные факелы. Всем, повстречавшимся на пути, он повторял одно и то же.

— Как я обманул их! Это я завлек их сюда. Это я подготовил для них такой удар, от которого их кровь превратилась в воду, а кости в желе. И это я, Адам-бен-Ахер, придумал этот план и выполнил его.

Огонь заполыхавших факелов осветил других участников этого знаменательного события. Девора с кинжалом в руке, сидела в углу палатки, рядом с сундуком. На лице девушки была написана решимость защищать до конца, если это потребуется, ту святую вещь, которая была ей доверена. Лука тоже не сидел без дела. Из веток тамариндового дерева и покрывал он соорудил импровизированные кушетки для раненых, на случай если бы такие имелись среди защитников. Принц, житель далекой страны Шан, тоже вышел из своей палатки. Двое слуг следовали рядом с ним. Очень осторожно они держали подушки, на которых покоились руки их хозяина. На принце были теплые шерстяные одежды. Плаксивым и скрипучим голосом он спросил своих соседей:

— Благородные путешественники, что случилось? Неужели это одна из ваших дискуссий по вопросам веры?

Устав ждать, Василий крикнул в ночь:

— У меня пленник, но мне нужна помощь, чтобы привести его в лагерь.

Каким же было ликование, когда все опознали в пленнике не кого иного, а самого организатора этого разбойничьего нападения который от самого Иерусалима преследовал их.

— А, ага! — закричал Адам, стоя перед пленником в вызывающей позе победителя. — Ну теперь я могу считать свой триумф полным. Что ж, друг Миджамин, теперь мы сделаем так, что ты не будешь устраивать нам в дальнейшем свои маленькие пакости, — затем с явным отвращением он добавил: — Что ж, кажется, наш многоуважаемый женишок тоже на что-то сгодился. Как ни странно.

Вскоре трое братьев, закончив погоню, вернулись на холм. На их лицах не было ал ости и ненависти, обычно сопутствующих сражениям. Все трое были спокойны и добродушно улыбались. Адам показал им Миджамина, с грустным видом сидевшего на земле. Руки его были связаны за спиной.

— Что мы будем с ним делать?

Один из братьев подошел ближе и почесал в задумчивости голову окровавленными пальцами.

— Я, Семприоний, и говорю сейчас от имени нашего отца. Этот злой человек заслуживает смерти, но наш отец научил нас относиться к насилию как к греху. В горах есть одно место, где мы смогли бы держать его столько, сколько необходимо. Да, в горах мы знаем сухой грот, и я уверен, что отец согласится запереть его там.

— Ненадолго… Я думаю, одной недели будет достаточно, — сказал Адам, упиваясь своей победой. — К тому времени мы уже будем достаточно далеко, и он не сможет догнать нас. Но я должен сказать тебе одну вещь, парень. Если фанатики из долины узнают, что ты держишь в заточении этого негодяя, они, вполне возможно, попытаются освободить его. А мне бы очень не хотелось бы впутывать вас и дальше в наши ссоры.

Семприоний покачал головой.

— Нет, — заверил он своим спокойным и мелодичным голосом. — Они слишком боятся нас. О нет, мой брат Адам, они не рискнут воевать с нами. Лишь одно заботит их: как можно реже попадаться нам на глаза.

— Ну что ж, в таком случае договорились! — воскликнул Адам — Ты слышал, Миджамин?

— Я не просто слушаю. Я размышляю и никак не могу понять, что же произошло этой ночью. Эти трое молодых людей очень здоровы и чрезвычайно сильны. Во время сражения им просто цены нет. Но в отличие от Самсона, они не являются слугами Бога. И не от Бога получили они свою силу, чтобы преуспеть в этой священной службе. Нет, они не выполняют Ело волю. Но тогда почему же мои люди, как только увидели их, растеряли все свое мужество и не стали драться. Как они были не правы! Ведь их было достаточно много, чтобы справиться с такими вот двенадцатью парнями. Неужели самого Иегову заботит судьба этой чаши? — Он замолчал ненадолго и в сомнении покачал головой. — Неужели Он сотворил чудо, чтобы спасти ее? Тогда… тогда мы были не правы. Должен признаться тебе, Адам-бен-Ахер, что свет истины еще не засиял для меня. Но, может быть, мне удастся разобраться во всем там, в том сухом гроте, о котором говорили эти трое парней. Но, — добавил он сердито, — вы тоже не обольщайтесь! Мы еще встретимся! Я сам толком не знаю, что буду делать и куда направлюсь. Нет, в Иерусалим я не пойду. Я не ногу предстать перед Самуилом с вестью о новой неудаче. Рассчитывайте на то, что я отыщу вас в Антиохии. Рано или поздно, но я в любом случае доберусь туда, Но что буду делать, как поступлю, я пока еще не знаю… не знаю…

Лука снял с себя шерстяные одежды и, с оголенным торсом, приступил к осмотру раненых. К счастью, убитых не было. Но глубоких порезов и сильных ушибов было вдоволь. Нападавшие так торопились скрыться, что на холме из них остался лишь одни. Он лежал в темноте, за чертой света, душераздирающе стонал и звал на помощь. Когда его вынесли на свет, то стало ясно, что у бедняги вывихнута нога. Один из братьев, в пылу сражения, поднял его в воздух и бросил в самую гущу незваных гостей.

Лука обмыл все раны разбавленным водой вином. Движения его были осторожными, но очень точными, а с лица старца, осунувшегося от волнений и усталости, не сходило выражение сострадания к своим пациентам. Он был убежден, что вокруг раны должно было находиться что-либо, что могло сохранить влажность. Поэтому у него была своя, особая метода делать перевязки. Сначала он смачивал кусок губки, накладывал ее на рану, клал сверху лист какого-то специального растения и уже только потом приступал и перевязке. Для этого Лука использовал длинные полосы нарезанных тканей.

Чужака с вывихнутым бедром принесли последним. Что касается принца, то он приказал поставить себе кресло и все время, пока Лука работал, сидел рядом с постелью из веток. С жадным вниманием, иногда даже облизываясь, он следил буквально за каждым движением врача.

— Вот, вот это замечательно! — сказал он, покачивая головой на тоненькой шее. — Этот пациент будет очень шумным. Он будет орать во все горло.

Этот факт нисколько не раздражал его. Раненый, который только что кричал и звал на помощь, теперь принялся умолять всех не трогать его. Но Лука связал ему руки и ноги. Двое ассистентов врача укрепили на одной из веток дерева, прямо над тем местом, где лежал раненый, железный крюк. Когда несчастный догадался, что все эти приготовления являются лишь частью предстоящего лечения, его и без того громкие крики перешли в пронзительные вопли. Не обращая на него никакого внимания, помощники Луки подвесили раненого головой вниз на крюке, словно говяжью тушу на бойне.

— Это для того, чтобы выправить вывихнутую кость, — пояснил Лука, видя, что вся процедура вызвала у зрителей такой же ужас, как и у самого раненого. — Мы имеем дело с серьезным повреждением, и, к моему великому сожалению, я вынужден прибегнуть к энергичным действиям. — Он пощупал бедро несчастного и сделал знак одному из своих помощников: — Ну что ж, Табил, будем приступать, пора!

Табил, обхватив руками грудь раненого, повис на нем всем своим телом. Последний завопил во все горло, призывая Иегову на помощь, и тут же потерял сознание. Лука, с лицом дрожавшим от напряжения, схватил руками бедро раненого и резким умелым движением повернул. Раздался ужасающий хруст, и кость встала на прежнее место.

— Теперь опустите его, — сказал Лука.

Ассистенты осторожно положили раненого обратно на постель. Лука еще раз очень внимательно осмотрел его бедро и с облегчением вздохнул: лечение удалось.

— Великолепно, великолепно! — воскликнул принц. — Я сейчас пережил просто замечательные мгновения! Какие крики! Какие вопли!

Лука тщательно вымыл руки в ванночке с теплой водой. Затем повернулся к принцу.

— Это был последний, — сказал он, — и я очень рад этому. Чем больше я старею, тем большее отвращение испытываю к страданиям. Даже в неизбежных случаях, при лечении и то приходится пересиливать себя.

Первые утренние солнечные лучи осветили небо. Адам, от которого ничего не ускользало, приказал потушить факелы. Трое братьев посмотрели друг на друга и с трогательной синхронностью кивнули головами.

— Наша мать смотрела за стадом, — сказал один из них, — нам нужно возвращаться, чтобы сменить ее.

— Но через несколько секунд будет подан завтрак, — запротестовала Девора. — Если вы спешите, я пойду потороплю слуг.

— Наша мать, наверное, уже приготовила нам что-нибудь поесть. Ты очень хорошая, но нам и правда надо идти.

— Хватит ли у вас сил на такой долгий переход? Вы же все ранены! Отдохните немного перед дорогой.

Тот из братьев, который обычно говорил от имени отца, спокойно улыбнулся, поднял свою огромную дубину на плечо и смущенно произнес:

— Это всего лишь небольшие царапины.

Двое братьев подхватили Миджамина под руки и без всяких проволочек поволокли его с холма. Коротенькие ножки пленного передвигались с такой быстротой, чтобы успевать за быстрым аллюром двух братьев, что сейчас коротышка напоминал не грозного врага, а маленькую муху в полете. Третий брат повернулся к Деворе и смущенно улыбнулся ей на прощание.

— Спасибо! Спасибо вам всем! — воскликнула девушка, помахав им рукой. — Господь отблагодарит вас за то доброе дело, которое вы совершили этой ночью. — Она еще раз помахала на прощание. — А я знаю, кто ты. Ты — Гай.

От радости улыбка юноши стала еще шире:

— Да, я — Гай, самый младший.

Какое-то время Адам еще смотрел вслед удаляющимся по тропинке братьям. Затем он повернулся и долго разглядывал горизонт на востоке.

— Корабль, на котором твой отец отправился в Антиохию, не был задержан в пути непогодой. По крайней мере это мы знаем точно. Может быть, даже он сильно опередил нас. Нам надо сейчас же грузить верблюдов и отправляться в путь. У нас больше нет времени на сон.

Он бросил взгляд на тропу, уходившую на север и терявшуюся в белой дымке.

— День будет жарким, — сказал он.

ГЛАВА XVI

Третий день караван боролся с труднодоступными горными тронами между долиной и Тевериадским озером К вечеру они прошли северный берег озера, и их взорам предстали три вершины Ермона, которые еще называли Снежной горой. Все эти места были освящены присутствием Иисуса, и Девора, несмотря на знойное солнце, отдернула занавески и жадным взором разглядывала окрестности. Девушка очень боялась, что какая-либо деталь ускользнет от нее. Мысль о том, что она не может посетить Назарет, просто разрывала ей сердце. Но времени у путешественников совсем не было приходилось торопиться. С болью смотрела Девора на каменистую дорогу, ведущую на восток, где в маленьком селении Сын плотника провел Свое детство. Затем девушка вздохнула и сказала:

— Как бы я была счастлива, если бы смогла увидеть хотя бы крышу маленького домика Иосифа[58].

Иногда тропа, по которой они шли, поднималась так высоко, что между гребней скал путешественники могли видеть воды озера. Они были зелеными и неподвижными. А облака над головой были такими же белыми, как и окружавшие со всех сторон скалы. Мысли шквалом нахлынули на Девору, и вот она уже была не в силах сдержать своего волнения.

— Может, именно здесь Иисус ходил по воде как посуху! — воскликнула она. — А здесь Он накормил пятью хлебами всех голодных и страждущих!

Один раз она даже разрыдалась. Все ее горе, связанное с недавней потерей, снова вернулось к ней.

— Как часто мы мечтали с дедушкой о том, как придем с ним сюда и пройдем по тем дорогам, где ступала нога Иисуса. И вот он мертв, а я одна. Никогда ему уже не увидеть эти святые места!

В одном месте, где тропа резко поворачивала на северо-запад, дорогу им преградил какой-то незнакомец. Он стоял прямо посреди тропы, подняв одну руку вверх, призывая путешественников остановиться. Лицо этого человека было красным, а одежды из грубой шерсти сильно поношены и в заплатках. Четким, ясным голосом он обратился к путникам:

— Вы христиане? Скажите, вы ищете места, где жил и боролся Иисус? Если это так, то Тодий именно тот человек, который вам нужен. Сын Иоанна, как никто другой, знает эти горы и… — тут он запнулся и замолчал, увидев лицо склонившегося со своего верблюда Луки. Его самоуверенность улетучилась и сам он поник, как хвост собаки, которую начал ругать хозяин. — Смотри-ка кого я вижу? Да это же Лука, Лука-скептик, Лука Писака! Лука, который не хочет признать, что Тодий знает, о чем говорит. Ну что же, Лука Критик, давай, смелее, скажи им всем, что я обычный обманщик!

Лука строго посмотрел на Тодия.

— Ты ничего не знаешь, Тодий! Ты всего лишь обманщик. Твоя работа заключается в том, чтобы обманывать доверчивых людей. Ибо ничего кроме лжи ты не в состоянии им предложить. Но я предупреждаю тебя: настанет день, и ты будешь наказан. Ты, так же как и сейчас, протянешь вперед свою руку, но тело твое превратится в камень, и так ты и останешься стоять на веки вечные, словно соляной столб.

Дрожь ужаса прошла по телу Тодия.

— Не смотри на меня! Не смотри на меня! Я вовсе не желаю, чтобы ты меня сглазил. Я слишком предусмотрителен, чтобы попасться в твои сети. Я друг Симона Волшебника… Я отправлюсь к нему, и он, послушав меня, превратит тебя в змею. Ты будешь ползать на животе и злобно шипеть, чтобы спастись от ног людей мечтающих раздавить тебя.

Но караван спокойно продолжал путь, не обращая никакого внимания на оскорбления и проклятия, сыпавшиеся ему вслед. Лука даже улыбнулся поневоле.

— У этого шалопая хорошо подвешен язык, — сказал он Деворе, которая ехала на своем верблюде рядом с ним. — Но вся неприятность состоит в том, что такие люди заставляют верующих отвернуться от истины. Знаешь ли ты, что в Иерусалиме существуют торговцы, которые продают куски дерева с креста, на котором был распят Иисус? Да, крест существует и он в надежных руках. И никогда он не будет распилен на кусочки на радость алчных торговцев. Мы не позволим им сколотить на таком святом деле себе состояние! Но чем больше лет проходит, тем больше затуманивается память, и тем больше будет торгующих в храме.

В эту ночь они разбили лагерь на гребне горы, расположенной не более чем в трех часах пути от Ермона. На следующий день это расстояние удвоилось, затем утроилось, но в тиши наступавшего вечера путешественники, казалось, различали каждую трещину этой гигантской горы. Создавалось такое впечатление, что если протянуть руку, то можно дотронуться пальцами до кустарников, облепивших вершину. От Ермона веяло прохладой, и это было очень приятно после знойного дня. Словно доброе благословение на будущее.

На этот раз Адам-бен-Ахер лично проследил за тем, чтобы палатки были поставлены быстрее чем обычно. Затем он собрал всех своих людей на совещание. Что же касается наших путешественников, то они скромно расположились немного в стороне. Девора, оказавшись рядом с Василием, приветливо улыбнулась ему, затем поплотнее укутала плечи в красный шерстяной платок и внимательно стала следить за совещанием. Сидя прямо напротив молодых людей, Лука не спускал с них хмурых глаз. Он догадывался, что с ними что-то не так, но никак не мог понять, в чем дело.

Свое совещание Адам начал с того, что сообщил людям, насколько важно им прибыть в Антиохию раньше, чем некий пассажир на неком корабле. Этот корабль покинул Иоппию чуть позже, чем их караван вышел из Иерусалима, и мог двигаться достаточно быстро. Адам подсчитал, какую примерно скорость он мог развивать. Затем, Пробежав взглядом по загорелым лицам караванщиков, он задал свой вопрос:

— Какие у нас шансы первыми прибыть в Антиохию?

За вопросом последовала тишина. Наступило особенное многозначительное молчание, свойственное всем людям Востока, и особенно тем, кто ходит по караванным тропам. Затем один из них, по имени Шаммай, попросил слова и заявил, что если они не хотят загнать насмерть верблюдов, то надо установить шаг всего каравана по шагу самого старшего из верблюдов, то есть не проходить в день больше определенного расстояния.

Лука, который был всего лишь обычным путешественником и не имел права голоса на подобных собраниях, все же позволил себе заметить, что корабль не может постоянно сохранять предельную скорость, которую вычислил Адам. Лука добавил, что точно знает это, потому что на своем веку ему пришлось много путешествовать морем.

Сидя скрестив ноги прямо напротив Адама, один юный погонщик верблюдов все время ерзал. С первого взгляда этот симпатичный, улыбчивый молодой человек понравился Василию, и во время путешествия он все время искал с ним встречи, чтобы побеседовать. Звали парня Шимхам, во время работы он всегда громко пел восточные песни.

— Если мы хотим прибыть в Антиохию первыми, — сказал он, — то нам ничего не остается как смириться с тем риском, который будет сопутствовать этому решению.

Весь в волнении, Василий подался вперед.

— Шимхам прав! — закричал он. — Мы не можем позволить себе рассчитывать в подобной ситуации. Нужно рискнуть всем ради всего.

Адам резко повернулся к нему. Глаза его при этом недобро блестели.

— Ты не имеешь права говорить без разрешения членов нашего совета.

Глухая злоба поднялась в Василии в ответ на неприкрытую неприязнь Адама. Он был настолько зол, что чуть было не взорвался, и чтобы не наговорить лишнего, на несколько секунд замолчал. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил глухим голосом.

— Члены совета разрешат мне говорить?

Головы в белых тюрбанах склонились в знак согласия. Тогда Василий подошел к ним поближе и сказал:

— Да, нам следует идти на этот риск. Чего мы добьемся, если будем жалеть верблюдов и в результате поздно прибудем в Антиохию?

— Да, но это мои верблюды, — заметил Адам, подчеркивая голосом слово «мои».

— Ты никогда не позволял нам забыть об этом.

— Но если мы будем гнать их во весь опор, они сдохнут. И потери будут только мои.

— Мы знаем это. Но этот вопрос я хотел бы обсудить с тобой отдельно, после совещания.

— А что ты можешь сказать мне такого, что изменило бы решение, которое мы должны принять сейчас? Ничего.

— Может, ты еще изменишь свою точку зрения. А пока у меня есть одно предложение. Нет необходимости гнать изо всех сил весь наш караван. Выбери двух животных, самых сильных и быстрых, посади на каждого лишь по одному человеку, погрузи немного еды и отправь их вперед. Я слышал, что в подобной ситуации хороший верблюд движется ничуть не медленнее, чем быстроходный корабль. И вдобавок может долго сохранять нужный нам темп переходов.

— Это правда, — сказал Шимхам. Было видно, что он ожидал этого предложения и полностью был согласен с ним. — У нас есть много таких животных, которые могут выдержать подобный темп очень долго. До Антиохии по крайней мере.

— Два человека, которые отправятся на этих верблюдах, — продолжал Василий, — могут пуститься в путь прямо сейчас. А по прибытии в Антиохию они сообщат, что решение не должно быть принято раньше, чем прибудет наш караван. Мне кажется, что наши гонцы опередят караван на трое, четверо суток и прибудут в город раньше корабля.

Шимхам лихорадочно стал подсчитывать.

— Если за дело возьмутся умелые люди, то они опередят караван на пять дней, — заявил он.

— Могу ли я тоже сказать несколько слов? — сказал Лука и сделал несколько шагов вперед.

И снова головы караванщиков с достоинством склонились. Адам, который в задумчивости почесывал нос, не обратил на слова Луки никакого внимания.

— Я думаю, что сейчас мы с вами выслушали хорошее предложение, — сказал Лука. — Этот план дает нам не только преимущество во времени. Теперь мы рискуем потерять в гонке лишь двух животных.

Адам вскинул голову.

— Если мы примем этот план, то найдутся ли добровольцы? — спросил он.

— Я, — закричал Шимхам, полный энтузиазма. — Дайте мне старого Балдада. У него очень дурной характер, и он очень упрям, но он знает мои привычки и любит меня немного, если… если верблюды вообще могут любить что-то и кого-то. Может быть, многие будут против, но я призываю вас довериться мне. Я обещаю и клянусь своей головой, что если вы дадите мне Балдада, то я приведу его к самой колоннаде в Антиохии прежде, чем наблюдатель в порту заметит парус вашего корабля.

— Хорошо сказано, — проворчал Адам. — Вдобавок ко всему ты дышишь так шумно, что мог бы создать ветер и наполнить им парус того корабли. — А в этом случае он точно прибудет в порт раньше любого верблюда. — Затем он с хмурым видом оглядел погонщиков и спросил: — Кто еще?

На этот раз Василий не стал ждать разрешения говорить.

— Я! Да, я ничего не смыслю в верблюдах, но я готов научиться. Мое желание закончить это путешествие как можно быстрее настолько велико, что я добровольно отдаю себя в подчинение Шимхам а и обещаю беспрекословно выполнять все его требования и приказы.

Девора взволнованно дотронулась до его плеча.

— Но, Василий, сможешь ли ты выдержать такой утомительный путь? — прошептала она. — И эти жуткие лучи солнца, от которых тебя ничто не будет предохранять? Не лучше ли было оставить это испытание тем, кто привык к жизни в пустыне?

Василий не смел поднять глаза. Но нужно было отвечать. Он склонил голову к уху девушки и тихо ответил:

— Мой долг — отправиться сейчас. Если я позволю другим рисковать своими жизнями в то время, как я сам буду путешествовать в комфорте, то мне уже никогда больше не поднять голову. — Затем, после небольшой паузы, он с сомнением в голосе сказал еще об одной причине: — Если я уеду, то избавлю тебя от неловкости. — моего присутствия. Тебе не понадобится давать объяснений по поводу того, что мы спим в разных палатках. И, хочу признаться тебе, что и я сам с удовольствием избежал бы этих объяснений.

В это время Шимхам убеждал совет в том, что он охотно возьмет Василия в спутники и что нет ничего страшного в том, что заботы о двух животных лягут на его плечи. Он лишь предложил выбрать второго верблюда из более молодых и после недолгих раздумий предложил Эзера.

— Он, конечно, прожорлив и ворчлив, — заявил Шимхам, — и чаще предпочитает хватануть зубами за ногу своего наездника, чем ветку акации, но он очень упрям и силен. Я уверен, что он не будет отставать от Балдада. Мне кажется, нам будет трудно подобрать лучшую пару.

Адам обвел глазами всех погонщиков верблюдов и убедился, что они согласны с этим предложением.

— Решено, — сказал он. — Шимхам и новобрачный, Балдад и Эзер. Ну что ж, пусть молодость покажет себя. Удачи вам в трудной дороге.

Адам запустил руку в блюдо с отварной бараниной и, выудив оттуда мозговую кость, стал с наслаждением посасывать ее. Но когда он увидел приближающегося Василия, то поспешно встал, бросив кость обратно на блюдо. Его подбородок и пальцы блестели от жира.

— Ты говорил, что очень беспокоишься за своих верблюдов, — сказал молодой человек, — Я пришел к тебе с предложением купить у тебя ту пару верблюдов, которые пойдут со мной и Шимхамом в Антиохию.

Адам проворчал что-то себе под нос, затем сказал:

— Балдад и Эзер дорого стоят. Очень дорого. Ты хоть имеешь представление о том, сколько стоят верблюды?

— У меня есть деньги. И я ничего не знаю о ценах на верблюдов, но меня это мало беспокоит. Я предпочитаю отдать все до последнего обола, лишь бы не быть тебе больше обязанным. Никогда и ни в чем.

Краем глаза Адам внимательно изучал своего собеседника.

— Словно маленький храбрец ты пытаешься противостоять мне. Это уже что-то новенькое!

— Я уже достаточно натерпелся от тебя. Не скрою, что если сегодня вечером я покину лагерь, то с надеждой, что не увижу тебя больше.

— И ты тоже давно стоишь у меня поперек горла. Опасности, которые ты повстречаешь на своем пути, на мой взгляд, никогда не окажутся маленькими. У меня имеются достаточно веские причины, чтобы ненавидеть тебя, но ты ничего не можешь поставить мне в упрек за исключением сарказма. О да, я продам тебе этих верблюдов! И за очень высокую цену! По крайней мере я испытаю чувство удовлетворения от того, что мне удалось надуть тебя.

Несмотря на то, что молодой человек и понятия не имел, какова цена верблюда, сумма, которую назвал Адам, показалась ему фантастической. Так как Василию мало приходилось в жизни считать, то ему понадобилось какое-то время, чтобы убедиться в теш, что оставшихся денег ему хватит на путешествие, которое его еще ожидало в будущем. Но когда он все рассчитал, то не сомневался ни секунды.

— Я согласен, — сказал он.

Адам в нетерпении щелкнул пальцами.

— Ты что же, не хочешь даже доставить мне удовольствие и поторговаться? Все понимаешь и не хочешь, чтобы у меня осталась иллюзия, что я хитро облапошил тебя? Нет, не хочешь. Конечно, ты же очень гордый. Ты предпочитаешь прямо смотреть на меня своими васильковыми глазами и думать при этом: «Мне не о чем разговаривать с этим барышником». Ну что ж, раз ты не хочешь доставить мне эту маленькую радость, то покончим с этим поскорее.

Василий снял с пояса кошелек и принялся отсчитывать деньги. Но несмотря на все свое желание сделать это быстро, он был настолько неловок, что процесс затянулся, а Адам в нетерпении даже стал притопывать одной ногой.

— И один совет, — добавил хозяин каравана. — Ты муж малышки Деворы, и только ради нее я хочу, чтобы тебя не надували всю твою жизнь, как это произошло только что. Ты должен знать цену вещам и научиться защищать себя!

Василий, наконец, закончил отсчитывать деньги. Он передал монеты Адаму. Тот, в свою очередь, скрупулезно пересчитал их перед тем как спрягать за пояс.

— Думаю, что сегодня вечером мы с тобой квиты. Ты посчитал ниже своего достоинства торговаться со мной, а я нагло облапошил тебя. Да, да, мы квиты. А теперь я хочу дать тебе еще один совет. И я даю его без всякой задней мысли. Сейчас иди и ложись спать и спи до полуночи. Тебе понадобится все твои силы до последней капли. А в это время Шимхам соберет все необходимое и подготовит животных. Думаю, это в последний раз, когда я обращаюсь к тебе. Но я не двуличен и поэтому не говорю: «мир тебе». Все, что я желаю тебе, так это хорошего путешествия, быстрого. И никаких несчастных случаев. Эти пожелания не ради тебя, а ради малышки Деворы.

— Ну что ж, — сказал Василий, — хоть один раз мы согласились друг с другом.

После разговора с Адамом Василий отправился в маленькую палатку, в которой жил Лука. Когда молодой человек попросил своего у друга разрешения поспать до полуночи, врач в растерянности посмотрел ни него.

— Какое странное поведение, однако, сын мой! — воскликнул он. — Что с тобой случилось? Может быть, сын мой, ты поссорился со своей женой?

— Нет. Все, что я могу сказать тебе, так это то, что нахожусь здесь по просьбе Деворы, — затем добавил после небольшой паузы. — Но если кто и виноват во воем, что происходит, так это я.

Василий разделся, оставив на себе лить тонкую, короткую тунику, и прилег на одно из покрывал. Наверху, в самом центре, было небольшое отверстие. Оно пропускало в палатку свежий воздух и было достаточно широким, чтобы сквозь него видеть звезды. Какое-то время Василий смотрел на эти сверкающие точки, затем закрыл глаза.

— Я, я… — пробормотал Лука — Думаю, мне следует пойти поговорить с Деворой.

Василий тут же открыл глаза и уставился на своего друга. Решение это было не совсем по душе ему.

— Ты найдешь ее мало расположенной к разговору на эту тему. Скажи, ты не мог бы на время отказаться от идеи поговорить с ней?

Лука с минуту колебался.

— Нет, сын мой. Я должен поговорить с ней до того, как ты отправишься в путь. Любые сложности между людьми можно разрешить, если подойти к ним с пониманием и милосердием. Ты ничего не говоришь мне. В таком случае разреши мне задать несколько вопросов твоей жене.

Невообразимая усталость завладела Василием. Он прожил три тяжелейших дня и не спал три ночи. Ему казалось, что он никогда не сможет больше поднять веки, настолько они стали тяжелыми. Он боролся еще несколько секунд, но, наконец, сдался и закрыл глаза. Из последних сил он прошептал:

— Пусть будет так. Задавай свои вопросы. Я отдаю себя на милость тебе и… и ей.

И тут же он провалился в глубокий сон.

Когда Лука появился на пороге палатки, служанка как раз занималась тем, что расчесывала волосы Деворе. На его слова «могу ли я войти?», произнесенные тихим голосом, девушка автоматически кивнула головой. Она совсем забыла, что лицо ее покрывал густой слой белого крема. Когда она повернулась, Лука был настолько ошарашен тем, что увидел, что девушка, несмотря на невеселые мысли, улыбнулась.

— Мне бы следовало попросить тебя подождать, пока я не сниму следы своего маленького греха. Но что ты хочешь, — женская кожа быстро сохнет от знойного ветра пустыни, а мазь смягчает ее. Каждый караван, возвращавшийся с востока, привозил мне немного этого бальзама.

Видя, что Лука хочет поговорить с ней без свидетелей, она отослала свою служанку.

Не спуская с девушки глаз, Лука сказал:

— Твой муж спит в моей палатке.

Девора покраснела.

— Он объяснил тебе почему?

— Нет.

С усталым видом девушка уронила руки на колени и проговорила:

— Мы решили, что так будет лучше. Мы долго говорили, и… это наше общее решение.

— Ты позволишь мне задать тебе несколько вопросов?

Несколько минут она колебалась, а затем еле слышно прошептала:

— Да.

— Если бы Василий не уезжал этой ночью, то скажи, он находился бы сейчас в твоей палатке?

— Нет.

— Решение, о котором ты только что говорила, было принято вами еще до свадьбы?

— Да. Мы договорились с ним, что наша женитьба будет чистой формальностью.

Услышав этот ответ, Лука нахмурился. Казалось, он не мог ни понять ни простить такое соглашение.

— Он любит тебя?

— Нет.

— А ты? — и прежде чем она успела ответить, он продолжил: — Я очень прошу тебя простить меня за то, что я вмешиваюсь в твои дела, но я не могу отделаться от мысли, что вы оба выбрали порочный путь. Вы должны взять себя в руки, пока не будет слишком поздно.

Поколебавшись немного, она ответила. Просто, но с чувством собственного достоинства.

— Я люблю его. Очень люблю. Если бы это было иначе, я бы никогда не согласилась выйти за него замуж.

— Я счастлив услышать от тебя это. Но почему тогда Василий согласился жениться на тебе, если, как ты утверждаешь, он не любит тебя?

Она устало ответила:

— Как ты уже знаешь, было решено, что я должна выйти замуж до того как мы отправимся в Антиохию. Я думала, что он любит меня, но когда я заметила, что ошиблась, то предложила ему формальный брак.

— Чтобы затем развестись?

— Что касается меня, то я не думаю о разводе. Но если Василий пожелает обрести свободу, то я не буду противиться этому, — она в отчаянии затрясла головой. — Я прошу тебя, не будем больше говорить об этом.

— Бедное мое дитя! Но я чувствую себя немного ответственным за то, что сейчас происходит. Ведь именно я сказал твоему деду, что если ты выйдешь замуж до того, как потребуешь свое наследство, то положение станет значительно проще. Я был уверен, что Василий и ты… ну… испытываете друг к другу определенные чувства. И когда ты сказала, что выбираешь именно его, то я очень обрадовался. Ничего не понимаю. Я был уверен, что он любит тебя.

— Я тоже так считала, — голос девушки дрожал. — Но… но… когда я спросила его, он долго колебался перед тем как ответить, и я сразу поняла, что это были лишь иллюзии. А когда он заговорил о той женщине…

— Он любит другую женщину?

— Он уверяет, что нет. Но он сказал мне, что… что много думал о ней. Он говорит, что очень обязан ей, потому что, когда он был рабом в Антиохии, она предупредила его о смертельной опасности. Именно после этого он стал молиться, и ты пришел за ним.

— Да, действительно, он говорил мне об этом послании. Только в то время он понятия не имел о том, кто послал ему письмо.

— Она сама призналась ему, когда они встретились в Иерусалиме. Это… это та самая женщина, которая помогает Симону Волшебнику.

Лука, который в задумчивости перебирал пальцами седую бороду, застыл в изумлении.

— Это постыдное создание! Не может быть! Я не верю своим ушам!

— Мне тоже было трудно в это поверить.

— Я никогда не придавал никакого значения всем этим любовным заклинаниям, приворотам и прочей глупости. Но сейчас, впервые за всю свою долгую жизнь, я начинаю верить в подобные штуки. Никаких других объяснений в данном случае я просто не вижу.

Лицо Луки, обычно такое доброе, стало строгим, даже жестким.

— Люди, которые несут ответственность перед Богом за нашу Церковь, не могут ограничиться лишь проповедью Его святых слов. Они также должны иметь и некое политическое чутье, чтобы способствовать развитию нашего дела. Было решено, что мы должны найти способ противодействовать попыткам Симона Волшебника отвернуть людей от истинной веры в Иисуса. Поэтому была проведена очень большая работа, мы изучали этого человека, его деятельность, и с тех пор как он прибыл в Иерусалим, мы много узнали о нем и о той женщине, что помогает ему. После того, как она убежала от своего хозяина, она жила с многими мужчинами, потом попала к Симону. Я надеюсь, что нам никогда не придется предавать огласке все те мерзости, которые мы узнали об этом плохом самаритянине. Но мы должны сделать что-то, чтобы избавить нашего юного глупца от его увлечения. Скажи, он знает, что ты любишь его?

— Нет, нет. Я изо всех сил постаралась скрыть от него свои чувства. Он и без того счастлив не больше, чем я. И вообще, мне кажется, он не совсем правильно представляет себе, чего мы ждем от него. Он рассказал мне обо всем, потому что считает, что именно так должен был бы поступить христианин.

Лука в задумчивости кивнул головой.

— Ты права. Наслушавшись наших проповедей, бедный мальчик совсем растерялся, — Лука подошел к Деворе. Ему было очень тяжело. Желая хоть как-то поддержать девушку, он положил руку ей на плечо. — Я хочу попросить тебя сделать усилие и попытаться вернуть ему разум. Даже если для достижения этой цели потребуется поставить его в известность о твоих истинных чувствах к нему. Ну, как ты думаешь, хватит ли у тебя мужества на подобный шаг?

В глазах девушки мелькнул страх. Она отступила и энергично затрясла головой.

— Нет, мой старый и верный друг. Я ничего не в силах сделать до тех пор, пока он сам не скажет мне… Не скажет мне то, что должен сказать лишь он. А если мы поступим иначе, то потеряем его.

— И ты согласна дальше вести такую жизнь? Быть женой без мужа? Скажи, ведь ты можешь сделать что-нибудь? Ведь так, можешь?

— Да, — ей даже удалось улыбнуться, хотя это и была улыбка сквозь слезы. — Я умею ждать.

После полуночи стало очень холодно, а ветер превратился в ледяной, поэтому, когда Василий вошел в палатку Деворы, на нем был толстый шерстяной плащ. Прослышав о повадках Эзера, молодой человек надел на ноги специальные кожаные щитки. Когда-то они были синими, но от частого употребления цвет сильно поблек. Через плечо у него был перекинут маленький узелок с необходимой одеждой.

— Мы уходим, — сказал он.

Девора так и не смогла заснуть после разговора с Лукой. После возвращения в Иерусалим из своей ссылки она так мало спала, что лицо ее сильно осунулось, а и без того большие глаза стали просто огромными. Как только она услышала шаги Василия, приближающегося к ее палатке, лишь одна мысль застучала у нее в висках: «Я люблю его, я люблю его, я люблю его». А когда она увидела его, то спросила себя: «Разве могу я вот так вот дать ему уйти? Может быть, мне действительно надо сделать над собой усилие?» Но, когда она обратилась к нему, голос ее был ровным и спокойным.

— Я очень беспокоюсь за тебя. Дорога будет долгой, опасной и утомительней. Но я долго размышляла и понимаю теперь, почему ты посчитал необходимым покинуть лагерь. Я буду молиться, Василий, чтобы ты живым и здоровым добрался до Антиохии.

В руках девушка держала небольшую оловянную вазу, наполненную маслом, в которой легким пламенем трепетал фитиль. В его колеблющемся свете молодой человек хорошо видел бледное лицо Деворы. Оно было холодным и бесчувственным. Две постели лежали рядом на земле. В одной из них спала служанка Сара. Юноша с горечью подумал, что в кровати мог бы лежать и он. Своим разговором молодые люди разбудили служанку, и, проснувшись, она смотрела на них, сощурив глаза.

— Мы обговорили свой маршрут с Адамом, — начал Василий. — Вы будете идти точно по нашим следам, и на каждом этапе вас будут ждать новости о нас. Думаю, мы не опоздаем и вовремя прибудем в Антиохию.

— Да, — тихо ответила девушка. — Я уверена, что так и будет.

Молодой человек дотронулся до кошелька на поясе и сказал:

— У меня письмо к банкиру. Надеюсь, его будет достаточно, чтобы не принимать каких-либо решений до твоего приезда.

С того самого момента, как Василий заявил о своем решении отправиться в путь, одна мысль никак не давала покоя Деворе. И сейчас она решилась задать мучивший ее вопрос:

— А не будет ли для тебя это очень опасным — вернуться одному в Антиохию?

— Я освобожден согласно всем законам, и соответствующий документ у меня с собой. Я ничего не опасаюсь и даже собираюсь навестить мать. Конечно же, скорее всего, Линий не пустит меня, но я все равно попытаюсь.

— Будь осторожен! Помни о том, что Линий очень могущественный человек!

— Я буду очень осторожен. Обещаю тебе. Я не совершу ничего такого, что бы впоследствии могло бы помешать мне закончить чашу.

— Василий!

Нет, она не произнесла слов, которые готовы уже были сорваться с ее губ. Но про себя она страстно сказала: «Я не могу так больше! Скажи мне, скажи, что ты попытаешься забыть эту чужестранку! Скажи, что ты попытаешься полюбить меня!» Но вместо этого она тихо спросила:

— Ты хорошо отдохнул?

— Я поспал три часа и сейчас чувствую себя свежим и готовым к долгому пути.

Василий закинул узел за спину и руки молодых людей случайно коснулись друг друга.

— Прощай! — сказал юноша.

— Прощай! Пусть Иегова обратит на тебя свой взор и предохранит в пути.

ГЛАВА XVII

Василий и Шимхам двигались быстрым шагом в течение всей ночи. Великолепие зари и свежесть раннего утра они встретили на ходу. Остановились они лишь тогда, когда солнце уже высоко стояло в небе, разбрасывая вокруг себя знойные лучи. Чтобы создать хоть какую-нибудь тень, они растянули на колышках плащи и легли под ними прямо на песок. В это время Балдад и Эзер обдирали листья с кустарников и сосредоточенно жевали их. Иногда животные начинали хрипеть от удовольствия, когда им попадались солоноватые пучки зольника. После четырех часов сна молодые люди отправились дальше.

Но солнце все поднималось и поднималось, пока не оказалось прямо над головами путешественников. Теперь уже зной нещадно обрушился на их головы. Василий чувствовал себя просто оглушенным. Он едва держался за высокую луку этого необычного, используемого только погонщиками верблюдов седла. Казалось, он вот-вот упадет. Шимхам ехал впереди, и у Василия было такое впечатление, что он просто не чувствует этой жуткой жары. Уже раз десять, не меньше, Василий хотел попросить его сделать остановку, но гордость заставляла его молчать. Когда он предложил себя в качестве гонца, то думал, что ему будет по силам выдержать все тяготы перехода. И он никак не желал признавать себя побежденным вот так сразу, в самом начале пути. И все же, когда он уже чувствовал, что его качает в седле словно тростинку, он не выдержал и взмолился:

— Шимхам, сжалься над несчастным новичком! Разве еще не настало время отдохнуть?

Когда он заметил, что его спутник продолжает спокойно сидеть на своем верблюде и даже не оборачивается, то понял, что из его пересохшего горла вместо слов вырвался лишь слабый, нечленораздельный хрип.

Теперь Василию казалось, что время остановилось, а его самого на вечные времена поместили в раскаленную печь. Стало ясно, что рано или поздно он потеряет сознание и свалится вниз. Без сомнения, удар будет ужасен, потому что Эзер был довольно здоровым животным с удивительно длинными ногами. Вдобавок ко всему, ветер смел с хорошо протоптанной животными тропы песок и оголил острые края камней. Они опасно белели среди редкой зелени чахлой растительности. Но у юноши уже не было сил ни говорить, ни действовать. Ему оставалось лишь одно: вцепиться в седло и покорно ждать неизбежного.

Глаза Василия слипались под мерную раскачивающуюся походку Эзера. И вдруг он оказался на борту корабля. Вокруг бушевал ужасающей силы шторм. Словно щепку, он кидал корабль из стороны в сторону. Василий пробовал удержаться, но его бросало на какие-то жесткие предметы. Каждый раз, падая, он больно ударялся обо что-то. Откуда-то издалека до него доносился голос Шимхама. Он кричал ему что-то важное, что-то советовал, но Василий ничего не мог разобрать. Но даже если бы он и разобрал слова, то все равно не смог бы воспользоваться советом, потому что силы оставили его.

Корабль резко замер на месте, словно напоролся на невидимую преграду. Василий с ужасом понял, что летит за борт, прямо в бушующую пучину. И тогда он сказал себе, что вот и настал его последний час и почти обрадовался этому, потому что смерть означала конец всех мучений и пыток, истерзавших его несчастное тело.

Он упал прямо в лужу и сразу оказался на илистом дне, больно ударившись всем телом. Ощущая спасительную прохладу, он так и остался лежать на дне, пока чувство самосохранения не взяло верх. Собрав остатки сил, скрипя зубами от боли, он с трудом встал на ноги. Каково же было его удивление, когда он увидел, что стоит, шатаясь, всего лишь по колено в воде. В первые мгновения он никак не мог сообразить, где находится: в пустыне или на корабле.

Но вынужденное купание освежило ему голову, мысли юноши просветлели. Оглянувшись по сторонам, он увидел, что стоит посреди крохотного прудика, почти лужи, среди пальм небольшого оазиса. Его верблюд, Эзер, уже упал рядом с ним на колени и с жадностью припал к воде.

Сильно жестикулируя, что-то крича, с рассерженным видом к Василию спешил Шимхам.

— Оттащи его, оттащи его, — завопил он. — Если он попьет раньше чем поест, то сдохнет!

Василий выбрался на мутной лужи, схватил повод и с огромным трудом потащил Эзера прочь от воды. Верблюд шумными криками выражал свое недовольство.

— Твой верблюд что, закусил удила? — спросил Шимхам. Он принял все меры предосторожности и, остановившись в стороне, привязал свое животное к пальме. — Я кричал тебе, кричал, чтобы ты остановился у пальм, но ты словно глухой проехал мимо и упал, когда Эзер резко остановился.

— Кажется, я потерял сознание, — со стыдом признался Василий. — Я все-таки не смог выдержать этого зноя. Думаю, нам надо остановиться здесь на некоторое время. Я чувствую себя полностью обессиленным.

Шимхам посмотрел на солнце и кивнул:

— Мы сделали слишком длинный переход. Друг мой, если ты начинаешь чувствовать себя настолько плохо, нужно тут же сообщить мне. Ведь что ни говори, а это твой первый самостоятельный поход. Поверь, есть люди более сильные, чем ты, но и они не смогли бы выдержать полуденную жару. Но вижу, ты весь разбух от глупой гордости и вовсе не собираешься уступать. А зря! Гордость — это самое плохое укрытие от бога солнца, который со своей недоступной высоты пожирает нас, — Он бросил взгляд на оазис и с удовлетворением кивнул головой. — Прекрасное место, чтобы отдохнуть. Что говорить, я, также как и ты, падаю от усталости.

Василию хватило сил лишь на то, чтобы дотащиться до ближайшего дерева и со вздохом облегчения упасть в его спасительной тени.

— Боюсь, Шимхам, у меня нет сил помочь тебе привязывать животных.

— Ничего, я справлюсь один.

— А что это Эзер понесся словно сумасшедший? — спросил Василий.

Бедняга даже не мог повернуть голову.

— Потому что он почувствовал воду. Когда верблюды чувствуют прохладу, они, опустив голову, несутся к источнику со всех ног. Нужно иметь крепкие как железо руки, чтобы удержать их. Но я сам виноват. Я должен был предупредить тебя. Но ничего, думаю, неприятных последствий не будет. А теперь спи. Когда ты проснешься, то будешь уже другим человеком.

— Какая ужасная жизнь! — сказал Василий.

Он сидел со своим спутником под стенами Халеба, на обочине дороги, ведущей в Антиохию. Было время ужина, и молодые люди разложили перед собой скудные продукты: несколько фиников, изюм, какую-то жесткую, клейкую субстанцию, которую Шимхаму приходилось разрезать ножом, и кусок прогорклого сыра.

— Ужасная, — промычал Шимхам с полным ртом. Да, он был согласен. — Но прекрасная.

— Что-то я не очень ощущаю ее прелестей. Скажи, ты занимаешься этой работой по велению души?

— Думаю — да. Еще совсем мальчишкой я убежал из дома, чтобы стать погонщиком верблюдов. И останусь теперь им навсегда. А когда придет мой час и я умру, меня зароют на краю тропы под каким-нибудь камнем, а вой голодных гиен станет мне надгробным гимном. И, знаешь, что я скажу тебе: мне не нужно иной доли.

Василий никак не мог поверить, что можно добровольно обречь себя на подобную жизнь. За время путешествия он так похудел и осунулся, что превратился буквально в соломинку.

— Солнце бьет, словно молот, — сказал он. — Весь день я чувствую, как оно лупит меня по затылку: бам! бам! бам! И оно даже не останавливается, чтобы передохнуть. Каждый раз, когда мы отправляемся в путь, оно так злобно сияет со своей высоты, что я говорю ему: «Ну что, наверное, твоя сегодня возьмет. Я не в силах больше этого вытерпеть».

— Но ты ни разу не попросил меня сократить переходы, — заметил Шимхам и ловко подцепил на кончик кинжала кусок сыра.

— Да, не попросил. Хотя сто раз готов был это сделать. И не попросить, — а взмолиться!

— Хорошо то, что хорошо кончается, — весело заявил погонщик. — Скоро наступит конец нашим страданиям. Завтра в это же время мы будем у стен Антиохии. Думаю, мы опередили караван дня на четыре, не меньше, — он повернулся к городским воротам. — Я слышал, в округе орудует целая банда арабских разбойников, Они уже нападали несколько раз на одиноких путников и тех, кто отстал от своих караванов. Стража у ворот не советует нам отправляться в путь одним. Цимисий, хозяин караван-сарая говорит то же самое.

Озадаченный, Василий нахмурил брови.

— Интересно, а если мы присоединимся к какому-нибудь большому каравану, много времени потеряем? Как ты считаешь, можем ли мы себе это позволить?

— А можем ли мы позволить себе рисковать собственными шкурами?

— Риск не должен быть большим.

Шимхам быстро обвел ладонью лицо, давая тем самым понять, что он закончил трапезу. Ловкими движениями он завернул остатки еды в узелок и подвесил его к своему седлу.

— Мне кажется, что в темноте мы можем пройти мимо них незамеченными. Я не хочу терять вознаграждение, которое мне обещали, если мы прибудем первыми в Антиохию. Поэтому, я готов рискнуть.

Они очень долго и серьезно обсуждали этот вариант и, в конце концов, пришли к заключению, что риск не так уж и велик, и в случае опоздания он никак не сможет послужить им оправданием.

— Разбойники обычно предпочитают действовать на заре или на закате дня, — заявил Шимхам. — Иногда они определяют место, где караван разбивает лагерь, а затем неожиданно атакуют. Но вообще-то они не любят совершать вылазки по ночам. А к первым лучам утреннего солнца мы достаточно далеко уйдем на запад и будем уже вне опасности. Да что тут долго разговаривать. Рискнем!

Василий кивнул головой.

— Что ж, в таком случае — решено.

Довольно долго затем они сидели молча.

— Эти верблюды твои, не так ли? — неожиданно прервал молчание Шимхам.

Василий даже вздрогнул.

— Да, так. Я купил их у Адама-бен-Ахера, но откуда тебе это известно?

— Перед тем как мы отправились в путь, он сказал мне, что я не несу никакой ответственности за животных перед ним. Мол, что будет с ними, то будет. Я надеюсь, что ты торговался с ним без всякой жалости.

— Нет, — ответил Василий. — Я заплатил за них столько, сколько он запросил.

Гримаса страдания исказила юное лицо погонщика верблюдов.

— О, небо и земля! Какая ошибка! Готов поклясться своей головой, что он надул тебя.

— Я знаю. Он даже сам похвалялся в этом передо мной. Но мне наплевать. Я хотел лишь одного: покончить с ним все дела и как можно скорее.

— А ты знаешь, что он ненавидит тебя?

— Это я тоже знаю. Но и я сам испытываю к нему те же чувства. Я ненавижу его так же, как это солнце. Для меня этот плоский, раскаленный диск и его вечно ухмыляющееся и самодовольное лицо одно и то же.

Шимхам долго и внимательно разглядывал своего собеседника, затем, словно приняв какое-то быстрое и очень важное решение, встал и принес свой небольшой узелок с вещами. Каково же было удивление Василия, когда его юный спутник развязал узел. Внутри была всего лишь одна скомканная туника, а в ней целая коллекция драгоценностей! Причем такой стоимости, что ошарашенный Василий даже подскочил и встал на колени перед этой грудой сокровищ.

— Это что еще за добыча? — спросил он, не в силах оторвать глаз от великолепия светящихся камней на грубой ткани мешка. — Ты что, ограбил какой-нибудь храм?

— Когда я был еще совсем маленьким, то мне посчастливилось увидеть одного мага. Он засовывал свою голову в пасть льву. Так вот, — сказал Шимхам, — сейчас я делаю то же самое. Только мой лев — это ты. Нет, мой друг, это не добыча, и я никого не ограбил. Просто я тоже приторговываю немного. Все эти вещички я собираюсь продать в Антиохии.

— Что-то я не очень понимаю. Зачем же ты тогда служишь обыкновенным погонщиком верблюдов, если у тебя имеются такие сокровища?

— Для того чтобы торговать, нужно ходить от одного города к другому. А я еще не в состоянии организовать собственный караван. Притом он должен быть достаточно сильным, чтобы противостоять разбойничьим шайкам. И таким одиночкам, как я, остается лишь одно: пойти на службу к могущественным купцам, обладателям мощных караванов, и тайком заниматься собственной торговлей. Некоторые восточные купцы, которые так же не в состоянии содержать собственные караваны, доверяют мне для продажи свои драгоценные камни и прочие безделушки, а потом делятся со мной вырученными деньгами. И в общем, я неплохо выкручиваюсь. Вот только одно плохо: ни один погонщик верблюдов не имеет права заниматься личной торговлей. Если бы Адам-бен-Ахер узнал, чем я занимаюсь, то отобрал бы у меня все драгоценности, приказал бы избить плетьми и прогнать. И если это произойдет, то я тут же попаду в черный список, и никто не возьмет меня к себе на работу. Я буду словно прокаженный с колокольчиком на шее, от которого шарахаются все люди, — Шимхам широко улыбнулся, явно довольный собой. — А некоторое время назад я подумал, что раз я и так подвергаю себя подобному риску, то почему бы мне не рискнуть еще чуть-чуть. И тогда я тоже стал прикупать кое-что для продажи. Как вот, например, эту чашу и этот нож. Деньги за эти вещи будут принадлежать только мне. Так что сейчас мои доходы стали более-менее приличными.

— Но после этого путешествия ты, очевидно, станешь совсем богатым?

— Нет! И знаешь почему? Я могу назвать тебе ее одним словом: жены!

Василий с удивлением взглянул на круглое и гладкое лицо своего спутника.

— Но ты всего лишь на несколько лет старше меня! И сколько же у тебя жен?

— Четыре. Одна в Иерусалиме, другая — в Кесарии, третья — в Багдаде и последняя, самая любимая, хотя я должен признать, что люблю их всех, в Антиохии. Да, да, я люблю их всех, но они и дорого стоят мне, особенно Ира, которая живет в Антиохии. Уж очень она любит подарки.

— Почему ты рассказываешь мне все это?

Шимхам тщательно завернул свой товар обратно в тунику, а затем убрал его в мешочек. Только после этого он повернулся к Василию и ответил:

— Потому что мне кажется, что мы могли бы объединиться с тобой. Я знаю всех купцов в этих местах, и какие товары где какой спрос имеют. А у тебя есть два великолепных верблюда и ты только что ваял в жены богатую невесту. Ну что, ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

Василий медленно покачал головой.

— Нет, друг мой, во мне нет ничего из того, что необходимо человеку, чтобы успешно заниматься торговлей. Но я очень обязан тебе за то, что ты согласился сопровождать меня в этом опасном путешествии. И не хочу быть неблагодарным. И, чтобы доказать тебе это, по прибытии в Антиохию я подарю тебе этих двух верблюдов. И вот что я хочу посоветовать тебе: наймись на службу к старому принцу из страны Шан и отправляйся с ним на его родину. Вернуться ты сможешь с одним из шелковых караванов. Но зато ты сможешь привезти столько дорогих и редких товаров, что, продав их, сможешь заложить честную основу будущего богатства.

Черные глаза Шимхама засияли.

— Небо и земля, клянусь головой, ты прав! Это действительно верный путь стать обладателем огромного богатства, — но тень сомнения неожиданно прошла по его лицу. — Но разве принц зайдет в Антиохию? Ему же это не по пути. Дорога на восток начинается от Халеба.

— Так оно и есть. В Халебе он собирался расстаться с шипим караваном. Но потом, я слышал, что он намеревается идти до самой Антиохии. Его желание как можно лучше изучить веру Иисуса из Назарета так велико, что он ни на шаг не отходит от Луки, и постоянно засыпает его вопросами. Я буду очень удивлен, если еще до того, как они расстанутся, принц не станет настоящим христианином.

Подпольный знаток торговли резко вскочил на ноги и позвал верблюдов:

— Эй, Баллад и Эзер, идите сюда. Вы отдыхаете уже четыре часа. Ваши животы полны сухой фасоли. Воды вы тоже выпили вдосталь. Нам пора отправляться в дорогу. — Эй, Балдад, старый мешок с желчью, и ты, Эзер, молодой ленивец. Мы не можем терять ни секунды.

Этот ночной переход начался очень плохо. Животные упирались, ворчали и никак не хотели принять свой обычный, размеренный темп, который позволял, пусть и не очень скоро, но зато верно пожирать огромные расстояния пустыни. Балдад не переставал кричать, высоко задрав свою голову и уставясь на луну, которая к тому времени уже взошла на горизонте.

— Я уже начинаю бояться, что мы не поспеем ко временя, — сказал Василий. — Это моя вина. Всю дорогу меня приходилось тащить словно груз, а теперь эти проклятые животные не хотят дальше идти. Если, они и дальше будут так плестись, то мы вообще никогда не прибудем в Антиохию.

Спутник Василия имея большую склонность к фатализму и оставался спокойным.

— Если мы проиграем, то значит Господь захотел этого. Мы сделали все, что в наших силах. Мы выиграли целых четыре дня. Но силы человека имеют предел… да и силы верблюдов тоже. И я даже не буду их наказывать. Они очень устали и им требуется отдохнуть одну ночь. А ты сам, посмотри на себя! Ты стал таким тощим, что похож на священника, который переборщил с постом. А под глазами у тебя такие синяки, что издалека ты смахиваешь на родственника этого своенравна, на котором ты восседаешь. Если уж мы не в силах больше ничего сделать, то зачем же насиловать себя?

— Это будет ужасная катастрофа — воскликнул Василий. — Нет, я не думаю о наследстве, которое моя жена может потерять, Это, конечно, важно, но, в конце концов, состояние снова можно нажить. Есть еще и другая причина, о которой ты ничего не знаешь.

— Не будь так уверен. По вечерам, когда мы разбивали лагерь и рассаживались у огня, многие говорили… разное… Да и Адам тоже. У него много достоинств, одно из которых не в меру длинный язык.

— Ну что ж, в таком случае ты, может быть, и знаешь, почему мы должны сделать все необходимое, чтобы прибыть вовремя. Как ты считаешь, они побегут, если мы их побьем?

— Бей их сколько душе угодно. Только ты этим ровно ничего не добьешься. Ах, если бы у нас был певец, чей голос пришелся бы им по нраву! Это другое дело.

Василий удивленно воззрился на своего спутника.

— Не хочешь ли ты сказать, что они восприимчивы к музыке?

Белый тюрбан Шимхама качнулся в темноте.

— Это одна из их самых странных черт. Некоторые голоса им нравятся настолько, что они становится похожими на змей, попавших под гипнотическое влияние флейты. Они начинают идти в ритм песни, по крайней мере до тех пор, пока она звучит.

— Так чего ж ты, давай спой! У тебя красивый голос.

— Это правда — у меня красивый голос. По вечерам, когда мы сидим у своих костров, первым зовут петь меня. Своим пением я завоевал сердца двух своих жен, но так и не смог завоевать сердца верблюдов. Они просто ненавидит мой голос. Хочешь продемонстрирую?

И не дожидаясь ответа, он принялся петь высоким, мелодичным голосом, который Василий нашел очень приятным. Но что касается верблюдов, то они были совсем другого мнения. Эзер резко остановился, уперевшись всеми четырьмя ногами в песок, а Балдад стал кричать во все горло.

Певец прекратил свой эксперимент и, безнадежно махнув рукой, сказал:

— Вот видишь! Я уверен, ты считаешь, что у этих тупых животных нет никакого вкуса. Но что делать, дружище? — он замолчал ненадолго, а затем спросил с таким видом, будто эта мысль впервые пришла ему в голову: — А, может быть, ты сам попробуешь? Кто знает? Может, ты им понравишься.

— Но я не умею петь, — запротестовал Василий.

— Все равно попробуй. Игра стоит свеч. Давай подумаем. Они привыкли к арамейскому, и твой родной, такой поэтический язык в данном случае может не подойти. Но, может быть, ты знаешь какие-нибудь еврейские песни?

Василий подумал.

— Когда я был еще совсем маленьким, то часто ходил играть в торговый квартал. Там было много еврейских детей, и они часто пели свои песни. И одну из этих песен я помню и сейчас. Она называется «Молодой Искар». Когда они пели ее, то один из ребят становился в центр, а остальные, взявшись за руки ходили вокруг него.

— А я знаю ее. Мы пели эту песню, когда были маленькими и жили в Галилее. Если ты забудешь какие-либо слова, то я подскажу тебе. Ну давай посмотрим, наделила ли тебя природа способностью покорять сердца верблюдов.

Не особо рассчитывая на успех, Василий принялся распевать первый же пришедший ему на память куплет.

Результат не заставил себя ждать, и оба молодых человека были удивлены им. Верблюды подняли головы и взяли ровный размеренный шаг. При этом они удовлетворенно ворчали.

— Твой голос тонок как тростник, — сказал Шимхам, — но им он нравится. Если ты сможешь выдержать вот так всю ночь, то мы в самое короткое время доберемся до Антохин. Давай, давай, друг, пой!

И Василий продолжал петь. Он пел несколько часов кряду. Луна высоко забралась на небо и появились звезды. Голос молодого человека стал садиться. Когда же память подводила Василия, его спутник подсказывал ему. А верблюды вели себя так, словно кроме песни им ничего не было нужно. До тех пор пока они могли слушать о дальнейших перипетиях несчастного Искара, животные размеренно шли вперед, пожирая расстояние, как проголодавшийся за день работник пожирает свой ужин. Колокольчики весело звенели на их сбруях и, казалось, они аккомпанировали бесконечной песне Василия.

А молодой человек с каждым куплетом чувствовал, как в нем растет оптимизм. Может быть, несмотря ни на что, они и прибудут вовремя. Состояние Деворы будет сохранено, а это позволит посланникам христианской веры отправиться далеко на восток, в Багдад, Самарканд, Индию; в холодные страны Запада, в Галлию, Испанию; и еще дальше, дальше чем Геркулесовы Столбы. Повсюду, на всей земле, люди увидят истинный свет и поверят в Иисуса. От осознания той роли, которую он играет в этом великом деле, Василий почувствовал себя вдохновленным и пел уже от всей души, зная, что, если он остановится, его более чем суровые критики Балдад и Эзер тут же встанут как вкопанные, а все надежды на распространение учения Иисуса окажутся под вопросом.

И все же наступил тот момент, когда усталость сломила его и он уснул прямо в седле. Василий уже давно заметил, что его сны отличались удивительной четкостью. Он видел и слышал всех тех, кто приходил к нему во сне, так ясно, словно это происходило наяву. Но в эту ночь, когда он спал, зажатый в тесном седле, между двух горбов верблюда, его посетило не одно, а целых два видения.

В первом он увидел своего отца. Он был по-прежнему грустен, потому что в его положении так ничего и не изменилось. Но особенно он был недоволен тем, как Василий устраивал свою жизнь. Это был целый список упреков. Молодой человек не стал оправдываться и доказывать что-либо. А отец все призывал его к здравому смыслу. У него есть теперь жена, обладающая всеми необходимыми достоинствами и любящая его как и положено жене? Так в чем же дело? Неужели он хочет потерять еще одно состояние? Нет, он должен одуматься, пока еще не поздно. Пока еще не поздно обрести нормальную и счастливую жизнь. Но для этого он должен вернуться в Антиохию и не ступать больше ногой на землю Иерусалима. Никогда!

А затем Игнатий стал предупреждать сына об опасностях, подстерегающих его впереди. Но речь его тут стала запутанной и нечленораздельной. Слова слетали с его губ, что-то о крови, огне, сражениях и смерти. Казалось, этому не будет конца. Хотя Василий и не понял, о чем конкретно шел разговор, но ему показалось, что Игнатий разглядел в дымке будущего падение и разрушение города Давида[59].

Тут видение исчезло и уступило место следующему. На этот раз более конкретные предупреждения он услышал из уст Цимисия, старого хозяина караван-сарая в Халебе. Василий видел его два раза и поэтому узнал без труда. Согнувшийся в три погибели, с огромным носом на изможденном лице — он был словно символ всеобщего бедствия. Ломая руки, старик рвался навстречу Василию со слезами: «Вернись! Вернись! Почему ты не послушал меня? Я же предупреждал тебя, что вокруг города бродят арабские разбойники. Вернись! Потому что, если ты пойдешь дальше, то попадешь в ловушку к разбойникам. Если ты дорожишь жизнью, то поворачивай своих верблюдов».

Цимисий говорил с такой убежденностью и произвел на Василия настолько сильное впечатление, что, проснувшись, молодой человек еще долго не в силах был побороть охватившее его беспокойство. Ночь была светлой и тихой. Такой светлой, что путников, идущих по пустыне, было видно словно днем. И такой тихой, что можно было услышать все на свете: от легкого шороха возившегося в своей норе крота, до шагов бога, прогуливавшегося в золотых сандалиях на вершине Парнаса[60].

Василий поспешил пересказать своему спутнику содержание второго сна, но Шимхам отнесся к рассказу более чем легкомысленно. Смеясь, он заявил, что Цимисий известный мастер всяких небылиц и, что даже во сне он ухитряется морочить людям головы.

— Сколько я за свою жизнь не проходил через Халеб, еще не было такого случая, чтобы этот старый хнычущий еремей не рассказывал жутких историй про разбойников. Ну еще бы! Ведь каждый путешественник просто обязан остановиться в его норе и накормить его клопов досыта.

Василий прислушался.

— Скажи, ты ничего не слышишь? Там, на севере? Кажется, кто-то скачет на лошади.

Шимхам повернул голову и тоже прислушался. Затем покачал головой.

— Я ничего не слышу. Думаю, мы с тобой единственные люди, которые не спят в эту ночь.

ГЛАВА XVIII

В это время караван продолжал свой путь. В отличие от двух гонцов, караван шел только ночью, а днем, чтобы спрятаться от страшного зноя, становился лагерем. Несмотря на то, что путешественники сильно отстали от своих посланников, они делали все, что было в их силах, чтобы сохранить прежний темп. А это было совсем нелегко. Старый принц по-прежнему сопровождал их, и по пути к ним присоединилось еще много одиноких путников. А когда в одном дне пути от Халеба, на юге, у небольшого оазиса с весело журчавшим ручейком они разбили лагерь, еще несколько одиночек попросили разрешения сопровождать их до Антиохии.

Адам-бен-Ахер подошел к палатке Деворы и, остановившись у самого порога, сказал:

— Больше трех дней у тебя очень усталый вид. Да это и не удивительно. Путешествие было слишком тяжелым. Раньше, в такой зной, я предпочитал вообще не трогаться в путь.

Девушка сидела на полу палатки, прислонившись спиной к мачте поддерживавшей купол. На востоке горизонт был затоплен огнем полыхавшей зари.

— Есть ли новости от Василия и Шимхама? — спросила она.

— Никаких, — вздохнув, Адам оглянулся с таким видом, словно хотел сказать: «Какие могут быть новости в таком пустынном месте!» — Последние сведения о них мы получили в Хамате. И я уверен, что с тех пор их никто не видел. Редко кого можно встретить в этих местах. Они опередили нас по меньшей мере на три дня, а в этом случае узнать что-либо становится очень трудно. Думаю, что и сегодня мы ничего не узнаем, если только маленькие птички не принесут нам в клюве какое-нибудь послание. — Он неожиданно замолчал и внимательно посмотрел на восток. — Вот так неожиданность. Кто-то едет в нашу сторону.

Крохотная точка на горизонте сначала превратилась в фигурку человека, идущего пешком по тропе, а затем в юного пастуха. Несмотря на жару, он шел довольно бодрым шагом. Высоко подняв над головой свою узловатую палку, он поприветствовал путников. Затем, решив все-таки навестить путешественников, он сошел с тропы и зашагал к лагерю. По всей видимости, пастух ходил взглянуть на свое стадо на нижних пастбищах и теперь возвращался назад. Хотя он и был очень молод, нижняя часть его лица и шея были покрыты густой бородой. Такой же заросшей была и грудь.

— Да будет мир с тобой, друг. Пусть твои стада крепнут и увеличиваются, — сказал Адам, когда вошел в лагерь.

— Мир и вам, чужестранцы.

— Скажи, ты не видел двух мужчин на верблюдах? Несколько дней назад. Они шли на север.

— Многие идут в Халеб или возвращаются оттуда, — молодой пастух посмотрел на тропу, затем снова взглянул на Адама и Девору. — Но, может быть, вы имеете ввиду тех двоих, которых я повстречал в это же время на этом самом месте. Они шли всю ночь и остановились, чтобы поесть и пополнить свои запасы воды. Мы тогда перемолвились всего лишь несколькими словами, и они отправились дальше.

— Опиши нам их.

— Один из них был таким коренастым… Любитель поговорить и, судя по всему, хорошо знает жизнь пустыни. Второй, помоложе, без бороды, почти все время молчал.

Лука, с трудом переставляя затекшие от долгого сидения в седле ноги, подошел к беседовавшим. Поздоровавшись с пастухом, он сказал:

— Наверняка, это наши друзья. Скажи, когда ты повстречал их?

Пастух принялся считать.

— Вчера римляне пришли в горы собирать налоги. — Тут он остановился и с отвращением плюнул на землю, выказывая тем самым свое презрение к завоевателям. — Они отыскали Хоргана и Диклаха, которые скрывались у нас, не желая ничего платить, и увезли их с собой. Хорган и Диклах прятались один день. Когда они пришли к нам, то сказали, что римляне со своими писарями и проклятыми списками накануне явились в деревню. Все, теперь я точно могу сказать, потому что за день до этого я повстречал тех двоих, о которых вы меня спрашиваете. Ведь тогда, при встрече, они сообщили мне, что римляне находились в Эмезе. Проезжая мимо, они видели собирающих налоги. Я еще потом вспомнил об этом нашем разговоре, когда эта саранча нахлынула и наши края. А теперь остается лишь посчитать… — и он принялся загибать пальцы, бубня что-то себе под нос. — Четыре. Точно, ровно четыре дня тому назад я разговаривал с ними.

— Четыре дня! — глаза Луки засияли. — Прекрасно! Мы даже не надеялись на то, что они смогут опередить нас настолько. Ведь так?

По законам женщина не имела права вмешиваться в разговор мужчин, особенно если в этом разговоре принимали участие незнакомые люди. Но Девора была настолько взволнованна, что не смогла сдержать своего нетерпения.

— Как они выглядели? Были ли они очень усталыми?

Пастух наклонился и поднял из пыли тоненький, деревянный прутик. С сухим треском он переломил его на две половины.

— Тот, который помоложе, был как этот прут. Казалось, еще одно движение, еще одно слово, и он переломится. Они сказали, что направляются в Антиохию. Тому, что помоложе, крупно повезет, если он до нее доберется. Да и что касается второго, хотя у него и дубленая шкура, но выглядел он тоже неважно. Лицо его было серым, как эта пыль, и сидел он в седле, согнувшись почти пополам.

Адам подвел гостя к огню, на котором готовилась еда, а Лука присел у входа в палатку Деворы.

— Я понимаю: ты не находишь себе места от волнения. Ну-ну, дитя мое, нужно взять себя в руки. Теперь они уже в Антиохии. И, может быть, в это самое время, когда я читаю страх в твоих глазах, они мирно спит на мягких постелях, а город медленно просыпается ото сна. Да, да, они закончили свое путешествие и теперь отдыхают и набираются сил.

— Но ты же слышал, что сказал пастух.

— Они не только добрались до Антиохии, но, может быть, Даже уже выполнили поручение. Да, я уверен, что они встретились с банкиром и поставили его обо всем в известность. Я вижу, как он держит в руках документы, подтверждающие их личность. Так что я прошу тебя, успокойся.

Девора вздохнула.

— По сто раз в день я молила Иегову, чтобы он помог им и защитил.

— Твои молитвы были услышаны. Я больше чем уверен, что Иегова не оставил твои просьбы без внимания.

Они сели ужинать втроем под прохладным сводом палатки. Слуги уже потихоньку начали сворачивать лагерь, поэтому за шелковыми стенами царило легкое оживление. Через полчаса караван должен был отправиться в путь.

Все чувствовали себя отдохнувшими и готовыми к новым испытаниям. Сара сделала легкий массаж лица своей хозяйке и нанесла тонкий слой розового крема ей на щеки, отчего следы усталости исчезли, а сама Девора снова почувствовала интерес к жизни.

— Говорят, что Антиохия очень красивый город, — сказала она. — Я рада, что скоро увижу его.

— Чаще всего ты слышала это от меня. А я был склонен преувеличивать его многочисленные достоинства. Что поделать, ведь это моя родина. Я люблю ее и для меня нет города прекраснее, чем Антиохия. Хотя, — добавил он после небольшой паузы, — я не видел Рима.

— Да, но ты видел Иерусалим! — вскричал Адам. — Как ты можешь после этого утверждать, что Антиохия самый прекрасный город на свете? Ни один город мира не в силах сравниться с Иерусалимом! В нем есть Храм! Все величие и красота этого города в его Храме.

— Это правда, что Бог дал Иерусалим Своему народу. Но я сейчас говорю о другом, о вещах материальных. О красивых домах, широких улицах, больших, просторных садах; о ветре, который своим свежим дыханием надувает паруса кораблей в порту. И еще… Меня очень беспокоит одна вещь. Меня не покидает странное ощущение… В последний мой приезд Иерусалим показался мне постаревшим и очень мрачным, словно над ним тяготеет страшный рок. Рок смерти и разрушения. У меня такое ощущение, что конец Иерусалима близок. Я не удивился, когда, выезжая из города через Дамасские ворота, увидел посреди дороги огромный камень. Охраняя его, рядом стояли ангелы с огненными пиками в руках.

— Ну, знаешь, Лука… У тебя и воображение! — воскликнул Адам. Он явно рассердился. — Город Давида — великолепный город будет существовать вечно. Даже когда воспоминания о Риме затеряются в веках, а Антиохия исчезнет с лица земли под грудами камней, которые обрушатся на нее с вершин гор.

Злость Адама проявилась сначала в долгом молчании, а затем вылилась в ту реакцию, которую Лука давно уже ожидал.

— Благодаря мне и только мне, чаша, которой вы так дорожите, не попала в руки к главному священнику и фанатикам. Это я придумал план спасения, и именно я рискую в этом походе всем своим состоянием. Не говоря уже о собственной шкуре, которой я, между прочим, тоже очень дорожу. А между тем вы ни разу не обратились ко мне сами, не попросили… Да что говорить — даже не рассказали об этой чаше. Я случайно узнал обо всем. А я не люблю, когда ко мне относятся с таким пренебрежением. Вот, Лука Целитель, я хочу, чтобы ты хорошо это понял.

Услышав слова Адама, Лука расстроился.

— В том, что ты говоришь, есть доля правды. Мы принимали твою помощь и, хотя всегда отдавали должное твоей проницательности и щедрости, никогда не говорили тебе об этом. Это моя вина, друг Адам, что у тебя сложилось впечатление, будто мы не ценим твоих достоинств. Мне очень жаль, что так получилось.

— Я даже ни разу не видел этой чаши. Я хочу увидеть то, ради чего мы все так сильно рискуем, — проворчал Адам.

Лука огляделся по сторонам. Все палатки были уже сложены за исключением той, что принадлежала Деворе. Тогда он поднял руку и громко крикнул слугам:

— Оставьте ее, не трогайте, — затем сделал знак Адаму. — Пойдем, мой смелый и благородный друг. Мы прямо сейчас исправим эту ошибку.

Они поднялись и вошли под свод палатки. Сару, которая уже собирала вещи, отослала хозяйка. Старый ящик был здесь, скрытый многочисленными мешками и узлами. Девора подняла крышку и достала из тайника чашу. В палатке посреди дорожных вещей, она выглядела обычным, ничем не примечательным предметом. Втроем они долго смотрели на нее. Адам был явно удивлен. Еще раз оглядев помятые бока чаши, он первым нарушил молчание:

— Она совсем обычная.

— Да, — согласился Лука. — Если попытаться продать ее как чашу для питья, много не выручишь.

— Я ожидал совсем другого. Не могу сказать точно чего, но совсем другого. Ну… я ожидал, что в ней есть что-то примечательное. — Адам был не только удивлен, но и сильно разочарован. — Сколько подобных чаш я повидал на своем веку в ветхих палатках бедных пастухов.

— Не сомневаюсь.

— Ладно, — продолжил Адам, помолчав еще немного. — Я видел ее. А теперь прячьте ее обратно и собирайте вещи. Нам уже давно пора трогаться в путь.

Когда они вышли из палатки, солнце клонилось к закату. Быстрым шагом Адам направился к своим погонщикам, чтобы проследить за погрузкой вещей. Еле дождавшись его ухода, Девора повернулась к Луке и подняла на него полные восторга глаза.

— Я видела Его, я видела Его! — прошептала она. — В палатке было сумрачно, и я четко видела ореол света вокруг чаши. Это было так странно и прекрасно, что я все еще спрашиваю себя, не сон ли это был.

— Нет, дитя мое. Чашу действительно окружал ореол света. Я тоже видел Его. Уже во второй раз. А первый раз это случилось, когда твой дедушка, умирая, доверил мне ее, и я отправился, трепеща от волнения, к Василию. Там, в мастерских, мы с ним впервые увидели Его.

— Но Адам-то ничего не увидел.

— У Адама нет нашей веры. Он прямой, порядочный человек, но он не то что не верит в Иисуса, но даже склонен насмехаться над его учением. Лишь обретая веру, мы становимся христианами, и только благодаря этой вере Господь Бог наш посылает нам иногда доказательства того, что он видит нас, что доволен нашими поступками. Поэтому, что тут говорить! Благодаря неверию глаза Адама слепы, и все, что он узрел — это обычную, очень старую чашу.

Разговаривая, они прогуливались по лагерю, в то время как слуги суетились вокруг них, готовясь к следующему переходу.

— Знаешь, я говорил об этом с многими. Ведь именно тем, кто последовал за Учителем, было позволено видеть чудеса. Я долго прожил рядом с Павлом и нисколько не сомневаюсь в том, что огромная сила была дана ему — как, впрочем, и Петру… Но вот что я хочу сказать тебе: чудес было очень мало.

Небо начало темнеть, и Лука поднял голову вглядываясь в сияющие звезды.

— Ну скажи, разве трудно поверить в то, что всемогущий Господь в силах сотворить чудо? Разве могут возникнуть сомнения? Конечно же, нет. Просто он не считает это необходимым раз дети Израиля не ожидали увидеть своего Мессию. Думаю, это единственная причина. В своей бесконечной мудрости Иегова посчитал, что вера колеблющихся подкреплена беспримерными доказательствами. Но, дитя мое, — продолжал Лука, — мы вовсе не должны ожидать того, что Иегова будет все время простирать над нами свою длань. Вместо того, чтобы поощрять нас чудесами, Он избрал иной путь. Он одарил нас такими качествами, которые дадут возможность выполнить Его волю. Вот они, эти качества: вера, сострадание, мужество, преданность. Люди, с которыми я разговаривал, поняли, что Ему нет необходимости прибегать к чудесам там, где мы, люди, можем сделать все сами, благодаря той силе, которую Он вложил в нас. Со времен основания мира возможность творить добро заложена в каждом человеке, но лишь приход Иисуса открыл ей дорогу. Вот почему столько мужчин и женщин готовы терпеть и претерпевают столько страданий ради своей веры. Они не боится даже самой ужасной смерти. По мере того как христианство распространяется по всей земле, вера в учение Иисуса становится самой мощной силой в мире.

— Не хочешь ли ты сказать, что вера дает нам всем, даже самым смиренным и обездоленным, возможность участвовать в самом великом и святом деле?

Лука кивнул головой.

— Да, так. Но… наш тленный разум никогда не сможет до конца разгадать Божий замысел. Что-то открылось Павлу, а что-то Петру… И мы должны в вере своей следовать за этими великими людьми и быть счастливы, что и нам открыт путь к истине.

Некоторое время они молчали.

— А Василий? — неожиданно спросила Девора. — Что произошло с ним, когда вы впервые увидели сияние вокруг чаши?

Стало совсем темно, и они были вынуждены идти медленнее, внимательно глядя под ноги. В полумраке Девора не могла видеть, какой радостью зажглись глаза ее собеседника.

— Да, Василий тоже узрел свет, — заверил он девушку. — В то время он еще блуждал ощупью во мраке, но сияние он увидал так же отчетливо, как и я. Что ж, семя упало в его душу… и, я думаю, почва окажется благодатной и скоро оно даст хорошие всходы.

В это время Адам уже занял свое привычное место во главе вереницы верблюдов. Подняв плеть над головой, он громко призвал всех в дорогу.

— Быстрее, — голос его гудел словно труба. — Часы прохлады наступили, тропа у нас под ногами: чего еще не хватает? Быстрее в дорогу!

В самом углу караван-сарая, расположенного у ворот Халеба, собралась толпа народу. Все с вниманием и любопытством слушали выкрики незнакомца с горящими, как угли черными глазами и сильным низким голосом.

— Час близок! — вещал он. — Цепи, которыми Рим опутал весь мир, скоро падут. Иерусалим готов… Кинжалы наточены… Народ Израиля вновь обретет свободу.

Адам-бен-Ахер отвернулся от говорившего и с озабоченным видом покачал головой.

«Как этот горлопан смеет давать подобные обещания? — подумал он. — Сыны Израиля не смогут одни противостоять всему Риму. Этот человек кончит тем, что его руки и ноги прибьют гвоздями к кресту. Рим очень могуществен.»

Затем он задержался в другом углу, где какой-то дервиш демонстрировал таланты и ловкость, играя одновременно на тамбуре и на визгливой флейте. Даже не взглянув, он прошел мимо заклинателя змей. Наконец, протиснувшись сквозь шумную группу людей, спорящих о чем-то хриплыми голосами, он увидал согнутую спину Цимисия. Его-то и искал Адам.

Лука остался у ворот. Он видел, как Адам заговорил со старым армянином, а затем стал наблюдать за людьми, окружавшими его. Они шумели и кричали, ели, спорили, спали, а он смотрел на них мягким, теплым взглядом человека, который очень любит себе подобных и хорошо понимает их. Вернулся Адам, впервые он, казалось, не знал, что сказать Луке. Наконец, бросив быстрый взгляд на старика, он опустил голову и произнес:

— Кажется… кажется, нашим ребятам сильно не повезло в пути.

— Что случилось?

Лука взволнованно схватил Адама за руку.

— Цимисий сказал, что вокруг города бродит банда арабских разбойников, — Адам смущенно переступал с ноги на ногу и никак не мог поднять глаз от земли. — Он предупредил Шимхама об опасности, подстерегавшей их в пути. Сказал ему, что не стоит пускаться в дорогу вдвоем. Но парни решили, что они не могут терять времени, и не послушались его. Несмотря ни на что они решили рискнуть.

— На них напали разбойники?

— Да. Никто не знает, что с ними стало… Если… если они попали в плен, то вряд ли остались в живых. Одного из этих арабов поймали сегодня в Халебе. Вот что он сказал: арабы не берут пленных за исключением тех случаев, когда могут получить за пленника большой выкуп. Надо смотреть фактам в лицо: по всей видимости, они мертвы.

Лука опустил голову и сдавленным от волнения голосом стал тихо читать молитву. Но Адам прервал его и, явно смущаясь своих слов, сказал:

— Я должен признаться тебе кое в чем… Ты знаешь меня… Я не люблю людей, которым удается обойти или столкнуть меня с дороги. Поэтому я не собираюсь извиняться. Дело в другом. Перед самым отъездом он пришел ко мне и сказал, что хочет купить у меня этих двух верблюдов. Я согласился и назначил ему очень высокую цену. Я сделал это, потому что думал, что мы поторгуемся и придем к вполне разумной цифре. Но он отказался от каких-либо обсуждений и выплатил мне всю сумму, а я… я принял ее. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание так это то, что я честно предупредил его… ну, короче, он знал, что я надуваю его. А сейчас, когда все так обернулось… одним словом, мне жаль, что я обманул его.

— Какое теперь это имеет значение! Только вот что, Адам… Друг мой, я очень прошу тебя: изгони из своей души ненависть, которую ты питаешь к нему. Помни, что если ты сохранишь ее, то в судный день тебя обвинят в грехе.

Тут они заметили, что к ним приближается Цимисий. Старик шея шаркающей походкой, и голова его покачивалась при каждом шаге.

— Поймали араба, у него нашли еврейские монеты в кошельке, — объявил он. — Его сейчас как раз допрашивают. К нему применят самую страшную пытку. Нет, его не будут бить палками. Наоборот, выберут самые легкие и тонкие прутья… Удары будут слабыми, я бы даже сказал, нежными, очень нежными. Но они будут сыпаться на его пятки словно осенний дождь. И ноги его распухнут и почернеют… Несчастный будет молить Бога, чтобы Он даровал ему быструю смерть. Впрочем, все равно он ничего не скажет. Эти арабы невообразимо горды и совершенно нечувствительны к боли. Нет, он умрет, но не скажет ни слова.

— Что ж, тогда мы больше ничего не узнаем. Ведь так? — спросил Лука.

Цимисий всплеснул руками, которые, увы, нельзя было назвать чистыми.

— Многих унес с собой ветер! О благородный Лука, много тайн хранит в себе пустыня.

В грустной задумчивости Лука и Адам медленно зашагали по направлению к своему лагерю, расположившемуся за стенами караван-сарая. Они были настолько озабочены, что поначалу даже не услышали, как Цимисий снова окликнул их уже с порога своего дома. Они обернулись одновременно, но вернулся к старику один Лука.

— Я забыл тебе сказать, что у пойманного разбойника был верблюд. Наверняка краденый верблюд. Представляешь какая наглость! Так вот, на вид это очень дорогое животное. Длинноногое, покрытое густой, коричневой шерстью, с роскошным седлом и нефритовыми колокольчиками. Такого не каждый день встречаешь в пустыне.

— Неужели это один из тех самых верблюдов, на которых путешествовали наши друзья? — спросил Лука. Его сердце так сжалось, что слова едва не застревали в горле.

— Наверняка.

Когда усталым шагом Лука вернулся к Адаму, тот тяжело вздохнул и сказал:

— Нам остается лишь одно. Не будем задерживаться здесь ни секунды. Мы лишимся отдыха и сна, но что делать? Тем хуже… Складываем лагерь немедленно и будем идти до самой Антиохии без остановок.

— Да, нужно сделать еще одно, последнее усилие. И вот еще что, Адам: о том, что мы с тобой только что узнали, мы не скажем никому в лагере. Все-таки точных доказательств нет. Поэтому будет очень жестоко с нашей стороны, не проверив сведения, рассказать… ей об этом.

Не говоря ни слова, Адам кивнул головой. В голосе Луки было столько боли, что караванщик остановился и с удивлением посмотрел на своего спутника. Он увидел, что Лука потрясен новостями. Лицо старика было бледным и почти неживым.

— Кажется, ты воспринял это слишком близко к сердцу, — заметил караванщик.

Лука ответил не сразу. Ничего не замечая, он продолжал идти вперед с опущенной головой и судорожно сжатыми руками. Наконец, словно самому себе, он прошептал:

— Я любил его, как сына.

ГЛАВА XIX

Раскинувшаяся от самых Железных Ворот, Антиохия предстала глазам путешественников именно такой, какой описывал ее Лука. Она была прекрасна. Опоясанный стеной (такой высокой, что казалось, она поднималась к самым небесам) с четырьмястами башнями, город похож на воплощение всех восточных сказок и волшебных легенд.

Казалось, в этих великолепных дворцах жили могущественные и таинственные властелины, изящные принцы словно тени скользили от дома к дому в поисках любви и приключений, а закутанные в шелка красавицы бросали молнии страстных взглядов из раскрытых окон, и в любой момент сказочные демоны могли показать свою силу над людьми.

Когда взгляд Деворы скользнул по прекрасным мраморным домам, любопытство всколыхнуло ее душу. Но это состояние длилось всего лишь мгновение. Затем гордая прелесть померкла в ее глазах. Печальные мысли снова овладели девушкой. Они не отпускали ее от самого Халеба. Она тяжело вздохнула и устало опустила голову.

Адам ехал рядом с Деворой и, безуспешно пытаясь развеселить ее, рассказывал всякие истории о городе. Но заметив, что девушке стало хуже, он в замешательстве прервал свою речь. Девора просто не слушала его, а Адам не любил рассеянных слушателей да и, если честно, не привык к ним. А ведь ему было что порассказать, он умел повеселить людей. Например, он брал всякие смешные истории из святых книг, переиначивал их на свой манер и выдавал слушателям. Да, он знал, когда какие словечки надо вставить, а когда, наоборот, сделать паузу, или даже спеть песню. Нет, он не привык, чтобы на него не обращали внимания.

— Ты даже не слушаешь, — сказал он с обидой в голосе. А он он как раз собирался рассказать о невероятных приключениях Ионы[61] во чреве кита.

Девора покачала головой.

— Ты что-то скрываешь от меня, — прошептала она. — Я чувствую, от самого Халеба чувствую, что ты что-то скрываешь. Что случилось? Если это плохая новость, то лучше сейчас же все мне рассказать. Я давно уже больше не ребенок.

Все это время Лука ехал по другую сторону от девушки. Долгая дорога от Халеба до Антиохии, которую они прошли практически за один переход, если не считать одной маленькой остановки, окончательно изнурила его. У него даже не было сил четко выговаривать слова.

— Это правда, — сказал он. — Мы кое-что скрыли от тебя. Мы подумали, что… что было бы очень жестоко с нашей стороны мучить тебя, пересказывая… слухи.

Лука поднял голову и увидел над Железными Воротами римского орла. Настало время рассказать обо всем. Дальше откладывать было нельзя. Адам засуетился и стал поправлять ремни на седле. Он незаметно кивнул Луке.

— Говорят, что плохие новости лучше рассказывать постепенно и ни в коем случае не впрямую, а наоборот, намеками. Не знаю, не знаю… Я совсем не уверен, что в этом случае они становятся не такими плохими и их легче пережить. Да что говорить, в любом случае я не умею… Девора, дитя мое, возможно, мы встретим за этими… этими зловещими воротами боль и горе. Как мне сказать тебе? Ну… мы можем не найти за этими стенами тех, кто должен был бы сейчас ждать нас.

В ответ Девора не сказала ни слова. Опустив голову, она с такой силой сжала ремень на седле, что ее хрупкие пальцы даже побелели.

— На группу путников напали арабские разбойники. Эта люди ночью покинули Халеб и направлялись в Антиохию. Позже один из разбойников пришел в город и похвалялся своими подвигами. Его поймали и нашли в кошельке еврейские монеты. Вдобавок к этому у него отобрали краденого верблюда, крупное, сильное животное с коричневой шерстью и нефритовыми колокольчиками. Ну, в общем, ты…

Адам резко вскинул голову. Глаза его сверкали.

— Кто тебе сообщил об этом?

— Я был так расстроен, что забыл передать тебе… Это рассказал Цимисий, когда мы уже покидали караван сарай.

И тут Адам так громко расхохотался, что спутники с удивлением оглянулись на него. Но он не остановился, а, наоборот, принялся смеяться пуще прежнего, похлопывая себя при этом по ляжкам.

— Крупное животное с коричневой шерстью и нефритовыми колокольчиками? У верблюдов, которых я им дал, на сбруе действительно были нефритовые колокольчики. Тут я спорить не буду. Но они не были коричневыми. Они были белыми! Ты слышишь, Лука, друг мой, белыми, как борода этого старикашки Цимисия, белыми, как вон то облако, что проплывает сейчас над нами!

Глаза Деворы заблестели.

— Адам, Адам, что ты говоришь? Не хочешь ли ты сказать, что они… живы и здоровы?

— Именно это я и хочу сказать. Те двое, на которых напали разбойники, совсем другие путники. Они не имеют ничего общего с нашими посланцами.

Радостные лица спутников закружились перед глазами Деворы. К ней все протягивали руки, и она с благодарностью пожимала их. Потом все замолчали и с облегчением стали смотреть на приближающиеся ворота города.

— Друзья мои, — шептала девушка. — Мои милые, добрые друзья… Я всегда буду любить вас!

Но радость Адама была недолгой. Прошло всего лишь несколько мгновений, и он стал ворчать себе что-то под нос, покачивая головой и нахмурив брови. Когда они достигли пересечения дорог у самых Железных Ворот, он остановил своего верблюда.

— Но можем ли мы быть в чем-то уверены? — спросил он своих спутников. — Мы давно должны были повстречать кого-нибудь, кто передал бы весточку от них. Или кого-нибудь, кто хотя бы видел их. Такое отсутствие новостей пугает меня. Обычно оно предвещает несчастье.

— Адам, — воскликнула Девора. — Ты снова разрываешь мне сердце. Не думаешь ли ты, что мы рано начали радоваться?

— В лучшем случае, — проворчал он.

Адам остановил свой караван, так что следовавшие позади и идущие навстречу вынуждены были огибать их. Движение застопорилось. Для измученных палящим солнцем людей создавшееся положение было равносильно изощренной пытке. Поднялся такой гвалт, что в нем ничего невозможно было различить. Целый лес тюрбанов и надменных верблюжьих морд колыхался вокруг каравана. Погонщики, купцы, солдаты, жрецы, убогие нищие и ловкие воры — все кричали, осыпая путешественников цветистыми восточными ругательствами.

— Не заговаривай ни с кем, — посоветовал Адам, склонившись к уху Деворы. — Я совершил непростительную оплошность и не подумал о том, что твой отец мог прибыть раньше нас и предупредить власти. Мы не должны входить в город. Нам следовало бы остановиться снаружи и послать кого-нибудь в город разузнать обо всем.

Мы можем быть уверены, что твой дедушка принял меры предосторожности и сделал все в соответствии с законом. Он специально хранил свои деньги здесь в Антиохии, чтобы не попасть под еврейские законы. Тут царствует закон Двенадцати Таблиц и, если бы все осталось шито-крьгго, то Джабез мог передать тебе деньги без соблюдения каких-либо формальностей. Но так как есть еще претендент на завещанное имущество (в данном случае — сумму денег), то банкир обязан пойти в суд и действовать впоследствии в соответствии с его решением. А у нас имеются некоторые, довольно веские основания считать, что судьи в значительной степени чувствительны к… гм, некоторым, скажем так, аргументам. И если твой отец уже прибыл, то мы вполне можем предположить, что он уже предложил определенную сумму Джабезу и судьям, чтобы добиться выгодного ему решения. Не зря же он тоже терпел муки и испытывал страдания во время путешествия.

— Думаю, что ты прав, — ответила Девора. Сейчас она была очень серьезной. — За этими воротами мы можем ожидать всего, что угодно.

— Подкуп в Антиохии — обычное дело. А купить судей проще простого. Я сам не раз это делал. И если твой отец всучил деньги кому следует, то нас переловит в два счета. По всей видимости, наши молодые гонцы уже прибыли, но их нет у ворот. Они не могут встретить нас. А почему? Я думаю, потому, что в это самое время они наблюдают, как дерутся крысы на полу камеры, в которую их засадили. И у нас с вами имеются большие шансы составить им компанию. Лучшее средство выиграть судебное разбирательство — это помешать своему сопернику явиться в суд.

Прямо перед ними у самых ворот цепочка потных и алых солдат скрупулезно осматривали столпившихся в очереди обеспокоенных путешественников. В отличие от церберов[62] они не обращали никакого внимания на тех, кто выходил из города, но зато не оставляли без внимания ни одного входившего.

Пробка, которую создал остановившийся караван, наконец привлекла внимание одного из охранников. Взглядом Аргуса[63] он окинул столпотворение и, с трудом пробравшись к Адаму, злобно набросился на него:

— Ну, чего встал? Чего тебе не хватает? Давай двигайся или твой разум парализован так же, как твои ноги? Слышишь ты, дерьмо, принесенное ветром пустыни!

Адам бросил на стражника испепеляющий взгляд:

— А вы не допускаете возможности, что благородная дама, которая путешествует в нашем обществе, передумала и больше не собирается въезжать в ваш трижды проклятый город?

Стражник внимательно оглядел Девору.

— Благородная дама? — пробормотал он. — Так, может быть, это та самая благородная дама, которую мы ждем? Она что, приехала из Иерусалима?

— Этого я и боялся, — прошептал Адам Деворе. — нас ждут неприятности.

— Благородная там или не благородная, проезжайте быстрее, — заорал страж, вновь охваченный злобой. — Здесь вопросы задаем мы и задаем там, за воротами. А тут вы не можете больше оставаться. Вам ясно?

— С нами также едет принц. Это очень знатный, могущественный и богатый человек из далекой страны Шан. И вы что — собираетесь обращаться с ним так же, как с каким-нибудь обычным толстопузым торговцем маслом?

— Принц? — стражник нагло ухмыльнулся. — Даже если бы сам царь царей был жив и явился бы сегодня под стены Антиохии, то мы бы все равно не позволили ему положить свой царственный зад посреди дороги и устроить такое столпотворение.

Затем гаркнул:

— А ну-ка, веди свою благородную даму и принца вот к тем воротам! И поживее!

Адам оглянулся.

— Все понятно. Кто-то отдал недвусмысленные распоряжения. Они даже дошли до этого безмозглого инструмента продажного правосудия. Что ж, нам ничего не остается как выполнять его приказ. Будем готовы к худшему.

Очень медленно в общем потоке двигавшихся людей и животных, они шли навстречу неизвестности и через несколько минут достигли свода величественных Железных Ворот. Под самой аркой стоял какой-то оборванец и, жутко завывая, что-то пел. Когда путники подъехали ближе, то до них дошло, что он все время повторяет одни и те же слова. Их удивление стало еще больше, когда они разобрали, что он там подвывал.

— Адам-бен-Ахер, Адам-бен-Ахер!

Адам тут же покинул свое место во главе каравана и подъехал к незнакомцу.

— Я Адам-бен-Ахер, — сказал он.

— Уф! — воскликнул человек со вздохом огромного облегчения. — А я уже думал, что потеряю голос. Все проходят мимо, и я уже потерял всякую надежду.

— Ну, а мне-то что? — проворчал Адам. Он постоянно оглядывался, и в его голосе звучало нетерпение.

— У меня есть послание для тебя, — ответил незнакомец с чувством собственного достоинства и с некоторой обидой. — А также поздравления с благополучным прибытием от моего хозяина Джабеза. Вот уже три дня, как я стою здесь и без конца повторяю твое имя. Как только открывали ворота, я становился тут и не сходил со своего места до тех пор, пока их не закрывали. Вот только мой голос…

Адам резко перебил его.

— А разве твой хозяин говорил тебе, чтобы ты оставался все время в тени? Разве ты не знаешь, что обычай требует, чтобы гостей выходили встречать как можно дальше на дорогу? А? Разве не знаешь, что им нужно предложить вина и рассказать о том, что творится за стенами города? Что молчишь? Мысль о том, что отсутствие как тебя, так и новостей может привести к непоправимым несчастьям, конечно же, не посетила твою твердолобую башку, которая, я полагаю, набита одними опилками. — Выплеск плохого настроения, Адам вовсе не ограничил одними словами. Сильно размахнувшись, он ударил незнакомца кулаком по голове. — Ну, а теперь давай свое послание.

К тому времени уже весь караван проехал под арку ворот. Там он был встречен стражей, которая отвела его вправо, где располагался небольшой тупик. Путникам было приказано сойти с верблюдов, так как их не могли допросить прямо сейчас же, а ожидание могло затянуться. Девора послушно спустилась на землю и стояла, с беспокойством оглядываясь по сторонам. Василия и его спутника не было поблизости. Подвергся ли он нападению арабов или сидел в тюрьме в Антиохии, но он не пришел встретить ее, и одного этого факта было достаточно, чтобы она поняла, что весь их план рухнул. Она отвернулась от кишащих вокруг людей и немигающими глазами уставилась в покрытую белой известью стену. Она даже не заметила, как засуетилась служанка, доставая веер и торопясь к ней. В этом переполненном людьми углу было просто нечем дышать, и девушка стала обмахивать Девору, пытаясь хоть как-нибудь облегчить ее положение. Тяжело вздохнув, Девора повернулась, облокотилась спиной о стену и только тогда заметила Шимхама. Он стоял совсем рядом, обнажив зубы в широкой улыбке. И несмотря на то, что он был один, без Василия, все было хорошо. Раз он стоял здесь и улыбался, то не могло случиться ничего плохого. Просто Василий не смог прийти, и скоро она узнает о причине ею отсутствия, в чем бы она ни заключалась, не могло произойти ничего страшного. Сердце девушки забилось от радости. И тут она увидала, что на Шимхаме новые, великолепные одежды: светло-голубой тюрбан, украшенный хрустальным купоном, большим, словно глаз циклопа, такого же цвета туника, пояс оттенка осенних листьев. На шее юноши красовались жемчужное ожерелье с очень крупными бусинками, а на ногах новые, скорее всего в первый раз надетые сандалии с разноцветными ремешками.

Девора сделала ему знак приблизиться, и Шимхам поспешил ей навстречу.

— Если бы вы, госпожа, прибыли днем позже, то он был бы здесь, чтобы встретить вас. Но сегодня утром он еще был очень слаб для каких-либо прогулок.

— Так значит он болен? — спросила Девора. Беспокойство вновь охватило ее.

— О! Да. Если бы мы пробыли в пути часом больше или, скажем, если бы дорога оказалась немного длиннее, то все было бы кончено. За последний час пути солнце окончательно доконало его. Он сидел очень прямо в седле и пел песню верблюдам, а затем, совершенно неожиданно, свалился на землю как подкошенный, и раскаленный ветер пустыни разметал в его голове все мысли. Когда мы подъехали к воротам города, он уже вообще перестал что-либо соображать и на вопросы стражников ответил, что он Искар, сын Лота. Два дня после этого он не приходил в сознание.

— Как же сильно он страдал! — воскликнула Девора. Ее глаза наполнились слезами.

— Благородная госпожа, всю свою жизнь я провел на тропах пустыни, но еще никогда мне не приходилось испытывать такой зной. Были такие минуты, когда даже я начинал чувствовать, что разум начинает изменять мне. Но ничего, это дело прошлое. Теперь все уже позади, и он скоро поправится. Он даже подумывает на днях отправиться в Эфес. Но я считаю, что это не слишком разумно с его стороны.

— Ни в коем случае! Ты совершенно прав: это было бы совершенно неразумно.

В это время к ним подошел Адам и прошептал Деворе, что ему необходимо сказать ей кое-что. Но он тут же застыл на месте, увидев разряженного в пух и прах погонщика.

— А это что еще за маскарад? — завопил он — Что это ты вырядился, как балаганный Соломон?

Шимхам с возмущением ответил:

— А в чем собственно дело? Это мои свадебные одежды! У меня сегодня свадьба.

Побагровев, Адам вцепился обеими руками в складки его туники и со всей силой встряхнул юношу.

— Мне уже не раз говорили, что у тебя мания повсюду заводить жен. И этот факт навел меня на определенные мысли. Как ты можешь содержать табун жен на те деньги, что я плачу тебе? И я начинаю думать, что и другие слухи, которые ходят о тебе, также небезосновательны. Скажи, ты помнишь, что сделал Самсон, когда молодые люди из Аскалона пришли к нему в гости и коварно обманули его. Помнишь историю с загадками? Как они бесчестно выведали ответы у его жены? И как отомстил Самсон? Помнишь?

— Не трогай меня! — закричал Шимхам, пытаясь с достоинством противостоять напору Адама.

— Всесильный Самсон, — сказал Адам, продолжая трясти погонщика пуще прежнего, — спустился в Аскалон и убил тридцать человек из их народа. Так вот, я чую, что ты, Шимхам, вечный, вонючий жених, такой же бесчестный хитрец, как они. И хотя я не Самсон, но все же в силах сурово наказать тебя.

— Ты говоришь непонятными намеками. Но слова твои не имеют для меня никакого значения. — Шимхам осторожно высвободился из крепких рук Адама. — Все, что я могу сказать тебе, Адам-бен-Ахер, так это то, что больше я не нахожусь у тебя на службе.

Адам с презрением хмыкнул.

— Ну что ж, тут я могу с тобой согласиться. Ты больше не состоишь у меня на службе.

Шимхам поспешно поклонился и отошел прочь, а Адам принялся рассказывать Деворе все, что только что узнал от нерадивого посланца банкира.

— Твой отец прибыл вчера. Его корабль задержался на три дня. Не было ветра. Какая удача для нас! Он уже виделся с Джабезом, а также ходил в магистрат и встречался с различными влиятельными чиновниками. Но теперь, когда ты приехала, будет собрание или судебное разбирательство в присутствии всего магистрата. Оно произойдет завтра.

Девора с нескрываемым беспокойством взглянула на него.

— Адам, что же теперь будет?

— Не знаю. Сейчас трудно сказать. Думаю, что все будет зависеть от порядочности банкира. Если он пожелает быть честным, то мы победим. Я только что говорил с его человеком и узнал много полезного для нас. Например: этот Джабез очень маленького роста и ужасно страдает. Любой намек на его рост или неосторожное замечание по поводу толстых подошв его сандалий воспринимается им как оскорбление. Но с другой стороны ему очень приятно, когда воспевают красоту его жены, у которой он под каблуком… Вот так… Те, кто не захотел признать, что она самая прекрасная женщина на свете, так и не смогли преуспеть в этом городе. Вот по крайней мере две вещи, о которых мы не должны забывать.

— А теперь, — продолжил он, — я скажу тебе, что знаю о нем помимо того, что сказал этот человек. Начинал Джабез как меняла, и так как он был очень маленького роста, то нос его почти упирался в деньги, которые лежали перед ним на столе. Поэтому он и преуспел в своих делах. Да, в то время он только начинал и не позволял ни одному оболу проскользнуть мимо своего носа. Так однажды он обрек на голодную смерть одну несчастную вдову с ребенком. Но, став могущественным и богатым, он позволил себе такую роскошь, как быть порядочным человеком. Люди, хорошо знающие его, говорят, что он неподкупен и что его не соблазнишь даже троном Нерона. Я думаю, что благодаря этим весьма странным принципам, мы можем рассчитывать на успех.

Наконец, подошла их очередь, и Адам зашагал к стражникам, чтобы ответить на их вопросы. Но как только он повернулся спиной к Деворе, рядом снова возник Шимхам.

— Госпожа, — прошептал он, настойчиво ловя взгляд Деворы. Девушка была заинтригована такой настойчивостью и склонила голову. — Он прав… Я пахал и собирал урожай на его поле. Но ты… ты можешь помочь мне. Я имею ввиду старика, ну ты понимаешь, эту когтистую, восточную обезьяну. Скажи ему, что я очень хитер и пронырлив, что за двадцать шагов я носом чую выгодные дела и сделки… Скажи, что я хочу отправиться с ним в его страну. Если это в силах помочь делу, то можешь сказать ему, что я женился сегодня в последний раз. Обещай ему все, что хочешь, могущественная госпожа, а я постараюсь не подвести тебя.

Девора протянула ему руку.

— Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь, но я хочу помочь тебе. Я поговорю о тебе с принцем. — Тут девушка улыбнулась. — Мне очень хотелось бы отблагодарить тебя за все, что ты сделал. Я уверена, что во время этого трудного путешествия ты часто помогал моему мужу и сделал все, чтобы облегчить ему тяжесть переходов. Она была настолько взволнована переполнявшей ее благодарностью, что в порыве добавила: — Спасибо, спасибо, тысячу раз спасибо тебе за все.

В это время к ним подошел посланник банкира. Он встал, согнувшись так низко, что Девора видела лишь его макушку, которая была абсолютно лысой.

— Могущественная госпожа, мне поручено передать, что на время твоего пребывания в Антиохии для тебя приготовлен дом в городе. Я готов сопроводить тебя туда.

Дом, выбранный для Деворы, располагался в малонаселенном квартале города, между Садом Дафны и мостом, перекинутым через быстрые воды реки Оронт. Дом окружала убедительной высоты и толщины стена. А само здание было выстроено из белого камня. Плоскую крышу окружал изящный бордюр. С первого взгляда было ясно, что раньше этот дом принадлежал богатому человеку с изысканным вкусом. Комнаты были наполнены всякими изящными вещицами и произведениями искусства со всех концов света. Залы, где стены были обтянуты тканями из Рима, украшали бронзовые вазы и глиняные статуэтки, выполненные с таким мастерством, что знаток тут же узнал бы искусную руку греческого мастера.

Посреди вестибюля, на большом мраморном пьедестале возвышалась огромная покрытая лаком фаянсовая ваза. Скорее похожая на пузатую миску, она напоминала живот обожравшегося языческого бога, а ручки ассоциировались со страшными когтями хищной птицы. Круглое, воронкообразное углубление в потолке над вазой давало понять, что это место использовалось для совершения религиозных обрядов. Едва переступив порог, Лука в ужасе уставился на вазу, подумав о том, сколько сердец невинных девственниц, может быть, сварилось в этом отвратительном котле, чтобы насытить аппетит великого Юпитера.

Старый принц из страны Шин сопровождал их до самых ворот, но в дом не вошел и разбил свой лагерь в саду у стены, окружавшей здание. Чуть позже он пришел в гости и долго бродил по комнатам, с плохо скрываемым пренебрежением рассматривая произведения искусств.

— Мои новые добрые и высокочтимые друзья, не ощущаете ли вы холодность, которой веет от этих фигур? Краски к цвета, которые используются в моей, увы, такой далекой стране, мне кажется, были бы прекрасным дополнением к этой гамме. Но прошу простить мне это вырвавшееся замечание и поверить в смирение того нечестивого невежды, каким я являюсь.

Девора ответила ему:

— Я не решалась сама сказать это… благородный принц, но я тоже ощущаю эту холодность. К тому же тут столько обнаженных фигур… — затем добавила. — Как мило было с вашей стороны проводить нас в такую даль.

Принц закивал, причем так энергично, что, казалось, у него должна была закружиться голова.

— Мое невообразимое и недостойное любопытство становится сильнее с каждым годом, и чем больше я старею, тем труднее мне удержать его. Разве мог я по прибытии в Халеб отправиться затем на восток, так и не узнав, получила ли моя маленькая и прекрасная госпожа свое наследство или нет? Не зная ответа на этот вопрос, я бы не смог умереть в мире. К тому же мне очень хотелось увидеть, как раскроется цветок твоей супружеской любви. Ведь до сих пор он цвел довольно вяло. Прелестная госпожа моя, простишь ли ты старого и любопытного человека за то, что он хочет спросить тебя о причине столь холодных отношений. Неужели это просто в традиции всех христиан?

Девора с грустью покачала головой.

— Нет, благородный принц. Просто мы сами все усложнили в своей жизни.

Тогда почтенный старик принялся с энтузиазмом успокаивать девушку.

— Жизнь смоет все неприятности, как весенние воды смывают снег. Поверь мне, что от этого ваше счастье будет лишь еще полнее.

Скрупулезно осмотрев весь дом, заглянув в каждый угол, Лука выбрал, наконец, комнату на втором этаже, чтобы на время спрягать там чашу. Чтобы попасть в каморку, нужно было подняться по узкой и очень крутой лестнице, и это, при необходимости, делало чашу труднее достижимой. Старый, обшарпанный сундук был сразу же перенесен туда. Сверху его накрыли коврами. Через несколько часов к Луке пришли два серьезных молодых человека. С первого взгляда оценив их усердие, крепость духа и тела, он одобрил сделанный выбор и тут же, в нескольких словах, объяснил им то, что они должны были делать.

— До тех пор пока старейшины церкви в Антиохии не решат окончательно, где будет место этой великой реликвии, она будет храниться здесь, — сказал он. — Я доверяю ее вам. Никогда не покидайте этой комнаты. Не в коем случае не спите в одно и то же время и держите кинжалы под рукой. Скоро в Антиохию должен прибыть один из вождей фанатиков, некий Миджамин. Этот человек не остановится ни перед чем, чтобы отыскать чашу и вырвать ее из наших рук.

Приложив руки к сердцу, оба молодых человека торжественно поклялись до последнего вздоха защищать чашу.

Когда вопрос был решен, пришел Адам-бен-Ахер. Молчаливый и грустный, он совсем не был похож на привычно говорливого балагура караванщика. Отыскав. Луку, он отвел его в сторону и сказал:

— Завтра я уезжаю. Сразу после аудиенции. Я сделал все, что должен был сделать. Вот и все… Никто больше не нуждается во мне, так что…

— Ты сделал больше, чем должен был. Я знаю, что Девора испытывает к тебе глубочайшую благодарность.

Адам грустно улыбнулся.

— Это будет мне маленькой наградой. На большее я и не рассчитываю. А теперь я оставляю ее в твоих руках. Никто мне ничего не рассказывает, но я не слепой и прекрасно вижу, что не все у нее ладится так, как хотелось бы. И вообще, что означает эта свадьба? Глаза невесты должны гореть от счастья, а у нее они утонули в тоске и печали. Может быть, ты понимаешь, в чем дело? Ты знаешь, почему она грустит?

— Думаю, что догадываюсь. Не волнуйся, со временем все встанет на свои места.

Но Адам не разделял его уверенности:

— Надеюсь, что ты не ошибаешься, Лука Целитель, — в голосе караванщика сквозила горечь. — Счастье маленькой Деворы значит для меня слишком много. Так много, что, когда я вернусь с границ страны Шан, то сделаю все, чтобы помочь ей. Если, конечно, в этом будет необходимость…

Затем Адам засунул руку за пояс, пошарил там, вытащил маленький мешочек и протянул его Луке.

— Хочу попросить тебя об одной услуге. Вот, передай это нашему малопредприимчивому жениху. Я уже говорил тебе, что обжулил его, когда мы поспорили с ним из-за тех двух верблюдов. В этом кошельке деньги, которые я взял с него сверх их истинной стоимости. На, отдай ему…

Лука принял кошелек и по весу определил, что Адам добровольно лишил себя довольно значительной суммы. И тут же глаза старика потеплели, а извечная усталость будто бы покинула их.

— Еще одно доказательство доброты твоего сердца. Ты превзошел самого себя в благородстве.

— Вовсе нет, — сухо возразил Адам. — С моей стороны, это эгоизм чистой воды. Я просто хочу украсть у него удовольствие, которое он испытывает, считая меня мелочным скрягой! — Затем более дружелюбным тоном он спросил Луку: — Ну, а что ты собираешься делать дальше?

— Перед тем как покинуть Иерусалим, я получил послание от Павла. Он дал мне кое-какие инструкции касательно нашей церкви здесь, в Антиохии. Мы понесли здесь большие потери. Вследствие пропаганды иудаистов нам пришлось уступить свои позиции. А между тем именно здесь, в Антиохии, впервые было произнесено слово «христианин», отсюда оно пошло по свету, в этом городе было принято решение нести слово Божье народам, населяющим нашу землю. Вот почему наши братья так близко к сердцу воспринимают положение христианской церкви в Антиохии.

При мысли о предстоящей борьбе глаза Луки засверкали.

— Скажи, ты по-прежнему считаешь, что Иерусалим обречен?

В голосе Адама сквозила легкая ирония.

— Это видение преследует меня. Час Иерусалима близок, и очень скоро улицы Свитого Города превратятся в кровавые реки. Павел написал мне, что тоже получил знаки свыше. Он считает, что фанатики, провоцируя еврейский народ на открытое выступление против Рима, лишь ведут к уничтожению города. Вот еще одна причина, по которой он считает, что мы должны сомкнуть и укрепить свои ряды. Учение Христа не должно быть забыто. Мы не можем позволить ему погибнуть в огне, под обломками стен города Давида. Мы должны сохранить его для будущих поколений.

Беспредельная уверенность Луки в своих словах произвела на Адама сильное впечатление. Вздрогнув, он отшатнулся от старца и, не находя себе места от охватившего его вдруг беспокойства, спросил дрожащим голосом:

— Так что же, ты больше никогда туда не вернешься?

— Наоборот, я пойду туда. А если Павла будут судить в Риме, то я отправлюсь туда вместе с ним. Если же судьба его будет решаться в Кесарии, то и там я буду находиться рядом с другом и учителем.

Оправившись, Адам с любопытством взглянул на него.

— Знаешь, а ты изменился… В моей памяти ты был всегда таким мягким и человечным… Единственный из последователей Назаретянина, у которого глаза никогда не загорались злобой. А теперь ты такой же, как остальные. Ты говоришь о смерти и разрушении. Такой ты раздражаешь меня. Я предпочитаю тебя иным. Мне кажется, тебе не к лицу плащ пророка.

— А я и не пророк. И сто разтебе это говорил. Я всего лишь старый человек, который видит, что семена истины прорастают только в кровавой почве. И от этой истины сердце мое огрубело. Увы, человек лучше понимает силу, чем жалость и сострадание. Хватит ли у нашей веры силы, чтобы выжить в огне рушащегося Иерусалима? И так ли необходимы гонения, чтобы придать ей новую живительную силу?

Адам окончательно успокоился и, прощаясь с Лукой, совсем по-прежнему махнул ему рукой.

— Что ж, мой благочестивый друг, значит, я увижу тебя в Иерусалиме. Город будет полон мира и света, оживление будет царить на его улицах, и, куда бы мы не пошли с тобой, Храм всегда будет перед нашими глазами.

Девора с радостью и энергией принялась за благоустройство своего нового дома. Адам в это время находился в одной из комнат на первом этаже в окружении слуг, которые занимались тем, что распаковывали вещи. Девушка переоделась в модную по тому времени тунику, наброшенную на одно плечо, которая, правда, сковывала движение правой руки. Конечно, это было не очень практично (одной рукой немного сделаешь), но зато эффект нового наряда был более чем удачным. Ткань прекрасно подчеркивала очаровательную линию обнаженного плеча и талию. Так же в соответствии с модой, в свободной руке она держала веер в форме пальмового листа. Лицо девушки было оживленным, и вся она, казалось, излучала счастье.

Неожиданно Адам вновь заявил, что собирается уехать сразу же после приема. Голос караванщика был резким и раздраженным. Услышав его слова, девушка торопливо пересекла комнату, растолкала суетившихся вокруг слуг и приблизилась к Адаму. Она была удивлена и расстроена.

— Почему ты уезжаешь так быстро? Тебе необходимо отдохнуть после такого тяжелого путешествия.

— Я никому здесь не нужен, — недовольно проворчал он. — К тому же меня торопят дела. Я отправляюсь в Халеб, а оттуда мой путь лежит на восток. Я рассчитываю вернуться через несколько месяцев. Очень надеюсь, что путешествие будет удачным и я вернусь с хорошим и ценным товаром.

— Как мне будет не хватать тебя! — Казалось, девушка вот-вот заплачет. — Что же мне делать? Как мне отблагодарить тебя, мой верный друг?

Нетерпеливым жестом Адам отмахнулся от слов Деворы и тихо спросил:

— Когда ты вернешься в Иерусалим? Может быть, по приезде я встречу тебя там.

Прежде чем ответить, Девора задумалась.

— Я не знаю. Может быть, никогда. Антиохия — родина моего мужа, а мое место рядом с ним. И мне кажется, что отец вряд ли захочет когда-нибудь увидеть меня вновь. Я даже допускаю, что он отречется от меня и запретит переступать порог своего дома. А в этом случае зачем мне возвращаться в Иерусалим?

До этого момента Адам еще сдерживался, но тут его возмущение прорвалось наружу.

— Как же ты могла даже подумать о том, чтобы жить вдали от своего народа? Жители Антиохии поклоняются страшным идолам. Они отвратительны и развратны. Ты никогда… никогда не будешь счастлива, живя рядом с ними.

— О, но здесь так красиво! К тому же здесь так много христиан. Не понимаю, почему я должна быть несчастлива, живя в этом городе?

— Да? Ну тогда взгляни на этот дом! Он полон мерзких статуй и других языческих украшений. Взгляни, даже стены здесь сделаны из кирпича, песок для которого берут в пустыне. Достойный материал для идолопоклонников! Не то что наши дома, построенные из чистого горного камня!

— Да, но этот прохладный бриз, что дует с моря… Эти прекрасные сады, зелень деревьев, яркость цветов, которыми окружен дом, эти белые стены… Адам, все так замечательно!

— Но представь, когда взойдет луна и на город опустятся сумерки, ты оглянешься вокруг и не увидишь нашего Храма. И тогда ты тоже будешь счастлива?

С этими словами Адам резко повернулся на каблуках и быстро зашагал к выходу. Его спина нервно напряглась. У самой двери он вдруг остановился и злобно бросил через плечо:

— Из своего восточного путешествия я вернусь прямиком в Иерусалим… Вполне возможно, что мы больше никогда не увидимся с тобой. Никогда…

— Адам! — закричала Девора. — Нет, мы обязательно еще встретимся. Если этого не случится, то я буду очень несчастлива.

— …

Затем он пожал плечами и спокойно сказал:

— Думаю, мне пора искать свою Лию.

ГЛАВА XX

Девора сидела на каменной скамье в зале суда и смотрела прямо перед собой на римских орлов из черного мрамора. Эти большие черные птицы висели на стене. Она смотрела на них, но не видела. Она думала о том, что за все время, что они находились здесь, отец ни разу не посмотрел в ее сторону. Когда она вошла, он был уже здесь, а рядом с ним расположился законник, которого он привез из самого Иерусалима. Она вспомнила этого человека. Не сразу, но вспомнила. Его звали Охад и он часто выступал в Сенедрионе. Словно прорвав кожу, острый нос Охада выступал далеко вперед. Длинный и худой, он сам был похож на клюв хищной птицы. Сам факт, что Аарон привез этого человека в Антиохию, говорил о том, что ее отец решил во что бы то ни стало завладеть деньгами, которые Иосиф завещал внучке.

Адам и Лука тоже присутствовали. Они сидели рядом с Деворой. Василий был еще очень слаб и не смог прийти. Спутники девушки говорили мало и почти все время наблюдали за Джабезом. Банкир сидел прямо перед судьями. Он действительно был очень маленького роста. На нем была безупречно чистая тога, украшенная широкими пурпурными лентами. Борода была аккуратно подстрижена и расчесана, а волосы напомажены. Перед ним лежала груда пергаментов, которые он время от времени перелистывал быстрыми и ловкими пальцами.

— Все зависит от этого банкира, — прошептал Адам. — Ни Аарон, ни этот прожорливый пеликан, которого он привез с собой, ни судьи — никто не в счет за исключением нашего коротышки. Много бы я отдал, чтобы узнать, что он собирается сказать. Но так как это невозможно, то пойду смешаюсь с толпой. Может быть, мне удастся добыть какие-нибудь сведения. Сюда бы Бенхаила Любопытного. Он бы преуспел лучше меня!

Что касается зрителей, то они не сводили глаз с принца. Он тоже пришел на слушание. Его сопровождал эскорт слуг. Почти весь город уже знал о прибытии столь колоритной личности, и о нем ходили слухи самые фантастические. Говорили, что он известный восточный волшебник, прилетевший в Антиохию на спине дракона, что он царь огромной, но очень далекой страны, а богатства его столь велики, что перед ним пресмыкается даже сам Джабез.

Но самым главным персонажем здесь был тот, на которого как раз никто не обращал никакого внимания. Этим человеком был главный судья, Фабий Марий, восседавший в самом центре, несколько возвышаясь над залом. Вокруг него царила мертвая тишина. Деворе было достаточно бросить на Фабия один-единственный взгляд, чтобы похолодеть от ужаса. От одной лишь мысли, что справедливость зависит от человека, на лице которого отражались все мыслимые и немыслимые пороки, приводила в ужас. Коренастый, с налитыми кровью гладами, каскадом огромных, дряблых щек, двойным подбородком, жирными складками ниспадавшим на грудь, он являл собой отвратительное зрелище. Жирное тело и излишества вызывали у него постоянную одышку, и каждый раз, когда он делал какое-либо движение, то начинал задыхаться и воздух со свистящим шумом вырывался у него изо рта. Небрежно накинутая на массивные плечи тога местами промокла от пота. Позади Фабия сидел худой, юркий чиновник с рыжими волосами. Он был очень похож на хорька и держал в руках целую кипу документов.

Но когда это бесформенное, жирное существо, которого авали Фабий Марий, соизволил наконец заговорить, то его голос удивил всех присутствующих: настолько он был сочным, громким и ясным.

— Этот документ, — заявил он, — насколько я понимаю, был составлен в соответствии с законами Двенадцати Таблиц. — Тут он бросил взгляд на Аарона и его советника. — На какие пункты вы хотите обратить мое внимание?

Охад медленно поднялся. У него были длинные, тощие ноги, что делало его похожим на журавля, высматривавшего в реке задававшуюся рыбу.

— Человек сильных страстей не может быть хорошим учителем, — начал он с поговорки. — И я, уважаемый судья, в свою очередь попытаюсь спокойно все объяснить. Но прежде разреши мне процитировать закон. А он гласит: ни один человек не вправе лишить наследства законного наследника.

— Это что еще за закон? Насколько я понимаю, ты нашел его не в Двенадцати Таблицах.

Охад не смог сдержаться и, гордо вскинув голову, ответил покровительственным тоном:

— Это еврейские законы, уважаемый судья.

— А ты находишься перед римским трибуналом, — сухо заметил судья.

— Я просто привык к еврейскому языку, вот и выразился неправильно. Прошу, прости меня. Только, уважаемый судья, принцип всех законов один и тот же. И аналог мы можем найти в законах Двенадцати Таблиц.

— Закон позволяет человеку лишить своего сына наследства при условии, что в документе будет указано имя этого сына.

И тут стало ясно, что в римском суде не существовало жесткого правила допроса свидетелей. Целая группа почтенных бородатых мужчин бросилась к возвышению, на котором восседал судья. Они что-то все разом говорили, толкая друг друга и размахивая руками, в которых были зажаты какие-то документы. Охад тут же сообразил, что в этом вопросе он проиграл. Ему не удастся преподнести ситуацию Аарона как исключительную. Поэтому он сел и что-то быстро сообщил своему клиенту. Аарон поначалу отказался принять проигрыш. Покраснев от злости, он бурно сопротивлялся и успокоился лишь под градом неоспоримых аргументов Охада. Он был сильно недоволен таким началом. Охад снова поднялся, чтобы оспорить следующий пункт. На этот раз вид его был мрачен. Повернув голову, он подчеркнуто смотрел в окно.

— Судья, — сказал он, — в завещании покойного ничего не сказано о том, что Аарон лишается права быть опекуном своей дочери.

— А она что, несовершеннолетняя? — В тоне судьи просквозила насмешка. Прищурив близорукие глаза, он оглядел зал. — Насколько мне известно, она сейчас присутствует здесь. Девора, дочь Аарона, соизволь подняться.

Девора поднялась и тут же покраснела. Глаза всех присутствующих обратились к ней. Всех, но только не отца. Отвернувшись, как только что его советник, он смотрел в окно. В этот день Девора была одета очень просто. На ней была лишь белая туника, украшенная синими и золотыми лентами. Пышные волосы девушки перетягивал золотой обруч. Судья наклонился вперед, чтобы лучше видеть, долго всматривался и наконец удовлетворенно кивнул.

— Женщины не имеют права давать показания, — сказал он. — И я не задам тебе ни единого вопроса. Но между тем хочу сказать, что я уже пришел к двум выводам. Первое — это то, что дочь Аарона очень красивая особа. — Публика в зале захихикала, а судья скривился, словно старый, но еще достаточно резвый фавн. — И второе: она совершеннолетняя, ибо, как мне известно, по еврейским законам человека считают совершеннолетним по исполнении ему тринадцати лет и одного дня.

Лука поднялся со своего места, быстро подошел к судье, протягивая ему на ходу свитки папируса.

— Я могу предоставить доказательства того, что Деворе, дочери Аарона, сейчас идет шестнадцатый год.

Фабий подозрительно взглянул на новоявленного свидетеля.

— А ты кто такой?

— Я Лука Целитель. В течение многих лет я был близким другом умершего, Иосифа Аримафейского. Также я был и свидетелем на свадьбе его внучки. Мы вместе с ней проделали весь путь из Иерусалима до Антиохии.

— Этот человек является главарем христиан, — с ненавистью добавил Охад. — Он сопровождал Павла из Тарса во всех его путешествиях.

Фабий с интересом взглянул на Луку.

— Так, значит, ты сопровождал Павла из Тарса? Но несмотря на это я согласен рассмотреть твои документы. В устном же свидетельстве я тебе отказываю.

С этими словами Фабий взял документы и быстро, со знанием дела проглядел их.

— Это лишь доказывает правильность моих выводов. Эта девушка совершеннолетняя. — Он повернулся к Деворе и сказал: — Ты можешь сесть.

Когда Девора села, Адам подошел к ней на цыпочках и прошептал:

— Я узнал, что сегодня утром Аарон ходил к Джабезу. Говорит, они разругались в пух и прах. Когда банкир вышел проводить твоего отца, то он был буквально красным от гнева. Он уже говорил что-нибудь?

— Ни единого слова.

— Тогда я ничего не понимаю. Если Джабез решил отстраниться и принять нейтральную позицию, то это может для нас плохо обернуться, — голос Адама стал еще тише. — Еще я узнал кое-что о судье. Когда-то давно он был рабом, затем его отпустили на свободу, и ему удалось даже сделать карьеру. Это нам на руку. В Риме он пользовался большим влиянием, но из-за того, что имел пагубную привычку говорить без обиняков то, что думает, его отправили сюда в ссылку. Вообще-то люди любят его. И, несмотря на такую отталкивающую внешность, он слывет достаточно порядочным судьей.

Фабий поднял руку, призывая всех в зале к молчанию.

— Ученый человек из Иерусалима, — сказал он, указывая на Охада, — утверждает, что наследница находится под опекунством своего отца. Но этот закон не может быть применен в нашем случае, потому что она находится под покровительством своего мужа. Таким образом, ее муж является также ее опекуном.

Охад обещал обсуждать дело спокойно, но в этот момент его лицо конвульсивно задергалось от гнева, а когда он заговорил, то все услышали, как дрожит его голос.

— Она замужем за бывшим рабом, который получил свободу всего лишь несколько недель назад. Вольноотпущенный раб не может узурпировать права отца семейства. Что касается этого юридического положения, то мы готовы защищать его в самых высоких инстанциях. Мы не отступимся от него.

— Менее чем час назад, — сказал судья, — суд разбирал дело по заявлению человека, который является мужем наследницы. Этот человек просил о восстановлении его прав римского гражданина. Его просьба была удовлетворена.

В первый момент публика в зале была настолько ошарашена столь неожиданной развязкой, что никак не отреагировала. Девора сама не заметила, как вскочила со своего места. Люди вокруг тоже поднялись. И всех словно прорвало… Воздух в зале наполнился криками. Сама Девора, охваченная необычайной радостью, тоже бурно проявляла свои чувства.

Что касается судьи, то он не предпринял ничего, чтобы успокоить зал. Казалось, он был только рад видеть, что правосудие в его лице находит столь активную поддержку у населения. Глас народа, к тому же проявлявшийся с таким энтузиазмом, явно ласкал его слух. Далеко не сразу в зале установился порядок.

Все это время Охад продолжал стоять, ошарашенно глядя на людей. Он уже не был таким самоуверенным.

— Это решение суда застало нас врасплох, — сказал он, — и в связи с этим я хочу от имени моего клиента заявить, что по прибытии в Иерусалим первое, что он сделает, — аннулирует эту женитьбу. Она состоялась после смерти Иосифа Аримафейского, а новый глава семьи, Аарон, не давал на нее своего согласия. Эту свадьбу нельзя считать законной.

Чиновник с рыжими волосами передал судье какой-то документ, и Фабий поднес его к глазам, делая вид, что внимательно читает.

— Я вижу здесь подписи пятидесяти человек, которые присутствовали на свадьбе. Она состоялась за полчаса до смерти Иосифа Аримафейского.

Но истцы никак не желали уступать, и спор продолжался довольно долго. Страсти накалялись и достигли опасного предела. Судья оставался спокоен и не позволял вывести себя из терпения. Но в конце концов и он не выдержал. С усталой гримасой он щелкнул пальцами, давая тем самым понять, что не желает больше препираться.

— Мы стоим перед свершившимся фактом, — заявил он. — Дочь Аарона замужем. Ее муж — римский гражданин, и, каким бы ни было его прошлое, он является законным опекуном своей жены. И я не могу закрыть глаза на все это в ожидании аннулирования этого замужества. Тем более еврейским законодательством, с которым мы толком не знакомы.

Тогда Аарон и Охад принялись яростно о чем-то спорить. Было видно, как Аарон злобно противится всему, что говорит его советник. При этом он энергично размахивал руками. Но Охад был терпелив и настойчив. Мало-помалу Аарон начал сдаваться. Он по-прежнему тряс головой, но лицо его смягчились, а шумные протесты стали тихими и вялыми. Наконец, он поднял руки, показывая, что сдается. Тогда Охад поднялся и, повернувшись лицом к судье, громко произнес:

— Уважаемый судья, я собираюсь предложить компромисс. Мой клиент еще полностью не согласен с ним, так как уверен в своей правоте, но, по крайней мере, он согласен на то, чтобы я сделал подобное предложение. А состоит оно в следующем: давайте отложим окончательное решение до полной проверки законности женитьбы. А до тех пор деньги останутся по-прежнему на хранении у банкира Джабеза. Он в целости и сохранности сберег их до сегодняшнего дня, и будущий наследник ничего не потеряет, если до решения суда в Иерусалиме они останутся еще некоторое время в его руках.

Это предложение привело Адама в уныние, и он тут же поделился своими опасениями с Лукой и Деворой. И действительно, благодаря оторочке, они могли потерять все. Как сказал Адам, время позволит «жестокому солнцу сжечь молодые ростки справедливости».

Но в это время в глубине залы раздался шум, и все с любопытством повернулись. Несмотря на сопротивление стражи, в помещение вошел Линий. Одной рукой он сжимал плеть, а другая была скрыта складками тоги. Его буквально распирало от чувства собственной значимости. Нарочно громко шлепая сандалиями по каменному полу, он подошел к возвышению, на котором восседал судья, и остановился напротив Фабия.

— Я только что узнал, что здесь разбирается дело, которое касается одного из моих бывших рабов, — заявил он нарочито громким голосом.

И тут же лицо Джабеза, бывшее до сих пор невозмутимым, словно камень, ожило. Он повернулся к Деворе и ее друзьям и улыбнулся. Затем, к их большому удивлению, тихонько подмигнул нм левым глазом. Это длилось не более секунды, но сомнений быть не могло: он подмигнул им!

Со своей высоты старый судья смотрел на Линия ледяным взглядом.

— Тебя нет в списках свидетелей.

— Действительно. — Линий разразился довольным смехом. Всеми сипами он пытался показать, что подобные детали его не волнуют. — Так случилось, Фабий, что я располагаю сведениями, которые собираюсь здесь обнародовать. Вот потому-то я и пришел сюда.

— Эти сведения касаются какой-либо из присутствующих здесь сторон?

— Они касаются некого Василия, сына Герона, торговца перьями. Они также касаются прав рабов, и особенно бывших рабов.

Судья ответил ему по-прежнему спокойно:

— Суд не то место, куда каждый встречный-поперечный может зайти, чтобы высказать свое мнение по тому или иному вопросу. К тому же твои мысли относительно рабов хорошо известны всему городу. А между тем тебе не мешало бы знать, что есть круги, которые не разделяют твоего мнения по этому вопросу. Известно также, — тут глаза судьи стали холодными, как камень, — известно также, что Линий отличается своим неуважением к закону. Он, очевидно, воображает, что любого судью можно купить за деньги. Он также считает, что законы писаны для всех, но только не для него. — Тут судья подался вперед и уставился на Линия сверлящим взглядом. От неожиданности купец опешил и потерял все свое величие. — Если у тебя были сведения, которые ты считаешь важными, то почему ты не предупредил суд заранее?

— Но я же здесь, — пробормотал Линий.

Фабий злобно хмыкнул и, не спуская с незадачливого свидетеля глаз, откинулся в кресле.

— Твои сведения не могут иметь никакого отношения к делу, которое сейчас разбирается. Решение, принятое на предыдущем заседании, утрясло все имевшиеся спорные вопросы и окончательно определило статус вышеназванного Василия. — И тут, резко вытянув вперед руку, он ткнул пальцем в Линия и сказал: — Ты лишен права голоса.

Этот инцидент настолько взволновал и разозлил судью, что он решил отклонить предложение, которое ему только что сделал Охад. Стукнув со всей силой кулаком по деревянному столу, он заявил:

— Я считаю, что нет веских доказательств, способных изменить четкие указания Иосифа Аримафейского. Нет! Он вложил деньги в банк Джабеза и в полном соответствии с законом Двенадцати Таблиц составил завещание. Воля умершего, естественно, если она не противоречит закону, должна учитываться в первую очередь. Поэтому, в связи с вышесказанным, я сейчас же прикажу составить соответствующий документ, исходя из которого Джабез получит право поступить с деньгами в соответствии с завещанием покойного.

Когда судья покинул зал, принц подошел к Деворе. Он улыбался. Его старое, цвета желтого пергамента, лицо покрылось веселыми морщинками.

— Достойная сожаления недостаточность моих знаний не позволила мне понять все, о чем говорилось в этом зале, но по твоему радостному лицу я могу судить, что честность судьи оказалось гораздо выше того впечатления, которое производит его внешность. Я очень счастлив, что ты одержала победу.

Девора тут же стала искать глазами Адама, но его нище не было. Он уже попрощался с Лукой и выходил из зала суда. На пороге он обернулся и в последний раз посмотрел на счастливое лицо девушки. Он так долго служил ей. Почти как Иаков, который никак не мог добиться своей Рахили.

— Прощай, — прошептал он. — Почти двадцать лет я пренебрегал обычаем. Ведь мужчина должен жениться до восемнадцати лет. Что ж, я и впредь не буду считаться с ним, потому что не в силах забыть твой образ… Моя маленькая Девора… Прощай, я больше никогда не увижу тебя.

Девора собиралась уже покинуть здание суда, когда какой-то чиновник нагнал ее.

— Госпожа, — сказал он, низко кланяясь. — Тебя хотят видеть в зале ходатайств.

Она в нерешительности посмотрела на Луку. Тот пожал плечами и сказал:

— Думаю, ты должна поговорить со своим отцом. На всякий случай я провожу тебя до двери.

Как он и предполагал, в зале ее ждал отец. Он был один. Сиди за столом, он бездумно перебирал руками лежавшие перед ним свитки документов.

— Это ты?

— Я, отец.

— Ну что, теперь ты довольна? Ты подвергла меня всевозможным оскорблениям и унижениям. Я вынужден был ехать в чужую страну, идти в суд, сидеть в атом зале, перед этим отвратительным судьей и разводить тяжбу с моим единственным чадом, словно с каким-нибудь из моих заклятых врагов. И в довершение всего я должен теперь вернуться в Иерусалим, оставив тебя здесь с бывшим рабом, за которого ты вышла замуж, даже не спросив моего согласия.

— Отец, я очень, очень сожалею, что все так случилось. — Девора испытывала такое сильное чувство сострадания к поверженному отцу, что готова была вот-вот расплакаться. — Если бы я могла поступить как-нибудь иначе, я бы не колебалась ни секунды. Но это было невозможно.

— Я уверен, что ты поступила в соответствии с советами моего отца. Уже очень давно я понял, что он нисколько не интересуется мной. Вся его любовь и забота были отданы тебе. Мне же от его любви не перепало ни капли.

Девора тихо ответила:

— Нет, нет, ты ошибаешься, отец. Я всегда замечала, как тяжело дедушка переживал ваш разрыв. Он очень хотел сблизиться с тобой и был готов на все, лишь бы улучшить отношения.

— Он сам во всем виноват. Это он воздвиг между нами стену. И все из-за того, что я не желал разделить его религиозных убеждений. Он украл у меня твое уважение, твою любовь… Он сделал тебя христианкой.

Аарон поднял голову и впервые за весь день посмотрел на свою дочь. Затем он взял в руки какой-то папирус, развернул его и протянул дочери.

— Держи, — сказал он, глядя Деворе прямо в глаза. — Если ты подпишешь этот документ, то мы сможем избежать последствий того, что ты натворила сегодня.

Девора со страхом посмотрела на свиток.

— Что это?

— Подписывая его, ты обязуешься вернуться со мной в Иерусалим, разорвать брак с этим… бывшим рабом, и передать мне деньги, которые завещал тебе мой отец. Они будут храниться у меня до тех пор, пока ты снова не выйдешь замуж. Подпиши, мое бедное, запутавшееся дитя, и я восстановлю тебя во всех утраченных правах. Ты и твои дети получат все, чем я сейчас владею. А ты, со временем, станешь единственной и полновластной хозяйкой моего дома. Ты будешь единственной женщиной, которой достанутся моя любовь и забота.

Девора расплакалась.

— Ты прекрасно знаешь, отец, что я не могу этого сделать.

— Почему?

— Это значило бы предать дедушку. К тому же мне пришлось бы покинуть мужа, которого я люблю всем сердцем. Теперь ты понимаешь, почему это невозможно?

Аарон швырнул пергамент на стол.

— Подумай, дитя мое. Твое будущее, твое счастье и спокойствие зависят от решения, которое ты сейчас примешь.

— Я не могу сделать того, что ты просишь.

— Это твое последнее слово?

— Да, отец.

Аарон поднялся. Он был в бешенстве. Его побелевшее лицо перекосилось. Он сорвал с плеч накидку и разорвал ее на две половины.

— Тогда вот что, упрямое и неблагодарное дитя. Слушай: так же, как я срываю и выбрасываю этот предмет одежды, так я бросаю и тебя. Начиная с этой минуты, ты больше не моя дочь и твое имя никогда впредь не будет произноситься в моем присутствии. Это мое окончательное и бесповоротное решение.

Когда Девора рассказала Луке о своем разговоре с отцом, он с грустью покачал головой.

— Этого нужно было ожидать. Твой отец просто вне себя, и в его арсенале не осталось ничего, кроме насилия.

— Со временем его сердце обязательно смягчится. Как ты считаешь? Пройдет время, и он изменит свое отношение ко мне?

— Не стоит обманывать себя, дитя мое. Нет, очень со мнительно, что он когда-нибудь изменится. Приняв решение, он никогда уже не откажется от него.

Девора вновь расплакалась, но мало-помалу ее рыдания перешли в нервный смех.

— Может быть, он и не сможет уже никогда сложить нашу распавшуюся семью, но я уверена, что первое, что он сделал после моего ухода, так это поднял порванную тунику и приказал сложить и сшить вновь обе половины!

ГЛАВА XXI

На следующий день Лука и Девора отправились к Джабезу. Их провели в огромную комнату, где за огромным столом восседал банкир. Совсем рядом находился Меняльный Двор. Всю дорогу до них доносились шум и крики. Как обычно, обменивая динарии на дидрахмы, дидрахмы на лепты, люди спорили и злобно ругались. Но в комнате Джабеза была мертвая тишина, словно на покрытой снегом вершине горы. Увидев гостей, банкир тут же предложил им присесть рядом с собой.

— Все закончено, — заявил он, ударяя маленькой ручкой с толстыми пальцами по связке папируса у себя на столе. — Вот документы. Их осталось лишь подписать. Но прежде позвольте мне сказать вам, как я счастлив, что дело решилось подобным образом. Думаю, что мой старый и дорогой друг Иосиф был бы вполне удовлетворен тем, как все закончилось. — Тут он с удивлением посмотрел на Девору. — А почему не пришел твой муж?

За девушку ответил Лука:

— Как врач я считаю, что ему еще рано выходить. Посмотрим, может быть, завтра…

— Что ж, тогда придется отложить на день подписание документов. — Джабез взял в руки один из свитков. — Вот условия завещания: сразу по подписанию документов ты получаешь половину из завещанных денег. Выплатить их тебе будет нелегким делом, потому что речь идет об очень большой сумме. Но не волнуйся, это в моих силах. Тебе остается также право владеть домом, в котором ты живешь сейчас. Но нам нужно просчитать расходы: мебель, украшения, лошади, ассирийский пес, египетская кошка, жертвенник или рака — это уж кому как угодно называть. Но даже с этими перечисленными мной тратами в твоем распоряжении остается огромная сумма. Можешь поверить на слово.

Девора спросила с тревогой:

— А ты не забыл про меч для моего мужа с рукояткой, разукрашенной драгоценными камнями? И про плащ с золотыми застежками? И про новую посуду с серебряными ручками?

— Все у меня в списке. Просто я не все перечислил. Хотя, — сказал он хмуро, — должен признаться, что есть траты, которые я не одобряю.

— Мне также нужна золотая цепь для Адама-бен-Ахера и большой красивый изумруд для женщины, на которой он все же когда-нибудь женится. Мне нужны подарки всем погонщикам верблюдов и слугам, которые сопровождали нас в этом нелегком путешествии. И я хочу послать трем сыновьям Катория по золотому браслету. — Тут Девора повернулась и с улыбкой посмотрела на Луку. — А что же тебе, мой лучший друг? Ты ничего не хочешь. С другой стороны, награждать тебя подарком, как я только что сделала по отношению ко всем остальным моим друзьям, было бы слишком неуважительно. А я не хочу, чтобы ты подумал, будто я отношусь с небрежностью к нашей дружбе. Скажи же, как мне поступить? Может быть, у тебя есть какое-нибудь желание?

Лука накрыл своей ладонью руку девушки.

— Да, оно у меня есть. И я прямо сейчас расскажу о нем. Дитя мое, мне нужен кошелек. Обычный, потертый кошелек, но полный мелких монет. Он позволит мне облегчить участь несчастных, которых я встречаю, когда отправлюсь в торговый квартал.

— Конечно, конечно, — с энтузиазмом воскликнула Девора. — Это будет почти волшебный кошелек — он никогда не опустеет.

— Постойте, постойте, — резко прервал их банкир. — Волшебный кошелек может опустошить любое состояние, даже такое большое, как твое. — Он с силой закусил губу и добавил: — Лично я не верю ни в какие волшебные кошельки.

Сказав это, Джабез хотел встать из-за стола, но передумал и откинулся в кресле. Поколебавшись немного, он протянул руку и пододвинул к себе стоявшую на столе инкрустированную драгоценными камнями резную шкатулку. Вновь засомневавшись, он посмотрел на собеседников и открыл ее. Внутри оказалось неизвестное вязкое вещество неопределенного цвета с фиолетовым оттенком. Подцепив на кончик пальца немного зелья, он поднес его ко рту и размазал по языку. Затем крепко сжал челюсти, вздохнул с наслаждением и закрыл глаза. В таком неподвижном состоянии он оставался довольно долго. Наконец, он пришел в себя, и Лука с Деворой увидели, что глаза банкира заблестели, словно угольки ночью. А в движениях и словах появилась непривычная легкость.

— Cannabis, — заявил он. — Его привозят с востока, из далекой Индии. Когда я много работаю и кажется сейчас упаду от усталости, то прибегаю к помощи этого зелья и тут же чувствую себя вновь полным сил. Но у меня достаточно силы воли, чтобы никогда не злоупотреблять им. Ну а теперь, — продолжил он, отодвигая от себя шкатулку и поворачиваясь к Деворе, — может быть, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы?

— Есть, — с живостью ответила девушка. — Я хотела бы узнать, каким образом мой муж смог восстановить себя в гражданских правах. Я уверена, что ты в курсе всего и не можешь ничего не знать об этом.

— Да, это было непросто сделать, — сказал Джабез важно. — В свое время решение суда о непризнании его сыном Игнатия и лишении всех гражданских прав наделало много шума в городе. У многих граждан этот процесс вызвал неприятные чувства. Им казалось, что это было жестоко и несправедливо. И, когда стало известно, что став вольноотпущенником, он хочет восстановиться в своих гражданских правах, многие граждане, и я в том числе, решили, что представилась прекрасная возможность хотя бы в малой части восполнить то, что он потерял. Мы собрались, обсудили это дело и приняли все меры к тому, чтобы судебное разбирательство прошло быстро и тихо. Я думаю, тут нет надобности говорить, что все мы являемся врагами как самого Линия, так и всего того, что он представляет. Конечно, в Риме, где так много рабов, а вольноотпущенных больше чем самих граждан, мы бы не добились успеха. Пришлось бы четко соблюдать все пункты закона. Но в провинции, и особенно здесь, в Антиохия, мы всегда можем договориться и сделать по-своему. Все прошло как по маслу, в обстановке строжайшей тайны. Линий так ни о чем и не пронюхал. Иначе он перевернул бы все вверх дном и в конце концов сорвал бы нам дело.

— Нам показалось, что появление Линия в суде, — сказал Лука, — было тоже частью продуманного плана.

— Безусловно, его появление не было случайным. Вообще-то, если говорить откровенно, то Линий — редкостный болван. Даже на мгновение он не заколебался и не предположил, что его подставили. Что его встреча с судьей была заранее продумана. Он лишь увидел возможность сделать еще одну гадость. А ведь его отношения с Фабием не заладились с самого начала. Но все равно он, словно баран, опустил голову и ринулся вперед, уверенный, что все должны расступиться и дать ему дорогу.

Принятый Джабезом наркотик уже начал действовать во всю силу. Угольки глаз разгорелись и превратились в пламя. Обычно такой сдержанный, он напоминал в этот момент вошедшего в раж актера.

— Ну а свидетелями нашего триумфа вы были сами. Выведенный из себя наглостью Линия, он окончательно принял нашу сторону. Да, после этого заседания нашему другу Фабию не помешает сходить в баню. Пусть он обжора, похотливый сатир, старый бурдюк с прокисшим вином, выброшенный в сточную канаву, но когда я слушал его в суде, то мне казалось, что вокруг его головы появилось сияние, а за спиной выросли крылья, ну совсем, как у ваших христианских святых.

— Как ты считаешь, если мой муж останется в Антиохии, то будет ли он в безопасности? — спросила Девора.

Возбуждение Джабеза спало, и он серьезно задумался, постукивая пальцами по столу.

— Конечно, Линий попытается навредить ему, но, на наше счастье, он уже не тот, кем был раньше. Он начал свою карьеру под звуки труб и барабанов, но затем совершил ряд непростительных ошибок, особенно в последнее время. Он неосторожно ввязался в сомнительные дела и обзавелся политическими связями, которые никак не назовешь разумными. Результат начинает сказываться. Сейчас Линий вынужден обороняться.

Джабез слез с кресла. Радость и резвость, вызванные наркотиком, почти испарились. Глаза его вновь стали холодными и подозрительными. А видя его таким, никто и не вспоминал о его маленьком росте и смешном виде.

— У нас имеются свои планы, — сказал он. — Мы не любим этого молодчика и в скором времени поставим его на место. Недолго осталось ждать.

Но холодность банкира исчезла так же быстро, как налетела. Он улыбнулся гостям и сказал:

— Ну а теперь перейдем к более приятным вещам. Сейчас мы поднимемся, и я познакомлю вас со своей женой.

Антония, супруга Джабеза, словно прекрасная и добродетельная Лукреция в момент появления жестокого Секста[64], когда пришли гости, была окружена своими слугами. Но на этом сходство заканчивалось. Все рабы были заняты делом, кто шил, а кто сидел за веретеном. Что касается госпожи, то лишь она одна не была ничем занята. Она возлежала на кровати и рассеянно смотрела в окно, пока одна из рабынь полировала ей ногти. С первого взгляда было ясно, что она гораздо выше своего так болезненно воспринимавшего этот вопрос мужа. Она была необычайно красивой женщиной. Настоящая черноволосая Юнона[65].

Деворе было достаточно бегло взглянуть на хозяйку дома, чтобы понять, что, если она считала, что разбирается в туалетах, то ошибалась. Раньше ей казалось все понятным: было несколько цветов, несколько принятых форм одежды, и она выбирала среди них. Но тут было ясно, что госпожа Антония никогда не позволяла себе ограничиться такими узкими рамками.

Ее платье ошеломляло своей новизной. Оно было сочного, темно-фиолетового цвета с желтыми плечами, расшитыми по краям темно-синими нитками. Такого же цвета была и вышитая на груди звезда. От точно пригнанной талии, которую в те времена носили с напуском, во все стороны рассыпались вышитые золотом стрелы из светло-голубого шелка. Рукава же платья были настолько широкими, что при каждом движении было видно, что с внутренней стороны они отделаны золотом. Последнее обстоятельство настолько удивило Девору, что она даже сбилась с шага. Девушка была настолько потрясена смелостью и оригинальностью наряда, что никак не могла отвести глаз от хозяйки.

С первого взгляда было ясно, что Джабез, под действием наркотиков или нет, в хорошем настроении или в дурном, но привык держать себя в руках в присутствии жены. Подойдя к ней, он мягким и нежным голосом произнес:

— Любимая женушка, мой нежный бутон фуксии. Я привел к тебе наших гостей. Это Лука Целитель, а это Девора, внучка моего очень дорогого, а ныне покойного друга Иосифа Аримафейского. Без сомнения, ты много слышала о них?

Не обратив никакого внимания на Луку, Антония сразу же уставилась на Девору своими прекрасными глазами. Даже и не пытаясь скрыть своего любопытства, она довольно долго и без всякого стеснения разглядывала девушку.

— Да, я действительно слышала о них. Столько всего разного, что мне хотелось бы задать нашей гостье множество вопросов. Но я боюсь показаться нескромной…

— Ну вот и замечательно, — радостно сказал Джабез. — В таком случае, милые мои, мы оставим вас поболтать немного наедине. Надеюсь, вы не откажетесь немного позже выпить с нами чего-нибудь прохладительного.

Когда мужчины вышли из комнаты, жена банкира тут же принялась за дело, она не желала терять ни минуты.

— Ты очень молода… — начала она. — Но мне кажется, что ты не испытываешь того счастья, которое сопутствует любому браку по любви. Ведь ты же вышла замуж по любви, не так ли?

— Мой муж, — ответила Девора, не колеблясь ни секунды, — мужчина, о котором я мечтала всю жизнь.

Антония нашла ответ интересным и слегка задумалась над словами девушки.

— Прошу тебя, не посчитай это праздным любопытством с моей стороны… или обычной нескромностью, но я уверена, что ты нуждаешься в советах женщины, которая старше и знает жизнь лучше, чем ты.

И Девора решила довериться своей новой знакомой.

— Это правда, — ответила она.

Черные глаза хозяйки дома смотрели на Девору с тем изучающим интересом, с каким обычно ученый муж рассматривает новый экземпляр своих научных интересов.

— Может быть, у твоего юного мужа есть… ну, скажем, иное увлечение?

Чувствуя себя стесненно в присутствии многочисленных рабов, Девора молчала. Но Антония тут же поняла причину ее нерешительного поведения.

— Не обращай внимания на моих рабов. Они никогда не покидают меня. Я бы пропала без них в полном смысле этого слова. Но они прекрасно вышколены. Трудно найти других таких молчаливых и тихих слуг. Из них никто ничего не вытянет. — И, приподнявшись на локте, хозяйка дома ободряюще похлопала ее по плечу. — Дорогое дитя, нет ничего проще на свете, как наладить отношения с мужем. Вот с любовником — совсем другое дело. О! Тут ты встретишься с большими трудностями. Ни один любовник не стоит тех неприятностей, которые он непременно создает. Но муж! Тут ты можешь плакать, сердиться, вопить, угрожать, отказывать ему в близости! Когда мужчина женится, он теряет все свои преимущества.

— А я считала, что все наоборот, — сказала Девора, потупившись.

— Нет, при условии, конечно, что женщина знает, в чем ее сила. У мужей всегда такой вид, словно это они всем заправляют. Но это всего лишь иллюзия.

Было заметно, что рабы очень любят свою хозяйку. Они упивались буквально каждым ее словом, радостным возбуждением встречая каждое новое заявление. И при всем при том их поведение казалось искренним.

— Должно быть, ты выросла в доме, где были одни лишь мужчины. — продолжала Антония, глядя на Девору хитрыми глазами. — Это очень печально. Ты должна понять одну вещь: именно женщины будут твоими врагами в жизни. И поэтому именно их ты должна хорошо узнать. Ну возьмем хотя бы ту, которая сделала тебя столь несчастной. Я не знаю ни ее, ни как конкретно обстоят дело, но одно по крайней мере могу…

— Она бывшая рабыня.

— Дитя мое, рабыня всегда притягивает к себе мужчин. Они могут ее бить, заковать в цепи… и ее целомудрие словно лепесток, который они могут сорвать, когда им вздумается. Да, наверное, рабыня сможет соблазнить мужчину лучше, чем ты.

— Мне кажется, я вообще не смогу этого сделать, — сказала Девора с несчастным видом.

— Естественно, много ли было у тебя воздыхателей?

— Нет, я не была знакома с молодыми людьми. Дедушка вел затворнический образ жизни и почти никогда не отпускал меня от себя. Он хотел, чтобы я всегда была рядом.

— И ты никогда не влюблялась? Да, дело обстоит даже хуже, чем я предполагала. Что ж, самое время заняться тобой. Ну-ка, давай посмотрим, что нам могут показать эти девушки.

Две рабыни, которых звали Сайда и Зенобия, стали показывать, как должна вести себя женщина, пожелавшая привлечь внимание мужчины. Они стали прохаживаться взад и вперед, покачивая бедрами. Затем поправили туники, чтобы были хорошо видны шея и плечи. Поворачиваясь, они слегка приподнимали подол одежды, чтобы приоткрыть икры ног.

— Ты что-нибудь знаешь о благоухающих маслах, румянах, помаде, красках для век?

Девора, которая чувствовала себя безгранично отсталой в вопросе одежды, тут очень обрадовалась и рассказала о кремах и мазях, которыми изредка пользовалась. Но и здесь она вновь не оказалась на высоте. Выслушав ее внимательно, Антония печально покачала головой.

— Все эти штучки, которые тебе привозили с востока, давно устарели. Естественно, их составляли мужчины. А они в этом деле ничего не понимают. С тех пор как царица Савская отправилась к Соломону, женщины в значительной степени разнообразили это оружие. Зенобия, ну-ка принеси сюда мою шкатулку.

Это была довольно большая шкатулка из сандалового дерева. Когда ее принесли, она наполнила комнату своим пряным запахом. Хозяйка, которая, очевидно, была обязана частью своей красоты этой шкатулке, бережно взяла ее в руки. Она раскрыла ее и стала доставать оттуда маленькие коробочки. Попутно подробно рассказывая Деворе о содержимой каждой из них. Девушка была потрясена. В шкатулке находились и шесть флаконов с различными духами. Все они были резными с длинными изящными горлышками. Хозяйка дома предложила Деворе понюхать их, и девушку удивили странные и неожиданные запахи.

Наконец, в шкатулке остался лишь один небольшой кувшинчик. Антония смущенно посмотрела на него, но в руки не взяла и лишь сказала:

— Содержимое этого кувшина называют Тайной Цирцеи и у него есть своя история.

— Расскажите ее, госпожа, расскажите! — защебетали рабыни, которые сгрудились вокруг.

Не спуская глаз с кувшина, хозяйка дома принялась рас сказывать.

— Ты знаешь историю Цирцеи[66] и тех моряков, которые попадали к ней на остров. Так вот, случилось так, что один из них больше интересовался вином обольстительницы, чем ею самой. И, наверное, именно поэтому он не был превращен ни в дикое животное, ни в змею. Более того, ему удалось убежать с острова, а в море его подобрал корабль. Когда он убегал, то захватил с собой вот этот кувшин, решив, по простоте своей, что в нем вино. Но, когда он откупорил его и понюхал, то понял, что ошибся. Он так разозлился, что тут же кинул его в трюм. И он так бы там и затерялся, если бы не капитан. Заинтригованный необычной формой и красотой кувшина, он подобрал его. Вот так случилось, что кувшин существует до сих пор. Антония задрожала. — Каждая капля, выпитая из этого кувшина, отнимает месяц жизни. Прошло очень много времени с тех пор, как я в последний раз пила его.

Рабыни вокруг заохали и заахали, хотя наверняка слышали эту историю не раз, стали размахивать руками, притворно отворачиваться и прикрывать ладонями глаза, делая вид, что не смеют даже смотреть на волшебный кувшин. Еще бы, ведь он может принести столько вреда! Но, несмотря на все это представление, Девора нашла в себе мужество заметить:

— В священных книгах написано, что нельзя верить в волшебство и магию.

— Ну и что! А я вот верю! — заявила Антония. — А после того как я увидала Симона Волшебника, то две ночи не могла сомкнуть глаз, настолько его чудеса поразили меня.

— Когда ты его видела? — быстро спросила Девора.

— Уже больше года назад. Я нашла его отталкивающим, но одновременно и завораживающим.

— Скажи, а вместе с ним не было женщины?

— Нет, тогда ее еще не было. Но потом я много слышала о ней. Кажется, он повстречал ее здесь, в Антиохии. Она была рабыней в доме у… — она вдруг неожиданно замолчала и взглянула на Девору с удвоенным любопытством. — Так вот о ком идет речь! — И она осторожно коснулась холеными пальцами шершавого бока кувшинчика. — Дитя мое, я тебе отдаю его. Мне кажется, тебе понадобится сильная помощь, ну что-то вроде этого. К тому же, как я уже сказала, я не огорчусь, если наконец расстанусь с этой опасной вещицей.

— Значит, это и есть тот самый кувшин, который унес с собой моряк?

— Мой муж дорого заплатил за этот кувшин, потому что был уверен в том, что приобретает. Моего мужа невозможно обмануть, особенно когда он покупает что-нибудь.

Девора с сомнением взглянула на кувшин. Она прекрасно знала, что не то что воспользоваться его содержимым, но просто принять его в подарок было большим злом. Что случится, если она хотя бы капнет этим могущественным эликсиром себе на платье?

Неожиданно, даже для самой себя, она протянула руку и вытащила кувшин из шкатулки.

— Спасибо, — сказала она. — Я беру его.

Антония одобрительно похлопала девушку по плечу.

— Я вижу, что у тебя есть сила волн. И мужеством ты тоже не обделена. Не бойся ничего, дитя мое, и твои мечты сбудутся. Ну а теперь, — добавила она, — мы с тобой вместе пойдем и приготовим угощенье и прохладительные напитки для моего мужа и его друга. А то они, наверное, заждались там внизу. И знаешь, что мы с тобой сделаем? Один напиток, который мой врач запрещает мне пить. Он состоит из фиников, персиков, тертого миндаля, сладкого сиропа… И хорошего сладкого вина. А вам, мои рыбки, — сказала она, обращаясь к рабыням, — будет легче найти себе мужа, если вы будете немного поупитанней.

Сара старательно и с любовью помогла хозяйке переодеться и расчесала ей волосы. Затем она собрала их в пучок и закрепила. Эта прическа делала Девору еще моложе и придавала девушке шаловливый вид. Только вот под конец служанка накрыла голову хозяйки покрывалом из синего шелка, что спрятало красоту волос и прически. Оставались видны лишь несколько прядей на лбу. Палла[67] была выбрана по совету Антонии: такого же голубого цвета, что и покрывало, она очаровательно обвивала красивую шею Деворы. А широкие рукава позволяли видеть прелестную темно-синюю подкладку одежды. А что касается столы[68], то она ниспадала почти до самой земли и была прошита широкими, золотыми лентами.

Когда туалет был закончен, Сара отошла на несколько шагов, окинула хозяйку критическим взглядом, снова подошла, поправила складки одежды, пряди волос на лбу, а затем с нескрываемой гордостью протянула Деворе бронзовое зеркало. Лицо служанки при этом светилось гордой улыбкой.

Очень скрупулезно осмотрев свое лицо, Девора подумала: «Теперь он обязательно влюбится в меня! Я не могу ему не понравиться!» Чтобы быть полностью уверенной, она встала, прошлась легкой походкой, качнула бедрами, небрежно двинула плечом. Осторожно, словно нехотя, палла скользнула немного вниз, обнажив прелестные плечи и верхнюю часть округлой груди.

Вторая служанка, которая тихо стояла у двери и наблюдала за Сарой и Деворой, сказала:

— Господин внизу…

Девора застыла на месте. Василий будет жить с ней в этом новом доме, по договору с банкиром, он является таким же его хозяином, как и она. Сердце девушки забилось от радости. Но грустные мысли тут же вернулись вновь.

Что он подумает, увидев все эти прекрасные одежды? Что он подумает о ней?

Как себя вести дальше? Быть по-прежнему холодной или, наоборот, веселой? Естественной или безразличной? Или же вызывающей, как советовала Антония и ее рабыни?

— Ты готова, госпожа, — заявила Сара, бросив на Девору последний критический взгляд.

Когда служанки вышли, Девора подошла к маленькому столику, на котором были разложены ее туалетные принадлежности. Роскошное великолепие спальни очаровало девушку больше всего. Хотя она сделала немало приятных открытий, обойдя свой новый дом. Великолепный столик был сделан из серебра и поражал своим изяществом. На его полированной поверхности стояли серебряная ванночка, расческа, чаша с водой, а рядом с чашей… кувшин, подаренный ей Антонией. Дрожащими пальцами Девора взяла его в руки. Действительно ли она хочет прибегнуть к его помощи, что бы победить? Действительно ли она готова опуститься до этого? Рука с кувшином уже поднялась до уровня лица, а затем безвольно упала вниз. От этого движения палла соскользнула еще немного. Бездумно, она поправила ее свободной рукой.

«Нет не могу, — сказала она себе. — Нет, я не могу завладеть им, используя такие отвратительные приемы. Нет, даже если мне суждено до конца жизни быть несчастной». Приняв окончательное решение, Девора поднесла кувшин к ванночке и вылила его содержимое. Резкий, терпкий запах распространился по всей комнате. Не спуская глаз с ванночки, она громко сказала:

— Я оставляю это тебе, Антония, и твоим рабыням! — затем повернулась и пошла к лестнице.

Когда девушка вышла в вестибюль, лицо ее было холодным и решительным. Палла вновь скрывала шею и плечи, а стола — ноги в сандалиях. Она медленно спустилась по лестнице.

Василий как раз находился на первом этаже. Он ходил от стены к стене и внимательно изучал рисунки. Он был настолько погружен в это занятие, что даже не заметил появления девушки. А Девора, увидев его, застыла на месте. Все фразы, так тщательно продуманные ею заранее, в одно мгновение вылетели из головы.

— Как же ты исхудал! — воскликнула она. — Как же ты, наверное, страдал!

Первой реакцией молодого человека было удивление. Затем он сказал про себя: «А она изменилась. Повзрослела. И выражение лица иное… И она стала красивее». Прежние чувства снова нахлынули на него.

— Как оказалось, я не очень-то гожусь для подобных приключений. — Василию была неприятна эта тема, и он старался избегать говорить о путешествии. Ему казалось, что он показал себя не с лучшей стороны. — С самого начала я был лишь лишним грузом, который бедный Шимхам был вынужден тащить на себе всю дорогу. Теперь я прихожу в себя. Я чувствую себя настолько хорошо, что пальцы мои зудят и просят работы. Да, я должен заняться делом. Рабочий стол подходит мне больше, чем приключения. — Тут он посмотрел на нее и улыбнулся. — В отличие от меня, тяготы путешествия совсем не сказались на тебе, даже наоборот: можно сказать, что они пошли тебе на пользу.

Этот комплимент заставил Девору покраснеть.

— Я очень рада, что ты так считаешь. — Затем она поспешила перейти в разговоре на более твердую почву. — Ты знаешь, что все наши трудности позади? Вчера удалось все утрясти. Ну, правда остались кое-какие мелочи. Все будет окончательно решено лишь тогда, когда ты подпишешь документы. Скажи, ты не мог бы пойти сегодня к Джабезу?

— Конечно, моту. На это у меня вполне хватит сил. — Тут любопытство подтолкнуло его задать вопрос: — Я тут обошел весь дом… Кому он принадлежит?

— Тебе.

— Не понимаю.

— Мой отец, — медленно проговорила Девора, — не согласился принять того, что произошло. Он отказался от меня. И у меня нет никакого желания возвращаться в Иерусалим. И если… ты не против… то я подумала, что мы могли бы… обосноваться здесь, в Антиохии.

— Хорошо, но ты только что сказала, что этот дом мой. Я не думал, что наше соглашение простирается так далеко. — Эта новость явно озадачила Василия. Его гордость взвилась вверх, словно пламя. — Разве нельзя было все устроить как-нибудь… ну, скажем, более честно, что ли?

Девора покачала головой.

— Таков закон. Что принадлежит мне, принадлежит и тебе. — Неожиданно она рассмеялась. — Как, наверное, глупо мы выглядим со стороны! Стоим здесь и говорим о делах, как какие-нибудь посторонние люди. А между тем, мы ведь муж и жена. Я уверена, что П'инг-ли сейчас следит за нами из своей палатки. Знаешь, за последние два дня он три раза приходил навестить меня. И каждый раз он расспрашивал о тебе.

— Я был очень удивлен, заметив его палатки. Тебя смущает его любопытство?

— Нет, нет, нисколько! Мы с ним добрые и хорошие друзья.

Сердце девушки билось с такой силой, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Она подумала: «Зачем мне думать о гордости? Может быть, он только и ждет, чтобы я сделала первый шаг? Ведь я моту сказать ему, что пришло время отказаться от нашего соглашения. Мы выйдем с ним в сад, я положу голову ему на плечо, затем загляну в глаза и улыбнусь. Как настоящая жена… Может быть, ему будет хорошо со мной, и он забудет обо всем остальном?» Но тут ее гордость, которую ей почти удалось подмять, вновь дала о себе знать. Откуда она могла знать, что в это самое время Василий подумал: «Могу ли я сказать ей сейчас, что чувства мои изменились? Что делать, мой язык словно скован цепями».

Девора колебалась. И это колебание решило все. Мужество покинуло ее.

Мало-помалу она взяла себя в руки.

— Ведь надо как-то соблюдать приличия, — заявила она. — Мы живем в огромном доме, полном людей. Хотя я еще и не знаю, откуда здесь столько людей и кто они. Как ты думаешь, не должны ли мы обойти дом и проверить все? По-моему, это первое, что мы должны сделать: навести порядок.

— Да, — согласился Василий. — Я только что осмотрел стены. Странные рисунки и довольно варварские. Хотя должен признать: в них чувствуется мощь. Мне было бы очень любопытно осмотреть все остальное.

Они направились к первому же коридору. Девора шла впереди. Коридор заворачивал направо и был темным и узким. А выходил он в довольно просторную и светлую комнату. По контрасту с коридором она казалась даже веселой. Посреди этой комнаты восседала богиня.

— Это Веста[69], — сказал Василий. Затем он указал на мраморный очаг перед статуей, в котором, судя по следам копоти, должен был поддерживаться огонь. — Богиня огня, кухни и очага. Довольно мягкое и доброе создание. Правда, очень могущественное, но ее не следует бояться. Ведь это всего лишь языческое божество. Я думаю, мы отправим ее в ссылку.

Девора больше не чувствовала себя скованной. Она носилась туда-сюда по комнате, перебегая с места на место, находила массу незнакомых ей и потому интересных и забавных вещей. Много раз она звала Василия: «Иди скорее сюда!» или «Скажи, а это что такое?» Наконец она спросила его:

— А для чего служила это странная комната?

— В ней проводились различные церемониальные культы, связанные с семьей. Ну там… свадьбы, дни рождения… Еще эта комната служила убежищем. Рабы, которых должны были подвергнуть наказанию, могли прийти сюда и испросить помощи у Весты. И их не били до тех пор, пока не были бы представлены доказательства их вины. Несчастные мужья могли скрываться здесь от своих сварливых жен. И наоборот: жены прятались в этих стенах от жестоких мужей. Очень полезная и удобная комната в греческих домах.

И почти тут же добавил:

— Бедная Веста! Из всех обитателей Парнаса, ее уважают меньше всех. Обычно Весту описывают как особу неловкую, скучную и медлительную. Но этот скульптор, как мне кажется, превзошел все описания. Посмотри, она просто уродлива! Разве я не прав? Ее прелести никак не назовешь неотразимыми.

— Во всяком случае их не потрудились даже прикрыть. — заметила Девора. — Лучше избавимся от нее. Но знаешь что? Мы можем сохранить дух этой комнаты. Вот что: мы назовем ее Доброй Комнатой. Как ты на это смотришь?

— Прекрасная мысль!

Девора снова почувствовала себя раскованной.

— Вот интересно: кто из нас будет чаще приходить сюда? — спросила она. — Ты, чтобы скрыться от сварливой жены, или же я, чтобы убежать от излишне властного мужа?

Затем они продолжили обход и добрались до комнаты, которую охраняли двое молодых людей. Один их них стоял на страже у входа, другой сидел на земле рядом со старым сундуком. Тот, который сидел, снял куртку и было видно, как сверкает лезвие заткнутого за пояс ножа.

— Они должны охранять ее днем и ночью, — пояснила Девора так тихо, что Василий едва расслышал ее слова.

— Им, конечно, далеко до трех братьев из Сладора, — так же тихо прошептал он в ответ, — но вид у них, надо признать, довольно решительный.

Девора повернулась к охраннику, который стоял у двери.

— Елидад!

— Да, госпожа.

— Я думаю, моему мужу будет интересно узнать, что здесь произошло вчера вечером, когда явился Хархас, старейшина церкви в Антиохии.

Елидад побагровел от возмущения.

— Он пришел сюда и сказал, что ни одной капли крови не должно быть пролито ради чаши. Он сказал, что если я и Ирия убьем кого-нибудь, защищая ее, то вечные мучения в царстве ночи и зла нам обеспечены.

— И что ты ему ответил?

Елидад смущенно потупился. Он не очень привык к таким длинным разговорам, и сейчас ему было трудно.

— Я сказал Хархасу, что не моту позволить, чтобы чаша, которой касались губы Иисуса, была похищена тем, кто не вериг в него. Нам доверили ее, и мы готовы к вечным мучениям, если такова цена ее сохранности.

— А Ирия? Что сказал он?

Второй стражник, словно выйдя из забытья, резко поднялся. Глаза его сверкнули.

— Я мирный человек, но хорошо помню, что Моисей, вдохновленный Господом нашим, сказал: «Я напою кровью стрелы свои, меч мой насытится плотью». Нет, Господь не хочет, чтобы те, кто вериг в Него, были трусами. Наступит день, когда злые люди, ударив тебя, потребуют и твою душу. Если ты не найдешь в себе силы и мужество противостоять им, они отнимут у тебя свободу и закуют в цепи. Чтобы ты не мог больше поклониться своему Богу так, как ты того желаешь, чтобы ты не мог нести людям слово Его. И если враги придут сюда, чтобы украсть священную чашу, то мы, сыны церкви Иеговы и сына Его Иисуса, должны будем пролить их кровь, отделить их души от тела. Да, мы будем драться с ними до последнего вздоха. Вот, — заключил он, переводя дыхание, — вот что мы ответили Хархасу, старейшине церкви.

В глубокой задумчивости Василий и Девора удалились от дверей комнаты. Как хорошо они начали свой обход. Они шутили и были веселы. Но разговор с молодыми охранниками напомнил им о их тяжелой ответственности. «Вот тебе пример истинной веры, — сказал себе Василий. — Веры, которой так недостает тебе. Пусть ты сейчас веришь в Иисуса, но это далеко еще не все, что требуется от тебя. Может быть, когда-нибудь ты тоже станешь таким, как они».

— Мой дедушка, который всегда был очень послушным и осторожным человеком, — заявила Девора, — всегда говорил, что старики не спасут христианства. Старики, по его словам, — это вздорные и сварливые крючкотворы. Он был уверен, что истинная вера восторжествует только благодаря молодым. Они смелы и отважны. Они готовы сражаться и умереть за нее.

Новый дом напоминал волшебный мешок. Куда бы молодые люди ни заходили, они везде находили что-нибудь новое и интересное. Но самым любопытным из всего была кровать Деворы. Во-первых — она была огромна. Настолько, что несколько человек такой же комплекции, что и сама хозяйка, могли без труда улечься на ней. Во-вторых — она была такой высокой, что, взбираясь на нее, нужно было быть очень осторожным. В третьих — она была очень красивой. Тут бросались в глаза и великолепные украшения из слоновой кости и шикарное покрывало. И, наконец, четвертое и самое главное. Кровать была сделана из лимонного дерева. Его привозили из Африки и оно было очень модным в Риме. За небольшие куски этого дерева в столице платили огромные деньги. Например, говорили, что Петроний[70], известный сердцеед при императорском дворе, чьим вкусам подражал сам Нерон, отдал пятнадцать рабов за одну лишь доску лимонного дерева. Таким образом, можно было сказать, что кровать Деворы была сделана из золота.

Девора присела на край постели, в то время как служанка Сара принялась готовить ее ко сну. Она как раз боролась с шелковыми узлами на спине своей госпожи.

— Мне кажется, хозяйка, что этот дом просто создан для счастья и покоя. Надеюсь, что муж хозяйки тоже обретет здесь счастье.

— Мы должны внимательно следить за тем, чтобы он не чувствовал ни в чем нужды. Проследи, чтобы окна в его комнате оставались всегда открытыми. Свежий морской воздух взбодрит его. Еще мы должны узнать, какие кушанья и вина он любит. — Тут девушка улыбнулась. — Не забывай, Сара, что он еще чужой для нас.

Копт служанка вышла, Девора вытянулась на постели. Матрасы были набиты овечьей шерстью, и лежать на них было одно удовольствие. С наслаждением вздохнув, Девора потушила лампу.

Но сон не шел к ней. Тогда она приподнялась на локте и подумала: «Может быть, сегодня ночью он придет ко мне. Придет и скажет те слова, которые я так хочу услышать от него. Конечно же, он придет. Именно сегодня».

Василий еще не ложился. Она хорошо слышала, как он ходил в соседней комнате, двигал стулом. Так прошел час. С каждой минутой надежды оставалось все меньше и меньше. Пока, наконец, она с горечью не осознала, что он явно не собирался являться к ней.

«Он не хочет прийти ко мне. Пусть! Но пожелать мне спокойной ночи через дверь — это-то он мог бы», — подумала Девора. От подступивших рыданий ей перехватило горло.

Тогда ей пришла в голову мысль, что, может быть, он так же как и она ждет ее прихода. Ведь именно она установила правила их взаимоотношений. И если настало время изменить их, то не она ли должна сделать первый шаг? Тогда она встала и надела плащ, который Сара оставила на стуле у постели. К плащу полагался длинный шарф, который должен был обматываться вокруг шеи и завязываться впереди. Дрожащими руками Девора взяла его в руки.

Она увидела его сразу же, как только открыла дверь, соединявшую их комнаты. Василий сидел за столом, установленным напротив окна. В каждой руке он держал по инструменту. В комнате горели две лампы. Одна — справа от Василия, другая — слева. Девора застыла на пороге. «Я начинаю думать, что его ничего не интересует, кроме работы», — подумала она.

Наконец Василий почувствовал, что за ним наблюдают, и повернулся.

— Я пришла пожелать тебе спокойной ночи, — сказала Девора. — И еще… Не следует работать так поздно.

В комнате было достаточно света, и девушка прекрасно видела, как осунулось от усталости лицо Василия. Она медленно направилась к нему. Длинные полы плаща волочились по земле, а маленькая дрожащая рука крепко держала концы шарфа.

Надо было что-то сделать, что-то сказать… Но что? Ока снова растерялась.

— Я надеялась… — начала было она, но тут же заметила, что он по-прежнему поглощен своей прерванной работой и слушает ее лишь вполуха. И вместо того, чтобы попытаться разбить лед между ними, Девора спросила: — Тебя не очень побеспокоит, если я посижу немного рядом с тобой и посмотрю, как ты работаешь?

Василий устало провел ладонью по лицу.

— Нет, отчего же… Только тебе будет скучно. Видишь, я сделал глиняную модель чаши и хочу теперь приложить оправу. Это долгая и кропотливая работа. Тебе будет совсем неинтересно наблюдать за ней.

— Я не могу заснуть. — Она пододвинула кресло и села. Подумав немного, она подняла ноги, обхватила их руками и положила подбородок на колени. — Ты много сделал с тех пор, как я видела ее в последний раз.

— Да, сделано немало. Я тут добавил кое-что к общей композиции: голубей и раковины. А сейчас я собирался припаять их к оправе. — Он помолчал немного и затем добавил с улыбкой: — Если я дальше буду вот так тебе рассказывать о своей работе, то вскоре твои веки станут такими же тяжелыми, как свинец, которым я пользуюсь. И ты уснешь в своем кресле. Понимаешь, я хочу это сделать очень тонко, чтобы не было никаких следов. Поэтому для сварки я использую две унции серебра, две унции чистейшей меди и три унции свинца. Затем я собираюсь добавить немного… Но ты не слушаешь меня! Что, уже засыпаешь?

— Нет, нет, я слушаю и все понимаю.

Но про себя сказала: «Ох, Василий, Василий! Неужели ты не чувствуешь, что все, что бы ты ни делал, мне интересно? И даже когда ты начинаешь говорить о меди и свинце, мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Нет, ты не чувствуешь этого! Ты не знаешь, муж мой, как я люблю тебя!»

Василий продолжал свои объяснения:

— Лица будут маленькими, но рядом с ними я изображу некоторые характерные знаки, по которым их можно будет узнать. А над головой Иисуса будет сияющая звезда. Та самая, понимаешь?

Он говорил с таким возбуждением, что даже забыл о своей собеседнице. Он снова повернулся к столу и глядел на заготовки. Девора тоже поняла, что Василий забыл о ее присутствии. И вот тогда усталость навалилась на нее, а глаза стали закрываться. Тогда она тяжело вздохнула и встала с кресла. Теперь ее уже не волновало, увидит ли он ее красивую ножку из-под плаща.

— Уже очень поздно, — сказала она. — Ты очень устал и, мне кажется, будет лучше, если ты остановишься на этом сегодня.

— Я должен закончить то, что начал. Когда паяешь, иначе нельзя, тогда завтра придется начинать все заново. — И Василий посмотрел на оправу, которую уже установил на глиняную копию. — Ничего страшного… Мне осталось работы на полчаса, не больше. Иди спать, Девора. Я чувствую по голосу, как ты устала.

— Работа, работа… — сказала Девора. — Мы только и говорим, что о твоей работе! Конечно, разве может быть более интересная тема?

Но он не обратил внимания ни на ее слова, ни на тон, каким они были сказаны. В последний раз бросив взгляд на затылок склонившегося над столом Василия, она подумала: «Любая, даже самая незначительная деталь скульптуры для него гораздо важнее, чем я».

Уже направляясь к двери, она остановилась и спросила:

— Хочешь я принесу тебе вина или чего-нибудь поесть?

Не поворачиваясь, Василий покачал головой. Он был слишком сильно поглощен работой, чтобы думать о еде. Слишком сильно, чтобы обратить внимание на дрожащий голос жены.

Затем оглянулся и бросил:

— Спасибо, мне ничего не нужно.

Девора медленно пошла к двери. «Он только что посмотрел на меня, но не увидел. Я безразлична ему. Даже если я наберусь мужества и сама предложу ему свою любовь, то он точно так же обернется и скажет: „Спасибо, мне ничего не нужно“», — подумала девушка.

— Спокойной ночи, Василий, — сказала она, еще раз остановившись, на этот раз уже на пороге комнаты.

Поколебавшись секунду, он ответил:

— Спокойной ночи, Девора.

Осторожно закрыв за собой дверь, она подошла к своей шикарной кровати из благоухающего лимонного дерева, взобралась на нее и, свернувшись клубком, тихо заплакала.

— Я не в силах ничего изменить, ничего… ничего… изменить… ничего, — шептала она в темноте.

ГЛАВА XXII

Две недели Василий трудился с неустанным самозабвением. Вынужденное бездействие во время путешествия из Иерусалима в Антиохию по-прежнему влекло его к работе. Его истосковавшиеся руки сами тянулись к инструментам. Вместе с тем, с каждым днем он все больше убеждался в необходимости поездки в Рим.

Весь световой день и большую часть ночи он проводил за своим рабочим столом. За обедами и ужинами Василий говорил мало. Погруженный в свои мысли, он ел механически те блюда, которые ставились перед ним. Скульптор даже не замечал того, как Девора старалась разнообразить стол всевозможными яствами.

Один-единственный раз за две недели он рискнул выйти из дома и сходить к своему бывшему дому у Колоннады. Слабой надежде увидеть мать не суждено было сбыться. Его даже не пустили на порог.

Прекрасно понимая его озабоченность, Девора даже не пыталась разбить стену молчания. Лишь изредка она садилась подле него и молча наблюдала, как он работает. Направляясь куда-нибудь в доме, она специально выбирала такую дорогу, чтобы пройти мимо его комнаты. И тогда она на мгновение задерживалась у раскрытой двери, кидала полный тоски взгляд на худощавую фигуру, склоненную над столом, и шла дальше. Вид при этом у девушки был более чем несчастный.

Один лишь раз за эти две недели он сам, по собственной воле, взглянул на нее. В тот день она играла с маленькой собачкой во внутреннем дворике. Девора только что приобрела ее и забавлялась этим милым и шаловливым существом. И вдруг, подняв голову, она с удивлением обнаружила Василия на балюстраде второго этажа. Он стоял и молча наблюдал за ней. В первый момент девушка не поверила своим глазам. Чтобы Василий бросил работу средь бела дня! Она тут же подбежала к балюстраде и спросила:

— Ты смотришь на меня? С чего это вдруг такая честь?

— У меня ничего не получается, — ответил он и устало вздохнул. — Лица такие маленькие, что мне не удается сохранить сходство с оригиналами. Как бы мне хотелось, чтобы чаша была хотя бы в два раза больше. Лицо Луки попортило мне немало крови… Или, может быть, я слишком многого хочу? Да… А теперь вот лицо Павла ускользает от меня!

— Знаешь в чем ты нуждаешься? — спросила Девора. И сама же ответила: — В хорошем отдыхе. Забудь на время о всех неприятностях с портретами Луки и Павла. Спускайся ко мне. Посидим в тени, поболтаем… Я столько хочу тебе сказать.

— Нет, сейчас у меня нет времени.

И Василий, покинув балюстраду, вернулся обратно в комнату.

Оправа чаши была почти закончена. Не хватало лишь лиц Иисуса, Иоанна и Петра. Василий взял в руки свое произведение и посмотрел на него со всех сторон. Он понимал, что оправа получилась красивой. И все же он не испытывал никакого удовлетворения. А непонятное беспокойство не давало ему покоя.

Однажды утром он вышел прогуляться и забрел в лагерь принца. Очутившись среди разноцветных палаток, он стал искать старого П'инг-ли и наконец увидел его. Старик сидел на раскладном стульчике. Согнув в три погибели спину, он с жадностью смотрел грустными глазами на восток. Но, увидев Василия, он обрадовался. По крайней мере так показалось молодому человеку.

— Благородный молодой художник! — воскликнул он. — А у меня есть вопросы, которые я бы осмелился задать тебе. Скажи, почему счастье супружеской жизни ходят в свинцовых сандалиях? Почему никак не разрешатся трудности?

Тут он прервался, чтобы резким, пронзительным голосом отдать какое-то распоряжение находившемуся неподалеку слуге. Тот моментально исчез, но через мгновение появился вновь, неся что-то, завернутое в кусок атласа. Осторожно приблизившись, он положил свою ношу на колени хозяина.

— Это подарки. Их надо передать моему другу Луке Целителю. А он, в свою очередь, передаст их уважаемым супругам, как только родится их наследник. Молодая жена знает о подарках, но пока их не видела. Это тайна. Скромный даритель очень надеется, что они понравятся будущему ребенку.

— О, мы недостойны такого доброго отношения, — ответил Василий.

Старик быстро закивал головой.

— Только помни об условии. А знаешь ли ты, что в твоем возрасте у меня было три жены и четверо детей?

— Сравнение не очень честное, благородный принц. Христианский закон разрешает иметь лишь одну жену.

— Из каждого правила есть исключения. Мне всегда было мало моих жен. Тогда я утолял свою жажду с наложницами.

Услышав эти слова, Василий с трудом сдержал улыбку. Трудно было поверить в существование наложниц, глядя на этого маленького и ветхого старика, в котором, казалось, если что и осталось, так слабое, едва слышное дыхание.

— И у прославленного принца было много наложниц?

П'инг-ли хмыкнул от удовольствия.

— Много, много. Мне понадобилось бы очень много времени, чтобы вспомнить их имена и все перечислить. — Затем он стал вдруг серьезным и впился тазами в лицо молодого человека. — Это совет, который я хотел дать молодому художнику. Если только он настолько проворен, чтобы последовать ему.

На следующий день, во время прогулки, Василий машинально пошел в том же направлении и снова вышел к лагерю. Принц сидел на прежнем месте в прежней позе, уставившись на восток.

— А, молодой художник! — крикнул он еще издали. — Я посчитал. Их было пятьдесят девять.

Василий, который прекрасно помнил, на чем прервался их вчерашний разговор, замер на месте, обалдело глядя на старика. Потом улыбнулся.

— Пятьдесят девять наложниц? Надо признать, цифра более чем впечатляющая.

Принц кивнул. Глаза его искрились.

— Вчера вечером я вспомнил их всех и сосчитал. Мне понадобилось на это несколько часов. Но, должен признаться, я получил от этого занятия большое удовольствие. — он минуту помолчал, в возбуждении покачивая головой. — Те из них, которые были из Татарии, всегда нравились мне больше остальных.

Он вновь замолчал, но на этот раз, чтобы стать серьезнее.

— Да, благородный юноша, все эти фазаньи курочки доставили мне много радостей, но сегодня, когда я смотрю на прекрасную жену моего юного друга, то начинаю думать, что, может быть, оно и лучше, когда есть только одна жена. И никаких наложниц. Это одна из многих вещей, которые я понял лишь в старости. — И, хитро прищурившись, добавил: — Благородному художнику и его прекрасной жене понравятся мои подарки.

В этот день к молодоженам пришли гости, и, хотя их интересовал Василий, встретила визитеров Девора. И встретила довольно холодно. В такие минуты Девора как никогда была похожа на своего деда.

Еще издалека она услышала грохот колес и ржанье лошадей. Затем из-за холма показалось не менее шести колясок. Они неслись во весь опор по каменистой дороге, отделявшей дом от парка. На первой коляске сидел раб и изо всех сил дул в маленькую трубку. Звук был визгливым и неприятным. Заслышав его, горожане еще издали бросались прочь с дороги. Целая туча мальчишек бежала за последней коляской, вопя и улюлюкая.

Кортеж остановился под самыми стенами дома. Первым спустился на землю Линий. Сначала он повернулся к своим рабам и приказал разогнать детей. При этом он посоветовал не жалеть плеток. Затем, даже не дожидаясь, когда доложат о его приезде, он грубо распахнул двери и вошел во двор. Следом за ним, держа под мышкой целую кипу пергаментов, шел Квинтий Анний. Несчастный явно чувствовал себя не в своей тарелке из-за той незавидной роли, которую ему приходилось играть.

Если Линий ставил перед собой цель нагнать страху на обитателей дома, то ему это удалось в полной мере. Еще раньше, услышав грохот колес и визг трубы, домочадцы чуть было не повыскакивали из окон. Что уж было говорить о том впечатлении, которое произвел Линий. Поэтому, когда он перешагнул порог, никто не рискнул выйти ему навстречу.

— Я срочно хочу увидеть хозяина дома, — самодовольно заявил он, когда наконец один из рабов, весь дрожа от страха, склонился перед ним.

Но встретился он не с Василием, а с Деворой. Все там же во дворе. Само по себе это уже было оскорблением. Потому что почитаемых граждан полагалось вводить во внутренний, так называемый семейный дворик.

Конечно же Линий сообразил это и с нескрываемой ненавистью взглянул на девушку. Кожа на его лбу собралась складками.

— Я хочу видеть своего бывшего раба, Василия, — злобно прошипел он.

— Я его жена.

— Я знаю это, но мне не о чем с тобой говорить.

— Мой муж занят. Сегодня он не сможет тебя принять. Скажи, чего ты хочешь, и я ему передам.

— Терпеть не могу посредников, даже если это жены. — Линий весь побагровел от злости. — Я пришел, чтобы предупредить кое о чем человека, чьей женой ты являешься.

Ни единый мускул не дрогнул на лице девушки. Она по-прежнему оставалась невозмутимой и спокойной.

— В этом доме никого не интересует, чего ты хочешь. Говори свое предупреждение, я передам его мужу. А, если не хочешь, то дверь сзади.

Глаза Линия метали молнии.

— Несколько дней назад, — заявил он, — твой муж заявился ко мне. Его, конечно, выставили… Но я хочу, чтобы он понял раз и навсегда… Если он посмеет явиться еще раз, то я применю силу. Вот так.

— Он хотел видеть свою мать. Он очень ее любит и, узнав, что она себя плохо чувствует…

— Она ему не мать. Суд установил это давным-давно.

— Что бы ни решил продажный суд, муж считает эту женщину своей матерью. И он собирается прийти еще. — Тут Девора посмотрела на Линия с такой решимостью, что последний не выдержал и опустил глаза. — И ты не посмеешь закрыть перед ним двери во второй раз.

— Что ж, я собирался многое сказать ему. Но раз ты настаиваешь… — голос Линия вновь звучал решительно. — Хорошо, слушай! Как я понял, ему удалось втереться к тебе в доверие. Но все равно, он ничего от этого не выиграет. Я видел твоего отца перед самым его отъездом в Иерусалим. И он мне все рассказал. Этот бывший раб неслыханный наглец. Но ничего… Аарон сразу по приезде отправится в суд. Вот тогда все встанет на свои места. У тебя нет разрешения отца на брак, и ты дорого заплатишь за свое неповиновение. А что касается этого интригана…

— Это все, что ты хотел сказать?

— Нет. До меня дошли слухи, что вы собираетесь обосноваться здесь, в Антиохии. Я никогда вам этого не позволю. Его присутствие тут будет настоящим оскорблением для меня. И я предупреждаю вас… Лучше уезжайте, пока не поздно.

— Мы останемся.

Тогда Линий выпростал руку и, ткнув пальцем в грудь стоявшего позади Квинтия Аннии, сказал:

— Ты видишь документы, которые он держит в руках? Это записи, которые я сделал, слушая рассказ твоего отца. Здесь говорится о том, как этот негодяй использовал в своих целях больного, невменяемого старика, твоего деда, а затем, вкравшись в доверие его совсем еще юной внучке, совратил ее. Отвратительная история! Но я воспользуюсь ею. И я думаю, вам лучше помнить о том, что я сказал. Я очень могущественный человек в Антиохии. Очень. И если вы останетесь здесь, то ты и этот бывший раб, твой муж, очень скоро почувствуете это на себе.

— Как я понимаю, теперь ты сказал все, что хотел? Я скажу слугам, чтобы тебя проводили.

Линий буквально задохнулся от бешенства. Глупо моргнув глазами, он резко повернулся на каблуках.

— Что ж, я не буду зря терять время. Скоро вы почувствуете на себе влияние, какое я здесь имею.

— Позволь мне слегка поправить тебя. Это могущество и влияние — они были у тебя когда-то. Теперь его больше нет. Недолго осталось ждать того дня, когда мой муж вернется обратно в свой дом. И тогда могущество и влияние будут уже в его в руках.

Не говоря ни слова, Линий вышел из дома. Отъезд узурпатора был гораздо менее шумным, чем его появление.

Несмотря на то, что Девора с достоинством противостояла нападкам Линия, после его ухода она почувствовала себя совершенно разбитой.

«Мне не важны эти деньги, — подумала она. — Но неужели отец способен аннулировать брак? Это единственное, что меня волнует. Это самое главное».

На следующий день у них снова были гости. На этот раз к ним пришел какой-то худой, сутулый мужчина. Его сопровождала женщина. Злобно оглядываясь, она вела себя удивительно вызывающе. Когда слуга спросил их имена, она гневно крикнула, уперев в бока худые красные руки.

— Какое тебе дело до наших имен! Мы их скажем в суде, если это понадобится. Мы пришли сюда за своим рабом, который недавно убежал.

— Здесь его нет, — быстро ответил слуга.

Но женщина оттолкнула его и вошла в первый двор. Там она остановилась и, запрокинув голову, принялась орать:

— Василий, спускайся! Спускайся, раб! Ты наш, и мы пришли за тобой!

Едва услышав вопли, Девора моментально спустилась вниз. Она как раз занималась хозяйством, и на ней была надета простая красная туника. Волосы девушки были перетянуты обычной лентой. Девора не знала, что произошло, и поэтому разволновалась. Кто эти люди? Откуда они?

— Что случилось? — спросила она. — Зачем вы пришли?

Женщина замолчала и посмотрела на Девору. Напрасно она пыталась выглядеть достойно, злость мешала ей взять себя в руки.

— Должно быть, ты та женщина, на которой он женился, — ответила она. — В таком случае мне очень жаль тебя, но ничего не поделаешь… Я пришла, чтобы забрать то, что мне принадлежит. — И она снова принялась голосить: — Спускайся, раб. Бесполезно прятаться, мы нашли тебя!

В этот момент спутник крикливой женщины попытался дать объяснения:

— Мы хозяева раба, который убежал от нас несколько месяцев назад. Теперь мы знаем, что он здесь.

Девора повернулась к нему. Незнакомец имел такой жалкий вид, что его попытка обратить на себя внимание выглядела более чем комично.

— Теперь я, кажется, начинаю понимать… Ты тот самый Состой из Тарса?

— Да, я Состой.

Он уже открыл было рот и собирался добавить что-то, но женщина (по всей видимости его жена) сильным ударом локтя в бок заставила его замолчать.

— Заткнись, — бросила она. — А то тебя снова облапошат. Теперь буду говорить я.

— А тут больше не о чем говорить, — заявила Девора. — Свобода моего мужа была куплена…

— Это вранье! — закричала женщина. — Он убежал. Мы не получили за него ни единой драхмы. Он будет бит плетьми и возвращен нам.

Белая как снег, Девора отступила на несколько шагов, чтобы не попасть под руку женщины, которая жестикулировала словно сумасшедшая.

— У моего мужа имеются все документы, — попыталась возразить она. — И ты что, не знаешь, что он восстановлен в гражданских правах? Как же ты смеешь выдвигать против него такое идиотское обвинение?

— Вранье! Мы ничего не подписывали. Если у тебя и есть какие-то документы, то они липовые. И мы готовы заявить это перед судом.

Тогда Девора обошла Состия, который так и продолжал стоять с открытым ртом и нечего не выражающим взглядом, встала напротив его жены и, прямо глядя ей в глаза, спокойно сказала:

— Я думаю, мы можем урегулировать это дело спокойно. Лука сейчас здесь, в доме. Это он выкупил у вас моего мужа. Ничего, сейчас он выведет вас на чистую воду. Теперь мне все ясно: вас прислал Линий.

Когда Лука вышел во двор, Состой аж скрючился, чего нельзя было сказать о его жене. Она с уверенностью смотрела в лицо свидетеля.

— Я никогда не видела раньше этого старика, — заявила она Деворе. — И вовсе не собираюсь выслушивать вранье, которое вы тут состряпали.

Лука дошел до середины двора и остановился, с безграничной грустью глядя в глаза женщины.

— На какую только низость не способен человек! Хорошенько подумай, женщина, перед тем как настаивать на своих обвинениях.

— Не смотри на меня, старик, не смотри! — закричала жена Состия. — Я не знаю тебя! Я никогда тебя не видела!

Как это уже было не раз, глаза Луки слегка остекленели. А когда он заговорил, то голос, казалось, исходил из самого сердца. Будто кто-то свыше говорил его устами.

— Вот ты сейчас стоишь передо мной и думаешь: «Тогда он приходил ночью. Этот непреклонный старик с таким мягким голосом… Но было темно, и никто его больше не видел. Мы ничем не рискуем, утверждая, что не знаем его». И еще ты думаешь: «У нас вид бедных людей, и наши соседи подтвердят, что у нас нет средств на покупку нового раба».

От удивления у женщины отвалилась челюсть. В первый момент она даже не могла сообразить, что ответить.

Девора спросила Луку:

— Разве они не получили денег от Джабеза?

Женщина хмыкнула:

— Если бы мы его действительно продали, то неужели ты считаешь, что не осталось бы никаких доказательств?

— Да, они действительно отказались от услуг Джабеза. Мне пришлось самому идти за золотом. Ни о чем ином женщина и слушать не хотела.

— Суд не будет колебаться ни секунды, когда придется выбирать, кому поверить. Беглому рабу с христианином или нам.

Женщина победоносно взглянула на них.

После небольшой паузы Лука заговорил вновь. При этом он смотрел прямо в глаза жене Состия.

— Хитрюга! Как раз сейчас ты думаешь о том, как хорошо, что мы не знаем, что ты купила землю. Нет, не ту ферму, которую ты тогда собиралась приобрести, а другую, поменьше и поближе к стенам города. Там у тебя есть сторож. Несчастный хромой малый по имени Манитлес. За работу ты платишь ему нищенские деньги. Но вот что интересно: ты купила эту ферму на следующий день после того как вы продали Василия. Больше того, ты заплатила за нее ровно столько, сколько дал тебе я.

— Вранье! — прохрипела женщина. Вид при этом у нее был очень униженный.

А Состий был уже не в силах скрывать охвативший его страх. Лука по-прежнему смотрел прямо в глаза своей жертве.

— Ты отрицаешь, что вас прислал сюда Линий. Но это ложь. Не далее как вчера вечером ты встречалась с ним и потребовала заплатить за свои услуги сто динариев. После долгих споров вы сошлись на восьмидесяти, и половину он дал тебе вперед.

— Уйдем отсюда! — закричал Состий, бледный как смерть.

— И еще… Когда вы продали ту больную служанку, то ты сказала соседям, что уже получила круглую сумму за парня. А теперь, мол, тебе удалось продать умирающую рабыню будто здоровую. Соседи ненавидят тебя и кругом пересказывали твои слова.

— Хватит! — завопил Состий. — Пошли отсюда. Нам небезопасно показываться на глаза этим людям!

И, схватив свою жену за руку, он потащил ее вон со двора. Вначале женщина еще сопротивлялась, бросая через плечо гневные взгляды. Но вместе с тем она старательно пыталась избегать встречи с пронзительными глазами Луки.

Когда, наконец, дверь за непрошеными гостями закрылась, Лука медленно покачал головой и сказал:

— Больше мы о них не услышим. Женщина уже решила не отдавать обратно Линию сорок динариев. Она ненавидит нас, но опасается, что мы узнаем про нее еще чего-нибудь. Она очень боится за свое прошлое.

Девора устало опустила руки.

— Как же я испугалась! — выдохнула она. — Какая ужасная женщина! Что было бы с нами, если бы ей удалось провести свой план в жизнь?

Четвертый гость пришел примерно через час после ухода Состия и его отвратительной жены. К тому времени Девора уже покончила со своими делами и переоделась в белую тунику. Она присела в тени дерева во внутреннем дворике и погрузилась в свои невеселые мысли, бездумно пощипывая пояс тоги. Вот тогда-то к ней и привели высокого незнакомца в головном уборе, сплетенном из ивовых прутьев и напоминавшем обыкновенную корзину. Если бы Василий находился поблизости, то он сразу же узнал бы в этом незнакомце того самого продавца сладостей, который однажды остановился под самым балконом дома Игнатия, чтобы тайно передать Луке послание.

Человек вежливо поздоровался, но своеобразного головного убора не снял. Он вообще не делал лишних движений, что говорило о большой практике подобных визитов.

— У меня есть письмо, — спокойно сказал он, — для людей, живущих в этом доме.

— Мой муж занят, — ответила Девора. — Но здесь находится Лука Целитель. Если хочешь, я позову его.

Человек поклонился. Лука спал, его пришлось разбудить. Когда он явился, глаза его еще оставались слегка припухшими. Он тут же узнал гостя.

— Добро пожаловать, Ананий, — сказал он с улыбкой. — Как я счастлив видеть тебя в добром здравии! Вот эта девушка — Девора, внучка Иосифа Аримафейского и жена Василия. Ну, давай рассказывай, что ты видел или узнал, пока бродил по городу?

— Я узнал, что Бог добр, — ответил Ананий. — Что Сын Его принес много света в сердца людей. Ну и еще, Лука Целитель, я узнал много всякого менее важного. — Тут он понизил голос. — Тобий, это тот, который сторожит Железные ворота, просил передать, что Миджамин прибыл из Иерусалима. Он был один и выглядел очень изнуренным, словно шел всю дорогу, не останавливаясь и не отдыхая. Сейчас мы следим за каждым его шагом. И еще я должен передать тебе… Сегодня вечером у фанатиков сборище. По всей видимости, они будут обсуждать новости, которые привез Миджамин. Но где они соберутся, мы так и не смогли узнать.

— Прибытие Миджамина непосредственно связано с тем предметом, который мы храним в этом доме, — проговорил Лука.

Ананий согласно кивнул головой.

— Единственное, что играет нам на руку, так это то, что римские власти следят за этими людьми и запрещают им собираться. И они вынуждены действовать очень осторожно. О Иегова, будь к нам милосерден!

Лука долго смотрел вслед удаляющемуся другу.

— Когда-то Ананий был очень богат. Придя к нам, он отдал свои оливковые рощи тем людям, которые работали на него, а все свое золото нашей церкви. А она, в свою очередь, раздала его бедным. С тех пор он живет с женой во дворе кожевенных мастерских. Она делает конфеты и пирожные, а он продает их. И, знаешь, они живут очень счастливо на свои более чем скудные доходы.

— У него прекрасное лицо, — сказала Девора.

Лука молчал. Он думал о том, что сообщил ему Ананий, и пытался до конца уяснять ситуацию.

— Не надо рассказывать об этой истории Василию. А то он посчитает своим долгом остаться и разделять с нами опасность. Этого нельзя допустить. Он должен как можно скорее закончить чашу. И тогда мы тут же передадим ее нашим старейшинам. Здесь или в Иерусалиме. А для этого он должен как можно скорее уехать.

— Да, мы должны немедленно послать его в Эфес.

Лука ободряюще улыбнулся ей.

— Я знаю, тебе будет тяжело расстаться с ним. Но я уверен, что ты достойно выдержишь это испытание. — И затем задумчиво добавил, нахмурив брови: — В Антиохии есть тысячи христианских домов, и мы легко бы могли найти в одном из них место, чтобы схоронить на время нашу чашу. Мне кажется даже, что было бы благоразумнее это сделать прямо сейчас. Я знаю Миджамина — он не будет терять времени.

Василий спустился во двор. Он только что оторвался от рабочего стола, и руки его были все перепачканы. Зацепившись острыми концами за ткань туники, повсюду на его одежде висели металлические стружки. Сама туника хранила на себе следы многочисленных застиранных пятен. Вид у мастера был очень усталым.

— Я закончил, — сказал он, буквально валясь на скамейку рядом с Деворой. — Остались лишь только лица тех, кого я должен увидеть в Эфесе и Риме. Как ты посмотришь на то, если я сяду на первый же корабль, отплывающий на север?

Девора слегка повернулась и взяла в руки вышивку. Затем сказала:

— Как я рада, что ты закончил работу! Ты доволен?

— Не знаю. Сама композиция очень удачная, но хорошо ли я ее выполнил? А сейчас я слишком устал для того, чтобы хладнокровно оценить свою работу. — Он откинулся на каменную спинку скамейки, посмотрел на голубой квадрат неба в зеленой оправе крыш. — Примерно час назад я слышал какой-то шум, словно кто-то ругался. Что-нибудь случилось?

Спокойно продолжал работу, Девора опустила глаза на вышивку и тихо ответила:

— Нет, ничего… По крайней мере, ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться.

Но дни проходили один за другим, а Василий все еще оставался в Антиохии. Он и Девора вставали очень рано и вместе завтракали во внутреннем дворе. Василий очень любил эти утренние часы, поэтому почти всегда был в хорошем настроении, завтракал с аппетитом, шутил, смеялся и даже иногда пел. Девора же, которая привыкла долго спать по утрам, садилась за стол зевал и вяло, без всякого удовольствия, ограничиваясь фруктами.

Но время проходило, и к полудню роли менялись. Оптимизм Василия постепенно угасал. Но зато Девора становилась все более и более оживленной. Она отдавала какие-то распоряжения слугам, следила за их работой, занималась музыкой или же играла в саду со своими любимыми животными. Василий с завистью следил, как повышается настроение его жены, в то время как его безудержно падает. С каждым часом он становился все мрачнее, будущее виделось ему в черном свете, и бесконечное уныние овладевало им. На ужин он приходил совершенно разбитым. И пока Девора, радостно смеясь, пересказывала события дня, он рассеянно слушал ее веселое щебетанье, пребывая в мрачной меланхолии.

— Ну вот, — грустно говорила Девора, — ты корчишь такие гримасы, словно наступил конец света.

И вот наконец был назначен день отъезда Василия. Корабль уходил на рассвете. Девора очень надеялась, что этот последний ужин они проведут наедине, но затем спохватилась и решила, что это было бы эгоистично с ее стороны. Поэтому, распорядившись, чтобы был приготовлен праздничный стал, она пригласила на проводы Луку, принца П'инг-Ли и Шимхама. Как и положено хорошей жене и хозяйке, она лично удостоверилась, что барашек был хорошо поджарен, хлеб только что из печи, а вино свежее и душистое. Часть приготовленного для гостей Девора сама отнесла Елидаду и Ирии, которые по-прежнему не покидали своего поста. Удостоверившись, что у молодых стражников есть все необходимое, она спустилась к гостям.

Отдав слугам кое-какие распоряжения, Девора тем не менее слушала, о чем говорили гости мужа. П'инг-Ли, как обычно, с неутомимым упорством расспрашивал Луку об учении Иисуса. Василий молчал. Он мало ел и, казалось, почти не обращал внимания на гостей. Шимхам был очень весел. Принц согласился, чтобы молодой караванщик отправился на его далекую и сказочную восточную родину. И теперь тот был полон энтузиазма и ел за двоих.

В какой-то момент, когда разговор за столом затих, он принялся рассказывать о себе и многочисленных женах.

— Когда я впервые сел ужинать со своей новой женой, — заявил он, — то она была сама нежность. Мы ели с ней из одного блюда и одной ложкой. Но мы еще даже не успели покончить с ужином, как она перевела разговор на подарки. И мне пришлось, не теряя ни минуты, хорошенько вздуть ее. Это единственный подарок, который можно сделать такой меркантильной жене. — Тут он тяжело вздохнул. — Да… как мужу мне не всегда везло… Когда я впервые женился, если честно, то сейчас я уже и не помню, которая из них была первой, — то в первую же брачную ночь мне пришлось поставить у двери здоровенную дубину. Я еще сказал ей тогда: «Видишь эту палку? Если будешь меня злить или же разонравишься мне, то я надаю тебе по круглой физиономии. Клянусь землей и небом, когда я женюсь в следующий раз, то снова поступлю таким образом».

Девора уходила и приходила… Василий провожал ее взглядом. Девушка не позволила Саре накрыть себе голову, и черные локоны ее волос очаровательно обрамляли ее лицо. В этот вечер она надела довольно скромную тогу персикового цвета. Впервые после смерти деда на ней были украшения. Тяжелая золотая цепь не меньше шести раз обвивала шею, а на левой руке сверкал огромный, как глаз верблюда, изумруд.

День постепенно клонился к закату, и небо постепенно теряло свою голубизну, становясь все темнее и темнее. Девора вышла на балкон и села за столик. Тут же появился слуга и поставил рядом с ней зажженную лампу. Привлеченная светом египетская кошка осторожно подкралась и потерлась о ногу хозяйки. Девора погладила ее по голове и пробормотала:

— Если бы ты захотела, то конечно же, могла бы полюбить меня.

До нее тут же дошел двойной смысл того, что она только что сказала. Тогда она подняла голову и посмотрела на Василия. Он по-прежнему сидел за столом. И тоже смотрел на нее. Их глаза встретились. Молодой человек прочел молчаливый призыв в глазах девушки, тут же поднялся и вышел к ней.

— У тебя очень грустный вид, — сказала Девора. — Скоро ты уедешь, чтобы закончить работу над чашей. Может быть, путешествуя, тебе удастся избавиться от всего того плохого, что так гнетет тебя. И ты снова станешь веселым.

— Я очень рад, что могу, наконец, отправиться в дорогу, но, вместе с тем, мне очень грустно уезжать. — Стало совсем темно, и даже свет лампы не позволял различить выражение его лица. После небольшой паузы Василий заговорил о том, что его беспокоило. — Никак не могу понять, почему все устроилось так легко. Я был готов к бесконечной цепи неприятностей и осложнений. А между тем нас оставили в покое и наша жизнь протекает на удивление спокойно.

Девора задумчиво кивнула головой.

— Нас защищают.

— Боюсь, что это всего лишь передышка. Я постараюсь вернуться как можно раньше. Я чувствую, как сгущаются лучи. И скоро грянет гроза… — Неожиданно он замолчал, а потом воскликнул: — А может быть, ты вовсе не хочешь, чтобы я возвращался?

— Василий! — возмущенно вскричала девушка. — Я… я очень хочу, чтобы ты вернулся. Я буду… я буду очень несчастлива, если ты не вернешься. Да, я должна была это сказать тебе. Очень, очень несчастлива. Но, наверное, это зависит от очень многих вещей, не так ли?

— Ты думаешь точно так же, как и я, — тихо сказал Василий. — Наше теперешнее… положение не может продолжаться вечно.

— Да, ты прав… И сейчас, когда ты уезжаешь, я хотела поблагодарить тебя… Ты очень… очень скрупулезно соблюдал все пункты нашего договора.

— Если можно внести в него изменения, то… то ты сама должна сказать об этом.

— Нет, нет, — воскликнула девушка с неожиданным жаром. — Василий, разве ты не видишь, что не в моих силах изменить что-либо? Что ты сам должен сделать усилие и сказать то, что должен сказать?

Он взял ее руку в свою.

— Все это время я вынужден был обороняться и считал, что не имею права голоса. Но теперь вижу, что не понимал всего… — Помолчав немного, он встал. — Пойдем погуляем в саду. Ты заметила, как переживают за нас наши друзья? Иногда я чувствую себя обязанным перед ними. А ты?

— Я тоже часто об этом думаю.

Она тоже поднялась и направилась в сад. Василий по-прежнему держал ее за руку. Глядя на них, издали можно было подумать, что влюбленная пара вышла на вечернюю прогулку. Они шли медленно, и голова девушки почти касалась плеча Василия. Но трое гостей, смотревших им вслед, не смели даже об этом подумать.

— Они, наверное гадают, как сложится наше будущее. Старый принц очень много говорил со мной.

— Со мной тоже. Мне очень нравится этот забавный маленький человек. Он так радовался, когда говорил мне о приготовленных для нас подарках, что я не вытерпела и посмотрела. — К счастью, было очень темно, и Василий не увидел, как сильно она покраснела. Лишь позже она сообразила, что только что сказала. Поэтому, чтобы скрыть свою неловкость, Девора поспешила заговорить о другом. — Через несколько дней он уезжает. Мне будет очень не хватать его. В доме станет так пусто…

Они остановились и посмотрели на луну, которая выглядывала из-за крыши дома. Какое-то время они так и стояли молча. Каждый был погружен в свои мысли. И если быть честным, то они совсем не касались старого принца.

— Василий, — сказала Девора. — Помнишь, я просила тебя пообещать, что ты не будешь встречаться с Еленой, когда будешь в Риме. Теперь наоборот: я хочу, чтобы ты увиделся с ней.

Удивленный, Василий нахмурился. Он стоял во мраке и размышлял над причиной, побудившей ее изменить свое решение.

— Я не собирался нарушать данное тебе обещание, — сказал он. — И я совсем не хочу ее видеть.

— И все-таки, мне кажется, ты должен встретиться с ней. Ведь ты обязан ей… Только не спрашивай меня о причинах, побудивших меня изменить свое решение. Я все равно не смогу объяснить тебе. Но, мне кажется, это поможет нам обоим разобраться… Потом, когда-нибудь… когда настанет время окончательно решить, что нам делать дальше.

Поколебавшись, он ответил:

— Все будет так, как ты захочешь.

Затем неожиданно он почувствовал, что все самое главное в его жизни, остается в этом доме. Очаг, который он делит с близкими людьми, друзья, возможность любить и быть любимым, чаша, охраняемая двумя стражниками… Лука и Девора, которая с каждым часом становилась для него все дороже и дороже. Ведь именно она занимала в его сердце больше всего места. И он подумал: «Ее глаза больше и ярче, чем глаза Елены. А волосы мягче и нежнее. Как она молода и прекрасна! Как она желанна!»

И тогда он сделал попытку:

— В Эфес плывет много кораблей. Совсем необязательно, чтобы я уплывал именно завтра.

— Нет, Василий, нет, — прошептала она, задыхаясь. Потом собралась с силами и добавила: — Если бы ты знал, как я хочу, чтобы ты остался! Как я была бы счастлива! Но нужно закончить чашу. Это твой священный долг.

Он обнял девушку одной рукой и прижал к себе. И странная вещь: несмотря на темноту, их губы сами нашли друг друга. Правда, Девора нисколько не сопротивлялась этому поцелую. Несколько минут девушка так и стояла на цыпочках, тесно прижавшись к его груди. Наконец, грустно вздохнув, она с сожалением отстранилась.

— Теперь я уже не буду такой несчастной, когда ты уедешь, — прошептала она. — Ничего не поделаешь: твой долг — завтра уехать, а мой — не удерживать тебя. И, когда ты прибудешь в Рим, ты встретишься с ней. Помни, ты мне обещал. Я прошу тебя только об одном: посмотри на нее так, словно ты видишь ее впервые. И только если ты сможешь после этого окончательно забыть ее, мы в силах будем подумать о той жизни, в которой нам будет суждено поровну поделить все радости и печали.