Серебряная луна

Глава 3

Рэв проснулась оттого, что узкие золотые лучи солнца, пробившись сквозь неплотно задернутые шторы, упали ей на лицо.

Она спала здесь еще ребенком, а вернувшись в поместье, опять выбрала для себя эту комнату в наивной надежде вновь обрести счастье, довольство и мир, в котором она жила до революции — до того дня, когда пьяная толпа рвалась в ворота, а прекрасный и спокойный ее отец приподнял за подбородок ее мордашку и сказал: «Бояться, дочь моя, нужно только одного — своего страха», а потом коротко кивнул Антуанетте, и няня унесла Рэв тайным ходом, прорытым под озером, где было сыро и противно пахло.

Спокойствие и мужество отца дали ему небольшую отсрочку: его увезли в Париж, бросили в тюрьму и только потом вынесли смертный приговор. А поместье подверглось полному разграблению. Десять лет Антуанетта прятала девочку — а потом уж и девушку — у чужих людей.

Когда поползли слухи, что эмигрантам и скитальцам позволено вернуться домой и Наполеон возвращает им поместья и дома, которых они лишились во время революции, Рэв решила:

— Я буду говорить с самим императором!

Три недели Рэв вместе с другими просителями ждала подходящего случая в приемной дворца Тюильри. И вот однажды… После окончания аудиенции император проходил через приемную. Все почтительно расступились, а Рэв бросилась вперед и упала перед ним на колени. Прежде чем ее успели убрать с его пути, она взглянула ему в лицо.

— Я умоляю вас о милости, сир!

Наполеон чуть повернул голову, и его холодные серо-стальные глаза сразу оценили ее молодость и красоту, а он никогда не мог устоять перед женственностью.

— Кто вы? — резко, почти по-военному спросил он.

— Я графиня Рэв де Вальмон, пришла просить вернуть мне поместье в Сен-Дени.

Вперед выступил человек средних лет с надменным лицом.

— Эта просьба, ваше величество, должна быть рассмотрена членами комиссии, назначенной вами специально для таких дел. Этой молодой женщине незачем утруждать вас лично.

Наполеон проигнорировал вмешательство чиновника. Он смотрел в огромные глаза Рэв.

— Де Вальмон! — мрачно произнес он. — Ваш отец… граф Максим де Вальмон?

— Да, сир.

— Он жив?

— Нет, сир. Его гильотинировали.

— Сколько ему было бы лет, останься он в живых?

— Он родился в 1761 году, сир.

Наполеон кивнул:

— Я так и думал. Мы с ним учились в военной школе в Бриенне. Однажды он сделал для меня доброе дело: пригласил поужинать, когда я был голоден! Поместье будет возвращено вам. Я обещаю!

Он отдал приказ министру, и не успела Рэв опомниться от удивления, как великий человек удалился, а приемная опустела.

Однако Рэв добилась своего. Сделать дом пригодным для жилья помогли люди, мучимые угрызениями совести за разорение усадьбы. А когда с юга привезли мебель старой герцогини, дом стал даже обретать понемногу утраченную изысканность. Правда, распаковывать весь багаж герцогини не было смысла, потому что вся прислуга состояла из Антуанетты, старика Жака с женой, которые служили еще при графе, да двух деревенских девушек.

Иногда Рэв чувствовала, что все это фарс, что жизнь, которую она пытается воссоздать среди руин прошлого, пуста и бессмысленна. В такие дни только здоровый юмор герцогини удерживал ее от пропасти отчаяния. Постепенно, когда на смену хаосу пришло упорядоченное существование, возникли другие осложнения, которые не на шутку испугали Рэв.

Да, испугали; и сейчас, лежа в постели, Рэв призналась себе, что панически боится… будущего. Она спрыгнула с постели, прошлепала ногами к окну и отдернула шторы. Чистая гладь озера лежала прямо под окном ее спальни. Только теперь она окончательно поняла, что произошло вчера вечером.

Как это удивительно, неожиданно и чудесно! Она не знала, что можно чувствовать себя такой счастливой, не знала, что способна на такую сильную страсть. Значит, это и есть любовь! Любовь, поднимающая тебя на орлиных крыльях в ослепительную синь поднебесья, растворяющая тебя в прозрачной радости, заставляющая дрожать от робости, но и забывать все на свете, кроме этого пламенеющего счастья!

Рэв глубоко вздохнула. Она влюблена! И все же на голубом небе ее счастья темнеет облачко. Вчера вечером им не удалось поговорить. Конечно, им было не до разговоров: ведь ей хотелось только слышать, как сердце Армана бьется в унисон с ее сердцем, чувствовать настойчивость его губ и нежность рук. Но теперь, ясным утром, Рэв понимала, как много им надо сказать друг другу. Только теперь она пожалела, что так мало узнала об Армане, а он о ней. Они знают только самое основное: они любят и принадлежат друг другу, как, может быть, принадлежали друг другу в прошлой жизни. Это даже не любовь с первого взгляда, а союз двух людей, которые наверняка были вместе в каком-нибудь предыдущем существовании, а теперь снова обрели друг друга. Они нашли друг друга, и их тела узнали то, что забыла их память и их мозг. Она знала, что пробудила в нем пламя страсти, и только железное самообладание не позволило ему унести ее в темную тень павильона. «Скоро, скоро, — говорила она себе, — я увижу его!»

А потом ей показалось, будто тень набежала на солнце: она вспомнила, что еще раньше, может быть, в поместье приедет ее брат. Она так долго его ждала, но сейчас впервые испугалась его приезда и пожалела, что не помешала бабушке написать ему.

Арман, маркиз д'Ожерон, был сыном матери Рэв от первого брака. Она была отчаянно несчастлива в замужестве с этим человеком, годившимся ей в деды, и после его смерти вернулась в родной дом. Но родня мужа не позволила ей взять с собой ребенка, и мальчика, наследника титула, увезли в польские имения отцовских предков. Связь между ними прервалась, мать вышла замуж за графа де Вальмона. Рэв никогда не видела брата, знала только, что он на пятнадцать лет старше ее и что ее мама очень горевала о нем. Рассказала об этом девочке Антуанетта, потому что мама умерла, когда Рэв было всего два года, от какой-то мучительной болезни, которую врачи не умеют лечить.

Герцогиня настояла, чтобы брату Рэв сообщили, что она вернулась в замок, и попросили к ней приехать. Рэв отчего-то упрямилась; только когда встал вопрос о замужестве, она согласилась вызвать Армана д'Ожерона.

— Мне не подобает устраивать твой брак, ведь у тебя есть более близкий родственник, — объяснила герцогиня. — Я, конечно, сделаю для тебя, детка, все возможное, но когда речь заходит о замужестве, здесь более, чем в других делах, необходимо соблюдение всех формальностей. Нужна еще и проницательность, а я старею, от финансов и цифр мне становится дурно, я в них не разбираюсь. Твоей руки просит очень богатый человек, и свадьба должна быть очень пышной, но я боюсь вступать в столь деликатные переговоры. Давай пригласим сюда твоего брата. Он занимает важное положение, и его поместья не пострадали от революции. Он все устроит гораздо лучше меня. Послушайся меня хоть в этом.

Рэв согласилась, и одной из причин было то, что, пока они дожидаются приезда Армана, переговоры о свадьбе будут отложены. Она ничего не знала о графе де Дюрье, который просит ее руки. Она никогда не видела его, но знакомая написала герцогине, что он видел Рэв, когда она была в Париже, и влюбился в нее. Сама герцогиня уже не бывала в обществе, поэтому о графе знала не больше, чем Рэв.

— Его дед был красивый мужчина, — улыбнулась она. — Однажды я танцевала с ним в Версале, но это и все, что я помню о семействе Дюрье. Твой брат должен будет навести справки и разузнать, действительно ли они богаты и так ли безупречно их происхождение.

Рэв прекрасно понимала, что должна выйти замуж и что брак должен был заключен по всем правилам, принятым в ее стране. Но ей не хотелось покидать Вальмон и свой дом, куда она совсем недавно вернулась. Поэтому она испытала облегчение, узнав, что понадобится время, чтобы связаться с ее братом в Польше и пригласить его в Вальмон.

Ответ на письмо герцогини был получен через два месяца. Во Франции становилось неспокойно, Наполеон перебрасывал свои войска с места на место, шла война с Россией, так что когда гонец вернулся, он больше рассказывал о тяготах пути, нежели о маркизе д'Ожероне.

По-видимому, маркиз не произвел на него большого впечатления, зато месье де Фремон… этот господин — друг, компаньон или доверенное лицо маркиза — явно вызвал в посланце враждебные чувства, но так или иначе, а письмо герцогини сделало свое дело. Арман любезно ответил, что понимает положение и постарается как можно скорее приехать в Вальмон. Ожидалось, что он приедет месяца через два. Но два месяца уже миновали, а о нем ни слуху ни духу.

Вместо этого пришло еще одно письмо от графа де Дюрье, в котором он просил поскорее провести переговоры и намекал, что в его помолвке заинтересован сам император.

Рэв охватила паника. Кто такой граф де Дюрье? Что она о нем знает? Почему он так настойчив? А теперь, встретив человека, к которому ее сердце, должно быть, стремилось с тех пор, как она стала взрослой, Рэв поняла, что ни за кого другого не выйдет замуж. Стоя у окна и глядя на озеро, она думала о том, как мало ей известно о господине де Сегюри. Только то, что зовут его Арман, как и ее брата, что он прибыл из Нормандии и что она его любит. Больше ничего она не знает, да имеет ли значение все остальное? Лишь одно действительно важно: она любит его, а он любит ее. Может быть, он женат, может быть, у него нет ни единого су в кармане, может быть, за его голову назначена награда, но значение имеет только то, что они любят друг друга. «Моя любовь… моя жизнь… Обожаю тебя!» Она слышала его глубокий, проникновенный голос, чувствовала биение своего сердца под его рукой.

— Моя… моя!

Торжествующая нота… мужчина, победитель! Разве ей нужно что-то еще, кроме того, чтобы чувствовать себя побежденной — им? Когда приедет брат, она расскажет ему, что влюбилась, что графу де Дюрье надо отказать и что следует начать переговоры с семьей Армана де Сегюри.

И сделать это надо быстро! Рэв покраснела, когда подумала о своем нетерпении. Она хочет замуж, хочет принадлежать ему сердцем и умом, душой и телом.

«Арман де Сегюри!» Она повторила про себя это имя, и оно ей понравилось. Затем, улыбнувшись и сказав себе, что ей понравилось бы любое его имя, даже самое банальное, самое обычное, она чуть слышно вздохнула и отошла от окна.

Надо спуститься и позавтракать в спальне бабушки, подумала она. Конечно, трудно будет скрыть свою радость от проницательных глаз старой дамы, которая обо всем догадывается прежде, чем ты сам это осознаешь. Рэв боялась, что герцогиня все поняла еще вчера. Когда Арман ушел, старая дама несколько минут хранила молчание. А потом заговорила задумчиво:

— Красивый молодой человек! И за привлекательной внешностью чувствуется характер и ум. Тебе он нравится, дитя мое?

Рэв усилием воли заставила себя равнодушно ответить:

— Я нахожу его довольно приятным, мадам.

— И уж конечно, он так же экстравагантно думает о тебе, — с усмешкой сказала герцогиня, и Рэв поняла, что не обманула ее своим безразличным тоном. — Жаль, что я мало помню о его семье, а мальчик мне по душе. В нем видны благородное происхождение и благородная личность. Сейчас, когда на гребне волны оказались приказчики и поварята, таких молодых людей не так уж много.

Рэв ничего не ответила из страха выдать себя, и минуту спустя старая дама положила ей руку на плечо.

— Увы, — сказала она. — Будем надеяться, что твой брат скоро будет здесь и устроит твое будущее.

Рэв начала одеваться, выбрала самое красивое платье и потратила значительное, по своим понятиям, время на прическу. Она напевала ту же милую мелодию, что тем вечером у озера, — теперь ей казалось, что это было бесконечно давно.

В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошла служанка, деревенская девушка, большое, неуклюжее создание с заячьей губой.

— Манмзель! О, манмзель! — вскрикивала она возбужденно и уж совсем невнятно, даже хуже, чем всегда.

Рэв удивленно на нее посмотрела.

— В чем дело, Лили? Ты чем-то напугана?

А Лили сцепила на мощной груди большие красные руки и плачущим голосом причитала что-то о «старой хозяйке» и чтобы «манмзель» скорее, скорее…

Девушкам не раз наказывали не называть герцогиню «старой хозяйкой», но сейчас Рэв не заметила этой оплошности. Она вскочила и кинулась мимо Лили к покоям герцогини.

Дверь была открыта, шторы отдернуты, и Рэв с облегчением увидела у изголовья Антуанетту. Ну, значит, это просто Антуанетта послала за ней бестолковую Лили.

Но, подойдя к кровати, задрапированной пологом цвета устриц, она увидела на подушках лицо герцогини и поняла, что Лили силилась ей сказать.

Герцогиня была очень стара, но пламя жизни ярко и молодо горело в ее дряхлом теле, и не верилось, что настанет день, когда она покинет мир, в котором находит столько интересного.

Антуанетта обняла Рэв за плечи:

— Это была счастливая смерть, детка. Не надо горевать. Именно о такой смерти она и мечтала.

— Но как же мы будем без нее, Антуанетта? — тихим, ломающимся голосом спросила Рэв.

— Ах, дорогая, мы рыдаем о себе. Жизнь-то продолжается! Нам нужно только помнить, что мы стали богаче, узнав Madame.

— Да, это верно, — сказала Рэв, опустив голову на плечо няни. — Мы стали гораздо богаче оттого, что узнали ее. Какая ты мудрая, Антуанетта! Ты всегда знаешь, что сказать, что сделать. Иногда мне хочется быть такой же старой, как мадам, и такой же мудрой, как ты.

Она говорила, а слезы текли по ее щекам. Антуанетта понимающе прижала ее крепче, утешая, как обиженного ребенка.

— Я понимаю, детка, — сказала она. — Все мы иногда чувствуем то же самое. Но ваша жизнь только начинается, и нельзя тратить ее на бесполезные сожаления. Мадам герцогиня не стала бы так делать. Она всегда жила полной жизнью. Она часто мне говорила: «Антуанетта, единственное, о чем я сожалею, так это о том, что иногда говорила нет. Но это было не так уж часто».

Рэв улыбнулась сквозь слезы:

— Я так и слышу, как она это говорит.

— Мадам всегда тянула руки к жизни. Она обнимала ее, проживала каждый ее момент с радостью, удовольствием и мужеством. Главное — это мужество, дорогая.

Рэв подняла голову и посмотрела на няню. Антуанетте было за пятьдесят. Но это милое, доброжелательное лицо без морщин оставалось молодым, хоть и под седыми волосами. Такое выражение, как у нее, Рэв видела иногда на лицах монахинь, посвятивших себя уходу за больными и страдающими. Это было выражение преданности и святости, которое происходит от внутренней философии силы и решительности. Антуанетта обладала всеми этими качествами, и Рэв знала, что няня посвятила ей свою жизнь почти с самого ее рождения в Бальмонте.

Она порывисто обняла няню и прижалась к ней щекой:

— Я попытаюсь, Антуанетта, быть такой же мужественной, как мадам, и такой же понимающей, как ты.

Антуанетта поцеловала ее и произнесла спокойно, без всяких эмоций:

— Нам много предстоит сделать, родная. Пошлите Жака в деревню сообщить всем. Он знает, кого привести. А вы идите в сад и нарвите цветов, потом принесете их к ногам мадам, когда она будет лежать в Большом зале.

Рэв понимала, что ее прогоняют, но подчинилась без возражений. Она уже слышала истерический плач слуг и, выйдя в сад через боковую дверь, почувствовала на миг, будто сбежала на свободу и на солнечный свет. Но она знала, что ни от этого, ни от чего-либо другого не убежать. Надо смело смотреть в лицо будущему.

Она набрала охапку цветов: одичавшие без садовника розы, голубые, как небо, дельфиниумы и огненные гладиолусы, которые особенно любила ее двоюродная бабушка. Уже у входа в дом до нее донесся стук копыт, и, к своему удивлению, она увидела, как человек в светло-голубом камзоле с серебряной тесьмой вокруг ворота спешивается с коня в отличной упряжи и ищет звонок у передней двери.

— У вас к кому-то сообщение? — осведомилась она.

Мужчина обернулся на голос, почтительно ей поклонился, и она узнала на нем ливрею личных слуг императора.

— У меня сообщение для графини Рэв де Вальмон, мадемуазель.

— Я графиня де Вальмон, — сказала Рэв. — Давайте ваше послание.

Он достал письмо с красной печатью и с поклоном протянул его.

— От императора, мадам, — произнес он.

Чтобы открыть конверт, ей надо было положить куда-то цветы. Она отошла в сторону и устроила их на перилах террасы, потом распечатала письмо. С минуту она смотрела на строчки, словно не могла их разобрать.

«Император Наполеон Бонапарт кланяется графине Рэв де Вальмон и окажет ей честь своим визитом вечером 16 августа, когда будет проезжать через Сен-Дени в Париж».

И все! У Рэв слова затанцевали перед глазами; только увидев знаменитое «N» на печати, она осознала, что это не сон. Но как же?.. Наверху лежит умершая герцогиня, внизу — анфилада пустых комнат, у Жака трясутся руки, а Лили полная неумеха! И Арман… Сегодня он будет ждать ее у озера. Рэв решительно повернулась к гонцу.

— Я сожалею… — начала она и тут же умолкла: он ушел — уехал, ускакал, пока она читала письмо и предавалась раздумьям, а она и не заметила! Об ответе теперь не может быть речи.

Император отдал приказ, и тот, кто получил его, должен подчиняться.