Серебряная свадьба

3. ХЕЛЕН

Старик посмотрел на Хелен с надеждой. Он видел перед собой двадцатилетнюю девушку в сером свитере и такой же юбке. Волосы прихвачены сзади черной резинкой, но кажется, что в один прекрасный момент им удастся вырваться и рассыпаться по плечам; глубокие живые глаза синего света и веснушчатый нос. В руках она держала черный полиэтиленовый пакет и болтала им из стороны в сторону.

— Мисс, — обратился к ней старый пьянчуга, — не могли бы вы сделать мне небольшое одолжение?

Хелен сразу остановилась, как будто давно была готова к этой просьбе. Бывают прохожие, которые спокойно идут себе дальше, но бывают и такие, что останавливаются. Многолетний опыт научил старика отличать одних от других.

— Разумеется. Чем же я могу вам помочь? — спросила девушка.

Он еще колебался. Ее улыбка была слишком открытой. Слишком благожелательной. Обычно люди бормотали в ответ что-нибудь вроде того, что у них нет мелочи или что они очень спешат. И даже если и соглашались помочь, то особого рвения при этом отнюдь не выказывали.

— Деньги мне не нужны, — сказал он.

— Конечно же нет, — подхватила Хелен таким тоном, будто сама мысль о том, что этому старику в подвязанном веревкой балахоне с пустой бутылкой в руках могут понадобиться деньги, была оскорбительной.

— Я всего-навсего хотел попросить вас зайти в это заведение и взять для меня еще одну бутылочку. Эти сукины дети сказали, что больше мне не дадут, не разрешили даже показываться в их чертовой лавке. Так что я дам вам два фунта, а вы пойдите и купите мне бутылку.

На его землистом лице, обрамленном нестриженными космами и заросшем щетиной, поблескивали хитрые глазки. Он просто наслаждался гениальностью своего плана.

Хелен присмотрелась к нему повнимательней.

Конечно, это ирландец, в крайнем случае — шотландец. У Хелен создавалось впечатление, что пьяницы из Уэльса навечно осели в сонных долинах своего края, а настоящие англичане, наверное, никогда не пили в таких количествах и так напоказ. В этом была какая-то тайна.

— По-моему, вам уже хватит.

— Откуда вам знать, хватит мне или нет? Ну да не будем спорить. Сойдемся на том, что обсуждению это не подлежит.

Хелен встрепенулась: он говорил так гладко, прибегал к таким выражениям… Как же низко опустился этот человек, выражающийся подобным образом! Как такое могло произойти?

И тут же она почувствовала себя виноватой за эту мысль. Именно так сказала бы бабушка О'Хаган. А Хелен ни за что бы с ней не согласилась. И вот теперь Хелен двадцать один год, и она уже думает точно так же, как бабушка.

— Это не принесет вам пользы, — сказала она и добавила вдохновенно, — я говорю так, потому что желаю вам только хорошего, а еще одна порция алкоголя ни к чему хорошему вас не приведет.

Однако склонный к красноречию и утонченным выражениям пьяница только рад был случаю поспорить:

— Однако не от вас я получу спиртное, дорогая моя леди, — торжествующе объяснил он, — этот пункт не входит в заключенное между нами соглашение. Вы всего-навсего выступите в качестве моего доверенного лица на получение алкоголя. — Он не сомневался в неотразимости своих аргументов.

— Но ведь это убьет вас.

— Я могу получить свою выпивку в любом месте. У меня есть два фунта, и я всегда найду, где напиться. Сейчас мы спорим не об этом, а о слове, которое вы мне дали, а теперь хотите забрать обратно. Сказали, что готовы оказать мне услугу, а теперь отказываетесь.

Хелен, как буря, ворвалась в крохотную лавку.

— Бутылку сидра! — потребовала она, сверкая глазами.

— Какого?

— Не знаю. Любого. Этого, — она ткнула пальцем в сторону понравившейся ей бутылки. Снаружи пьяница стучал в окно и отчаянно тряс своей заросшей головой, указывая в совершенно другую сторону.

— Вы случайно не для того пьянчужки покупаете? — поинтересовался продавец.

— Нет, для себя, — произнесла Хелен виноватым голосом и совершенно ненатурально. Пьяница продолжал лихорадочно тыкать рукой, указывая на что-то совсем другое.

— Послушайте, леди, умоляю вас: не давайте ему больше.

— Да продадите вы мне эту бутылку сидра или нет? — Во время коротких вспышек гнева Хелен могла быть очень убедительна.

— Два восемьдесят, — сказал продавец.

Хелен протянула деньги, свои собственные деньги, и получила бутылку, упакованную для нее в полиэтиленовый пакет.

— Ну, — обратилась она к старику, — теперь я выполнила свое обещание?

— Нет! То, что вы купили — гадость, ослиная моча, годная только для разъездной торговли. Я не пью то, что продают в этих чертовых разрисованных бутылках.

— Ну и не надо! — На глазах Хелен выступили слезы.

— И как же хорошо, что я не потратил на эту дрянь ни пенни из своих честно заработанных денег.

— Можете взять бутылку в качестве подарка, — Хелен чувствовала бесконечную усталость.

— О Высокочтимая и Могущественная Леди Дрянь! — завопил пьяница во всю глотку и тут же основательно приложился к бутылке, даже не потрудившись вытащить ее из пакета.

Его лицо казалось Хелен бесконечно отвратительным, но отвести от него взгляд она была не в состоянии и с ужасом взирала, как исчезает выпивка в бездонной глотке.

— Ослиная моча! — снова заорал пьяница. — Эта банда трактирщиков разлила ее по бутылкам и теперь выдает за спиртное!

Он просунул голову в окно лавки и принялся кричать с новой силой:

— Выходи, ты, вор и разбойник, посмотри, что за пойло ты продаешь!

Неподалеку стояли лотки с яблоками, апельсинами, картофелем и грибами. Пьянчужка принялся методично переворачивать их один за другим, по-прежнему сжимая в руках уже почти пустую бутылку.

Из магазина выскочили служители. Двое схватили разбушевавшегося старика, а третий отправился за полицией.

— Спасибо вам большое, — обратился к Хелен продавец, обслуживший ее в лавке. — Отличная работа!

— Будешь знать, как меня не слушаться! — продолжал орать пьяница, и пена выступила у него на губах.

— Такие, как она, не слушают никого, приятель, — раздраженно сообщил ему хозяин лавки, безуспешно пытаясь унять буяна.

Хелен неуклюже бочком поплелась от неприглядной сцены. Ей казалось неудобным повернуться спиной к тому хаосу, к той неразберихе, которые она натворила. Но подобное случалось с нею так часто!

Всюду, где бы она ни появилась.

Вернувшись в монастырь, Хелен решила ничего не рассказывать сестре Бриджид. Ведь так легко можно было бы истолковать все это неправильно! Сестры ничего бы не поняли, как это обычно и происходило. А ведь тот человек мог бы стать еще более буйным и опасным, если бы никто не поднес ему выпить. Он мог бы разбить окно или кого-нибудь покалечить. Но Хелен вовсе не собиралась говорить об этом. Не то Бриджид будет опять смотреть на нее с жалостью и гадать, почему же неприятности словно ходят по пятам за Хелен Дойл.

Ведь ей все равно придется задаться этим вопросом в тот день, когда Хелен предложено будет принять обеты и стать членом общины, а не прихлебательницей на птичьих правах, каковой она пока еще себя ощущала. Ну сколько еще можно ее испытывать? Почему сестра Бриджид все откладывает и откладывает тот день, когда Хелен, наконец, будут принимать всерьез? Ведь она трудится так же старательно, как и другие сестры. Она прожила с ними уже три года, и все-таки ее приход в монастырь все продолжают рассматривать как преходящий каприз.

Даже самые незначительные и случайные события в жизни Хелен способствовали сомнениям на ее счет. Это было ужасно несправедливо, и сейчас ей вовсе не хотелось рассказывать сестрам о неприятном инциденте, невольной участницей которого она стала, ведь и этот случай можно истолковать не в ее пользу.

Вместо этого Хелен принялась думать о серебряной свадьбе родителей и о своем возможном участии в подготовке праздничных мероприятий.

С одной стороны, у нее нет денег или какого-нибудь имущества, так что рассчитывать на ее вклад в этом смысле родственники вряд ли могут. А кроме того, она приняла обет бедности, или, точнее говоря, собиралась принять, и теперь в какой-то мере утратила представление о мирских заботах. И хотя она, как и прочие сестры, ежедневно выходила работать за стены монастыря, размышлять о более практической стороне жизни, столь важной для мамы и Анны, она не могла. А вот договориться о праздничной мессе… Но и тут она была не вполне уверена: вдруг старый священник из их приходской церкви не справится с этой задачей на современном уровне?

Нет, лучше предоставить все это Анне, у нее свободного времени хоть отбавляй. Анна так сердилась каждый раз, когда Хелен пыталась ей чем-то помочь, что лучше, пожалуй, вообще не вмешиваться и только отвечать по мере необходимости: «Да, Анна» или «Нет, Анна». Такие ответы наверняка бы понравились сестре Бриджид. Она-то умела отвечать тихим и ласковым голосом, что иногда казалось Хелен проявлением равнодушия и даже лицемерия. Но Бриджид уверяла: это именно то, что требуется людям. И порою Хелен с тоской думала, что, наверное, так оно и есть на самом деле.

Что касается мамы, то она вообще не любила ясности, предпочитала туманность, недоговоренность, а еще лучше умолчание. Пожалуй, она была бы даже рада, если бы Хелен родилась глухонемой.

С этой мыслью Хелен добралась до здания монастыря св. Мартина, где обретались сестры. Впрочем, Бриджид никогда не называла этот дом монастырем, хотя, конечно же, это был настоящий монастырь. Бриджид называла его обителью св. Мартина или просто Домом. Но и не запрещала Хелен Дойл использовать для именования этого краснокирпичного здания, где жили сестры и куда возвращались они после трудового дня, слово более формальное и официальное.

Нессе было поручено работать с молодыми мамашами, многим из которых не исполнилось еще и шестнадцати. Она пыталась обучить их некоторым навыкам материнства. Когда-то у нее самой был ребенок — Хелен не могла припомнить, мальчик или девочка, — Несса выходила его в одиночку, но, к несчастью, он умер, едва ему исполнилось три года. Сестры не слишком распространялись на этот счет. А позже у Нессы появилась неутолимая потребность заботиться о чьих-нибудь детях. Сама Бриджид чаще всего работала в дневном центре по призрению нищих. Готовила обеды, пыталась обеспечивать несчастным ванну и обработку от блох. Сестра Морин занималась реабилитацией группы бывших заключенных. Да, прошли те дни, когда монахини только и делали, что полировали столы в приемной у епископа. Теперь сестрам пришлось вступить на путь труда во славу Божию, благо, улицы Лондона предоставляли для этого полный набор возможностей.

Хелен несколько раз переходила с места на место, пока не попала к св. Мартину. Ей понравилось работать с сестрой Бриджид в ее центре. И больше всего привлекало то, что Бриджид предоставляла ей абсолютную свободу действий, лишь изредка заглядывая посмотреть, как идут дела. Таким образом, Хелен почувствовала себя нужной и умелой, а значит, и готовой стать полноправным членом монастырского сообщества.

Хелен полагала, что обеты послушания, бедности и целомудрия не составят для нее никаких проблем. Ей не нравилось устанавливать собственные законы и создавать новые правила, она предпочитала следовать правилам уже установленным и устоявшимся. Ей не нужны были деньги на яхты или драгоценности, она только смеялась, когда кто-то упоминал о подобных вещах. И целомудрие. Она была уверена, что в этом заключено ее призвание. Ее собственного, весьма скромного опыта оказалось вполне достаточно, чтобы окончательно утвердиться в этом мнении.

Хелен приходилось работать на кухне, когда наступал ее черед быть «прислугой». Бриджид не нравилось это слово, хотя в наше время ничего оскорбительного в нем нет.

Она вздохнула — вечно она понимает все не так, как другие, — и вошла в двери монастыря св. Мартина. В этом месяце была очередь сестры Джоан «работать по дому», как Бриджид предпочитала говорить. Джоан закричала из кухни, как будто заранее знала, кто пришел:

— Ты как раз вовремя, Хелен! У меня есть для тебя поручение.

Вздрогнув, Хелен вспомнила, откуда взялся тот пустой полиэтиленовый мешок, что свободно болтался у нее в руке по дороге к дому. Она обещала забежать на рынок и купить по дешевке остатки продуктов, которые торговцы не сумели распродать в течение дня. Хелен совершенно об этом позабыла, а ведь именно потому она и очутилась в районе дешевых лавочек, где встретила своего пьяного соотечественника, которому помогла утопить остатки разума. Ей дали три фунта на овощи. А она потратила их на выпивку для алкоголика!

— Присядь, Хелен, это еще не конец света, — сказала Джоан, которая, не успев ознакомиться со всеми подробностями, ухватила основное — рассчитывать на овощи уже не приходится. — Присядь и утри слезы. Я приготовлю тебе чашку чая, как только закончу мыть картошку. Сегодня у нас будет картошка в мундире и немного сыра. Всем хватит.

Несса устала. У нее выдались на удивление тяжелые сутки. Одна восемнадцатилетняя мамаша весь день проплакала в углу, пока ее историю обсуждали социальные работники и полицейский. Благодаря Нессе ее ребенок будет жить. Но что это будет за жизнь?

Два дня она не показывалась в приюте, и Несса забеспокоилась. Дверь в многоквартирном доме, где жила девушка, как всегда, была открыта, и только Несса вошла, она тут же обнаружила Саймона, ползущего по отвратительно грязному коридору. Повсюду были разбросаны винные и пивные бутылки, пахло мочой, валялись сломанные велосипеды и корзинки с торчащими прутьями. Саймон уверенно полз по направлению к открытой двери. Через минуту он мог оказаться на улице и попасть под первый попавшийся автомобиль или мотоцикл. Ребенок запросто мог погибнуть.

Но раз уж он жив, пришлось обработать дурно пахнущие раны на его теле. Были сделаны противостолбнячные прививки, а ушибленный глаз, к счастью, уцелел.

Мать не била его, в этом Несса была совершенно уверена, но она была слишком легкомысленна, чтобы следить за ребенком. А ведь кому-то надо за ним ухаживать, когда его выпишут из больницы. Еще долгое время он будет нуждаться в заботе. И это должна была быть настоящая забота, забота с большой буквы.

Несса была совершенно не в настроении слушать объяснения Хелен и смотреть на ее слезы. Она оборвала ее достаточно быстро:

— Итак, ты опять забыла про овощи. Ну и что? Успокойся, Хелен. Так будет лучше.

— Это я во всем виновата. Я не хочу, чтобы вы обвиняли сестру Джоан.

— О Боже мой, Хелен! Ну кто же в здравом уме будет обвинять сестру Джоан или какую-нибудь другую сестру? Прекрати сейчас же!

Это было одно из самых резких замечаний, прозвучавших когда-либо в доме св. Мартина, признанном центре мира и согласия.

Сестра Джоан и сестра Морин потрясенные смотрели на Нессу, поднимавшуюся по ступеням с бледным лицом.

Хелен уставилась на всех троих и снова разрыдалась.

Сестра Бриджид, казалось, не замечала возникающих иногда столкновений. Когда-то Хелен считала это недостатком безупречного во всем прочем характера, но позже поняла, что в этом проявляется благословение Божие, возможно, Бриджид даже развивает его в себе специально. Когда все они сели за стол, склонив головы и слушая, как сестра Бриджид благословляла трапезу, не было высказано ни одного намека на красные глаза Хелен. Никто не подал виду, что заметил, будто лицо у Нессы бледное и расстроенное; наоборот, все только заботливо передавали им соль, хлеб и улыбались, может быть, чаще, чем обычно. Все одиннадцать женщин, включая Бриджид, невозмутимую мать-настоятельницу, никогда не пользовавшуюся этим титулом. Она была очень сурова с Хелен, когда та называла ее преподобной матерью.

— Но разве вы ею не являетесь? — робко пыталась возражать Хелен.

— Все мы здесь — сестры; это община, наш дом, а не учреждение, где установлены степени или отличия.

Было не просто усвоить это поначалу, но три года спустя Хелен почувствовала, что заслужила право жить в Доме. Покусывая губы, она смотрела на десятерых женщин, болтающих друг с другом во время нехитрой еды. Тем более нехитрой, что она позабыла про овощи.

Они спокойно разговаривали о работе, которую выполнили в течение дня, о поучительных или забавных случаях, о возможности кому-то помочь здесь или предупредить беду там. Бриджид говорила, что не следует приносить свои заботы к общему обеденному столу или даже просто в дом, иначе св. Мартин будет погребен под тяжестью всех переживаний этих работниц социального дна. Да и сами они будут слишком удручены, чтобы продуктивно работать, помогая людям преодолевать их горести. Каждой из сестер нужен отдых, время, для того чтобы прийти в себя. О роскоши замкнутой жизни в стенах монастыря, к которой привыкли монахини предшествующих поколений, они не могли даже и мечтать. Правда, у них не было и той ответственности и обязанностей по дому и семье, которыми связаны в миру замужние женщины. Им не приходилось заботиться о собственных детях, у них не было тесных связей и отношений с людьми за монастырскими стенами. Иногда Бриджид говорила, что маленькие монашеские сообщества, подобные общине св. Мартина, идеально приспособлены для служения постоянно возрастающим нуждам лондонского люда. Единственное, чего она опасалась и о чем постоянно предупреждала сестер, это чрезмерное погружение в себя или, напротив, в пучину повседневной суеты; и то и другое могло замутнить чистоту их религиозного служения, потому что помощь ближнему зачастую становится в этих случаях как бы самодостаточной.

Хелен оглядела лица сестер: кроме Нессы, которая по-прежнему выглядела не слишком хорошо, с остальными все в порядке. Случайно услышав их застольный разговор, и не подумаешь, что многие из них провели сегодняшний день в судах или полицейских участках, центрах для безработных или тайных пристанищах бездомных.

А как было приятно, когда все рассмеялись, выслушав ее рассказ о старой мешочнице, которая заявилась к ним в это утро и потребовала, чтобы ей дали пальто. В обязанности Хелен входили сортировка, чистка и мелкий ремонт одежды, которую жертвовали для бездомных. Одна солидная прачечная изредка позволяла им бесплатно пользоваться стиральной машиной при том условии, что все остальные ее клиенты никогда в жизни не узнают о том, чьи вещи стираются там вместе с их бельем.

Старуха была очень настойчива:

— Только не зеленое, сестра; зеленый цвет всегда был для меня несчастливым! Нет, это красное чересчур кричащее, в мое время только женщины определенного сорта ходили в красном. Мне нравится розовато-лиловый с сиреневым отливом. Нет? Ну, хорошо, давайте остановимся на коричневом. Раз у вас нет ничего более радостного по случаю наступления весны. Очень жаль, — последовал тяжелый вздох. Хелен Дойл изобразила ту женщину так живо, что все присутствующие почувствовали себя участниками сцены.

— Тебе бы в театре играть, Хелен! — восхищенно воскликнула Джоан.

— Может быть, когда-нибудь так и будет, — невинно заметила Морин.

Хелен помрачнела:

— Но почему? Ведь мое место — здесь. Почему никто из вас не верит, что я хочу остаться? Я присоединюсь к вам, как только вы мне это позволите. — Губы Хелен предательски задрожали.

Сестра Бриджид поняла, что пора ей вмешаться.

— Ну, и как она выглядела, та старушка, в коричневом пальто?

С усилием Хелен вернулась к рассказу о забавной нищенке. Еще ей нужен был шарф, что-нибудь в тон к пальто, как она выразилась, как будто была в магазине дамских аксессуаров или в модной лавке.

— В конце концов я подобрала ей шляпку, желтую шляпку с коричневым пером, и отдала свою собственную желтую брошку. Я ей сказала, что вместе они образуют прекрасную цветовую гамму. Она кивнула мне с видом королевы-матери, очень грациозно, потом подобрала с пола свои четыре мешка с мусором и вернулась обратно на набережную.

— Отлично, Хелен, — заключила сестра Бриджид. — Если ты хотела, чтобы все выглядело как в магазине с широким выбором товаров, то получилось как надо. Эта женщина ничего не взяла бы, если бы ей что-то предложили из милости. Молодец!

Все остальные тоже улыбнулись, и Морин шире всех.

— Никто лучше, чем Хелен, не сумел бы управиться с этим старым барахлом, — сказала Несса, стараясь загладить свою недавнюю бестактность.

— Наверное, это просто из-за того, что я там на своем месте…

— Не быть тебе мешочницей, Хелен, — сказала Бриджид ласково. — Ты растеряешь все свои мешки.

Смех, прозвучавший за монастырской трапезой, был добродушным и естественным, и Хелен прониклась чувством дома и умиротворения.

Среди ночи ей показалось, что она слышала, как Несса встала и спустилась вниз. Это был старый дом, наполненный стуками и скрипами. Каждая из сестер с легкостью узнавала звук шагов и покашливания любой из своих товарок. Как в семье.

Хелен уже готова была подняться и спуститься вниз на кухню вслед за Нессой, чтобы глотнуть колы и поболтать. Рассказать про того пьяницу и как она из-за него расстроилась. Но передумала. Бриджид часто говорила, что самое последнее, что нужно человеку, когда он находится наедине с собой, это чье-то вмешательство с предложением чашечки чая и сочувствия. Хелен так не думала. Ей-то всегда этого и не хватало. Отец вечно был усталый, мама — всегда чем-то озабочена, Анна слишком занята делами, а Брендан слишком занят собой. Вот почему Хелен пришлось искать другую семью, где у каждого находилось время для ближнего. Вот в чем был смысл их общины. В том, чтобы слушать.

Пока Хелен размышляла, на лестнице послышались легкие шаги сестры Бриджид. И Хелен тихонько спустилась послушать, о чем же они будут разговаривать.

Как ни странно, речь все больше шла о саде и о том, что надо посадить. Бриджид сказала, что на кустарник всегда приятно смотреть из окна.

— И когда только ты отдыхаешь, сестра? — воскликнула Несса с восторгом и некоторой долей упрека в голосе.

— Я часто присаживаюсь передохнуть. Это как при перезарядке аккумуляторов: посидела немного и можешь работать снова.

— Ты никогда не выглядишь усталой, Бриджид!

— Хотя, на самом деле, устаю, как и все. Уж поверь мне. Старею, наверное. Ведь мне скоро уже сорок.

Несса громко засмеялась:

— Не смеши меня, тебе только 34.

— Да, но сорок лет — следующая веха на моем пути. Я не жалуюсь. Просто, значит, у меня нет уже той энергии, что была раньше. Во мне накопилось слишком много чужой боли и горя. Кто займется садом, Несса? Ты же не можешь оторваться от своих детей.

— Мне кажется, после случившегося сегодня я смогу с легким сердцем отпустить на свободу только двоих. Мне трудно судить, но…

— Ш-ш-ш… Кто заставляет нас этим заниматься? Ты знаешь, ведь это тяжелая работа — превращать заросший бурьяном сад в нечто, исполненное тишины и покоя.

— Может быть, Хелен? — В голосе Нессы чувствовалось сомнение.

Хелен почувствовала, как краска разливается по ее лицу.

— Ну, уж она-то возьмется с охотой. К тому же, у нее столько воображения… — в голосе сестры Бриджид тоже звучало некоторое сомнение. — Беда только в том, что…

Несса тут же продолжила:

— Беда только в том, что она теряет интерес к любому делу на полдороге. Ты это имела в виду?

Хелен чувствовала, как в ней разгорается гнев.

— Да нет. Просто не хочу, чтобы она думала, будто мы откладываем ее прием, не имея на то веских причин.

— Но ведь у нас есть эти причины? — Голос Нессы звучал удивленно.

— Да, ты прекрасно понимаешь это. И я понимаю. А Хелен — не понимает. Ну да ладно. Посмотрим. Пошли, Несса. Если мы, старухи, хотим, чтобы от нас здесь была польза, нам надо поспать хотя бы несколько часов. — Она рассмеялась. Смех у сестры Бриджид был такой милый, теплый.

— Спасибо, Бриджид!

— Я ничего не сделала и ничего не сказала.

— Все равно, ты очень мне помогла, — Несса, без сомнения, воспряла духом.

Хелен проскользнула обратно к себе в комнату и долго стояла, прижавшись к обратной стороне двери. Итак, они думают, что она не способна доводить дело до конца? Она еще покажет им, о Боже мой, она еще им покажет!

Она в одиночку перекопает всю эту землю! О, она разобьет прекрасный сад, где будет приятно посидеть, подумать, успокоиться, и тогда они поймут, что сестра Хелен ощущает важность их служения лучше, чем многие из них. И тогда они предложат ей, наконец, принять обеты. И тогда она окончательно станет частью их мира. И будет в безопасности. В безопасности от всего остального.

Вскоре Хелен поняла, что в занятиях садоводством, как и во всем на свете, есть свои плюсы и минусы. Она нашла трех парней, которые заявили, что рады помочь сестрам в их великом труде по устройству сада для отдыха, и готовы выполнить самую тяжелую работу. Они притащили с собой кирки и лопаты и привели в неописуемый ужас сестру Джоан неимоверным количеством чая, который выпивали каждый раз, и невероятным количеством масла, которое умудрялись намазывать при этом на хлеб. Во избежание полного разорения сестра Джоан уже хотела было заявить, что отныне работники будут получать еду только по вечерам, но страх совсем потерять бесплатную рабочую силу заставил ее отказаться от столь радикального решения.

Через три дня сестра Бриджид поблагодарила мальчишек и сказала, что не может больше пользоваться их услугами. Но те уже привыкли к хорошей еде и необычайной доброте сестер и вовсе не собирались покидать их. На участке они устроили невероятный беспорядок. Вся земля была перевернута, но ни малейшего намека на грядки не обнаруживалось.

Но Хелен продолжала работать. Она перекапывала землю до волдырей на руках. Все свободное время она проводила в библиотеках, перечитывая разделы «С чего начать» в книгах по садоводству. Она научилась различать виды почв и каждый вечер рассказывала сестрам забавные истории о размножении у растений.

— В школе нам никогда об этом не рассказывали, — возмущалась она. — А ведь это обязательно надо знать: в природе, с Божьего соизволения, мужское и женское начало обнаруживается повсюду, и в саду тоже, и даже растения изо всех сил стараются произвести на свет себе подобных.

— Будем надеяться, что все они будут расти и размножаться, ведь ты столько для них сделала, — сказала Бриджид. — Молодец, Хелен. Я не представляю, откуда у тебя столько энергии.

Хелен покраснела от удовольствия. Однако чуть позже неожиданно возникли новые проблемы. Откуда-то появилась некая приятная женщина. Не католичка и в чем-то даже не согласная с Папой, она искренне восхищалась деятельностью сестер. Но она принесла с собой в подарок монастырю несколько растений. Устав от борьбы с грядками и раскрасневшись от радости, Хелен убедила сестер, что это большая удача — им не придется покупать саженцы, за которые Бог знает какие деньги содрали бы в каком-нибудь центре садоводства.

Только кончился разговор, как пришла весть, что подаренные растения выкопаны в соседнем парке и у близлежащего отеля. О, сколько времени ушло на пересадку обратно каждого ростка и умиротворения прежних владельцев. Хелен сказала, что не выдаст имени дарительницы. Но слова ее были прерваны появлением молодой женщины из полиции, которая заявила, что речь здесь, вне всякого сомнения, идет о некоей миссис Харрис, а установить ее личность не представляет никакой сложности для любого полицейского констебля. Подобные поступки числились за миссис Харрис и раньше. По сведениям из полицейского участка, она изображала из себя этакого современного Робина Гуда в юбке, и не раз ее уличали в том, что она таскала белье из стиральной машины, гладила его и раздаривала жителям соседних домов.

«Только Хелен могла позволить миссис Харрис вовлечь себя в эту авантюру», — вздохнули про себя сестры.

«Только Хелен могла втянуть нас в это дело», — подумала Бриджид, но на этот раз промолчала.

Хелен решила, что не будет больше отдавать все время саду. И даже отказавшись от помощи прожорливых работников и садовых воровок, она чувствовала, что в качестве садовницы не до конца выполняет обязанности члена общины. Она сказала, что хочет взять на себя еще частично работу судомойки, освободив, таким образом, половину дня для Джоан и Морин.

Предложение было принято. Без большого энтузиазма.

Все привыкли к тому, что Хелен могла забыть вытереть стол или приняться за мытье пола, как только начнется дождь. Они знали, что она никогда не догадается, что у них кончилось мыло или не хватает кукурузных хлопьев для завтрака. Кроме того, Хелен не умела как следует мыть посуду, не могла вовремя вывесить на просушку скатерти и салфетки. Однако она всегда жаждала оказать помощь.

Хелен взяла на себя обязанность отвечать на телефонные звонки и более или менее с этим справлялась. Вот почему она оказалась «дежурной сестрой», когда явилась Рената Куигли.

Рената. Высокая и темноволосая, тридцать с небольшим.

Пятнадцать лет замужем за Фрэнком Куигли. Что вообще-то ей было нужно и как умудрилась она столкнуться с Хелен у св. Мартина? Хелен чувствовала, как стучит у нее сердце. Ей даже казалось, что оно колотится у нее в ушах. И в то же время было ощущение холода в самом низу живота.

Хелен не виделась с Ренатой со дня ее свадьбы, хотя ей и попадались фотографии Ренаты в журналах и среди деловых бумаг, которые приносил со службы домой отец. Миссис Фрэнк Куигли, урожденная мисс Рената Палаццо — вот она рассказывает какой-то забавный случай или следит с трибуны за ходом скачек, а вот вручает приз новичку года или направляется куда-то в окружении других высоких и важных персон по делам благотворительности. Она оказалась несравненно прекраснее, чем ожидала Хелен. Мама назвала бы ее кожу болезненной, но Ренате шел этот оливковый оттенок, подчеркивавший прекрасные громадные черные глаза и черные блестящие волосы, убранные в сложную прическу. Шарф, прихваченный брошью, казался неотъемлемой частью золотисто-зеленых одеяний. Маленькая кожаная сумочка тоже была разукрашена золотыми и зелеными квадратами. На лице видно было некоторое смущение, а длинные тонкие пальцы с темно-красными ногтями в нетерпении постукивали по краю сумочки.

— Могу я поговорить с настоятельницей? — обратилась она к Хелен.

Хелен смотрела на нее, раскрыв рот. Рената Куигли ее не узнала. Неожиданно Хелен вспомнился один старый фильм, где прекрасная актриса, которая, глядя прямо в камеру, произносила: «Монахиню никогда не узнаешь в лицо». Подобное рассуждение, наверное, очень бы рассердило сестру Бриджид. Но Хелен никогда не забывала его. Правда, до этого момента она и представить себе не могла, как это верно. Рената Куигли стояла у входа в комнату, смотрела прямо ей в глаза и не узнавала ее, Хелен, дочь Дейрдры и Десмонда Дойлов, близких друзей ее мужа.

Хелен, которая в последнее время принесла столько проблем своей семье.

Но, возможно, Рената ничего об этом не знает. Никто ей ничего не говорил.

Все это в мгновение ока пронеслось у Хелен в голове, когда она, девушка в сером свитере и юбке, с крестом на груди, стояла в дверях, выйдя на звук колокольчика; ее волосы были схвачены простой черной резинкой, а лицо загрубело от работы в саду.

Конечно, Рената не могла и представить себе, что так может выглядеть та девочка, которую она встречала на Розмари-драйв.

— Извините, но здесь нет никого, кроме меня, — ответила Хелен, постепенно приходя в себя.

— А вы состоите в общине? — Рената смотрела на нее с сомнением.

— Да. Я живу здесь, в общине святого Мартина, я принадлежу к общине, я одна из сестер, — Хелен выдавала желаемое за действительное, но она не даст Ренате уйти, пока не выяснится, что, собственно, ей здесь нужно.

— Это не так просто объяснить, сестра, — нервно произнесла Рената.

Хелен постаралась улыбнуться как можно шире.

— Очень хорошо. Проходите, садитесь и расскажите мне, в чем дело. Мы здесь для того, чтобы помогать людям.

А затем отступила в сторону, придерживая дверь, пока жена Фрэнка Куигли входила в обитель св. Мартина. В дом Хелен.

Это лицо, это худощавое смуглое лицо с выступающими скулами. Хелен Дойл великолепно его помнила. Случалось, мама говаривала с некоторым оттенком злорадства в голосе, что когда-нибудь это лицо станет таким же полным и круглым, как и у всех вокруг, что все эти итальянские дамы средних лет с несколькими подбородками были когда-то худенькими девчонками с длинными лицами. Это все из-за их диеты, из-за их образа жизни, из-за невероятного количества оливкового масла, которое они потребляют с пищей.

Тогда Хелен была еще ребенком и сердилась на мать. Какое ей дело? Почему она так любит критиковать, находить в людях недостатки?

Потом, позднее, Хелен стала присматриваться к фотографиям Ренаты, и ей захотелось, чтобы у нее лицо вдруг стало таким же, чтобы вместо круглых ирландских щек и веснушек появились ямочки и мягкая золотистая кожа. Она отдала бы жизнь, чтобы заполучить эти густые черные волосы, чтобы научиться носить эти длинные серьги, которые превращали Ренату в экзотическую принцессу из далекой страны.

— Я пришла сюда, потому что слышала о сестре Бриджид. Я думала… — она запнулась.

— Думаю, меня можно назвать уполномоченной сестры Бриджид, — сказала Хелен. В каком-то смысле так оно и было. Она ведь заменяет всех, когда других сестер нет дома. А это и значило: быть уполномоченной. — Я готова сделать для вас все возможное.

Хелен просто отбросила все прочие мысли, которые роились у нее в голове. Она забыла про фотографию Ренаты Куигли в серебряной рамке, что стояла на маленьком столике, накрытом белой скатертью, свешивавшейся до самого пола. Она забыла о Фрэнке Куигли, друге ее отца, со слезами, застывшими у него на глазах. Она старалась думать только о настоящем. О женщине, которая пришла к св. Мартину за помощью. Сестры Бриджид нет. Хелен ее замещает.

— Но вы так молоды… — Рената все еще сомневалась. Хелен собралась с силами. Она положила руку на крышку чайника и выдержала паузу, внимательно глядя на Ренату.

— Я гораздо опытнее, чем вам представляется. Какое легкомыслие! Имеет ли она право говорить так с женой Фрэнка Куигли?

На Розмари-драйв это было бы невозможно, и особенно в тот год, когда отец потерял работу. Хелен мысленно снова и снова возвращалась в прошлое, и вся история прокручивалась перед ее внутренним взором как фильм на том видеомагнитофоне, который она притащила однажды в монастырь. Какая-то компания предоставила его монахиням бесплатно на целый месяц. Сколько хлопот выпало тогда на долю Хелен!

Но это казалось полной ерундой по сравнению с тем временем, когда отец ушел от «Палаццо». Тогда каждый вечер в их семье держали военный совет, и мама строго-настрого предупреждала каждого из детей, чтобы они, не дай Бог, не проболтались об этом посторонним.

— Но почему? — Хелен только пожимала плечами. Она не могла смириться с тем, что ее сестра и брат приняли новый порядок вещей как должное. Из чего тут было делать секрет? Отец не виноват, что ему пришлось уйти с фирмы. Хелен считала, что он в любой момент мог найти какую-нибудь работу.

Она все еще помнила, как мать набросилась тогда на нее:

— Твоему отцу не нужна какая-нибудь работа. Ему нужна его работа у Палаццо. И скоро он получит ее обратно, так что вообще не о чем и разговаривать. Ты слышишь меня, Хелен? Ни единого слова об этом не должно быть проронено за порогом нашего дома! Все вокруг считают, что твой отец, как обычно, ездит каждое утро на работу в «Палаццо».

— Но как же он будет зарабатывать деньги? — спросила Хелен.

Вопрос был резонный. И она не раскаивалась в том, что задала его, как раскаивалась во многом другом, ею сказанном или сделанном.

Анна молчала, потому что ей было все равно.

Брендан молчал, потому что он молчал почти всегда.

Но Хелен молчать не могла.

Ей уже было шестнадцать, она заканчивала школу и не собиралась доучиваться, как Анна, в дополнительных классах уровня «А». И это несмотря на то, что по многим предметам она успевала гораздо лучше сестры. Нет, Хелен хотела посмотреть мир, попробовать то и другое, набраться опыта… В ней было так много жизни. В свои шестнадцать многим она казалась моложе, ее принимали за школьницу-переростка. Другим, наоборот, она казалась старше, и в ней видели двадцатилетнюю студентку.

Фрэнк Куигли не имел ни малейшего представления о ее возрасте в тот вечер, когда она очутилась у него в офисе.

Как обычно, все подступы к его кабинету находились под охраной женщины-дракона, некоей мисс Кларк. Интересно, она все еще там? Это было очень давно. Наверное, уже не надеется, что когда-нибудь мистер Куигли посмотрит ей в глаза и увидит, как прекрасны они без очков.

Хелен оставила свою школьную куртку внизу, у привратника, и расстегнула верхние пуговицы блузки, чтобы выглядеть более взрослой. Женщина-дракон не смогла ее удержать. Мало кто мог противостоять Хелен, когда она входила в раж. Довод следовал за доводом, и с каждым разом она все ближе придвигалась к заветной двери. Раньше, чем секретарша успела что-нибудь сообразить, Хелен уже была внутри.

Рассерженная и взволнованная.

Фрэнк Куигли поднял глаза. Он был искренне удивлен. — Так-так, Хелен Дойл. Я думаю, тебе здесь не место.

— Я знаю, — рассмеялась она.

— Ты ведь должна быть в школе, а не врываться в офисы к занятым людям.

— Я делаю многое, чего не должна делать.

Она уселась на краешек его стола, болтая ногами. Он смотрел на нее с интересом. Хелен была уверена, что поступила правильно, явившись сюда: молчание на Розмари-драйв не метод борьбы. Ей предстояло сражение.

— Чем могу быть полезен? — В словах Фрэнка звучала насмешливая галантность. Довольно интересный мужчина. Темные вьющиеся волосы. Конечно, уже немолод, в возрасте ее отца. Но другой.

— Я думаю, вы могли бы пригласить меня на ланч, — сказала Хелен. Таким образом выражались герои фильмов и телевизионных сериалов. Если это срабатывало там, должно сработать и здесь. И она улыбнулась ему улыбкой прямой и открытой, хотя внутри у нее все сжалось.

— Ланч? — Фрэнк коротко засмеялся. — Боже мой, Хелен, я не знаю, что у тебя за представления о нашей здешней жизни… — он замолчал, всматриваясь в ее обескураженное лицо. — М-да… Я не выходил из этого офиса на перерыв уже очень много лет.

— А я еще ни разу не была в ресторане, — просто сказала Хелен.

И они решились.

Они отправились в итальянский ресторан. В зале было темно, почти как ночью, только на столах горели небольшие свечки.

Каждый раз, когда Хелен пыталась заговорить об отце, Фрэнк ловко уходил от этой темы. Она знала, что в телевизионных сериалах, посвященных большому бизнесу, стороны обычно приходят к соглашению за чашечкой кофе.

Но они не пили кофе. Вместо кофе был замбукка. Удивительный на вкус ликер с легким кофейным запахом. Хелен никогда не пробовала ничего подобного.

— Похоже по вкусу на праздничный торт, — сказала она.

— Ты выглядишь неправдоподобно взрослой для своих семнадцати лет. Или тебе больше? — спросил Фрэнк.

Ей было только на руку, что он готов считать ее взрослой. В таком случае он должен относиться к ней более серьезно.

— Почти восемнадцать, — солгала она.

— Ты выглядела бы на восемнадцать, если бы не школьная форма.

— Конечно, выглядела бы, — согласилась Хелен. Чем более зрелой она будет выглядеть, тем с большим вниманием он будет слушать, когда придет ее время говорить.

Но время говорить все никак не наступало.

Он был удивлен, восхищен, уже похлопывал Хелен по щеке и даже поворачивал ее лицо поближе к слабому свету от стоявшей на столе свечки, чтобы увидеть, нет ли у нее на губах предательского следа от выпитого вина — ведь ей возвращаться в школу.

— Сегодня я не вернусь в школу, — уверенно возразила Хелен. Она смотрела Фрэнку Куигли прямо в глаза. — Я знаю об этом, и вы знаете об этом.

— Во всяком случае, я на это надеюсь, — сказал он, и голос его прозвучал хрипловато. Его рука продолжала ласкать щеку Хелен, он поглаживал ее волосы, так что поговорить об отце и его работе не было ни малейшей возможности. Она почувствовала некоторое облегчение, когда Фрэнк предложил ей отправиться к нему, чтобы обсудить все представляющие взаимный интерес вопросы поподробнее.

— Вы имеете в виду офис? — В ее голосе звучало сомнение. Там все могла испортить женщина-дракон.

— Я не имею в виду офис, — сказал он очень спокойно, глядя при этом прямо ей в глаза. — Ты знаешь об этом, и я знаю об этом.

— Хотелось бы надеяться, — сказала Хелен, подыгрывая ему.

Квартира оказалась поистине роскошной. Мама всегда говорила, что не может понять, почему человек с достатком Фрэнка Куигли до сих пор не приобрел собственный дом. Очевидно, дело было в том, что он имел виды на один большой белый дом с железными воротами и громадным, прекрасно возделанным садом. Дом семьи Палаццо.

Но мама и не догадывалась, насколько великолепна была его нынешняя квартира. И в самом деле, назвать это жилище квартирой просто язык не поворачивался. Она располагалась на двух этажах; по узкой лесенке можно было подняться наверх и выйти на длинный балкон с небольшим столиком и стульями. Кроме того, на балкон можно было выйти из спальни и из гостиной.

Они вышли из двери гостиной, чтобы полюбоваться открывавшимся с балкона видом. Сердце Хелен сжалось при мысли о том, что обратно, быть может, им придется идти через спальню. В испуге она спросила:

— А ваша жена?

Очень-очень давно, когда Хелен проигрывала этот момент у себя в голове, она обдумала все, что могла бы произнести в данной ситуации, и все, что ей надо было сказать… Как же так получилось, что единственная фраза, которая вырвалась у нее сама собой, свидетельствовала не только о ее желании и нетерпении, но и о страхе разоблачения?

— Ренаты здесь нет, — мягко сказал Фрэнк. — Ты знаешь это, и я знаю это, так же как оба мы знаем, что сегодня ты в школу уже не вернешься.

Она слышала, что попытки вычеркнуть что-либо из памяти — занятие небезопасное для здоровья. Хелен не очень заботило, опасно это или нет, но потом она долго пыталась позабыть этот вечер навсегда.

Ту минуту, когда путь назад был отрезан, взгляд, полный отчаяния и гнева, с которым она отпрянула от него.

Его настойчивость, ее боль, кровоточащая рана и страх из-за того, что он совсем потерял контроль над собой и способен совершить что угодно, даже убить ее. То, как он откинулся назад и застонал. Не как в первый раз, но со стыдом, а затем и гневом.

— Ты сказала мне… ты говорила, что тебе уже почти восемнадцать… — пробормотал он, обхватив руками голову. Он сидел на своей стороне кровати, совсем голый, белый и очень смешной.

Она же скорчилась на другой стороне кровати, под заключенным в серебряную раму портретом худощавой смуглолицей Ренаты. Рената смотрела на нее крайне неодобрительно, словно всегда догадывалась, что произойдет однажды на ее семейном ложе.

А Хелен лежала и смотрела на образ Богоматери, который называли Придорожной Мадонной. Богоматери не пришлось, по крайней мере, пройти через все это, чтобы произвести на свет нашего Господа. Там все произошло при помощи чуда. Хелен смотрела на икону, чтобы случайно не встретиться взглядом с Фрэнком Куигли, старинным другом ее отца, который плакал, уткнувшись лицом в ладони. Чтобы не видеть простыни, испачканные кровью, и не думать о том, как больно он ей сделал, и не следует ли ей теперь, вообще, отправиться к доктору. И как бы ей случайно не забеременеть.

Трудно сказать, сколько времени она так пролежала, пока не собралась с силами и не добралась до ванны, чтобы привести, наконец, себя в порядок. Ранка оказалась пустячной, кровотечение быстро прекратилось.

Она аккуратно оделась и припудрилась из принадлежавшей Ренате пудреницы, которая представляла собой не простую коробочку с крышкой, а большую стеклянную чашу, прикрытую мягкой розовой подушечкой.

Когда она вышла, Фрэнк, бледный, растерянный, злой, уже был одет.

— Постель?.. — начала было Хелен.

— Да забудь ты об этой чертовой постели…

— Я могла бы…

— Ты уже сделала все, что могла, — огрызнулся он. Глаза Хелен наполнились слезами:

— Все, что могла? Да что я такого сделала? Я просто пришла поговорить с вами о моем отце, спросить, почему его уволили, ведь это вы, вы всему этому виной! — И она махнула рукой в сторону кровати.

На лице Фрэнка отобразилось отчаяние:

— Твой отец? Ты совершила это, чтобы твой отец получил назад свою жалкую работенку? Боже мой, ты решила изобразить из себя шлюху, для того чтобы твой отец вернул себе свое копеечное, ничего не стоящее место в супермаркете?

— Никакая это не жалкая работенка. — Лицо Хелен потемнело от гнева. — Он занимал там очень важное место, а теперь, теперь он уволен, и мама говорит, что мы никому не должны рассказывать об этом, никому, ни родственникам, ни знакомым, а отец каждое утро уходит из дому, чтобы все думали, будто он, как и прежде, каждый день ходит на работу.

Фрэнк смотрел на нее и не мог поверить своим ушам.

— Да, так он и делает, а я просто хотела позавтракать с вами и сказать вам напрямик, как это нехорошо, а вы должны были понять все это, потому что ведь вы — старый папин друг, еще по школе, вы там вместе с ним лазили через ограду… Он сам мне рассказывал… А потом вы хорошо устроились и женились на дочери своего босса… Вот чего я хотела, а шлюхой я никогда не была, я вообще ни с кем никогда не спала до этого и с вами вовсе даже и не собиралась, я и предположить не могла, что вы вдруг мной увлечетесь и все это произойдет, а вы теперь говорите, что это я во всем виновата… — И она залилась слезами.

Он обнял ее и прижал к себе.

— Боже мой, ты совсем еще ребенок! Как мне теперь быть, о Боже милосердный?

Она опять зарыдала ему в жилетку. Он осторожно отстранил ее от себя. Его глаза были полны слез.

— Я никогда не умел извиняться. Собственно говоря, у меня попросту нет слов, чтобы высказать тебе, как я виноват. Я никогда… Если бы только я мог предположить… я был совершенно уверен, что… Но теперь все это уже не имеет никакого значения.

Хелен никак не могла понять, всегда ли он любил ее или влюбился только теперь. Ведь люди влюбляются друг в друга так легко!

— Мы должны забыть обо всем этом, — сказала она наконец. Хелен знала, что в подобных случаях женщина берет инициативу на себя. Мужчины — они такие, начинают сомневаться и могут впасть в искушение. У Хелен же и тени сомнения не было.

— Но это произошло, и забыть о таком невозможно. Я постараюсь тебе как-нибудь помочь.

— Мы не должны больше видеться друг с другом, это небезопасно, — она посмотрела на портрет Ренаты.

Ей показалось, что Фрэнк несколько озадачен.

— Нет, конечно, — сказал он.

— И никто из нас никому ничего не расскажет. — Она была по-девчоночьи настойчива.

— О Господи, ну конечно же мы не станем болтать, — сказал Фрэнк с видимым облегчением.

— А как будет с моим отцом? — спросила Хелен, спросила напрямую, так, как она всегда делала, готовая для достижения своей цели преодолеть все и вся, не обращая при этом ни малейшего внимания на эмоции других людей.

На лице Фрэнка Куигли отобразилось страдание.

— Твой отец получит работу. Он говорил мне, что она ему не нужна, что у него множество предложений и он просто не знает, на котором ему остановиться. — Голос Фрэнка звучал холодно. — Он будет восстановлен в «Палаццо». Не прямо завтра; мне надо сначала переговорить с Карло, ведь в подобных вопросах необходимо соблюдать максимально возможную деликатность. Это займет некоторое время.

Хелен энергично кивнула.

— А ты сама, Хелен? Ты успокоишься, сможешь ли ты меня простить?

— Конечно. Это было недоразумение. — Голос Хелен звучал решительно, словно она стремилась сорваться с крючка как можно быстрее.

— Пусть так оно и будет, Хелен. А теперь послушай меня, пожалуйста. Единственное, о чем я хочу сказать тебе, что все это совсем не должно происходить так, как получилось у нас с тобой… На самом деле все это весело и приятно… — Он пытался объяснить ей, что произошедшее между ними ни в коем случае не должно стать для нее образцом секса на всю оставшуюся жизнь.

С таким же успехом он мог бы говорить со стеной.

— Вы уверены, что мне не следует позаботиться о простынях, застирать их или что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Но что же вы скажете жене?

— Пожалуйста, Хелен! — Его лицо снова исказилось болью.

— Могу я теперь уйти, Фрэнк? Казалось, он не в силах сосредоточиться.

— Я отвезу тебя… — Голос его звучал не слишком уверенно, и по лицу было видно, что он не совсем понимает, куда же, собственно, следует ее отвезти.

— Нет, все в порядке, я могу доехать на автобусе. Я знаю, где я нахожусь; я просто приеду домой и скажу, что не очень хорошо себя чувствую, — Хелен коротко рассмеялась: ну да, собственно, так оно и есть. — Но знаете, Фрэнк, вообще-то, у меня нет денег на автобус. Могу я попросить…

Ей было сложно понять, почему на глаза Фрэнка Куигли навернулись слезы, когда он совал ей в руку монеты и когда зажимал своей рукой ее ладонь.

— С тобою ведь все будет хорошо? — Ему так хотелось быть в этом уверенным, и он абсолютно не был готов к ее ответу.

— Фрэнк, — Хелен рассмеялась. — Я не ребенок, черт возьми, на прошлой неделе мне исполнилось шестнадцать. Я уже большая. И прекрасно доберусь домой на автобусе. — И она ушла, потому что не могла больше выносить того выражения, которое вновь появилось на его лице.

Конечно, он не должен был тащить ее к себе домой, раз не был уверен, что сумеет с собой совладать. Примерно это внушала себе Хелен, чтобы как-нибудь успокоиться.

Пожалуй, после этого случая Фрэнк так ни разу и не появился на Розмари-драйв. Всегда находились какие-нибудь оправдания: конференция, командировка или поездка с Ренатой к ее родственникам в Италию. Он страшно извинялся за свою занятость. Мама же решила, что Фрэнк попросту возгордился, и была очень рада, что никто из их семьи не пошел к Фрэнку на поклон и не стал просить за отца. И как хорошо, что о нем вспомнил сам мистер Палаццо, вспомнил и пришел к выводу, что нельзя разбрасываться столь ценными управленческими кадрами.

Хелен так и не узнала, догадался ли отец, что в этом деле был замешан Фрэнк. Разговаривать с отцом было очень тяжело, он соорудил вокруг себя некое подобие раковины, призванной защищать его от ударов извне. А у матери была своя раковина — страх, как бы члены ее семьи не опустились в глазах окружающих ниже определенного уровня.

Последний школьный семестр давался Хелен с трудом, ей казалось, что мир изменился после того страшного вечера с Фрэнком. Она все время боялась, что ее неправильно поймут. Однажды она устроила сцену, когда преподаватель пения попросил ее сходить с ним в кладовку и помочь принести ноты в школьный зал. Бедняга даже не прикоснулся к Хелен, но в ней вдруг проснулась дикая клаустрофобия. Еще подумает, будто она его провоцирует, принудит ее заняться с ним сексом, а потом ее же во всем и обвинит. И, конечно, в конце концов, он ее обвинил. Обвинил в том, что она — истеричка и дура и что она — самая последняя из женщин, к которой он смог бы проявить хоть какой-то интерес.

Директор школы склонен был согласиться с бедным учителем и с пристрастием постарался выяснить у Хелен, с чего это, собственно, ей вздумалось устраивать скандал, если учитель не предпринял ни малейшей попытки приставать к ней и даже никаким образом не намекал на это.

Хелен мрачно отвечала, что не знает, как это получилось. В кладовой ей показалось: ситуация вышла из-под ее контроля, и если она не закричит, произойдет что-то страшное, а потом уже будет поздно.

— С тобой раньше случалось что-нибудь в этом роде? — голос директора звучал не вполне благожелательно. Хелен Дойл всегда была сложной ученицей, взбалмошной, вечно старавшейся всем услужить и создававшей вокруг себя массу неприятностей.

— Нет, — ответила Хелен неуверенно.

— Ну что же, — вздохнул директор. — Теперь можешь быть совершенно уверена: такие вещи будут случаться с тобой постоянно. Таковы уж особенности твоего характера, Хелен. Ситуации, с которыми ты не сможешь справиться, будут повторяться снова и снова. До тех пор, пока ты не возьмешь себя в руки и не научишься контролировать свои поступки.

Это звучало, как приговор.

Хелен была поражена его несправедливостью.

Именно тогда она и решила стать монахиней.

И вот теперь, годы спустя, она по-прежнему всего лишь монахиня. Точнее говоря, она будет монахиней, если сестра Бриджид перестанет твердить, что она всего лишь использует монастырь как убежище, как место, где можно укрыться от мира, а этого в наши дни уже недостаточно, чтобы стать настоящей монахиней.

В монастыре Хелен чувствовала себя в безопасности. И даже приготовив чашку кофе для Ренаты Палаццо Куигли, Ренаты, чье лицо смотрело на нее в тот злополучный день из серебряной рамы портрета, она могла спокойно присесть рядом с нею и все равно не чувствовала себя в безопасности. В безопасности от дурных воспоминаний и страхов, тянущихся из прошлого.

— Скажите, что вам угодно, и я подумаю, чем мы можем вам помочь, — сказала Хелен с широкой улыбкой, благодаря которой она всем так нравилась. Когда люди встречались с Хелен в первый раз.

— Все очень просто, — сказала Рената. — Мы хотим иметь ребенка.

Это, действительно, было очень просто. И очень печально. Хелен слушала, вцепившись в чашку с кофе. Фрэнк слишком стар в свои сорок шесть лет. Слишком стар. Как ни странно, общество по усыновлению он не устраивал. К тому же, у него было неважно со здоровьем, ничего серьезного, какие-то проблемы с сердцем из-за перенапряжения на работе, как, впрочем, почти что у всех современных бизнесменов. Обычно люди производят на свет детей при любых обстоятельствах, в любых условиях, вне зависимости от собственных достоинств и недостатков и невзирая на состояние здоровья. И никто не может запретить им это. А вот для усыновления ребенка все должно быть идеальным.

Рената слышала, что бывают случаи, когда родители готовы отдать ребенка в любящие руки, другим родителям, которые будут заботиться о нем, как о своем собственном.

В глазах Ренаты читалась мольба.

Хелен пожала руку женщины, которая все еще глядела на нее из серебряной рамки.

Им надо будет встретиться через неделю, сказала Хелен, она наведет за это время необходимые справки. Хелен решила, что не будет пока советоваться с сестрой Бриджид. Сестра Бриджид лицо официальное и должна действовать строго в рамках закона… Лучше будет, если Хелен наведет пока кое-какие справки самостоятельно. Хорошо? Хорошо.

Она ничего никому не сказала. Сестры говорили, что она какая-то взволнованная и возбужденная, и Хелен приходилось развлекать сестер рассказами про свой замечательный сад.

— Кто-нибудь приходил? — спросила Бриджид.

— Нет. Никого не было, — Хелен старалась не смотреть на Бриджид. Впервые за все время пребывания в монастыре она солгала. Конечно, нехорошо, но это во имя благой цели.

Если она справится, если сумеет сделать то, что пришло ей теперь на ум, значит, уже, к двадцать одному году, жизнь ее прожита не напрасно.

Во второй половине дня была очередь Нессы работать на кухне. Несса, единственная в монастыре, совершенно не могла выносить Хелен. Обычно, когда им случалось работать вместе, Хелен приходилось просто исчезнуть куда-нибудь на некоторое время, чтобы не раздражать Нессу и не болтаться у нее под ногами. Но на этот раз она прямо-таки вешалась Нессе на шею.

— Скажи, Несса, что происходит, когда дети рождаются у абсолютно неприспособленных к этому матерей? Разве не хотелось бы тебе, чтобы они попали в какую-нибудь более подходящую для них семью?

— Мало ли что бы мне хотелось, ведь я не Господь Бог. — Нессе было некогда, она мыла на кухне пол, а Хелен вертелась у нее под ногами.

— Но разве это было бы не лучше для ребенка?

— Хелен, отойди, пожалуйста. Я здесь только что вымыла.

— А ты должна регистрировать каждого ребенка, вне зависимости от того, кто его родители?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе что, каждый раз приходится самой идти в ратушу или офис по регистрации, вне зависимости от того, откуда взялся ребенок?

— Нет, не всегда.

— А почему?

— Потому что чаще всего это не от меня зависит. Послушай, Хелен, если у тебя нет здесь никакой работы, выйди, пожалуйста, с кухни, чтобы я могла хорошенько прибраться здесь.

— И никто из младенцев не остается незарегистрированным?

— Как бы это могло произойти?

— Я не знаю. — Хелен была сбита с толку. Она думала, что всегда есть какой-то промежуток времени, когда никто еще не знает, что ребенок появился на свет.

— А найденыши, младенцы, найденные в телефонных будках и подобранные в церкви?

Несса посмотрела на нее в тревоге:

— Боже мой, Хелен, уж не хочешь ли ты сказать, что нашла одного из них?

— Нет, Боже упаси, но если вдруг найду, я, что, должна буду как-то его зарегистрировать?

— Конечно нет, Хелен. Если ты вдруг найдешь ребенка, ты должна будешь прежде всего позаботиться о нем, одеть, накормить, если, конечно, тебе нечем больше будет заняться.

— Почему ты так сурова со мной, Несса? — спросила Хелен.

— Потому что я вообще очень суровая женщина.

— Ты не можешь быть суровой, ведь ты — монахиня. И ты совсем не сурова со всеми остальными.

— Да, конечно. Наверное, по-настоящему суровой можно быть лишь с немногими.

— А почему среди этих немногих — я? — Хелен не собиралась отступать, ей было интересно. Ей и в самом деле все это было интересно.

Несса чувствовала себя очень виноватой:

— О Боже мой, у меня, знаешь ли, очень взрывной характер, к тому же, я терпеть не могу возню с этим чертовым полом, а ты молода, беззаботна и делаешь тут, что захочешь. Прости уж меня, Хелен, сегодня мне все время приходится просить у тебя прощения. Ведь я и в самом деле перед тобой виновата.

— Я знаю, — задумчиво сказала Хелен, — люди часто поступают дурно по отношению ко мне. Наверное, я пробуждаю все самое дурное, что скрывается в их душах.

Сестра Несса тяжелым взглядом смотрела вслед Хелен, которая поплелась в сад.

Хелен позвонила Ренате Куигли. Тот же адрес, та же квартира и, наверное, та же кровать. Она сказала, что все еще наводит справки и что все это гораздо сложнее, чем многие себе представляют.

— Я никогда не думала, что это будет просто, — вздохнула Рената, — но одна мысль об этом превращает мою жизнь в праздник, подготовиться к которому мне будет гораздо проще, если я буду сознавать, что кто-то наподобие вас, сестра, заботится обо мне.

При словах о празднике Хелен вдруг с ужасом осознала, что ей придется встретиться с Фрэнком и Ренатой Куигли на праздновании серебряной свадьбы ее родителей.

Фрэнк Куигли был шафером в те дни, когда они с отцом были еще равны по своему положению в обществе. До того, как все изменилось.

Хелен уже не нужно было возиться с садом, он стал разрастаться более или менее самостоятельно. Сестре Джоан нравилось бывать в центре одежды для неимущих, она ловко управлялась с иглой, могла спрятать пятно, перешить пуговицы на пиджаке для какого-нибудь старика, похвалить его, восхититься им, дать ему почувствовать себя на примерке у собственного портного.

Но для Хелен там не было подходящей работы. Наверное, это было не ее место.

Еще раз она решилась обратиться к Бриджид с просьбой о вступлении в монастырскую общину.

— Вы не позволяете мне окончательно стать одной из вас, как это несправедливо, ведь я так давно работаю здесь. Всем уже ясно, что это не каприз, — Хелен просила, умоляла.

— Ты спешишь, Хелен, — отвечала Бриджид, — ведь у нас здесь не монастырь из фильмов, не затерянная в лесах обитель, куда люди приходят, чтобы обрести мир в душе, нет, у нас здесь работный дом, и ты должна обрести мир в душе до того, как решишь остаться здесь.

— Но я уже готова, — настаивала Хелен.

— Нет, ты боишься людей: вот почему ты здесь.

— Вы не правы, просто нигде, кроме этого монастыря, я не встречала людей, которых искренне смогла бы полюбить.

— Но это еще не все. Мы как бы защищаем тебя от чего-то. Однако дальше так продолжаться не может. Вероятно, причина заключена в мужчине, или в сексе, или в несправедливости мира… Каждый из нас должен быть готов к тому, чтобы встретить трудности лицом к лицу, а потом справиться с ними. А ты по-прежнему прячешься в монастыре от чего-то.

— Наверное, дело в сексе.

— Отлично, но не воображай, что тебе будут отпущены все грехи, — Бриджид рассмеялась. — Возвращайся в мир, Хелен. Проведи там пару лет, не прерывая отношений с нами, и возвращайся, если по-прежнему будешь ощущать, что твой дом — здесь. Возвращайся, и тогда мы возобновим наш разговор. Я и в самом деле думаю, что теперь тебе надо уйти. Для твоего же собственного блага.

— Вы действительно предлагаете мне уйти?

— Я даже настаиваю на этом. Вот видишь, у нас здесь не так, как в реальном мире. Там я либо приказала бы тебе уйти, либо посодействовала твоему дальнейшему продвижению. А здесь я всем своим существом ощущаю, что это место чересчур безопасно для тебя.

— Разрешите мне остаться еще хотя бы ненадолго, прошу вас!

— Ты можешь жить здесь вплоть до двадцатипятилетней годовщины свадьбы твоих родителей, — неожиданно заявила Бриджид. — А там посмотрим.

Выйдя из крохотного кабинета сестры Бриджид, Хелен почувствовала себя очень несчастной. У нее был такой удрученный вид, что сестра Несса попросила ее помочь ей сегодня с несовершеннолетними мамашами. И это был первый случай, когда она обратилась к Хелен с подобным предложением.

Хелен безмолвно последовала за Нессой.

— Послушай, Хелен, с тобой что-то не так? — спросила Несса. — Мы не должны строго судить этих людей; мы только им помогаем.

— Конечно, — ответила Хелен. Она выглядела совершенно обреченной, как те девушки, что принимали небольшие дозы антидепрессантов или жили в постоянном страхе перед сутенерами, вечно склонявшими их поскорее сделать аборт. Время от времени Несса оборачивалась назад и посматривала на нее с беспокойством. Хелен уже была спокойна, но странно безучастна. Она сделала все, о чем ее просили, — обошла квартиры не явившихся вовремя на очередной осмотр девушек. После случая с маленьким Саймоном, чуть не выползшим на мостовую в самый час пик, Несса очень беспокоилась за них.

Поздно вечером Несса попросила Хелен разыскать Ивонну, которая была на восьмом месяце беременности, и уже во второй раз. Дверь отворила очаровательная девчушка с глазами темными, как у отца, давно бесследно исчезнувшего из жизни Ивонны, и акцентом, шотландским, как у матери, произведшей ее на свет шестнадцати лет от роду.

— Мама пошла сделать пи-пи, — сказала она доверительно.

— Отлично! — ответила Хелен и рванулась в дом. Из ванной доносились стоны и крики Ивонны. Хелен набралась храбрости.

— Посиди-ка пока у себя в комнате, — сказала она круглолицей малышке и для верности приперла дверь сундуком.

А потом направилась в ванную, чтобы помочь разобраться с результатами выкидыша, как она тогда полагала.

Но из лужи крови, сопровождаемый воплями и заполнявшим все вокруг запахом рома, доносился тихий плач.

Ребенок был жив.

Ивонна не помнила ничего. Она была так пьяна, что весь тот день смазался у нее в одно кошмарное пятно.

Ей сказали, что ребенок мертв, и она спустила его в унитаз.

Сотрудники «скорой помощи», укладывая Ивонну на носилки, были вежливы и предупредительны. В смущении они осмотрели все вокруг и даже заглянули в унитаз.

— У нее был уже весьма приличный срок, трудно поверить, что она смогла так быстро избавиться от полноценного плода.

Однако Хелен, быстроглазая девушка, сообщившая, что она — доброволец из центра матери и ребенка, при монастыре св. Мартина, заявила, что долго не могла попасть в квартиру и слышала продолжительный звук спуска воды из унитаза, а потом обнаружила залитую кровью ванную.

Круглолицый ребенок вроде бы был на ее стороне. Девчушка подтвердила, что мама долго делала пи-пи, а Хелен долго стояла за дверью.

Несса ходила с серым, как пепел, лицом и пыталась уверить саму себя в том, что ничего не случилось бы, пошли она к Ивонне не Хелен, а любого другого человека. Наконец, Хелен позвонила, сказала, что возникли кое-какие проблемы и что она постарается убедить девчушку все же впустить ее в дом. Звонила она из магазина по соседству с домом Ивонны, в который зашла, чтобы купить бутылочку молока. Ей ведь надо было чем-то подкрепиться, потому что Бог знает что могло ожидать ее внутри.

Вечер прошел в заботах об устройстве Ивонны в больницу и помещении трехлетней девчушки в приют. Когда все было улажено, Хелен сказала Бриджид, что устала и хотела бы немного прогуляться.

— Есть, с чего устать, — безучастно откликнулась Бриджид, — сегодня ты бегала в сад не меньше шести раз.

— Мне хотелось быть уверенной, что там все в порядке, — ответила Хелен.

Она аккуратно подхватила маленький сверток с ребенком, которому предстояло унаследовать миллионы Палаццо, и взяла его на руки. Мальчик был завернут в полотенце и в одну из ночных рубашек Хелен. Для утепления Хелен решила воспользоваться мягким ковриком, покрывавшим обычно сиденье стула в ее комнате.

Она проскользнула сквозь задние ворота монастыря и шла, пока не устала. Отойдя как можно дальше от обители, Хелен зашла в один из придорожных магазинчиков и позвонила Ренате.

— Он у меня, — сказала она с триумфом в голосе.

— Кто это, и что там такое у вас?

— Это сестра Хелен из монастыря святого Мартина. Я добыла для вас ребенка.

— Нет, это невероятно!

— И, тем не менее, я могу принести его к вам — прямо сейчас.

— Это мальчик? Вам удалось достать для меня маленького мальчика?

— Да. Очень маленького мальчика, ему всего один день отроду.

Голос Ренаты начал срываться на крик:

— Но как же это? Один день… Он умрет… Я не знаю, что мне делать с младенцем, которому всего-навсего день…

— Я тоже не знаю, но я купила бутылку молока, и, кажется, он сосет его с моего пальца, — простодушно ответила Хелен.

— Где вы находитесь?

— Разумеется, в Лондоне. Приблизительно в двух милях от монастыря. У вас есть деньги?

— И сколько нужно денег? — В голосе Ренаты стало сквозить беспокойство.

— Чтобы заплатить за такси.

— Да-да, конечно!

— Тогда я приеду к вам. Отдам вам ребенка. И никто про это ничего не узнает.

— Да, но я не знаю… Быть может, стоит немного подождать… Я не знаю, как мне поступить.

— Мне стоило большого труда раздобыть его для вас. — Голос Хелен звучал устало.

— Да-да, конечно, сестра, я понимаю, просто все это так неожиданно, а он так мал…

— Я уверена, вы всему научитесь. К тому же, вы всегда сможете позвонить кому-нибудь из знакомых, посоветоваться. Так могу я вызвать такси? Наверное, это будет стоить несколько фунтов.

— Да, приезжайте.

— А Фрэнка нет дома?

— Откуда вы знаете, что моего мужа зовут Фрэнком?

— Так ведь вы же мне говорили, — прикусив губу, ответила Хелен.

— Да, наверное. Я сама не знаю, что говорю…

Таксист долго отказывался ехать. Он уже собирался домой и надеялся взять пассажира, которому нужно было попасть в южную часть города. И ни мили в сторону от Уэмбли.

На глаза Хелен начали наворачиваться слезы.

— Ладно, садитесь, пока я не передумал, — не выдержал водитель, — а теперь, когда вы уже в машине, мне, чтобы от вас избавиться, так или иначе, придется вас куда-то отвезти.

— Это точно, — сказала Хелен.

По дороге водитель смотрел на нее с большим подозрением, размышляя о том, заплатит ли она ему хоть что-нибудь, когда он высадит ее в Уэмбли.

Она назвала адрес апартаментов Фрэнка и Ренаты и попросила водителя обождать, пока хозяйка квартиры не спустится и не заплатит ему.

Потом он рассказывал другим водителям, что, как только увидел эту странную девушку, сразу же понял, что проблем не избежать.

Когда он отказался ехать куда бы то ни было дальше Уэмбли, ее глаза наполнились слезами. Ну, а потом было еще хуже. Хозяйка квартиры, богатая холеная иностранка, спустилась сверху с кошельком. И вдруг, едва бросив взгляд на привезенного в такси младенца, зарыдала в голос.

— На нем еще видны следы крови, да он даже и не сформировался как следует, нет, нет, я не хочу! Этот ребенок еще не готов к тому, чтобы быть ребенком. Нет, нет!

Она отпрянула от девушки в сером свитере и юбке; в этот момент подъехал мужчина на «ровере», бросил взгляд на разыгравшуюся сцену, встряхнул изо всех сил иностранку, взял на руки младенца и вдруг узнал девушку в сером. «О Боже мой!»— вырвалось у него, как будто перед ним предстал призрак, явившийся с того света.

Затем таксисту вручили сумму, в несколько раз превосходившую ту, на которую он рассчитывал, и ему ничего не оставалось, как убраться восвояси, так и не узнав, чем закончилась эта история.

А закончилась она довольно-таки скверно. Как и все, за что бралась Хелен Дойл.

Хелен отказалась подниматься наверх и зарыдала громче, чем Рената. Но еще громче плакал несчастный голодный ребенок, появившийся этим утром на свет в ванной комнате своей непутевой матери.

Чтобы разобраться в ситуации, немедленно была вызвана сестра Бриджид. Она появилась вместе с Нессой, бледная, но совершенно спокойная.

Несса занялась ребенком, а Бриджид принялась выслушивать истерические объяснения участниц происшедшего.

Итальянка пыталась сказать, будто рассчитывала всего-навсего, что найдется какая-нибудь женщина, которая согласится в частном порядке отдать своего ребенка на усыновление, и будто бы вовсе даже и не рассчитывала, что ей принесут ребенка прямо домой.

Высокорослый ирландский бизнесмен попытался заступиться за Хелен, сказав, что она сделала это с благой целью, как и все, что она делала в своей жизни, но люди не всегда это понимают. Хелен его слова казались ласковыми, но и пугали в то же время.

Он объяснил, что знаком с ее родителями. Десмонд Дойл — из его старейших друзей.

— Так она дочь этих Дойлов? — Для Ренаты один шок следовал за другим.

— Да, но она не знала, что мы — это мы.

Было что-то странное в том, как говорил этот человек. Что-то в его словах было похоже на обращенное к кому-то предупреждение. Бриджид переводила взгляд с одного взволнованного лица на другое в попытке обнаружить и распознать скрытые от непосвященных сигналы.

Наконец, Хелен собралась с силами, чтобы хоть что-нибудь из себя выдавить:

— Нет, я знала, знала, потому что именно ради Фрэнка я и сделала все это; если бы не он, я никогда бы не взяла этого ребенка и никогда не стала бы плести всю эту ложь. Если бы не Фрэнк, я ни за что не стала бы рисковать жизнью ребенка. Я чувствовала, что должна была сделать это для него после всего, что было…

Всю свою сознательную жизнь Бриджид работала с людьми. И чаще всего люди эти находились в самых расстроенных чувствах. Она не понимала, в чем тут дело, но чувствовала — самого главного Хелен не скажет никогда. А та то плакала, то пыталась унять слезы. Но похоже, история близилась к завершению.

— Я и подумать не могла, что все выйдет так, но ведь они могут обеспечить ему роскошную жизнь, у них так много денег, а Фрэнк уже слишком стар, чтобы им разрешили усыновить ребенка; она сказала, что у него бывают сердечные приступы…

— Ты ей это сказала? — рыкнул на жену Фрэнк.

— Но ведь я думала, что это монашка, которая не имеет никакого отношения к нашей семье. Откуда мне было знать, что она — дочь этих чертовых Дойлов?

Хелен говорила словно в трансе:

— Я хотела все это исправить, хотела всем помочь. Постараться — и все исправить. В конце концов, ведь моя жизнь складывается удачно, у меня есть все, что мне надо, не то что у Фрэнка: у него нет детей, у него сердечные приступы, он страдает… Я просто хотела помочь.

Рената переводила взгляд с мужа на Хелен в явном замешательстве. В соседней комнате Несса сумела, наконец, успокоить ребенка.

— Вы все еще работаете вместе с мистером Дойлом? — неожиданно спросила Бриджид.

— Да, к тому же, он очень помог моему отцу, — ввязалась опять Хелен. — Когда отца уволили, мистер Куигли попросил своего тестя, чтобы тот снова взял его на работу…

Внезапно Бриджид поняла, как разрешить создавшуюся ситуацию, и резко вступила в разговор:

— Итак, Хелен с ее порывистым темпераментом решила отблагодарить вас и похитила ребенка, поскольку законным путем сделать это представлялось невозможным. Так?

Фрэнк Куигли смотрел в серые глаза сестры Бриджид — понимающие, бесстрашные, сильные. Конечно же, она тоже родом из Ирландии, хотя и говорит с лондонским акцентом. Она напоминала ему самых достойных людей из тех, с кем ему приходилось сталкиваться в бизнесе.

— Вы совершенно правы, сестра.

Хелен продолжала рыдать. Бриджид чувствовала, что, если ее не остановить, она, пожалуй, наговорит лишнего. Очень осторожно она положила руку на плечо девушки.

— Нам пора домой, Хелен, обратно в монастырь. Сейчас это будет самым правильным.

— Давайте я отвезу вас, — предложил Фрэнк.

— Нет, не нужно, но будем признательны, если вы вызовите нам такси, мистер Куигли.

В это время в комнату вошла Несса; ребенок заснул. Им еще предстояло отвезти его в больницу — ту, которую они знали и где знали их. Там о малыше позаботятся.

— Мне очень жаль, что все так получилось, сестра, — Фрэнк смотрел на Бриджид, и та смотрела на него.

Было и в самом деле жаль. Они могли бы дать этому ребенку все, и в том числе столько любви, сколько он никогда бы не получил от Ивонны.

— Да, но если мы так поступим, все пойдет неправильно.

Фрэнк чувствовал, что она сомневается.

— Ну, не все, но с одной маленькой формальностью мы ничего поделать не сможем. Его мать считает, что он мертв.

— Пожалуйста, — вмешалась Рената, — я прошу вас, сестра.

— Я ведь не Бог и даже не Соломон, — отвечала Бриджид.

Было видно, что ей очень нелегко. Фрэнк и Рената очень подходили друг другу, такая милая пара. Хелен смотрела на них с выражением страдания на лице.

Портье попросили вызвать такси, и незадачливая четверка направилась к лифту. Впереди шла заплаканная Хелен, ее поддерживала сестра Бриджид, а вслед за ними рыжеволосая Несса несла завернутого в синий коврик ребенка.

Рената протянула руку и дотронулась до плеча Хелен:

— Спасибо, сестра Хелен, я знаю, вы хотели мне помочь.

— У сестры Хелен большое доброе сердце, — откликнулась Бриджид.

— Спасибо, — сказал Фрэнк, стоя в дверях. Он не смотрел на Хелен, уставившись прямо в большие серые глаза сестры Бриджид.

— Есть страны, в которых это можно сделать совершенно легально. Если хотите, обратитесь когда-нибудь ко мне, и я расскажу все, что мне известно, — сказала та.

— До свидания, Фрэнк, — пробормотала Хелен.

— Спасибо, Хелен. Сестра Бриджид права: у тебя большое доброе сердце, — и он коснулся губами ее щеки.

В такси все молчали, пока Хелен не сказала:

— Вы назвали меня сестрой; значит ли это, что я могу остаться?

— Это значит, что мы не будем принуждать тебя уйти. Но, может быть, теперь, когда ты столкнулась с вещами, о которых не имела раньше ни малейшего представления, тебе не так уж и надо прятаться. Быть может, ты сумеешь устроить свою жизнь за пределами монастыря… Тебе еще только предстоит узнать мир…

И все-таки сейчас Хелен уже не казалось, что сестра Бриджид предлагает ей уйти. И она чувствовала себя гораздо увереннее, чем прежде.

Она посмотрела на сестру Нессу, крепко прижимавшую к себе младенца.

— Как жаль, что ты не можешь оставить ребенка себе, Несса, — задумчиво сказал она. — Вместо того, что умер. Он мог бы стать для тебя утешением.

Она не заметила, как две женщины мельком переглянулись и вновь уставились на дорогу — каждая в свое окно такси.