Серебряные фонтаны. Книга 2

Глава тридцать вторая

Лео умирал, а я не любила его. «Пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня, потому что у него была надежда, а у меня, ее нет». Нет – потому что я не давала ему надежду, не позволяла ему надеяться. А теперь он лежит раненый во Франции, и умрет, если я не дам надежду, которая нужна ему. И я поняла, что должна делать – поехать во Францию и сказать Лео, что люблю его. Когда я встала, мои ноги тряслись так, что едва поддерживали меня, но я должна была ехать, потому что была его женой. Я взглянула на кольцо, которое дал мне Лео, мое венчальное кольцо. «Любовь, почитание и послушание» – я повиновалась, я почитала, теперь я должна полюбить.

К тому времени, когда я спустилась вниз, прибыл мистер Селби с телеграммой. Я показала ему письмо доктора и сказала:

– Я еду во Францию.

– Но, леди Ворминстер, не лучше ли будет подождать до получения дальнейшей информации?

– Нет, я уже слишком долго ждала, – покачала я головой.

Я поехала к леди Бартон и попросила ее помощи. Когда я показала ей письмо – оба письма – она поняла меня. Она отвезла меня в Лондон к генералу с галунами на мундире и красными нашивками на воротнике. Генерал попытался отговорить меня, но я ничего не слушала, поэтому он попросил нас подождать. Я ждала, леди Бартон сжимала мою руку, пока он снова не пригласил нас в кабинет.

– Ворминстер имеет несколько осколочных ранений в левую руку и ногу, – сообщил генерал. – Он – пациент двадцать третьего главного госпиталя в Этапле. Вы это понимаете, леди Ворминстер? Этапль во Франции, а Франция – военная зона. Вы совершенно уверены, что хотите предпринять это путешествие?

Мои ноги тряслись от страха, но я должна была ехать, должна.

– Да-да, я уверена.

Он протянул мне через стол листок бумаги.

– Тогда можете ехать завтра. Вот ваш пропуск Красного Креста, там ваше имя – только ваше. С вами не может поехать никто, даже ваша горничная. Вот ордер на проезд, но так как Ворминстер числится в рядовых, вам придется поехать третьим классом.

– Это не имеет значения, – сказала я. Щеки генерала чуть покраснели.

– Да, конечно – я забыл... – он встал и протянул мне руку, – счастливого пути, леди Ворминстер.

Я вернулась в Истон и упаковала дорожную корзину. Этой ночью я пролежала в кровати, лаская Розу и вспоминая часы перед ее рождением. Я так боялась тогда! Но Лео пришел ко мне, успокоил меня и дал мне силу. А теперь я должна была дать ему надежду – надежду, которую могла дать только я.

На следующее утро я поцеловала на прощание Розу и Флору, а затем в пронизывающий утренний холод поехала на станцию, сопровождаемая Кларой. На платформе она обняла меня на прощание, и я осталась предоставленная самой себе. Когда я села в поезд, мои мысли заметались туда и сюда. Мое сердце болело, когда я вспоминала недоуменные личики дочерей, услышавших, что я должна ненадолго оставить их, но они были в безопасности в Истоне, а их отец лежал одинокий, раненый, умирающий. «Пожалей Зверя, Эми, пожалей Зверя, но еще больше пожалей меня...» Да, я жалела Лео, но любила ли я его? Наконец, я отбросила этот предательский вопрос – я полюблю Лео, я должна полюбить его.

Вокзал «Виктория» явился мне огромной беспорядочной толпой мужчин в хаки, и женщин со взволнованными, тревожными глазами. Затем мужчины отошли от них, направляясь за барьер, на платформу, где их ждал поезд. Мои ноги не переставали трястись, но я пошла вслед за военными.

В Фолкстоне я почти впала в панику при виде признаков войны – длинные колонны солдат двигались к порту, небольшие группы сиделок с серьезными лицами следовали за ними, грузовые суда в гавани и военные корабли на рейде – все это наполняло мое сердце ужасом. Но я должна была ехать, и, хотя мои руки тряслись так, что я едва могла завязать тесемки своего жакета, я заставила себя собраться.

Корабль медленно отчалил, оставляя позади Англию и безопасность, и вскоре я уже могла видеть впереди берег Франции. Было поздно поворачивать назад, и осознание этого успокоило меня. И вдруг я увидела Фрэнка. Он стоял, высокий и стройный, с шапкой в руке, его белокурая голова была обнажена, он глядел на Францию, свою страну. Выронив корзину, я побежала к нему, пробираясь сквозь группы солдат, сердце стучало у меня в ушах, дыхание захлебывалось в груди. Я подбежала к нему и схватила за руку.

– Фрэнк, это я! – и незнакомое лицо обернулось ко мне.

Мужчина удивился, но вежливо ответил:

– Простите, вряд ли я...

Я развернулась и бросилась назад сквозь толпу, слезы разочарования текли по моим щекам.

Я нашла укромное место в темном углу под лестницей и позволила себе расплакаться, безнадежно, отчаянно, потому что все было бесполезно. Мне не следовало ехать к Лео, я могла предложить ему только ложь. Я любила Фрэнка, а не Лео. Если бы только я послушалась мистера Селби и подождала новостей! Но, допустим, я бы ждала, а Лео умер бы? Он ранен, тяжело ранен – и это письмо... Я перечитывала его так часто, что выучила наизусть. «Я любил Жанетту, и когда понял, что она никогда не ответит мне взаимностью, то в отчаянии молил судьбу о смерти... у Зверя была надежда, а у меня, ее нет». Мне нельзя было ждать, я не могла ждать больше.

Я должна была солгать, сказать, что люблю его, хотя и не любила. Но после первого мгновения радости Лео понял бы правду, догадался бы, что я лгу. Я была уверена в этом унылой, холодной уверенностью. В конце концов, почему я должна полюбить Лео сейчас, если не любила его перед уходом в армию? «...ты никогда не презирала и не отвергала меня». Но я это делала. Все это лето я отвергала его любовь, предпочитая быть правдивой – безжалостная, эгоистичная правдивость, не оставившая ему надежды. И Лео понял, он и теперь понимал – его письмо доказывало это. Теперь было слишком поздно лгать, но все-таки я должна была предложить ему эту ложь.

Я безнадежно вытерла слезы, и пошла выручать свою корзину. Затем я нашла место и села, глядя поверх серого моря на Францию и пытаясь ни о чем не думать.

Но когда берег совсем приблизился, слова Лео снова заскреблись у меня в памяти: «Пожалей Зверя, пожалей Зверя...» И я жалела, жалела его, но в этом не было пользы, потому что кроме жалости я больше ничего к нему не чувствовала. Так же, как и Красавица. Вдруг я вскинула голову – нет, я ошибалась – не как Красавица. Она чувствовала только жалость до тех пор, пока не увидела Зверя умирающим! Но как только она увидела его и поняла, что теряет его, ее жалость превратилась в любовь – чудо совершилось. И если это случилось с ней, то так же случится и со мной.

Я ощутила прилив уверенности – но, даже несмотря, на это, я вспомнила того красивого молодого офицера и почувствовала угрозу – нет! Я не должна его вспоминать. Ни в коем случае не думать о красивых молодых офицерах, не думать о... я не посмела даже мысленно произнести его имя. Я уставилась на приближающийся берег – нет, думать о Лео, лежащем там, раненом и близком к смерти, о Лео, которому нужна я, нужна моя любовь. Думать о нем сейчас, думать в тот миг, когда я увижу его и пойму, что люблю его – и эта любовь спасет его жизнь.

Наконец вздрагивающий ход корабля стал тише, и мы стали осторожно продвигаться между укромными берегами гавани. И вот мы увидели Францию совсем близко – Францию, куда Лео без опаски возил меня однажды.

Но теперь это была другая Франция, Франция в хаки, где звучали военные трубы и все мужчины носили ружья. Когда я вышла на берег, поезд с красными крестами на боках, прополз по пристани, в его окнах я увидела перевязанные тела и бледные лица раненых – раненых, как и Лео.

Женщина в серой униформе выкрикнула:

– Родственники есть? Родственники к раненым? – Я выступила вперед, она тщательно просмотрела мой пропуск. – Подождите с остальными. Поезд задерживается. – Словно пастушья собака, она повела меня перед собой к небольшой группе женщин с бледными лицами, среди которых был один трясущийся старик.

Мы толпой пошли в отель, зажав в руках пропуска словно талисманы. Пожилая женщина, закутанная в шаль, обратилась ко мне:

– К своему, едешь, девонька?

– Да, к мужу, – ее сухонькая рука ободряюще похлопала по моей. – А вы – к сыну?

– Да, к моему, Джейми, такой ладный паренек, – я увидела слезы на ее глазах. – Я здесь уже два дня, а они все не отправляют... – ее плечи задрожали под шалью. —

Мне бы только добраться, до моего Джейми, я выходила бы его.

Женщины приглушенными голосами говорили о своих надеждах, потому что не осмеливались говорить об опасениях – и только старик в углу напротив сидел молча, его морщинистые, в набухших венах, руки вцепились в палку, выцветшие голубые глаза были полны отчаяния.

Нам принесли еду, которую я жевала и глотала, не чувствуя вкуса. Наконец женщина в униформе вывела нас наружу и привела в купе, где в дальнем углу дремали двое усталых солдат. Мы скоро замолчали, каждый из нас закутался в покрывало собственного горя, а ритмично вращающиеся колеса поезда словно выстукивали предупреждение: «Зверь умирает, Зверь умирает...» Я зажала уши руками, чтобы приглушить звук, но все-таки различала настойчивую нотку: «Умирает... умирает... умирает...»

Колеса замедлили ход и остановились. Поезд содрогнулся и медленно пополз назад. Я в тревоге подняла голову, но один из солдат успокаивающе сказал:

– Это разъезд – мы пропускаем другой поезд, может быть, санитарный.

Но мимо с стуком проехал не санитарный поезд, а хуже, много хуже. На его платформах под маскировочным брезентом угрожающе торчали дула пушек. Я видела их на фотографиях в газетах – все мы видели их, – но даже не представляла, что они такие большие, такие огромные. «Несколько осколочных ранений в левую руку и ногу», – сказал генерал. Солдат попытался завязать со мной разговор, но я не могла его поддерживать. Я была в состоянии только держаться за венчальное кольцо – кольцо Лео, волшебное кольцо, которое Зверь дал Красавице, чтобы она могла вернуться к нему.

Останавливаясь и снова трогаясь в путь, поезд тащился вперед. На каждой остановке я желала, чтобы он поехал, а когда он трогался с места, я желала, чтобы он ехал быстрее – но он не ускорялся, были только задержки и стучащий припев: «Зверь умирает, Зверь умирает...»

Наконец, под низкое шипение клубов пара, поезд содрогнулся и остановился под лампами станции. Я поднялась, но солдат сказал: «Это Донне-Камьер», и я снова опустилась на жесткое сиденье, глядя, как старик напротив меня трясущейся рукой забрал шапку, а другой оперся на палку, чтобы подняться с места. Старик выбрался вниз по ступенькам на платформу, мгновение постоял на ней, а затем заковылял прочь и исчез из виду. Он так и не проронил ни единого слова.

– Этапль, когда мы прибудем в Этапль? – обратилась я к солдату.

– Это следующая остановка, – доброжелательно взглянул он на меня. – Мы скоро будем там.

Когда мы достигли Этапля, давно стемнело. Тусклый свет ламп отражался на блестящей от сырости поверхности платформы. Мои трясущиеся ноги вынесли меня под дождь и ветер – в толпу и шум.

Вперед выступила фигура в серой униформе.

– Родственники сюда! – раздался женский голос, громкий и повелительный. Когда мы собрались вокруг, она коротко сказала: – Я отведу вас в гостиницу, до завтра вам нужно выспаться.

Не успела я заговорить, как шотландка спросила:

– Джейми, мой Джейми?

– Вы увидитесь с ним завтра. Сейчас уже слишком поздно для посещения госпиталя. Пожалуйста, следуйте за мной.

Слишком поздно, слишком поздно – Зверь умирал, я должна была найти его сейчас же. Я осторожненько ускользнула в сторону, в глубокую тьму, и дождалась, пока не затихнет звук шагов. Затем я подошла к солдату, стоявшему на страже у барьера.

– Пожалуйста, как пройти к госпиталю номер двадцать три?

– Туда, – указал он пальцем. – Идите прямо через деревню Итеп, а на ее другой стороне увидите указатель.

Выйдя из-под навеса станции, я пошла по скользким булыжникам, низко опустив голову, чтобы защититься от дождя. Я прошла мимо домов, затем по грязной, замусоренной соломой площади. Перейдя ее, я пошла по другой мерзкой улице, пока дома не кончились, и впереди не появилась равнина. Спотыкаясь и поскальзываясь в темноте, я тряслась от страха и задыхалась от усталости – но я должна была найти Лео, должна. Санитарная машина загудела мне и пронеслась мимо – сзади у нее был красный крест в белом круге, и я пошла вслед за ним, дальше и дальше. Затем впереди показались фары другой санитарной машины, сворачивающей с дороги, и при их свете я увидела черные буквы на белой доске: «Главный госпиталь № 23».

Ускорив шаги, я погналась за машиной, но когда я достигла ворот госпиталя, она уехала далеко вперед. Я замедлила шаг и огляделась. Лампы, висевшие высоко на столбах, тускло освещали ряды парусиновых бараков, тянущиеся вдаль. Госпиталь был большим – я даже не представляла, что он может оказаться таким большим, – но я заставила себя идти, мои глаза отчаянно искали другие указатели. Я нашла их, но надписи ничего не говорили мне, и я начала паниковать. Но я должна была найти Лео, должна. Я сосредоточилась на мысли о Красавице, ищущей Зверя, но та бежала искать его по зеленой траве, среди запаха роз, а я спотыкалась и поскальзывалась в грязи, и все вокруг пропахло гниением. Рыдания душили меня, но я боролась с ними – я должна была найти его, должна. Я упрямо брела дальше.

Мимо меня проехала еще одна санитарная машина, и я увидела впереди огоньки и услышала звуки голосов. Я поспешила туда и вскоре вышла на ярко освещенную площадку, где разгружали санитарные машины. Мужчины шли по дощатому настилу, пошатываясь под тяжестью нагруженных носилок, за ними хромали раненые, с ногами в шинах и руками на перевязи. Передо мной появились трое мужчин, держась друг за друга, я шагнула вперед и увидела это – окровавленный, перебинтованный торс среднего мужчины, беспомощно висящий над местом, где должны быть ноги. Мое «пожалуйста» застряло в горле, я в ужасе шарахнулась в сторону, отчаянно озираясь по сторонам – это был сам ад, где всепожирающее пламя лизало и жгло грешников, корчащихся в тщетных попытках уклониться от него.

Это видение мелькнуло и исчезло, но оставило меня в таком потрясении, что я не могла заставить себя подойти туда и попросить помощи. Вместо этого я повернулась и отступила в лабиринт бараков. Я тщетно искала, бродя от одного скользкого прохода к другому, пока не набрела на небольшой барак. Он был меньше других строений и стоял поодаль, его размеры и скромность воодушевили меня. Я хотела подойти к нему, постучать в дверь и попросить помощи. Но едва я направилась к двери, как она открылась, и я увидела, что было внутри – человек со сверкающим ножом в руке, затем вспышка стального лезвия, нож опустился в живую плоть, и алой волной полилась кровь.

Это был человек с ножом, режущий свиней, а кровь была кровью моей Димпси – кровь Димпси вытекала в котел, который я держала у ее горла, прямо перед ее отчаянным взглядом. Димпси, моя Димпси – мучения предательства переполняли меня, пока я сломя голову бежала от барака в темноту.

Я не останавливалась, пока не споткнулась о веревку, тянущуюся от сырой, жесткой парусиновой стенки, и не упала на колени в холодную грязь. Под завывание ледяного ветра я выпуталась из веревки и зарыдала от боли и страха – я вновь была ребенком, предавшим свою любимую свинку, и яд предательства хлынул из глубины, чтобы погубить меня.

Вслепую протянув руку, я нащупала стенку палатки, жесткую и шершавую. Я отдернула руку и увидела золотой блеск, мелькнувший в дыре порванной перчатки. Кольцо. Мое венчальное кольцо – волшебное кольцо красавицы, потому что я вышла замуж за Зверя. В отчаянии, я ухватилась за сказку, призывая ее помочь, как она часто помогала мне прежде, и помощь пришла. Поборов панику, я сосредоточилась на кольце, кольце Лео. Я должна найти его, найти Лео. А когда я найду его, то полюблю и этим спасу его жизнь. Мне осталось только найти его.

Я ухватилась за веревку и встала, шатаясь под дождем и ветром. Затем я нагнулась, чтобы подобрать корзину, и стала пробираться по скользкой грязи к дощатому помосту. Добравшись до него, я узнаю, что делать дальше. Я содрогнулась, идя назад мимо небольшого барака, но моя паника прошла, потому что я сказала себе, что в этом месте пользуются ножом не для убийства, а для лечения. Сознание этого укрепило мои шаги, и наконец, я вернулась к ярко освещенной площадке, которая больше не казалась мне залитой адским огнем – это был свет, ведущий раненых к отдыху и убежищу. Я поискала глазами какое-нибудь указание и увидела небольшую вывеску на двери ближайшего барака: «Комнаты медсестер». Я подошла к двери этого барака и постучала в нее.

Две сиделки, оказавшиеся внутри, помогли мне. Одна дала мне горячей воды, отмыть грязь с рук, ног и лица, и выжала мое пальто, пока я приводила в порядок волосы. Тем временем другая сиделка ушла, чтобы узнать, где лежит Лео. Вернувшись, она сказала, что поговорила с дежурной медсестрой, и та разрешила мне зайти в палату сейчас. Я пошла за ней, ее карманный фонарик создавал под моими ногами колеблющееся пятно света.

Мы остановились перед большой, как шатер, палаткой. Там меня встретила медсестра и пригласила в маленькую, отгороженную брезентом комнатку.

– Значит, вы – жена капрала Ворминстера?

Ее глаза были такими добрыми, что я кивнула и сказала:

– Я приехала, чтобы сказать ему, что я люблю его. Медсестра озабоченно нахмурилась.

– Дорогая моя, боюсь, что вы не сможете это сделать. Страх сдавил мне горло, и я с трудом прошептала:

– Он уже умер?

– Нет-нет, – она ободряюще похлопала меня по руке. – Он чувствует себя неплохо. Капитан Адамс доволен улучшением его состояния. – Я облегченно вздохнула, а она добавила: – Но, боюсь, вы не сможете поговорить с ним, потому что он полностью оглох – его барабанные перепонки повредило взрывом. Однако слух вернется к нему в дальнейшем, если проследить, чтобы в уши не попала серьезная инфекция. Но идемте со мной, и вы, наконец, увидите его.

Взяв фонарик, она повела меня в длинную, тесную парусиновую палату. По обе стороны центрального прохода тянулся ряд кроватей. В тусклом, красноватом освещении ночников я могла видеть лежащих на них людей. За столиком в конце прохода сидела нянечка и что-то шила, ее белая шапочка отливала розовым. Я шла за медсестрой вдоль бесконечного ряда кроватей, пока мы не подошли к этой нянечке, и я не спросила ее о Лео.

– Сейчас он спит, – ласково сказала она, – но вы можете посидеть у его кровати, пока он не проснется. Вот он.

Медсестра прикрыла рукой фонарик и включила его. Затем она подняла фонарик повыше, чтобы я могла разглядеть Лео. Он лежал передо мной, горбатый, с искривленной шеей, его перекошенное лицо распухло от огромного сине-багрового кровоподтека, и я увидела, что он был безобразнее и карикатурнее, чем когда-либо. Я стояла, смотрела на него и чувствовала, как меня заливает волна жалости и сострадания – но не любви.