Серебряные звезды

Полковник медицинской службы Адам Гасперович. Путь, отмеченный крестами

Различные пути вели в Войско Польское. Мой путь начался на далеком севере, где я служил в Советской Армии. Известие о формировании польских воинских частей в СССР застало меня на берегах Белого моря.

Потом была Москва, беседа в Союзе польских патриотов. А в первые дни января 1944 года — засыпанная снегом станция Дивово и незабываемые Сельцы.

Получаю приказ принять медсанбат — отдельный медико-санитарный батальон 3-й пехотной дивизии. Батальон находится в самой начальной стадии формирования, почти нет снаряжения, всего несколько человек медицинского персонала. И те, кто уже зачислен в батальон, и вновь прибывающие в Сельцы никогда не были на фронте. Только командир санитарной роты майор медицинской службы Вацлав Наркевич и его жена капитан Софья Длин, зубной врач, имеют опыт работы в полевых госпиталях Советской Армии. Обучение приходится начинать с азов: установка и свертывание палаток, устройство противошоковой палаты, уставы, строевая подготовка, политико-воспитательная работа. А по ночам — учебные тревоги, которые мои подчиненные наверняка до сих пор не могут простить мне. Вначале служба не клеилась.

— Ну и народ! — сердился начальник штаба поручник Арсениуш Вадейко, только что окончивший офицерское училище.

Да, пока это был народ, который надо было научить уму-разуму. Однако занятия и тренировки не пропадают даром. Санбат начинает походить на воинскую часть, а профессиональная квалификация большинства врачей отличная. Мы во что бы то ни стало должны справиться со своими обязанностями.

Идет весна. Скоро снова фронт, о котором за эти несколько месяцев я уже начал забывать. Места здесь тихие, а жизнь, я бы сказал, прямо идиллическая. Не все отдают себе отчет в том, что их ждет.

Батальон переправляется через Оку и размещается в селе Константиново, на родине замечательного русского поэта Сергея Есенина. Передислокация в деревню выявила еще одну нашу слабую сторону. Это была не воинская колонна, а настоящий цыганский табор. В штабе санбата не оказалось даже плана размещения снаряжения на транспортные средства.

Наконец батальон был укомплектован и получил снабжение по штатному расписанию. Торжественная присяга дивизии, прощальный банкет. Мы радуемся, что наши части уже выросли в 1-й корпус и что командир 3-й дивизии полковник Станислав Галицкий произведен в бригадные генералы. Ждем приказа о выезде на фронт.

Апрель 1944 года. Приказ получен! Едем в теплушках, медленно, с длительными остановками, но все время на запад. В одном эшелоне с нами едут штаб дивизии, роты связи и химзащиты. Чтобы время шло незаметнее, поем: о том, как расцветают белые розы, о том, как девушки бегут за уланами, как бравые ребята едут на войну… В каждой теплушке — свои песни. Их слушают сожженные деревни с торчащими среди пепла печными трубами, поля и леса Северной Украины. Во время одной из остановок на маленькой станции вывожу на лесную поляну своих офицеров и провожу строевые занятия.

Едем дальше. По вагонам объявляю состояние повышенной готовности: возможны воздушные налеты. Около станции Дарница скрежещут тормоза: налет! Все выскакивают из теплушек. Светло как днем: в небе висят десятки осветительных бомб. Слышен шум моторов самолетов и все приближающиеся взрывы. Первая мысль — бежать. Но я быстро беру себя в руки — ведь я командир, фронтовик, на которого смотрят подчиненные. Обхожу вагоны, проверяю дежурных, посылаю бойцов собрать поддавшихся панике. Одним словом, санитарный батальон показал себя не с лучшей стороны. Командир дивизии дал нам жару на совещании офицеров и приказал отправить всех женщин в тыловые части. Мне удалось уговорить его отменить этот приказ. К счастью, люди из санбата больше ни разу не поддались панике.

Наш эшелон наконец прибыл в Киверцы — район сосредоточения частей 1-й польской армии. 8 мая 1944 года санбат разместился в тенистой березовой роще неподалеку от села Пшебраже.

Времени в Пшебраже даром мы не теряли, проводили учения и занятия. Одно из учений было особенно «увлекательным»: генерал Сверчевский убеждал нас, что танки совсем не страшны. Мы сидим в окопах, а над нашими головами ползут танки. Их огромные стальные корпуса извергают огонь и дым, за воротник сыплются комья земли. Это учение надолго осталось в памяти.

В батальон то и дело приходили польские девушки и просили взять их санитарками. Почти все — без подготовки, но очень просят не отказывать. Многие прошли с нами весь боевой путь, работали замечательно, кое-кто даже в качестве хирургических медсестер. Некоторые получили звания сержантов. Разумеется, мы дали им теоретическую подготовку, однако самым главным была практика. На недостаток ее жаловаться не приходилось.

В Пшебраже нас инспектировал новый начальник медслужбы армии полковник доктор Михал Мохучий. Он дал нам ряд ценных советов, справедливо заметив, что в операционных и перевязочных палатках необходимо настелить пол. Заместитель командира по тылу капитан Эугениуш Затаркевич где-то раздобыл доски, но при первой же передислокации мы были вынуждены отказаться от них — они заняли три грузовика. Пришлось ограничиться фанерой и брезентом.

А время летело. Мы продолжали учебу, тренировались. В частности, помня об ошибках прошлого, отшлифовали процедуру переброски батальона на новое место. Каждому подразделению были приданы автомашины, которые по сигналу поступали в распоряжение того или иного командира. На них прибывали одни и те же солдаты, которые после нескольких тренировок хорошо знали, какое снаряжение, куда и в каком порядке следует грузить. На каждой машине всегда ехали одни и те же люди, которые на новом месте быстро развертывали палатки. А в это время остальная часть батальона, его второй эшелон, завершала упаковку имущества и приводила в порядок место прежней стоянки. Машины возвращались, забирали второй эшелон, тоже в соответствии с планом, и доставляли его к передовой группе.

За этот участок работы, очень важный в полевых условиях, я теперь был спокоен. И когда однажды неожиданно явился генерал Галицкий и, показывая на карте лес, находившийся более чем в десяти километрах от нас, спросил, достаточно ли нам четырех часов, чтобы развернуть там санбат, я доложил, что первый эшелон, то есть основная часть подразделения, может начать работу на новом месте через полтора часа, а оставшиеся присоединятся к нам через три часа. Генерал посмотрел на меня с сомнением и приказал начать передислокацию. Он уехал, но ровно через полтора часа был в лесу. Я доложил о полной готовности.

В Пшебраже мы пробыли всего пять дней. 15 июля, в памятную годовщину битвы под Грюнвальдом, мы выступили на запад. Нас ждало боевое крещение.

24 июля 1944 года батальон переправился через Западный Буг. Мы на польской земле. Остановка. Митинг. Моему замполиту майору Михалу Ганецкому не потребовалось произносить длинных речей. Все были взволнованы встречей с родиной. Однако пора в путь. Повсюду нас встречали со слезами радости, развевались бело-красные флаги.

На два дня мы остановились в какой-то помещичьей усадьбе. В имении Немце под Люблином, затаив дыхание, впервые прочли Манифест Польского Комитета Национального Освобождения.

— Короткая стоянка в лесу неподалеку от села Жердзь в Пулавском повяте — и наконец берега Вислы.

Первые дни августа. Фольварк Усьценице под Ласкажевом. Авиация противника пытается не допустить форсирования Вислы нашими войсками и потому изматывает нас беспрерывными налетами. Все бойцы батальона устанавливают и маскируют палатки, отрывают противовоздушные щели. От земляных работ освобождены только хирурги. Прибывают первые раненые. Вечером 6 августа батальон сосредоточивается в прибрежных лесах у переправы. Всю ночь и весь следующий день ждем, когда на понтонах нас перевезут на левый берег Вислы. Ночью было несколько налетов. Немецкие бомбардировщики сбрасывают «чемоданы» — и град осколков обрушивается на лес. Гибнет часть имущества хирургического взвода.

К счастью, люди, укрывшиеся в окопах, не пострадали.

Вечером в полном порядке переправляемся через реку, с беспокойством поглядывая на небо. На этот раз страхи оказались напрасными. Уже на левом берегу узнаем, что находимся на магнушевском плацдарме. Близится ночь. Разыскиваем место для развертывания санбата. Получаем приказ обосноваться в нескольких километрах западнее Вислы. В приказе не содержится никаких ориентиров, а карты у нас нет. Натыкаемся на рощицу на развилке полевых дорог. Начинаем разгружать снаряжение. Вдруг взрыв, второй, третий. Начинается методический минометный обстрел. Оказывается, передний край совсем рядом. Еще немного — и мы оказались бы в расположении противника. Приказываю выключить моторы грузовиков, шум которых далеко разносится в ночной тишине, тем более что колеса буксуют в песке. Обстрел со временем прекращается. Теперь нужно ехать за вторым эшелоном, оставшимся на берегу. Водители заводят моторы, и им снова вторят минометы. Мы вынуждены укрываться в окопах, где не так давно сидели немцы. Беспокоящий огонь, на этот раз с короткими перерывами, продолжается до утра. На рассвете не выдерживаю: вылезаю из окопа, раскладываю походную койку под деревцем и засыпаю. Даже к грохоту разрывов можно привыкнуть. Однако оставаться в рощице нельзя. Отходим в глубь плацдарма и размещаемся в деревне Вильчковице, где уже работает 1-й полевой хирургический госпиталь. Получаем приказ не развертываться полностью, а лишь помогать этому госпиталю. Так работаем довольно долго, до 2 сентября. Все время находимся под артиллерийским огнем. Спим в землянках, днем работаем. Несем потери. Осколок снаряда поразил капитана Хаджи — молодого советского врача, служившего в нашем батальоне. Через несколько дней Хаджи умер. Все, кто знал его, навсегда сохранили память о нем. Он отдал свою жизнь за Польшу, которую так и не успел узнать, но которую искренне полюбил.

К сожалению, это была не первая и не последняя жертва. На улицах Варшавы в сентябре 1944 года погибла Мария Помпер. При форсировании Одера был убит капитан Королев. Невозможно перечислить всех погибших санитаров, медсестер и фельдшеров.

2 сентября нас перебросили на другой участок плацдарма — в деревню Хмелювек на берегу Пилицы. Это место не было удобным, но другого не нашли. Все было занято войсками. Передний край находился так близко, что даже некоторые полковые медпункты оказались позади нас. При появлении наших автомашин немцы открывали огонь. В довершение всего рядом обосновались батареи польской артиллерии, а подобное соседство было опасным, поскольку позиции этих батарей, подобно магниту, притягивали огонь противника. Для операционных мы выкопали глубокие ямы. В них поставили палатки. Это было наше изобретение, спасавшее работавших там людей от артиллерийского обстрела (разумеется, не от прямого попадания).

Внезапно 11 сентября нас вывели с плацдарма, и мы на какое-то время избавились от огня немецкой артиллерии. Разместились в деревне Борки неподалеку от Гарволина и наконец-то смогли отдохнуть. Но отдых был коротким. Всего три дня. Уже 14 сентября колонна грузовиков нашего санбата двинулась по варшавскому шоссе.

Минуем Колбель, Вёнзовну, Закрент. Ночь. Вдали пылающая Варшава. Гул самолетов, разрывы. Останавливаемся в деревне Подкачи-Дул неподалеку от пригородного поселка Милосна-Стара, но уже на следующий день становится ясно, что двинуться с места мы не сможем: машины одна за другой подвозят раненых. Полки нашей дивизии форсируют Вислу, спеша помочь восставшим варшавянам. Работу санбата приезжают проверить полковник Мохучий, главный хирург полковник профессор Шацкий и главный терапевт полковник профессор Новодворский. Все они выражают недовольство по поводу нашего расположения: далеко от Вислы, затруднен подвоз раненых, поскольку машины увязают в песке. Все это так, но наплыв раненых настолько большой, что перебраться на новое место мы просто не в состоянии. Лишь 19 сентября поток раненых немного спадает, и мы переезжаем в Анин. Ближе к Варшаве нельзя — все забито войсками.

И снова пошли раненые. Дивизия понесла тяжелые потери. Но не все попадают к нам: многие остались на варшавских мостовых, многих унесла Висла. Но часто и тех, кого привозят к нам, не удается спасти. Тысячи бойцов отдали свою жизнь за Варшаву. В санбат привозят многочисленную группу повстанцев, которых удалось переправить через реку. Энергичная медсестра Фелиция Винницкая (сейчас она уже врач) трудится за троих. Дивизия продолжает истекать кровью. Когда операция заканчивается, она уже не в состоянии выполнять боевые задачи. Нас отводят во второй эшелон армии для пополнения. Наш батальон гостеприимно принимают жители городка Острув-Каня. Впереди несколько недель передышки. Надо восстановить боеготовность батальона.

В двадцатых числах октября размещаемся в Рембертуве-Старом. Дивизия занимает оборону по правому берегу Вислы севернее Варшавы. Потери незначительны, большей частью у разведчиков, которые под прикрытием ночной темноты переправляются через реку, чтобы добыть «языка». Для уменьшения потерь до минимума выдвигаем в район Бялоленки передовую группу, нечто вроде санбата в миниатюре. Основная часть остается в Рембертуве. Занимаемся будничной, «мирной» работой: прием больных из соседних полков второго эшелона и дивизионных подразделений, профилактические осмотры, прием и осмотр прибывающего пополнения, приведение в порядок санитарного и хозяйственного имущества, техосмотры машин, учебные занятия с персоналом и т. п. Кроме всего прочего, для местных жителей, истосковавшихся по польской речи и польской песне, организуем собственными силами большой концерт. Программу составили врачи капитан Рак и поручник Дорнфельд-Дорский. Концерт, устроенный в помещении местного кинотеатра, прошел с огромным успехом.

В каждодневной работе проходили недели. Напряжение росло. Все ждали начала нового наступления. Уже начались первые передвижения войск. Командир дивизии осмотрел наше расположение и выбрал место для своего штаба. Ну что ж, мы готовы.

В Рембертуве на штабном совещании меня как-то разнес начальник штаба дивизии полковник Никодем Кундеревич. Речь шла о выздоравливающих. Вопрос этот был для нас очень важен, поэтому я коснусь его подробнее. В соответствии со штатным расписанием в роте выздоравливающих мы имели право держать до ста человек. Из этого количества самое большее половина (по состоянию здоровья) могла быть использована нами на различных работах — в качестве санитаров, носильщиков, часовых. Потребность в людях, разумеется, была значительно большей, но — что самое главное — нам очень мешала текучесть состава роты выздоравливающих. Санитар или сапожник, носильщик или портной — каждый через некоторое время овладевал своей профессией, а некоторых нужно было обучать с азов. Поэтому мы буквально цеплялись за выздоравливающих с нужными для нас профессиями. В результате в батальоне их собиралось значительно больше, чем предусматривалось штатным расписанием. Жалобы командиров полков на задержку в санбате их людей, разумеется, были обоснованными. После совещания я нашел компромиссное решение. Уменьшив общее число выздоравливающих, я определил для каждого взвода или другого подразделения поименные списки так называемых «железных» специалистов, то есть тех, кого нельзя было отпускать из роты выздоравливающих. Такое положение вещей сохранилось до конца войны. Без выздоравливающих мы не смогли бы справиться с работой: штаты батальона были слишком незначительными.

14 января 1945 года нас перебросили в деревню Хросна, неподалеку от Колбели. Мы не знали планов командования, но удивились и огорчились, что нас переместили дальше от Варшавы. Однако самое важное заключалось в другом — наступление вот-вот должно было начаться. Об этом свидетельствовали передвижение войск по всем дорогам, атмосфера напряженности и ожидания. И действительно! 17 января в районе Гуры-Кальварьи с минимальными потерями мы форсировали Вислу и стали продвигаться к Пясечно. Теперь уже всем стало ясно: охватывающий маневр. Еще полтора десятка километров — и перед нами Варшава. По бесконечно длинной Пулавской улице мы вступили в город. Получили приказ: оказав помощь раненым, во второй половине дня разместиться западнее столицы в районе Сохачева. Но пройти по улицам Варшавы оказалось нелегко. Я вел колонну санбата и взял в свою машину одного из врачей — коренного варшавянина. Но даже он не сумел вывести нас из города.

Вместо улиц — кучи битого кирпича и искореженного железа. Вместо домов — развалины.

К вечеру 18 января мы остановились в Олтажеве. Заняли вместительное здание больницы, которую обслуживали монахини. Госпиталь мы здесь не развертывали — наша дивизия преследовала гитлеровцев. Уже на следующий день мы двинулись на Сохачев.

19 января 1945 года мы на короткое время остановились в Сохачеве. Заняли здание немецкого госпиталя. Появились первые трофеи — санитарные автомобили, санитарное имущество, лекарства, белье. Брали всего понемногу для нужд санбата (особенно обрадовались автомашинам). Я доложил о трофеях начальнику медицинской службы армии, который немедленно прислал людей для принятия драгоценного имущества.

Мы двинулись дальше. 26 января добрались до освобожденной Быдгощи.

1 февраля 1945 года. Стоим в Семпольно. Через местечко волнами перекатываются массы войск. Все движется на запад. Мы вынуждены задержаться. Иэ-за перебоев в снабжении в баках ни капли бензина. К ночи местечко пустеет. Остаемся только мы и наш легкий артиллерийский полк, которым командует Кароль Лосицкий. Внезапно поступают плохие новости: значительные силы немцев, пробирающиеся на запад, подошли к Семпольно. Следующие три дня проводим в большом напряжении. Несколько раз гитлеровцы пытаются завладеть городом, но скромные силы нашего гарнизона отбрасывают их. Не раз обстановка становится угрожающей. Наконец я под свою ответственность принимаю решение уйти из города. Всего одна дорога не перерезана немцами, и мы можем выйти из окружения, но тогда машины придется оставить. Придется бросить также всю технику, сохранив только личное оружие и боеприпасы к нему. В первую очередь эвакуировать раненых. Из-за отсутствия транспортных средств многих из них придется нести на руках. Правильно ли я делаю?

К счастью, все кончилось благополучно. 3 февраля нам на помощь пришел полк Советской Армии. Он занял оборону. А на следующий день подвезли горючее. Мы смогли отойти сначала к Ястрове, а затем к Сыпнево.

8 февраля 1945 года мы расквартировались в Сыпнево. Все еще находились под впечатлением пережитого в Семпольно, но появились новые хлопоты. Редкая ночь обходилась без тревоги. Остатки разбитых немецких частей, прорывавшиеся от Пилы на запад, угрожали тыловым частям, размещенным в Сыпнево. Все силы дивизии вели бои под Надажином, и командир дивизии ничем не мог помочь нам (только несколько дней спустя нам выделили учебный батальон). Оборона нашего гарнизона, защита наших подразделений, техники и наших раненых — все это легло на наши плечи. Пригодились огневая подготовка и знание оружия, а ведь недавно далеко не все уделяли этому должное внимание.

Одновременно с этой далеко не врачебной деятельностью шла обычная напряженная работа. Ведь уже развернулись бои за Померанский вал — операция, которая, как и штурм Колобжега, вошла в историю. За каждый метр отвоеванной земли приходилось платить кровью и жизнью. По дороге в санбат умер тяжело раненный командир 9-го полка подполковник Березовский. Погибли заместитель командира полка майор Дроздов, командир 3-го батальона того же полка капитан Якименок и многие, многие другие.

В эти горячие дни в наш батальон прибыл с проверкой начальник медицинской службы 1-й армии Войска Польского полковник Мохучий. Всюду заглядывал, всем интересовался, беседовал с персоналом и ранеными. Результаты проверки оказались хорошими.

И снова в путь по следам тяжелых боев. 22 февраля — переезд в местечко с непонятным названием Швецья, затем в Чаплинек. Прорыв Померанского вала — это далеко не прогулка. Что растет теперь на земле, обильно политой кровью польского солдата? Может быть, маки, как под итальянским Монте-Кассино, как поется в популярной песне? До сих пор нет песни, которая рассказала бы нам о боях в Померании. И очень жаль, что ее нет!

Мы в Чаплинеке, раскинувшемся по берегам красивого озера. Здесь 5 марта 1945 года произошел необычный для нас случай. На операционный стол положили солдата с тяжелым ранением в грудь. В ходе операции было установлено, что пуля пробила сердечную сумку. Хирург майор Фалин успешно провел операцию, которая в те годы была редкостью. Раненый в хорошем состоянии был эвакуирован в госпиталь. Об этом случае писали в фронтовой печати.

8 марта 1945 года наши войска подошли к Колобжегу. Тогда никто не думал, что бои за этот портовый город будут ожесточенными и преумножат славу солдат 1-й армии. В Колобжеге укрывалось много фашистских высокопоставленных партийных особ. Немцы решили во что бы то ни стало эвакуировать их из города. Они упорно дрались за каждую улицу, за каждый дом. Немецкие военные корабли засыпали наши позиции градом снарядов, а нелетная погода препятствовала действиям нашей авиации. Польские части несли очень тяжелые потери, особенно 7-й полк (командир подполковник Руссиян). Бои за Колобжег продолжались десять дней — до 18 марта. Но 8 марта никто еще не знал, как будет проходить операция. Я развернул часть батальона в деревне Хажино, южнее Колобжега, но уже через несколько часов потребовалось развернуть его полностью. А после трех суток напряженной работы пришлось обратиться за помощью к командованию армии. Нам подослали несколько хирургических групп, что позволило организовать работу так, что каждый врач был занят «всего» шестнадцать часов в сутки.

Мне запомнился один эпизод, который характеризует атмосферу тех дней. Накануне полного очищения Колобжега от гитлеровцев командир 3-й пехотной дивизии полковник Станислав Зайковский собрал командиров частей, чтобы поставить им очередную задачу. Совещание, проходившее в подвале большого здания, только началось, когда один из офицеров штаба доложил, что здание загорелось. «Эти хорошо, — проговорил полковник Зайковский. — Значит, немцы не будут больше обстреливать его». Совещание продолжалось, однако к концу его атмосфера в подвале была очень горячей, не столько в переносном, сколько в буквальном смысле этого слова.

Как командир отдельного подразделения, я принимал участие в совещаниях у командира дивизии вместе с командирами полков и других отдельных частей. Там я непосредственно получал указания и был в курсе дел, касавшихся санбата. Заместитель командира по тылу и начальник медицинской службы дивизии предоставляли мне в этом смысле значительную свободу действий, особенно начальник медслужбы дивизии майор Борис Луговой. Он никогда не вмешивался во внутренние дела батальона и во время боевых операций находился в полках, обеспечивая эвакуацию на уровне батальон — полк. Я же, в свою очередь, отвечал за участок полк — дивизия и, разумеется, за работу своего батальона.

Через Дроздово и Годкув наш батальон двигается на юго-запад. Нам предстоит форсировать Одер. 13 апреля получаю приказ развернуть батальон в месте, удобном для обеспечения форсирования. Задача нелегкая: район насыщен войсками, кругом все забито. Узнаю, что в нескольких километрах от реки находится помещичье имение Гуден (около Морыня), которое, кажется, еще не занято. Сломя голову несусь туда, а за мной два грузовика с захваченным в попыхах имуществом — лишь бы что-нибудь привезти и занять место! Да, место хорошее, неподалеку от нашего участка форсирования, подъездные пути приличные, хотя кое-где есть опасность увязнуть в песке.

Работалось в Гудене хорошо. Во время форсирования Одера мы должным образом оказывали помощь раненым. А потери, к сожалению, были значительные. Осколком снаряда ранило начальника артиллерии нашей дивизии полковника Лубеньского (его брата я помнил еще по службе в Советской Армии — он был главным хирургом 26-й армии). На первый взгляд рана была не очень тяжелой — осколок вошел в мягкие ткани ноги, но раненый находился в шоковом состоянии. Через несколько часов появились признаки газовой гангрены. Возникла необходимость хирургического вмешательства.

Я послал машину за главным хирургом армии. Он приехал через три часа, когда операция уже была закончена. Гангрена развивалась так быстро, что откладывать ампутацию нельзя было ни на минуту. Но через несколько месяцев полковник Лубеньский умер в госпитале от воспаления легких.

Могилы, могилы… Много их было на нашем пути. Магнушевский плацдарм и Анин, Сыпнево и Чаплинек, Хажино и Карлсхоф, Ленитц и Шванте — повсюду мы оставляли маленькие кладбища.

Умершим в госпитале мы отдавали последние почести и хоронили с соблюдением всех формальностей (вели нумерацию могил, составляли планы кладбищ и т. п.), чтобы после войны можно было найти останки и в случае необходимости перенести их в другое место.

18 апреля вместе с передовой группой батальона переправляюсь через Одер. Понтонный мост подвергается ожесточенным налетам гитлеровской авиации. Развертываем госпиталь на левобережном плацдарме в имении Карлсхоф. Сразу же поступает большое число раненых из полков, ведущих наступление. С нетерпением ждем второй эшелон батальона, который уже давно должен быть на месте. Узнаем, что переправа разрушена и мы должны обходиться имеющимися силами. Тут мы убедились, что при столь скромных штатах батальон нельзя разбивать на части. Мы перестали владеть положением, тяжелораненые слишком долго ждут операции, а эвакуировать их немедленно без оказания помощи (что в принципе запрещено, но в этой обстановке было бы единственно разумным выходом) также не представлялось возможным. Врачи выбиваются из сил, а поток раненых не уменьшается. Так продолжалось почти двое суток. За время существования нашего санбата это был первый случай, когда качество нашей работы (я не стыжусь в этом признаться) было ниже всякой критики.

Наконец прибывает второй эшелон. Можно возобновить эвакуацию раненых. Постепенно положение нормализуется. На следующий день передаем раненых в госпиталь и двигаемся вслед за наступающими войсками. Каждый день — новые немецкие города и поселки. Но Карлсхоф не забудется никогда.

Я всегда сам выбирал место для размещения нашего батальона. С начальником штаба поручником Адамом Михалевским мы выезжали вперед и в намеченном командованием районе старались найти такое место, где кроме палаток можно было бы использовать имеющиеся здания (лучше всего, разумеется, больницы, а также школы и даже сараи). Мы устанавливали места размещения всех подразделений, а затем или возвращались, чтобы привести колонну, или ждали ее прибытия. Такой порядок значительно ускорял начало работы на новом месте.

Перед тем как дать приказ о передислокации, я собирал командиров подразделений, ставил им задачу, сообщая при этом маршруты и распределяя транспортные средства (в принципе каждое подразделение имело постоянно прикрепленные машины, но часто приходилось вносить изменения). Каждому водителю давалась схема маршрута, так что возможное отставание от колонны не было таким уж страшным. Водитель не мог заблудиться и всегда присоединялся к остальным нашим машинам. И еще одна деталь: перед каждым отправлением я выстраивал личный состав у машин и в течение нескольких минут ставил задачу, а также напоминал о принципах соблюдения дисциплины на марше. Затем следовала команда приготовиться к маршу — и все разбегались по своим машинам. Такие построения стали у нас одним из многочисленных элементов политико-воспитательной работы, которой руководил мой замполит майор медицинской службы Ганецкий, а с сентября 1944 года и до окончания войны — капитан Соловьев.

И снова деревня Шванте, где мы останавливались всего несколько дней назад. Отдых. Утром 9 мая в соседней деревне и в лесу неподалеку от нас, где разместилась какая-то часть, начинается беспорядочная стрельба. Что случилось? На запад снова пробиваются остатки разгромленных гитлеровских частей? В сопровождении автоматчика мчусь на трофейном «оппеле» в разведку. Может быть, это не совсем разумно, но разве командир должен подвергать опасности только своих подчиненных, посылая их в неизвестность? У околицы деревни видим группы польских и советских солдат, которые стрельбой из автоматов салютуют в честь победы.

Это был конец войны!

3 июня 1945 года. Возвращаемся в Польшу. Местом работы нам назначили территорию бывшего гитлеровского лагеря смерти Майданек. Среди нас были люди, у которых в этом лагере погибли ближайшие родственники. Не скажу, чтобы им было приятно жить и работать в тех самых бараках. Я обращался с просьбой о переводе медсанбата к командующему Люблинским военным округом генералу В. А. Радзивановичу, но безрезультатно. Не время предаваться чувствам. Борьба продолжается. Солдаты 3-й пехотной дивизии гибнут в боях с бандами реакционного подполья. И не только в боях. Группа солдат из нашего санбата, посланная в лес за дровами, возвращается без водителя Борковича: бандиты застрелили одного из лучших наших шоферов.

Вскоре после этого я покидаю медсанбат. Новым командиром назначен майор медицинской службы Халфен. С грустью прощаюсь с товарищами, с которыми прошел весь боевой путь 3-й пехотной дивизии, с которыми делил опасности и невзгоды, горести и радости. Радуюсь, что у бойцов дивизии о нашем батальоне остались хорошие воспоминания.

В 1963 году меня пригласили на полковой праздник 7-го Колобжегского полка. Сколько же наших пациентов я встретил там! Один благодарит за мастерски сделанную операцию. Другой с восхищением рассказывает, что где-то под Берлином ему лечили зуб и пломба держится до сих пор, третий тепло вспоминает медсестру Дзядович, которая, как мать, заботилась о нем в госпитальном взводе.

Воспоминания, воспоминания… О людях, которые спасали жизнь другим, рискуя собственной. О людях нашего медсанбата.

Врачи и фельдшера, медсестры и санитары, водители и повара, снабженцы и писаря, одним словом, все те, кто сейчас живет и вместе с нами строит новую Польшу, могут гордиться тем, что их труд не пропал даром. Они могут гордиться тем, что 3-я пехотная дивизия имени Ромуальда Траугутта, в состав которой входил наш медсанбат, вписала славные страницы в историю народного Войска Польского.