Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока

Рассказы о Ленине

Эта прекрасная история случилась в тот момент, когда Капитану надоело завоевывать страны и города. Дворцы спорта, концертные площадки и многотысячные залы служили идеальным полигоном для «Поп-механики», но оказались тесноватыми для Курёхина-философа. Понимая, что в период распада СССР музыкальный дискурс теряет свою актуальность, мозг Маэстро требовал иной деятельности. Эпоха взывала к социальной активности, и неожиданно для многих Сергей Анатольевич Курёхин провозгласил себя общественно-политическим деятелем. И, как показали дальнейшие события, это был концептуальный поворот творческой активности Капитана совсем в другую сторону.

Для начала Курёхин принял участие в круглом столе газеты «Советская культура», где активно ратовал за поддержку государством молодых художников.

«Я достаточно хорошо себе представляю то, что в недрах нашей ленинградской культуры движется, — с жаром заявлял Сергей. — Какая творческая потенция — и какой невероятной силы, — которая способна дать мощный толчок всей советской культуре. И если, например, я сам постараюсь взяться за это дело и попытаюсь поднять те пласты, которые являются творческой основой того, что будет в ближайшие годы... Думаю, мне нужно это делать».

В рамках 24-часового благотворительного телемарафона «Возрождение» Курёхин передает в подарок будущему Музею современного искусства картину Роберта Раушенберга и предлагает Западу осуществлять гуманитарную помощь России, сбрасывая подарки с самолетов.

«Очень красивое зрелище: с великолепных боингов на Ленинград сыплются духи «Кристиан Диор», губная помада, банки с тушенкой, мука, книги религиозного содержания, японская видеотехника и презервативы, — заявлял Капитан на страницах газеты «Смена». — Это же грандиозное зрелище! Опять же элемент внезапности. Сидите вы, например, дома, пьете чай. И вдруг к вам в окно влетают женские трусы фирмы «Готье». И никто бы ни на кого не обижался».

В начале 1990-х Капитан регулярно выступал на Ленинградском телевидении — в частности, в новой передаче «Пятое колесо», где неоднократно заявлял о создании им «Института социализма-коммунизма». Перефразируя слова Ленина, Курёхин понимал, что из всех видов современного искусства для него важнейшим является телевидение.

«Мне Ленин гораздо более симпатичен, чем Петр I, — размахивал руками перед телекамерами Капитан. — Я никогда не скрывал, что Ленин — моя слабость, поэтому я яростный противник демонтажа памятников Ленину. Более того, даже считаю, что их было слишком мало. И вообще это совершенно новый вид искусства — лениниана. Ведь раньше даже были люди, специализирующиеся на изображении Ленина. Вот это и есть новейший авангард, а не какие-нибудь эпигоны Кандинского или Филонова».

Непередаваемое на бумаге умение Сергея Анатольевича философствовать на любую тему нашло свой отклик в программах «Пятого колеса». Этот «божий дар» Курёхина стал отличительной чертой телесюжетов журналиста Сергея Шолохова.

«В Капитане меня пленяет то, что он никогда не стоит на месте, — признавался Шолохов в те времена. — При этом он никогда не делает одно и то же. Всегда есть что-то, что он скрывает до поры до времени. Есть в нем заряд какой-то космической энергии, и это меня очень вдохновляет».

Свою подрывную деятельность тандем Шолохов — Курёхин начал с безобидных провокаций. К примеру, в одной из передач они предложили зрителям изобрести новые виды смертной казни. В другой программе объявили войну половому акту. Затем, набрав скорость, задумали сделать пародию на телерасследования и выдали в эфир совсем уж оголтелый бред.

Морозным декабрьским утром 1990 года кандидат наук Влад Кушев стоял на фоне мощных орудий во дворе Артиллерийского музея и нес лютую пургу про грядущую войну в Иране. Глядя в телекамеру, старинный Курёхинский друг предлагал забросать Ближний Восток бомбами, начиненными наркотиками. Эту акцию планировалось предпринять исключительно во избежание массовых жертв во время войны. По теории Кушева, для решения конфликта в Персидском заливе необходимо было запустить психоделическое оружие с психотропным воздействием под условным названием LSD25.

По просьбе Шолохова эти сомнительные инициативы прокомментировал один из заместителей военного прокурора Ленинграда. Пожилой полковник, не моргнув глазом, предложил «испытать такие бомбы на некоторых наших республиках». Это был такой мягкий питерский юмор — как говорится, для подготовленного зрителя. Но когда Шолохов с Курёхиным смонтировали этот сюжет с ультрашизоидным монологом Кушева, то поняли, что поймали жар-птицу за хвост.

Смысл их новой идеи был прост. Синтезируя в рамках одной телепрограммы псевдонаучный бред с уклончивыми (или ироничными) комментариями людей, занимающих серьезные официальные посты, можно было «расследовать» и «доказывать» все что угодно с целью отсканировать реакцию социума. В случае положительного исхода градус медиабезумия можно было резко усилить. «Это будет своеобразная игра разума», — хвастался Сергей знакомым журналистам.

Арт-объектом для очередной «игры разума» послужила архивная фотография Ленина. Идеолог российского пролетариата сидел за рабочим столом, на котором зоркий Курёхин углядел странный предмет. Этот неопознанный объект был не подстаканником, не чернильницей и даже не летающей тарелкой. И тогда Курёхин, почуяв жар научного открытия, решил доказать, что этот предмет имеет прямое отношение к «главной тайне» Великой Октябрьской социалистической революции.

С въедливостью опытного алхимика Сергей изучил массу литературы, начиная от ключевых работ Ленина и заканчивая тамиздатовскими переводами Кастанеды. Читая всевозможные эзотерические доктрины, Курёхин добрался до книги Филипа К. Дика «Трансмиграция Тимоти Арчера». В своем предсмертном романе американский фантаст изложил гипотезу о том, что Иисус Христос, оказывается, был грибом. И не просто банальным мухомором или, того хлеще, подосиновиком, а специальным сакральным грибом эпохи, который ели саддукеи и причащались святым духом.

Как вы догадались, всю эту грибогенную теорию Курёхин не задумываясь спроецировал на образ Ленина. Таинственный объект на столе у Владимира Ильича был объявлен не чем иным, как... грибницей. После этого стало понятно, что границы курёхинской «Поп-механики» безграничны — как во времени, так и в пространстве.

С интонацией аспиранта, защищающего кандидатскую диссертацию, Сергей принялся убеждать коллегу Шолохова, что гриб — это не просто «захиревший в лесу фаллос», а специально направленная из далекой Мексики радиоволна. Когда Шолохов робко пытался возражать, Капитан включал в действие тяжелую артиллерию. В ход пошли цитаты из произведений Лескова, Хармса и книги «Мифы народов мира», актуальные высказывания Циолковского, Попова и Теренса Маккенны, а также телеги про Массачусетский технологический университет, специализирующийся на изучении акустических свойств грибов. Получалось круто и убедительно — не поверить было невозможно.

«Эта история зарождалась у меня на глазах, — вспоминает Александр Липницкий. — Ночью в мастерской у Африки сидели Курёхин, Тимур Новиков и один ученый из их компании. Они сидели и обсуждали, как будет проходить телесъемка про Ленина. Составляли сценарий, пили вино и дурачились. Я, наверное, никогда в жизни так не смеялся. А тот безумный ученый, кажется, всерьез относился ко всей этой истории и искренне верил, что Ленин — это и есть гриб. Он-то и придал этой телепередаче достоверный характер».

В январе 1991 года на квартире у вышеупомянутого ученого Владимира Семеновича Куликова, являвшегося кандидатом биологических наук и директором международной ассоциации «Грибы в защиту мира», состоялась запись этой сенсационной телепрограммы. В импровизированную квартирную студию Шолохов притащил рулоны архивных видеоматериалов, найденных на Ленфильме. При финальном монтаже был применен остроумный прием: черно-белые фильмы про Ильича, изначально снятые как художественные, подавались как документальные. И эффект достоверности при этом был максимально высок. Кроме того, Шолохов подснял еще несколько сюжетов, начиная от разговора со специалистом по макроскопическим грибам и заканчивая откопанным на задворках истории «внуком грибника», который «знал» все заповедные тропинки и носил из леса грибы для Ленина.

Понимая, что получается суперхит, Курёхин, как подорванный, начал обзванивать друзей — мол, смотрите на следующей неделе «Пятое колесо». Будет очень круто! Причем звонил не только в Питер, но и своим старым приятелям в Симферополь и Москву, в Новосибирск и Евпаторию.

Предчувствия не обманули Капитана. Запись передачи «Ленин — гриб» началась с того, что Шолохов презентовал «известного политического деятеля и киноактера Сергея Курёхина, который недавно вернулся из Мексики». Все остальное вы, конечно же, видели. Это был сеанс черной магии и шедевр тележурналистики, в котором упоминались кактусы Lophophora Williamsi и книга Сергея Аксакова «Замечания и наблюдения охотника брать грибы», пути познания индейцев навахо и начиненные галлюциногенами мухоморы в окрестностях Шушенского. Будничным тоном Курёхин даровал зрителям очередное «Откровение от Сергея». Оказывается, Ленин был грибом. Логика и абсурдистская структура курёхинских доказательств были сногсшибательны и не оставляли места для сомнений. Он так красиво подобрал факты, что в течение часа вся страна, затаив дыхание, слушала бредни о том, что ленинский план революции был плодом оккультных практик и наркоманской фантазии.

Позднее певец Эдуард Хиль назвал курёхинскую теорию «прекрасным экспромтом», даже не догадываясь, сколько сил было потрачено Сергеем Анатольевичем на ее подготовку. Не все знают, что базис грибных доктрин Капитана был составлен даже не столько с оглядкой на труды Филипа К. Дика, сколько на книгу выдающегося британского ученого Джона Аллигроу под названием The Sacred Mushroom and the Cross («Священный гриб и крест»), которая еще в 1970-е взорвала мозги десяткам ученых. Курёхин бережно подобрал с земли ошметки этих мозгов и изящно объединил их в единое целое. В результате у него получилась наукообразная теория о грибном происхождении большевистского лидера. Погрязшая во мраке лет истина засверкала сквозь годы какой-то неземной красотой.

«На следующее утро после передачи я подвозил с дачи жену Никиты Михалкова, — вспоминает Липницкий. — Татьяна садится в машину и спрашивает у меня с опаской: «Саша, а это правда, что Ленин мог быть не человеком, а грибом? Вот мы с Никитой всю ночь спорили. Я поверила, а Никита считает, что это шутка». Судя по реакции Татьяны, можно было предположить, что процентов семьдесят зрителей в эту шутку поверили».

Эфир продолжил традиции хулиганской радиопостановки «Война миров» по роману Герберта Уэллса, которую в предвоенном 1938-м году учинил с друзьями молодой режиссер Орсон Уэллс. Тогда сводки о наступлении инопланетян прервали обзор новостей, и многие американцы решили, что началось. С поправкой на страну и время эффект от курёхинско-шолоховской телебомбы был похожим.

В интернете существуют видеовоспоминания Константина Райкина, который говорит: «Я во всё это поверил». Или интервью Пугачевой, которая признается: «Я не люблю, когда меня надувают, а тут была довольна. Это было потрясающе... Курёхин просто перевернул тогда мою жизнь».

И всё бы в фантастической телепередаче «Ленин — гриб» было хорошо, но за несколько минут до финала Курёхин, как человек живого ума, не выдержал напряжения и начал хохотать. Он кусал губы, пытался остановиться, но, увы, тщетно. Шолохов еще несколько секунд держался и строго смотрел в камеру. Но затем не выдержал и он. «Сережа, мы смеемся или работаем? — сгибаясь пополам от смеха, спрашивал у Шолохова Капитан. — Тебе надо профессиональнее к делу относиться. Серьезнее. А то просто невозможно работать. Ты же еще ничего не знаешь. Сейчас начнется: самое главное!»

Наши новоявленные ученые-сатанисты радовались своим психоделическим байкам, как малые дети. Они словно реализовали мечту американских хиппи запустить LSD во все чикагские водопроводы. Поэтому в студии вновь и вновь вспыхивали взрывы хохота.

«Я, кажется, не выдержу до конца», — стонал Курёхин, буквально катаясь от смеха по полу. «Немедленно возьми себя в руки!» — подчеркнуто строго отвечал ему Шолохов. Так, ежеминутно поддерживая друг друга, два лжебиолога с серьезными лицами дотянули запись передачи до победного конца.

Чемпион эфира

Реакция страны на медиавирус «Ленин — гриб» превзошла все ожидания. Через несколько дней толпа большевиков ворвалась в Ленинградский обком партии и начала сражаться за поруганные революционные идеалы: «А это правда, что Ленин был грибом?» «Нет, неправда!» — возразила им заведующая по идеологии Галина Баринова и произнесла историческую фразу, которая повергла ветеранов в нокаут: «Ленин не гриб! Потому что млекопитающее не может быть растением!»

Вскоре газета «Смена» выступила с программным опровержением «Ленин грибом не был». Еще через некоторое время военная многотиражка «На страже Родины» опубликовала манифест «Кощунство» — целую сагу в защиту вождя Октябрьской революции. Шуму было много — собственно, этого и добивался тандем Шолохов — Курёхин.

«Маэстро было интересно разваливать СССР, — вспоминает Влад Кушев. — После его аудиовизуального нейропрограммирования у народа явно поехала крыша».

Не так давно мне удалось найти архивные передачи «Пятого канала», где гон Капитана принимал совсем патологические формы. Курёхин изучал на практике, насколько можно экспериментировать с сознанием людей, воспитанных на телегипнозе Чумака и Кашпировского. И со временем Маэстро достиг в своих экспериментах невиданных высот.

«Полтора-два года после передачи «Ленин — гриб» стали для Курёхина абсолютно счастливыми, — утверждал впоследствии Аркадий Драгомощенко. — У Капитана получалось всё, и, более того, у него сложилась обратная связь. И Сергей получал удовольствие от этого. Не было такого, чтобы он воровал у кого-то свое счастье. Он это счастье получал заслуженно».

Массовое признание обрушились на Капитана с совершенно неожиданной стороны. Теперь его, как гениального изготовителя чернильных бомб, стали приглашать на концерты в роли... сатирика. У него брали десятки интервью, причем не только как у композитора, но и как у крупнейшего ученого-теоретика. Преуспели в этом многие, начиная от журнала «Огонек» и заканчивая сотрудниками западных радиостанций.

Летом 1991 года в лондонской студии «Би-Би-Си» в прямом эфире «Севаоборота» выступали Сева Новгородцев, Лео Фейгин и сам Курёхин. Это был не первый визит Капитана на знаменитую радиостанцию, но на этот раз он подготовился достаточно тщательно. Он придумал провокацию невиданных размеров, в глубине души надеясь на дар импровизатора и чувство юмора своих лондонских приятелей.

Когда по ходу передачи ведущие стали задавать вопросы про телепрограмму «Ленин — гриб», Сергей Анатольевич, как настоящий чемпион эфира, неожиданно сделал сенсационное заявление: «Дело в том, что последние двадцать лет я работаю на американскую разведку. Я прошел серьезную подготовку в одной из разведывательных школ в Оклахоме. И было несколько операций, довольно, кстати, успешных».

Радиожурналисты с недоверием переспросили у Капитана: «Ну, раз вы не только пианист, но и разведчик, значит, у вас были не только победы, но и поражения? А какое поражение для вас самое тяжелое?» И Курёхин без паузы говорит: «Война во Вьетнаме! Это было чудовищно. Практически всё это было поручено мне — и было завалено с треском. Я бы мог сказать, что это одна из самых болезненных страниц моей военной карьеры».

Ведущие казались не на шутку встревоженными: «Но вы же очень известный пианист!» И Курёхин признается: «Дело в том, что моя беглая техника игры, стаккато, — ее основная цель была не только оригинальность стиля, но и возможность передать максимум информации. И чем быстрее я играл, тем большее количество информации я мог передать за единицу времени».

В воздухе запахло международным скандалом. Журналисты заволновались и говорят: «Так вы действительно разведчик?»

Капитан ответил мгновенно: «Шеф настаивал на английском псевдониме, но я отказался. Единственное, на что я согласился, — это быть постоянно в кожаных перчатках. Чтобы не делать отпечатков... Могу рассказать эту историю. Должен был подъехать один таксист в определенное время, и мне нужно было сесть. Всего-навсего задача была сесть и его связать. Он уже обо всем был в курсе. Я его связал. И как бы вытащил у него из кармана какую-то примитивную мелочь типа семи рублей. Но самое главное, о чем я был предупрежден по инструкции, — этот инцидент должен был стать достоянием общественности. И более того, об этом случае должны были сказать по «Би-Би-Си», что и произошло».

Пауза.

Ведущие: «Таким образом, вы использовали нашу радиостанцию?»

Капитан: «Сейчас уже такое время... Мне нужен политический капитал, потому что научные изыскания без политического капитала сейчас практически невозможны».

И после всех этих «разоблачений» джазовый пианист Курёхин блестяще сыграл в финале радиопередачи какой-то беззаботный регтайм.

Самое красивое в этой истории: никто не обратил внимания на то, что Капитан как бы невзначай пересказывал содержание песни Высоцкого «Пародия на плохой детектив». Это был мастерский ремейк написанной в 1965 году Владимиром Семеновичем притчи об английском шпионе Джоне Ланкастере, который жил в гостинице «Советская» и в кожаных перчатках фотографировал разные секретные объекты. Давайте вспомним текст Высоцкого: «Вот и первое задание: в 3:15 возле бани, может, раньше, может, позже, остановится такси. Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора, а потом про этот случай раструбят по “Би-Би-Си”».

Мало того что об этой импровизации не догадались в эфире, но спустя годы никто не врубился, что именно происходило тогда в стенах «Би-Би-Си». Курёхин изящно применил новые технологии, выдав в режиме live крутейшую импровизацию, где реальность перемешивалась с мифологией, сдобренной для правдоподобности множеством «достоверных» деталей.

Эта техника «впаривания» была отработана у Сергея достаточно давно. К примеру, в волшебные времена сотрудничества с Андреем Тропилло Капитан рассказывал друзьям-музыкантам, что раньше на месте Дома юного техника на Охте, где записывались альбомы «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка», росло огромное дерево — до тех пор пока в него не попала молния. Поэтому теперь это святое место, и здесь всё должно срастаться и получаться.

«Сергей любил заниматься мистификацией с серьезным лицом, — вспоминает Тропилло. — Причем чем сильнее он мистифицировал, тем серьезнее становилась его физиономия. Будучи человеком улыбчивым, он вдруг становился серьезным и начинал нести пургу. И никогда не признавался, что это пурга. А, наоборот, начинал изъясняться еще более наукообразно».

Оглядываясь назад, несложно заметить, что со времен передачи «Ленин — гриб» Капитан резко прогрессировал как спикер. Теперь он открещивался от образа ученого-грибника и смело шел на любые эксперименты с имиджем. К примеру, во время телепередачи «Астрология любви» Курёхину задали очередной вопрос по мотивам ленинской мистификации. Сергей Анатольевич по-бандитски растопырил пальцы, «включил» образ «нового русского» и сказал гнусавым голосом: «Какие еще грибы? Мы говорим о серьезных вещах, о грибах все уже давно забыли... Ваше LSD не канает, уже никто не ездит на LSD. Сейчас все едут на моднейших галлюцинированных кислотах! Расщепление кислоты в организме дает настоящую оттяжку. А если вы еще и слушаете дэд-техно, то вы отъезжаете».

«В чем состоял стиль общения Курёхина? — рассуждает автор одного из самых удачных интервью с Капитаном журналист Влад Бачуров. — Это моментальный ответ. Он не давал собеседнику возможности продолжить беседу и быстро переводил разговор в другую плоскость. Ему было всё равно, о чем говорить. Главное, чтобы было смешно и все это обсуждали».

Действительно, Капитан был легок на подъем и с радостью вписывался в любые псевдонаучные авантюры и круглые столы. Выступая на философском факультете в рамках публичной дискуссии «Что такое постмодернизм?», Курёхин устроил для студентов незабываемый хэппенинг. Сергей назвал свой доклад «Сакральный смысл постмодернизма» и вместо рассуждений о Бодрийяре и Дерриде развесил на доске советские плакаты на тему «Как бороться с мухами». А затем, фантастически имитируя научный дискурс, в течение сорока минут вещал на охреневшую аудиторию про перекрестные способы оплодотворения мух-дрозофил. Как вы догадываетесь, о постмодернизме в монологе не было произнесено ни слова. Но когда Капитан закончил лекцию и под шквал аплодисментов забрал с собой плакаты, два последующих докладчика категорически отказались от выступлений.

Осенью 1993 года на перфомансе в Доме дружбы народов либретто к музыкальному спектаклю «Три шага в бреду» представляло собой набор голимых «телег». В рамках этих гонок по вертикали Курёхин в течение получаса раскрывал методологию понятий «импровизация», «мастурбация», «провокация» и анонсировал концерты в психиатрических клиниках Санкт-Петербурга.

«Я буду еще долго говорить, — задумчиво произнес Маэстро. — Потому что наша цель — постараться избежать каких-либо музыкальных звуков. Но поскольку это концерт, то мы вынуждены будем пользоваться языком, который называется «язык музыки». К моему большому сожалению. Но это опять же следствие того, что мы еще не настолько совершенны, чтобы избавиться от эмоций. Избавиться от музыки. Избавиться от чувств».

Как-то раз, откровенничая с Сергеем Летовым, Капитан рассказал, что своеобразным идеалом для него является американский рэпер Grandmaster Flash, который во время бесед с журналистами успевал проговаривать до 120 слов в минуту.

«Идеальное интервью — это когда я стою в мундире американской армии и с бешеной скоростью сыплю непонятными фразами, — смеясь, рассказывал Сергей Анатольевич. — И еще обязательно надо вставлять в монолог побольше фамилий ученых и цитат известных философов и феноменологов».

Когда этот брызжущий поток фантазии достигал Альбиона, интервью Курёхина становились еще более дерзкими. В архивах «Би-Би-Си» сохранился монолог Капитана в эфире серьезного радиоканала Radio 3, в котором Маэстро в ответ на вопрос о музыкальных предпочтениях внезапно начал в пулеметном темпе читать рэп на английском языке: I like rap-music, I like Chaikovsky and rap...

На одной из питерских телесъемок Курёхин устроил целую акцию. «В какой-то момент я верил, к примеру, в астрологию, — исповедовался Капитан молоденькой журналистке. — А потом перестал верить. Потому что понял, что легко могу поменять свой знак. По календарю я Близнец... А хотите, сейчас стану Раком?» И, глядя на ошалевшего оператора, становился на четвереньки, буквально захлебываясь от смеха.

«Когда Сергей давал интервью, было такое ощущение, словно у него шило в жопе, — вспоминает фотограф Андрей Усов. — При этом любопытно было наблюдать, как прямо на глазах он создавал кружева нового русского языка».

У исследователей творчества Курёхина существует не совсем верное представление о том, как Капитан относился к своим интервью. Многие до сих пор думают, что это была чистейшая импровизация. Однако несколько питерских журналистов признавались автору, что когда они давали Сергею интервью на вычитку, то получали обратно радикально переделанный текст. Причем не только ответы, но и вопросы. И это происходило не случайно.

«У Курёхина был ярко выраженный литературный дар, — вспоминал впоследствии Аркадий Драгомощенко. — Это очень мобильное, очень легкое мышление с постоянным пониманием неизбежности и необходимости стирания, подрывания того смысла, который только что был произведен. Этот прием очень впечатляет и разбивает всякую инертность восприятия: мы ожидаем одно, а получаем совершенно другое! Так возникает ощущение необыкновенного объема и невероятного количества информации. Я бы назвал этот прием “интуитивно мастерским синтаксисом”».

В рамках многочисленных телепередач вместе с ведущими «Пятого колеса» Сергеем Шолоховым и Виталием Потемкиным Капитан с завидным постоянством стал взрывать сознание зрителей. Это было целое направление новой журналистки — резкое, остроумное и провокационное, основанное на глубоком знании научных тезисов и доктрин.

«Если бы не было Капитана с его взрывоопасными интервью и идеями, не было бы и Жириновского, Анпилова и Лимонова, — утверждал в конце 1990-х Тимур Новиков, дизайнер-оформитель «грибной идеи». — Думаю, что не было бы позднее и Ельцина с его публичными танцами».

Это была, без сомнений, школа Курёхина.

Еще в конце 1980-х у Капитана появилась целая плеяда последователей — от философа Влада Кушева, актера Семена Фурмана и кинорежиссера Юфита до «Новых художников», митьков и будущего главреда журнала «Собака» Анатолия Белкина.

К примеру, Белкин, который вместе с Курёхиным гнал «телеги» про вымирающих лемуров в фильме Comrades: All That Jazz, теперь рассказывал телезрителям, как в Русском музее бурлаки с небезызвестной картины Ильи Репина изнасиловали молодую французскую актрису. Мол, она лежала на полу прямо в зале русских художников-реалистов, вся в ссадинах и засосах. А когда появились журналисты, актриса призналась, что один из бурлаков освободился от шлеи, которой волок баржу, изнасиловал ее, а затем вернулся обратно в картину.

Примечательно, что сотрудники Русского музея подтвердили телекорреспондентам истинность слов потерпевшей. Что, прошу внимания, в очередной раз доказывало невероятную силу мастеров отечественного реалистического искусства. И в их числе — философа, ученого и первого советского рэпера Сергея Курёхина.

Возвращение в рок-н-ролл

Августовский путч 1991 года застал Капитана в состоянии легкой невесомости. Утром после буйной вечеринки он отправился погулять по Невскому проспекту в компании «Новых художников». Поскольку телевизор Курёхин смотрел не всегда, увиденное в центре Санкт-Петербурга зрелище заставило его резко протрезветь. Он даже остановился и недоверчиво начал протирать сонные глаза.

«Мы с Сергеем увидели разобранные баррикады, а рядом неподвижно стояли десятки троллейбусов, — вспоминает художник Олег Котельников. — Я первый раз в жизни видел, как прямо на Невском люди расставляли лотки и начинали продавать водку. К нам подошла пожилая женщина и сказала: «Мальчики, не уходите никуда! Сейчас здесь будут танки!» И мы, не сговариваясь, отправились в Finn Air, чтобы посмотреть авиабилеты. Естественно, там не было ни хрена».

Увидев в репортажах CNN, как по улицам Москвы грохочут танки, Капитан слегка пал духом. Сбывались самые пессимистичные прогнозы его приятелей, недавно эмигрировавших в Израиль, Америку, Европу. На фоне всеобщего уныния худо-бедно бодрился Гребенщиков, который мотался с гастролями где-то между Новосибирском и Усть-Илимском.

«Я думал о том, как жить дальше, — признавался в интервью идеолог «Аквариума». — Мы предполагали снова уйти в подполье и искать другие формы работы. Мы собирались вести партизанскую войну всеми доступными нам средствами».

Через несколько дней силы демократии во главе с Ельциным одержали убедительную победу. Путч был уничтожен на корню, и весь мир вздохнул с облегчением. В частности, французская радиостанция NRJ организовала мощный «Концерт памяти героев» с участием Боба Гэлдофа, Дэйва Стюарта, Пола Янга, Дэвида Боуи, Боя Джорджа. Отдавая должное победителям, организаторы пригласили выступить Курёхина и Гребенщикова, которые не общались между собой уже более пяти лет.

Но за пару-тройку месяцев до этого произошла чистая мистика — популярный общественно-политический деятель Сергей Анатольевич Курёхин внезапно помирился с Борисом Гребенщиковым. Со стороны казалось, что такое событие не могло произойти ни физически, ни химически. Но это всё-таки случилось...

«Мы с Капитаном случайно пересеклись в Доме кино, — вспоминает БГ. — И после того, как жутко надрались, я обнаружил утром, что Сергей спит у меня под столом на кухне — прямо в плаще. Судя по всему, выпили мы тогда немало. И буквально со следующего дня стали придумывать, как наш новый потенциал можно применить. И у нас начался настоящий припадок совместной деятельности».

Последний раз их видели вместе в 1986 году, но тем сильнее оказался закон всемирного притяжения. Противоположности, как известно, притягиваются. Порой — с нечеловеческой силой. И это был именно тот случай.

Сила тока превзошла все ожидания. В ближайший год патриархи, голодные до «диалога равных», сделали поистине немало: начали писать альбом, снялись в психоделическом кинофильме, дали десятки интервью, организовали новогоднюю вечеринку и даже пытались спасать от голода зверей Ленинградского зоопарка.

Но всё это случилось потом. А пока им надо было лететь в Париж и без всяких репетиций демонстрировать что-то вменяемое всей Европе.

«Фестиваль намечался очень крупный, — вспоминает его координатор Артемий Троицкий. — И, поскольку Гребенщиков в то время делал сольную международную карьеру, он отправил весь «Аквариум» в отставку. Какой-то западной группы у него тоже не было. Но тем не менее Гребенщиков был брендом, и Курёхин тоже был брендом. И, когда за два дня до фестиваля надо было срочно вылетать в Париж, мне нужны были люди с действующими мультивизами. Соответственно, я подбил Гребенщикова и Курёхина, и они выступили дуэтом, чуть ли не единственный раз в жизни».

«Начало 1990-х было временем отсутствия какой-либо логики и потому временем необъяснимых чудес, — признается спустя двадцать лет БГ. — Представить себе это сейчас невозможно. Ближайшей аналогией в мировой литературе является, пожалуй, «Алиса в Стране чудес». Поэтому, когда Белый Кролик передал нам с Капитаном приглашение выступить на фестивале в Париже, мы даже глазом не моргнули. Сыграть вдвоем на открытой сцене представлялось нам делом невероятным и поэтому стоящим того, чтобы этим заняться».

В субботу, 21 сентября 1991 года, на парижской Place Nation собралось около 300000 зрителей. По приблизительным оценкам, акция транслировалась на восемьдесят стран и по своему масштабу напоминала легендарный Live Aid. Выступление наших артистов на фестивале такого ранга резко отличалось от всего того, что было в их европейско-американской практике до этого. Это был шанс прорваться на международный музыкальный рынок. И этой возможностью необходимо было воспользоваться.

Увы, история рассудила иначе. Спустя годы восстановить последовательность событий оказалось непросто, поскольку мнения Гребенщикова, Троицкого, знакомых журналистов и операторов «Программы А» Российского телевидения, снимавших это событие, выглядели взаимоисключающими. После долгих поисков нам удалось найти кассету с записью фестиваля и приблизительно понять, что произошло на концерте в Париже.

Представьте себе: бабье лето, тепло и Place Nation, заполненная сотнями тысяч людей. Выходит красавец конферансье, который, обращаясь к огромной толпе, говорит: «Друзья, мы сегодня отмечаем победу демократии в России! Нас смотрит весь мир, и перед нами выступят музыканты со всего мира. «Концерт памяти героев» объявляется открытым!»

Атмосфера всеобщего праздника чувствовалась везде: над огромной толпой летали вертолеты и воздушные шары, а со сцены шел «в народ» нереально мощный и качественный звук. Непосредственно в пресс-центре журналистам вручали красочные программки, где напротив каждого артиста стояли названия композиций и их хронометраж. И только в графе Russian Artist — в том самом месте, где, по идее, должен был находиться репертуар, — зиял ужасающий по своей сути пробел. Поэтому неудивительно, что самым оживленным местом оказалась гримерная, на дверях которой красовалась надпись Boris Grebenshikov — Sergey Kurehine.

В просторной комнате находилось в два раза больше людей, чем та могла вместить: Дэвид Боуи, Пол Янг, Артемий Троицкий, Дэйв Стюарт, журналисты французских изданий. Развалившийся в кресле Капитан гнал лютые телеги про открываемый им вскоре «Центр изучения проблем космоса». «Самая насущная проблема сейчас — это проблема оптического обмана и его искренность», — откровенничал он в интервью журналистке Paris Match.

Гребенщиков был настроен более хмуро и менее оптимистично. «За три года жизни на Западе я утратил способность думать, — исповедовался БГ газете Liberation, поправляя серьгу в левом ухе. — Сейчас я функционирую инстинктивно, как животное... Русского рока не существует. То, что происходит в России, слишком отличается от того, что происходит вокруг. Страна управляет чудесами, и наша музыка должна быть мистической и религиозной».

Оставшись в гримерке вдвоем, патриархи уничтожили все боеприпасы и задумались: «А что бы такое сегодня сыграть?» До выхода на сцену оставалось несколько минут. Они осторожно выглянули из-за кулис. Одетый в алый пиджак андрогин Боуи мастерски вилял джинсовыми бедрами и заставлял колыхаться в такт темное море людской толпы. Казалось, ничто не предвещало беды. В этой ситуации двум небожителям оставалось только исполнить что-нибудь из своей «обязательной программы». Не рисковать, дабы не рушить миф. Несмотря на то, что они оказались единственными из артистов, кто не явился на саундчек, это выглядело реальным. Но так только казалось.

Теоретически в репертуаре у Гребенщикова были англоязычные хиты с альбома Radio Silence, раскрученные в американском туре 1989 года, а Курёхин легко мог восстановить в памяти любые композиции «Аквариума», испохабить какой-нибудь кавер или исполнить ретро-романсы, которые они с БГ неоднократно играли в середине 1980-х. Другими словами, выбор у «русских артистов» все-таки был. Но они решили сделать по-своему, вопреки всякой логике: сымпровизировать и исполнить новые композиции, которые до этого не играли вместе. Это было ошибкой.

И, пока французские техники подключали белый Stratocaster Гребенщикова, Капитан сел за фортепиано и с самой обаятельной улыбкой на свете опустил руки на клавиатуру. Его пальцы летали слева направо и справа налево с нечеловеческой скоростью, извлекая неведомые миру сочетания нот. Со стороны казалось, что за быстротой курёхинских мыслей не успевает ни один зритель, и это было действительно так.

Вообще-то заниматься импровизацией после плотной и рок-н-ролльной Tin Machine Дэвида Боуи выглядело коммерческим самоубийством. Но Сергей Анатольевич находился в ином измерении. Скорее он напоминал не участника международного рок-фестиваля, а эльфа в цветастой рубашке, влюбленными глазами смотревшего на второго эльфа, стоявшего в центре сцены. В этот момент французские горе-техники, которые ползали в ногах у БГ, всё-таки втыкают в усилитель штекер от гитарного шнура. Рыжеватый и свежевыбритый Гребенщиков закуривает сигарету, подходит к микрофону и начинает толкать манифест от «артистов из России». «У Франции с Россией много общего, — говорит Борис Борисович на чистейшем английском языке. — Вы изобрели революцию, вы истребили королевскую семью. Потом мы сделали то же самое. Мы расплатились за это жизнями миллионов людей. Поэтому я хочу сказать: Fuck the revolution!»

Революция ответила русскому анархисту тем же. Ответила тут же. Поскольку прямо в эту секунду мониторы на сцене зафонили и вышли из повиновения, а из гитары БГ моментально исчез сигнал. Не замечая этого, лидер «Аквариума» на глазах у сотен тысяч зрителей попытался как ни в чем не бывало петь под атональный курёхинский аккомпанемент.

«В отличие от Tin Machine Гребенщиков и Капитан играли не под фонограмму, и звук был ужасным, — вспоминает присутствовавший на концерте журналист Алексей Ипатовцев. — Кроме того, было очевидно, что Курёхин не имел ни малейшего представления, что играть. Или просто не слышал ничего... Гребенщиков, казалось, постоянно забывал слова и думал о чем-то совершенно ином. В общем, если закрыть глаза, с трудом можно было поверить, что ты в Париже».

Это было очень странное выступление. Борис Борисович благостно запевает «Я ранен светлой стрелой...» И тут поперек мелодии, поперек вокала, куда-то не в тон, не в лад, совершенно дичайшим образом начинают перекрывать всё на свете курёхинские клавиши. Если задуматься, этот перфоманс ничем не отличался от их сумасшедшей алкогольной сессии 1985 года в Мариинском театре. Поскольку и там, и в Париже эти безумные соловьи друг друга абсолютно не слышали. Как говорят в таких случаях, «пилот промазал мимо неба».

В этом ужасающем режиме два капитана мужественно исполнили «Серебро Господа моего», «Псалом» и новую песню «Ангел», которая заканчивалась почти пророческой фразой «И каждый умрет той смертью, которую придумает сам». Это был по-своему уникальный хэппенинг — думаю, что подобных акций на высокобюджетных рок-фестивалях жители Европы ни разу не видели. И, наверное, это неудивительно. Ведь Россия — страна заповедного авангарда, и в тот вечер традиции обэриутов и «Бубнового валета» были подняты на какую-то новую и недосягаемую высоту.

«Наша цель была, как всегда, одна — показать на Западе загадочность русской души, — признавался БГ в интервью «Комсомольской правде». — Что мы и сделали».

В полном недоумении я позднее спрашивал у Бориса Борисовича: «Ну почему вы исполняли именно эти, неотрепетированные песни?» И он в ответ произнес: «Ну просто такое настроение было». И что тут скажешь?

«По окончании фестиваля мы еще долго сидели с Курёхиным и Гребенщиковым и смотрели трансляцию по телеканалу Antenne 2, — вспоминает Ипатовцев. — Здесь все было забавно. Перед самым выступлением «русских артистов» взорвался какой-то питающий кабель, и передача прервалась. При повторной трансляции из всего выступления оставили только речь БГ и пустили титры. Где-то после часа ночи подали лимузины и развезли всех по отелям».

Когда спустя пару недель крохотный фрагмент парижского концерта был показан в «Программе А», в памяти российских телезрителей остался лишь саркастически ухмыляющийся Курёхин и дотлевающая сигарета БГ, нелепо воткнутая им в гриф многострадальной гитары.

Новогодние самолетики

После шухера в Париже Курёхин с Гребенщиковым решили, что им море по колено — что в общем-то соответствовало действительности. Теперь их буйные мысли обратились в сторону неизведанной формы рок-н-ролльного досуга под названием «Новогодняя елка». Выпивая на квартире у кинорежиссера Дмитрия Месхиева, патриархи решили возродить идею ассамблеи и сделать ее ежегодной.

«Это, конечно, была полная авантюра, — вспоминает Гребенщиков. — Курёхин внезапно заявил: «У меня есть люди, которые могут заплатить деньги. И всё, что мы захотим, они сделают». Первоначально мы обрадовались и решили пригласить в гости западных звезд — от Дэйва Стюарта и Анни Леннокс до Джорджа Харрисона и Рональда Рейгана. Но в итоге русские меценаты обломались и не смогли это оплатить».

Тогда наши ленинградские ковбои решили обойтись собственными силами, включив в действие план Б. Они зафрахтовали питерский Дом кино и разослали богеме пригласительные билеты на «Дружескую ассамблею “Асташков и Комод”», цель которой — «глобальное единение народов в преддверии надвигающейся катастрофы». Под столь значимым заявлением было пропечатано легкомысленное: «Целуем, Боря, Сережа».

«В прессе мелькают сообщения, что звезды российского авангарда Борис Гребенщиков и Сергей Курёхин бросают «высший свет» и постригаются в монахи, — анонсировала эту акцию газета «КоммерсантЪ». — Что это значит — стеб, дуракаваляние новых мистификаторов или же скрытый за ерничеством серьезный пересмотр жизненных ценностей? С этих вожаков андеграунда станется: чего доброго, и впрямь запрут себя за монастырскими стенами, чтобы стать сенсацией».

Дальше — больше. Из Москвы был выписан специальный рейс «новогоднего киносамолета», забитый режиссерами, актерами, модельерами и рок-звездами. Курёхину удалось сделать невозможное — убедить пиар-департамент авиакомпании Lufthansa стать одним из спонсоров этого безумия. Вечером 29 декабря 1991 года Капитан доставил из столицы звездный десант в составе, которому мог бы позавидовать, скажем, фестиваль «Кинотавр». С трапа самолета спускались живые иконы советского кинематографа: Соловьев, Лунгин, Сукачев, Ахеджакова, Смехова, Глаголева, Костолевский, Мирошниченко, Тодоровский, Адабашьян, Полищук и Маргарита Терехова, одетая по случаю в кожаный летный шлем.

По Питеру пронесся слух, что в Доме кино все будет пышно, богато и буржуазно. В ожидании очередных чудес «от Курёхина» состав местной делегации оказался не менее пестрым: мэр Анатолий Собчак, режиссер Алексей Герман, Вячеслав Бутусов, Олег Гаркуша, Семен Фурман, астролог Глоба, митьки Шагин и Флоренский, а также художник Толя Белкин.

В морозную декабрьскую ночь у входа в Дом кино искрился фейерверк, скакали казаки с шашками наголо, а в фойе лилась нежная симфоническая музыка.

«Курёхин и Гребенщиков встречали гостей возле парадной лестницы, — писал «Московский комсомолец». — Жали руки и целовали ручки. Справа их превосходительство Сергей Анатольевич в белом смокинге с блестящими пуговицами. Слева их высокопреосвященство Борис Борисович в свежеотпущенной бороде, которой полтора месяца назад еще не было. Семен Фурман во фраке зычно объявлял новоприбывшим: «Лидия Шукшина! С дочерью! Анатолий Собчак! С супр-р-ругой! Маргарита Терехова! Са-а-авершенно одна!» С потолка свисали ленты, дождь, хвоя, оркестр играл полонезы и котильоны, а гости занимали места за столиками, вольно разбросанными вокруг микрофонов».

Размаху этого праздника жизни могли бы позавидовать самые продвинутые event-агентства. Везде шныряли телеоператоры и фотографы, а журналисты, увидев такое количество звезд, забыли о диктофонах и бросились брать автографы.

Акция началась с монолога Курёхина, который поднялся на сцену с бокалом шампанского и, смущенно потупив взор, заявил: «Длительное употребление наркотиков, хронический алкоголизм, разнообразные излишества и неправильный образ жизни привели нас к необходимости... уйти в монастырь. О чем мы и сообщаем друзьям. Опустошенные, психически больные, наполовину невменяемые, мы решили очиститься и покаяться. Но это будет монашество нового типа, сочетающее тотальную святость, предпринимательство и порок».

Затем хлебосольный Капитан призвал гостей восстановить генофонд, который уничтожался в стране последние семьдесят лет. Эта тема послужила началом невиданного пира — официанты подавали молочных поросят, жареных куриц и красную икру. Ближе к полуночи импровизированный квартет в составе Лунгина, Полищук, Адабашьяна и Гаркуши принялся чудить, в результате чего актриса осталась без голоса, а киносценарист грохнулся со стула. Затем произошло массовое исполнение песни «Хочу лежать с любимой рядом, а с нелюбимой не хочу». Анатолий Белкин, потеряв жизненное равновесие, рухнул с высоты на смущенную Терехову. И только под утро тела полуживых актеров удалось погрузить обратно в самолет.

«В тот вечер в Доме кино оказались абсолютно несоединимые люди, — вспоминает Дмитрий Месхиев. — Собчак сидел вместе со всеми за столом и выпивал. И это была феерия демократии».

Прошел год, в течение которого в мозгу у Курёхина появилось множество идей на тему грядущих рождественских хэппенингов. И спустя десять месяцев после акции в Доме кино Капитан выбрал для своих новогодних бесчинств Государственную академическую капеллу, которую Маэстро всегда чтил как цитадель классической музыки. На этот раз Сергей Анатольевич постарался и рыбку съесть, и не простудиться. Другими словами, соблюсти пиетет и устроить фиесту без конных казаков и самолетиков с актерами.

Малообъяснимым образом эта предновогодняя акция проходила в начале ноября, но без особого ущерба для идеологии и качества спектакля. В святом месте, где Капитан неоднократно выступал с концертами, творилась классическая «Поп-механика».

«Новогодний бал Сергея Курёхина» был пародией на творческие вечера деятелей советской культуры, где в качестве поздравления Капитан исполнил провокационный монолог, прославляющий слабоумие. Затем надел на голову полиэтиленовый пакет с прорезями и начал подыгрывать фривольной балерине в пуантах, которая, исполнив несколько па, начала извлекать из неподключенной гитары мелодию в стиле фламенко.

Вскоре к божественной девушке присоединился аккордеонист «Аквариума» Сергей Щураков. Под их неземную акустику киноактер Александр Баширов кувыркался, а два Деда Мороза дрались посохами. В финале Курёхин на чистейшем украинском языке прочитал наизусть лирическое стихотворение Леси Украинки — естественно, посвященное весне.

В конце голодного 1993 года Курёхин почувствовал очередной приступ гигантомании и замахнулся на Центральный выставочный зал «Манеж», где неоднократно выступал с «Поп-механикой». У Капитана тогда были идеальные отношения не только с «Пятым каналом», редакторы которого всегда поддерживали его сумасшедшие начинания, но и с властями города.

Это был важный момент. Тогда Сергею искренне казалось, что в Санкт-Петербурге, по примеру европейских столиц, можно найти компромисс между художниками и городской администрацией. «Мы с Собчаком перевернем этот город!» — говорил Курёхин друзьям и буквально светился при этом. В ближайших планах он представлял в Питере и новый Музей современного искусства, и храм имени Джона Леннона, и целую сеть ночных рок-клубов и художественных галерей. А пока что добился разрешения провести в Манеже большой концерт под названием «Новогодний сон Сергея Курёхина».

«Затейник и провокатор Курёхин дружил с администрацией города и устраивал дорогостоящие новогодние представления, — вспоминает музыкант «Аквариума» Олег Сакмаров. — Сергей умел находить на это средства и человеческие ресурсы. Он приглашал на свои акции всех, и многие приходили, в том числе и властные структуры. Таким образом Капитан целенаправленно работал над слиянием истеблишмента и авангарда. Не столько в стилистическом смысле, сколько в культурном. И на уровне Питера у него это замечательно получалось».

В формате классической «Поп-механики» Капитан устроил в Манеже в новогоднюю ночь невиданное действо. «Гений авангардного искусства», как окрестил себя Курёхин в газетных анонсах, пригласил на вечеринку всю питерскую знать — от работников мэрии до сотрудников иностранных консульств. Все остальные места на этот праздник жизни продавались по баснословным ценам и были полностью выкуплены.

Капитан анонсировал предстоящее действо как традиционный «Голубой огонек», но увиденный через специальную линзу и носящий характер легкой паранойи. Вся акция проходила под издевательским лозунгом «Авангард — это ваш стиль».

«Это была грандиозная идея: заставить новых русских, которые обожают Газманова и Шуфутинского, думать, что авангард — их стиль, — позже комментировал Курёхин. — Это была настоящая антибуржуазная провокация. Кто в новогоднюю ночь бросит семью и приедет в Центральный выставочный зал, чтобы слушать чудовищный лязг, грохот, скрежет? Но Манеж был забит «новым русским народом». Уже тогда я действовал, как национал-большевик».

«Накануне концерта Капитан сказал мне и Наилю Кадырову: «Сыграйте пару песен», — вспоминает Алексей Рыбин. — Мы сыграли акустику и получили по огромной «котлете» денег. Денег было так много, что мы пили потом целую неделю. Я думаю, что Сережа таким образом разводил зарождающийся класс олигархов и при этом невероятно веселился. Ему нравилось, что какой-то идиот покупает за пятьсот долларов столик, приходит с дочерьми и женой в бриллиантах и смотрит, как по Манежу таскают на веревке свинью».

Всю ночь на сцене творился типичный курёхинский беспредел. Гостей развлекал симфонический оркестр Тимура Когана и целая волна питерских инди-групп — от «Камикадзе» и «Пеп-Си» до «Опасных соседей». Художник «Аукциона» Кирилл Миллер в костюме белой собаки изображал символ грядущего года Собаки, а два Деда Мороза — актер Семен Фурман и шоумен Циркуль — таскали на веревках вдоль сцены пьяных свиней. Михаил Сергеевич Боярский пел песню «Любимый мой дворик», а бухие некрореалисты пытались засунуть визжащего поросенка за пазуху народному артисту России.

Слава Бутусов с детским хором исполнял «Ой, мороз, мороз», а Марина Капуро перепевала Happy New Year группы ABBA. На смену устроившим легкий стриптиз девушкам из «Колибри» была делегирована группа «Браво», после которой Курёхин торжественно объявил покойного Билла Хейли и с ухмылкой включил на полную громкость фонограмму Rock Around the Clock. В зале начались настоящие психоделические танцы с участием красивых женщин, богатых мужчин и прочих животных.

В разгар празднества по Манежу начали бродить хмурые мужчины в длинных пальто со спрятанными под ними автоматами. В полночь они стали палить в воздух, отмечая Новый год. Дозы беспредела, алкоголя и кислоты оказались настолько лошадиными, что во время утренней прогулки по Невскому гостям начинало казаться, что статуи на крыше Зимнего дворца поют ангельскими голосами и танцуют рок-н-ролл.

Однако Курёхин покинул Манеж отнюдь не в праздничном настроении. Прямо на глазах начиналась эпоха «бандитского Петербурга», в которой оставалось совсем немного места для расцвета культуры и современной цивилизации.

Над Питером поднималась заря новой жизни.

Культурологические дискеты

Летом 1992 года Курёхин временно приостановил деятельность «Поп-механики». На это у него был ряд причин. Если к концу 1980-х Капитану надоело разрушать, то к началу 1990-х ему надоело развлекать. Эксперименты с новогодними вечеринками, похоже, отбили у Маэстро всякое стремление к светским мероприятиям. Поэтому он резко минимизировал общественную деятельность и на несколько месяцев вместе с семьей уехал в Германию, где с головой погрузился в написание музыки и чтение книг по культурологии.

«Творчество Курёхина всегда базировалось на научном понимании феномена культуры и искусства, — говорит Африка. — Функции Капитана — изменение статуса ядерной силы, которая движет субъектом культуры. Это было составной частью его концепции тотального окультуривания пространства».

Вернувшись в Питер, Маэстро продолжал заниматься расширением кругозора. Он страстно любил книги и был уверен, что для самообразования не существует границ. Поэтому чуть ли не ежедневно совершал традиционные набеги на букинистические магазины. Часто ездил по газетным объявлениям — смотреть или покупать выставленные на продажу фолианты из частных коллекций. А по субботам околачивался на книжном рынке в ДК им. Крупской или на ежегодном книжном павильоне в Манеже.

«Я классический постмодернист, — заявил Капитан в одном из интервью тех лет. — Я продукт книжной и слушательской культуры. На меня сильное влияние оказал, к примеру, Розанов, но сейчас я его практически не читаю. То, что я для себя понял и открыл, мне уже неинтересно... Сегодня, к примеру мне нравится фэнтези — когда хуярят из лунных автоматов по космическим монстрам, которые правым глазом видят девять измерений. Всё это обильно сдобрено кельтской мифологией и шизофренией — это мой современный уровень мышления».

Поиски новых научных территорий приобрели для Курёхина характер спорта. Периодически жажда знаний гнала его в Москву — выискивать специфические раритеты, как правило, по философии. В столице Капитан много общался с «чернокнижниками», которые продавали и обменивали букинистическую литературу и разнообразный самиздат.

«Сергея интересовали вполне определенные вещи, — вспоминает издатель журнала «Сморчок» и идеолог группы «ДК» Сергей Жариков. — Больше всего Курёхин увлекался книгами немецкого философа Эдмунда Гуссерля — изобретателя феноменологии и термина «поле очевидности». В них Сергей искал ответы на вопросы, связанные с феноменом популярности. Я полагаю, он с самого начала думал о том, как эту популярность смоделировать».

Когда я позднее расшифровывал интервью с соратниками Курёхина, то постоянно поражался глубине и широте кругозора Сергея Анатольевича. Судите сами: одни из его друзей рассказывали о целенаправленном изучении Капитаном герменевтики, другие — об его увлечении древнегреческой философией, третьи вспоминали, как рьяно Курёхин читал книги по эзотерике, четвертые говорили про энциклопедические познания Сергея в вопросах, связанных с питерской архитектурой, пятые — про его увлечение каббалой и чтение книги «Зоар».

«Курёхин был человеком очень глубоких знаний, — вспоминает режиссер Дмитрий Месхиев. — Например, он коллекционировал и изучал всевозможную поэзию. Про его увлечение стихами я узнал случайно, когда мы пришли в книжную лавку и Сергей завел разговор про шотландскую поэзию XVIII века. Из его общения с букинистами я понял, что Курёхин поразительным образом знал предмет разговора. К примеру, он читал наизусть стихи великого грузинского поэта Важи Пшавелы».

Общеизвестно, что особняком в иерархии духовных ценностей Капитана стояли русские поэты и авангардисты 1920–1930-х годов. Он коллекционировал первые издания их репродукций и книг и, словно хищник за добычей, гонялся за ними. Как-то раз он продал уникальную подборку японских компакт-дисков, чтобы приобрести литографии гениального супрематиста Эля Лисицкого.

«Особенно я люблю книжную графику, — рассказывал Курёхин в одном из интервью. — Обожаю иллюстрации к детским книгам Лебедева, Конашевича, Мавриной, Васнецова, Пахомова. Недавно заинтересовался Цехановским, он работал на Ленфильме. Очень мне нравится Вера Ермолаева — ученица Малевича, его подруга времен Витебска. Она иллюстрировала книги для детей, рисовала симпатичных толстых людей. Очень меня интересует Нарбут — строгий, выразительный, с украинским оттенком. Я люблю всё украинское — кухню, язык, песни. Я купил первое или второе издание “Гайдамаков” и мечтаю выучить наизусть всего “Кобзаря”».

Полученной информацией Маэстро охотно делился с друзьями, зачастую изменяя своими речами траекторию их жизненного пути.

«При помощи Капитана многим открывались целые пласты засекреченных плацдармов и пространств, — вспоминает Африка. — Как известно, большая эзотерическая работа свойственна многим крупным деятелям мировой цивилизации. Сергей прекрасно отдавал себе в этом отчет и по мере возможности изучал труды Мейстера Экхарта, Густава Шпета, Василия Розанова. Многие воспринимали Сергея как западника, но он был самый голимый неославянофил».

Ряд приятелей Курёхина сходятся во мнении, что Капитан создал уникальную систему, позволявшую на основе трудов создателя школы структурализма в этнологии Леви-Стросса отождествлять мифологию с музыкой.

«Особое восхищение у Курёхина вызывали исследования Владимира Проппа, — пишет Влад Кушев в статье «Гений авангарда». — Сергей чуть ли не наизусть знал «Морфологию волшебной сказки» и «Исторические корни волшебной сказки», уходящие в древние ритуалы инициации. Поэтому и морфология «Поп-механики» (развертывание сценического действия) строилась им по принципу изоморфизма, как морфология сказки. В результате неожиданно для самого творца «Поп-механика» оказалась... машиной расчистки места для новых программ, машиной индукции древних мифов, актуализации их в коллективном бессознательном».

Как-то раз, привезя с гастролей видеокассету Пазолини «Сало, или 120 дней Содома», Капитан в течение нескольких недель устраивал восторженные просмотры фильма в разных районах Питера.

«Я смотрел у Сергея Фирсова видеокассету Гринуэя «Повар, вор, его жена и ее любовник», — вспоминает гитарист «Гражданской обороны» Кузя Уо. — И всё это происходило в переводе Капитана. Представляете, какое счастье? Сергей английского толком не знал, но, пока шел фильм, уверенно всё это «переводил». При этом успевал комментировать и музыку, и свет, и цвет».

Вооруженный тоннами знаний, Курёхин с завидной регулярностью выплескивал их наружу. Для начала — в форме интервью. Он терпеливо советовал корреспондентам «писать не так тоскливо» или «провести сравнительный анализ «Поп-механики» и жизни пингвинов». Затем на многочисленные просьбы «ответить на несколько вопросов» Маэстро предлагал журналистам решить задачу под ключ — самому написать и ответы, и вопросы. Сделать это ему было легче, чем вставлять в мозги корреспондентов дискеты со своими знаниями.

Неудивительно, что в определенный момент Сергей Анатольевич созрел для перехода от теории к практике. Где-то в районе 1992–1993 годов он загорелся идеей создания книжного издательства. Пример для подражания находился прямо перед глазами, поскольку Капитану нравилась деятельность одного из первых «независимых» издательств — «Северо-Запада».

«С самого начала Курёхин занимался планомерным растлением нашего издательства, — вспоминает редактор «Северо-Запада» Вадим Назаров. — Как-то раз Сергей явился во плоти и заявил с порога, что мы должны издавать битников и киберпанков. Он приводил в нашу контору каких-то страшных людей, которые оказывались великими переводчиками, приносил пластинки и книги, очаровывал и подстрекал к безумствам. Некоторые из этих безумств были реализованы, но кое-что осталось. Например, Курёхин предлагал издавать к каждой книге саундтрек, который создает необходимый фон для чтения. По-моему, это был славный проект».

Понятно, что в контексте «Северо-Запада» деятельность Сергея Анатольевича носила консультационный характер, который он быстро перерос. И морально был готов к собственному делу.

«Для Курёхина очень важен был дискурс, — считает Сергей Жариков. — Какой-то поступок или персональный жест типа издания новых книг. Причем в этой ситуации огромную роль играл контекст — скажем, неважно, что ты написал, а важно, где ты это повесил. Всё это и входило у него в понятие дискурса».

Обнаружив в Питере замаскированную коалицию миссионеров-сектантов, Капитан за ящиком импортного пива уболтал их профинансировать деятельность собственного издательского дома «Медуза». Под прикрытием выпуска сектантских книг Курёхин планировал издавать «Путеводитель по священным местам мира», полное собрание сочинений Саши Соколова и большой том «Всемирной истории панк-революции». Кроме этого, Маэстро мечтал напечатать труды пражских философов-мистиков, а также сочинения Ширали и Кривулина — ленинградских поэтов, оказавших на него заметное влияние.

«Для богатых коллекционеров мы будем выпускать дорогущие книжки в кожаных переплетах с золотым тиснением, — возбужденно рассказывал Капитан друзьям. — А пока они будут печататься, я мечтаю прочитать в подлиннике всего Канта».

Сейчас становится понятно, что, замышляя издательство, Сергей заразил своими просветительскими идеями половину Санкт-Петербурга.

«По мнению Курёхина, которым он поделился во время книжной выставки в Манеже, один из его любимых жанров — фэнтези — находился в России в удручающе плачевном состоянии, — вспоминает культуролог Сергей Чубраев. — Капитан говорил, что вся страна завалена Стивеном Кингом и детективами, а редкие переводы фэнтези просто ужасны. И поэтому он хочет соединить преуспевающих бизнесменов и талантливых, но робких и мало кому известных переводчиков».

К сожалению, реальность в очередной раз оказалась сильнее курёхинских грез. Только-только вставшее на ноги издательство «Медуза» успело выпустить всего несколько книг — в частности, «Эрос невозможного. История психоанализа в России» и двухтомник «Антология гнозиса». Увы, так случилось, что дальше дело у Курёхина не пошло. Кто-то впоследствии рассуждал о дилетантизме Капитана в сфере книгоиздательства. Кто-то вспоминал, что к моменту выхода бесценных фолиантов Маэстро успел поссориться с инвесторами, которые убрали его фамилию с оборота титула. Параллельно крупнейшее московское издательство выпускает «Эрос невозможного» многотысячным тиражом, превращая один из основных релизов «Медузы» в библиографическую редкость, бестолково хранящуюся в сырых складах офиса.

В качестве антитезы новому русскому капитализму и непутевому книжному бизнесу Капитан решил организовать «Центр изучения проблем космоса». В тот период Курёхину становилось скучно на этой Земле, и поэтому он замахнулся на завоевание всевозможных галактик. Теперь все мысли Сергея были обращены в сторону внеземных цивилизаций. В рамках новоявленной организации Курёхиным были зарегистрированы многие десятки единомышленников — художников, ученых, музыкантов, писателей, поэтов. Кто-то отвечал за секцию метеоритов, кто-то — за межпланетные коммуникации, кто-то — за черные дыры.

И абсолютно неважно, что члены общества ни разу не собрались на научный совет или совещание. Важно, что в уставе центра перед макро- и микроскопическими отделами стояло вполне конкретное задание: «Подготовка космонавтов для запуска во внутренний духовный мир человека, создание межорбитальных духовных станций, а также постоянных искусственных и естественных спутников души».

Люди для животных

Как-то летом ветер перемен занес в Санкт-Петербург команду из полусотни байкеров, возглавляемых седовласым гитаристом Дэйвом Мэйсоном из легендарной группы Traffic. В рамках международного «Свободного пробега» Мэйсон объехал с концертами всю Европу и в итоге оказался в городе на Неве. По этому поводу Департамент мэрии по культуре, с которым Курёхин активно сотрудничал, выступил с инициативой проведения совместного концерта «Поп-механики» и труппы Дэйва Мэйсона. Собственно говоря, именно Капитан предложил эту авантюру и придумал, чтобы деньги от акции «Люди для животных» пошли в фонд помощи многострадальному питерскому зоопарку. «Чтобы верблюдики не плевались», — радостно объяснял Сергей Анатольевич свою новую затею.

Капитан привлек к проекту кучу приятелей, с которыми целую неделю репетировал в музучилище, расположенном по соседству со зданием Думы, рядом с которой планировалось провести совместный концерт. На репетициях музыканты «Аквариума», «Игр», «Аукциона» и перебравшегося в Питер «Наутилуса» весело наяривали незамысловатые гитарные риффы. Также в рамках этой акции планировалось исполнение Гребенщиковым и Бутусовым старинных романсов в сопровождении курёхинского фортепиано и рок-оркестра из тридцати человек.

Первоначально казалось, что для реализации акции «Люди для животных» работниками мэрии было сделано решительно всё. К мероприятию подключилось полдюжины коммерческих спонсоров, а питерская пресса развернула на своих страницах активную рекламную кампанию. Прибывшую на пароходе команду оголтелых байкеров разместили на Каменном острове — в бывшей резиденции первого секретаря Ленинградского обкома партии Григория Васильевича Романова. Там их поили, кормили и всячески ублажали сотрудники госбезопасности, переодетые в официантов. В итоге никаких инцидентов зафиксировано не было — казалось, ничто не может помешать проведению мероприятия, направленного на поддержку обветшалого зоопарка.

Все приключения начались в самый последний момент. За сутки до концерта неожиданно выяснилось, что всю байкерскую технику задержали на таможне.

«Разрешение на ввоз аппаратуры оказалось утеряно, и никто из чиновников не хочет ни за что отвечать», — в ярости поведал прессе за полчаса до начала мероприятия Дэйв Мэйсон. И, пока американские музыканты в дикой спешке подключали инструменты, дотошный директор «Поп-механики» Леша Ершов выяснил, что звук на площадке выставлен исключительно под группу Traffic. Саундчек оркестра Курёхина волновал организаторов в последнюю очередь.

«Как-нибудь сыграете, — беззаботно сказали они Ершову. — Нам сегодня надо снимать видео! И запомните: здесь командует не Собчак, а спонсор — фирма Sony!»

«Нас тогда здорово подставили, — вспоминает Дмитрий Месхиев. — Мы собрали для выступления кучу гитаристов, а им предложили втыкаться в одну колонку. Любовь организаторов к Америке и к Дэйву Мэйсону сделала его на этом концерте главным».

Узнав о такой вселенской лаже, Курёхин прервал репетицию и, собрав вокруг себя музыкантов, толкнул пламенную речь. «Значит, так, — сказал Сергей, оглядывая притихшие лица друзей. — Концерта «Поп-механики» сегодня не будет. Поэтому мы очень тихо, огородами, малыми группами разбегаемся в разные стороны. Я домой не поеду, чтобы Собчак меня там не нашел. Сам я исчезаю в лесу».

«Капитана увезли куда-то на машине, — с грустной улыбкой вспоминает про этот вечерок Слава Бутусов. — Мы же разошлись мелкими группами и потом где-то воссоединились».

На следующий день, абсолютно не разобравшись в деталях, питерская пресса дружно осудила дезертирство Курёхина. На-гора была выдана целая россыпь взаимоисключающих версий и заголовков: «Кто обидел верблюда», «Миражи “Свободного пробега”», «Бойтесь конфет в ярких обертках!» Вдобавок ко всему директор зоопарка выступил с пламенной речью, в которой предложил зрителям сдавать билеты в кассы.

«Дождутся ли животные помощи? — сотрясала воздух газета «Смена». — Исполнит ли свои обещания, данные зверям из зоопарка, Сергей Курёхин?»

Понимая всю вопиющую несправедливость произошедшего бардака, Капитан счел разумным промолчать. Зато Гребенщиков молчать не стал и заявил в интервью:

«Последнее время мы находимся с Петербургом на разных полюсах. Если смотреть на карту России, Петербург — как язва, где сосредоточено всё темное, страшное и тяжелое. Город очень старинной магии не очень хорошего пошиба. И мы сейчас находимся с ним на разных концах качелей».

После чего лидер «Аквариума» и идеолог «Поп-механики» оказались на несколько месяцев для всего мира «вне зоны доступа». У них появились дела государственной важности, поскольку их приятель и кинорежиссер Сергей Дебижев нашел инвесторов на съемки фильма с рабочим названием «“Аквариум”: мифы и реальность». Степень свободы здесь была максимальная — никаких кастингов, никаких худсоветов, никаких Ленфильмов. Это было началом каких-то новых, неведомых приключений.

Два капитана II

Как свидетельствует история, как-то раз Сергей Дебижев пригласил на свой день рождения Курёхина, Африку, Гребенщикова, а также друзей-продюсеров Игоря Каленова и Дмитрия Мошкова. Учуяв запах шампанского, откуда-то из темноты нарисовалась знаменитая комаровская ведьма Ирина Кузнецова-Линник, которая затащила всю компанию на свой дачный участок — с целью позырить на звезды в гигантский телескоп ее покойного деда-астронома.

«Медленно съезжала крыша сарая, откуда-то поднимался телескоп, и на Луне были видны отдельные камни, — вспоминает Сергей Дебижев. — И Курёхин вместе с Африкой на звездной территории этого планетария начали разыгрывать просто мощнейшие телеги».

Капитан настолько впечатлил Дебижева буйством своей фантазии, что исторические хроники стали занимать в голове у режиссера всё меньше места, а курёхинские психоделики — всё больше. И пока Гребенщиков колесил по стране с концертами в поддержку «Русского альбома», в штаб-квартире у Дебижева зарождался новый питерский кинематограф. Возглавлял это прогрессивное движение временно свободный от обязательств перед обществом Сергей Анатольевич Курёхин.

С утра до вечера и с вечера до утра Курёхин вместе с женой Настей и Дебижев с супругой Зиной Сотиной проговаривали нюансы будущего киношедевра.

«Капитан нашел кусок ватмана, и мы постелили его на стол, — вспоминает Сотина. — Нарисовав круг, Сергей стал проводить из центра лучи. И во все сектора записывал мысли, которые говорил каждый из нас. И этот набор идей о всемирном геополитическом заговоре стал крутиться, как юла. И пока мы всё записывали, в голове рождалось что-то важное. Практически это и был сценарий фильма “Два капитана II”».

В те месяцы Маэстро вместе с Дебижевым просматривали километры архивной кинохроники. Обложившись историческими книжками, выдергивали фразы, на основе которых для военно-революционного фильма строился закадровый текст. К слову сказать, достаточно странный. Частично мифический, частично стебный, частично предвестнический, предвосхищавший, к примеру, боевые действия в Боснии и Герцеговине.

«Именно тогда у Курёхина начались все эти мышления с континентами и склонение над картами, — считает Дебижев. — И исследования причинно-следственных связей в истории. Мол, что-то могло быть так, а что-то могло быть совершенно по-другому. И никому не известно, а как же всё было на самом деле. Искусство так и устроено, что ты не всегда отдаешь себе отчет, где реальность, а где вымысел».

Съемки фильма-мистификации «Два капитана II» проходили, в частности, в стенах Петропавловской крепости и на палубе крейсера «Аврора». Присутствовавший там фотограф Андрей «Вилли» Усов вспоминает, что «все просто дурку дурили». Курёхина и Гребенщикова нарядили в форму вице-адмиралов и сказали: «Мотор!»

«Как только появлялся кто-то третий, Боб и Серега включали какой-то театр, и у них начиналась работа на публику, — считает «Вилли» Усов. — Когда ты с каждым из них общаешься один на один — это так замечательно, нежно, приятно и по-человечески просто. И меня это всегда ужасно раздражало: как только появляется третье лицо — всё! Человека не узнать!»

«Когда снимался фильм, у меня начался тур по России удивительного размаха, — вспоминает эти события БГ. — Я приезжал в Ленинград вымотанный, с чудовищного похмелья, а затем уезжал опять. И так у меня прошло два года. За всё время съемок мы нормально сняли лишь сцену в Петропавловской крепости, когда мы с Сергеем сидим в каземате. Это было единственное время, которое мы потратили более или менее спокойно».

В свою очередь Капитан из города никуда не уезжал, целиком сконцентрировавшись на новой игрушке. Он быстро вошел в образ и, не смущаясь камеры, вставлял в свою речь могучие словечки типа «пидор», «скотина», «козел» и «мудак». Несколько импровизационных реплик Курёхина вмиг стали крылатыми: «Вставай, сука, Колчак приехал!», «Надо выпускать торпеду, а лучше две!», «Лучше пидор на рее, чем акула в трюме».

Любопытно, что БГ, которого уверяли, что фильм задокументирует историю «Аквариума», не без ужаса наблюдал, во что прямо на его глазах превращается первоначальный замысел. Очевидно, что к классическому кинематографу всё это не имело никакого отношения, а уж к истории группы «Аквариум» тем более. Поэтому в своих интервью БГ даже не пытался скрыть раздражения.

«Я ничего не могу сказать об этом фильме, — с выражением скорби на лице говорил Борис Борисович. — Есть такие вещи, которые очень тяжелы и очень мрачны, однако имеют свое место в реальности. Сережа Дебижев, вероятно, взял на себя эту тяжелую роль — сделать такое мрачное произведение. Это начиналось как фильм об «Аквариуме», но в процессе создания стало чем-то другим. И с этим «другим» я, честно говоря, ничего общего не имею».

К чести Гребенщикова, во время съемки телепрограммы «Тин-Тоник», анонсировавшей фильм для канала ОРТ, он сумел переступить через себя и блестяще подыграл своим друзьям-ковбоям. Как это было?

Представьте себе желтый советский стол, за которым с серьезными лицами сидят три демиурга: Курёхин, Дебижев и Гребенщиков. Лидер «Аквариума» мудр, в меру бородат, курит «Беломор» и носит в ухе серебряную серьгу. Дебижев немногословен и многолик, а Капитан, увидев телекамеру, с ходу включает просветительские интонации.

Курёхин (ласково). Добрый вечер! Вы находитесь на съемках нового художественного фильма режиссера Сергея Дебижева. Всё действие происходит в тундре. Туда случайно попадают два отважных путешественника. Всё против них: карликовые березы, дикие собаки, которые случайно оказываются на пути отважных путешественников, племя одичавших карликов, которое пытается их съесть. Но у них есть поводырь — собака, любимая собака Джонни, которую они привезли из своего последнего путешествия по Аляске. Джонни спасает им жизнь в самую последнюю минуту.

Гребенщиков: Главного героя, соответственно, играют, как и положено в русской литературе, несколько человек... Я играю этого героя до зачатия.

Курёхин: Я поясню... Дело в том, что Борис Гребенщиков играет несколько ролей, включая мужские, женские, детские, в частности, он играет собаку Джонни. В этом фильме самое главное — это не песни, как могли бы предположить неискушенные зрители, а танцы. Весь фильм построен на ритуальных танцах народов СССР. В основном это казахские ритуальные танцы погружения невесты в воду. Фильм посвящен любви. Начинается он со сцены свадьбы, где перекликается с известным фильмом «Крестный отец». Свадьба в небольшом казахском селении в предгорьях Алтая. (Хохочет.) Вы пока поговорите, а я пойду. (Скрывается под столом.)

Гребенщиков (поглаживая бороду). Там есть несколько чувашских менуэтов... (За кадром слышен смех Курёхина.) Хоровая музыка тюленей Закавказья и хор старцев из Владивостока. Мы специально ездили и нашли восемнадцать старцев, которые поют крюковое письмо IX века.

Курёхин (снова сидя за столом). Понимаете, этот фильм переосмысливает. Это как бы мы открываем перед ребенком новый мир. Мир...

Гребенщиков: Геометрии.

Курёхин (хохоча): Геометрии и ботаники... Мы не элитарное кино. Еще раз подчеркиваю (поворачиваясь к Гребенщикову) — не элитарное? Не элитарное. Мы хотим, чтобы фильм был понятен и доступен всем. Людям, животным...

Дебижев: Неживой материи.

Гребенщиков. Мы показывали уже отснятые эпизоды этого фильма камням... (Курёхин хохочет.) Кошкам...

Курёхин (отхохотавшись). Реакция была самая удивительная, просто потрясающая. Камни просто (хором с Гребенщиковым) окаменели! (Все хохочут.)

Заканчивая ретроспективные наброски про один из моих любимых постсоветских фильмов, нельзя не отметить, что «Два капитана II» был крайне противоречиво принят общественностью и критиками. Будучи включенным в программу почти всех отечественных кинофестивалей 1992–1993 годов, фильм, несмотря на гениальный саундтрек Курёхина — Гребенщикова, так и не получил ни одного приза.

Конструктор музыки

В начале 1990-х немецкая авангардная художница Ребекка Хорн пригласила Капитана написать музыку к кинофильму про пациентку психбольницы, одержимую гением немого кино Бастером Китоном. В психологической драме Buster’s Bedroom, снятой самой Ребеккой Хорн, был задействован звездный актерский состав — от Джеральдины Чаплин и до Дональда Сазерленда. Впоследствии саундтрек Курёхина к Buster’s Bedroom выиграл приз Немецкой гильдии кинематографистов, к чему Капитан отнесся утилитарно. «Я теперь работаю с Голливудом», — с непроницаемым лицом информировал он друзей. И фиг поймешь, какая степень сарказма была в его словах.

Будучи прирожденным самоучкой, Курёхин позиционировал себя в титрах фильмов не иначе как «конструктор музыки». Ему нравилось открывать новые пространства, а именно — создавать незримые диалоги между изображением и звуковым рядом.

Свои первые кинематографические университеты Курёхин прошел еще в середине 1980-х — во время записи музыки к фильму «Господин оформитель». Тогда он двигался на ощупь, на собственном примере ощутив, что в стране с могущественным кинематографом так и не родилась собственная школа создания музыки для кино. Ни во ВГИКе, ни в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии никто не учил молодых композиторов работать с изображением. Вся надежда была на собственную интуицию, дефицитную литературу и опыт мирового кинематографа.

С момента выхода «Господина оформителя» прошло всего несколько лет, а Маэстро оказался буквально завален заказами на музыку для кино. Причем предложения сыпались на Сергея не только от амбициозных дебютантов, но и от маститых режиссеров. Результатом его сотрудничества с мэтрами отечественного кинематографа стали саундтреки к «Трагедии в стиле рок» Саввы Кулиша, «Трем сестрам» Сергея Соловьева, «Тюремному романсу» и «Пьющим кровь» Евгения Татарского.

Параллельно Курёхин много работает с кинематографистами «новой питерской волны»: Сергеем Овчаровым (фильм «Оно»), Аркадием Тигаем («Лох — победитель воды»), Максимом Пежемским («Переход товарища Чкалова через Северный полюс»), Виктором Сергеевым («Любовь, предвестие печали»), Сергеем Дебижевым («Комплекс невменяемости», «Два капитана II»).

Любопытно, что темы для своих кинопроизведений Курёхин сочинял, не сильно отвлекаясь от жизни — например, во время прогулок по городу. «Музыку Капитан писал прямо на ходу, — вспоминает художник Дмитрий Шагин. — Я помню, Сергей рассказывал мне: “Пока я еду в метро, уже кое-что сочиняю”».

Дома Курёхин запирался в комнате, садился за инструмент и начинал импровизировать, порой — до самого утра. На крышке рояля стоял двухкассетный магнитофон, и, когда в голову Сергея приходили обрывки мелодий, он нажимал на кнопку «запись» и фиксировал идеи на пленку. Утром мчался на Ленфильм, где при помощи трубача Славы Гайворонского, саксофониста Михаила Костюшкина, контрабасиста Владимира Волкова и гитариста Славы Мурашова превращал наброски мелодий в «произведения для кино».

«Студия на Ленфильме была неуютная и холодная, — вспоминает Курашов. — И когда Капитан впервые пришел туда вместе со своим обаянием, то сразу же начал прыгать на месте. И только потом до меня дошло, что он разогревает помещение своей фантастической энергией».

«У Курёхина была своеобразная манера работы над фильмами, — вспоминает композитор Андрей Сигле, трудившийся вместе с Капитаном над саунд-дизайном фильма «Оно». — Он совершенно не принимал во внимание визуальный ряд. У него были определенные ощущения от фильма, и он набрасывал музыкальные темы, которые режиссер Сергей Овчаров затем расставлял самостоятельно. А финальная тема к фильму была придумана прямо в студии».

После выхода фильма «Оно» Овчаров откровенно заявил в одном из интервью: «Сергей Курёхин — это тайна, и те, кто говорят, что они его знают, заблуждаются. Его эпатаж сродни русскому юродству, когда на кабак крестишься, а на храм плюешь».

В свою очередь, Курёхин как-то признавался: «Я уже сделал несколько работ, которые нельзя назвать шедеврами. Но я не считаю ошибкой участие в таких фильмах. Человеку, который пишет музыку, невозможно отвечать за конечный результат. Все-таки фильм делает режиссер».

Обсуждая с журналистами «Трагедию в стиле рок», Маэстро не ушел в привычную абстракцию, а назвал вещи своими именами.

«Я приступил к работе, когда основной материал уже был снят, — вспоминал позднее Капитан. — В итоге фильм чудовищно смонтировали... Я пытался проводить определенные темы, но Савва Кулиш не тот человек. Говорю ему, например, что этой сцене музыка сообщает новое измерение. А он отвечает: “Нет! Не надо этого”».

«У меня до сих пор перед глазами стоит картина, как мы записывали музыку для «Трагедии в стиле рок», — вспоминает Сергей Летов. — Это была сцена в наркоманском притоне. Постепенно Курёхин вместо обвинительной интонации стал играть более просветленную, психоделически-позитивную мелодию. В фильме надо было наркоманов и эту коммуну обличать, а он всё делал наоборот. И создал такую звуковую ткань, которая сделала это всё с улыбкой сквозь слезы. Во всём вдруг стал видеться высший смысл. И Кулиш именно эту версию зарезал».

Сам Капитан в подобных неоднозначных ситуациях, как правило, пытался отшучиваться: «Когда меня спрашивают, почему я работаю с кинорежиссерами, причем с разными и совсем отличными друг от друга, я всегда говорю о том, что для меня режиссеры — это пациенты, а я — как врач. Потому что желание снимать кино — это явление нездоровое».

«У Курёхина было несколько фильмов, в которых уровень музыки оказался несоизмеримо выше уровня изображения, — считает Сергей Дебижев. — Капитан никогда не шел проторенным путем и точно понимал, когда музыка должна идти вразрез с изображением, а когда подчеркивать его. Это большое искусство и особое чутье, которым не может не обладать настоящий композитор. В обычном кинематографе оно не приветствуется».

В книге «Курёхин. Шкипер о Капитане» Александр Кан пишет: «К работе в кино Курёхин подходил, на мой взгляд, совершенно неразборчиво, хватался буквально за всё, что предлагали, и результаты поэтому получались столь разными по качеству и по уровню. Разумеется, чаще всего это зависело от режиссера. В редчайших случаях, как это было отчасти в «Господине оформителе» и в особенности в дебижевских фильмах — «Два капитана II» и уж тем более в специально «подогнанном» под Курёхина «Комплексе невменяемости», — ему удавалось оказать решающее воздействие на саму художественную ткань фильма, стать его фактическим, а в некоторых случаях и формальным соавтором».

Напомним, что в кинокартине «Комплекс невменяемости» зрители увидели Курёхина в роли безумного профессора Гендельбаха — с сумасшедшим монологом о микрофазии, по сути являвшимся продолжением псевдонаучных телег про Ленина. По воспоминаниям актеров и музыкантов, Капитан делал все это легко и весело, заражая своим игривым настроением всю съемочную бригаду.

«Мы у Курёхина записывали музыку без малейшей серьезности, — говорит Слава Курашов. — Я помню, как Капитан просто и доходчиво объяснял партитуру Костюшкину: «Миша! Музыка никому здесь на хуй не нужна! Мне нужен воздух! Смотри, здесь играем так: слоны, но без секса». И все музыканты Сергея Анатольевича прекрасно понимали».

«Курёхин не любил писать нам ноты, — вспоминает контрабасист Владимир Волков. — Он всегда напевал мелодию или наигрывал ее на рояле».

Познакомившись в студии Ленфильма с легендарным кинокомпозитором Олегом Николаевичем Каравайчуком, Курёхин мог часами рассуждать с ним об искусстве, доводя до ярости режиссеров, ожидавших завершения этих философских бесед. Периодически Капитан приглашал Каравайчука выступить в «расширенном» составе «Поп-механики» — в частности, немного поиграть на рояле, по которому ползают голодные леопарды. Олег Николаевич с видимым удовольствием соглашался, но в последний момент ехать на концерты отказывался. Делал он это поистине виртуозно: один раз сказал, что у него горло покрывается перламутром, в другой раз заявил, что с него начинает сыпаться рыбья чешуя, а в третий придумал что-то еще. Курёхин не обижался и на одном из альбомов поблагодарил Каравайчука за «ночные разговоры о Моцарте». И это была всего лишь одна из множества тем, на которые эти два эксцентрика могли общаться...

В середине 1990-х для многих экспертов стала откровением музыка Курёхина к таким кинофильмам, как «Замок» Алексея Балабанова, «Научная секция пилотов» Андрея И, «Три сестры» Сергея Соловьева. К примеру, в картине, снятой Соловьевым по мотивам чеховских произведений, Капитан взял курс на классику. Он разродился целой россыпью вальсов и процитировал, в частности, фрагменты оперы Гаэтано Доницетти.

«Природная чистота культурного поля Курёхина совершенно уникальна, и он доказал это мне довольно странным путем, — вспоминает Соловьев. — Когда я делал «Три сестры», то в черновой монтаж поставил много замечательных музыкальных фрагментов — из квартета Шостаковича, из Баха, из какого-то современного немецкого модерниста. Мне не хватало лишь маленького кусочка вальсика в сцене, где на святки приезжают ряженые. Найти что-либо подходящее никак не удавалось, и я попросил Сережу написать этот кусочек вальсика, дурацкого, циничного, вполне пригодного для его «Поп-механики». Посмотрев картину, Курёхин сказал: «Музыку вы подобрали замечательную, но коллаж из нее ужасающе груб, даже топорен. Давайте я вам попробую сделать всё то же, только приведенное к некоторому единству». И он написал всю замечательно-прекрасную музыку к моим «Трем сестрам». В его музыке оказалось именно то, что по сути и звучанию мне было нужно, но написана она была уже с учетом видения живой картины. Фантастическая культурная, техническая оснащенность! Особенно остро я мог это почувствовать во время записи».

В заключение отметим, что единственной киноработой Капитана в 1990-х, за которую он получил награду, оказался фильм Дмитрия Месхиева «Над темной водой». Говорят, что в день вручения премии «Большое зеленое яблоко» у Сергея Анатольевича было скептическое настроение. И когда журналисты задали ему вопрос о творческих планах, он с максимальной серьезностью ответил, что хотел бы поработать с Федерико Феллини. Подозреваю, что в этот момент мнение великого итальянского режиссера волновало Капитана в самую последнюю очередь.

Воробьиная оратория

Какого раз Курёхина познакомили с известным норвежским экологом Йоном Мелбаи, который рассказал Сергею о научных проблемах, связанных с вымиранием воробьев в Скандинавии. «Я с удивлением узнал, что за последнее время поголовье воробьев в Норвегии сократилось втрое, — исповедовался Капитан в одном из интервью. — А в древних скандинавских легендах говорится о том, что стране, где исчезают воробьи, грозят невероятные бедствия».

Маэстро стал настолько увлеченно рассказывать друзьям про экологические проблемы северных соседей, что многие подумали об очередной «телеге» известного мистификатора. И не угадали. Потому что созданная Йоном Мелбаи компания Sparrow International замахнулась на создание целой серии акций в поддержку воробьев. Планировалось, что эти мероприятия смогут выдвинуть Норвегию в авангард борьбы за экологический гуманизм — с прицелом на презентацию проекта в рамках зимней Олимпиады в Лиллехаммере. Казалось, что эта международная акция была словно специально создана «под Курёхина», которого в последние годы увлекали геополитические и культурологические связи между странами и континентами.

«В городе Осло уже зарегистрирован «воробьиный» логотип и выпущены серебряные украшения с изображением воробья, — с нескрываемым энтузиазмом рассказывал Капитан в прессе. — Норвежская фирма собирается установить на крыше одного из старых домов муляж воробья из тончайшего пластика, не подверженного нашему суровому климату. Уже подсчитано, что статуя простоит без видимых изменений не менее пятидесяти лет».

Итак, Курёхин зажегся «воробьиным проектом» всерьез. Прогуливаясь с приятелями по Невскому, Капитан мечтательно рассказывал о грядущей презентации в Осло и о том, что, приехав в Норвегию, обязательно повстречает в фьордах местных троллей.

Сегодня создается ощущение, что, если бы этой истории не существовало, ее надо было бы придумать. И пока из Осло в Санкт-Петербург и из Санкт-Петербурга в Осло летали факсы, Маэстро решил записать в студии нечто эпохальное. Он пригласил на Ленфильм лучших музыкантов города с целью аранжировать целую ораторию, в которой угадывались реминисценции из таких музыкальных произведений, как «Времена года» Чайковского и Вивальди.

Работа шла на одном дыхании — часть времени записывалась «Воробьиная оратория», часть — саундтрек к кинофильму «Над темной водой». Общий энтузиазм от того, что в студии получается нечто необычное, возрастал чуть ли не ежедневно. К примеру, Слава Гайворонский спустя многие годы переживал, что так и не смог в точности воспроизвести собственное соло на тромбоне, стертое по ошибке в композиции «Весна».

Зимой 1993 года запись шести композиций «Воробьиной оратории» была завершена. Сделать оставалось немного — найти вокалистку, которая в совершенстве владела бы как основами джазового вокала, так и приемами из арсенала фолк-рока.

Первоначально Маэстро планировал пригласить на эту сессию девушек из «Колибри», с которыми многие годы дружил. Но во время какого-то светского фуршета солистка Наташа Пивоварова, находясь в крайне неустойчивом состоянии, метнула в Капитана ананас, когда он невинно исполнял джаз на салонном фортепиано. Ананас попал Сергею в лицо, Капитан страшно разозлился и назвал Пивоварову «фантастической дурой». После этого ни о каком сотрудничестве не могло быть и речи.

Основной «голос» «Воробьиной оратории» Капитан нашел, в общем-то, случайно. Как-то раз он пришел раньше времени в студию, где завершал запись сольного альбома гитарист Саша Ляпин. На радостях, что закончил работу, он устроил джем с вокалистками фолк-группы «Яблоко» Мариной и Татьяной Капуро.

«Курёхин сидел, взявшись за голову, и слушал наше пение: «роллинги», Джони Митчелл, Линда Ронстадт, — вспоминает Марина. — Рядом с Сергеем ходил длинноволосый Гребенщиков, в красной рубашке и босиком, но Капитан на него никак не реагировал. Курёхин словно почувствовал момент экстаза, который, что называется, «нельзя спугнуть». И даже пожертвовал собственной сменой, перенеся ее на другой день. И мы в течение четырех часов продолжали джемовать. И в какой-то момент Сергей начал петь вместе с нами».

Буквально на следующий день Капитан приехал домой к Марине Капуро. Сидя в ее небольшой комнатушке, он прослушал чуть ли не все записи группы «Яблоко». Похоже, это было именно то, что он искал.

«У Сергея уже был готов инструментал, — вспоминает певица. — Он пропел мне все, что хотел, очень высоким фальцетом. И я сразу поняла, что партия у него — это точно продуманная мелодия. Меня это поразило... Он сел рядом тихонечко и очень тоненько и аккуратненько начал петь. «Наверное, это шутка, — подумала я. — Сейчас он покажет какие-то ноты, и по нотам я буду всё разучивать». Оказалось, никаких нот не существует. Он еще раз пропел довольно сложную мелодию, широкую по объему, — и точно, как будто по нотам. И я поняла, что у него это выношенная мелодия, которую он слышит. И я ее тоже должна услышать, взлелеять, полюбить и оживить».

Дальше началось самое неожиданное. Курёхин вынул из рюкзака раритетную книжку «Основы фонологии», написанную великим ученым-евразийцем Николаем Трубецким. Один из идеологов Пражской лингвистической школы, он умер от инфаркта, случившегося после допросов в гестапо в оккупированной Австрии. Незадолго до смерти Трубецкой успел разработать ключевые понятия «корреляции» и «языкового союза», которые в мозгу Капитана трансформировались в «птичий», или «воробьиный», язык. Как известно, стихи на несуществующем языке Маэстро сочинял еще во времена «Господина оформителя». Теперь же подобные тексты Сергей писал чуть ли не ежедневно: «Локрудо дилобе ридо фоле гидо икро фла риде...»

Вспоминая о тех эпизодах, в которых Капитан объяснял, как пропевать эти фонемы, вокалистка «Яблока» признается, что в Курёхина можно было запросто влюбиться.

«Рядом с ним стоишь и видишь черные брови, огромные глаза и красивое лицо совершенно западного человека, — вспоминает Капуро. — И чувствуешь, что от Сергея идет очень сильное притяжение. Настолько сильное, что можно всю свою любовь к нему сублимировать в конкретное произведение. И тогда вспыхнет искра и пойдет электричество».

На запись «Воробьиной оратории» стали регулярно заглядывать Гребенщиков, Каравайчук, Абдулов, кинорежиссеры Месхиев и Соловьев. И вскоре по городу пошел слух, что Курёхин замутил на Ленфильме нечто уникальное. И когда весной 1993 года альбом был готов, его презентация состоялась сразу в двух городах — в Осло и в Санкт-Петербурге.

Акция в БКЗ «Октябрьский» называлась «Воробьиная оратория: времена года», и все билеты на нее были проданы задолго до концерта. Все понимали, что Капитан «замутил» нечто, связанное с экологией, и, похоже, это был не просто концерт, а целая концептуальная акция.

«Оказывается, по количеству проживающих в городе воробьев можно судить о благополучии экологической ситуации и предсказывать различные катаклизмы, — писала накануне премьеры газета «КоммерсантЪ». — Сергей Курёхин, вплотную занявшийся изучением и подсчетом петербургских воробьев, выяснил, что эти птицы покидают город, а это предвещает его гибель».

Курёхин вышел на сцену «Октябрьского» одетый в классический черный костюм. С неподдельной невинностью Сергей Анатольевич поведал зрителям свою апокалиптическую теорию «Новой Атлантиды». Как утверждал идеолог «грибной идеи», построенный на болотах Санкт-Петербург медленно погружается на дно и вообще-то вскоре погибнет.

«Город задумывался исключительно на болотах, а в масонской символике болота означают умирание, — не моргнув глазом, поведал Маэстро публике теории новых катаклизмов. — Я думаю, где-то в начале следующего века Нева медленно выйдет из берегов и затопит всё вокруг. И только шпиль Петропавловской крепости будет торчать над голубой водой. Это будет невероятное зрелище, когда памятники архитектуры мы сможем наблюдать в водолазных костюмах. Представьте, вы плывете, и перед вами возникает Исаакиевский собор. Это что-то невероятное».

В это время за спиной Курёхина прямо с потолка падали лицом вниз бесстрашные каскадеры — по-видимому, символизировавшие своими полетами нелегкую жизнь воробьев. Затем Капитан быстро переоделся, к нему прикрепили крылья, кожаные ремни и страховку, и вскоре он уже парил над сценой «Октябрьского». И наблюдал откуда-то из-под крыши, как солдаты отплясывали довоенное танго, актер Семен Фурман читал стихи Есенина, балерины танцевали без музыки, а будущие герои телесериала «Менты» дефилировали с пылесосами перед шеренгой all rock stars в составе: Ляпин, Сергей Летов, Фагот, Тихомиров, Щураков, Курашов.

В какой-то момент на сцене «Октябрьского» весенним громом грянул гаражный рок-н-ролл. Раздалась барабанная дробь дуэта Саши Кондрашкина и Юры Николаева. В этот кульминационный миг Капитан начал сверхэнергично читать рэп на английском языке. О воробьях, судя по видеозаписи, там не было ни слова.

После того как Капитан в буквальном смысле спустился с небес, большой симфонический оркестр заиграл вступление к композиции «Весна». Одетая в белое платье Марина Капуро в роли «главного воробья» вдохновенно выпевала по бумажке курёхинские фонемы, внимательно поглядывая на движения рук Маэстро.

«В тот момент я была как пластилин в руках Сергея, — вспоминает певица. — Мне искренне казалось, что эта музыка может победить и аномальные скандинавские зимы, и остальные экологические катаклизмы. Поэтому я пела «Воробьиную ораторию» как заклинание».

Старинный соратник Сергея, режиссер Виталий Иванович Потемкин, снимал концерт с шести камер — осуществляя, по сути, единственную профессиональную запись проекта «Сергей Курёхин и друзья». В 1993–1995 годах эту телепередачу (с «перебивками» в виде съемок Санкт-Петербурга, сделанных с высоты птичьего полета) неоднократно показывали в программах «Пятого колеса», но по неизвестным причинам ни разу не продемонстрировали на федеральных телеканалах.

Сопротивление материала

Еще в процессе съемок кинофильма «Два капитана II» Гребенщиков и Курёхин засели за запись, получившую впоследствии название «Детский альбом». Они с огнем в глазах уверяли всех приятелей, что эта работа «будет настоящим взрывом». От них шел такой мощный заряд энергии, что не поверить было невозможно.

Первоначально патриархи решили записать несколько песен с английской «рыбой» вместо текстов. А там, мол, видно будет. Они заперлись в студии «Мелодия» на Васильевском острове и на несколько месяцев пропали для внешнего мира. И найти их не могли ни родственники, ни друзья, ни музыканты.

«В начале 1990-х Гребенщиков был очень искренним в своих гражданских и христианских исканиях, — вспоминает флейтист Олег Сакмаров. — А Капитан со своей загадочной улыбкой эту красивую картинку постоянно обламывал. Было жутковато, когда на репетиции «Аквариума» приходил Курёхин и одним взглядом уводил БГ от нас».

На первых порах музыканты работали в студии втроем: Курёхин, Гребенщиков и гитарист «Кино» Юрий Каспарян.

«Третьим участником планировался Каспарян, но он немедленно исчез, — вспоминает Гребенщиков. — Потому что пришел на запись вместе со своим учителем, который был неприятен и просто непристоен. И вел себя непристойно — как человек, которого нужно вышибать из любого дома. И Сережка вышиб его без секунды колебаний. Каспарян обиделся и в лучших традициях Брюса Ли заявил: «Вы оскорбили моего учителя, поэтому я не могу с вами работать». Всё выглядело абсолютно серьезно. Так мы остались без ритма, что было довольно сложно. Поэтому первый приступ не прошел, а второй мы дорабатывали отдельными кусками. Но между кусками была большая пауза».

Действительно, работа над песнями происходила с немалым трудом. Очевидцы не без ужаса вспоминают, как во время сессии «Детского альбома» залихватски транжирилось дорогущее студийное время. Две звезды приходили на запись не вполне подготовленными и толком не знали, что будут делать. А когда ничего путного в голову не приходило, они не сильно расстраивались. Не доработав смену, шли в гости к друзьям — обсуждать «сны о чем-то большем».

«Для меня это был очень странный альбом, — вспоминает звукорежиссер Андрей Сигле. — Как это часто бывало у Курёхина, у него была некая канва того, что надо делать. Но студия не всегда терпит такую импровизационность, особенно когда Борис напевал под гитару какую-нибудь песню, а потом мне говорили: «Давай барабаны подложим!» А как можно подложить ритм-машину под живую гитару с голосом, у которой плавающие ритмы? Абсолютно невозможно. «Хорошо, — говорили они. — Тогда давайте делать следующую песню». И из этого тоже мало что получалось. Это был такой поток сознания, который на пленке зафиксировать оказалось невозможно».

Честно говоря, ничего удивительного в этом я не вижу. В конце концов, русские космонавты есть русские космонавты — странно, если бы они не забывали надеть скафандры при выходе в открытый космос.

«Я фиксировал запись «Детского альбома» на видеокамеру, — вспоминает Александр Липницкий. — Но все, что было связано с этой сессией, шло через пень-колоду. Было очевидно, что с какого-то момента Капитана и БГ буквально разрывают на части центробежные силы».

Все логично. Люди они были разные, и к сорока годам взгляды на искусство и жизнь у них оказались тоже разные. Курёхин, будучи по характеру педантом, во время этой сессии пребывал во власти спонтанных идей. Структурированный факультетом прикладной математики мозг Бориса Борисовича не уставал поражаться непрогнозируемости поступков Капитана, который в рамках своих диковатых концепций выкидывал из альбома гениальные мелодии.

«Я помню, как в композиции Living in the Real World Сергей сыграл на всех доступных синтезаторных примочках соло неземной красоты, — вспоминает БГ. — Но такие вещи он делал редко. И я очень виню себя за то, что вовремя не растормошил его сделать гораздо больше».

В свою очередь, Курёхин жаловался друзьям, что в процессе записи БГ не соблюдает первоначальные договоренности. Мол, Капитан пишет музыку, а Гребенщиков — тексты. «Я уже два года жду этих текстов, — говорил Курёхин Сергею Фирсову. — И теперь мы пишемся по отдельности. Либо я, либо он. И лишь изредка вместе. Я приезжаю в студию, записываю клавиши. Он приезжает, всё стирает. Накладывает десять гитар. Вот так мы и пишемся».

Это была горькая правда. Нагруженный кислотой БГ, певший о психоделических птицах на Волге, разрывался между туром «Русского альбома» и сессиями с Курёхиным.

«Они работали долго и помногу — и в какой-то момент так устали, что, по-моему, вообще не могли друг друга переносить, — вспоминает администратор «Курицца рекордс» Сергей «Пит» Селиванов. — В итоге полноценного альбома не получилось. Осталась целая кипа материала, на который была потрачена уйма денег. И никуда этот материал нельзя было применить».

«Где-то в 1995 году мы предприняли еще один штурм этой высоты, и я перепел две песни по-русски, — вспоминает Гребенщиков. — Но и эта попытка сдвинуть всё с места толком ничем не увенчалась».

Понимая, что на волне увлечения буддизмом БГ вот-вот «сольется с абсолютом», Курёхин сделал еще одну попытку переломить ситуацию. Он пригласил Гребенщикова погостить в недавно купленный дом под Осташковом. Борис Борисович собрался с духом, перенес концерты «Аквариума» и поехал на Селигер.

Так случилось, что, решив сэкономить время, Сергей предложил поехать коротким путем. Уже при подъезде к деревне машина с семьей Гребенщикова стала резко проваливаться в болото. Дорогу через топи им подсказал местный гаишник, и слушать его, судя по всему, не следовало.

Дальше всё было как в тумане. Питерских пилигримов спасли лишь молитвы, и с божьей помощью трагедии удалось избежать. Вернувшийся с другого берега реки Стикс Борис Борисович еще долго приходил в себя, а через какое-то время вообще свалил в Катманду.

И Курёхин в какой-то момент осознал, что мудрый Гераклит был прав: два раза войти в одну и ту же реку нельзя. Понял он и другое: жизненные пути-дорожки у них с Борисом Борисовичем оказались разными. Да и цели тоже...

«В процессе работы мы с Гребенщиковым опять разошлись по творческим соображениям, — рассказывал мне Курёхин в одном из интервью. — Расхождение было в основном в области того, что я не хотел, чтобы тексты были на английском языке. В результате мы не то чтобы переругались, но прохладно разошлись. Потому что продюсер альбома Леша Ершов планировал заработать на нем деньги, а Боб хотел резонанса на Западе и поэтому предложил английские тексты. Я сказал, что английские тексты не люблю. Это бессмысленно и глупо, нужны только русские тексты. В результате всё закончилось тем, что я сочинил тексты сам, а мелодии напел в студии у Олега Скибы».

Примечательно, что приключения Капитана на этом не закончились. На его предложение спеть на «Детском альбоме» рискованный номер «Колосок-голосок» решительным отказом ответила звезда «Воробьиной оратории» Марина Капуро.

«Когда Курёхин предложил мне спеть неприличную песню, я подумала, что это у Сережи такой очередной прикол, — вспоминает певица. — Я была уверена, что Капитан шутит, но он меня прямо за грудки взял: «Ты петь-то будешь?» И я как представила, что спою это своим чистым голосом, — и не смогла. Просто происхождение не позволяло».

В итоге «пародийную» композицию «Колосок-голосок» Курёхин записывал с молодой киноактрисой Леной Кориковой. На большинстве других треков Капитан спел вокальные партии сам, оставив голос БГ лишь на двух композициях.

Кроме того, впервые за всю карьеру Маэстро написал к песням тексты, представлявшие собой синтез авангардных поэтических конструкций и нелепых сочетаний слов. Даже сегодня нетренированному уху сложно слушать провокационную лирику Капитана, сделанную на грани фола: «Но чаек крик стоит в ушах, и Слон ебется зря / Я стану мягче, ближе и теплей, чем трели соловья...»

Эти слова Курёхин написал на мелодию композиции «Отблеск тебя», которую он частенько наигрывал дома на фортепиано. Сама песня была записана во время поздних сессий «Детского альбома», и в ней Гребенщиков возвышенно пел про «алмазный дождь» и «хрусталь сна». Капитан не воспользовался этим романтическим текстом, а взамен написал свой — хлесткий и жесткий. Это был явный вызов.

«Когда мы впервые услышали эти тексты, то оказались в состоянии глубокого шока, — вспоминает музыкант и владелец студии «Калипсо» Олег Скиба. — У нас было твердое ощущение, что всё это нельзя записывать по определению. Но в процессе работы Курёхин мастерски настроил нас на волну мистики и магии, и о первом впечатлении мы больше не вспоминали. Думаю, что, кроме Капитана, всё это написать, спеть и осмыслить не смог бы никто. Повторить это абсолютно невозможно».

Примечательно, что свои пересмешнические куплеты Маэстро сочинял буквально за несколько минут до сессии. Он садился в углу студии и, заливаясь от смеха, быстро набрасывал в ежедневнике свои глумливые четверостишья. Это была то рок-н-ролльная тарабарщина, то написанные на украинском (!) и русском языках тексты-сказки, то абсурдные кросс-культурные коды, которые еще подлежат необходимой дешифровке.

«Я считаю, что «Детский альбом» до сих пор недооценен, — говорит Сергей Дебижев. — Потому что такого уровня свободы, такого тонкого похуизма и психоделии еще не было в нашей рок-поэзии. Это было начало какого-то этапа, когда Курёхин переставал быть музыкантом и становился совершенно новым человеком иного плана».

Показательно, что интернет-портал Openspace.ru назвал эту работу «самым важным альбомом десятилетия».

«По прошествии времени в «Детском альбоме», как в катренах Нострадамуса, нетрудно углядеть пророчества о смерти русского рока и стагнации авангарда, о приходе нового поколения музыкантов, о всеобщей инфантилизации культуры, о легализации эротики и русского мата в поп-лирике, — комментировал Openspace.ru этот диск. — Думается, что сам Курёхин, когда-то упоенно доказывавший, что Ленин — гриб, отреагировал бы на эти расшифровки скрижалей ироничной ухмылкой. Однако совершенно необходимо сказать, что «Детский альбом» не зря открывает список итогов десятилетия — похоже, что это лучшая русская пластинка за всю декаду. Без всяких шуток».

Рассказывая в 2010 году про эту работу, Гребенщиков не без труда вспоминал события того времени, честно признавшись, что своего экземпляра пластинки у него нет. Да и не было. «А как ты отнесся к тому, что Курёхин на этом альбоме вдруг взял и запел?» — спросил я у идеолога «Аквариума». «Честно говоря, я охренел, — без паузы ответил Гребенщиков. — Для меня это был шок».

Общаясь позднее с Настей Курёхиной, я узнал, что название альбома было найдено ею в записных книжках Сергея. Спустя несколько лет после записи Настя вытащила этот вариант из архивов и, выпуская в 1998 году «Детский альбом», решила озаглавить его именно так. В свою очередь, Андрей Владимирович Тропилло который делал звуковую косметику этой работы, предлагал назвать ее «Пиратским альбомом».

Вспоминаю, как во время интервью с Курёхиным в феврале 1996 года мы обсуждали, в частности, и его незавершенную сессию с Гребенщиковым. Сессию, которая с многочисленными перерывами длилась более трех лет — с лета 1991-го до зимы 1995-го.

«Я буду выпускать этот альбом специальным способом, — делился планами Сергей. — Я сделаю компанию «Анубис рекордс» и буду выпускать на ней штучные экземпляры. Просто нарезать... За десять долларов покупаю матрицу, иду к друзьям и перегоняю один экземпляр. От руки расписываю конвертики: пятьдесят экземпляров именных и сто экземпляров тираж. Я же деньги не собираюсь на этом зарабатывать. Мне главное, чтобы работа не пропала».

«То есть это будет просто культурологическая акция?» — слегка потеряв дар речи, спросил я. «Чисто...» — ответил Курёхин.

Ровно через три месяца Капитана забрали в больницу. Выпустить альбом он так и не успел.

Хрестоматия приключений

Осенью 1994 года Курёхина пригласили выступить на семинаре независимых промоутеров Berlin Independent Days. Капитан по-хорошему настроился и решил привезти в Германию не «Поп-механику», а экспериментальный Heavy Metal Klezmer Orchestra, ориентированный на авангардную версию еврейской музыки. С собой Маэстро взял опытных Ляпина, Гаккеля, Титова, Костюшкина, а также экзотический дуэт горлового пения «Зикр».

Всю бурлившую у него в голове этническую программу Курёхин планировал отрепетировать прямо в поезде. Как выяснилось позднее, это оказался крайне рискованный ход. В первую очередь, из-за анархического поведения одного из музыкантов.

Дело в том, что в те годы у саксофониста Михаила Костюшкина случились, мягко говоря, проблемы со здоровьем, «К этому моменту я уже несколько раз лечился в наркологических клиниках, — вспоминает ветеран «Поп-механики». — И всё это начинало приобретать характер немыслимой центробежной силы. Дома меня пасла жена и не давала ничего выпить. Поэтому я только ждал момента, чтобы войти в поезд. У Саши Ляпина был с собой спирт, и я тут же нажрался. И вскоре оказался в таком состоянии, что не мог даже взять в руки инструмент, а не то, чтобы что-то сыграть».

«Костюшкин неожиданно «развязался», и наше путешествие превратилось в ад, — вспоминает Сева Гаккель. — Начал Миша с того, что сорвал стоп-кран. Пришел бригадир поезда, требовал ссадить Костюшкина... Нам с трудом удалось всё уладить. Потом Миша скандалил со всеми пограничниками и таможенниками. Один из таможенников на нас обиделся и заставил Курёхина заплатить пошлину за провоз коробки пластинок «Воробьиной оратории». По приезде в Берлин Костюшкин просто сбежал, заблудился, и мы несколько дней не могли его поймать... Капитан рассказывал, что и в других поездках бывали приключения и курьезы, но такого ужаса не случалось никогда».

В день концерта Костюшкин набедокурил в картинной галерее курёхинского приятеля Натана Федоровского, потом заблудился в центре Берлина и начал судорожно звонить в Питер Насте Курёхиной: «Я стою на Александерплац, не знаю, куда мне идти». «Да никуда не надо идти, — ответила ему Настя. — Концерт уже начался».

В итоге единственное выступление Heavy Metal Klezmer Orchestra состоялось без Костюшкина. Михаил был саксофонистом экстра-класса, и найти ему в Берлине равноценную замену оказалось невозможно. Во время концерта Маэстро пытался спасти положение, напоминая бойца, идущего без гранат на немецкие окопы. Он сел за пианино и блестяще вытянул всё действо, но за кулисами впал в сильнейшую депрессию. Капитан сидел в гримерке совершенно обессиленный. Теперь его мысли целиком и полностью были направлены на то, чтобы любой ценой отправить на родину гениального саксофониста, который все-таки нашелся, но... без билета на обратный поезд.

Цена марш-броска Костюшкина из Германии обратно в Россию оказалась высока. Билет на самолет в день отправления стоил астрономическую сумму, но Курёхина уже не могла остановить никакая сила. Идеолог «Поп-механики» чуть ли не под конвоем отправил своего непутевого саксофониста ближайшим рейсом в Санкт-Петербург.

«В Германии я не сыграл ни единой ноты, — с грустной улыбкой рассказывал мне Костюшкин спустя двадцать лет. — При первой же возможности Сережа кому-то позвонил и депортировал меня домой».

«Курёхин совсем расстроился, — вспоминает Гаккель. — Он отказался ехать на поезде вместе с нами и купил себе билет на самолет, буквально на следующий рейс. При этом он заявил, что отныне никогда ни с кем никуда не поедет и будет играть только один».

Действительно, в тот момент у Сергея не существовало четкого плана действий. «У меня нет концепции в жизни, — признавался он друзьям. — Все, что я делаю, я делаю, следуя своей интуиции. Даже самые абсурдные вещи. Но я уверен, что моя интуиция ведет меня в правильном направлении».

Другими словами, Курёхин плыл по течению. Он мог отказаться от участия в престижном джазовом фестивале в Швейцарии, но при этом согласиться выступать с «Поп-механикой» в курортном итальянском поселке. Его принцип «здесь и сейчас» не позволял ему остановиться и записать с оркестром хотя бы один студийный альбом. По этому поводу у Капитана даже существовала целая теория.

«Существует два типа художников, два типа искусства, — исповедовался Курёхин в книге Tusovka. — Первый — когда творец создает шедевры, которые пройдут через века и переживут целые народы. Другой — когда шедевры живут с художником и умирают с ним. Я знаю, что не оставлю после себя никаких шедевров».

Многие годы Капитан интенсивно сотрудничал с массой деятелей столичной контркультуры, но не проявлял особого рвения прорваться на московские площадки. После дебюта в ДК Москворечье (1984) и скромного концерта в кафе «Метелица» (1986) биг-бенд Курёхина больше ни разу не выступил в столице. Кроме дюжины рок-журналистов, мотавшихся в Питер, настоящей «большой» «Поп-механики» никто из москвичей так и не увидел. И вскоре после телевизионного «Музыкального ринга» оркестр Курёхина стал для них чем-то загадочным — из сферы «телег» и фольклорных легенд.

Уместно напомнить, что реальный шанс завоевать Москву у Капитана все-таки был. Как-то раз, в рамках грандиозного «Марша мира», «Поп-механика» должна была выступать с сольным концертом в Парке Горького. Вместе с театром «Лицедеи» у курёхинского оркестра планировался тур по нескольким европейским столицам, который должен был стартовать в Москве. Но уже не впервые в столичных приключениях Капитана, которые начались еще со времен свинченного комсомольцами концерта в ЦДХ, случилось очередное «сопротивление материала».

«Когда я приехал в Зеленый театр, то узнал от музыкантов, что выступления не будет, — вспоминает Сергей Летов. — Оказывается, накануне у Курёхина случились серьезные противоречия с Полуниным, поэтому ночью Сергей сел на самолет и улетел в Питер. И только перед концертом мы узнали, что ни в какую Европу мы не едем».

В 1994 году оркестру безумной музыки незаметно исполнилось десять лет. И тут авангардные схемы «Поп-механики», которые до этого безотказно работали на разрушение, начали требовать существенной модернизации. В середине 1990-х политический строй и сознание людей напоминали сплошные развалины. Разрушать стало нечего. Всё и так было разрушено.

Рикошетом подобные «настроения эпохи» отразились и на Курёхине. Берлинский прецедент с Костюшкиным виделся теперь лишь вершиной айсберга. «Я дико устал», — признавался Капитан барабанщику Жене Губерману после устрашающего лазерного перфоманса в Амстердаме летом 1994 года.

«Курёхин с нами всегда уставал, — вспоминает Леша Вишня про европейские гастроли «Поп-механики». — Вокруг Сергея всегда существовал извечный прессинг. Пресса, плюс мы, полные долбоебы, за которыми нужен глаз да глаз... Которые вечно опаздывают, бесконечно пьяные и обколотые, совершенно невменяемые».

«Я, к примеру, чувствовал, как Курёхин теряет ко мне интерес, — вспоминает Сергей Летов. — Я, видимо, не выдавал достаточного для него адреналина. И Капитан сникал, начинал грустить и молчать. И если ему что-то не нравилось, то он никогда не говорил, что именно».

При этом необходимо признать, что за десять лет Капитан превратился из дирижера-провокатора в настоящую машину по производству новых «Поп-механик». Он, словно танк, научился преодолевать любые организационные препятствия. С каждым концертом Маэстро вводил в бой новые механизмы воздействия на зрителей и порой напоминал сказочного героя, который играл на волшебной флейте, уводя за собой население целого города. Мистерии курёхинского оркестра уже невозможно было идентифицировать стилистически — это было нечто среднее между религиозным гипнозом, рейвом и акциями художников-некрореалистов.

Казалось, Капитан использовал для «Поп-механики» все существующие в природе приемы атаки. К примеру, в концертной программе «Гляжу в озера синие» Маэстро выводил на сцену обнаженных арфисток и заворачивал в фольгу Эдуарда Хиля, который пел «Сказки венского леса», а под ногами у него бегали сотни кроликов. На одной из пресс-конференций Курёхин грозился атаковать бактериями БКЗ «Октябрьский», а в театральном спектакле «Колобок» усадил поэта Дмитрия Пригова верхом на экскаватор. А во время берлинской постановки «Стерео-Шостакович» вообще устроил на сцене массовое побоище.

Сергей продолжал фонтанировать «идеями садомазохизма» и «непонятной духовности», не без успеха создавая вселенную из хаоса. Его новая игрушка — информационное агентство «Депутат Балтики» — рекламировала в «Невском Паласе» «чудо-макинтоши» и раскручивало поп-дуэт «Чай вдвоем», в котором, к слову, пел Костюшкин-младший. Сам Курёхин то гастролировал с фортепианными концертами по Японии, то вручал в Царскосельском императорском лицее премии в области культуры, то устраивал в мастерской у Африки незабываемый «водный перфоманс» с Джоном Кейджем.

Дальше, как говорится, больше. Летом 1994 года Курёхин неожиданно приехал на берег Финского залива, где проходили съемки клипа Филиппа Киркорова «Посмотри, какое лето». Там Капитан познакомился с Пугачевой и после обмена любезностями предложил ей принять участие в ближайшем концерте «Поп-механики». Примадонна вежливо согласилась, но до реализации дело не дошло — возможно, что и к лучшему.

«Как-то раз мы с «Поп-механикой» выступали в небольшом финском городке Ювяскюля, — вспоминает контрабасист Владимир Волков. — Зима, и крестьянин не торжествует. А «торжествуют» организаторы концерта, поскольку у них в зале сломалось отопление. На улице минус тридцать пять, и зрители сидят в шубах и шапках, закутавшись в кашемировые шарфы... На сцене — Курёхин. Он играет фортепианное соло, а потом вдруг резко вскакивает и отталкивается от клавиатуры. Делает дикий прыжок, метра полтора-два над сценой, приземляется на руки, отталкивается обратно, опять садится за рояль и продолжает играть. Я так и не понял, что это было. Как галлюцинация. Можно было сломать руки и ноги — так высоко он подпрыгнул. Причем — при шести градусах в зале. Нарушил все законы гравитации, всемирного тяготения. И, как ни в чем не бывало, продолжил играть».

Всеобщий любимец, признанный многими питерскими СМИ «человеком 1994 года», Капитан находился на подъеме и, по воспоминаниям Насти Курёхиной, действительно «летал». У него была масса творческих экспериментов, и многие из них заканчивались прорывами или креативными открытиями. В сентябре 1994 года у Сергея родился долгожданный сын Федор, а спустя несколько месяцев — внук Никита. При этом в голове молодого дедушки по-прежнему носились сотни идей, причем многие из них оказались настолько неожиданными, что застали врасплох буквально всех — как врагов, так и друзей. С весны 1995 года, нарушая все законы собственной кинематики, Сергей Анатольевич Курёхин решил всерьез заняться политикой.