Сергей Михалков

С. В. Михалков о себе, или Приметы времени

Я родился в царской России, в городе Москве 13 марта (28 февраля по старому стилю) 1913 года. Первые свои шаги сделал в доме № 6 по улице Волхонке, что неподалеку от Кремля. В старом справочнике московских домовладельцев сказано: «Волхонка. Дом № 6. Домовладелец Сергей Владимирович Михалков (брат моего деда). Строительная контора С. Маршак». Странное предзнаменование, связавшее эти две фамилии спустя двадцать лет!

Помню, как няня Груша водила меня гулять в Александровский сад, к храму Христа Спасителя… Но прежде несколько слов о моем отце.

«Владимира Александровича Михалкова я знаю в течение двадцати лет. Судьбе было угодно за это время сталкивать нас в самых разнообразных жизненных положениях. Я был его учителем, добрым знакомым, поверенным в делах и, наконец, подчиненным. Владимир Александрович глубоко порядочный человек, неутомимый работник, весьма опытный и талантливый администратор. Я совершенно уверен в том, что Владимир Александрович будет ценнейшим работником у Вас в Управлении. С приветом. Наркомюст Турк. республики Алексей Васильев».

Я держу в руках пожелтевшую от времени служебную записку, датированную 31 марта 1923 года… Память воскрешает образ моего отца, так и не дожившего до своего пятидесятилетия.

Когда я думаю об отце, мысль невольно ведет меня в более отдаленное прошлое. Хочется вспомнить об отце отца, о дедах, прадедах, пращурах. На ум приходят пушкинские строки: «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам».

Не стану лукавить и скажу прямо: горжусь своими предками. Документы свидетельствуют: Михалковы — древний русский род. Старинное предание указывает, что «пошел» он из Литвы.

Выехал в первой половине XV века из Литвы в Тверь, на службу к великому князю Ивану Михайловичу Тверскому, и некто Марк Димидович. От его потомков Киндыревых «ответвились» Михалковы.

В сборнике «Старина и новизна» (книга XVII, 1914) записано:

«Михалковы в свойстве с Шестовыми, родом Великой Старицы Марфы Ивановны, матери Царя Михаила Федоровича. Первым «постельничим» вновь избранного Царя был человек ему не сторонний, а именно Михалков.

Связи Михалкова с Шестовым не объясняют ли этот выбор, так как постельничие были люди Царям не чужие».

Между прочим, боковые ответвления генеалогического древа рода Михалковых ведут к ближайшим родственным связям с Толстыми и к дальним… с Николаем Васильевичем Гоголем.

Первый постельничий молодого царя Михаила Федоровича — Константин Иванович Михалков — был наместником трети Московской (умер в 1628 году).

Федор Иванович Михалков служил воеводой в Романове, Тотьме и Чебоксарах. В Смутное время, в годы иноземного нашествия на Русь, он, по выражению тех времен, «не покривил» и сохранил верность Отечеству, за что ему в 1613 году «за службу против польских и литовских людей» и за «московское сидение» была пожалована вотчина «по приговору» боярина князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского.

В Государственном историческом музее в Москве, Российском государственном историческом архиве Санкт-Петербурга, Государственном архиве Ярославской области, в ряде других архивов России, в том числе и в ЦГАЛИ, хранится большой семейный архив Михалковых (грамоты, челобитные, около 14 тысяч листов семейной переписки от середины XVII до начала XX века). По этим документам можно проследить жизненный путь многих представителей древнего русского рода. В Рыбинске, рядом с которым в селе Петровское была усадьба моих предков, есть музей, почти полностью состоящий из предметов, когда-то принадлежащих нашему роду. Так вот в запасниках этого музея обнаружены иконы, которые являют собой духовную ценность нашей семьи и разыскиваются мною в течение многих лет. Думаю, особый интерес представляют две: «Спас нерукотворный» и «Богоматерь Владимирская».

На обороте первой написано: «Сим образом благословил сына своего Сергей Владимирович Михалков 29 августа 1881 года. Этот образ принадлежал стольнику и постельничему Константину Михалкову — четвероюродному брату царя Михаила Федоровича Романова».

На обороте второй иконы надпись чернилами: «Сим образом благословили служителя своего Феофана Григорьева г-н Сергей Владимирович Михалков и супруга его Мария Сергеевна Михалкова в 1830 году апреля 27 дня, а написан оный образ около 1650 года прадедушкой Сергея Влад имировича Михалкова Петром Дмитриевичем Михалковым, что в Петровском близ Рыбинска».

Замечу по случаю: даже в лихие годы октябрьского переворота, когда национализировалось имущество владельцев усадеб, единственное, что им оставили, — это семейные иконы. Полагаю, что данным иконам не место в запаснике краеведческого музея, они должны находиться в нашей семье и переходить по семейной линии от поколения к поколению. У меня есть дети. Внуки и даже правнуки. И я хотел бы, чтобы жизнь их была освящена той духовной Верой, которую несли семейные иконы их славным предкам.

…Как пример служения нашему Отечеству можно привести судьбу Дмитрия Васильевича Михалкова, умершего в 1684 году. За свою сорокалетнюю службу этот русский воин участвовал во многих походах во время русско-шведской и русско-польской войн середины XVII века. В неудачном для России Конотопском сражении 1659 года был тяжело ранен. «И на том Конотопском бою в приход хана Крымского, — пишет своей рукой Д. В. Михалков, — я… тяжело ранен саблею великою раною — больше половины пересечена шея на великую… силу и голова на плечах удержалась». Поразительно — воин остался в строю и вновь был ранен во время жарких боев между русскими войсками и татарской армией визиря Кара-Мустафы под Чигирином летом 1678 года.

В эпоху Петра в знаменитый Семеновский полк был записан солдатом Петр Дмитриевич Михалков. В этом полку он, как гласит документ, «во всех походах был везде безотлучно» и вышел в отставку в 1715 году в чине подпоручика.

Мой прапрадед, Сергей Владимирович Михалков (1789–1843), прошел путь в Семеновском полку от унтер-офицера до подпоручика, отличился в сражениях против наполеоновских войск под Аустерлицем в 1805 году, при Фридланде в 1807 году, за что был награжден боевыми орденами России.

Заметный след в истории русской культуры оставил его сын и мой прадед, действительный статский советник Владимир Сергеевич Михалков (1817–1900), женатый на княжне Елизавете Николаевне Голицыной. Он блестяще окончил в 1839 году Дерптский университет. В архиве этого университета (Тарту) до сих пор хранится его конкурсное сочинение на тему «Об американской системе наказания», удостоенное золотой медали. Высокообразованный человек, он посвятил себя деятельности на ниве народного образования, приобрел широкую известность как крупный коллекционер и владелец одной из лучших частных библиотек России.

«Достигнув преклонного возраста, желая не только сохранить свое собрание, но и предоставить его в общественное пользование, В. С. Михалков позаботился о его будущем и сделал соответствующие завещательные распоряжения», — писала рыбинская «Верхневолжская правда» (12 октября 1986 года) в статье «Село Петровское и его обитатели», сопровождая статью портретом моего прадеда.

Мой дед, Александр Владимирович Михалков, штаб-ротмистр Кавалергардского полка, страдал душевным заболеванием, связанным с потрясением после смерти жены, и потому сам он был в отставке, а имущество его — под опекой. Опекуном был назначен генерал-лейтенант В. Ф. Джунковский. Будучи в должности товарища министра внутренних дел, Джунковский снискал уважение в революционных рабочих кругах, и, когда в первые послереволюционные годы он был арестован ЧК, делегация рабочих добилась его освобождения. Последние годы своей жизни Джунковский был церковным старостой в одном из приходов Москвы. В 1937 году его вновь арестовали, и он разделил участь многих представителей своего класса. В. Ф. Джунковский был моим крестным отцом.

А мой отец, Владимир Александрович Михалков, получил образование на юридическом факультете Московского университета. Он вьшолнил волю своего деда, и родовая библиотека в 1910 году влилась в основной фонд Библиотеки Академии наук в Петербурге, где и хранится по сей день.

Что я помню из своего детства? И что знаю о нем из рассказов родных и близких?

Жили мы в своем имении Назарьево, что под Москвой, среди лесов, полей, лугов.

…Помню, что стою с няней возле дома, а отец со второго этажа бросает мне красивую конфету. Я ее ловлю.

Помню октябрьские дни семнадцатого года, когда с улицы доносилось: «Вихри враждебные веют над нами» и мама уводила нас, детей, в комнаты с окнами во двор…

Помню усатого городового Петра Васильевича с «селедкой» на боку, навещавшего нашу квартиру по престольным праздникам. Ему, как положено, подносили чарку…

Помню себя в имении Ольгино в Амбросиевке, области войска Донского. Пахнет персиками, разложенными по всему полу большой комнаты, которая выходит в сад. Помню казаков, которые охраняли нас…

Помню, что уже тогда я заикался… Почему? Ведь воспитывали меня в заботе и ласке…

Однако все не предусмотришь в этой жизни. Многое решает случай. Нечаянно моя няня упустила коляску, и та покатилась, покатилась и перевернулась вместе со мной. Так я стал заикаться. А многим с таким недостатком жить ох как не просто! Над ними всегда готовы пошутить, а то и поиздеваться…

Как сам я относился к собственному заиканию? Робел ли? Смущался? Старался отмолчаться?

Мне хотелось говорить, и я говорил, и товарищи мои действительно терпеливо ждали, когда я выскажусь до конца. И если кто-то из них пробовал поначалу подшучивать над этой моей бедой, я тотчас перехватывал инициативу и пускал в ход юмор, сам первым смеялся над своей «особенностью».

В школе, помню, меня мое заикание не раз выручало. Например, вызывает меня учительница химии, я же не знаю, что отвечать, и начинаю с великим усердием заикаться… Сердобольная женщина ставит мне «удовлетворительно»… Товарищи мои тихо умирают от смеха…

Но кто меня одарил драгоценным чувством юмора? Кто обогатил мою душу ощущением вечной радости оттого, что я жив, живу, хожу по родной земле, вижу небо, солнце, дышу ароматом цветов, читаю книги, рисую синее море и белый пароход цветными карандашами?

Отец, прежде всего — он. Владимир Александрович Михалков. Каким он был? Что сделал для России? И сделал ли? Окончил юридический факультет Московского университета, а… увлекся таким на первый взгляд странным занятием, как птицеводство.

…Могла ли наша семья спрятаться от бед и невзгод послереволюционной России где-нибудь в Париже или в Берлине? Разумеется, могла.

Почему же мой отец выбрал иной путь? Почему он решил, несмотря ни на что, терпеть все, что суждено русскому народу? Должно быть, и потому, что знал себя, знал, что истинно русскому человеку трудно, почти невозможно прижиться в чужом, даже благодатном краю.

Надо при этом учесть, что он был верующим человеком и понятия долга перед людьми. Отечеством были для него не пустым звуком.

В 1927 году Терселькредсоюз пригласил на постоянную работу группу специалистов-птицеводов. Одним из первых откликнулся на этот призыв мой отец. Думаю, что он оставил Москву не без умысла: лучше было быть подальше от органов, следящих за «бывшими».

…Мы поселились на окраине Ново-Пятигорска, в одноэтажном, сложенном из самана доме № 231 по Февральской улице, поблизости от ипподрома. Так что теперь не только куры, но и лошади вошли в нашу жизнь.

Большой знаток и любитель лошадей, отец брал нас — меня и моих младших братьев, Мишу и Сашу, — по воскресеньям на скачки. В высоких желтых сапогах и в таком же желтом кожаном картузе он походил скорее на заядлого лошадника, чем на птицевода. Общительный и веселый, он и там пришелся к месту, и там, как и везде, люди тянулись к нему, доверяли ему, дружили с ним.

Отец целыми днями пропадал на птицефермах, на организованной им первой в СССР инкубаторно-птицеводческой станции, в командировках по Терскому краю. В свободное время он изобретал, писал.

Много лет спустя в журнале «Птицеводство» (№ 10, 1967) я в числе ветеранов советского птицеводства увидел имя отца:

«В конце двадцатых годов Владимир Александрович переехал в г. Пятигорск, он стал работать в окружном животноводческом кооперативном союзе. Его деятельность оставила заметный след в развитии птицеводства в Ставропольском крае…»

В шестидесятых годах мне были присвоены звания «Почетный гражданин города Пятигорска» и «Почетный гражданин города Георгиевска». Эти звания я мысленно делю сегодня со своим отцом.

Горжусь тем, что Владимир Александрович Михалков, мой отец, начав буквально с нуля, стал одним из основоположников промышленного птицеводства страны. Брошюры с его рекомендациями стали настольными книгами для специалистов и любителей многих поколений.

В 1932 году ему предложили возглавить кафедру в Воронежском сельскохозяйственном институте. Он согласился. Но переехать на новое место жительства из Пятигорска не успел — умер в городе Георгиевске…

Иногда меня спрашивают:

— Почему вы готовы помочь даже тому, кто потом, за вашей спиной, непременно скажет о вас гадость?

Я отвечаю на это так:

— Пусть. Но я все-таки помог… и не унизился до «гадости»…

И опять тут к месту вспомню отца. Он был человек легкий, отзывчивый на чужую нужду. Но и к нему, его имени люди относились соответственно. Когда его не стало, сотрудники выхлопотали нашей немалой семье, которая, конечно же, очень нуждалась, персональную пенсию. В архиве сохранилась эта ветхая бумажка, которая в те тяжелые годы так много значила для мамы и нас, троих мальчишек…

Но… пока мой отец жив. Год 1925-й. Мне двенадцать лет. Хожу по домам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием «Что нужно знать крестьянину-птицеводу». Брошюра издана «Книгосоюзом». Автор ее — мой отец.

Одна из его книг называлась «Почему в Америке куры хорошо несутся».

Однажды мы получили из-за границы, кажется из Лондона, оригинальную посылку: в ней лежал упакованный в вату десяток крупных яиц. Три яйца оказались «болтунами», зато из остальных вывелись… утята! Это были предвестники ставшей потом столь популярной у нас в стране породы яйценосных уток «индийский бегун», ярым поклонником и пропагандистом которых был мой отец.

Вспоминается и другой семейный случай. Мне, тринадцатилетнему юнцу, посчастливилось выиграть в лотерее московского ГУМа… бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул ее:

— Это тебе, папа!

— Где ты ее взял? — спросил отец.

— Выиграл в лотерее!

Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:

— Никогда не играй ни во что! Запомни! Работай и зарабатывай!

Запомнил.

И это он, отец, рано дал мне в руки сказки Пушкина, басни Крылова, стихотворения Лермонтова и Некрасова. Ему нравился и Владимир Маяковский, о котором я тоже рано узнал от него. И уже не мог жить без поэзии ни дня.

Первые свои стихи я написал очень рано. Во всяком случае, мне было десять с небольшим лет, а стихов — намного больше. И как же заодно со мной горевали мои мать и отец, когда беспризорники влезли в квартиру и утащили шкатулку с самыми большими сокровищами — моими стихами! Самыми первыми! Аккуратно переписанными в общую тетрадь!

А еще про отца я помню вот что. Когда я окончил в Пятигорске среднюю школу в 1930 году, мне захотелось уехать в Москву и там начать самостоятельную жизнь. Отец написал своей сестре в столицу:

«Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача — получить нужное для писателя образование путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов, общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, он поступит на завод работать и потом будет учиться по какой-нибудь специальности…»

А меня он напутствовал, провожая в столицу, так:

— Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет.

Воистину блажен, кто имел счастье иметь такого отца! И как жаль детей, которые лишены дружеской, требовательной отцовской любви.

…26 декабря 1986 года в Тимирязевской сельскохозяйственной академии состоялось юбилейное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения известного ученого-птицевода Владимира Александровича Михалкова… И я там был…

…Ничего не рассказал о маме? Ольга Михайловна Михалкова — урожденная Глебова. Ее предки тоже были на военной и государственной службе, активно участвовали в походах и войнах, которые приходилось вести России. Достаточно вспомнить прадеда моей матери Михаила Петровича Глебова (1789–1852), участника Отечественной войны 1812 года, заслужившего в сражении при Гельзберге 29 мая 1814 года золотое оружие с надписью «За храбрость».

Думаю, что мама моя тоже имела право на высокую награду. Одно время она была сестрой милосердия, затем учительствовала, а потом всю себя посвятила семейным заботам. Добрая, мягкая, беззаветно преданная мужу и троим сыновьям, она считала ниже своего достоинства ныть, плакаться, хотя причины к тому были не год, не два, а много-много лет подряд. Можно сказать, что наша семья жила скромно. А можно — бедно, всегда не хватало денег на самое насущное.

Помню мамину склоненную голову, блеск ее волос от света лампы, ее быстрые пальцы с ножницами — она распарывает какое-то старое пальто или мундир, чтобы потом сшить полезную вещь кому-то из нас, троих мальчишек. Это она заботилась о том, чтобы мы не сбились с пути, получили образование, знали языки, умели вести себя в обществе без спеси, но и без заискивания. С охотою, с великим старанием она помогала отцу в его неутомимом изобретательстве всевозможных механических кормушек для домашней птицы и других приспособлений, полезных птицеводам.

Умерла моя мама в суровый военный год — в сорок третьем… Только тогда и успокоились ее вечно занятые трудолюбивые руки.

А в Назарьеве, возле храма, лежат в земле мои прадед и прабабка. Их старинные могилы находятся под охраной государства. Храм до сих пор не восстановлен, а бывший дом — усадьба Михалковых— часть санатория. Недавно мне довелось отдыхать там. Странноватое, непередаваемое ощущение — бродить по тем самым дорожкам, по которым бегал некий малыш Сережа Михалков в коротких штанишках и белой панамке…

Там, в детстве, остался и тот подросток Сергей Михалков, которому отец предложил как-то:

— Попробуй напиши десяток четверостиший для плакатов по птицеводству. Это будет очень кстати. Но знай — агитировать надо кратко, занимательно и весело.

Я охотно выполнил поручение, и мои четверостишия, прославляющие птицеводов, а также агитирующие за современные методы разведения и содержания домашней птицы, были отпечатаны в типографии и «разбрелись» по стране…

Помню, когда мы с отцом читали первые оттиски, он, глядя на меня веселыми глазами, крепко, как мужчина мужчине, пожал мне руку…

Сейчас, когда я довольно много пожил и повидал, понимаю, что про себя мой отец всегда страдал оттого, что я заикаюсь, и ему очень хотелось, чтобы у меня появилось серьезное увлечение, способное оградить от лишних страданий. И когда он понял, что стихи — это моя стихия, тут я «на празднике жизни», он пусть не без грусти, но отправил меня в Москву. Его последние слова на перроне пятигорского вокзала были:

— Все-таки не отступай, попробуй вылечиться от заикания. Работай, работай над собой.

Увы, от заикания мне так и не суждено было вылечиться… Но это ничуть не помешало в жизни. Потому что никто не приходит в этот сложный, прекрасный и яростный мир совершенным, и тот, кто скорее всех поймет, что надо не сидеть и ждать милостей от него, а найти цель и работать, и добиваться совершенства на избранном пути, — познакомится с радостью побед…