Сергей Михалков

Со дня рожденья четверть века

Справлял в дубраве Курский Соловей.

(Немалый срок и в жизни человека,

А соловью — тем паче юбилей!)

Среди лесных певцов подъем и оживленье:

Окрестные леса

Вручают юбиляру адреса.

Готовится банкет. Концерт на два часа.

И от Орла приходит поздравленье.

Счастливый юбиляр растроган и польщен —

Не зря в своих кустах свистал и щелкал он…

За праздничным столом в тот вечер шумно было.

На все лады звенели голоса,

И лишь Ворона каркала уныло:

«Подумать только, чудеса!

Уж мне за пятьдесят давно перевалило,

И голосом сильней, и всем понятней я,

И столько раз Сова меня хвалила…

А юбилей — поди ж ты — Соловья!..»

Вот пишешь про зверей, про птиц и насекомых,

А попадаешь все в знакомых…

Изнемогая от тяжелых ран,

К своим трущобам отступал Кабан.

В чужие вторгся он владенья,

Но был разбойнику отпор достойный дан.

Как поднялось лесное населенье…

Сороке довелось в ту пору пролетать

Над полем боевых событий.

И — кто бы ожидал такой сорочьей прыти!

Сорока, сев на ель, вдруг стала стрекотать:

«Так, так его! Так, так! Гоните Кабана!

Мне с дерева видней — он не уйдет далёко!

Я помогу, коль помощь вам нужна.

А вы еще разок ему поддайте сбоку!»

«Дивлюсь я на тебя. Ты только прилетела, —

Сказал Сороке Воробей, —

А стрекотней своей, ей-ей.

Всем надоесть уже успела!»

«Скажи, мой свет, —

Сорока Воробью в ответ, —

Что толку, если б я молчала?

А тут придет конец войне —

Глядишь, и вспомнят обо мне

Да скажут где-нибудь: «Сорока воевала!..»

Сороке выдали медаль.

А жаль!

Слон-живописец написал пейзаж,

Но раньше, чем послать его на вернисаж,

Он пригласил друзей взглянуть на полотно:

Что, если вдруг не удалось оно?

Вниманием гостей художник наш польщен!

Какую критику сейчас услышит он?

Не будет ли жесток звериный суд?

Низвергнут? Или вознесут?

Ценители пришли. Картину Слон открыл.

Кто дальше стал, кто подошел поближе.

«Ну что же, — начал Крокодил, —

Пейзаж хорош! Но Нила я не вижу…»

«Что Нила нет, в том нет большой беды! —

Сказал Тюлень. — Но где снега? Где льды?»

«Позвольте! — удивился Крот. —

Есть кое-что важней, чем лед!

Забыл художник огород».

«Хрю-хрю, — прохрюкала Свинья, —

Картина удалась, друзья!

Но с точки зренья нас, свиней.

Должны быть желуди на ней».

Все пожеланья принял Слон.

Опять за краски взялся он

И всем друзьям по мере сил

Слоновьей кистью угодил.

Изобразив снега, и лед,

И Нил, и дуб, и огород,

И даже — мед!

(На случай, если вдруг Медведь

Придет картину посмотреть…)

Картина у Слона готова,

Друзей созвал художник снова.

Взглянули гости на пейзаж

И прошептали: «Ералаш!»

Мой друг! Не будь таким Слоном,

Советам следуй, но с умом!

На всех друзей не угодишь.

Себе же только навредишь.

Красиво ты живешь.

Любезная сестрица! —

Сказала с завистью в гостях у Крысы Мышь. —

На чем ты ешь и пьешь.

На чем сидишь,

Куда ни глянешь — все из-за границы!»

«Ах, если б, душенька, ты знала, —

Со вздохом Крыса отвечала, —

Я вечно что-нибудь ищу!

Я день-деньской в бегах за заграничным —

Все наше кажется мне серым и обычным,

Я лишь заморское к себе в нору тащу:

Вот волос из турецкого дивана!

Вот лоскуток персидского ковра!

А этот нежный пух достали мне вчера —

Он африканский. Он от Пеликана!» —

«А что ты ешь? — спросила Крысу Мышь. —

Есть то, что мы едим, тебе ведь не пристало!» —

«Ах, душенька! — ей Крыса отвечала. —

Тут на меня ничем не угодишь!

Вот разве только хлеб я ем и сало!..»

Мы знаем, есть еще семейки.

Где наше хают и бранят,

Где с умилением глядят

На заграничные наклейки…

А сало… русское едят!

Лиса приметила Бобра:

И в шубе у него довольно серебра,

И он один из тех Бобров,

Что из семейства мастеров, —

Ну, словом, с некоторых пор

Лисе понравился Бобер!

Лиса ночей не спит: «Уж я ли не хитра!

Уж я ли не ловка к тому же?

Чем я своих подружек хуже?

Мне тоже при себе пора

Иметь Бобра!»

Вот Лисонька моя, охотясь за Бобром,

Знай вертит перед ним хвостом,

Знай шепчет нежные слова

О том о сем…

Седая у Бобра вскружилась голова,

И, потеряв покой и сон.

Свою Бобриху бросил он.

Решив, что для него. Бобра,

Глупа Бобриха и стара…

Спускаясь как-то к водопою.

Окликнул друга старый Еж:

«Привет, Бобер! Ну, как живешь

Ты с этой… как ее… с Лисою?»

«Эх, друг! — Бобер ему в ответ. —

Житья-то у меня и нет!

Лишь утки на уме у ней да куры:

То ужин — там, то здесь — обед!

Из рыжей стала черно-бурой!

Ей все гулять бы да рядиться,

Я — в дом, она, плутовка, — в дверь.

Скажу тебе как зверю зверь:

Поверь,

Сейчас мне в пору хоть топиться!..

Уж я подумывал, признаться.

Назад к себе — домой податься!

Жена простит меня. Бобра, —

Я знаю, как она добра…» —

«Беги домой, — заметил Еж, —

Не то, дружище, пропадешь!..»

Вот прибежал Бобер домой:

«Бобриха, двери мне открой!»

А та в ответ: «Не отопру!

Иди к своей Лисе в нору!»

Что делать? Он к Лисе во двор!

Пришел. А там — другой Бобер!

Смысл басни сей полезен и здоров

Не так для рыжих Лис, как для седых Бобров!

В день именин, а может быть рожденья,

Был Заяц приглашен к Ежу на угощенье.

В кругу друзей, за шумною беседой,

Вино лилось рекой. Сосед поил соседа.

И Заяц наш как сел.

Так, с места не сходя, настолько окосел,

Что, отвалившись от стола с трудом,

Сказал: «П-пшли домой!» —

«Да ты найдешь ли дом? —

Спросил радушный Еж. —

Поди как ты хорош!

Уж лег бы лучше спать, пока не протрезвился!

В лесу один ты пропадешь:

Все говорят, что Лев в округе объявился!»

Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел.

«Да что мне Лев! — кричит. — Да мне ль его бояться?

Я как бы сам его не съел!

Подать его сюда! Пора с ним рассчитаться!

Да я семь шкур с него спущу

И голым в Африку пущу!..»

Покинув шумный дом, шатаясь меж стволов.

Как меж столов.

Идет Косой, шумит по лесу темной ночью:

«Видали мы в лесах зверей почище львов.

От них и то летели клочья!..»

Проснулся Лев, услышав пьяный крик, —

Наш Заяц в этот миг сквозь чащу продирался.

Лев — цап его за воротник!

«Так вот кто в лапы мне попался!

Так это ты шумел, болван?

Постой, да ты, я вижу, пьян —

Какой-то дряни нализался!»

Весь хмель из головы у Зайца вышел вон!

Стал от беды искать спасенья он:

«Да я… Да вы… Да мы… Позвольте объясниться!

Помилуйте меня! Я был в гостях сейчас.

Там лишнего хватил. Но все за Вас!

За Ваших львят! За Вашу Львицу!

Ну, как тут было не напиться?!»

И, когти подобрав, Лев отпустил Косого.

Спасен был хвастунишка наш!

Лев пьяных не терпит, сам в рот не брал хмельного.

Но обожал… подхалимаж.

Вожак воров и сам матерый вор,

Волк-живодер

Как избежать облавы ни старался,

А все ж попался.

Теперь над ним свершится приговор.

Не избежит преступник наказанья!

Свидетели дают

Правдивые, прямые показанья:

«Зарезал здесь овцу, задрал теленка тут,

А там свалить коня не посчитал за труд…»

Улики налицо. Но судьи ждут.

Что им убийца скажет в оправданье.

«Известно. — начал Волк, — что испокон веков

Всегда травили нас, волков,

И скверные про нас пускали толки.

Заблудится овца у сонных пастухов.

Корова пропадет — все виноваты волки!

А волки между тем давным давно

Не могут видеть кровь, не могут слышать стоны.

На травку перешли и на зерно.

Сменили стол мясной на овощной — зеленый.

А если иногда то там, то тут

Ягненка одного-другого задерут.

Так только с целью самообороны…

Надеюсь я на объективный суд!..»

И порешили судьи тут:

Дать Волку выговор и не лишать свободы,

Раз изменился нрав у всей его породы.

Но вот прошли уж годы.

Как огласили этот приговор,

А волки нападают до сих пор

Все на стада, а не на огороды!

Однажды, в знойный день, взбесился Пес цепной

И, ядовитой брызгая слюной.

Сорвался вдруг с цепи, махнул через ограду —

Да прямо к стаду!

Сначала он напал по-волчьи на телка,

Потом задрал невинного ягненка.

Одних загрыз, другим порвал бока

И насмерть ранил пастушонка.

Короче: натворил таких он бед,

Каких не видел свет!

Когда б разбойника облавою не взяли,

То многие еще бы пострадали.

Но был в конце концов захвачен лютый Пес.

И… производством дело началось!

Уж не одна неделя пролетела —

Полгода суд идет. Растет и пухнет дело —

Чинят свидетелям допрос.

Бандит в тюрьме окреп, подрос.

Так на харчах казенных откормился

И обленился.

Что от хвоста до шеи залоснился.

Он только знает спать да есть.

При нем друзья. Услуг не счесть:

Ему ошейники меняют,

Его родные навещают,

А два Шакала, посчитав за честь.

Перед судом ретиво защищают:

Скулят, визжат, и лают.

И, чтобы умалить его вину,

Повторный требуют анализ на слюну…

«Чего же судьи ждут? Когда ж повесят Пса? —

Слышны повсюду голоса. —

Какой другой конец возможен для урода?..»

Известны нам суды такого рода.

Арбуз, что из земли тянул нещадно соки,

Что более других лежал на солнцепеке

И вырос до такой величины,

Что все другие кавуны

С ним оказались не равны,

Перед собратьями своими возгордился:

«Я тяжелее всех, каков же я на вкус?!

Всяк скажет про меня: «Арбуз так уж арбуз!..»

Так до тех пор он хвастал и кичился.

Пока в хозяйских вдруг руках не очутился.

А как попал под нож.

То оказался уж не так хорош.

Что толку, что велик? Велик, да толстокож!

На цвет? Да как сказать, не бел, но и не красен.

На вкус — трава травой…

Смысл этой басни ясен:

Иной, глядишь, и говорит пестро.

Осанка хоть куда, так важно носит пузо,

А ковырни его да загляни в нутро —

Оно как у того Арбуза!

«Иван Тарасович, а я к тебе по делу!» —

«Ну, в чем твоя нужда?» — «Да мне немного мелу!

Пока стоят хорошие деньки.

Хотим мы побелить в конторе потолки,

И мелу сущие нам нужно пустяки!» —

«Ты больно скор, тут надобно решенье!» —

«Да ведь горит у нас!» — «А ты имей терпенье.

Такой вопрос нельзя решать сплеча

И сгоряча.

Здесь важно мнение Степана Кузьмича!

Посмотрит Клим Фомич и даже сам, быть может,

Матвею Саввичу доложит,

Тот резолюцию наложит

И сам поставит на совет.

А уж совет решит, белить вам али нет!..» —

«Ну и дела у вас!» — «Сам видишь — не гуляем!» —

«Все трудитесь?» — «Да, братец, заседаем!»

В основу басни сей я взял нарочно мел.

Чтоб не затронуть поважнее дел!

«Я лягу на полок, а ты потри мне спину, —

Кряхтя, сказал толстяк худому гражданину. —

Да хорошенько веничком попарь.

Вот так-то я, глядишь, чуток и в весе скину.

Ты только, братец, не ошпарь!»

Трет Тонкий Толстого. Одно пыхтит лежачий:

«Еще разок пройдись!.. Еще наддай!..

А ну, еще разок! Смелей — я не заплачу!

А ну, еще разок!..» — «Готово, друг! Вставай!

Теперь я для себя парку подкину.

Мочалку мылить твой черед!» —

«Нет, братец, уж уволь! Тереть чужую спину

Мне не положено по чину.

Кто трет другим, тот сам себе потрет!»

Смеялся от души народ.

Смотря в предбаннике, как Тонкий одевался

И как в сторонке Толстый волновался:

Он чином ниже оказался!

«Чего распелся ты так рано над крыльцом?» —

Кукушка из лесу Скворцу прокуковала.

«Ах, если бы. Кукушечка, ты знала! —

Ей отвечал Скворец. — Я нынче стал отцом!

Теперь мне в пору петь с рассвета до заката:

В скворечнике моем пищат мои Скворчата!

Я полон гордости — растет мой скромный дом!»

«Вот невидаль! Нашел же чем гордиться! —

Кукушка из лесу в ответ. —

Чем удивил ты белый свет!

По мне, так лучше быть свободной птицей!»

«А где несешься ты?»

«В любом чужом гнезде!»

«А где твои птенцы?»

«Не знаю где. Везде!»

«Да кто ж выводит их?»

«Другие их выводят.

Я не из тех, кто в этом смысл находит…

Семья мне не нужна. Я жить одна хочу.

Куда задумаю — туда и полечу!

Где захочу — там прокукую.

Вот, Скворушка, тебе бы жизнь такую!»

«Нет, — отвечал Скворец. — Пример моих отцов

Подсказывает мне иметь весной птенцов!»

И надо же такому вдруг случиться:

Пернатый хищник, старый вор,

Скворчатинкой задумал поживиться.

Явился как-то раз к моим Скворцам во двор.

Но грозно встретила его семья Скворцов!

Едва отбившись от птенцов и от отцов,

Разбойник улетел. А над лесной опушкой

Он с одинокой встретился Кукушкой —

И все ж позавтракал в конце концов!

Однажды где-то под кустом

Свалила Зайца лихорадка.

Болеть, известно, как не сладко:

То бьет озноб его, то пот с него ручьем.

Он бредит в забытьи, зовет кого-то в страхе…

Случилось на него наткнуться Черепахе.

Вот Заяц к ней: «Голубушка… воды…

Кружится голова… Нет сил моих подняться,

А тут рукой подать — пруды!»

Как Черепахе было отказаться?..

Вот минул час, за ним пошел другой,

За третьим начало смеркаться —

Все Черепаху ждет Косой.

Все нет и нет ее. И стал больной ругаться:

«Вот чертов гребешок! Вот костяная дочь!

Попутал бес просить тебя помочь!

Куда же ты запропастилась?

Глоток воды, поди, уж сутки жду…»

«Ты что ругаешься?» — Трава зашевелилась.

«Ну, наконец пришла, — вздохнул больной. —

Явилась!»

«Да нет. Косой, еще туда-а иду…»

Я многих черепах имею здесь в виду.

Нам помощь скорая подчас нужна в делах.

Но горе, коль она в руках

У черепах!

Раз Мухе довелось позавтракать со Львом

От одного куска и за одним столом.

Вот Муха досыта наелась.

Напилась,

Собралась улетать, да, видно, расхотелось

(На Львином ухе солнышком пригрелась).

Осталась на обед, а там… и прижилась.

В недолгом времени пошла молва,

Распространяться стали слухи

(Их разносили те же мухи!).

Что Муха-де живет советницей у Льва,

Что в ней

Гроза зверей

Души не чает.

Случись по делу отлучиться ей,

Так он уж загодя скучает —

Не ест, не пьет

И сам завел такой обычай:

Когда уходит на добычу.

То Муху он с собой берет,

А раз она сидит на Львином ухе.

То может нажужжать, что в голову взбредет!..

Ну, как тут не бояться Мухи?..

А Льву и невдомек, что Муха так сильна.

Что перед ней все лезут вон из кожи

И что она

В его прихожей

Делами Львиными подчас вершит одна!

У нашей басни цель: бороться против зла.

Так вот бы хорошо, когда б для пользы дела

Моя мораль до львов дошла

И некоторых мух легонечко задела —

За дело!

В глухой, полночный час

Один Поэт стал призывать Пегаса.

Услышал этот зов Пегас

И прискакал с Парнаса.

«Послушай, добрый конь, — сказал ему Поэт, —

Ты служишь мне немало лет,

А толку от тебя, я вижу, нет и нет:

Что я ни напишу, за все меня ругают.

Ни песен не поют, ни сказок не читают.

В чем дело? В чем секрет?»

«Изволь, — сказал Пегас. — Меня манит полет.

Безудержный галоп за мыслью вдохновенной!

Я Пушкина знавал. Вот был ездок отменный!

Как вспомню я о нем, так, право, дрожь берет!

А ты свои стишки строчишь в часы досуга

И вот уже который год

Садишься на меня все задом наперед

И все рысцой трусишь на мне по кругу!

Ну что ж, поехали? Уж солнышко встает».

На днях прочел стихов две толстые тетрадки, —

Как видно, наш Поэт не изменил посадки!

«Я — Правая Рука! Во мне вся мощь и сила!

Я ставлю подписи и потому важней!»

«Прекрасно! — Левая с обидой возразила. —

Но что б ты делала без помощи моей?»

«Я чаще на виду, я голосую «за»

И руки жму чинам!» — ей Правая сказала.

«Не так уж выгодно бросаться всем в глаза!» —

Сказала Левая и кукиш показала…

А мы заметим: спор напрасным был!

Заведуя какими-то ларьками.

Хозяин рук Рукою Руку мыл

И брал, где мог, обеими руками!

Раз вышла с басней у меня запарка:

Я сел писать про львиный юбилей,

А сколько львы живут? Забыл я, хоть убей!

Ну что же, позвоню в контору Зоопарка!

Звоню. Прошу помочь в неведенье моем.

Мне отвечают очень лаконично:

«Подобных справок мы заочно не даем!

Зайдите лично!»

Что делать? Захожу. Прошу мне справку дать.

«Откуда? Кто такой?» — «Поэт я. Автор басен». —

«Придется подождать!» — «Ждать? Что, вопрос

не ясен?» —

«Нет, ясен ваш вопрос, но… надо подождать!»

Покорно жду… И наконец решенье:

«Львы не собаки! (Важный аргумент!)

Придется вам прислать с запросом отношенье —

Получите ответ на документ!..»

И дело кончилось на том.

Что приобрел я Брема первый том

И там про львов прочел такие вещи!

И сколько львы живут, и кое-что похлеще…

Такую «бдительность» иные проявляют.

Чтоб ни за что нигде не отвечать.

А сами, между прочим, оставляют

В открытом сейфе круглую печать!

Случилось это

Во время птичьего банкета:

Заметил Дятел-тамада,

Когда бокалы гости поднимали,

Что у Воробушка в бокале — вода! Фруктовая вода!

Подняли гости шум, все возмущаться стали,

«Штрафной» налили Воробью.

А он твердит свое: «Не пью! Не пью! Не пью!»

«Не поддержать друзей! Уж я на что больная, —

Вопит Сова, — а все же пью до дна я!»

«Где ж это видано, не выпить за леса

И за родные небеса?!» —

Со всех сторон стола несутся голоса.

Что делать? Воробей приклювил полбокала.

«Нет! Нет! — ему кричат. — Не выйдет! Мало! Мало!

Раз взялся пить, так пей уже до дна!

А ну налить ему еще бокал вина!»

Наш скромный трезвенник недолго продержался —

Все разошлись, он под столом остался…

С тех пор прошло немало лет,

Но Воробью теперь нигде проходу нет,

И где бы он ни появился.

Везде ему глядят и шепчут вслед:

«Ах, как он пьет!», «Ах, как он разложился!»,

«Вы слышали? На днях опять напился!»,

«Вы знаете? Бросает он семью!»

Напрасно Воробей кричит: «Не пью-ю! Не пью-ю-ю!»

Иной, бывает, промахнется

(Бедняга сам тому не рад!).

Исправится, за ум возьмется.

Ни разу больше не споткнется.

Живет умней, скромней стократ.

Но если где одним хоть словом

Его коснется разговор,

Есть люди, что ему готовы

Припомнить старое в укор:

Мол, точно вспомнить трудновато,

В каком году, каким числом…

Но где-то, кажется, когда-то

С ним что-то было под столом!..

Слон, Заяц и Осел решили строить мост,

Но оказалось, что вопрос не прост

И многое для всех троих неясно…

«Поставить нужно мост, — твердил упрямый Слон, —

На каменных быках, закованных в бетон!»

«Нет! — Заяц возражал. — Быки? Бетон? Ужасно!

Мост должен легким быть! Все, что легко, —

прекрасно!»

«Послушайте, друзья! — седой Осел изрек. —

Нам следует сперва решить единогласно.

Как будем строить? Вдоль иль поперек?»

Вы спросите: о чем же басня эта?

О членах одного ученого совета!

Кот Тимофей — открытая душа.

Коту Василию принес в зубах мыша:

Кот Васька отмечал день своего рожденья

И принимал преподношенья.

Увидев дичь, что гость ему принес.

Хозяин проурчал, брезгливо морща нос:

«Спасибо, брат! Но только зря старался!

Давно прошли те дни.

Когда мышами я питался…

Уж ты меня, дружище, извини!»

Смущенный гость был удивлен безмерно:

Чтоб кот не ел мышей? Ослышался, наверно!

Хотел переспросить, но… подали обед:

Сметану, масло, сыр, печенку и паштет.

Колбасы всех сортов и даже

Такую колбасу, которой нет в продаже!..

К столу все новые закуски подносили.

Тимошка-кот наелся до ушей.

«Вот так, брат, и живем… — мурлыкал кот Василий,

Обходимся, как видишь, без мышей!»

Когда бы у меня читатели спросили,

О чем завел я в этой басне речь,

Я им ответил бы, что данный кот Василий

Жрал то, что должен был стеречь!

А этаких котов, не ловящих мышей.

Из кладовых пора бы гнать взашей!

От шума за окном проснувшись на заре.

Испуганный Степан спросонья догадался.

Что это наглый волк к соседу в хлев забрался

И режет у него скотину на дворе.

«Я думал, что тебя, Петрович, дома нет, —

С укором поутру встречал его сосед. —

Чего же ты с ружьем на улицу не вышел?

Волк ночью у меня теленка уволок!»

«А я намаялся и спал без задних ног! —

Зевнул в ответ Степан. — Я ничего не слышал…»

Урок тому сей басней дан.

Кто глух и слеп к соседским бедам.

Но может ведь иной Степан

Сам стать Степановым соседом.

К начальнику явился подчиненный

И заявленье положил на стол.

Престранной просьбой очень удивленный,

Начальник вслух прошение прочел.

А эта просьба излагалась так:

«Прошу меня уволить. Я — дурак».

Был сух и строг начальника ответ:

«Нам лучше знать, дурак вы или нет».

Из кабинета подчиненный вышел

И обратился с той же просьбой выше.

Здесь на прошенье был ответ таков:

«У нас в системе нету дураков!»

«Но я — дурак! И самый настоящий!

Прошу меня освободить от дел!»

«А нам виднее!» — бас руководящий

Из-за стола угрюмо прогудел.

Настойчив был дурак самокритичный.

Он про себя сказал: «Не унывай!

Ты — феномен. Твой случай не типичный!

Ходи. Пиши. И дальше пробивай!»

Во всех инстанциях он побывал с прошеньем

И был освобожден. Однако… с повышеньем!

За Бюрократом Смерть пришла.

Полдня в приемной прождала.

Полдня в приемной просидела.

Полдня на очередь глядела.

Что все росла, а не редела…

И, не дождавшись… померла!

«Что-о? Бюрократ сильнее Смерти?»

Нет!

Но живучи все же, черти!

У Прова Лукича на ферме заболели

Шесть племенных молочных поросят:

Два почему-то дышат еле-еле,

А четверю все время голосят.

Пров — через двор, к соседу за советом:

«Приятель, помоги! Пришел к тебе с бедой!»

Начитанный сосед не задержал с ответом:

«Не надо поросят поить сырой водой!»

Сказал как отрубил! Вот человек ученый!

(А кто из нас друзьям не доверял?)

Пров свинок стал поить водою кипяченой —

Двух порюсят наутро потерял…

Опять к соседу Прюв: «Скажи, как быть, дружище?»

Сосед собрал морщины на лице:

«Гм-м-м! Думается мне, что в поросячьей пище

Нехватка витаминов А, В, С!»

Пров раздобыть что нужно постарался —

Стал поросят кормить, как друг ему велел.

На следующий день двоих недосчитался,

А через сутки пятый околел…

Пров снова впопыхах туда же за советом:

«Приятель! Я пропал! Как хочешь, выручай!» —

«Ты греешь поросят лечебным синим светом?» —

«Не пробовал!» — «Попробуй! Облучай!»

Пров «синий свет» достал, но… рвется там, где тонко!

Сам по себе совет, быть может, был не плох.

Да он не уберег шестого поросенка.

При свете синих ламп и этот тоже сдох…

«Ну, как твои дела? — спросил сосед у Прова. —

Здоровы хрюшки-то?» — «Какое там здоровы! —

Ответил грустный Пров. — Уж их в помине нет!»

«Ах, жаль! Я мог бы дать еще один совет!»

Что этой притчей я сказать хочу

Для тех, кто сам не может догадаться?

Что надлежало Прову Лукичу

К ветеринарному врачу,

А не к соседу обращаться!

Проснулся Лев и в гневе стал метаться.

Нарушил тишину свирепый, грозный рык —

Какой-то зверь решил над Львом поиздеваться:

На Львиный хвост он прицепил ярлык.

Написано: «Осел», есть номер с дробью, дата,

И круглая печать, и рядом подпись чья-то…

Лев вышел из себя: как быть? С чего начать?

Сорвать ярлык с хвоста?! А номер?! А печать?!

Еще придется отвечать!

Решив от ярлыка избавиться законно,

На сборище зверей сердитый Лев пришел.

«Я Лев или не Лев?» — спросил он раздраженно.

«Фактически вы Лев! — Шакал сказал резонно. —

Но юридически, мы видим, вы Осел!» —

«Какой же я Осел, когда не ем я сена?!

Я Лев или не Лев? Спросите Кенгуру!» —

«Да! — Кенгуру в ответ. — В вас внешне,

несомненно,

Есть что-то львиное, а что — не разберу!..» —

«Осел! Что ж ты молчишь?! — Лев прорычал

в смятенье. —

Похож ли я на тех, кто спать уходит в хлев?!»

Осел задумался и высказал сужденье:

«Еще ты не Осел, но ты уже не Лев!..»

Напрасно Лев просил и унижался.

От Волка требовал, Шакалу объяснял…

Он без сочувствия, конечно, не остался,

Но ярлыка никто с него не снял.

Лев потерял свой вид, стал чахнуть понемногу.

То этим, то другим стал уступать дорогу,

И как-то на заре из логовища Льва

Вдруг донеслось протяжное: «И-аа!»

Мораль у басни такова:

Иной ярлык сильнее Льва!

За чтением газет я проводил досуг.

Когда услышал вдруг за дверью странный звук.

Я тотчас дверь открыл и вижу: на пороге

Стоит Осел. Да, да! — Осел четвероногий!

Откуда взялся он и как сюда попал?!

Я был в своем уме. Был трезв. И я не спал!

В квартирах городских ослов я видел многих —

В чинах и без чинов. Но не четвероногих!

Когда, придя в себя, я снова речь обрел,

«Чем вам могу служить?» — спросил я осторожно.

«А только тем, чтоб впредь не освещать нас ложно!

С металлом в голосе ответил мне Осел. —

Вы в баснях пишете: «Один Осел когда-то…»,

А под Ослом имеете в виду

Тупицу, неуча, невежду, бюрократа.

И получается, что мы в одном ряду?!

Нам аллегории осточертели эти!

Мы честно трудимся. У нас есть тоже дети!

Не могут отвечать ослы и ишаки

За то, что среди вас пасутся дураки!..»

За честный труд и поощренья ради

Один из Муравьев представлен был к награде

К миниатюрным именным часам.

Но Муравей не получил награды:

Вышесидящий Жук чинил ему преграды.

Поскольку не имел такой награды сам!

Ах, если бы прискорбный этот случай

Был ограничен муравьиной кучей!

В «Лесных Пенатах»

На выставке картин художников пернатых

Произошел неслыханный скандал:

Портретом Журавля Хавронья возмутилась,

Как на базаре, с ним при всех сцепилась,

И тот в сердцах ей по загривку дал!

Все началось, как я сказал, с портрета.

Хавронья хрюкнула: «Как выставляют это!»

«Что именно?» — послышалось в ответ.

«Да всю эту мазню, включая ваш портрет!» —

«Позвольте!..» —

«Да! Да! Да! Вы не туда идете!» —

«Помилуйте» —

«Погрязли вы в болоте!» —

«Да как вы смеете!» —

«Как смела до сих пор!..»

Печально кончился «дискуссионный» спор…

Но что, по существу. Хавронью так задело?

Хотите знать? Туг вот в чем было дело:

Журавль был графиком — он клювом рисовал.

Хавронья пятачком картины малевала.

Мазков на полотне — Журавль не признавал.

Штрихов на полотне — Свинья не признавала.

Веселый Чиж в пансионате «Клен»

Не ведал, что творит, когда однажды он

По простоте душевной на скамейке

Спел песню на ушко знакомой Канарейке.

Наутро загудел лесной пансионат:

«Она ведь замужем) А он, поди, женат!»

«Вы видели, как он ей лапку жал.

Когда ее на ванны провожал!»

«Он так влюблен, — вовсю злословят Куры, —

Что пропускает даже процедуры!»

«Она меняет каждый день наряды, —

За туалетами ее не уследишь!..»

Чиж ловит на себе с утра косые взгляды,

И слышит за спиной, и слышит где-то рядом:

«Чиж с Канарейкой!»,

«С Канарейкой Чиж!»

«Они прошли!» — стрекочет вслед Сорока.

«Они идут!» — шипит жена Орла…

Затравленный вконец.

Чиж улетел до срока,

А Канарейка в клинику слегла…

Мещанское гнилое любопытство,

Как будто бы за нравственность борясь.

За дух морали выдает бесстыдство

И все хорошее затаптывает в грязь!

Навстречу Бабочке, присевшей на цветок,

Червяк мохнатый полз, он Гусеницей звался

И, несмотря на кучу мелких ног,

Довольно медленно по стеблю продвигался.

Зато у Бабочки с боков по два крыла

Диковинного радужного цвета —

Она самой природою была.

Так празднично, нарядно разодета.

«Мне неприятно на тебя смотреть! —

Сказала Гусенице Бабочка-красотка. —

Такая у тебя противная походка.

Что так и хочется скорее улететь!..»

И Бабочка вспорхнула над цветком.

И в солнечных лучах затрепетала,

А Гусеница двинулась ползком

И вскоре тоже Бабочкою стала…

Моя мораль сама сошла с пера:

Не забывай, каким ты был вчера!

Гнездятся беркуты в горах, бог знает где! —

В заоблачных краях, на неприступных скалах

И беркутят воспитывают малых.

Как и положено, в своем родном гнезде.

У крупных хищников обычаи свои —

Орлы и Львы не любят мелочиться!

Пронюхав это, стали Воробьи

С орлиною семьей в одном гнезде селиться.

Орлиное гнездо настолько велико,

Что Воробьишке в нем пристроиться легко —

И есть где жить, и есть чем поживиться…

Орел домой с охоты прилетит —

Накормлены прожорливые детки.

А там, глядишь, и Воробьишко сыт —

С орлиного стола ему идут объедки.

До этого Орлу и дела нет.

Лишь был бы у него у самого обед…

— Как можешь ты иметь таких соседей? —

Однажды у Орла спросил Медведь. —

Признаюсь откровенно, мы, медведи.

Таких нахлебников не стали бы терпеть! —

Орел сказал: — Как видно, я привык

К тому, что по утрам я слышу: «Чик-чирик!»

Есть люди, как такие Воробьи,

У них для жизни правила свои.

Попробуй ухватить такого за полу.

Он тотчас завопит: «Пожалуюсь Орлу!»

Однажды, в непогоду,

С крутого берега упал ребенок в воду,

Барахтается в ней, зовет на помощь мать.

Того гляди бедняжка захлебнется…

Какой-то человек кричит: «Спасать! Спасать!»

А сам на берегу стоит, не шевельнется.

Когда спасли мальчонку наконец,

Спросили у того, кто так взывал к народу:

«Скажите, гражданин, по виду вы — пловец.

Чего ж вы мешкали и не бросались в воду?» —

«Да, я не скрою, плаваю как гусь! —

Ответил человек, не чувствуя подвоха. —

Но если я и плаваю неплохо.

То простудиться все-таки боюсь».

Нет ничего гнуснее Лжи, —

Но то, что это Ложь, — попробуй докажи!

Прошел по лесу слух, что будто Заяц — вор.

(Что он украл — не ясно до сих пор!)

Напрасно Заяц наш пытался оправдаться:

«Что я украл? Когда и у кого?

Все это ложь! Вы разберитесь, братцы!*

Никто не захотел за экспертизу браться —

У всех хватало дела своего…

Косой дошел до Льва. Тот, видно, был не в духе,

Вполуха выслушал Косого и сказал:

«Уж лучше ты признайся. Лопоухий,

Когда не крал, то что без спросу взял?»

И где теперь ни появись Зайчишка,

Все говорят: «Ну, как дела, воришка?»

В девятый майский день пришли ребята

К могиле Неизвестного солдата.

Чтоб молча положить тюльпаны на гранит…

Вот тут один Тюльпан другим и говорит:

— Зачем нас только утром дети рвали?

Чтоб мы на солнце к вечеру завяли?..

— Ты не жалей себя, — сказал Тюльпан-собрат, —

Как не жалел себя лежащий здесь солдат!

Твоя судьба в руках тебя растивших,

И если ты уже попал в букет.

Достойней пасть к ногам в боях погибших,

Чем украшать собой сомнительный банкет!..

В одной стране один самоубийца

Взял в руки бритву, чтобы не побриться,

А бренной жизни подвести итог.

Он и полезть в петлю, конечно, мог.

Но побоялся удавиться.

За этим случаем последовал приказ,

И, говорят, он много жизней спас —

Изъяты были бритвы из продажи.

При этом электрические даже!

У Курицы с Орлом случился разговор.

Сказала Курица: — Хоть я и не Орлица,

А между прочим, тоже птица!

Но ты, Орел, летаешь выше гор,

А мне перемахнуть через простой забор

И то огромный труд. Как тут не удивиться?

— О чем печешься ты? — проклекотал Орел. —

Тебе со мною стоит ли равняться?

Но если жаждешь ты под облака подняться,

Я подниму тебя, коль речь с тобой повел,

Но уж назад лететь тебе самой придется!

И мы встречаем кур, что рвутся в облака.

Но это им пока

Не удается!

— Зачем пожаловал? — спросил у Зайца Лев.

Тот перед ним сидел, ничуть не оробев.

И вдруг сказал: — Припоминаю, Лева,

Как встретил ты меня в ночном лесу, хмельного,

Я у Ежа тогда на дне рожденья был.

Как видно, ты меня забыл!

А ведь у нас с тобой давнишнее знакомство!

Ну, как, старик, живешь? Здорово ли потомство?

— Пошел ты вон! — промолвил царь зверей.

И Заяц вылетел в одну из двух дверей.

Когда идешь в инстанцию.

То соблюдай дистанцию.

К редактору в рабочий кабинет

Явился человек преклонных лет

И, положив на стол объемистую папку.

Сказал: — Я вам принес своих стихов охапку!

Живу на пенсии, как ветеран труда.

Решил на старости поэзией заняться —

Причастен к ней я не был никогда.

Зато теперь хотел бы издаваться!

Без малого тут восемь тысяч строк!

Как начал, так пошло — строчу без передышки

И настрочил, пожалуй, на две книжки.

Да вот не знаю, кто бы мне помог?! —

Редактор, нацепив на нос очки.

Сказал сочувственно: — Мы оба старички!

Мне тоже срок пришел на пенсию податься.

Так вот я и решил художеством заняться:

Танцором стать на склоне лет —

Имеется в виду балет.

Да только я боюсь, что буду спотыкаться!

Медведь и Заяц, Суслик, Еж и Рысь,

И живность прочая однажды собрались.

Решив на этот раз друг друга не бояться

И общей группой всем на память сняться.

Но тут возник вопрос: кому где встать и сесть,

Ведь это же большая честь

Поближе к сильному на снимке оказаться!

Нацелил объектив Мартышкин аппарат.

Команда подана. Всех осветила вспышка.

Вот снимки розданы, по списку, всем подряд…

— Но где же я? — пролепетала Мышка.

— И мне себя никак не разглядеть! —

Заметил Еж. — Всех заслонил Медведь! —

На снимке оказался тот видней.

Кто был в лесу всех больше и сильней.

Меня захочет критик обвинить:

— Как эту басню к людям применить?

— А очень просто! — будет мой ответ. —

Не точно так ли в дни застойных лет

Был тот неприкасаем и силен.

Кто из казны награбил миллион.

Кто, нахватав и взяток, и наград.

Всех растолкав, садился в первый ряд?

Оркестр, что много лет симфонии играл

И первые призы на фестивалях брал.

Вдруг в одночасье развалился!

Как дирижер ни бился,

Так ничего и не добился —

Как видно, стал терять он свой авторитет.

Согласия у инструментов нет!

Уже во время репетиций

Наметилась борьба претензий и амбиций

И прозвучало: «СУ-ВЕ-РЕ-НИ-ТЕТ!»

Ушли «ударные» — тарелки, барабаны.

Ушли «смычковые» (в кафе и рестораны!),

Гобои с флейтами им потянулись вслед…

Все сами по себе, то, что хотят, играют —

Самостоятельность при этом проявляют.

Есть равноправие. Оркестра только нет!

Я взял событие (без лишних аргументов)

Из жизни музыкальных инструментов!

Кто в юности стихами не грешил?

Так вот, один юнец прославиться решил —

Стал опусы свои носить по всем журналам.

Чем досаждать редакторам бывалым.

Ему везде отказ, а он свое в ответ:

— А вот еще стишок! А вот еще куплет!

А вот еще на выбор две поэмы!

Нехороши стихи? Зато какие темы! —

Редактор морщит лоб: — У вас таланта нет!

— А вот еще стишок! А вот еще куплет!..

Мораль мою вы не поймите ложно!

Она проста: сдается мне.

Что из кувшина вылить можно

Лишь то, что было в кувшине!