Серое небо асфальта

ГЛАВА 10

Два года тому она стояла и смотрела на него с перрона, выглядывая лицо, напряжённую улыбку, сквозь матовое от времени, осадков, пролитого в полёте из пакета кефира, двойное стекло. Её обычно огромные глаза казались маленькими — не накрашенные, красные от слёз. Она как-то потерялась среди весёлых, разодетых бывших одноклассниц, выглядевших витринными, как подобает дорогой вещи, и счастливых, что провожают и плачут другие; потерялась, словно медная копеечка или серая птичка — хрупкая, съёжившаяся среди цветных соек.

Ему надоело кричать, махать руками, писать слова на стеснительно вспотевшем, в ажурных кефирных разводах, стекле и будто почувствовав это, динамик перрона заскрипел металлическим голосом диктора… поезд тронулся… пьяная толпа за окном вагона завизжала… и Димка с облегчением вздохнул.

* * *

Письма шли регулярно, они были нужны, как воздух, без них у солдата могло поехать небо на новой, другой, совершенно иной планете — Армии. Их ждали почти натужно, и когда получали, трепетно брали в руки. Он отвечал на письма и показывал новым друзьям фотографии своей девушки, на них она была красивее, чем в жизни. Он был уверен, что любит!..

Через год ожидание писем стало проходить легче, несмотря на их более напряжённое содержание: она писала, сетуя на неуверенность, бессмыслицу затворничества, ведь возвратившись домой, он сам об этом говорил, не собирается жениться на ней! Так как же быть?

Он отвечал, что женится, но лишь когда получит образование и вообще устроится, как все нормальные люди, что женитьба — шаг серьёзный… Он говорил — писал много, умно, мудро, всё как в кино, книгах, за ужином с родителями, и просил её подождать…

Лет десять!

Она ждать не хотела, даже год, потому что, (так думал он, скорее всего так и было) в маленьких городках — первая ступень успеха для девицы — выйти замуж, это примерно, как получить высшее образование; и учиться пять лет не надо — раз… и в дамках, то есть в дамах. Поэтому, за пол года до демобилизации, переписываться они перестали…

И после его демобилизации прожили вместе полтора года…

Он не смог отдать своё, как ни кричала, не стенала мать. Но его девушка собралась замуж за другого, отдавшего долг Родине на пол года раньше Димки и согласного на всё.

И Дмитрий не отдал…

На свадьбе — маленькой, скромной, но вкусной и питательной, были те же, кто провожал в армию. На сей раз, невеста оказалась красивее всех и знала это, а он видел себя с ней в огромных зеркалах Загса и думал, что отражаться они не должны бы, не потому что вампиры, а просто не верилось, что за всей этой белоснежной зимней праздностью у них есть что-то общее, что согреет на долго. Эта мысль промелькнула маленькой снежинкой и растаяла, он не успел даже осознать, о чём подумал, как надел невесте обручальное кольцо на левую руку… Дружки и свидетели тупо замолчали, смех угас, и Дима, виновато глядя в готовые расплакаться глаза, потянул кольцо назад…

"Ерунда! — смеялся он через год, уверенным шагом покрывая открытое пространство заброшенного сквера, с парой десятков гниющих пней. — Ерунда! — он спешил в третью смену, на завод и уверенно думал, что живут они хорошо, как и работает он, кроме работы ничего не видя! — Нет, видя! — он дёрнулся от собственной несправедливости. — А её? Не только видит, но и ощущает всеми чреслами ежедневно и неоднократно, а по выходным они ходят: утром на рынок — за мясом, его ведь в будни не купишь, а вечером — в кино, его в будни не посмотришь. Работа, семья, деньги! Вот так! Одно не нравилось и никак не укладывалось в его представлении о свободном, тихом счастье — это упорное нежелание молодой супруги отпускать его в выходной день, после совместного просмотра фильма, к друзьям.

— Ну, я всего лишь на часок, честное слово! — канючил Дима, слыша доносившиеся с тёмной лавочки аккорды гитары.

— Ну, иди, можешь домой вообще не приходить, часок ему нужен!.. — отвечал гитаре другой, менее музыкальный и менее гармонично настроенный голос.

Настроение, накопленное за выходной, таяло словно аванс, и он шёл на звук другой любимой…

Молодая, э-эх… следила за каждым его шагом, а ему было всего двадцать один… и он начал дрессировку…

Через пол года она была счастлива, если он приходил ночевать, потом, когда он приезжал из другого города и останавливался у неё, потом, по телефону, она попыталась напугать его разводом и тут же получила письменное согласие, и долго плакала: что такая дура! Но утешилась быстро, вернувшись к первому жениху, уже женатому, что не помешало им соединиться.

Дима уступил её, когда устал отпрашиваться!

На брошенной тем придурком женщине, он не женился, наплевав на равновесие поступков, во-первых: потому что не был с ней знаком, во-вторых… а во-вторых и не было!

Нет, было, но с другой…

Другая была иной — игривой, стервозной, манящей!

Естественно манящей, раз стервозной. О том, что стерв любят, но они никогда не бывают счастливы, Димка узнал потом, когда вырос возрастом и головой, этаким головастиком, но не зрелой ещё лягушкой.

Она любила зелёный цвет: салат, огурцы, малахит, изумруды, зелёную лайковую кожу, уже американские деньги… тогда он ещё думал, что и амфибий тоже, лихо отшмякивая на гитаре со своей группой, где толпа довольно ревела и девчонки жертвенно пялились на сцену… Она так же выпучивалась во всеглазие, не отставая от прочих, как он понял позже: лишь потому, что зрила к нему общий интерес, а значит, должна была получить то, чего хотело большинство.

Она ухватилась за него крепко, взяв в оборот…

Он долго добивался её благосклонности… она ускользала угрём и стала казаться недосягаемым выигрышем в государственную лотерею за тридцать копеек. Когда он отчаялся, устав вертеться веретеном в её обороте, и стал посматривать в более доступную сторону, вдруг, неожиданно для себя, получил приз — в виде богатой на выдумки натуры и шикарного тела.

Оно лежало лицом к стене, когда он ворвался в дом, и даже не повернулось на голос, хотя давно уже проснулось. Тело носило имя — Ирина и её рука поднялась вверх, словно змея, будто сейчас он играл на флейте… Кисть руки несколько раз гибко изогнулась, точно кобра, и поманила ближе… Он подошёл… нагнулся… Ирина не повернулась, но змея обвила его шею и потянула на себя…

От её губ немного пахло вином и кружило голову…

— Ведьма! — испугался он и утонул в ней…

Это было не так, как обычно… острее, глубже, пустыннее, гуще, мощнее, сладше, тоньше, выше… краснее и зеленее… Любое определение не могло быть верным, оно не подлежало классификации в своей относительности, но существовало, как данность и он подумал, что это не только заслуга Ирины, пожалуй, растёт головастик и в нём.

* * *

Домой он не торопился и спокойно сдавал карты…

Его Ирка, работала в "ВОХРе" и охраняла мост через реку! "Охраняла" было сказано крепко… сидела в будке и гоняла чаи… — вот это ближе! Сегодня она ушла в "ночь", и он мог не спешить…

Ему фартило, как редко!..

Когда коньяк скончался, а деньги игроков перекочевали в его глубокие карманы, он поднялся… со стула, оделся и, попрощавшись, вышел под свет единственного на триста метров фонаря, в колющие лицо снежинки…

Дощатый тамбур соседней квартиры, мигнул на ветру, словно маячок, искорками сигареты. Тёмный силуэт надвинулся бесформенностью овчинного полушубка и превратился в Светку Зеленовскую.

— Хай Димедрол! — огонёк сигареты осветил подбородок и раздвинутые в улыбке полные чувственные губы женщины. — Катаешь? Или что похуже?

— В смысле? — Димка сразу не понял, что значит "похуже".

— Ну, пока жена на работе! — огонёк зябко спрятался в кулачок, а тот в широком рукаве шубы. — Я слышала: у вас там женские голоса!

Светка сказала это как-то… не то чтобы странно, но будто с завистью, и он спросил:

— А Серега где? он же в отпуске, кажется?!

— Именно, потому и курю в одиночестве. Укатил соколик мой на юга, к тёплым загорелым креолкам, то есть крымчанкам!

Дима поёжился… странно всё же звучал её голос.

— Дак… и там зима сейчас, холодные они, то есть им, и крымчанки и гречанки, — видимо согласившись с собой, он хмыкнул и полез в карман за сигаретами…

— Поверь мне дорогуша… зимой и летом — одним темпераментуром! — Светкин огонёк вспыхнул напоследок долгой затяжкой и отлетел в сугроб. — Может, на рюмку чая зайдёшь? — она толкнула валенком толстую подбитую войлоком дверь и к ногам Димки призывно протянулась дорожка света…

Он нервно, с сомнением оглянулся… Вокруг всё было так же: снежинки в неправильном абрисе одинокого фонаря, рубироидно-горбатые крыши бамовских домиков, заунывно восточные напевы северо-западного ветра, сонное побрёхивание лохматых "кавказцев" в занесённых сугробом конурах…

— А у тебя тепло! — он сказал это так… не зная что вообще говорить и не будучи уверен что поступил правильно, зайдя ночью в дом замужней женщины. Не в том проблема, что замужней, просто к жене близкого приятеля. Но зелёный властитель дум и крови — в мозгах, аорте, венах, капиллярах, покидать тёплую юдоль организма, увы, не собирался и заставил сбросить на вешалку шапку, шубу, поставить под стенку унты и пройти на кухню вслед за тёплой жёлтой кофточкой, так заманчиво прилёгшей полами на соблазнительные бёдра хозяйки, к аппетитно уставленному закусками и выпивкой столу.

— Ты словно кого ждала!? — Димка недовольно покачал головой.

— Угадай с трёх раз: кого?

Их дыхание слилось сомнительным ароматом спиртных паров, не мешая нисколько, лишь распаляя закипавший мозг горячим ветром похоти. Упругая грудь нерожавшей молодой женщины жадно удерживала мужскую руку на остром соске, жёлтая кофточка была бессовестно забыта на полу, как и более тонкие одежды и…

— Нет! — Сказать это было не так уж трудно, вот сделать… — Мы не можем так поступить! — он въелся в глаза женщины, в какой-то миг ставшие почти родными и любящими, своими расширенными страстью зрачками… и она простила, осознав, что это не пренебрежение, не отказ, а нечто большее, важное!

— Я возьму этот грех на себя! — жарко прошептала она и потянула к себе его голову.

— Я греха не боюсь, — прохрипел Димка, напружинив шею и разжимая кандалы объятий.

— А чего же милый? — её влажный рот тянул к нему свои красные дрожащие губы; низ живота, неудобно изогнувшись, пытался плотнее прижаться. — Так чего же храбрый мой, чего? Я ведь всё беру на себя!

— Совести!

Дверь хлопнула, впустив облако пара и убедительный скрип снега под войлоком подошв вскоре затих.

Светлана откинулась на смятые подушечки, увидела брошенную кофту, не замечая остального белья, протянула руку, подняла и накинула на голые ноги.

— Сволочь! — тон сказанного не был злым. — Редкая сволочь! — это было сказано уже, как бы со значением.

Свет в коридоре горел и он забеспокоился, потому что точно помнил, как выключал…

— Воры, что ли? — мелькнула противная мысль, и он опрометчиво быстро кинулся в комнату…

Ирина лежала в одежде поперёк софы на покрывале… рядом, на полу, валялись её сапоги и дублёнка, плотный запах перегара (после свежего воздуха улицы) стоял самоварной трубой и свалить его можно было, лишь открыв настежь окно.

Не снимая шубы, он с трудом и грохотом распахнул заклеенное полосками бумаги окно в морозную ночь и сел в кресло…

— Пусть помёрзнет зараза! — решил Димка и стал ждать…

Через пятнадцать минут Ирина скрутилась калачиком, ещё через пять стала тянуть на себя покрывало… и, наконец, открыла глаза — мутные, мутные…

— Холодно как! Что такое? — она обшарила комнату взглядом и наткнулась на Димку… — Почему так холодно? Иди скорее ко мне… быстренько… хороший мой! Согрей свою Ируську!

Он не умел долго на неё злиться, поэтому, закрыв окно, словно молодой солдат, уложившись в сорок пять секунд, оказался под одеялом.

— Пьянь! — сердито сказал он и, поцеловав в ухо, стал стаскивать с неё колготки…

— А сам-то!.. Нет… хороший!.. — кошкой урчала она, плотно прижимаясь телом и ловя губами его нос… А он просто дурел… от пряного запаха съеденного ею вина…

Со стервой он прожил свой регламент — те же полтора года, когда понял, что она, ко всему, ещё и блядь; естественно, раз стерва.

Они поругались, и он, собрав вещи, ушёл. Это был не первый его исход, тогда он не понимал, что, уходя, нужно уходить, что если треснуло — обязательно лопнет, даже если не по склеенной трещине, то где-то рядом!

Через две недели, устав бродяжничать по друзьям и подругам, Дима послал к ней парламентёра, договариваться о своей капитуляции…

Парламентёр вернулся обескураженный приёмом, его неприкосновенность чуть не пострадала, но Димку насторожило другое: тот рассказывал, будто у Ирины дома встретил её брата со товарищем, и что товарищ там, как у себя!

— Пойду, посмотрю, — под утро заволновался Димка, он так и не заснул… Да кто бы заснул на его месте?

— Не валяй дурака! — посоветовал приятель, и перевернулся на другой бок; он был старше…

— Нет, я так не могу! — Димка покачал головой и ушёл…

Уже светало, и серая стена барака безлико глотала рассвет чёрным квадратом окна…

Он постучал в дверь… потом ногой… потом забарабанил не стесняясь, что разбудит соседей…

В окне мелькнул силуэт, он не успел определить чей. Окно из кухни находилось тут же, на крыльце, но он не успел заметить.

— Кто там? — спросили голосом Ирины, словно ещё не знали.

— Я! — ответил он… (а Я подумал: как это?)

— Я не могу открыть, уходи! — это была уже она.

— Почему? — Димка уходить не собирался.

— Потому что не одна!

— Тем более, открой! — теперь он точно не ушёл бы.

— Нет!

— Открой, я только посмотрю, не врёшь ли! А то будешь потом говорить: обманула… боялась… на самом деле никого не было… — перечисляя варианты её будущих отговорок, Димка заводился всё больше… и, в конце концов, заорал:

— Открывай сука!.. Пока в окно не влез!.. Потом сама стеклить будешь!..

— Уходи, я сказала! — Ирина видимо не поверила…

— Ну ладно! — он полез на выступающее от стены утепление…

— Захо… — закричало под дверью, но было поздно — он ногой высадил раму и влез в кухню…

Ирина, в халате на голое тело, метнулась в комнату и он последовал за ней… То ли лицо у него было в этот момент таким… то ли его вообще не было, но любовники чуть не полезли под кровать…

Ему стало смешно…

— Успокойтесь, я только убедиться хотел, — нервно хохотнул Дима и осмотрелся…

Парень успел одеть брюки, но оставался голым по пояс; похоже, его здорово колотило, это было заметно по вздрагивающей периодически челюсти, и смотрел он… как овец — на муллу в праздник Рамазан!

— Я только заберу свой портрет! — ухмыльнулся Димка и, пройдя в другую комнату, снял со стены голову северного оленя… — Будьте счастливы! — он кивнул им головой оленя и покинул дом.

Он отошёл недалеко, метров на тридцать, когда сзади крикнули:

— Дима, подожди… — его догоняли… — Подожди, пожалуйста, поговорим… — парень успел натянуть рубаху, не застегнув половины пуговиц.

— О чём говорить? — Димка поднял брови.

— Ты… это… не расстраивайся так! слышишь? — парень беспомощно развёл руками, словно жалея, что не в состоянии что-либо изменить. — Она тебя не любит!

Димка уже по-настоящему рассмеялся…

— А тебя, как раз наоборот! Да?

— Ну…

— Гну! — Дима снял улыбку. — Я сейчас олень! Видишь? — он сунул под нос парня рогатую голову… — А ты, если останешься с ней, скоро станешь антилопой Гну! Та тоже — с рогами!

Он уходил, навстречу восходящему солнцу…

Звучит пафосно, но так и было: оно поднималось — напротив, тусклым жёлтым шаром… простреливая улицу длинными светлыми лучами… И шагая прямо на солнце, он грудью ломал его хрупкие, едва ещё тёплые, копья…

Через неделю, в пивном баре, он внимательно слушал рассказ, практически о своей жизни за последние полтора года… Знакомый бармен — армянин, угощая шашлыками, посвящал его в местную поселковую эзотерику и дружески похлопывал по плечу…

— Помнишь, твою Ирку выгнали из ВОХРа? — спрашивал он, снимая на тарелку мясо с шампура… — Мы с тобой в ту ночь ещё в деберц катали!?

— Она говорила, что по собственному ушла! — отвечал Дима, запивая пивом новость…

— Ну да, ну да… — кивнул шашлычник. — Они тогда с напарницей покинули пост и трахались с армянами в посёлке — на той стороне реки, всю дежурную смену! Могли за это по-собственному отпустить? — Ара смотрел на Димку в упор, и что-то не было похоже, чтобы сочувствовал.

— Вряд ли! — Димка взял с тарелки самый большой кусок мяса. — А у нас такой секс был в ту ночь! Никогда бы не подумал, что она с кем-то могла перед этим, ещё!

— А… — ара махнул рукой, — Таким всегда мало! Ты что жалеешь? А ну прекрати!.. — он внимательно присмотрелся к Димке… но тот бегал глазами, пока не уткнул их окончательно в тарелку с шашлыком, вспоминая позавчерашний разговор с Ириной…

Она нашла его здесь же и вызвала на улицу… Они долго говорили, затем пошли к ней домой; слишком многие знали в посёлке о случившемся и их взгляды, увы, не солнечные, своими насмешками кололи Димку не в грудь, а между лопаток…

— Давай уедем отсюда, навсегда! хочешь? Начнём всё сначала, если стесняешься огласки! — шептала Ирина, совершая под ним, на нём и ещё как-то, чудеса акробатики. — Ты ведь сам виноват, пялился на эту Зинку на дискотеке, ну я и подумала… мне сказали… — она говорила прерывисто, тяжело дыша, — отомстить решила… Между прочим, ничего не было, не успели к счастью… помешал… вредина моя любимая! — она опустилась лицом к его бёдрам…

— А он сказал, что ты не любишь! — прохрипел Димка, не в силах сдержать сладострастный стон…

— Идиот! Что он мог ещё сказать! — не поднимая головы, невнятно пробормотала она.

— То, что услышал от тебя, наверное!?

— Идиот! — на сей раз слово прозвучало внятно, она устала и, положив голову ему на живот, смотрела в глаза… — Давай уедем, любимый?

— Давай! — прошептал Димка и развернул её спиной…

Это была страсть, именно страсть, ведь любить — значит ещё уважать, а там уважать было нечего, кроме виртуозного умения быть всегда желанной. О том, что большинству женщин этого достаточно, он понял, когда у него стали отрастать лапки, а мозг охлаждаться, отчего голова уменьшилась.

Он уплыл от неё подальше, если мог бы улетел, (хотя плавать — почти летать) смирив сексуальную зависимость, но долго, потом, вспоминая о сладких мгновениях, могущих не повториться никогда. Тогда он этого не ведал, ведь носил ещё хвост, и летал в водных просторах, не зная тяжести земного притяжения.