Сесилия Агнес - странная история

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Ну, вот и пообедали. Дедушка встал и начал убирать со стола.

– Чашки можешь оставить, – сказала бабушка.

Дедушка кивнул и поднял крышку чайника: каждому хватит еще по чашке, но ему больше не хочется. Он пойдет прогуляться, а они могут спокойно поговорить. Дедушка еще раз обошел вокруг стола, проверил, все ли на месте. Мимоходом легонько шлепнул Нору по затылку, а бабушку чмокнул в щеку.

– Всё, больше мешать не буду.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Бабушка с улыбкой посмотрела на Нору.

– Ну? Теперь можно узнать, что у тебя за важное дело?

Обе молчали. Нора вдруг растерялась, не зная, как начать. Она собиралась сразу приступить к делу, знала, что именно хочет выяснить, но теперь почему-то не могла действовать напролом.

Бабушка смотрела на нее своими блестящими глазами. И неожиданно Норе подумалось, что она в жизни не видела ни у кого таких ярких глаз, как у бабушки. Старая уже, а глаза по-детски лучистые. И она об этом знает. Ходит всегда с высоко поднятой головой, выставляя свои глаза напоказ, словно этакие драгоценности.

Но внезапной тишины бабушка выдержать не могла. Она сразу же приходила в замешательство и винила себя в недостатке радушия. Вот и сейчас поспешно завела светскую беседу – что делать, раз Нора не говорит ни слова.

– Ну, что ваша новая квартира? Привыкли уже? Там ведь все иначе, могу себе представить. Уборки не многовато? Наверное, помощников нанимаете…

Минуту-другую бабушка продолжала этот монолог, задавала вопросы и сама же на них отвечала, а Нора меж тем обдумывала ситуацию. И вдруг сообразила, как ей направить разговор в желанное русло. Надо всего лишь подхватить квартирную тему.

– А вы знаете, бабушка, что там жила Сесилия?

– Сесилия? – недоуменно переспросила бабушка.

– Да, Сесилия Бьёркман, ваша единоутробная сестра.

Бабушка прикусила губу, она явно забеспокоилась. Обе опять умолкли. Нора думала о том, что к Хульде, которая намного старше бабушки, можно было свободно обращаться на «ты». А вот сказать «ты» бабушке у нее язык не поворачивался. Дедушке она вполне могла бы говорить «ты», но быть на «ты» с одним и на «вы» с другим никак нельзя.

– О чем ты? Где жила Сесилия?

– В нашей квартире.

– Ах, вот как! Но ведь за эти годы там много жильцов перебывало, верно?

Бабушка явно старается уйти от этой темы. Однако Нора не намерена ей потворствовать.

– Почему вы не хотите говорить о Сесилии, бабушка?

– Дорогая, я вообще ее не знала. Совсем маленькая была, лет пяти, когда она умерла. И при жизни ее мы никаких контактов не поддерживали.

– Вам это не казалось странным?

– Нет. С какой стати? О ней с самого начала заботилась тетя Хедвиг. Вдобавок Сесилия была много старше меня, на целых двенадцать лет. У нас не могло быть ничего общего.

Неужели? Нора разозлилась. Конечно, бабушка не виновата, она была слишком мала и ничего не могла поделать, это понятно. Но ее мама, Агнес, она-то почему сестер не познакомила? Разница в возрасте не причина, родные сестры все равно могут бесконечно много дать друг другу, никто не вправе их разлучать.

Но ведь Сесилия с ранних лет была ужасно трудным ребенком, объявила бабушка. Родная мать с нею не справлялась. Тетя Хедвиг понимала ее куда лучше, потому что и сама человек отнюдь не легкий. Они стоили друг друга, обе с причудами.

– Кто это сказал?

– Милая моя! – В бабушкиных красивых глазах читалось недоумение. – Да в ту пору все знали, что Хедвиг – особа на редкость своенравная. Не злая, нет. Но с причудами. Я всегда ее побаивалась.

– Как же можно бояться человека, которого совсем не знаешь?

Нора сама слышала, что говорит очень неодобрительно. Да, взяла бабушку в оборот. Но ведь свои причуды есть у каждого, верно? Разве у Агнес их не было?

У Агнес? Бабушка приподняла брови, и Нора сообразила: ей не нравится, что внучка называет ее маму по имени – Агнес.

– Ну, у прабабушки! Она же фактически бросила Сесилию! Свою родную дочку! Разве это не странно?

Бабушка глубоко вздохнула и отвела глаза. Нора поняла: ей нужно взять себя в руки, пожалуй, она зашла далековато.

– Мне кажется, не стоит тебе так самонадеянно судить о вещах, в которых ты вряд ли разбираешься. Ты же не знаешь никого из этих людей.

Нора чуть не сказала, что очень даже знает. В первую очередь Сесилию. Но решила пока помолчать. Лучше сменить тему и дать бабушке успокоиться. Усыпить ее бдительность.

– Хедвиг сейчас, наверно, очень старая? – спросила она.

Бабушка кивнула.

– О да, ей далеко за девяносто.

– А где она живет?

Бабушка покачала своей красивой головой и нахмурилась.

Хедвиг отроду была непоседой. Всю жизнь скиталась по свету. Но несколько лет назад, году этак в 1977-м, она вдруг надумала вернуться домой, в Швецию.

– И правда самое время. Мы думали, она решила провести тут остаток жизни и умереть на родной земле. Но нет! Через год-другой Хедвиг заскучала и опять пустилась в дорогу. Хотя купила и обставила небольшую квартирку. Все считали, что она наконец-то угомонилась.

– В самом деле, казалось бы, пора и успокоиться. В ее-то годы! Уж девяносто сравнялось! Но, видать, нет у нее в душе покоя. Снова уехала. Исчезла, и всё.

– Так где же она живет?

– Во Франции, по-моему. Теперь у нее никаких связей со Швецией не осталось. Квартиру она прошлой зимой продала. Вдруг приехала и пробыла тут несколько месяцев.

Приезжала Хедвиг лишь затем, чтобы окончательно обрубить здешние связи и покинуть Швецию навсегда. Бабушка повидалась с нею, мельком, а больше она, пожалуй, почти ни с кем не встречалась. Робела, что ли, и вообще производила странное впечатление. Человек без корней. Последние дни она жила в гостинице. А на Пасху уехала насовсем. И возвращаться больше не собиралась.

Бабушка вздохнула, поправила скатерть, чуть передвинула вазу с цветами и подсвечники.

– Хочешь еще чайку?

– Да, спасибо.

Она налила себе и Норе, подала внучке сахарницу.

– Да, детка, далеко не всегда все в жизни так просто, как представляется вам, молодым. Моя мама была превосходным человеком, так и знай.

Нора промолчала, она пила чай.

– Лучшей матери пожелать себе невозможно…

Норе очень хотелось возразить, и, чтоб не брякнуть лишнего, она хватила из чашки здоровенный глоток. Сесилия-то думала иначе, она бы с радостью пожелала себе мать получше. А бабушка между тем безмятежно закончила:

– Нет, с этим никто спорить не станет. – Она решительно поставила чайник на стол. Потом вдруг сокрушенно вздохнула. – Бедной мамочке тоже нелегко пришлось. Отец Сесилии бросил и ее, и ребенка.

Нора кивнула. В браке они не состояли, она знает. Бабушка быстро посмотрела на нее.

– Маминой вины тут нет. Но в те времена это была ужасная беда. Не каждый мог после такой истории снова подняться на ноги.

– Конечно, скандал…

Нора всего-навсего имела в виду, что ей это понятно, но при слове «скандал» бабушка вздрогнула. К ее любимой мамочке оно уж никак не приложимо, так что лучше пропустить его мимо ушей.

– Как бы то ни было, мама сумела собраться с духом и стать на ноги. Удивительная женщина.

Да-да, лишь благодаря своим способностям и трудолюбию Агнес впоследствии смогла так хорошо устроить собственную жизнь, даже замуж вышла за хорошего человека, который очень ее ценил.

– Папочка мой маму на руках носил.

Но не ее первую дочку, подумала Нора, хотя умудрилась смолчать. Сесилию на руках не носили.

Наверно, эти мысли отразились у Норы на лице, потому что бабушка вздохнула:

– Сесилия папе дочерью не была. Нельзя же требовать, чтобы он стал о ней заботиться потому только, что она, к сожалению, хорошего отца не имела. Бедную мамочку обманули, голову ей заморочили. Молоденькая она была, глупая.

– А вы, бабушка, знаете, кто отец Сесилии?

– Нет. Да и не мое это дело.

Бабушка решительно тряхнула головой. Нора посмотрела на нее. Разговор пожалуй что и не продолжишь. Бабушка как все равно в шорах. Только об одном думает – любой ценой защитить свою мать. А что при этом несправедливо судит других, она даже не замечает. Напрочь забыла, что «мамочка» вряд ли бы так хорошо устроилась, не будь рядом сестры, то бишь Хедвиг, и Хульды, которые всегда ей помогали. Бабушка рассуждала очень однобоко.

Она испуганно смотрела на Нору. Видно, не могла взять в толк, зачем та задает столько вопросов, ворошит давние неприятные события, говорить о которых было не принято.

– Я никого не осуждаю. – Бабушка подняла голову и повторила: – Да-да, не осуждаю. – Она блеснула глазами, и Нора поняла: это означает, что бабушка выше всяких там гнусных сплетен.

– Я тоже никого не осуждаю, бабушка, – тихо сказала Нора, – но мне необходимо кое-что выяснить.

Бабушка опять встопорщилась. И знать не хотела, что Нора стремится выяснить. Ей было страшно. Она предпочла бы сию же минуту закончить разговор какими-нибудь дружелюбными, мягкими, добрыми, ласковыми словами, от которых обеим будет хорошо. Зачем сидеть тут и нелепо тратить время, копаясь в прошлом, во всех этих неприятностях, ведь их давным-давно пора предать забвению?

Однако Нора не могла сейчас идти на попятный. Так что пощады бабушка не дождется.

– Вчера я была на могиле Сесилии. Думала, никто к ней не ходит, гляжу, а там большой букет весенних цветов. Значит, кто-то приходил туда незадолго до меня, верно? Интересно, кто бы это мог быть?

Бабушка смахнула со скатерти невидимые крошки.

– Не знаю. Любопытно, впрочем, что кто-то ее помнит. И это может быть кто угодно. Вопрос не ко мне.

Нора упрямо тряхнула головой. Как ни жаль бабушку, ничего не поделаешь. Кто угодно с цветами на могилы не ходит.

– Вы, бабушка, сами в это не верите, правда? Молчание.

Бабушка по-прежнему сидела, смахивая крошки. Не хотелось ей в это углубляться. Она считала, что вся жизнь должна проистекать на поверхности, причем приятной на взгляд и на ощупь. И, не жалея сил, наводила на поверхности глянец, лишь бы не вникать в то, что под ней крылось. Вот, значит, как с ней обстоит. Бедняжка. Ведь, с одной стороны, она видела в них свое отражение. А с другой, они соблазняли окружающих поверить, что спрятано под ними нечто столь же красивое и безупречное.

Нора действительно предпочла бы не мучить бабушку. Но у нее не было выхода.

– Ведь Сесилию постигла та же судьба, что и ее маму, Агнес, – сказала она. – У нее тоже родился внебрачный ребенок. Сама она умерла, но ребенок, как я слыхала, выжил.

Бабушка молчала, обеими руками лихорадочно разглаживала скатерть на столе. Не глядя на Нору.

– Его звали Мартин. Позаботиться о нем было некому, и он попал на воспитание к приемным родителям.

Бабушка теребила скатерть.

– Прости, но я ничего не помню. Совсем ведь маленькая была…

– Я и не говорю, бабушка, что вы должны все это помнить. Просто рассказываю, что знаю. И, как я понимаю, вы наверняка кое-что слыхали.

– Какой прок сейчас это ворошить? Что было, то было. Ничего не изменишь.

Бабушка сняла руки со скатерти и укоризненно посмотрела на Нору. Наконец-то она нашла слова, самые подходящие для такого случая!

Нора протянула руку, тронула бабушку за плечо, умоляюще поглядела на нее. Верно, что было, то было, ничего не изменишь.

– Но можно попытаться сделать так, чтобы несчастья не повторялись.

Глаза у бабушки испуганно забегали. Нора прекрасно видела, какие мысли мечутся в ее объятом страхом мозгу.

– Нет-нет, со мной все в порядке. Не беспокойтесь, бабушка. Я здесь по другой причине.

Бабушка облегченно вздохнула и рассмеялась. Ну и хорошо. Понять бы только, куда Нора клонит.

Так вот, Мартин умер, но, как Нора слыхала, у него был ребенок. И ей хотелось бы знать, что бабушке о нем известно. Где он? Сколько ему лет и все такое?

Бабушка улыбнулась. Всего-то? Непонятно, зачем Норе эти сведения, но у молодежи иной раз возникают весьма странные идеи, успокаивала она себя. Не стоит чересчур сосредоточивать на этом внимание, однако немного посочувствовать надо, тогда она прямо сейчас разделается с этими неприятностями. И бабушка охотно рассказала про Мартина, который, увы, оказался сущим бездельником. У него были кой-какие артистические задатки, но по причине полной бесхарактерности и слабоволия он так ничего в жизни и не добился.

Бабушка не знала его, никогда с ним не встречалась. Да и сам Мартин родней не интересовался. Оно и к лучшему. У него ведь были приемные родители, прекрасные люди, хлебнули они с ним горюшка. В конце концов он совсем опустился и умер в нищете.

Бабушка замолчала, задумалась, толком не зная, что сказать дальше. Чересчур большой интерес возбуждать нельзя. Она обязана оградить Нору от этих людей. Но девочка спросила о Мартиновом ребенке, стало быть, для нее это не секрет, так что придется ответить.

Да, у Мартина действительно был ребенок. Вернее, после долгих препирательств он признал свое отцовство, хотя ребенок, понятно, ничуть его не интересовал. На матери его Мартин так и не женился, и слава Богу. Ничего хорошего все равно бы не вышло.

– Почему? Почему не вышло бы?

Причин много. Мартин был как минимум лет на двадцать старше этой бедняжки, что, на свою беду, попалась ему на глаза. Выросла она в очень скромной семье. Отец – итальянец, был в Швеции на заработках и еще до ее рождения вернулся в Италию. И в браке с ее матерью, разумеется, не состоял. Мать впоследствии уехала в Австралию, с другим мужчиной. Девочку удочерили старики, родители матери. Фамилия их была Энг, наверняка превосходные люди, но, когда она встретила Мартина, оба уже умерли. Одна-одинешенька на всем свете. Она стала до невозможности назойливой и обременительной для окружающих.

– Я встречала ее и потому знаю, о чем говорю. Сущая пиявка. Присосется – не оторвешь. Как-то раз заявилась сюда, так я едва ее выдворила.

– Что вы имеете в виду, бабушка? – недоуменно спросила Нора. И вдруг в глубинах памяти забрезжило воспоминание.

– Сейчас объясню. Пойми, это особа надоедливая, цеплючая и совершенно бесцеремонная. Может заявиться когда угодно, что бы ей ни говорили. Никакими средствами не брезгует.

– А чего она хочет? Ведь ей наверняка что-то нужно?

Бабушка чувствовала себя теперь куда увереннее. Нора определенно прислушивалась к ее словам.

– Ну, ей много чего нужно. Липнет к нам, так как якобы хочет, чтобы ее ребенок имел настоящую семью. Родня ей нужна. И с ее точки зрения мы, наверно, получше других, если можно так выразиться. Вот она и повадилась сюда – то звонит, то приходит. Хорошо хоть, теперь она живет не в Стокгольме, нам полегче стало. Но все равно нет-нет да и явится. По-моему, мы никогда не отделаемся от этой особы.

– А ребенок?

На миг настала тишина. Вопрос витал в воздухе, потом бабушка наконец тихо пробормотала:

– Н-да, эта девчонка…

Почему она сказала «девчонка», а не «девочка»? – подумала Нора. Может, тут кроется какой-то особый смысл? Не поймешь, о чем бабушка сейчас думает, но вид у нее взволнованный, и она забыла о бдительности.

– Я же сказала, она твердит, будто все это якобы ради ребенка. Чтобы тот чувствовал, что у него есть родня, на которую в случае чего можно опереться. У нее прямо навязчивая идея насчет родни. А я думаю так: пускай едет в Италию, там тоже есть родня. Вдобавок для матери куда естественней искать общения с собственной родней. Ведь они с Мартином в браке не состояли. А в Италии, как я слыхала, народ обожает родственников.

Бабушка забылась и выплеснула наружу всю свою злость на эту бедняжку. Потом вдруг осеклась и покраснела.

– Извини за резкость, но она ужасно прилипчивая.

– Мне так не показалось.

– Тебе? Да ты же никогда ее не видела! – Нахмурив брови, бабушка посмотрела на Нору.

– Видела, по-моему.

– Где?

– Здесь, когда была маленькая… Бабушка изумилась.

– Здесь? У нас?

Да. Неужели бабушка забыла тот случай, вскоре после смерти Нориных родителей? Они с Карин были тогда в Стокгольме и зашли в гости. Потом кто-то позвонил в дверь, дедушка пошел открывать и вернулся с девушкой, которую бабушка быстренько выпроводила. Это была она?

Верно, она. Теперь бабушка вспомнила. Карита явилась тогда по обыкновению как снег на голову, даже по телефону не предупредила.

– Ты правда помнишь? Ведь совсем маленькая была!

– Я прекрасно ее помню. Она сказала, что знала маму.

Бабушка поспешно отвернулась. От волнения у нее перехватило горло.

– Да, она часто об этом твердит. К сожалению, Элисабет, твоя бедная мамочка, была очень наивна и доверчива. Так и не усвоила, что с людьми надо держать ухо востро. Все принимала за чистую монету, не удивительно, что Карита Энг втерлась к ней в доверие. Я чего только не делала, чтобы оградить Элисабет от Кариты, но, увы, не всегда успешно.

– Значит, вы, бабушка, считали себя вправе решать, с кем маме общаться, а с кем нет? – От негодования Нора даже перебила ее.

Бабушка вздрогнула – такая злость сквозила у Норы в голосе.

– Нет-нет, но в данном случае это было необходимо. Она же могла испортить Элисабет репутацию… Да и вид у нее какой-то дешевый…

Все, хватит. Нора опять перебила бабушку:

– А где она сейчас?

Бабушка покраснела и с досадой сказала:

– Понятия не имею. Никогда не интересовалась, где она живет. Ведь она то и дело переезжает. Как все люди, у которых нет в жизни твердой опоры.

– А как вы думаете, бабушка, почему у них нет опоры?

Нора попыталась перехватить бабушкин взгляд, но тщетно, та перебирала цветы в вазе и смотрела на них. На Норин вопрос она не ответила.

– Как найдешь в жизни твердую опору, если тебя отовсюду гонят?

– Ну-ну, успокойся. Незачем так сердиться. – Цветы у бабушки в руке дрожали. Ей никак не удавалось красиво расположить их в вазе. – Все равно тебе этого не понять. Такие люди не хотят пускать корни. Им бы только бродяжить с места на место, иначе они скверно себя чувствуют…

– Такие люди! Какие же именно?

Нора смотрела на бабушку так, будто видела ее впервые. Она глазам своим не верила. Неужели ее бабушка вправду настолько бессердечна? Как же так можно? Сперва беспощадно отвергнуть Кариту, поставив ей в вину стремление найти для дочки родню. А после критиковать за то, что у нее нет в жизни опоры. Да еще и оправдывать себя, заявляя, что Карита-де обожает «бродяжить с места на место». Бабушка вообще понимает, что говорит?

Нора вконец расстроилась. Как бабушка только может быть такой черствой! Отрадно слышать, что мама была другая.

О Карите Энг Нора не знала ничего. Но ее самоотверженная борьба так знакома и так понятна. Опять одинокий, всеми покинутый человек. Бабушка сама только что рассказывала, что отец Кариты еще до ее рождения вернулся в Италию, а мать укатила за тридевять земель. Дедушка с бабушкой, единственные близкие люди в этой стране, умерли. Стоит ли удивляться упорству, с каким она добивалась, чтобы родня приняла ее дочку, стала ей опорой? Одинокая, покинутая, она, понятно, надеялась, что где-нибудь отворится дверь. Хотя бы ради девочки.

Вполне понятно, что она притулилась к этому бедолаге Мартину, который был намного старше, годился ей в отцы. Но и он в конце концов оставил ее. Вот она и пыталась прибиться к его родне – что тут странного?

Но двери перед ней захлопывались. Ее встречали в штыки. Как бабушка только могла? Такого Нора не ожидала. До чего же болит голова. Уйти бы отсюда, и поскорей.

– О чем ты думаешь, детка? Вид у тебя расстроенный.

Бабушка сидела склонив голову набок и смотрела на Нору своими лучистыми глазами. Решила снова подобреть.

– Не понимаю я вас, бабушка.

– Что? – Бабушка робко взглянула на нее. – О чем ты?

И тут Нору прорвало, слова так и хлынули, она не могла их остановить. Бабушка знать не знает, что такое быть одинокой, покинутой, у бабушки-то были и папа, и мама, она росла в семье, любимый, избалованный ребенок.

– Ничего вы, бабушка, не понимаете! И больше я здесь не останусь!

Слезы градом катились у Норы по щекам. Она выскочила в коридор, схватила пальто и выбежала за дверь.