Север — природа и человек

Петроглифы на севере Ойкумены

Археологические изыскания последних лет свидетельствуют о том, что 4–6 тыс. лет назад, т. е. в послеледниковый термический оптимум, заселение Крайнего Севера шло путем освоения нетронутых охотничьих угодий. А началось оно, по мнению академика А. П. Окладникова [21], не менее 20–25 тыс. лет назад, в эпоху палеолита. Безлюдная долина р. Лены, от ее верховьев до Витима и далее на север, постепенно обживалась. Однако обширные области, лежавшие в стороне от основных путей расселения палеолитических охотников оставались пустынными. Окончательное освоение необозримых северных пространств выпало на долю их потомков, живших в эпоху неолита.

От Карелии до Чукотки вскрыты многочисленные следы пребывания древних неолитических людей: стоянки, захоронения, наскальные рисунки. Кремневый инвентарь: наконечники стрел, резцы, ножевидные пластины, скребки различной формы; многообразные предметы из оленьего рога, шлифованные топоры и другие орудия труда, а также находки костей диких животных свидетельствуют о том, что здесь жили охотники.

Наиболее древним стоянкам в Якутии, на Чукотке, в бассейне р. Амгуэмы, около 6600 лет. А. П. Окладников отмечает, что особенно важным было изобретение и распространение лука и стрел: без них невозможно представить человека неолитической эпохи. Лук являлся несравненно более дальнобойным и действенным оружием, чем палеолитические дубины, копья, метательные дротики. Введение лука и стрел резко повысило эффективность охоты и тем самым обеспечило более постоянную, чем прежде, добычу мясной пищи при меньшей затрате сил. Мясо стало основным в рационе питания, а охота — главной отраслью труда. Наиболее удачливой и добычливой была охота на дикого северного оленя в местах сезонных переправ через реки. Именно здесь подолгу задерживались охотники.

А. П. Окладников отмечает, что развитие искусства выделки глиняных сосудов тоже способствовало облегчению борьбы человека за существование, так как улучшило способы приготовления пищи, сделало ее разнообразной и позволило шире использовать естественные ресурсы, доставляемые животным и растительным миром.

Таким образом, эпоха неолита на Севере, по А. П. Окладникову, — это эпоха лука и стрел, шлифованных топоров и глиняных сосудов. Значительное накопление культурных слоев на стоянках, в которых встречаются фрагменты тонкой лепной посуды из глины, говорит об известной оседлости первобытного населения. Однако, если охота была почему-либо неудачной, люди пешком, налегке (в то время еще не было оленеводства, а значит, и оленьих упряжек) уходили из стойбища, либо умирали от голода.

В суровых условиях Крайнего Севера с небогатыми природными ресурсами подспорьем охоте была рыбная ловля (в прибрежных водах охотились на морских животных: моржей, белух, а позднее — и китов) и собирательство съедобных растений.

Бытовые сцены из жизни первобытных охотников можно видеть запечатленными в петроглифах — наскальных изображениях. В III–I тыс. до н. э. эти памятники искусства широко распространяются по всему Евразиатскому Северу: в Норвегии, Швеции, Финляндии, Карелии, в бассейнах Ангары и средней Колымы, в низовьях Лены, на Омолоне, а также на Чукотке — в низовьях р. Пегтымель. Наскальные изображения Пегтымеля занимают большую площадь, протянувшись по берегу реки на несколько сотен метров и вмещают в себя сотни композиций, а также множество отдельных животных, выполненных в разных стилях и в разное время.

Рисунки отдельных животных, в основном оленей, удивительно реалистично выполненные, относятся к началу II тыс. до н. э. Композиции более позднего времени менее натуральны, но они связаны сюжетно — это сложные сцены охоты, в частности на воде с лодок, которые напоминают каяки, т. е. водонепроницаемые, обтянутые со всех сторон кожей со специальным люком для гребца (рис. 1, 2). Видимо, в охоте на дикого северного оленя в местах его сезонных переправ («поколки») через реки маленькие, легко управляемые лодочки играли решающую роль. Охота на оленей с собаками восходит к I тыс. до н. э.: этот сюжет обнаружен на скалах Пегтымеля. Мечта об обильной добыче определяла общий смысл наскального искусства. Все то, что более всего интересовало первобытного охотника, запечатлено на скалах. И именно поэтому так часто в петроглифах Севера — на берегах Белого моря [25] и на Чукотке [11, 12] — встречаются рисунки дикого северного оленя, очень большого и тучного по сравнению с остальными изображениями.

Рис. 1. Охота на плывущих оленей с лодок. На первом плане — охотник, пронзивший оленя гарпуном (или копьем). Петроглифы на скалах Пегтымеля (по Н. Н. Дикову, 1971)

Рис. 2. Охотник, бросающий с лодки гарпун в оленя, и охотник, забивающий оленя копьем. Петроглифы на скалах Пегтымеля (по Н. Н. Дикову, 1971)

Кроме дикого северного оленя, собаки и волка попадаются, правда реже, и другие животные: бурый и белый медведи, лахтак, морж, водоплавающие птицы. Однако эти объекты охоты в жизни людей играли меньшую роль.

Композиции с многоместными лодками показывают охоту на морских животных — нерп, моржей, белух, китов и свидетельствуют о том, что на берегах Белого моря и на северо-востоке Азии сложилась культура морских зверобоев.

Нарисованы на скалах и касатки, но, по-видимому, на них не охотились. Это не только сильные, но и опасные хищники, извечные враги китов. Касатки подгоняли их к берегу, чем существенно облегчали китобойный промысел. Поэтому касаток древние охотники обожествляли и боялись.

На скалах Пегтымеля изображены примитивные орудия охоты, труда и быта, без которых не могли существовать древние охотники: прежде всего лодки, весла, гарпуны, стрелы, ножи, копья, кирка, тесло на длинной рукоятке.

Сравнивая петроглифы чукотского Пегтымеля [11] и Карелии [25], видим, что, несмотря на некоторые различия в изображениях (в Карелии преобладают лоси, лисы, выдры), сюжетная основа петроглифов одинакова — охота на зверей (рис. 3). Основным объектом добычи лесных охотников в неолитическое время был лось — хозяин тайги.

Рис. 3. Охотник стреляет в животное, сидящее на дереве. Мыс Бесов Нос, восточный берег Онежского озера (по Ю. А. Савватееву, 1976)

Наглядный изобразительный материал подтверждается, обогащается и уточняется раскопками древних стоянок и могильников того же возраста, что и петроглифы.

На Чукотке Н. Н. Диков [13] обнаружил обсидиановые, халцедоновые и кремневые наконечники стрел, скребки, ножи, резцы, отщепы, топоры, тесла, каменные жирники, каменный пест, молот; изделия из кости: гарпунные поворотные наконечники, пики, ложки, кинжалы, грузила, мотыги из моржовых клыков, затычки от гарпунного надувного поплавка; бусинки, сделанные из раковин; изделия из глины: простая лепная и украшенная затейливым ленточным и арочным узорами посуда.

На крайнем северо-востоке Азии для перевозки добычи использовались примитивные салазки с полозьями из стесанных моржовых клыков. Это свидетельствует о том, что оленеводства, даже транспортного в то время не было. Вместе с тем обилие и разнообразие орудий труда и быта говорит о начавшемся на всем Севере очень важном событии — общественном разделении труда. Морской зверобойный промысел ознаменовал собой существенный сдвиг в развитии производительных сил древнего населения Севера.

Находки в погребениях Усть-Бельского могильника разнообразного охотничьего инвентаря, изделий из бронзы — маленького четырехгранного шила и двух резцов, а также анализ всего комплекса археологических материалов позволили Н. Н. Дикову [13] сделать вывод о наличии традиций у древнего населения, не только выработанных на месте, но и воспринятых от соседей. Так, усть-бельские изделия из бронзы трехтысячелетней давности показывают, что бронзовый век пришел на Чукотку из Восточной Сибири. Пришел, но развития не получил.

В это время уже наблюдается ослабление связей с внутриконтинентальной Азией, а в железном веке они и вовсе прекращаются.

В более благоприятные для существования людей природные зоны железный век принес высокий уровень развития производительных сил и производственных отношений. Однако на Севере, в условиях изоляции, история развития пошла как бы назад, к каменному веку. Его черты, по мнению Н. Н. Дикова, были присущи почти всей Чукотке и Камчатке вплоть до XVII в. и даже позднее.

Система природопользования

Как же влияли древние охотники, рыболовы на природу Крайнего Севера? Примитивными орудиями — луками и стрелами, копьями с костяными или кремневыми наконечниками, гарпунами из моржовых клыков и камня — они убивали зверей, птиц и были как бы составной частью природных экологических систем. Численность людей определялась в основном количеством пищи, т. е. обилием животных и возможностью их добычи.

Некоторое представление о жизни охотников, их воздействии на природу могут дать наблюдения и описания путешественников и этнографов, работавших на Севере в XIX и первой половине XX в. Так, В. В. Чарнолуский [35], исследовавший жизнь лопарей (саамов) Кольского п-ова, записал еще в 1927 г. со слов старика Ласьмитрая легенду, в которой рассказывалось, как охотники-саамы жалели диких оленей (дикарей), потому что они давали людям жизнь, как предостерегали от неразумного уничтожения этих животных. Весьма красноречива в этом отношении легенда «Молитва Мяндаша», также записанная Чарнолуским.

…Мяндаш-Хирвас[4] сидел на задних ногах и молился о своем. И к нему, к хирвасу, пришел человек, охотник, и сел напротив него. И стали они разговаривать. Мяндаш укорял человека, он напоминал ему, как он, Мяндаш, научил его охотиться на дикарей, как научил прятаться за кусты, рядиться в еловые ветки и надевать на себя оленьи рога, и за камень хорониться — не был бы виден охотник дикарю, берегся бы он человека, опасался бы его хитростей. И не он ли, Мяндаш, вложил в руки человека лук. И дал великий завет: в хирвасном стаде диких оленей не убивать — одну только важенку на прокорм семье, но не больше того, а на самого хирваса — запрет…[5]

— Так я учил! И это было вестимо всем!

А теперь хитер стал человек: ложится на землю, ползет на животе и делает удар неведомый, и выстрелы с разных сторон, и мы не знаем, откуда этот страх. Дикари слышат гром, но неведомо, откуда делает его человек. Мы боимся кормиться, мы жить боимся. Теперь охотники добывают и одну важенку, и другую, и много берут сразу в один день удачной охоты. И хирвасов бьют, и даже сонного[6], и в осеннем стаде! Так ли я учил тебя, небесное отродье?

Охотник же засмеялся. Неразумен душой, он стал похваляться своею хитростью, своей удалью и удачей, своим умением делать удар и прятаться.

На это Мяндаш сказал:

— Теперь, когда ты перестал жалеть хирвасов и важенок, мяндашевых детей, придет время и не станет охоты на дикаря!

Мяндаш еще раз сказал тому человеку:

— Пусть охотники жалеют важенок и хирвасов дикарьих. Не будут жалеть — кончится им охота на дикаря…

Действительно, в 20-х годах нашего столетия дикие северные олени на Кольском полуострове были на грани истребления, в западной популяции их насчитывалось всего около 100 голов. В 1930 г. был создан Лапландский заповедник, одной из главных задач которого стала охрана и восстановление стада дикого северного оленя.

Старик Ласьмитрай не знал, конечно, что нарушение запретов, выработанных охотниками-саамами (обусловившее в конечном счете почти полное истребление оленей), принесли переселенцы с юга — новгородцы, русские промышленники, вооруженные огнестрельным оружием. Это свидетельство различного отношения к природе, диким зверям, в частности к северным оленям, с одной стороны — охотников, с другой — всех тех, чья жизнь не зависела от охоты.

Говоря о диком северном олене, нельзя не вспомнить и о его неизменном спутнике — волке. Отношение к волку у охотника и у оленевода — прямо противоположное. Сейчас, когда у нас на Севере имеется около 2,2 млн. домашних оленей и примерно 800 тыс. диких, волков стараются истребить в местах выпаса домашних оленей. Для отстрела их используется авиация, мотонарты. О необходимости истребления волков пишут непрерывно, в том числе и в последние годы. Это понятно, если вспомнить о тех огромных уронах, какие наносят волки стадам домашних оленей. Однако имеются и некоторые факты, свидетельствующие о том, что хищники оздоровляют популяцию диких животных, выполняя своеобразную санитарную роль.

Установлено, что здоровый олень может продолжительное время бежать со скоростью 80 км/час; волк с такой скоростью бежит не более 3–5 мин, после чего его бег замедляется. Если дикий олень не может уйти от волка, значит, он болен копытной или какой другой болезнью или его легкие поражены ленточным червем, ноздри забиты личинками носового овода и т. п. В любом случае гибель его от волка — это быстрое избавление от мук для него самого и прекращение распространения болезни в стаде. Фарли Моуэт [20], проводивший наблюдения за волками, пишет, что они очень редко обременяют себя «выбраковкой» в стаде сытых взрослых быков-оленей потому, что не могут догнать их и знают это. Гораздо больший интерес волки проявляют к смешанным стадам, состоящим из важенок с телятами и молодых оленей, потому что больных и уродливых особей больше среди молодняка, не прошедшего еще сурового естественного отбора. Молодых оленей волки испытывают упорнее, чем взрослых. Моуэт отмечает, что волк иногда преследует молодого оленя 300 м, и если на этой дистанции олень не проявляет слабости и усталости, погоня прекращается. Но если олень болен, волк догоняет его и убивает.

Санитарную роль волка уже понимали охотники прошлого. В одной из легенд саамов [35] Каврай — старший брат в семье богов, который заботится о здоровье людей и зверей, избавляет их от болезней, решил навести порядок в делах своей невестки Разнайке-Настай — владелицы оленей и пастбищ. В ее хозяйстве животные так расплодились, что им стало тесно. Они выгрызли все пастбища и ягель вплоть до голого песка и камня. Начался падеж оленей от голода. Для людей Саамеедны (так называют саамы свою землю) наступили тяжелые времена. Хорошо, что Каврай вовремя спохватился и создал волка. А для защиты от волка он подарил человеку собаку, его верного друга. Волки набежали и сразу очистили всю землю от падали. Жили волки, жили и олени. Волки не давали оленям размножаться без меры. Вот почему саамы обычно волков не били: волка создал сам Каврай, и сотворен он не зря, он — лесная собака.

Бережное отношение к зверям, вообще к природе, было свойственно охотникам минувших времен.

К. М. Рычков [24], изучавший быт эвенков, с удивлением отмечал, что они не видят разницы между собой и животными и даже признают превосходство животных во многих отношениях над людьми. По их представлениям, полезные животные имеют такие же души, как и человек. Рычков писал: «Животное, не нужное тунгусу, он никогда не убивает напрасно, считая это тяжким преступлением под страхом возможности убить какого-либо сородича в образе животного» [24, с. 95].

Охотники древних времен причисляли себя к какой-либо группе зверей или птиц. Животное рассматривалось как существо разумное, которое не терпит оскорблений и понимает речь человека. Звери добровольно или под влиянием духа-покровителя, дававшие себя убить, после смерти не прекращали своего существования. Отсюда — ритуалы по умилостивлению убитого животного: охотники пытались накормить его самыми лакомыми кусочками, приговаривая, что это не они убили его, а кто-то другой.

Особое место в ритуалах отводилось медведю. Большинство племен охотников полагало, что медведь когда-то был человеком. Медведи считались умными животными, способными слышать и понимать, что о них говорят. По исследованиям Е. А. Крейновича, нивхи считали медведей своими родственниками, горными людьми. Медведи-люди, по их мнению, живут родами, как и нивхи-люди. Отсюда — сложные церемонии обращения с медведем. Поэтому убивать зверя можно было только для еды и ни в коем случае для продажи или на обмен.

В. А. Туголуков [31], изучавший жизнь эвенков-охотников, тоже обратил внимание на их бережное, заботливое отношение к природе. Неукоснительное следование давним традициям при добыче диких зверей эвенки-охотники объясняют кратко и точно: «Боимся, что прекратится».

Охотники древних времен бережно относились и к птицам. Из гнезд диких птиц, например, не полагалось забирать все яйца. При загоне линных — неспособных летать — гусей охотники разговаривали с ними, благодарили их за то, что гуси пришли к людям, убеждали их, что ничего плохого им не сделают. Всех гусей не убивали, часть обязательно выпускали на волю.

Гуси, утки, куропатки и другие промысловые птицы считались, по-видимому, неисчерпаемым ресурсом. Малочисленное население Севера не могло существенно уменьшить многомиллионное поголовье промысловых птиц. Да и время охоты на них было кратким и менее прибыльным по сравнению с охотой на оленя. Еще и сейчас старики на Севере, в частности нганасаны, перелетных гусей называют «вечным мясом».

Бережливое отношение к природе называют промысловым культом. Основа этой традиции — материальная, свидетельствующая о понимании необходимости сохранения природных ресурсов, от которых зависит жизнь охотника. Здесь необходимо различать и идеалистическую сторону — одухотворение, «очеловечивание» природы. Кстати, эвенки так же, как и другие охотники, не стреляли в спящего зверя, неспособного к обороне или бегству. Не убивали обычно и хищников: волков, орлов, воронов, сов. Это — немясные животные.

По воззрениям северных охотников прошлого все животные и растения живут родами. Так, олени, лоси, медведи, орлы, т. е. каждый вид животного, это обособленный род разумных существ, равный людям. Любому роду зверей так же, как и любому роду людей, свойственна родовая месть, родовая собственность. Отсюда и определенная этика охотников: норма убивания зверя. Дух-покровитель рода того или иного вида зверей разрешает убивать зверя только для еды. Да и охотник-то как будто не убивает его — зверь сам к нему идет по велению духа-покровителя.

Д. К. Зеленин [15] считает, что коренные народы Севера не едят грибов именно потому, что это еда самого главного их животного — оленя. Многие народы Севера не ели «ягоды медведя»: малину, морошку, смородину, хотя вообще-то растительную пищу употребляют: черемшу, корни и листья трав.

Интересны наблюдения И. С. Гурвича [9], проведенные в северной Якутии. Он отмечал, что у охотников раньше существовал обычай, по которому запрещалось уничтожать всех диких оленей из стада, загнанного в глубокий снег или в загон. Часть животных выпускалась. В противном случае обиженный дух мог наказать охотников длительной неудачей, т. е. голодом.

Это отношение к природе коренных охотников Севера, живущих в условиях первобытного родового строя, любопытно сопоставить с отношением к природе, животным людей феодального строя, бывших земледельцами.

В низовьях р. Индигирки, в селении Русское Устье, среди якутов проживало около 300–400 русских — потомков землепроходцев. Жили они там с середины XVII в., сохранив язык и обычаи 250–300-летней давности. Подобное же изолированное население было и в низовьях р. Колымы. Жили они оседло, занимались рыболовством, оленеводством, собаководством, охотой. Имели лошадей, а некоторые семьи — даже крупный рогатый скот. В отличие от местных охотников (якутов, юкагиров) русские ели грибы и заготавливали их впрок, в пищу употреблялись многие виды растений: дикий лук, щавель, брусника, смородина, голубика, морошка, малина.

Эти малочисленные изолированные группы русских многое переняли от местных жителей — иначе они не смогли бы выжить. Но религия, хотя и претерпела большие изменения, осталась в основном православной. Добывая средства к существованию различными видами деятельности и не будучи зависимы только от охоты, они не приняли религии своих соседей охотников.

По наблюдениям Н. М. Алексеева [4], у русско-устьинцев не было традиций по охране зверей. Напротив, они старались перебить всех животных из окруженного стада. Считалось, что если хотя бы один зверь убежит, то он расскажет другим своим сородичам-оленям об истреблении, и тогда стада оленей пойдут по другим маршрутам. Ритуалов по умилостивлению убитого зверя, в том числе и оленя, у русско-устьинцев не существовало. Но вот относительно рыбы, которая была основной пищей русско-устьинцев, уже начали вырабатываться поверья. А. Л. Биркенгоф [6] отмечает, что у них соблюдалось правило: не каждую нельму брать, часть нужно отпускать, иначе рыболов может умереть или утонуть, либо это случится с кем-то из его родственников.

В верованиях народов Севера особое место занимают Земля-Мать, Вода-Мать. Земля представлялась в виде огромного животного, тело которого покрыто шкурой — почвой; мех Земли-Матери — это трава. Как и любое животное, Земля ежегодно линяет. Мать-Земля рожала рыб, птиц, оленей и других зверей. Ее нужно любить и беречь. У нганасан, энцев, юкагиров, саамов и других землю нельзя колоть ножом, копьем, копать без нужды или забивать в землю колья. В одной из саамских саг о легендарном Пяле есть эпизод о том, что Нял ударял ножом в замерзшее тело реки. Немалую сделал нарубку, когда подумал: «Смерть мне придет за это: Мать-Воду поколол ножом» [36, с. 197].

У многих народов Севера существовали поверья, будто нельзя безнаказанно рубить деревья: березу, ель, сосну, лиственницу. При добыче ореха запрещалось рубить кедр. Это считалось тяжким преступлением.

В сказках и легендах саамов и других народов Севера часто рассказывается, что старик со старухой выдают своих дочерей замуж за воронов, тюленей, медведей, волков, но самым лучшим зятем считался олень. Поэтому так широко были распространены у саамов сказки о мянда-ше — олене-человеке. В эвенкийских сказках и преданиях говорится о том, что те или иные роды эвенков произошли от медведей, волков, оленей и других животных. Такие же воззрения были распространены среди американских индейцев и других народов Севера.

Понимание охотниками и рыболовами, ведущими натуральное хозяйство, необходимости бережного отношения к природе и рационального использования ее ресурсов зафиксировано и в том, что у них имелись своеобразные заповедники и заказники, в которых они или вовсе не охотились и не рыбачили, или же занимались промыслом только в определенное, строго ограниченное время. Об этом писали А. Шренк, А. Ф. Миддендорф.

В. В. Чарнолуский отмечает, что на реках и озерах саамы не шумели, не кричали; сети не забрасывали — их очень осторожно опускали в воду.

У лесных северных народов не принято было громко кричать в лесу. Шум распугивает животных и это ухудшает охоту, а успешная охота зависит от духа-покровителя леса. Значит, не нужно их гневить, нельзя шуметь в лесу.

Анимистические воззрения, бережное отношение к животным и растениям, свойственное первобытным охотникам и дошедшее до нас в виде легенд, обычаев, примитивные орудия, непрерывные кочевки и стремление не оставлять следов-ран на теле Земли — все это способствовало сохранению экосистем и животных, свойственных им.

Переход к оленеводству происходил на Севере очень медленно. У чукчей, например, оленеводство начало развиваться где-то в середине XVII в., а у таймырских нганасан оно не стало преобладающей формой хозяйства и в 30-е годы нашего столетия.

Наиболее древний тип оленеводства, по-видимому, был транспортным, вьючно-верховым и предшествовал мясному и мясо-шкурному. Это подтверждается и наблюдениями А. А. Попова [23] за бытом нганасан в 30-е годы XX в. Домашние олени использовались у нганасан только в транспортных целях. На мясо их убивали в исключительных случаях, например весной, до прихода мигрирующих диких северных оленей и прилета птиц, при позднем вскрытии водоемов, т. е. в самое голодное время.

Но однажды возникнув, оленеводство внесло в жизнь элементы неравенства и стало расшатывать основы первобытно-общинного строя.

Оленеводческое, более прогрессивное хозяйство имело уже несколько иную основу, чем охота и рыболовство. Если раньше поселения древних охотников часто концентрировались в долинах, в местах сезонных переправ диких северных оленей через реки, то теперь осваивались обширнейшие междуречные пространства. От присваивания того, что давала дикая природа, оленеводы перешли к производству средств существования. Новая форма хозяйствования была связана с постоянным перемещением вслед за стадом домашних оленей по необозримым просторам тундры. Она вызвала активизацию средств передвижения. Появились оленьи упряжки, нарты. Одновременно оленеводство способствовало усилению воздействия на природу. Если раньше охотники и рыболовы эксплуатировали практически только один компонент природы — животный мир, то теперь использовался и растительный покров, в особенности лишайники.

У всех кочевых народов существовал обычай: собираться родами перед началом сезонных кочевок и распределять угодья — пастбищные, рыболовные, охотничьи. Места кочевок закреплялись за определенными родами, но они могли и перераспределяться. Оберегая пастбища от выбивания, оленеводы постоянно кочевали, возвращаясь на старые места через несколько лет. Выручала огромная территория, слабая плотность населения и небольшие стада домашних оленей — обычно несколько десятков голов.

Так же, как и охотники, оленеводы со своим примитивным хозяйством и малыми стадами вписывались в природные экосистемы. Если оленеводы превышали оленеемкость пастбищ, т. е. предел допустимых нагрузок на экосистемы, то происходила стихийная саморегуляция: начинался падеж оленей, и поголовье приходило в соответствие с емкостью пастбищ.

А. Шренк, совершивший в 1837 г. путешествие по северо-востоку Европейской России, отмечал опустошительный падеж оленей в 1831–1833 гг.: «Такие истоптанные пастбища зачастую можно встретить около палаток, когда номады (кочевники. — В. К,) чуть несколько дольше остаются на одном месте, между тем как пастбища эти в состоянии произвести новую растительность не раньше как по прошествии многих лет. Соображая все эти обстоятельства, очень легко всякий поймет, каким образом бесчисленные стада в тундре в каких-нибудь три десятилетия могли до того опустошить такое неизмеримое пространство земли, как Большеземельская тундра, что не без оснований уже начинают опасаться за существование здешнего народа в будущем, так как оно тесно связано с существованием северных оленей» [39, с. 502].

Бережное отношение к пастбищам, к ягелю зафиксировано в сказках и легендах саамов. Этнограф В. В. Чарнолуский [36] записал любопытную на этот счет сказку саама Е. А. Данилова, назвав ее «Урок».

— Мы не пахари, мы не косари… Мы о ленный народ. Наш хлеб — олень-батюшка. Его кормом живем: мох белый, ягель… Мудрый зверь олень, и корм его не простой. Хочешь быть сытым — знай, как беречь и холить оленя, ну а первая причина все-таки ягель. Умей пасти оленя на ягеле, и будешь счастлив, человек, — так надо сказать!

Мокро — ягелю плохо; не хочет он расти на прямой болотине. А вот где посуше — ну, однако, не вовсе сухое место выбирает, — родится хорошо: подушками расстилается и разрастается, заполняет собою всю землю. Оленю раздолье, а пастуху глаз да глаз: не слишком ли сухой ягельный росток? Сухой ягель очень хрупок. Олень, когда пасется в жаркий день, травой кормится, ягель не трогает, а ногами он его крушит и рушит, отбивает живую верхушку, в которой вся сила ягеля. Думаешь, беда? — нет, это еще не беда! Это даже хорошо. Олень порушит ягельный покров — свежий воздух проникнет в середину ягельной подушки, каждому ростку ягеля легче дыхание, лучший рост. Это во благо! А вот беда бывает, когда неумелый или лихой пастух в сухой жаркий день, да хоть бы и не в жаркий, а в мокрый, когда земля топкая, прогонит стадо густо. Есть такие, что всегда стадо держат густо. Тысячи оленьих ног порушат ягель, повалят ростки, вомнут их в землю, черная земля выступит — это черная тропа называется. Это горе! Это беда! Болеет ягель, болеет земля.

Ягель растет тихо, очень медленно — это надо знать. Побитый ягельник возродится только через 15 лет.

Теперь побили нашу землю, наши ягельники, наполовину побили их стадчики — крупные оленеводы.

Деды и прадеды и прадеды наших прадедов учили нас: «Землю надо беречь. Как она досталась нам в поросли трав и во мхах, поросшая лесами и кустами и всякой зеленью, так и беречь ее надо зеленую. Будешь беречь и холить землю зеленую, веселую — и сам ты будешь сыт, здоров и весел, человек». Вот как говаривали старики, наши прадедки.

А еще в старину говорили: Землю люби, не брани землю: ты на ней живешь, ты ею кормишься: ягель-мох кормит оленя, олень кормит тебя; грибы, ягоды и травы кормят оленя, да и тебя также, а еще и лечат тебя. То надо знать, и землю надо любить. Ты хозяин — береги землю, она твоя кормилица.

Не брани Землю, не кори ягеля, и травы, и дерева… Это все твое, это ты, тебе на благо дано. Береги их, пусть растет и цветет, не ломай, не обижай землю без надобности.

Не любит кровь, чтобы ее на свет показывали. Видишь, тело-то твое кожей покрыто, твою кровь бережет? Великая беда, если кожу нарушить, если кровь на солнце окажется. Это рана, это боль, отсюда и болезнь и смерть случаются. Так же и Земля: нельзя ее черною показывать! Пойдешь ли сам или оленей погонишь так, что они ногами сделают черную тропу, — то грех, то нельзя… Беда будет…

Вот что было у нас здесь недалечко.

Один парень пошел в лес перевязать оленей: надо было поставить их на свежую траву, на ягель. Уже вечер настал, роса выпала, веревки, которыми были привязаны олени к березкам, намокли и набухли. Не удавалось ему отвязать веревку последнего оленя. Парень ругнулся и со злобой дернул вязку — земля вывернулась черная; застонало, заскрипело деревцо, к которому был привязан олень; сломилось оно.

Парень узел развязал, к которому был привязан олень, оленя переставил в кусты, где корму больше, и пошел к себе домой. Лег спать и крепко заснул.

Тяжело заснул. Во сне забрался в него бес — чонкап-пер. Заболел парень. Всю ночь черт шалил в больном. И горячка его трясла, и било его, и трепало так, что вся рубаха на нем изорвалась. Боялись, помрет. Тут и сознался он матери, как он Землю обидел, как Земля стонала.

На другой день спозаранку мать пошла на то место, где сын ее деревцо выдернул и черную землю обнажил, где земля стонала.

Пришла. На землю пала, сказала Земле:

— Землюшка, прости!..

Путешествуя с саамами-оленеводами, В. В. Чарнолуский не раз отмечал их заботливое отношение к ягелю, оленям. Как-то в один из привалов Чарнолуский надрал кучу ягеля и положил на нее шкуру. Проводник саам Афоня увидел и сказал:

— Негоже так землю обдирать, смотри, сколько земли обидел. Мы ягель бережем.

Как видим, северные народы знали о бедности родной природы, ее ранимости. Они понимали — ягельные пастбища быстро истощаются. Именно поэтому их обычаи запрещали дважды гонять оленей по одному и тому же маршруту. На Таймыре до сих пор говорят: «нельзя закрывать дорогу», т. е. нельзя идти по маршруту, по которому уже прошло стадо оленей.

С возникновением имущественного неравенства богачи-оленеводы все чаще нарушали обычаи охотников общиннородового строя: били зверя и ловили рыбу не только себе на «варево», но больше всего для продажи; не признавали заповедных мест, на малых территориях концентрировали большие стада оленей. Подобные процессы шли по всему Северу.

Присоединение северных районов к Русскому государству, обложение северных народов ясаком, развитие оленеводства ускоряло разрушение натурального хозяйства и возникновение товарно-денежных отношений.

Все это не могло не сказаться на природе.

Началась интенсивная охота на пушных зверей: соболя, песца, бобра, белку, куницу, лису, горностая и др., на которых коренные жители Севера до этого охотились мало.

Д. К. Зеленин отмечал, что взгляд на животных у охотников общинно-родового строя был иным, чем у землепроходцев. Так, например, собачьи меха северными охотниками ценились выше соболиных, мясо соболей считалось более важной продукцией, чем их шкурки.

Вслед за землепроходцами тянулись промышленники и купцы, что способствовало классовому расслоению коренного населения.

Но на Севере хищному веку эксплуатации не суждено было в полной мере вступить в силу. Из патриархально-родового строя Север и его народы шагнули в социализм.

В ноябре 1917 г. Советское правительство провозгласило «Декларацию прав народов России». Один из принципов Декларации — свободное развитие всех наций, национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России. 13 марта 1922 г. при Наркомате по делам национальностей был создан Подотдел по охране и управлению первобытных племен Севера России, главными задачами которого являлись: организация управления первобытными племенами применительно к их культурным, бытовым особенностям и условиям их жизни; охрана этих племен от всякой эксплуатации; снабжение коренных жителей через соответствующие органы необходимыми средствами производства, одеждой и продовольствием; урегулирование пользования охотничьими и рыболовными участками, а также местами выпаса оленей.

Но Подотдел Севера, хотя и стал важным этапом в истории народов Севера, не мог сделать много, так как не располагал ни достаточным количеством кадров, знакомых со спецификой Севера, ни материальной базой для осуществления своей программы. Поэтому ЦК РКП (б) решил заменить эту организацию более полномочным органом при Президиуме ВЦИК. 20 июня 1924 г. Президиум ВЦИК образовал Комитет содействия народностям северных окраин — Комитет Севера.

На Комитет Севера были возложены огромные, небывалой сложности задачи по преобразованию жизни северных народов. В частности, он должен был заниматься вопросами водо- и землеустройства, которое должно было стать базой демократических преобразований сельского и промыслового хозяйства Севера, где сохранились патриархальные отношения. 10 сентября 1930 г. ВЦИК и СНК РСФСР утвердили «Положение о первоначальном земельно-водном устройстве трудового промыслового и земледельческого населения северных окраин РСФСР», ликвидирующее вотчинное и родовое право на землю.

Земельно-водное устройство проводилось местными земельными органами. Для этой цели были образованы производственные партии (экспедиции), включающие: землеустроителей, топографов, агрономов, зоотехников, экономистов, лесоводов, охотоведов, а также представителей местных исполкомов. Земельно-водное устройство было проведено на огромной площади — более 800 млн. га и завершено к концу 30-х годов.

В основу работ по земельно-водному устройству входило: выделение целостных хозяйственно-жизнеспособных территорий для образования национальных районов, создание земельно-организационных условий для развертывания кооперирования и коллективизации местного населения; выделение государственных земельных фондов; закрепление охотничьих, рыболовных, пастбищных и других промысловых угодий за трудовым населением; ликвидация спорности и неопределенности прав землепользования, прекращение захватов земельных угодий любыми пользователями.

Национально-территориальное районирование и земельно-водное устройство на Севере являлось предпосылкой и подготовительной ступенью социалистического переустройства сельского и промыслового хозяйства. Земельно-водное устройство, создав необходимые условия для производственного кооперирования, являлось системой социально-политических, экономических и технических мероприятий, стимулирующих более ускоренный переход сельского хозяйства Севера на социалистические рельсы.

Советская власть оказала народностям Севера быструю и эффективную помощь в охране пастбищных, рыбных, пушных угодий от пришлых промышленников, а также в осуществлении демократических аграрных преобразований, совпавших по времени с коллективизацией сельского и промыслового хозяйства народностей Севера.

У кулачества и шаманов были изъяты лучшие и ближние земельные, рыбные, пастбищные угодья и переданы первым производственным объединениям, а также бедноте и середнякам; выделен государственный земельный фонд для организации совхозов. Это создавало предпосылки для планового и разумного использования природных богатств. Усиление роли социалистического сектора обеспечивало условия для постепенного перехода от простейших форм производственных объединений к более высоким формам коллективных хозяйств — рыболовецкой и сельскохозяйственной артелям. На основе реформы происходила ликвидация остатков патриархально-родовых отношений в промысловом хозяйстве; земля и водные угодья передавались на вечное пользование колхозам.

Подготовительный период перехода к социалистическому преобразованию сельского и промыслового хозяйства народностей Севера по продолжительности был фактически таким же, как и для страны в целом, и занял немногим более десятилетия.

Партия направила на Север лучших представителей рабочего класса, трудового крестьянства и интеллигенции — специалистов, оказавших неоценимую помощь в социалистическом строительстве. Опираясь на эту братскую помощь, народы советского Севера совершили в своем развитии гигантский скачок: в короткий исторический период они развили свою экономику и культуру, достигли высокого материального благосостояния и пришли к социализму, минуя стадию капитализма.