Северные дали

НА БЛИЖНИХ ПАШНЯХ

Охота на боровую дичь разрешена. Радуйся, охотничек! Собирайся в пойменные места да на болотные гати ближе к токовищам, к большой песне.

Снег с ложен и пашен сошел, и только кое-где в лесной глухомани он все еще точит слезу, пуская ее в землю.

Сапоги вязнут в грязи. Я иду по узкой тропинке, проложенной мною еще по осени. Белые березки цепляются ветками за фуфайку.

Звездочки еще живут — не погасли ночные светильники. Небо чистое, без единой помаринки, будто парное молоко разлито. Красотища!

Под ногами хлюпает, а шуметь не надо бы: скоро шалашка. Я вижу ее издали. Стоит на пашне, будто елочный теремок, укромная, зеленая.

Из-за перелеска поднимается ранняя косачиная песня.

До прилета токовиков успеваю зайти в шалашку. В нос бросается запах сухого сена. Чтобы уничтожить шорохи, сверху я покрыл его белым мшаником. Ружье, патронташ, набитый до отказа патронами, положил рядом с собой. Курки взведены, я готов к встрече с токовиками. А песни все нет и нет.

От перелеска прямо к шалашке подбежал заяц-русак — скок… скок… сел, ухватил травинку и стал есть, не замечая меня. Взять бы его руками, да нет, я не браконьер. Не утерпел, зыкнул на косого:

— Прочь отсюда, не на свое игрище попал!

Заяц бойко рванул к кустам, а следом за ним лиса проложила ровную строчку следов. Не поймать тебе, лисонька, косого: весной он увертлив.

Сделав круг, заяц снова привернул к шалашке, найдя спасение у моих ног: лиса не посмела приблизиться ко мне, покрутилась подле и убежала к речной заводи. Успокоившись, что ему ничего не грозит, русак подался в сторону поля и, перемахнув его, скрылся в перелеске.

Чувствую — запокачивалась главная елочка, опора шалашки. Глянул — на самой маковке сидит тетерка. «Кво-кво-кво…» — приглашает кавалерчиков.

Неподалеку от шалашки опустился косач. Притаился, сросся с землей. Земля черная и косач черный — попробуй разгляди его! Но тетерка с шалашки его заметила.

Теперь и косач на ноги встал, шею вытянул, зоб вперед выпятил, шагнул к шалашке. Хвост веером, крылья распущены, по земле волокутся. Головой важно повертывает, а брови красные, красные. «Ло-ло-ло-ло-ло-о», — обращается к тетерке: мол, я тебя вижу, да обожду соперников.

А тетерка свое: «Кво-кво-кво…» — громче прежнего: не чуди, милый друг, ступай сюда.

Косач взлетел, круг над тетеркой сделал и снова сел. «Ло-ло-ло-ло», — зазвучало с вызовом.

Из перелеска послышалось ответное: «Чу-у-фышь… чу-у-фышь…» Мол, слышу, парень, лечу.

Через минуту свист в воздухе, хлопки крыльев, и к косачу приземляются еще четыре черныша.

Сначала обхаживают друг друга, потом лолокают и еще через минуту бьются с остервенением. Ножные шпаги устают, в ход пускаются острые крылья. Летят перья, но победителя пока не видно.

Не выдержал я тут, братцы: прицелился, выстрелил. Один косач забился, перевернулся лапками вверх. Остальные застыли, стоят в замешательстве.

Но вот снова раздается: «Ло-ло-ло-ло…» И опять шпаги в работе, льется кровь, летят перья, а тетерка нежно подзадоривает косачей: «Кво-кво-кво…»

Снова прицел, спуск, грохот выстрела. Промахнулся, моя ошибка.

Тетерка снимается с места: поняла, наконец, что под ней человек и грохот идет от него. За ней поднимаются остальные птицы. На земле остается один косач.

И снова хлюпает под сапогами грязь, а позади меня квохчут тетерки, лолокают и чуфышкают косачи.