Северные сказки. Книга 1

Сказки и сказочники на Севере

Сказки моего сборника записаны на Севере, но в различных его местностях, начиная с крайнего востока Европейской России — Низовой Печоры и кончая самой западной ее частью — Кемским Поморьем и западными уездами Олонецкой губернии. Условия жизни в местностях, разбросанных на огромном пространстве одной широты, в общем одинаковы, но в частностях различны. Занятие, главным образом, промыслами (рыбная и звериная ловля), а не земледелием, суровый, дикий, глухой край, отдаленность от центров, раскол — это общие черты всего русского Севера. И все сказки сборника носят один, общий им всем, колорит и склад, рассказаны они почти одним говором, все освещены суровым взглядом на жизнь северного жителя. Но в частностях сказки разнятся и отражают те разнообразия обстановки и условий жизни и быта, которые свойственны той или другой местности Севера.

Попробую отметить эту разницу. Начну с Печоры.

Низовая Печора — Печорский уезд, Архангельской губернии. На огромном пространстве всего 40 тысяч жителей, живущих в селениях по обеим сторонам р. Печоры и ее притоков Цыльмы, Пижмы, Нерицы и некоторых других. Край в особенности глухой, удален на огромное расстояние не только от столиц, но даже от своего губернского города отстоит на 800 верст! Край, совершенно отрезанный от мира, без железных дорог и почти без сообщений. Из Архангельска до центра Печоры, Устьцыльмы ведет тракт в 800 верст длиной, главным образом берегами рек, сначала Сев. Двины и Пинеги, затем Мезени. Два раза на этом пути встречаются «тайболы» (первая между рр. Пинегой и Мезенью, величиною в 100 верст; вторая между Мезенью и Печорой 250 верст), где нет ни одного селения, кроме земских станций, а обитателей, кроме ямщиков. Два раза в год, во время распутья, Печорский край на месяц-полтора отрезывается от России совершенно, даже почта не ходит. Летом, кроме тележного пути, есть еще морской: от Архангельска до села Куи, с 20 июня до сентября делают 3—4 рейса морские пароходы.

Занятие жителей в Устьцылемской волости — жалкое хлебопашество, а главным образом ловля семги и прочей рыбы, увозимой затем скупщиками в столицу, и звериная ловля; в Пустозерской волости — исключительно ловля семги и морские промыслы; в последней волости совсем не знают хлебопашества, не видали огурцов и капусты, а навоз называют сором. Эти исключительные, даже в Архангельской губернии, условия края, конечно, отразились в его сказках. В Печорском крае еще вполне сохранились былины, хотя и разрушаются постепенно; носятся по праздникам парчовые, старые, боярские костюмы, совершаются старые, полные длинных церемо ний свадьбы, поются древние песни, а грамотные люди (старообрядцы) до сих пор услаждают себя чтением рукописей XVII и XVIII веков.

Разумеется, все это не могло не отразиться на сказках. Во-первых, только на Печоре я нашел сказочника, который рассказывал мне сказки тем старинным укладом, которым оне, вероятно, первоначально были составлены, с полным сохранением того склада их, который А. Н. Афанасьев называет «обрядностью» сказки. Мой сказочник Алексей Васильевич Чупров был у меня именно тем единственным сказочником, который передает сказки так, как оне, может быть, должны были говориться в старину. Дальше уже во всем сборнике вы не найдете такого сказочника (см. его сказки №№ 2, 3, 4, 5 и стр. 55).

Лес, вода и вообще реки и озера и в частности море фигурируют почти в каждой печорской сказке. Герои сказок ходят и плутают, «шаврают» по лесам и болотам, плавают по рекам, озерам и морям; на морях беспрестанно, чуть не в каждой сказке ездят не только на кораблях, в моря спускают людей в бочках; спускаются герои сказок даже на дно морское и там действуют и снова выходят сухими из воды на свет божий. Даже в шутливых прибакулочках-скороговорках везде река и море. Например, в небылице, как «40 братьев ездили отца крестить» кобыла скачет через реку и перерывается (19)[5]. В анекдоте о зырянине весенний печорский лед напирает на зырянскую избу, зырянин сердится на Бога и хочет расколоть икону (30). Одна скороговорка начинается: «на мори, на кияни, на острове Буяни» (10). В другой говорится, что «за морем скот дешев, быков меняют на оводов, мух на телят, телят на комаров». Пустозер Алексей Иванович Дитятев рассказал замечательную в этом отношении скороговорку (54), имеющую сплошь местное значение и, несомненно, местного же происхождения. Тут упоминаются какие-то Алексей Фомин, Паша Громован, Афонька, Исак да Амгле самоедин, Гришка и Микишка, худые самоедишки; все это, несомненно, местные жители, на которых составлена шутливая скороговорка: они ходят по морю и промышляют ошкуев, облемаев, нерпей, зайцев и проч. (54).

Промыслы — рыбная и звериная ловля, вообще сильно отражаются в сказках. Например, «Горчев задумал ехать по синему морю стрелять гусей и лебедей» (6). Описывается «чудо чудное» в лесной избушке, во время промысла, когда облупленный заяц скочил и убежал (9). Старик идет в лес силки ставить (16). В шутливой форме описывается ловля пустозерами семги (24). Мужик стоит в воде, бородой «ез заезил, ртом рыбу хватает» (47) и пр. и пр.

То, что Устьцылемская волость населена потомками вольнолюбивых новгородцев[6], не могло не отразиться в совершенно свободном взгляде на царя, где нет и тени низкопоклонства и лести, что, может быть, сказалось бы в сказках Пустозеров, потомков московских служилых людей. Например, у А. В. Чупрова говорится в одной сказке: «Этим царям што дурно, то и потешно» (2). У него же Черепан на вопрос «Разве государь дик?» отвечает: «А как государь не дик? У бояр полны погреба денег лежат, да все их жалует, а у беднаго, у нужняго с зубов кожу дерет, да все подать берет» (7). У Чупрова же Григория Ивановича вор бьет царя по косице (17), и пр.

За Печорой следует Олонецкая губерния. Тоже северная местность, с суровым климатом, все же с более мягким, чем на Печоре, Олонецкая губерния знает уже, кроме ячменя, рожь и другие виды зерновых и корнеплодов. Промыслы звериные и рыбные имеют и здесь значение, но уже не такое, как на Печоре: леса здесь тоже уже не такие девственные, как там; население губернии больше и гуще, а дичь по лесам и истреблена, и распугана; рыба в реках, преимущественно в озерах, выловлена; и дичи и рыбы не хватает, чтобы сделать эти промыслы преобладающими в жизни олонецкого крестьянина. Лесные промыслы есть, но уже в другом виде; работа по рубке и сплаву лесов, правда, здесь имеет большое значение, так же как хлебопашество и так же как занятие извозом зимой. Но главное, чем разнится Олонецкий озерный край от края Печорского — это сравнительная близость его к Петербургу, прекрасный и недлинный водный путь в северную столицу.

Петербург, если можно сравнить, это море и Печора Олонецкого края. Как нет семьи в Печорском крае, неимеющей связи с морем, особенно с Печорой, так нет семьи в Олонецком озерном крае, главным образом в Заонежье, которая не имела бы сношения с Петербургом. Нет деревни, а в деревне редкая семья, из которой кто-нибудь в любое время года не жил бы в Петербурге в качестве приказчика, дворника, прислуги, газетчика (Каргопольский уезд) и т. д. Все сплошь население этого отнюдь не бедного края перебывало и пережило в Петербурге то на службе, то в услужении, то по торговой части, то с товарами в качестве возчиков, то просто погостить у родных, посмотреть на Питер. Связь столицы с Заонежьем беспрерывная, безостановочная, стародавняя и нисколько не ослабевающая. Нужно ли говорить, что это не могло остаться не отраженным в сказках.

В печорских сказках ни разу не только не фигурирует, даже не упоминается ни Москва, ни тем больше Петербург; между тем в записях, сделанных в Олонецкой губернии, Москва упоминается 4 раза, Петербург же фигурирует постоянно, и не только сама столица, но и ее окрестности, отражая ту связь Заонежья с Петербургом, которая существует в действительности. Например: мужик живет в деревне с женой, уезжает в Петербург и там умирает, и мертвый приезжает в деревню (87). Жена жила в деревне без мужа, а муж жил в Питере, и вздумала изменить мужу (121). Жена, чтобы погулять в деревне с дружком, уговаривает мужа ехать в Питер на заработки и собирает мужа в дорогу (208). У старика и старухи три сына и дочь. Сыновья уезжают в Петербург и там нанимают работницу Егибиху, которая чуть было не сгубила их сестру, когда братья выписали сестру в Питер (218). Поповна обманывает монахов, очевидно, уже в самом Петербурге; хотя место действия и не названо, но крестьянин, муж поповны, носит убитых монахов в Неву да в Фонталку (82). Деревенский вор едет воровать в Питер, где денег больше. В Петербурге он идет, между прочим, по Миллионской улице и обкрадывает сначала банк, потом царский дворец. Посланник и полковник берутся по просьбе царя поймать вора, а вор зовет их к себе в дом на Невском пришпекте и угощает, после чего они отправляются в Царское Село (168). Купец Нименяев в Петербурге умирает и оставляет капитал сыну Василью. Василий торгует с приказчиками в магазине и идет в погребок выпить. Несут покойника по Миллионской улице; Василий едет с работником торговать, а товар складывает в чухонскую телегу (169). Вор Мамыка ворует в Петербурге и обманывает царя в Царском Селе (197). Знают олончане и близлежащие к столице города: бурлак живет в Риге и женится там (184).

В других отношениях сказки Олонецкого края имеют много общего со сказками Печорского. Те же леса, реки, озера, море фигурируют по общности причин в сказках Олонецких, как и Печорских.

Сказки Летнего берега отличаются от двух указанных выше местностей разве тем только, что в них особенно рельефно выступает море со всеми его особенностями. Жители прибрежных, приморских селений, сказочники Летнего берега не только работают в море на промыслах, но и служат на морских пароходах матросами, штурвальными, шкиперами, ездят с рейсами по всему Белому морю и Ледовитому океану, к Западу и к Востоку от Архангельска, бывают на Мурмане, на Новой Земле, в Норвегии и дальше за границей. В одной бывальщине действие происходит на Новой Земле, где нечаянно остался от товарищей на зиму промышленник (248).

На Севере, где еще хранятся, живут и распеваются былины, естественны и сказки с эпическими сюжетами. Несколько их вошло в мой сборник. На Печоре, где я записывал былины, я не записывал сказок с эпическими сюжетами; хотя уже и там я должен был записать старину про «Святогора» рассказом, «со слов», т. е. собственно сказку, потому что никто не знал эту былину петь («Печорские былины», стр. 256). Сказки с эпическими сюжетами есть в записях А. А. Шахматова и в сказках, извлеченных из архива Географического Общества; всего их в сборнике семь. «Князь и княгиня» (74) трактует известный сюжет про князя 12 лет и княгиню 9 годов, которую князь казнил по оговору странниц, а потом, когда убедился в ее невинности, сам бросился на кол. «Садко» (90), «Братья разбойники и сестра» (97), «Мать-убийца» (98), «Царь Иван Васильевич и сын его Феодор» (125), «Пантелей» (134) и «Илья Муромец» (136). «Садко» — сильно отклоняющийся от былины вариант, зато все остальные очень близки к соответствующим былинам и, вероятно, есть просто разложившиеся былины, потому что и передаются они былинным складом, и даже с попыткой на стихи, а «Князь и княгиня» так близка к былине, что ее можно без затруднения разбить на стихи и петь. Например:

В крае, где еще так сильна былинная традиция и где еще живут и здравствуют люди, помнящие и поющие не по одному десятку былин, естественно, что и в сказках должен отразиться былинный склад и язык. Особенно много привносят былинного в свои сказки сказочники, которые поют в то же время и былины. Для примера укажу на моего сказателя былин и сказочника А. В. Чупрова, у которого в сказках попадаются места совсем из былин. Например, в сказке «Царь-Чернокнижник» (2):

В сказке Иван-царевич и Царь-девица (3):

В сказке «Федор-царевич и оклеветанная мать» (5):

или еще:

Былина так еще известна на Севере, что про нее, как произведение всем известное, упоминается в сказке мимоходом, без всяких пояснений. В сказке «Поп исповедник» (138) поп спрашивает у странника:

Духовные стихи тоже очень распространены на Севере и в сборнике есть сказка с содержанием духовного стиха. Это «Царь Агапий и дочь его Елизавета» (75); она содержит историю совершенно тожественную с очень распространенным на Севере стихом про «Егория Храброго и царицу Александру или Олисавью»[7]. Совсем стихотворный склад записи показывает, что это настоящий стих, только записанный прозой. Впрочем, напечатанная с рукописи так же, как и № 74, эта запись неизвестно даже как и передавалась священнику Боголепову. Его уверения, что записи сделаны с «с голосу», в отношении других сказок не допустимы.

Под № 204 в сборник попала настоящая комедия, записанная летом 1903 г. в Олонецкой губернии. Так как она была записана у меня тогда всего одна, то я поместил ее вместе со сказками. Летом 1907 г. в Архангельском и Олонецком уездах я напал на целое гнездо народной драмы, для которого понадобилось уже отдельное издание, но 30-й лист сборника, в который пришелся «Ездок и Конёвал» или «Конь», тогда был уже напечатан.

В сборник вошли несколько шутливых рассказов, названных у Афанасьева «рассказами об инородцах». Охватывая местности всей России, сказки Афанасьева содержат рассказы про Цыгана, Жида, Татарина, Мордвина, Чувашенина, Черемисина, Немца. В моих записях, сделанных всего в двух губерниях, мне встретились рассказы про северных инородцев — Зырян (23 и 30) и Корел (214). Кроме того, жители двух соседних русских волостей на Низовой Печоре: Устьцылемской и Пустозерской, подметив смешные стороны быта и привычки своих соседей, высмеивают их в придуманных на этот случай анекдотах. Устьцылёмы смеются над Пустозерами (24), подметив их и большую богомольность и в то же время жадность. Сами Устьцылёмы подвергаются насмешкам и вышучиваниям со стороны своих соседей (25 и 26), на этот раз уже Зырян. Русские в Заонежье высмеивают Корел (214). Про Корел же у меня записана очень остроумная сказка от И. Я. Иванова, которую я не мог напечатать в силу ее большой грубости. От П.М. Калинина записана сказка о том, «как немец женился», не попавшая в сборник по той же причине. В № 287 рассказывается о том, как русский солдат околпачивает Татарина, Арапа и Шведа.

Вошло в сборник несколько преданий о происхождении сел и урочищ и несколько вариантов распространенного на севере предания о Панах. В № 207 содержится предание о первых жителях теперешней дер. Падмозеро (Толвуйской вол.), откуда мой сказочник был родом. Под №№ 200-203 напечатаны лопарские предания о происхождении Кит-Камня на озере Имандре, об урочище Лынь-Лан-Нынч и урочище Викварач там же, и острове Кильдин. В № 232 объясняются названия урочищ, деревень и островов на Выгозере: села Койкинцы, мыса Деревенский Наволок, островов — Городовой и Котельный, и фамильи Ругмаковых. В №№ же 232 а, б и в приводятся легенды про Панов, пришедших в смутное время из Москвы и занимающихся разбоем на Выгозере (Повенецкого уезд) с. Меграх (Лодейнопольского уезда), Нижмозере (Архангельского уезда). Предания о Шведах, которых называют также и Панами, находятся в №№ 201 и 203. Рассказы про клады в №№ 72, 87 и 230. № 196 содержит рассказ о самосожженцах-старообрядцах в селе Линдозере.

Под №№ 77 и 274 напечатаны простые народные рассказы. В первом рассказе о том, как два брата, крестьяне села Кодемы, ходили клад искать; во втором Ф. Я. Бабкин рассказал, как он получил «надцаду», попробовав нести на себе целое дерево.

Между совершенно реальными рассказами, характеризующими быт Севера, есть рассказы из области чудесного, преимущественно касающиеся верований в невидимый мир злых или безразличных к человеку духов, чертей, леших, водяных и пр. Рассказчики выдают их также за несомненно истинные происшествия. Все эти рассказы касаются местной жизни, а действующими лицами в них являются или сами рассказчики (272, 273, 275, 299 и проч.), или же рассказчики слышали описание происшествий от своих близких родных, однодеревенцев и хороших знакомых (235 а, б, в, г, д и пр.). Все случаи касаются местности, где живет рассказчик; действуют в них лица, известные всей деревне, и происшествия, в них рассказанные, могут удостоверить все жители данной местности. И все описанные случаи не заключают в себе особенно чудесных происшествий и касаются большею частью сбившихся с дороги и блудящих в лесу по вине лешего, встреч с лешим, чертом, водяным, кем-то неизвестным, но страшным и пр. Вот содержание этих сказок.

У жителей лесных областей больше всего рассказов про лешего. Степанида Максимовна видела в лесу лешего в виде женщины с бураком в руке (179 б); ее же леший потянул в лес, а когда Степаниду Максимовну воротил муж, леший ночью стучал по избушке и лаял собакой (179 в); Иван-охотник видел лешего в виде своего отца (198 а), в виде мужика со светлыми глазами (198 б), сзади Ивана бежал леший и хлопал в ладоши (198 в), леший пугал собак (198 г), тетка Ивана видела лешего в виде мужика с собакой (198 д), отец Ивана видел лешего в виде знакомого мужика Василья с парнем (198 е); Петр Коровин видел лешего в виде знакомого мужика Павла Непытаева (235 а); Ивана Чудинова в лесной избушке леший однажды ночью несколько раз за ноги с постели сдернул (235 б); Николая Кузьмина леший выжил из лесовой избушки шумом; Павел Коковин переругивался с лешим (235 д); девушку в Тамице леший водил шесть дней (291), а в Корельском острове девушек водил 12 дней (179 а); в первом случае их отмолили молебном, во втором — колдунья с Лексы отколдовала; парня Тихона леший унес к себе в дом, и его выручила жена лешего (293); старик в Тамице украл с девицами овцу, за это леший совсем увел его сына 19 лет, сын объявился в лесу уже женатый — через 15 лет (292); Савву Коротких леший водил по лесу (299); у Сынчикова леший сивую лошадь затащил ночью в ясли (303).

Вот встречи с чертями и водяными: жена Ивана-охотника с Корельского острова посулила черта своим девчонкам, и черт потащил их в лес, но отпустил, когда они сотворили молитву (198 ж); мужик из Нёноксы видел чертовку — сидит на мосту и прикококивает (266 а); Водяного видел С. П. Корельский, когда в полночь хотел перебрести речку (273). Рассказывают и про неизвестных духов: Устьцылём жил в работниках у Пустозера и пошел в баню, а из под полка вылез какой-то страшный старик и мылся с ним (29). Имеют дело жители Севера, конечно, и с мертвецами: Степанида Максимовна, прощаясь с мужем в гробу, призывала мужа ходить к ней, и мертвый муж стал ходить (180 а и б).

Как видно из приведенных рассказов в происшествиях этих нет ничего особенного, необычайного, и все происшествия и встречи с лешими, чертями, водяными, мертвецами случались или с самими рассказчиками, или с хорошо известными, или совсем близкими им людьми. Несколько уже другого рода рассказы про тех же чертей, леших, водяных, мертвецов, оборотней и разбойников, которые тоже выдаются за быль и даже называются в отличие от сказок «бывальщинами» (6), «бывальщинками», но в которых рассказчики уже обыкновенно не могут указать места, где событие происходило, и имена действующих лиц; кроме того, или не могут указать, когда событие происходило, или прямо указывают, что дело было давно, очень давно, «досюль» (120, 121 и др.), на «веках» (234) и т. д., поэтому рассказы эти, кроме бывалыцин, называются еще «досюлыцинами». В них, в отличие от происшествий местного характера, больше элементов чудесного, необыкновенного.

Вот содержание «бывалыцин» или «досюлыцин». Про чертей: когда-то в селе Меграх черт пришел к богатому мужику за бочкой золота, которую мужик накопил за свою жизнь. Мужик отдал золото. Черт опустил бочку на цепи в реку. Вскоре мужика нашли на берегу мертвого, обмотанного цепью, с пустой бочкой на шее (229); в Меграх же из одного озера некогда выходили пастись на остров 4 чертовы коровы: один мужик поймал двух и разбогател на молоке от них (231); мужик ловил рыбу на Амборских озерах и увидел на заязке черта: сидит черт, качается и жалуется на свою судьбу — мужик убил черта веслом (266).

Особенно много рассказов про леших. Мужик нанялся в работники к лешему, принимал участие в драке своего хозяина с чертями и пособил лешему молитвенником. Леший отпустил его домой на сивом мерине, а мерин оказался стариком из деревни (226); мужик выручил лешего, который утонул было в болоте с медведем и лосем; за это мужика леший угостил и подарил рукав своего кафтана, из которого мужик сшил себе кафтан да пять колпаков (227); старуха из Нёноксы на веках заблудилась в лесу, попала в дом к лешему и прожила у него в няньках три года (234); у лешего жонка с Руси была — родила, и леший притащил старуху-бабку принимать женина ребенка; бабка приняла, и леший заплатил бабке серебряными рублями (290); отставной солдат с Тельмозера съездил с лешим, в виде станового пристава Смирнова, в Петербург и присутствовал там на крещенском параде (301).

Особенным сочувствием пользуются и вызывают большое участие в слушателях «бывалыцинки» про еретиков, оборотней и колдунов. К одной девице жених-колдун посватался, девице он понравился, а отец-мать не отдают. Жених приехал ночью, увез девицу с приданым будто в церковь, а она очутилась в могиле (39); на Печоре у бабы умер мужик-еретик. На третьи сутки он вдруг встал и съел старшую дочку и пеленки, и хотел было съесть и всех, но в избу вошел Егорей-храбрый и спас семью от смерти (45); почти такой же случай был и в Заонежье, только с продолжением: чернокнижник-мужик после смерти встал и тоже хотел съесть свою семью; также пришел седатый старичок и усмирил его. Чернокнижника положили в гроб с железными обручами, и какой-то пьянчужка согласился везти его на тройке на погост. Обручи на гробе лопнули, и покойник хотел загрызть ямщика, а тот спасся на дереве; покойник прибежал в деревню, где его артелью одолели, положили в гроб и похоронили (86); мужик уехал в Питер и умер, жена плачет по нем, покойник и приехал к ней, и стал жить с ней как живой; прожил 5 лет, а потом стал есть скотину, тут его убили (87); бабка прокляла внука на венчальном пороге, он после свадьбы пропал; его выручила молодая жена от нечистого духа (96); молодец с девицей играл три года, а ее выдали за другого; она умерла, но спустя шесть недель встала из могилы и пришла к своему мужу; муж ее не пустил к себе, и она ушла к своему старому дружку; он ее кормил 8 недель, а потом повенчался с ней и стал жить (120); священник уговаривал колдуна бросить свое ремесло, колдун после смерти ночью пришел к священнику, выманил его в церковь и хотел загрызть, но священник успел оградить себя напрестольным крестом и этим спасся (228); парень женился и видит, что жена его ест только рисовую кашу уховерткой от креста. Муж подглядел, что жена ночью ходит на кладбище, — разрывая могилы, ест мертвечину; муж как-то попрекнул этим жену, а та плеснула ему в лицо водой и оборотила мужа в собаку; обратно отворотила мужика добрая волшебница и научила мужа, как отучить жену от колдовства (247); промышленник нечаянно остался на зиму от товарищей на Новой Земле и там сжился с чертовкой и прижил ребенка; на весну, когда он собрался бежать с товарищами домой, чертовка разорвала ребенка, бросила на судно и чуть было не потопила его (248).

Эти бывальщины без резких границ переходят, с одной стороны, в легенды про святых и явления самого Бога, с другой стороны, в настоящие сказки про Иванов-царевичей, Царь-девиц, богатырей, волшебников и проч., в которых и сами рассказчики плохо, а то и совсем не верят.

Но утверждая последнее, следует оговориться. Если рассказам про леших, водяных, ведьм, оборотней и проч. верят несомненно, то настоящим сказкам, можно сказать, полуверят. «Песня правда, сказка ложь» — пословицу эту знают и на русском Севере, но несомненной ложью рассказчики считают разве только, так называемые «прибакулочки», «прибасёночки» и «небылицы» вроде как «Сорок братьев ездили отца крестить». Что касается сказок с чудесным, волшебным содержанием про царей-чернокнижников (2), Иванов-царевичей и их приключения в разных заморских и подземных царствах, про волшебников и их превращения и проч. и проч., то рассказчики и их слушатели относятся к ним совершенно как к былинам, двояко: и верят им и не верят. Конечно, всегда находятся сказочники, которые усумнятся в особенно невероятных событиях, излагаемых в сказке, но всегда же находятся слушатели, относящиеся с огромным участием к развитию драматизма сказок. Большинство сказок ведь немногим чудеснее былин и нисколько не чудеснее большинства бывалыцин про оборотней, ведьм, мертвецов, леших и другую нечисть; я уже не говорю про различные столкновения с представителями духовного и загробного мира, так сказать из собственной практики. Тем больше, что большинство сказок с необычайным содержанием относится к неведомым царствам, с неведомыми порядками и нравами, по представлению сказочников, может быть, и совсем особыми условиями самого существования. Особенно врезался мне в память один случай. Мошнаков, хорошо грамотный, начитанный в Святом Писании человек, церковный староста и хозяин отводной квартиры в посаде Уна (следовательно, постоянно имеет дело с проезжими чиновниками), рассказал мне о том, как князь Борсуков (282, тождественные сказки №№ 31, 48, 181 и 182; и один из мотивов — 248), добывал корону из Вавилонского царства для нашего дома Романовых. История полна невероятностей до рассказа, когда нарисованного на стенах города змея раздули мехами, и он ожил. Но Мошнаков верит рассказу безусловно, и очень боялся «как бы не вышло чего», что он рассказывает «про царские роды». Что же после этого рассказа невероятного в других сказках? И, например, сказки про богатырей (47) Плешко, Елинку, Горыньку и Усыньку и др. (124), просто-напросто сохранившиеся легенды про богатырей, которые когда-то были, и рассказы про которых до сих пор поражают ум народа величием их силы.

П. Н. Рыбников утверждал, что у женщин есть свои бабьи старины, которые поются ими с особенной любовью, а мужчинами не так-то охотно. Справедливость этого подтвердил Гильфердинг в отношении Заонежья. Нет чисто женских сказок, исключая разве чисто детских и сказок из животного мира, тоже особенно любимых детьми, которые женщины_знают по преимуществу. Но, рассказывая всякую сказку, женщина невольно отражает в ней то, что ее особенно интересует, все, что касается быта ее жизни.

Женщина-сказочница, рассказывая сказку, между прочим, но всегда обстоятельно и с особой любовью, описывает хорошо известный ей быт и жизнь женщины. Это сказочница сумеет вклеить и в шутливую сказку, и в чудашную прибакулку, и в серьезную про царевичей, королей и волшебников сказку, и в полную страхов и ужасов бывальщину про ведьм, мертвецов и леших, а всего больше, конечно, в бытовую сказку. Всегда, описывая какой-нибудь строго конкретный случай, женщины-сказочницы, конечно, и не задаются описанием женской жизни; это они сделают гораздо лучше и подробнее, если спросить их, например, про свадьбы. Но в сказке это делается мимоходом, чтобы лучше и ярче оттенить каждый описываемый случай. Совершенно, конечно, не задаваясь целью, сказочницы сборника нарисовали немногими, но яркими чертами буквально всю жизнь деревенской женщины, начиная с пеленок до могилы и даже за могилой: описывается, например, случай прихода одной старушки к другой после смерти. Откинув из женских сказок элементы волшебного, чудесного, вообще сказочного, и взяв только черты отраженного в сказках, рассказанных женщинами, быта, получим следующее.

Женская жизнь вырисовывается в сказках, рассказанных женщинами, очень рано, с девичества. П. С. Воронина (288) описывает дружбу девушек Анюшки и Варушки, и как они ходили друг к другу в гости. Если отбросить элемент невероятного в конце сказки, картина получится очень реальная. Л. Ф. Маркова рассказывает про примерную дружбу брата и сестры (80), которых успела поссорить злая жена брата после его свадьбы. Воронина же (292) описывает вечеринку девок в избе у старика. Для угощения девки придумывают сделать «складыню» и, по совету старика, забираются в хлев к соседу и уносят и освежовывают его овцу.

Свадьба и замужество очень рано заполняют головы девушек. Медведева выводит внучку старика, которая, увидев речку, вообразила, как она выйдет замуж, родит сына, и он пойдет по молоденькому ледку и потонет, и горюет об этом (104).

Центральное событие в жизни каждой женщины — замужество (свадьба), обрисовывается в сказках очень подробно, со всеми предшествующими свадьбе и последующими за ней событиями. Марья Павловна описывает подробно игру девок с парнями и приводит случай, как одна насмешливая девка издевалась над парнем и как парень ей за это отомстил еще горшими насмешками, а дело кончилось все же свадьбой (144). Воронина подробно описывает, как девушка «кудесит» в канун Крещенья, и к ней приходит кто-то в пиджаке, кафтане норвецкого сукна и шелковом поперечном кушаке (294). Воронина же показывает беззаботные девичьи проказы и гаданья о суженых и тут же рисует обычную девичью драму. Девушка слюбилась с бурлаком, и их связь не одобряют ее родные. Дружок внезапно умирает, девушка тоскует по нем до того, что мертвый дружок приходит за ней, уводит ее на свою могилу, и девушку находят там мертвою (289). Марья Петровна рассказала, как купеческая дочка спозналась с крестьянским парнем. Возлюбленного ее нечаянно задушил отец. Дворник сбыл мертвеца и после этого стал жить с купеческой дочерью. Когда он, расхваставшись, насмеялся над своей возлюбленной, она в отместку сожгла его пьяного и с ним 40 человек постороннего народа (184). Шишолова подробно описала свадьбу уводом в случае, когда отец и мать были не согласны на брак дочери с избранным ею женихом (39). Старушка из Шуньгского Бора с сарказмом описывает девью охоту идти замуж и в шутливой форме описывает приданое, которое принесла Мариха, выйдя замуж за Гришку (146). Женщины-сказочницы вводят почти в каждую сказку свадьбу, разнообразя ее во всевозможных видах. Никитина описывает свадебный пир царской дочери с чертом (56). Все приключения царского сына Данила-царевича кончаются свадьбой с Настасьей-царевной (57). Иван-царевич, пройдя многие испытания, женится на Марье Королевне (116). То же делает Иван-царевич и Соломонида Златоволосая (128). Иван-царевич женится на купеческой дочери (145) и т. д. Подробно описываются и события после свадьбы: беременность, роды, крестины ребенка и проч. Дементьева описала страх перед муками первородящей и муки эти, когда родильница была в «безчуньстве» и в «тосках», и крестины (61). Старуха Савиха три года прожила у лешего в няньках, водясь с его ребятами (234), а одна деревенская старуха даже ребенка приняла у лешего (290).

Но не всегда, конечно, свадьба и жизнь замужем проходят так гладко, как в чудесных сказках, с особенно большим удовольствием рассказываемых сказочницами, так сказать, отводящими в них свою душу.

В жизни очень часть случается, что «жонка», прежде чем добиться более или менее сносной жизни с мужем, должна преодолеть множество препятствий; иногда все кончается хорошо, а часто жонке приходится даже голову сложить в борьбе со злыми стихиями. Все это, разумеется, отмечается сказочницами в сказках, только уже обыкновенно бытовых или бывалыцинах, а не в чудесных, существо которых требует, чтобы они кончились благополучно, по шаблону, где порок и зло наказываются, а добродетель и долготерпение награждаются хорошей жизнью и счастьем. Как девушка до выхода замуж, в мечтах о женихе и поисках его, в особенности же в добрачной любви, встречает множество препятствий, иногда с трудом преодолимых, иногда кончающихся трагически, — так и женщина, только что вышедшая замуж, часто терпит много страданий то от родных мужа, завидующих ее счастливой доле, то от посторонних недобрых людей, то, наконец, от разных темных сил и злых духов.

Первым ворогом молодой, только что вышедшей замуж жены, конечно, бывает мать мужа, злая свекровь; про нее сложено множество песен, есть она в былинах, конечно, есть она и в сказках. Андреевна из с. Лижмы описала трагедию Васильюшки и Осафьюшки. Они встретились в церкви и полюбились друг другу; тут же в церкви повенчались, не спросясь матери. За это, пока шла церемония в церкви, мать Васильюшки приготовила для молодушки зеленое вино с ядом. Жена вино пила и мужу дала, и ночью оба преставились (98). Анна Ивановна из Кедрозера рассказала историю молодой жены, у которой мужа прокляла на «венчальном пороге» родная бабка (96). Когда пошли от венца, его унес черт, и молодушке понадобилось выказать много настойчивости и бесстрашия, исходящей из любви к мужу, чтобы воротить домой молодого мужа из какого-то подземного жилища старика, вход куда через нору в лесу (96). Молодой теряется «на первом подлеге» и попадает уже не в лес к неизвестному старику, а в рыболовное озеро, прямо к сатане, откуда его и выводит жена (170).

Затем сказочницами выводится верная жена, которая своими трудами хочет кормить мужа (155). Верной жене разные люди делают грязные предложения, и она мало того, что их отвергает, а иногда и делает мужу выгоду. Дмитриевна выводит попадью, на которую зарились разбойники. Она пришла к ним, увидела разбойничье гнездо и хитростью выдала их начальству (93). У двух других сказочниц жена-царевна старается выручить мужа-бедняка Ивана Злосчастного своей работой (12 и 85). Екатерина Васильевна рассказала о красавице-жене плотника Микулы. Ей делают предложения купец и поп; она зазывает их в избу, подстраивает так, что их застает ее муж-плотник и не только ставит их в позорное положение, но и заставляет еще платить плотнику деньги (101). Выводится жена, отстоявшая мужа от самого черта, которому он продал свою душу (205). Базакова рассказывает про девушку, которую силой отдали за мужика. В день свадьбы одна жонка на невесту напустила килу. За это ее скоро не взлюбил муж и посватался к другой, но жене удалось избавиться от килы и снова вернуть расположение своего мужа (278).

Это сказки про жен покорных, верных, строго блюдущих семейную жизнь и верность мужьям, любящих своих мужей и при нужде готовых положить за них свою голову. Еще больше, правда, сказок рассказывают сказочницы (в особенности сказочники) про жен хитрых, злых, коварных, неблагодарных, не останавливающихся даже перед тем, чтобы сгубить своего мужа в угоду просто своей прихоти или по требованию своих дружков-любовников. Этого рода сказки особенно многочисленны, гораздо многочисленнее, во всяком случае, сказок о верных женах и указывают, с одной стороны, на легкое отношение к браку, с другой — на падение нравов в деревне, на расшатанность семейного начала там, а всего более, кажется, на славянскую распущенность. Сказки этого рода очень разнообразны и захватывают крестьянскую жизнь во всевозможных положениях, открывая завесу даже над такими явлениями быта, которые исследователь не подсмотрит своими глазами и нигде больше не услышит. Если взять эти сказки в последовательности, то начинаются они целой серией мелких обманов и измен женой мужу. Дементьевна рассказывает про двух невесток, которые на стороне любили дружков. Старшая невестка учит младшую, как изменить мужу, а когда последнюю застал было муж, ловко ее спасает, ставя мужа в дурацкое положение (64). Муж подглядел измену жены, но он же и остался виноватым (208). Особенно много сказок про простоватых попов, которым изменяют жены и с работниками, и с мужиками, и с псаломщиками, и с солдатами. Попадья выдает прохожего за своего родного брата и почти в глазах попа любезничает с ним (137). На глазах же простоватого попа устраивает ласки один из трех братьев с его женой, которая изменяла попу сразу со всеми (211). Поповский работник обманывает попа с его женой и дочерью (252). Охотник обманывает с попадьей попа из-за чухаря (259).

Не всегда, конечно, бабьи хитрости и увертки удаются неверным женам. Часто простоватому мужу открывают глаза на измену жены посторонние люди: попу — работник, мужику — прохожий старичок, женатому брату — его сестра и пр. Иногда и сам мужик не плох и догадывается об измене жены, или открывая ее случайно, или тоже подстраивая своего рода хитрость и иногда зло за это наказывая жену. Попадья одного простоватого попа живет с дьячком; про это узнает попов работник и строит дьячку всякие каверзы (82, 221 и 253). Замужняя сестра научила брата, который моложе ее, узнать, много ли у его жены любовников. Брат был уверен, что жена верна ему — оказалось семь (121). Мужик сам выпытывает свою жену, имеющую двух любовников (264).

Взгляд на измену жены своему мужу, разумеется, различен, в зависимости от того, кто рассказывает сказку. Сказочницы в большинстве случаев смотрят на измену жены снисходительно, иногда иронически, высмеивая простоватого дурака-мужа и только иногда эту измену осуждают. Мужчина, рассказывая про измену жены, всегда как бы говорит слушателям: «Смотрите, какие подлые бабы водятся на свете». Правда, и со стороны сказочников ядовитой насмешке подвергаются глупые мужья, недогадываюшиеся об измене жен, старики, у которых молодые жены, или безтолковые, жадные попы. На измену жены серьезному, хорошему мужу рассказчики смотрят строго и приводят ряд сказок, где эта измена строго наказывается. Г. И. Чупров рассказывает про молодого мальчика, которому старик три раза показал свою жену голою за сто рублей. Мальчик в конце концов совсем обирает старика и увозит его жену (15). Сиротина сначала прячется с любовником у купчихи в подвале, всячески эксплуатирует его, а затем показывает купцу (14). Старуха полюбила дружка Костю и молит Бога, чтобы Он ослепил старика, мешающего им наслаждаться. Старик застрелил дружка (50). То же самое делает полесник-мужик с любовником своей жены (139). Муж застает любовника жены, жена прячет любовника в кадку, а муж обливает его горячими щами (141). Муж узнает о любовнике жены и тонко дает ей понять это (143). Купеческая жена изменяет мужу с мужиком. Купец несколько раз пытается застать любовника у жены, но не может. Увидав любовника, за 100 руб. выспрашивает его, как он сохранялся. Он даже дом поджег, чтобы спалить любовника; это не удается, и купец дает жене паспорт и разводную (267). Горчев нагоняет Поляка, который украл у него жену, и вступает с ним в бой. Жена помогает Поляку, но Горчев все же берет верх, а жену свою на пиру у себя, по совету гостей, убивает из пистолета (6). Такая или иная жизнь с женой, ее любовь, измена, кроткий или скверный характер, сварливость — интересное дело для мужчин; и вопросы эти ярко освещаются в сказках, рассказанных мужчинами. Сказочники, отличая легкомысленность и изменчивость жен, иронизируют или возмущаются, ею, смотря по обстоятельствам: они издеваются над простаками и дураками мужьями и стариками, взявшими молодых, не по себе, жен, как бы поощряют ловких парней и мужиков, умеющих пользоваться, в особенности, если дело касается жен из другою сословия (солдат и барыня; работник, поповна и попадья; повар и графиня и проч.), сказочники серьезно отмечают и прекрасные качества жен: их верность, желание идти в защиту мужа и жертвовать за него даже жизнью.

В жизни мужа и жены, особенно молодых, и в особенности тотчас после брака, часто вмешивается нечистая сила. В сказках, рассказанных женщинами, я отметил, как молодушка вызволила мужа, проклятого своей бабкой на венчальном пороге и унесенного кем-то с первого подлега. Часто и мужу приходится считаться с этого рода чертовщиной. Парень женился на девушке, а она оказалась волшебницей, и мужу | многих бед стоило колдовство жены (247).

Но не только измена жены и ее порча или колдовство мешают семейной жизни, бывают и не столь важные причины, которые все же отравляют существование. Бывают просто строптивые жены, с которыми нет никакого сладу. В особенности жены злы и сварливы становятся к старости, когда с ними нет сладу не только мужьям, а и никому. Со строптивыми, злыми женами мужьям приходится бороться всеми способами от самых простых и обычных, до хитрых и сложных, прибегая зачастую к помощи нечистой силы. Муж попросту дубцом учит жену, которая захотела владычествовать над мужем и сейчас же стала злоупотреблять своей властью(62). Молодая жена не любит старого мужа, и он придумывает, чтобы она отправилась жаловаться на него воеводе. Воевода сердится на намек, что он старый, а жена его молодая, и велит бить ее плетью (76). Журавль попал старику в силки, и за то, что старик его выпустил, дарит ему волшебную сумку, где два молодца учат его сварливую старуху до полусмерти, и она после этого становится шелковая (16). Такие же два молодца, но уже из чудесного бочонка, учат сердитую жену (111). Мужик учит свою жену уже с помощью семерых молодцев из бочки (132). Мужик спускает свою лихую бабу на веревке в нору к черту, баба принимается там драться с чертом и выживает его из норы. Черт откупается от мужика, чтобы только тот не спустил его обратно к лихой бабе (95). Есть ряд сказок, где сердитые, сварливые и лихие бабы не ограничиваются борьбой с мужем. Особенно часто трактуется традиционный сюжет, как мачехи преследуют падчериц от первого брака мужа.

Коснусь в двух словах жизни сказок на Севере. Сказкам отчасти выучиваются в детстве, в своей семье, от родных. Например, Мошнаков (562) слышал сказку от своего отца. Мой сказочник Г. П. Кашин из 13-ти сказок только одну слышал «дома», остальные «в лесе» (на рубке зимой леса для сплава) или «в море» — на промыслах. Между прочим отец и сын Кашины не знают ни одной тождественной сказки. В лесу на рубке дерев и в море на ловле рыбы и зверей сказки рассказываются потому, что на этих занятиях образуется невольный досуг. Зимой рано темнеет, приходится рано возвращаться в лесовые избушки, спать еще рано, и вот на сцену выступают знатоки старин и сказочники. Досуг, как время для сказок, используется при всяком удобной случае. Мне пришлось быть нечаянным свидетелем, как возвратившиеся с работы в Повенце на постоялый двор плотники выслушали несколько сказок прежде, чем уснули. Макаров одну сказку перенял в кузнице, куда пришел зачем-то (539). Очень часто сказки рассказываются во время пути: на пароходе, в лодке, на парусном судне, когда приходится стоять без ветра, на телеге даже. На телеге летом и в санях зимой мне пришлось самому слышать много сказок от своих ямщиков-сказочников.

На работах в лесу приходится сталкиваться жителям разных местностей, и здесь происходит обмен сказок. Кашин Г. П. «в море» перенял четыре из рассказанных мне сказок, причем две он не помнит в точности, от кого именно слышал, а две другие слышал от помора из Мудьюга и от помора из Сумы. Резин Е. Е. перенял рассказанную мне сказку на лесопильном заводе в Умбе (Терский берег) от ваганского мужика, т. е. крестьянина с реки Ваги, Шенкурского уезда. Бородин перенял свою сказку от пастуха из ваганов же, который служил в военной службе во флоте (284). Чуресанова (44) живет на Низовой Печоре, но родом она с реки Мезени, где и слышала свою сказку. Чупров А. В. перенял одну из своих сказок от «крестивого» самоеда (3). Скребцов слышал свою сказку от солдата-сапожника из Саратова (267). Мануйло Петров в Морской Масельге живет у самой дороги, к нему заходят богомольцы, для которых он «три самовара сжег», и так как Мануйло Петров обладает «недырявой памятью», то и запомнил от своих посетителей много сказок. «Недырявая», т. е. хорошая память одно из непременных качеств сказочников. Только обладая ею и можно запомнить, часто из слова в слово, иногда целый ряд очень длинных сказок и держать их в памяти десятки лет. Чупров рассказанную мне сказку про Ивана-царевича и Царь-девицу слышал 55 лет тому назад! (3).

У песен есть свои мотивы, сообразующиеся с их содержанием, у былин есть свой «ясак» (напев старин на Печоре), и сказки рассказываются хорошими сказочниками неодинаково, а сообразно их содержанию. Серьезная длинная сказка рассказывается истово, с соблюдением обрядности, бытовая сказка — обыкновенным разговорным языком, прибакулочка-прибасеночка — шутливо, обычно скороговоркой. Мой сказочник Г. И. Чупров сказку про «Лисицу, Петуха и Журавля» (11) отбарабанивал, как дьячок на клиросе («как по книжке читаю») и в этом видел свое главное мастерство, а слушатели покатывались со смеху. №№ 10, 33, 53, 54, 238 передавались тоже скороговорками. Есть сказки с пением, например № 44, где места стихами Чуресанова пропела очень жалобным голосом. Еще с пением № 55, 56 и 60. Есть сказки, рассказываемые, так сказать, в лицах. Дементьева в сказке «Безграмотная деревня» (63), когда дело дошло до церковной службы — возгласы попа и дьякона спела, подделываясь под церковные мотивы, а слова дьячка мотивом веселой плясовой песни. То же сделал Шишолов (43), Странница (221) и Макаров (262).

Сказки сборника распределены у меня не по сюжетам, как это делается обыкновенно, а по авторам. Еще Гильфердинг признавал большое влияние личности певца былин на их содержание. Он утверждал, что «все былины, какие поет один и тот же сказитель, имеют много сходных и тожественных мест, хотя бы и не имели ничего общего по содержанию»[8]. С тех пор исследователям приходилось только все больше и больше подтверждать его мнение, а я придаю личности певца былин или сказочника в этом отношении прямо огромное значение. Во время моих поездок на Север мне пришлось записывать непосредственно от народа не только былины, песни и сказки, а также духовные стихи и комедии. Нередко эти разнообразные виды народного творчества я записывал от одних и тех же лиц. Летом 1901-1902 года на Низовой Печоре мне от одного и того же сказителя приходилось записывать и былины, и сказки, и духовные стихи, и песни, и рассказы о местной старине. Летом 1907 года в Архангельском и Онежском уездах я от одного и того же сказочника записывал и песню, и сказку, и народную комедию. Нужно ли доказывать, как интересно проследить не только свойственные каждому сказителю приемы, но и мотивы, употребляемые певцом и рассказчиком в былине, сказке, духовном стихе, даже в песне, так как хотя песня и передается обыкновенно всеми певцами в данной местности приблизительно одинаково, но выбор, знание тех или иных песен также зависят от вкусов и характера каждого данного лица. Очевидно, от личного вкуса каждого сказителя зависит выбор тех или иных сказок из того сказочного репертуара, который вращается в данной местности. Сказочник запоминает из всего, что он слышал по этой части, главным образом то, что поразит его воображение или растрогает сердце и глубоко западет в душу. Вот почему важно распределение сказок не по вариантам, где нечто свойственное только одному сказителю совершенно растворяется в общей массе сказочного материала и пропадает от учета исследователя. Приведу примеры. Моя сказочница Н. М. Дементьева — любительница и знаток преимущественно скоромных сюжетов, да таких, что я один из них мог напечатать (№ 64). Беззаветная веселость и большой юмор рассыпаны и в сказках В. Д. Шишолова, который также в сказках с веселостью и дурачливостью хочет утопить свою тоску. А причина тоски у Шишолова с Дементьевой, кажется, одна: неудовлетворенность жизнью и исходящая отсюда тоска. Вот почему и тот и другая от порнографических сказок сразу могут перейти к серьезным, мистическим, легендам. Преимущественно смешные сказки — любимый жанр и Григория Ивановича Чупрова; но это человек уже совсем в другом роде. Тогда как у Шишолова и Дементьевой смех сквозь слезы, и их веселость играет роль забвения в их тусклой неудовлетворяющей жизни; Чупров весел, потому что не беден, здоров, благополучен, просто наблюдателен, юмористично настроен и видит смешные стороны людей. Другой Чупров, Алексей Васильевич, совсем эпик. Он знает былины Владимирова цикла и сказки рассказывает тоже эпические, строго соблюдая «обрядность» склада, про царей, царевичей и волшебников и их длинные и занимательные приключения. Он мало знает бытовые сказки, и единственную сказку этого рода с большой примесью такого грубого реализма рассказал так, что я не мог ее напечатать; рассказанная им сказка была все же про царскую дочь и носила все такой же серьезный и даже суровый характер, хотя касалась очень веселых дел. Пормаков Ф. А. рассказал исключительно скоромные сюжеты (№ 81, 82, 83, 84); Михайловна из Лукина Острова рассказала исключительно эпические легенды (№ 113, 114, 115). Исключительно скоромные сюжеты рассказывал мне П. М. Калинин (204, 205, 296, 208, 209).

Характеристика каждого моего сказочника сделана по возможности перед его сказками, и интересующийся типами сказочников найдет там, надеюсь, обильный для себя материал. Здесь скажу только, что сказочники на Севере очень разнообразны по талантливости, уму, характеру, уменью рассказывать и проч. качествам. Есть тут и беззаветные весельчаки и хмурые люди, и люди серьезного и вдумчивого ума и серьезной философской складки и т. д. и т. д. Как бы то ни было, и сказители былин, и сказочники, несомненно исключительный народ. Это своя, часто даже неграмотная, но все же интеллигенция деревни, недипломированная школьными бумагами, как это в классах выше крестьянского, а настоящая, выделяющаяся естественным путем по своим умственным качествам или задаткам иногда очень больших художественных дарований. Это умственная аристократия деревни. Эти поэты и художники слова и часто виртуозы рассказа, человеку много имевшему с ними дела, невольно внушают глубокое почтение к умственным силам деревни и к всевозможным, таящимся в ее недрах дарованиям, которые только образование сумеет настоящим образом определить и приложить.

17 октября 1908 г.

Петербург.

Н. Ончуков.