Северный свет

Обескурáжить

– Привет, Мэтти! – крикнул мистер Экклер с носа своей лодки. – Есть новенькая. Совсем новая. Только что поступила. Написала какая-то миссис Уортон. «Обитель радости» называется. Сунул ее за кофейные зерна к книгам на букву У. Там и найдешь.

– Спасибо, мистер Экклер! – ответила я, разволновавшись при мысли о новой книге. – Вы сами-то ее прочли?

– Угу. От корки до корки.

– О чем она?

– Толком и не скажешь. Какая-то легкомысленная городская девица, сама не знает, чего хочет, то одно ей подай, то другое. Не пойму, почему это называется «Обитель радости». Ни радости там, ни обители.

Фултонская плавучая обменная библиотека – это на самом деле крошечная комнатка в трюме огуречного баркаса Чарли Экклера. До настоящей библиотеки в Олд-Фордже ей далеко, но зато здесь случаются приятные сюрпризы. В этом же помещении мистер Экклер хранит свои товары, и когда наконец сдвинет ящик с чаем или мешок кукурузной муки, заранее и не знаешь, что там обнаружится. А время от времени центральная библиотека в Херкимере даже присылает нам пару новых книжек. Приятно первой взять в руки новенькую книгу. Когда страницы еще чистые, белые, и корешок не заломлен. Когда она еще пахнет словами, а не фиалковой водой миссис Хигби, жареной курятиной мамы Уивера или мазью моей тети Джози.

Баркас Экклера – плавучий бакалейный магазин, он обслуживает все дачи и отели на берегах Фултонских озер. Это единственный магазин на много миль вокруг, больше нет никаких, ни плавучих, ни обычных. Мистер Экклер отправляется на рассвете из Олд-Форджа, дальше идет по цепочке озер – Первое, Второе, Третье, затем вокруг всего Четвертого, останавливаясь у отеля «Игл-Бэй» на северном берегу и «Инлет» на восточном, – а затем возвращается в Олд-Фордж. Огуречный баркас ни с чем не спутаешь. На воде – да, по правде говоря, и на суше, – не найти ничего и близко похожего. На самом верху выставлены бидоны с молоком, на палубе корзины с фруктами и овощами, а на корме огромная бочка соленых огурцов – из-за нее баркас и зовется огуречным. В каюте – мешки с пшеничной и кукурузной мукой, сахаром, овсом и солью; корзинка яиц; банки с конфетами; бутыли меда и кленового сиропа; жестянки с корицей, мускатным орехом, перцем и содой; коробка сигар; ящик с вяленой дичью и три освинцованных сундука со льдом: один для свежего мяса, другой для рыбы, а третий для сливок и масла. Все чисто, аккуратно, закреплено каждое на своем месте, чтобы и в качку не перемешалось. Мистер Экклер продает и кое-какие другие товары, например гвозди и молотки, иголки и нитки, открытки и ручки, мазь для рук, пастилки от кашля и средство от мух.

Я ступила на борт и спустилась в трюм. «Обитель радости» действительно стояла на букву У, как и сказал мистер Экклер, рядом с «Миссис Уигс с капустной грядки» (мистер Экклер иногда путает авторов и названия). Я записала книгу в тетрадь, которую мистер Экклер держит на бочке патоки, потом еще порылась за клетью с яйцами, банкой со стеклянными шариками и коробкой сушеных фиников – но все, что там нашлось, я уже читала. Вовремя вспомнив, я купила мешок кукурузной муки нам в хозяйство. Рада была бы купить овсяной или пшеничной, но кукурузная дешевле, а хватает ее на дольше. Мне было велено купить десятифунтовый мешок. Пятидесятифунтовый стоит, конечно, дороже, но в пересчете на вес выгоднее, и я говорила об этом папе, но он ответил: чтобы таким способом экономить, нужно быть побогаче.

Я собралась уж было подниматься на палубу, но тут мне кое-что попалось на глаза – ящик с толстыми тетрадями. Очень красивые тетради, с прочным переплетом, красочными завитушками на обложке и с ленточкой-закладкой. Я отложила мешок с мукой и книгу миссис Уортон и взяла в руки тетрадь. Страницы белые, гладкие. Как было бы приятно писать на такой красивой бумаге. В моей старой тетради страницы шероховатые, разлинованы вкривь блекло-голубыми полосками, а изготовлены так небрежно, что даже виднеются опилки.

Вернувшись на палубу, я обнаружила там Ройала Лумиса. Он расплачивался за две палочки корицы, десять фунтов муки, жестянку зубного порошка и мешок гвоздей. Хмурился, глядя на растущую на прилавке груду, дважды пересчитал сдачу и все это время не переставал жевать зубочистку.

– Привет, Ройал, – сказала я.

– Привет.

Я вручила мистеру Экклеру папины пятьдесят центов за кукурузную муку.

– Сколько она стоит? – спросила я, предъявляя красивую тетрадь для сочинений. У меня накопилось шестьдесят центов – за папоротник, что мы с Уивером продали отелю «Игл-Бэй», и за живицу, которую мы собрали и продали О’Харе в «Инлете». Эти деньги следовало отдать папе, я и собиралась их отдать, честно, только пока случай не представился.

– Тетради-то? Дорогие, Мэтти. Витальянские. По сорок пять центов штука, – ответил мистер Экклер. – Ты погоди, через неделю привезут другие, по пятнадцать.

Сорок пять центов – большие деньги, но я не хотела «другие, по пятнадцать» – теперь, когда увидела эти. У меня столько накопилось идей. Тонны идей. Рассказов, стихов. Я прикусила изнутри щеку, размышляя. Я знала, что, когда попаду в Барнард – если попаду в Барнард, – мне предстоит много писать, и не мешало бы начать заранее. Я вспомнила Уивера: «Слова надо пускать в ход, а не коллекционировать», и я представила себе, как слова потекут по этой прекрасной бумаге, а когда я что-то напишу, я закрою тетрадь, и они будут надежно и укромно спрятаны под обложкой. Прямо как в настоящей книге. Меня грызло чувство вины, и я поспешно достала из кармана деньги и отдала их мистеру Экклеру, чтобы дело было уже сделано и нельзя было передумать. Затаив дыхание я следила, как он заворачивает мое приобретение в коричневую бумагу и перевязывает веревочкой. Я сказала ему «спасибо», забирая покупку, но он уже отвернулся – мистер Пуллинг, наш почтальон, спросил его, почем апельсины.

Уже на причале я услышала оклик:

– Мэтти, постой!

Я обернулась.

– Да, мистер Экклер?

– Скажи папе, я буду покупать у него молоко. Места наверху маловато, и молоко заканчивается, не успеваю я добраться до Четвертого озера. Буду отдавать ему пустые бидоны и забирать четыре или пять полных. Мог бы продать больше на обратном пути, будь у меня чего продавать.

– Я скажу, мистер Экклер, но он уже обещал «Гленмору», и «Хигби», и «Уолдхейму». А еще отелю «Игл-Бэй». Его и другие просили, но он думает, столько молока у него не наберется.

Мистер Экклер сплюнул в озеро; слюна была бурой от жевательного табака.

– Какое у него нынче стадо?

– Двадцать голов.

– Всего-то? Но у него же – сколько, бишь? Шестьдесят с гаком акров? Он там мог бы куда больше держать, чем двадцать коров.

– У нас только двадцать пять акров расчищено и большая часть распахана.

– А с остальными он что делает? Тридцать пять акров пустоши фермеру ни к чему. Он же налоги платит за землю, ведь так? Платит, а землей не пользуется! Надо расчистить ее под пастбище, не бросать зря. Стадо побольше надо, вот чего!

– Он думает расчищать. Думал. Но потом… Когда Лоутон уехал и все такое… Ему просто… нелегко, – сказала я тихо, зная, что Ройал вслушивается в каждое слово.

Мистер Экклер кивнул. Кажется, он смутился. Он знал, что Лоутон ушел из дома. Это все знали. Он даже спрашивал меня, почему Лоутон так поступил, вот только объяснить я не могла – ни ему, ни Уиверу, ни всем прочим, кто хотел знать. Мамы с нами больше нет, потому что она умерла, – это я объяснить могла. Но теперь с нами нет и брата. Брата, который однажды потратил все, что заработал, продавая туристам наживку, на тетрадь и карандаш для меня: он застал меня ревущей в сарае, потому что папа отказался мне их купить. Лоутон бросил нас, и я даже не знала почему.

– Ну, скажи ему, чтоб заглянул потолковать со мной, Мэтт. Ройал, и ты своему па то же самое скажи. Я только что видел, как расчищают место под два новых дачных поселка на Третьем озере. Лон Вуд застраивает свой участок, «Микер» и «Фэйрвью» расширяются. С каждым днем туристов все больше, а лето еще и не началось. Если кто-то из ваших сможет поставлять мне молоко, я уж сумею его продать.

– Да, мистер Экклер, скажу, – сказала я и заспешила домой. Уроки в школе закончились час назад. Сестры вот-вот вернутся. Нужно доить коров, сгребать навоз, кормить свиней и кур, да и самим поесть надо.

За спиной раздался глухой тяжелый звук – кто-то спрыгнул с борта на причал.

– Подвезти, Мэтт? – послышался голос рядом. Ройал.

– Кого? Меня?

– Тут никого больше «Мэтт» не кличут.

– Хорошо, – сказала я, радуясь приглашению. Мешок с кукурузной мукой тяжеловат, да и домой я попаду гораздо быстрее, чем пешком.

Я сунула мешок в повозку, а сама залезла на жесткое деревянное сиденье рядом с Ройалом. На таких повозках ездят все в Северных Лесах. Все, у кого хватает здравого смысла. Новенькие приезжают в экипажах, но скоро от них отказываются. Повозки устроены очень просто: несколько планок, под ними пара осей, сверху – одно-два сиденья, можно и крытый кузов обустроить. Планки упругие, они смягчают толчки, иначе зубы того и гляди повыскакивают на ухабистой дороге.

– Н-но, пошли! – скомандовал Ройал лошадям и развернул скрипучую повозку на подъездной дорожке отеля, чтобы избежать столкновения с красивым экипажем – крыша с бахромой, – в котором парочка туристов, только что сошедшая с парохода «Клируотер», направлялась к Большому Лосиному озеру. Пара гнедых у него новенькая. Папа говорил, мистер Лумис купил их по дешевке у человека из-под Олд-Форджа, у которого банк забрал ферму. Гнедые лягались и ржали, испугавшись экипажа, но Ройал их быстро успокоил.

Он помахал рукой мистеру Сэттерли, сборщику налогов, прошагавшему мимо нас в отель. Мистер Сэттерли помахал в ответ, но без улыбки.

– Пари держу, он от Хаббардов, – сказал Ройал. – Наложит арест на их землю. Эта беспутная Эмми опять не заплатила налог.

Меня удивило, как резко он говорил. И уже не в первый раз.

– Ройал, за что ты не любишь Хаббардов? – спросила я. – Они бедные, но они же ничего дурного не делают.

Вместо ответа он фыркнул. И больше ничего не говорил, пока мы ехали по длинной дорожке отеля, мимо только что удобренного огорода и бороздчатого картофельного поля. Миновали железнодорожную станцию, пересекли рельсы, а потом и тракт – узкую грунтовую дорогу между Олд-Форджем и Инлетом. Вот что такое Игл-бэй, весь как есть: бухта на Четвертом озере, там отель, станция железной дороги, рельсы и узкий тракт. Не город. Даже не деревня. Глушь для туристов. Если только ты не живешь тут. Тогда это твой дом.

Направив гнедых в сторону Ункас-роуд, Ройал вдруг обернулся ко мне и спросил:

– Ты все еще играешь в ту игру?

– В какую?

– В твою игру. Ну, в эту ерунду со словами.

– Это не ерунда, – заспорила я. Послушать его, так мое «слово дня» – какая-то детская глупость.

– Что ли честно кажный день ищешь в словаре новое слово?

– Да.

– И чего у тебя сегодня?

– Обескуражить.

– Чего это значит?

– Сломить дух. Лишить мужества. Подорвать веру в себя.

– Ого. Слова у тебя прям с языка слетают. Вумная девчонка, ничего не скажешь.

«Кажный», «вумная»… Ройал говорит, как все местные парни. «Тубаретка», «дыршлаг». Мама шлепала нас, если слышала от нас «дыршлаг». Говорила, нас примут за деревенщину. И еще Ройал говорит «не, а чо», имея в виду «да». «Не, а чо», – отвечал он Лоутону, когда тот звал его на рыбалку. Я пыталась, и не раз, объяснить ему, что если он говорит «нет», то возражает Лоутону и отказывается идти на рыбалку, но мои лекции никакого впечатления не произвели. Спасибо, не говорит «чумадан» вместо «чемодан» и если ругает кого дурой, то хоть не «дурындой». Уже что-то.

Кивком он указал на книгу у меня на коленях.

– Чего это у тебя?

– Роман. «Обитель радости».

Он покачал головой.

– Слова да выдумки, – сказал он, сворачивая на Ункас-роуд. – И что ты в них находишь? Зряшная трата времени, если хочешь знать мое мнение.

– Спасибо. Не хочу.

Ройал то ли не услышал мой ответ, то ли и слышать не желал. Продолжал рассуждать:

– Само собой, человеку положено уметь читать и писать, чтобы разбираться, что к чему, но сверх того – слова они и есть слова. От них дух не захватывает. Не то что от охоты или рыбалки.

– Откуда тебе знать, Ройал? Ты же не читаешь книги. От хорошей книги дух захватывает так – как ни от чего другого.

Зубочистка сдвинулась из левого угла рта в правый.

– Неужто? – спросил Ройал.

– Точно, – сказала я, чтобы положить конец спору. Так я рассчитывала.

– Угу, – буркнул он. А потом щелкнул вожжами. Резко. И рявкнул во весь голос: – Н-но, пошли!

Лошади зафыркали, почувствовав, что он ослабил поводья. Повозка вздрогнула и резко набрала скорость.

Я глянула на пару гнедых – молодых, сильных и норовистых – и на Ункас-роуд: бревенчатая гать, камни, ухабы да ямы.

– Мы куда-то спешим, Ройал?

Он глянул на меня – лицо серьезное, но глаза сверкают озорством.

– Я на них первый раз выехал. Знать не знаю, как они себя окажут. Но любопытно ж поглядеть, из какого они теста. Йо-хо-хо!

Лошади понеслись, до отказа натягивая упряжь. Копыта гулко застучали по бревнам. Книга миссис Уортон соскользнула у меня с колен и упала на дно повозки, за ней и моя новая тетрадь.

– Ройал, останови! – крикнула я, хватаясь за передок повозки. Нас так раскачивало и подбрасывало на изрытой дороге, что я была уверена – вот-вот кто-то из нас вылетит под ноги лошадям. Но Ройал и не думал останавливаться. Наоборот, он привстал и защелкал вожжами.

– Останови! Сейчас же! – вопила я, но он меня не слушал. Слишком был занят – орал и нахлестывал гнедых.

– Ройал, перестань! Остановись! – умоляла я.

И тут мы влетели в глубокую яму, меня сбросило с сиденья, я ударилась головой о спинку и только успела ухватить Ройала за ногу, чтобы не выпасть на дорогу. На обочине мелькнули знакомые цвета – голубой комбинезон Лу, желтое платье Бет. Они расскажут папе, в смятении подумала я. Ройал сейчас погубит нас обоих, и сестры хотя бы смогут рассказать папе, как это произошло.

Мы свернули так резко, что правые колеса на миг оторвались от земли, а потом с грохотом опустились. Я ухитрилась выпрямиться, одной рукой все еще держась за Ройала, другой цепляясь за передок повозки. Ветер растрепал мне волосы, они выбились из узла, а глаза слезились. Я оглянулась и увидела над дорогой облако пыли. Наконец – прошла, кажется, вечность – Ройал придержал лошадей, и они пошли рысью, потом шагом. Он опустился на сиденье. Лошади дергали поводья, фыркали, трясли головами, хотели еще пробежаться. Ройал заговорил с ними, шикая, цокая языком, успокаивая.

– Ого! – сказал он мне. – Чуть в канаву не вывернулись, такие дела.

А потом дотронулся до меня. Перегнулся через сиденье и прижал руку к моему сердцу. Распластал ладонь по ребрам, пальцы обхватили снизу грудь. Мгновение – перед тем как я отбросила его руку – я чувствовала, как сильно стучит в нее мое сердце.

– Моторчик тарахтит – чуть не треснет, – засмеялся он. – Посмотрел бы я, какая книга с тобой эдакое проделает.

Дрожащими руками я собрала со дна повозки свои вещи. На обложке романа миссис Уортон появилось пятно, на корешке – вмятина. Мне хотелось ответить Ройалу умно и дерзко. Хотелось отстоять мои любимые книги, сказать ему, что «захватывает дух» и «пугает до смерти» – совсем не одно и то же, но я так разозлилась, что не могла говорить. Попыталась отдышаться, но с каждым глотком воздуха вдыхала и запах Ройала – потной кожи, накренившейся земли, лошадей. Я закрыла глаза – и все равно видела, как он стоит на сиденье, погоняя гнедых. Высокий и сильный на фоне неба. Бесшабашный. Не знающий удержу. Идеально красивый.

Я снова подумала о сегодняшнем слове. Может ли девушка быть обескуражена парнем? Может ли он лишить ее мужества? А мозгов?

Гамлет опять пустил слюни. Серебряные нити свисают из пасти. Он скулит, храпит, потом глубоко, с оттяжкой, рыгает. Самый мой нелюбимый гость после Номера Шесть. Я кидаю ему блинчик с блюда, которое держу в руках, и он глотает его на лету. За каждой трапезой он съедает половину жареной курицы, бифштекс и дюжину блинчиков. Он бы и дюжину дюжин проглотил, только дай.

Гамлет – пес мистера Филлипа Престона Палмера, эсквайра, адвоката из Метачена, штат Нью-Джерси. Я познакомилась с ним две недели назад, как только он приехал в отель. Войдя в столовую, он тут же загнал меня в угол и хотел поживиться беконом с блюда, которое я несла гостям. Гамлет, разумеется, не мистер Палмер.

– Он тебя не укусит, лапонька! – заорал из холла мистер Палмер. – Его кличка – Гамлет. Знаешь, почему я его так назвал?

– Нет, сэр, понятия не имею, – ответила я, чтобы не испортить ему удовольствие. Туристы ведь за этим являются в «Гленмор» – получать удовольствие.

– Потому что он – датский дог! Настоящий датский принц! Ха-ха-ха! Поняла?

Хотела бы я сказать мистеру Палмеру, что шуточка его с бородой и довольно глупа, – а вместо этого пролепетала:

– О да, сэр! Как остроумно, сэр! – потому что кое-чему я научилась за время работы в «Гленморе», в том числе когда говорить правду, а когда лучше помолчать. Улыбкой и лестью я добилась доброго расположения мистера Палмера и теперь зарабатываю дополнительный доллар в неделю, кормя и выгуливая Гамлета. Выгуливать его надо в лесу подальше от отеля, потому что противное животное кладет кучи, что твоя пахотная лошадь.

Обычно я не радуюсь прогулке с Гамлетом после ужина, однако сегодня жду ее не дождусь: за весь вечер мне так и не удалось пробраться в погреб, письма Грейс Браун все еще лежат у меня в кармане. И вот я придумала новый способ избавиться от них, и Гамлет мне в этом поможет.

Накормив пса, я отношу тарелку обратно в кухню. Человеческий ужин закончился часом раньше. Уже смеркается. В кухне пусто, остались только Билл, мойщик посуды, и Генри, помощник повара, который одной рукой сжимает разделочный нож, а другой пытается что-то нашарить в ящике.

– Гамлет благодарит за угощение, Генри, – говорю я.

На самом деле Генри зовут Хайнрих – он немец и появился в «Гленморе» в ту же неделю, что и я.

– Печь плинчики для собака, – ворчит он. – Для того я делаю путь в Штаты? Мэтти, ты видеть моя тучилка?

Он имеет в виду точильный камень для ножей.

– Нет, Генри, извини. Не видела, – говорю я, пятясь к двери.

Сколько раз я ему повторяла: точить ножи после захода солнца – плохая примета. Но Генри мне не верит, вот я и спрятала его «тучилку». Бед у нас тут в последнее время и без того хватает, незачем новые притягивать.

– Пошли, дружок, – говорю я.

Гамлет прядает черными ушами, виляет хвостом. Я беру его поводок, висящий на ручке пустого молочного бидона. Мы сворачиваем за угол отеля, и Гамлет тут же задирает лапу у одной из колонн веранды.

– Прекрати! – возмущаюсь я, дергая поводок, но пес не сдвигается с места, основательно поливая колонну. Я озираюсь в тревоге: не заметила ли нас миссис Моррисон. Или Стряпуха. Но, к счастью, поблизости никого.

– Пошли, Гамлет! Слушайся меня, а не то! – грожу я.

Он тянет вперед. Мы пересекаем центральную лужайку и спускаемся к озеру. Я оглядываюсь через плечо. «Гленмор» ярко освещен. На веранде мелькают силуэты мужчин, кончики сигар вспыхивают, словно светлячки. А вот и женщины в белых прогулочных платьях, издали похожие на призраков.

Мы подходим к кромке воды.

– Постой, Гамлет.

Он терпеливо ждет, пока я соберу пригоршню камешков.

– Теперь пошли, – говорю я, выводя его на причал.

Пес проходит несколько шагов, цокая по доскам, потом упирается, скребет когтями. Ему не нравится, как причал слегка приподнимается и опускается на колышущейся воде.

– Пошли, дружок. Все в порядке. Посмотрим, может, найдем гагар, ты их облаешь. Ты же любишь погавкать, верно? Пошли, Гамлет… хороший пес… – уговариваю я, но он застыл, и мне приходится выложить козырь – достать из кармана остывший блинчик, и тогда пес радостно трусит за мной.

Я чувствую, как сверток писем толкается мне в бедро на ходу – напоминает, подгоняет. Скоро я избавлюсь от них. До края причала осталось всего три ярда. А там – развязать ленточку, запихать в верхний конверт камушки, снова связать всю пачку и бросить ее в воду. Грейс Браун не совсем об этом меня просила, но сойдет. У конца причала глубина уже двенадцать футов, дальше еще больше, а бросок у меня неплохой. Никто их никогда не отыщет.

И вот наконец я на месте. На самом краю причала. Отпускаю поводок и наступаю на него, чтобы Гамлет не убежал. Лезу в карман за письмами, но тут из темноты раздается голос:

– Поплавать собралась, Мэтт?

От испуга я вскрикиваю, роняю камешки. Смотрю вправо – а там Уивер, все еще в черной жилетке официанта, брюки закатал до колен, посиживает на причале.

– Ройал в курсе, что у тебя есть другой ухажер? – интересуется он, кивая в сторону Гамлета.

– Очень смешно, ага! Чуть сердце не разорвалось.

– Извини.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, но тут же понимаю, что ответ мне известен. Он приходит сюда каждый вечер – горевать. Мне следовало бы об этом помнить.

– Я смотрел на лодку, – отвечает он. – На ту, которую они брали покататься. «Зилфа» притащила ее обратно.

– Где она?

– Там, – он машет рукой в другой конец причала. Там действительно качается на воде ялик. Подушки со скамей исчезли, уключины пусты.

– После ужина я зашел в гостиную. Посмотреть на нее.

Сейчас он смотрит куда-то далеко, словно высматривая другой берег озера. Потом закрывает глаза, а когда открывает, щеки у него мокрые.

– Ох, Уивер, не надо, – шепчу я, поглаживая его по плечу.

Он нащупывает мою руку.

– Ненавижу это место, Мэтти, – говорит он. – Оно всё убивает.