Шаг в сторону

Шломо Вульф

Шаг в сторону

Шагайка

"В 1881 году, когда мало кто верил даже и в цирковые трюки с полетами людей наподобие птиц, Александр Федорович Можайский предрек будущее аппаратам тяжелее воздуха. Через сто лет, заявил российский морской офицер, никто не сможет и представлять себе, как могло существовать человечество без регулярных воздушных сообщений. А сегодня мы здесь собрались, чтобы заявить о новом витке развития техники. За миллионы лет эволюции природа не создала колеса. Пора исправить ошибку цивилизаций. Наземное будущее принадлежит шагайкам..."

Давно забытый сон... 1988 год. Теплый уютный Волгоград, экскурсия на Мамаев Курган с его бетонным облаком - неправдоподобно циклопической Матерью-родиной, благородная синева и прозрачность великой реки, Первая Всесоюзная конференция по шагающим машинам и механизмам - парад всевозможных изобретений, проектов, разработок, моделей.

Была ли среди них главная героиня нашей повести? Попал ли автор этой шагайки в свободный мир? А потом - вернулся в мир, вроде бы освобожденный? А потом - и вовсе черт знает в какой мир, которого и быть-то не может? Бог весть...

Автору достоверно известно только одно. Я и доктор Арензон, от имени которого ведется повествование, - отнюдь не одно и то же лицо. Я вообще не уверен, что человек, передавший мне свой дневник, существовал в природе. После того, как я перенес основное содержание его записок на хардиск, рукопись таинственным образом исчезла, Арензон больше в моей жизни так и не возникал. Я никогда не был знаком с его израильским и сибирским боссами, бывшей женой, кавказской любовницей, рейнжером Толей, не говоря о прочих персонажах нашей повести, которых, ни в одном из миров, кроме арензоновской фантазии, скорее всего, и существовать не могло.

Так что если кто-то вдруг тут "узнал" меня, себя, своих друзей или врагов, то это проблема не моих, а его галлюцинаций. Мало ли похожих людей и ситуаций!

Скажем, Арензон мне как-то рассказывал: идем, мол, мы со Львом Давыдычем по Уругваю, а ранцах хлюпет вода, слышны крики попугаев и гармошки голоса...

Нет, этому вы тем более не поверите, а потому давайте о чем-нибудь попроще.

Должен вам призанаться, что я лично ни одному слову из этих записок не верю. И публикую их по одной-единственной причине - уж больно мила мне его шагайка, лапочка такая восьмикопытная... На мою родную похожа, если не лучше. Так что прости меня, читатель, что я ей уделяю так много внимания в начале повести. А ну как кто ее полюбит так же!..

А остальные персонажи... Ну, воля ваша, откуда, скажем, мог взяться миллионер, что открывает наши страницы? Ну никак не может быть таких ни в одной стране, да и вообще в живой природе...

1.

1.

"Сколько-сколько? - чуть ли не страхом посмотрел на нас с Радищевым президент компании Вячеслав Пустовых. - Саня, с каких это пор меня принимают за идиота? В чем дело? Да я сам быстрее хожу. Три километра в час! В век скоростей. Мне что, делать, по-твоему, нечего - обсуждать такой проект?"

Я дал себе слово не волноваться! Давно пора к непрухе относиться с юмором. Иначе... А чего я, собственно, ждал? Кому нужен любой проект, в любой стране? Мало мне это объясняли? Остается привычно повторять волшебное японское слово. Что бы они сейчас ни сказали, как бы ни решили.

В зеркале на стене я видел свою потасканную физиономию, криво повязанный галстук и непозволительно тревожный взгляд. Не сводя глаз с этого отражения, я произнес про себя заклинание, расслабил мышцы трагически-еврейского лица и позволил себе небрежно оглянуться вокруг.

В коврах и панелях огромного кабинета, как во всей этой новой-старой и родной-чужой стране, сочетались купеческая роскошь с партийной помпезностью, заквашенной на сталинском аскетизме. Все было раздражающе новым и одновременно гнусно узнаваемым, почти забытым. Вернулся на свою голову, идиот?.. Тогда относись ко всему с тем же сарказмом, с каким некогда отсюда уезжал, пробив головой стену в соседнюю камеру. А теперь - обратно. Тут тоже относительная порядочность советского периода давно сменилась беспардонным цинизмом свободного мира. Пригласили, обнадежили, а сейчас отшвырнут? А где иначе? Повсюду действует закон джунглей. Как только им становится ясно, что человек больше не нужен, о нем немедленно и беспощадно забывают, как бы ни обнадеживали. Ах, мне нельзя теперь возвращаться в Израиль? Мне там грозит долговая тюрьма за сокрытие заработков по-черному?... Это - мои проблемы. Им-то какое дело? Попросить помочь мне остаться здесь? Где и без меня прорва ничуть не худших специалистов мыкаются без работы или с работой без зарплаты? Вполне легальные граждане, между прочим, иные много моложе меня. Что я тут буду делать без пенсии, без гражданства? Так и надо дураку, который после бесчисленных обломов мог поверить, что кто-то где-то в мире может платить старику деньги за работу по его квалификации...

"Семьдесят километров в сутки, - между тем спокойно продолжал консультант миллионера с поразительным полным именем Александр Николаевич Радищев. - Это не так уж мало." "Ты снова шутишь, Санек? Моя "хонда" дает столько в час, да и то, когда я на ней по скользкой дороге из гостей возвращаюсь!" "Вот именно - по зараннее проложенной и расчищенной для нее дороге, а не сквозь тайгу и тундру, летом и зимой, в любую погоду. И перемещает она тебя с парой девиц или собутыльников, а недве тысячи тонн, включая, если надо, два моноблока массой по пятьсот тонн каждый."

"А это... что, тысячи тонн переносит одним рейсом?"

"Вот именно. И, повторяю, без дорог. Врубись, кому это надо больше нас?"

"Три километра в час означает... две тысячи километров за месяц. Это примерно как раз расстояние до... Стоп! За месяц дошагать до Верхней Мархи?.." - почему-то пошел пятнами Пустовых.

"Вот именно!"

"А сколько километров железной дороги можно туда проложить за месяц? решился вступить в разговор и я. В конце концов, терять-то мне уже нечего. Хотя я не понимал причины внезапного волнения Пустовых. - Двадцать. И то без сложных мостов и туннелей. Сколько понадобится рабочих, техники, материалов? И сколько надо будет людей и средств, чтобы эту дорогу потом содержать на вечной мерзлоте в рабочем состоянии?"

"Он прав, - подхватил Радищев. - Тебе ли не знать, что это за гиблые места: метели и заносы зимой, паводки весной, распутица летом."

"И вам надо построить жилье, школы, больницы. для всех строителей этой дороги и ее последеющей обслуги, - по своей дурной привычке перегибал я палку. - Кто будет потом содержать этуинфраструктуру?"

"Да не собираюсь я ничего там строить! - раздраженно откликнулся Пустовых, но его тон противоречил явному интересу, с которым он смотрел на мои чертежи. - Никто в постсоветские времена никакие проекты века и не рассматривает. Но ты прав, Марк Борисович, - обратился он, наконец, непосредственно ко мне. - Кому будет нужно все это освоение, включаядорогу и подопечное население после того, как месторождение будет исчерпано? Если инициаторы БАМа именно таким макаром всего лишь попали в историю авантюристами и прожектероми, то новому русскому за подобную глупость грозит нечто худшее. Давай, рассказывай, какая твоя альтернатива?"

У меня остановилось дыхание и привычно потемнело в глазах, как всегда, когда приходилось волноваться. Если уж теперь, когда мне дали слово, не смогу никогоубедить, на родном-то языке, наконец, то надо... даже не представляю...

"Ты что? Сам сомневаешься, что тут есть решение? - уже тревожно вглядывался в потрепанного иностранца сибирский промышленник. - Давай. Не бойся. Я только на вид дурак-дураком. Внутри себя я умный, вон хоть Саню спроси."

"Первым же рейсом шагайка за месяц доставит туда на палубе два 500-тонных модуля первой очереди готового обогатительного предприятия, а в своих трюмах - стройматериалы, технику для добычи руды, энергоблок, горючку. А еще через месяц привезетк железной дороге, две тысячи тонн руды в трюмах." "Руды? А концентрат?" "Первым рейсом, естественно, руда, а уже вторым рейсом и все последующие годы - обогащенный концентрат с минимальной себестоимостью, потому что..." "Погоди доказывать. Ты мне другое подтверди. Я что, плановую продукцию получу через... четыре месяца после выхода шагайки в первый рейс? Такого никогда и нигде не было."

"А мы тебе о чем толкуем? - обрадовался консультатнт. - В этом-то все и дело! Комбинат он доставит туда в виде оборудования полной заводской готовности. Агрегатная мощность - на порядок больше, чем достижимо при перевозках по дорогам." "Интересно... Итак, круговой рейс шагайки..." "Около двух месяцев. За год шесть рейсов, 12 тысяч тонн концентрата." "Оценочная мощность Верхней Мархи сто тысяч тонн в пересчете на концентрат, - заметил Пустовых. - Для такого грузопотока..." "Нужен флот из семи шагаек," - сказал я. "А инфраструктура? Кто-то же должен там работать." "Уже вторым рейсом, подмигнул мне Радищев, - туда будут доставлены жилые моноблоки для супер-комфортабельного вахтового поселка. И работа комбината на молную мощность начнется уже через полгода. Сколько лет строился БАМ, чтобы получить первую партию продукции?"

"Действительно... Саня, в этом что-то есть. Так твоя скотинка, Марк Борисович, - уже ласково обратился Пустовых ко мне, - способна пройти две тысячи километров по полному бездорожью от станции Усть-Кут до Верхней Мархи? Без постройки какой-либо магистрали?"

Господи, сохрани и помилуй! - оставалось мне только молиться на иврите. - Прости мои грехи и спаси, пощади меня, не карай... Только на милосердие твое уповаю, только...

"Теоретически это возможно, - с трудом произнес я вслух. - Но... шагайку надо еще спроектировать, построить, испытывать, прежде чем осуществлять пробный рейс и запускать в серию твердоопорные суда."

"Он хоть карту видел? - прозвучал усталый презрительный голос.- Там хребты Непроходимая тайга!.."

Голос принадлежал самому опасному для меня здесь человеку респектабельному седому экономисту-еврею из свиты Пустовых. Мой ровесник. Предпочел родине галут. Cовсем иной испытательный срок за эти годы. Ухитрился не опуститься ни на свое, ни на чужое дно. Для таких людей главное - самоутвердиться, а это проще всего сделать унижением соперника. Вот он и говорил обо мне в третьем лице.

Пустовых с изумлением поднял бровь. Представляю, сколько было в моем взгляде на соплеменника ненависти, отчаяния и смертельной тоски!

"Шагайка, - начал я, - действительно не способна карабкаться по горам, но..."

"Мы тоже не пальцем деланные, - весело перебил меня Радищев. - И с картой поработали, и с макетом местности в музее. Весь фокус в том, что дороги для шагайки проложены по всей нашей стране самой природой. Это долины рек и их притоков. Она будет по ним плавать или шагать вброд, а потом переходить из одного бассейна в другой по водоразделам."

Экономист набрал было полную грудь воздуха для немедленного возражения, не ожидая, когда Александр Николаевич закончит свою фразу. Такого полемиста интригует только барский окрик, а совсем не мнение любого собеседника. И окрик немедленно последовал.

"Помолчи-ка, Аркадий Ильич, пока я тебя не спрошу, - лицо Вячеслава Ивановича вдруг побледнело и окаменело. - Тут мне та-а-акое светит! Я сказал - заткнись! - рявкнул миллионер, видя, что сибирский еврей вот-вот взорвется. - Предположим, твоя скотинкаперевезет на себе два моноблока по пятьсот тонн, - обратился он ко мне. -А где взять на Мархе кран, чтобы их снять с шагайки и установить куда надо? У нас и в Усть-Куте такого крана нет и не будет."

"Шагайка, - мельком взглянул я на своего врага,озадаченного сменой настроения всесильного хозяина, - сможет не только перевезти туда первым же рейсом два моноблока обогатительного предприятия, но и самапоставит их "на болты". И через сутки после этого отправится в обратный путь с двумятысячами тонн концентрата в трюмах и в грузовых модулях на палубе."

"Рыночная цена верхнемархайского концентрата, - между тем сориентировался в обстановке и тертый экономист, - три тысячи долларов за тонну. Доход от работы такого флота твердоопорных судов составит 300 миллионов долларов в год..."

"Расчетные расходы, - быстро подхватил Радищев, - не более 80. Чистая прибыль - 220 миллионов в год."

"Вот теперь ты возражай, Аркаша, - милостиво обратился, наконец, миллионер к своему еврейскому мозгу. - Предположим, мы послали этого иностранца нахер и поручили кому-то обосновать туда же не железную дорогу, а хоть автотрассу?"

"Если строить по полтора километра в день, - открыл тот папку, постройка двух тысяч километров автомагистрали займет не менее четырех лет..."

"А за это время, - не хуже сибирского еврея нагло полез в разговор я сам, - шагайки заработают около миллиарда долларов."

"На этом сраном концентрате..." - вырвалось у Пустовых.

"Вот именно! - пошел теперь пятнами от волнения Радищев. - Один рейс шагайки даст столько же..."

Я тотчас потерял мысль и растерянно переводил глаза с одного на другого. До сихпор только концентрат Радищева и интересовал...

"Столько же! - воскликнул Пустовых. - Сказал тоже! Даже поверить невозможно, сколько даст единственный рейс... куда надо!.. Ты чего таращишься Марк Борисыч? Видел в молодости "Семнадцать мгновений весны"? Концентрат будет, как пастор Плятт... Фигура прикрытия. Вот Аркаша уже все понял, верно?"

"Еще бы, - засуетился экономист. - Скажу больше..." "Все! - нервно замахал руками Пустовых, напоминавший теперь экранного Петра Великого. - Не давите на меня. Я и так уже ваш. Хорошо. Вернемся, однако, к этому пастору... как его..." "Шлаг. Итак он прет себе на лыжах сдуру в чужую Швейцарию, - смеялся Радищев, - пока умный Штирлиц в своей родной фашистской Германии..." "Вот именно! Пусть наш пастор Плятт обсуждает что надо и с кем надо. Только для того, чтобы писаки-не-головы-а-сраки, вспомнив комсомольскую молодость своих отцов и дедов, громко объясняли всему миру, зачем это тупой Пустовых тратит миллионы на пионерную идею, чего никто давным-давно не делает. Ну-ка, дави теперь, Марк Борисович, конвенциональный вариант, как клопа. Итак, я построил автотрассу с ее мостами и туннелями, терпеливо дождался первого самосвала с концентратом, и..."

"И последующая его доставка, - меня тут же понесло по подготовленной колее, хотя все эти странные замечания и сбивали с толку, - обойдется вам почти вдвое дороже, чем на шагайках. Не говоря о расходах на содержание прорвы народу на строительстве автотрассы, о необходимости обеспечения жизни этих людей и их семей в черт-те каких условиях. Ведь к тому же будет нужен постоянный штат для поддержания трассы в рабочем состоянии, поселки для членов их семей. То есть речь пойдет о заведомо временном но освоении! Именно то, что произошло с БАМом."

"Представляю, - скрипнул зубами Пустовых. - Все поселки для строителей этой магистрали, для ее обслуги, наконец, для работников самого комбината останутся на мне вечным грузом, когда мы рано или поздно исчерпаем месторождение и все бросим. Нас будут сношать все, кому не лень. Наплодили, мол, нищету, нажив миллиарды. И навесят нам эту публику на вечное содержание!"

"А с шагайками, - уже ничего не соображая, горел я, - вам ничего не стоит , как только кончится руда, в считанные недели перебазировать свое предприятие! Грузим моноблоки на своивьючные машины и - к другому месторождению. А оно может оказаться и втрое ближе."

"Тут Марк Борисович совершенно справедливо намекнул на низкую себестоимость концентрата, - льстиво заверещал преображенный экономист. Одно дело изготовить горное предприятие в цеховых условиях где-то в Новосибирске, доставить его к Усть-Куту, собрать из трех модулей полной заводской готовности 500-тонный моноблок, который шагайка сама принимает на свой борт, чтобы потом поставить на болты в Вехнемархайске под ключ, а другое - перевозить тот же комбинат на автотрейлерах в деталях массой десять-двадцать тонн с монтажом черт знает чем и кем в "героических" условиях. На одном этом мы выиграеммиллионов шестьсот! Вот с чего надо начать визит пастора в Швейцарию..."

"А сколько миллионов умный Штирлиц должен реально вбухать в первую шагайку, чтобы убедиться, что она вообще умеет двигаться, как показано на этой кассете, где она, по-моему, хромает у вас на все четыре ноги?.."

"Головное судно, - снова кольнуло меня беспокойство, - обойдется не более чем в пять миллионов долларов, а серийное - два-три."

"Это не деньги, - нетерпеливо махнул рукой миллионер. - Ладно, считайте, что вы меня убедили. Если ты, Марк, при любых затратах, на которые способна твоя фантазия, доставишь туда оборудование и вахтовый поселок для добычи хоть тонны... чего угодно, но не через пять-десять лет, а хоть через год... то мне потом этот твой концентрат сто лет и нахер не нужен... Но пока надо всем показать, как мне же это выгодно."

"Вот подробный анализ геологов и прогноз металлургов," - сказал Радищев.

"Да это уже все знают, - отмахнулся Пустовых. - Там бы давно все было и без нас схвачено, если бы хоть с Севморпути, хоть от ближайшего аэропорта можно было добраться до месторождения Все экспертизы немедленно ставили на Верхней Мархе крест - технически неосуществимо, экономически нерентабельно."

"А тут - сам комбинат и вахтовый поселок можно развернуть в какие-то полгода, - как мне казалось, добивал я. - Почти без вложений в дороги. И потом годами без дорог, поездов и автомашин, в любую погоду и в любое время года вывозить оттуда готовую продукцию и завозить туда все необходимое. Экипажем шагайки из нескольких человек."

"А трасса для шагаек?" - снизошел до прямого вопроса у меня лично экономист.

Но я и его больше не боялся: "Вы правы! Для более подробной разведки месторождения надо зафрахтовать вертолеты. Они же будут обеспечивать тех, кто будет все это время бить тропу. Я имею в виду тщательный выбор и подготовку трассы шагания. По ней следует зараннее устранить непреодолимые препятствия направленными взрывами, а также расставить маяки-отражатели, связанные с бортовым компьютером шагайки для точной ориентации каждого ее шага."

"Если это так, что за чем дело стало? - устало сказал Пустовых. Мне уже было ясно, что его почему-то совершенно не интересуют ни комбинат, ни концентрат, а только шагайка как таковая. - Промышленность готова произвести сегодня все, что угодно! Что тебе нужно, чтобы шагайка зашагала?"

"Подробная конструкторская разработка, изготовление и испытание модели, проектирование и производство головной шагайки и аппробация с Верхней Мархой, после чего вы, Вячеслав Иванович Пустовых,станете первым в мире владельцем твердоопорного флота шагающих судов, перекрывающих своими трассами всю Сибирь. Став владельцем моего патента, вы технологически выйдете на мировой рынок и станете строить шагайки для подобных вашей стран - Канады и Австралии..."

"Это все дело десятое, - переглянулся Пустовых с Радищевым, - если шагайка дошагает до места..." "Дошагает! - подмигнул мне Александр Николаевич. - Лишь бы твой, Слава, профессор не оказался очередным шарлатаном..."

Какой профессор? Речь явно не обо мне... До какого такого места? Я совершенно перестал что-либо понимать...

***

"Вы позволите пригласить вас ко мне домой на "чашечку водки"?", проворковал экономист, когда мы уже спускались с Радищевым по роскошной лестнице дворца-оффиса Пустовых.

"Я не пью водку чашками," - буркнул я под смешок Александра Николаевича.

"Тогда просто на наш сибирский чай, - настороженно настаивал Аркадий Ильич. - Расскажете нам с женой, что нас ждет на исторической родине, если мы решимся последовать вашему примеру. А то мы тут засиделись..."

"Ну, а я с вами прощаюсь, - поморщился Радищев. - Мне родину выбирать не приходится. С деньгами везде родина, а без денег на любой родине чужбина!"

"Я уже позвонил Фирочке, - почти умолял меня полезный еврей. - Она ждет нас с заливной рыбкой. Кстати, можете меня звать просто Аркашей. А вы Марик?"

"Я никто, - пробормотал я. - Простите и попробуйте сами понять, могу ли я придти на какую-то чашечку к таким, как вы.Прощайте..."

2.

"Меня зовут Вадим Анатольевич, я главный конструктор этого бюро. Мне ваша шагайка очень нравится, но... ведь это же какой-то паралитик, а не машина, - смеялся он. - Вы сами, Марк Борисович, согласились бы месяцами ежеминутно дергаться в его корпусе при каждом шаге?"

"Я уже согласился, - ответил я. - По условиям контракта я сам, доктор Марк Борисович Арензон, и назначен капитаном головного судна. Что же касается обитаемости машины, то вот компенсационная система, а вот общее расположение жилых, бытовых и служебных помещений в корпусе судна. Это вам не кабина дальнобойщика." "Ну, знаете ли, эти ваши причиндалы - плавательный бассейн, сауна, кают-компания, каюты и прочее обойдется в копеечку, не так ли?" "В процентах от того, что заработает шагайка, это мелочи, - поморщился я. - Меня гораздо больше беспокоит усталостная прочность металла при разгонах и торможениях циклопических масс."

"Коль скоро шагайку поручено проектировать нам - станочникам, отмахнулся Вадим Анатольевич, - то эти проблемы решаемы. Мы научились не бояться инерции покоя и движения. Масса горизонтально-строгального станка с заготовкой-изделием, как и ускорения при возвратно-поступательных движениях его частей соразмеримы с вашими. А вот ваша система рекуперации энергии нас просто восхитила! Поздравляю. Кстати, а почему вы не построили шагайку у себя в Израиле? Насколько я знаю, идея родилась еще в СССР и, судя по видеокассете, была принята у нас достаточно благожелательно. Неужели на Западе публика консервативнее? Тут у меня уже крутятся наши военные из Владивостока. Нельзя ли им, мол, вариантик десантного шагающего судна сварганить?"

"Шагайка, - неохотно ответил я, - и родилась-то как нечто вроде десантного судна. Для доставки грузов на необорудованный берег Арктики и Дальнего Востока." "И что же?" "И военные из Тихоокеанского флота были знакомы с моим проектом."

"И что же?" "То ли не убедил, то ли руки не дошли. Я же уехал уже через год после разработки проекта. А там подоспела ваша контрреволюция, свобода, беспредел. Не до новаций." "Хорошо, а в Израиле? Тамошние военные? Ведь Израиль считается во всем мире интеллектуальным титаном."

"Знаете... Я и в Израиле избегал особо ругать Советский Союз, и в Сибири не намерен ни с кем обсуждать свою страну и мою собственную биографию..." "Более, чем понятно. Похвальная деликатность. Но мы можем спросить хотя бы, почему заказчик попросил разыскать для вас кульман. Вы что, не владеете "автокадом"?" "Увы... Впрочем, моя часть проекта будет не подробнее эскизной стадии, а технический и рабочий проекты ваши конструкторы сами сделают на компьютере." "Хорошо. Но вы-то не у кульмана же работали в своей самой компьютеризированной стране в мире?" "Нет. Если уж вы так настаиваете, то я должен признаться, что все эти годы я в Израиле... вообще не работал... Во всяком случае, инженером." "Вы? С вашим букетом уникальных проектов?" "О мертвых либо хорошо, либо ничего..."

3.

Кульман действительно смотрелся каким-то мастодонтом в рабочем зале ЦКБ.

Мне не верилось, что я снова работаю, о чем за многие годы и мечтать забыл, что вокруг коллектив, что я хожу обедать в столовую, а не сижу на солнцепеке с питой, которую надо успеть за минуты перерыва затолкать двумя руками в рот и запить водой из горлышка бутылки, что вокруг человеческая речь, а не дикие выкрики арабов и "марокканцев", что за двойными рамами снег, а глаза не залиты выжигающим потом. Что вокруг жизнь, а не ожидание очередного подвоха...

Что можно украдкой любоваться женскими лицами и фигурами, а не отводить глаза... Что начальство вежливо советуется со мной на "вы", а не орет через весь раскаленный двор, обращаясь, как к собаке, которую могут в любой момент выгнать, ничего не заплатив.

На меня посматривала седая женщина неопределенного возраста в закрытом черном платье. Она сидела за своим компьютером прямо напротив, и ее лишенными всякого выражения прозрачные глаза на бледном неподвижном лице казались слепыми или мертвыми.

Я позволил себе улыбнуться ей. Женщина сморгнула и словно состроила мне рожу - ее лицо неприятно сморщилось, верхняя губа задралась почти до носа, обнажив ровные белые зубы, а мертвые глаза вдруг закатились, оставив видимыми только белки, а потом судорожно сузились, прожигая меня бездонными зрачками.

Сразу после этих манипуляций женщина резко встала и стремительно направилась к выходу, судорожно комкая носовой платок у покрасневшего от хлынувших слез носа. Я невольно отметил ее стройную фигуру, легкую юную походку и впервые усомнился, что седая дама - моя ровесница.

После этого улыбаться ей я не решался.

Впрочем, мне было не до флирта и улыбок. Надо было устоять на ногах, а потому делать свое дело изо всех сил, которых для такого проекта практически и быть не может у давным-давно не работавшего по специальности человека, тем более в моем возрасте.

Ни с кем, кроме начальства, я не разговаривал. После окончания рабочего дня, вымотанный до предела, я шел в магазин за продуктами к ужину, потом - в свой номер в служебной гостинице, где для командированных была кухня, готовил себе горячую пищу и смотрел по телевизору все подряд. Гулять по скованным морозом улицам меня не тянуло. Сам факт возвращения на постылую и давно забытую родину, как фиаско моего "хождения во еврейство", безмерно угнетал меня.

***

"У вас свободно? - у "седой девушки" оказался хриплый, словно сорванный голос. Она напряженно смотрела на меня сверху, стоя с подносом в столовой. Мне оставалось только молча кивнуть. - Приятного аппетита. Меня зовут Ирина. Можете звать меня просто Ирой." "Тогда можете меня звать Марк, - неуверенно протянул я руку, ощутив по ее ладони, что действительно сильно ошибся в начальной оценке ее возраста. - Даже Мариком. Я, знаете ли..." "Знаю. Мне о вас уже все рассказали, - она так же странно сморгнула, когда я невольно скользнул глазами по ее впечатляющей фигуре, подчеркнутой закрытым, от ворота до кистей рук, платьем. - А вам обо мне еще нет?" "Я вообще избегаю общения с людьми, насколько это возможно." "Я навязываю вам свое общество?" "Если бы это было так, я бы нашел способ избавиться." "Еще бы! Будто я не вижу, как вы на меня все время воровато поглядываете, когда чертите. Я седая, а потому вы решили, что я ваша ровесница, так? А я вам в дочери гожусь."

"Я смотрел на вас потому, что вообще считаю красоту естественной потребностью души. И не упускаю возможности любоваться красивой женщиной, как, скажем, цветами, пейзажем, музыкой, живописью... Но почему вас-то это так беспокоит?" - с удивлением отметил я, что она едвасправляется с дыханием.

"Вы женаты?" "Жена ушла от меня несколько лет назад." "Почему ушла? Вы ее обижали?" "Можно сказать и так... - почему-то понесло меня. - Я не не смог даже участвовать в ее отчаянной борьбе за существование." "И к ому же она ушла? К миллионеру?" "Миллионеры не женятся на иммигрантках нашего с ней возраста. Просто нашла себе более удачливого нашего с ней ровесника." "И вы смирились?" "Да я был счастлив, что хоть она вырвалась из плена нищеты и труда на износ." "А она?" "Не знаю. С тех пор мы ни разу не виделись. Ни разу... Я, знаете ли, вообще никогда, никуда и ни к кому не возвращаюсь. Не возвращался, - спохватился я, - до этого приезда в Сибирь." "Ваша жена еврейка?" "Да. Но до Марьяны я любил совсем другую женщину," - неожиданно для самого себя почему-то так и не мог остановиться я.

"Русскую?" "По отцу. Милейшее создание. Знаете... Впрочем, откуда?.. Вас тогда и на свете-то не было, когда была эта песенка: Я помню тот вечер в долине зеленой, акации в полном цвету, - все более удивляясь своему поведению, тихонько запел я. - Один поцелуй сладковато-соленый и бронзовых рук теплоту... Мы долго смеялись, мы пели как дети, но больше не встретились вновь. Доверчивой чайке расставила сети чужая большая любовь... Чайка. Белокрылая чайка, черноморская чайка, моя мечта... Простите, Бога ради..." "А почему ей не расставила сети ваша большая любовь?" "Представьте себе... летняя севастопольская душистая ночь, ворчание моря, столик в береговом ресторане, моя милая обаятельная чайка и я за столиком, как мы с вами сейчас. Она мне вдруг говорит, что у нее сегодня как раз день рождения. А я студент... То есть не просто нет денег на подарок, на цветы хотя бы, а вообще едва-едва до Москвы добраться и дожить до первой стипендии. Я ей и говорю: единственный подарок, который я могу вам сделать, это моя рука и мое сердце..." "Поступок! А она что?" "А она согласилась." "Мама! - без улыбки захлопала в ладоши Ира. - Ну и?.." "Оказалось, что она при средствах, гостит в родительском доме в Севастополе и вообще если и не богатая, то вполне реальная невеста." "Ну и что же вам помешало? Национальный вопрос?" "В какой-то мере... Началось с того, что она была прописана в Иркутске, а я в Москве. Расписать нас в Севастополе отказались. В Москве я жил в общежитии о шести койках в комнате. Учиться еще год. Ну и началось хождение по бюрократическим мукам. А тут еще ее русский папа напился и стал мне гадости говорить. Я, естественно, огрызнулся, а ее еврейская мама тут же выступила по моему поводу, что, мол, ее-то пьяный муж проспится, а вот я, дурак, никогда... Моя любимая пыталась нас всех примирить, но я уже имел богатый опыт общения с вашей великой и нелепой нацией. Там, где звелся пьяница, жизни не будет. Проспится, а потом снова налижется и такое натворить успеет, пока снова не проспится... Девушка она была милейшая, добрейшая, но в очередном скандале... Короче говоря, я ушел. Сразу и не оглядываясь..." "Тоже поступок! А она?" "Она была с характером. За мной не побежала. Как я потом узнал, через полгода она вышла за достойного и устроенного человека лет на десять старше ее. Сейчас он... вроде Пустовых. А мне и подумать страшно, что моя бедная чайка могла выйти за меня, прожить с изобретателем пару десятков лет и потом еще и оказаться на месте Марьяны в той же моей проклятой израильской эпопее. Она была настолько порядочной, что при любых бедах меня бы не бросила. Вот до сих пор и переживала бы со мной все ужасы иммиграции. Для меня же наблюдать унижения и муки любимой женщины было бы самой страшной пыткой. Так что все устроилось наилучшим образом. Марьяну мне тоже было жалко, но это совсем другое дело. А чайка моя без меня живет себе не в чужой, а в своей стране. Если она и бывает в Изриале, то для разнообразия, после Канар, поселившись в лучшем отеле с видом на Красное море..." "И вы больше никогда не виделись?" "Нет. Я вскоре женился на Марьяне. Всю жизнь сравнивал ее с чайкой и, пожалуй, не столько любил, сколько терпел." "А она вас?" "Как видите, тоже терпела до поры до времени." "Вы поссорились?" "Можно сказать и так. Если после эмиграции жизнь становится все хуже и хуже, даже любящие супруги подспудно винят друг друга. А дальше - коса на камень. Любое слово, взгляд, жест некогда даже и любимого человека вызывает только раздражение, если не бешенство." "И вы возненавидели свою Марьяну?" "Вовсе нет! Я ненавидел только самого себя и без конца думал о самоубийстве. Но от таких мыслей до реальных планов, тем более до самого, так сказать... акта... К Марьяне же я испытывал не столько раздражение, сколько острую жалость и сходил с ума от своего бессилия облегчить ее жизнь. Но от этого наши отношения не становились лучше. Совместная жизнь превратилась в непрерывную пытку. Единственное спасение как можно реже попадаться друг другу на глаза." "Но вы же полюбили ее за десятилетия супружества?" "В какой-то мере. Там происходит... деградация всего, включая и более теплые супружеские отношения... Вот видите, Ирочка, как вредно напоить еврея. Другой через месяц теплой дружбы не наговорит столько откровенностей, как пьяный Марик после какой-то бутылки-второй пива. Так что давайте-ка, если не возражаете, поговорим о другом... Так какой узел шагайки вам поручили?" "Простите меня. Это явызвала вас на мучительные для вас откровения."

"Прощаю. Тем более, что уж вы-то не склонны к откровениям. Или и вам хочетсяоблегчить душу и рассказать, почему вы в... тридцать?.."

"Двадцать шесть. Я седая уже пять лет."

"Почему? Подождите... Я имею в виду не ваше прошлое. Почему не краска для волос, не парик, наконец?"

"Мне нечего стыдиться. Не по своей вине я несколько месяцев былазаложницей на Кавказе." "У чеченов?" "Если бы! Чечены, при всей своей жестокости, - благороднейшие джигиты по сравнению с моими хозяевами. Наемники- славяне. Как говорится, ни папы, ни мамы." "Ира, я ведь ни о чем не спрашиваю..." "А я ни о чем и не рассказываю. И подсела я к вам совсем не для взаимных откровений или там... флирта. У меня к вамдело." "Вот как! А я-то, старый дурак... Слушаю."

"Не такой уж старый и не такой уж дурак, Марик... Вы сами позволили так вас называть, а мне нравится... звать такого... как мальчишку... И разоткровенничались со мной не зря. Иначе, боюсь, и я бы не решилась. Итак, о деле. Марик, возьмите меня в свой экипаж, на вашу шагайку. Вам же нужна там буфетчица, верно?" "Вы умеете хорошо готовить?" "Я запишусь на платные курсы и буду не хуже любой другой. Вы что это?.. Я же в буфетчицы прошусь, а не в наложницы."

"Я просто пытаюсь понять, почему вы предпочли седину краске или парику. И еще. Я никогда не беседовал с женщиной, которая бы не отвечала на мою улыбку.""Еще бы! Зато увас онаудивительно профессиональная. На вашу улыбку просто невозможно не ответить. Такая у инженеров не бывает. Вы... что-то там продавали в своем Израиле?" "Вы угадали. И не только продавал. Так вот, я не приму седую буфетчицу. Придется вам покрасить волосы." "Почему?" "У каждого капитана свои закидоны. Хочу набрать себе молодежный экипаж и подавлять всехтолько своими сединами." "Ради таких рейсов я обещаю покраситься, хотя и знаю, что никогда не восстановлю ни цвета моих волос до катастрофы, ни..."

Не сводя с меня ставших огромными серых глаз, седая девушка вдруг стала тихо плакать, не вытирая слез, которые текли из глаз и из носа, затекая ей в рот и капая с подбородка на платье. Она не шевелилась, не вытирала капель, а в ее взгляде была нестерпимая боль. Я неуверенно положил свою руку на ее.Девушка тотчас благодарно сжала мою кисть.

"Идите на свои курсы, - тихо сказал я. - Я принимаю вас в экипаж... в любом удобном для вас виде... А пока... Могу я вас пригласить со мной поужинать после работы?" "Можете. Не все же вам мною любоваться в рабочее время. Это нас с вами отвлекает от эпохальной деятельности. И потом, я все-таки не натюрморт, а еще вполне живая женщина."

Она сделала судорожную попытку улыбнуться, но ее лицо при этом так жутко исказилось, что я вздрогнул. Ирина лихорадочно достала платок и снова стала вытирать слезы.

"Вот видите, - виновато добавила она. - А вы говорите..."

"Так я жду вас в восемь у ресторана "Ангара"."

4.

Я едва дождался половины восьмого. Хотя, чего может ожидать человек моего возраста от свидания с такой странной юной дамой?..

Пока же пришлось выйти из гостиницы на улицу города полузабытой родины. Свежие метровой высоты сугробы были уже с пятнами блевотины. Навстречу попадались пьяные, один из которых подозрительно замедлил шаг. За долгие годы эмиграции я утратил иммунитет и забыл, что с такими прохожими смертельно опасно встречаться глазами. Парень был со свежими ссадинами на лице и каплями крови на белом тулупе. Из-за мехового ворота торчало лезвие топора. Мимо шли закутанные люди, не обращая на потенциального убийцу ни малейшего внимания. Нет, ничего в сущности не изменилось на родине за все эти годы, подумал я, впервые окончательно осознав, что это уже не один из моих снов о возвращении, а реальность. Сколько раз мне за эти двенадцать лет снилось, что я снова в Сибири, где сном является Израиль, и как я был счастлив при пробуждении! И вот он - сибирский город наяву, вот он снег, дрожащие в мареве огни, пьянь...

И - мороз!

Я уже успел забыть, что такое многомесячный сибирский мороз и опасность от прохожих. А ведь я всю жизнь не терпел все это точно так же, как возненавидел потом такие же беспощадные израильскую жару и гвалт, как любое подавление человека природой или обществом.

Задыхаясь от казавшегося твердым воздуха, превратившего платок у губ в кусок льда, я часто моргал заиндевевшими ресницами на белые мертвые огни. Вокруг сверкали витрины нарядных магазинов. Туда без конца хотелось зайти погреться, перевести дух и разлепить смерзшиеся ноздри.

Чтобы перебить настроение я стал вспоминать другой долгий пеший поход среди ярких цветов и палящего зноя. В тот день началась история шагайки в Свободном мире, на Западе, в Своей Стране, куда я так долго и страстно стремился. Ведь именно там, как всем известно, таланту предоставлена зеленая улица, а заказчики только и ищут перспективные идеи...

***

Второй месяц над Страной, приютившейся между горячим морем и раскаленными пустынями, висел бесконечный невыносимый зной. Желанное в иных широтах солнце играло тут роль палача всего живого. Но искусственный растительный мир Израиля этого гнета не чувствовал.

Роскошный, нарядный, кокетливый город в бесконечности яркой зелени и цветов плыл вокруг пожилого человека, бодро шагающего вверх по серпентину. Позади были пять километров бетонных серых развалин нижнего города, а впереди роскошь города верхнего.

Полгода длилась фантасмогория сочетания казалось бы естественного пребывания моей чисто еврейской семьи в Стране с противоестественным от нее отчуждением.

На дверях кабинетов были таблички с именами Шапиро и Раппопорт. Но евреи, к которым я совался было со своей научной биографией, были стократ недоступнее Ивановых и Петровых в только что оставленном галуте. И не столько из-за языкового барьера, сколько от свойственной нормальному человеку брезгливости к неприличному поведению.

Ведь только слабоумный в возрасте за пятьдесят мог здесь всерьез претендовать на рабочее место, занимаемое по протекции или после многих лет безупречной службы у всех на глазах. Любая же советская биография была пригодна только для личных мемуаров.

В то же время на меня нельзя было наорать от всей души и высмеять за наивную иллюзию нужности Стране, коль скоро она меня официально, на бланке с гербом, пригласила и дала свое гражданство. Да и не орали никогда и ни на кого в высоких кабинетах местной аристократии. Дураков здесь учили иначе выслушивали, веско обещали позвонить, пригласить, рассмотреть, обсудить... И - не звонили.

Когда я сам напоминал о себе, перебирая визитные карточки, собеседник был либо за границей, либо на военных сборах, либо назревали очередные праздники, после которых было твердо обещано меня пригласить, либо израильтянину просто было некогда именно в момент звонка. И - все до единого - снова обещали непременно позвонить. И - ни один - так и не позвонил!

Обещание человека такого круга позвонить означало в галуте обязанность хотя бы отказать. Трудно было поверить, что поголовная непорядочность тут норма, что дело чести обитателей кабинетов - забыть об обещании, данном безвредному или бесполезному человеку. Да и какие, к дьяволу, могут быть обязательства перед инфантильным идиотом?.. Это мне злорадно пояснили немногочисленные "наши", которые вечно святее любого титульного - что в России, что в Израиле. Вот уж кто не преминул поизголяться, подспудно осознавая свою жалкую роль пигмея, создавшего за всю жизно в науке только скромный счет в банке для своей семьи. Как не пнуть обладателя творческой биографии с открытием пятого в истории человечества способа сообщений... Эти даже не оставляли визитки и не обещали позвонить. После беседы с таким соплеменником оставался только достаточно знакомый и удивительно стойкий запах нечистот.

Перебирать визитки и обивать пороги в таком обществе, как дегустация дерьма. В этом деле тоже можно стать с годами специалистом... Только зачем?

Я согласился на интервью в Еврейском техническом университете только потому, что профессор не был израильтянином.

Автобус мне был не по карману. Люди, у которых я спрашивал дорогу, неизменно отмечали, что это еще очень, очень далеко и высоко, объясняли, где ближайшая остановка. Приглядевшись, они даже предлагали деньги на билет...

Когда появились утопающие в альпийских лесах кампусы университета, потоки роскошных машин и велосипедисты-студенты, чужой рай приобрел нестерпимую на фоне моего мрачного настроения красоту. Это был в чистом виде Свободный мир, каким он представлялся по фильмам и журналам.

И этот мир был совершенно свободен от научных услуг доктора Марка Арензона. В нем с лихвой хватало других докторов. Тем более - других арензонов.

Энергичный молодой бородач-координатор, однако, увидев изображения шагайки, даже приткрыл рот от детского изумления. И тут же стал звонить куда-то на своем марсианском языке, в котором я после четырех месяцев ульпана улавливал разве что ле и кен - нет и да.

"Вы говорите по-английски? - быстро спросил чиновник прикрыв трубку рукой. - Кен. Ху медабер - да, он говорит."

"Простите, - приготовился я немедленно отправиться обратно, утешая себя тем, что под гору шагать будет легче. - Вы же мне по телефону сказали, что этот профессор - американец. А говорите с ним на иврите." "Американский профессор, но израильтянин. Он хочет ознакомиться с вашим проектом. Ваша шагайка, - с удовольствием произнес координатор звучное ласковое слово, - в сфере интересов профессора Рафи Штугарта. Постарайтесь произвезти на него впечатление. Он очень умный и тактичный человек."

Еврейский джентельмен был невысокого роста, в кипе, непривычно застенчив, в отличие от гордящихся своей решительностью мощных волосатых мужчин, чьи визитные карточки я недавно выкинул в мусорный бак. "Рафи," подал он руку и тут же впился глазами в нарисованные от руки эскизы и авторские свидетельства с гербом империи зла.

"Простите, - обратился он по-английски к координатору, - но где же хотя бы какой-то проект с расчетами и чертежами?" "У него украли все документы, мой покровитель, недоверчиво поглядывал на меня. - В Советском Союзе появились посреднические конторы, предлагающие услуги по нелегальной переправке проектов в Израиль."

"Нелегальной? - удивился американец в кипе. - А почему же не дипломатической почтой, как обычно, из посольства по адресу автора?" "Он тогда об этом канале не знал и был запуган слежкой кей джи би." "Отлично, кивнул профессор Рафи. - А что говорят эти посредники здесь, в Израиле?" "Что ничего не принимали и не получали." "То есть имеющиеся у вас телефоны здесь отвечают? И это такие же репатрианты, как и вы?"

"Конечно, - ответил я. - Но что толку?"

"А проект, по вашему мнению, имеет военное применение?"

"Шагайка не нуждается в дорогах, а террористы не могут заминировать всю пустыню. Кроме того, она вытаптывает один процент своей тени, а не двадцать-сорок, как колесная или гусеничная машина, а потому вероятность наступить на мину... И ее проходимость на порядок лучше, и удельная тяга такая же, как у лошади, способной вытащить из грязи грузовик с двигателем в сто лошадиных сил только потому, что копыта не буксуют... Кроме того, при уличных боях для нее практически не существует баррикад."

"Минуту! - Штугарт стал говорить с кем-то по телефону на иврите. Номера их телефонов, скорее! Да, да. Ваш домашний телефон, доктор Арензон? Отлично. Сегодня ваш проект будет у вас, а завтра в это же время я жду вас с ним здесь же. Нам нужны шагающие бронемашины." "Америке?" "Израилю!"

"Я не хочу выглядеть мистификатором, доктор Штугарт, - сказал я. - У нас речь шла о скоростях не более пяти километров в час, так как гидравлика..."

"Это уже наша с вами общая забота сделать из этих пяти сорок и выше. Я уже вижу, чем заменить вашу гидравлику. С опорой на мировую индустрию вместо советской мы сделаем совершенно иную... ша-хай-ку, так? Главное, получить под проект деньги от армии! Чтобы я мог вас взять на работу, не рабочим, как я вас оформляю прямо сегодня на полторы тысячи шекелей в месяц, а исследователем. Готовьтесь к встрече с военными. Это танкисты с постоянным боевым опытом. Удачи. И ждите звонка от ваших обидчиков."

Ошеломленный неожиданным успехом, я тут же раскошелился на автобус до дома. А там меня встретила, сияя от счастья огромными черными глазами, верная супруга преуспевавшего каких-то полгода назад ученого Марьяна Арензон. Она с порога сказала, что звонил тот самый Юра, что недавно меня облаял по телефону, и, плача в трубку, уверил, что отослал проект нарочным.

Как во сне, появился шустрый парень в каске, вручил пакет, получил расписку и умчался на своем мотоцикле. Проект был в отличном состоянии. Не было только титульного листа с фамилиями авторов...

А я уже устроился за колченогим с помойки столом, создавая эскиз за эскизом.

***

"Совсем другое дело, - пролистывал проект профессор, беспомощно вглядываясь в непостижимую кириллицу. - Можно показать заказчику. А это что? Вот как! А это? Ого, я смотрю вы не теряли времени даром. А вот тут мои соображения..."

***

"Фантастик! - повторял удивительно молодой генерал-танкист - в солдатской форме, без пуза, набрякшей рожи и лампас. - Так можно, поднявшись на ногах патрульной шагайки заглянуть в окно, а то и на крышу и перешагнуть через завалы в переулке? Даже переступить через горящую автопокрышку, о чем мы на наших джипах и думать не смеем?"

"И перешагнуть через двухметровый забор, канаву трехметровой ширины и любой глубины. И десант высадить через нижний люк под прикрытием брони, а не на виду у их снайперов, - ликовал профессор Штугарт. - И не буксовать в песке, представляя мишень до прибытия помощи. Колесно-шагающий бронетранспортер может примчаться к препятствию, относительно медленно преодолеть его на ногах и ехать дальше с обычной для современных машин скоростью."

"Мне тоже нравится, - резюмировал на иврите второй генерал, ласково поглядывая на меня. - Очень свежая идея. Плохо только одно: под нее никогда никто и шекеля не даст!"

"Что он сказал? - я увидел, как вытянулось лицо профессора. - Ему понравилась моя шагайка?"

Профессор и оба генерала страстно загалдели, перебивая друг друга и размахивая руками.

Потом танкисты стали прощаться, крепко по-мужски пожимая мне руку и глядя на меня с уже привычным сочувствием. Именно так воспринимает нормальный человек психически больного, из всей силы стремящегося показать, что он здоров.

"Мы живем в мире капитализма, доктор, - грустно сказал профессор, провожая меня до двери. - Есть деньги на исследования - есть работа. А нет инвестиций... Я напишу вам самую хорошую рекомендацию. Успехов вам..."

***

"Сколько вы проработали в университете?" - торопливо спрашивала служащая лишкат-аводы - биржи труда.

"Два месяца. Меня уволили потому, что не нашлось денег на проект."

"Понятно. А что вы еще умеете делать, кроме?..Понятно. Отмечаться будете у меня же раз в неделю вот в эти часы. Конечно, конечно, мы будем искать вам место. Разумеется, по специальности, это же наша работа, но... столько людей... и у вас такой возраст, что... Ищите и сами, если хотите хоть кем-нибудь работать..."

***

"Меня тоже привлекает доктор Арензон," - профессор Тедди Миндлин выслушал специально приехавшего в Иерусалим на мое интервью профессора Штугарта.

"Без вашей рекомендации, - в порыве благодарности обратился я к американцу, - никто бы не решился..." "Ложил я с прибором на все рекомендации, - в своей раздражающей ватичной манере простого парня обратился ко мне Тедди по-русски и добавил по-английски: - Я сказал, что, когда мне надо избавиться от нерадивого сотрудника, то я ему пишу самую лучшую рекомендацию..."

Американец Рафи игриво закивал. Я только переводил взгляд с одного небожителя на другого. И поймал себя на мысли, как бы ласково принимал любого из них на работу я самгода полтора назад...

"Мое жизненное правило - подставить любому плечо даже там, где мне это явно не выгодно, - говорил мне Тедди, когда Рафи ушел. - Из твоих,Марик, прожектов скорее всего нихера не получится. Но я тебе сделаю стипендию Шапиро, чтобы твоя семья могла просуществовать год-два. Это максимум, на что ты можешь рассчитывать в Стране. Любому другому я бы посоветовал заодно окончить курсы гидов или что-то другое для того, чтобы хоть когда-то вписаться в Израиль, но не тебе. Ты безнадежен."

Он кивнул на мой раскрытый новенький дипломат, купленный с "первой получки" у доктора Штугарта, где поверх схем и чертежей лежала газета "Наша страна", и продолжал в том же покровительственно-дружеском тоне:

"Человек, который читает в автобусе русскоязычную прессу, а не учебник иврита или англита, в Израиле обречен на полный провал. Не хмурься. Все имеет свою цену. За все надо ее платить. Ответственный человек заботится о своей семье и о реальном будущем, а безответственный идеалист весь в своем прошлом, которое пытается перенести в будущее. Пойми, у тебя нет здесь прошлого! Тебя тут никто как специалиста не знает. Ни для кого ни одно твое слово ничего не значит. А для того, чтобы создавать свой авторитет заново, с нуля, у тебя уже нет отпущенных тебе Создателем лет. И языка. Чтобы тебя услышали, надо излагать свои мысли внятно. Ни один переводчик, будь то я или специально нанятый для тебя профессионал, не сумеет донести до инвестора и тени твоих идей. Поэтому ты либо учишь языки, либо переходишь на пособие по прожиточному минимуму - и всю оставшуюся жизнь будешь читаешь русскоязычную прессу и слушать ваше местечковое радио. А по нему тебе с рыдающими интонациями будут излагать убогие мысли таких же неудачников, как ты сам. Я готов продержать тебя на своих руках ровно столько, сколько мне удастся, но не няньчить всю жизнь своего ровесника, не желающего вписаться в добровольно избранный новый мир! А пока вот тебе перевод договора между нами на русский язык, так как английского ты тоже не знаешь и, - он снова кивнул на дипломат, - никогда знать и не будешь. Мне остается только посочувствовать твоей семье. Двадцать лет назад, когда я приехал в Израиль, среди нас было немало талантливых людей, подобных тебе. Они больше надеялись на свой советский научный багаж, чем на умение жить среди реальных евреев, не склонных, в отличие от русских, верить ни одной чужой идее."

"Тебя же я убедил..."

"Меня? Твоим уебищем? Ты с ума сошел! Просто твоя идея не такая зажеванная, как другие. Тут можно поискать нишу. А в то, что это говно способно двигаться, я не поверю даже, если увижу собственными глазами. Кроме того, я биолог, а не инженер. Я в такой срани вообще нихуя не понимаю... Ты что?"

"Ничего... Столько мата... от доктора наук, ленинградца..." "Марик, я уже двадцать лет не говорю по-русски и не считаю этот язык нужным для любой профессии. Он пригоден только для застольной беседы, а потому в нем столько вот этой звонкой лексики. Когда... если ты послушаешь меня и заговоришь по-человечески, то поймешь, что по-русски можно выражаться как угодно грязно. Этот язык ни от чего хуже быть уже не может! Мне пришлось столько пережить до отъезда и при оформлении, что я на всю жизнь сохранил к своей так называемой родине только низкие чувства. Что не помешало мне, как видишь, сохранить ленинградский диалект русского языка и не мешает бескорыстно опекать таких, как ты. Вас надо беречь, занести в Красную книгу..."

"Зачем же договор, если ты не веришь в успех нашего общего дела, Тедди?" - спросил я, весь дрожа. "Что делать? Я тоже не без странностей. Я не могу не помогать людям. Без меня ты просто пропадешь. Ты прочел договор?" "Зачем? Я тебе верю. Я все равно ничего не понимаю в местных реалиях. Я уверен, что ты меня не подведешь..." "Ну, и умничка. Сейчас мы едем к моему адвокату, ты там все подписываешь и начинаешь работать..." "Так ты хоть немного веришь в шагайку?" "Заладил - верю, не верю... Я верю только в чеки, выписанные на мое имя. Чем больше проставленная там сумма, тем больше я верю в любую идею, породившую этот чек. Когда твоя шагайка подарит мне чек, на котором написано хотя бы "один доллар", я тебе поверю. Ровно на один доллар. А пока, повторяю, ты имеешь дело с таким же идиотом-альтруистом, как ты сам идиот-изобретатель этого дурацкого агрегата... Но в мире не перевелись дураки и кроме нас двоих. Попробуй их убедить дать на шагайку деньги. Убедишь - я тебе положу зарплату. А не убедишь - живи пока минимум год на стипендию Шапиро. Ты все понял? Тогда, не теряя времени, к адвокату."

***

"И это ты подписал?! - кричал на иврите "доброволец" Эвен - импозантный старик-сабра - уроженец Израиля. Такие пенсионеры нашли себя в первые годы массовой иммиграции евреев из Союза в деле бескорыстной им помощи и защиты от неизбежных стрессов. - Ты не читал этот текст на иврите?" "Откуда? Ты же видишь, как он говорит, - едва успевала переводить старушка-соседка, почти забывшая русский, выученный некогда в польской школе. - Он был ознакомлен только с переводом." "Твой "благодетель" - диктатор! - бушевал мар Эвен. Явсю жизнь искал и находил воду в пустыне. Я умею отличать чистый источник от грязи. Это самый грабительский документ, который я когда-либо видел. Тебе следует его немедленно расторгнуть. Я сам поеду с тобой к адвокату Миндлина, который, естественно, с ним заодно!" "Но на что я буду жить?" "Проживем как-нибудь, - кричала Марьяна. - Лучше умереть с голоду, чем дарить все твое интеллектуальное имущество этому проходимцу!" "Он не жулик, - отбивался я. Он человек нашего круга, бывший ленинградский, а ныне видный израильский ученый-биолог, профессор. Наверное, иначе составить такой документ было бы просто невозможно..." "Я тоже кое-что понимаю в израильских реалиях, горячо возражал Эвен. - Поэтому я - защитник "русских". Этот договорэлементарный грабеж!" "Прости, мар Эвен, но я не стану ничего расторгать..." "Пойми, тебя просто ограбили." "Мне будут минимум год платить зарплату. Я придумаю за это время десяток шагаек!" "По договору все, что ты уже придумал и когда-либо придумаешь, принадлежит Миндлину..." "С моей долей от полученных прибылей от реализации проектов, верно?" "...если реализация будет. А это теперь от тебя никак не зависит. Только от Миндлина. А человек, составивший такой договор, всегда найдет способ тебя обойти и при внедрении твоих проектов!" "Вы говорите о будущем, - возражал я, - а жить мне не на что сегодня, сейчас. Мы на дне. Как бы ни сложилась моя судьба, как бы ни поступил со мной Тедди в будущем, никому, ни одному человеку в Израиле, я никогда не буду так благодарен, как этому диктатору!.." "Ты убьешь его душу, - едва перевела полька непонятную мысль Эвена. - Как только Тедди тебя, честного и доверчивого, обманет и ограбит, он же тебя же так возненавидит... А от этого до гибели души обманщика один шаг. Тебе следует спасти его и расторгнуть договор!" "Если это так, - резонно заметила Марьяна, - то нам следует, напротив, договор сохранить. Еще нехватало! О душе мошенника заботиться..." "Убивая чужую душу, - гнул свое честный сабра, - невозможно сохранить свою..."

"Душа вторична, - с восхищавшим меня тогда восторженным цинизмом возразил я, - когда речь идет о средствах к существованию! Сегодня мне на все плевать, кроме заработка достойным трудом. Можно подумать, что бесчисленные проходимцы заботятся о каких-то душах. А наличных у них сколько угодно!" "Их власть и благополучие только кажущиеся, - возражал Эвен. - На самом деле души грешников уже на земле не знают покоя. Им всегда страшно..."

5.

Страшно стало мне, когда я увидел, с кем ждет меня Ира у дверей ресторана.

Вкрадчивая сдержанность плотного молодого незнакомца, его настороженный жестокий взгляд и плавные движения сразу оживили опасения, которые вроде бы пока не оправдались в Сибири - мафия, бандитизм, похищения... Да еще эта седая девушка с ним рядом со своими мертвыми глазами и трагической судьбой!

"Анатолий, - парализовал меня зловещим оскалом грозный малый. С такой милой улыбочкой его экранные двойники не спеша приковывают свою жертву к батарее наручниками перед тем, как воткнуть нож в ее шею. - Коль скоро вы уже приняли под свое крыло Ирочку, Марк Борисович, то она позволила себе рекомендовать вам в экипаж вашей шагайки и меня."

"С Толей мы знакомы еще с Кавказа, - лицо Ирины словно каменело, когда она произносила зловещее слово. - Именно он и сплавил моих мучителей вниз по Тереку."

"Как это... сплавил?"

"Без плота, - шевельнул крутыми плечами супермен. - До сих пор где-то там в ущельях колотятся. Форель обожает такое лакомство..."

***

"Вы механик, Толя?" - невольно поперхнулся я, ежась под тяжелым взглядом жуткого собеседника. Мы как раз уселись за стол и пропустили первую - за знакомство, когда он как-то по-особенному повернулся ко мне.

"Механик я самый обыкновенный. Как любой танкист. А вот единоборец, снайпер и пулеметчик..." "Мы собираемся шагать не по Тереку. С кем нам в этих местах единоборствовать?" "Вы повезете груз." "Кому-то нужны пятисоттонные модули или рудный концентрат?" "Вы что, действительно не знаете, зачем Пустовых нужна Верхняя Марха?"

"Если вы имеете в виду золото, то его во всем мире отправляют по воздуху. Пригонят вертолет. Пустовых сказал, что безопасность перевозок..."

"Вертолеты умеют не только высоко летать, но и низко падать. Из-за погоды, например. Во всяком случае, на нее списать аварию легче, чем, когда имеешь дело с шагайкой. А места там словно специально созданы для таких нештатных вроде бы ситуаций. Не просто дикие, как и девять десятых территории Сибири. Хорошо, поясняю. Есть полюс холода, есть магнитный полюс, а есть полюс мистики. Я уверен, что такой олигарх, как Пустовых, это знает и никогда не доверит миллионы зыбкой воздушной стихии. Он происходит из династии сибирских промышленников царского разлива. Его предки сюда еще с Ермаком пришли. И он не зря ставит на вашу абсолютно всепогодную шагайку, которая не может ни упасть, как любое воздушное судно, ни сесть на мель как речное или утонуть как морское. Поэтому груз будет на вашем борту, капитан. И, при любой конспирации, информация о рейсе с этим грузом будет куплена кем надо. Вот почему на том же борту должны быть мы с Никитой."

"В пору моей молодости, - неуверенно улыбнулся я, - был такой фильм "Путешествие будет опасным." Это вы нам и пророчите?" "Я не пророк, я рейнджер, профи. Гарантирую. Никаким спецслужбам не по зубам контролировать все тринадцать миллионов квадратных километров Сибири! Уверен, что Пустовых это тоже понимает."

"Толя и Никита работают в частной охранной фирме, - подала голос Ира. Без них в рейс вообще выходить нечего."

"Хорошо. Я постараюсь организовать вашу встречу с Вячеславом Ивановичем. С моей стороны возражений нет, Толя. А... Никита - под вашу ответственность." "Спасибо. Не смею далее навязывать вам свое общество. Ирочка, спасибо за поручительство. До свидания, господа."

6.

"Да нет, при чем тут разница в возрасте? Все естественно, Марик... Ты мужчина. Я женщина, - говорила Ира, наглухо задергивая шторы. - Просто у каждой свои причуды... Наши интимные отношения от начала и до конца будут происходить только в полной темноте. Если тебя это не устраивает, до свиданья. Ищи себе другую. А мы сохраним дружеские служебные отношения "

***

"Времени у них было более, чем достаточно, - тихо говорила Ира. - И других развлечений не было. Насиловать меня надоело, стали просто мучить кто во что горазд... Как наказание после каждой моей попытки побега. Вот и оставили на мне следы на всю жизнь." "Дикари какие-то!" "Что ты! Эстеты. Бывшие студенты. Даже и не наркоманы, даже и пили не по-черному. Ко мне неизменно обращались на "вы"..." "Зверье!.." "Да ты что! Ни одному зверю и на ум такое не придет. Ни одна кошка с мышкой так не играет, как со мной эти подонки..."

"А потом?" "Потом на берлогу, откуда они выходили на промысел контрабанды оружия, случайно выполз Толик. Потерял сознание у нашего порога. Тоже весь израненный, после побега из плена у чеченов. Мои хозяева решили и с ним поразвлечься. И - доразвлекались..."

"Как же он, раненый, с ними справился?" "Так это же Толик! Я не зря его сразу к тебе привела. И Никита ничуть не хуже. Только почти немой после Кавказа. Даже Толя не знает, что с ним там происходило. А я, по-моему, и голоса его никогда не слышала. Но попадает точно в цель даже с завязанными глазами - на звук. Так что отнюдь не глухой." "Можно еще вопрос? Почему ты сама так хочешь в этот рейс?" "Да потому, что путешествие будет опасным!" "Жажда приключений? После всего..." "Ты прав - жутких приключений было столько, что до конца жизни... Жажда мести!" "Кому?" "Игорю Гударову." "Это он тебя... изуродовал." "Нет. Уродовал меня другой. Но идея была Гударова. И он не упустил ни минуты понаблюдать за... процессом." "А при чем тут шагайка?" "Толе стало известно, что Игорь знает о нашем рейсе и уже здесь." "Тогда надо просто заявить в органы безопасности!" "Нет. Не надо. Во-первых, нет никакой гарантии, что там не внедрен их человек. Но главное надо организовать именно мою с ним встречу. Иначе, в лучшем случае, он умрет не от моей руки! Теперь тебе все понятно?" "Да уж, куда понятнее... А если он не нападет на шагайку?" "Игорь Гударов знает об ее истинном грузе. Он просто не может не напасть на нас." "Тогда надо взять побольше охраны. Есть три пассажирские каюты и..." "Тогда он не нападет так, чтобы подставиться." "То есть..." "Надо, чтобы в рейс пошли Толя, Никита, ты и я. И все."

7.

"Я думал ты мне грузовик проектируешь, а вижу какой-то танк. Ты ничего не перепутал, Марк? Ты уже не в Израиле. Ты в Сибири. У нас с каждым соседом мирный договор на сто лет подписан. Даже с корейцами и китайцами. С кем воевать-то собрались, любезнейший? Да еще в такой секретной обстановке. Не можешь без своего милитаризма?"

"Он тебе все объяснит. Давай Толя." "Всухую?" "Вот это сибиряк! А то у нас в ресторане какой-то... еврейский разговор получается..."

"Слава, Марик обидится..." - глухо и хрипло сказала Ира.

"Марк? Ты действительно такие замечания принимаешь близко к сердцу?"

"После эмиграции я столько слышал обидного в мой адрес, как "русского", что русский антисемитизм успел подзабыть..." "В Сибири, если хочешь знать, никогда не было..." "Ври кому другому, - по-еврейски быстро опьянел я. Антисемитизм в СССР легализовался в восьмидесятые годы именно в Новосибирске! Где впервые закричали, что жиды споили русских и довели их до деградации?""Марик, а израильтянам русские чем не угодили? - уже захмелела и Ира. - Почему вас, даже и не приняв за своих, стали угнетать?" "Во-первых, я не говорил, что нас угнетали. Не любили, если точнее. И потом, мы жеприехали из СССР, а тот издавна был на стороне наших смертельных врагов - арабов. Но мои претензии к историческойродине не связаны с настроением, как говорится, улицы. Негативным было отношение ко мне, как к специалисту, призванному повысить обороноспособность своей новой родины! А я вам рассказывал, как встретили мою шагайку. И все мои прочие проекты. И проекты других евреев. Наша армия была сильнее всех арабских вместе взятых, это всем было известно! А надо было быть сильнее всех, кто встал на сторону арабов. Чтобы не бояться никого в мире... Хорошо мне там было или плохо, но я жил в чистой, теплой и благоустроенной стране, где можно было ночью безопасно гулять по улицам и не опасаться встречных групп молодых людей. А потом началась эпоха постсионизма. Арабам передали Храмовую гору, изменили израильский гимн и флаг. Из учебников истории убрали даже период еврейского подполья и восстание в Варшавском гетто. Новые учебники сначала подчеркивали арабскую правоту, а потом и нацистскую... После превращения еврейского государства в государство для всех граждан, включая бесчисленных истинных и минимых арабских беженцев, стирания "зеленой черты" Израиль стал вторым Гарлемом, где боишься каждого встречного чернокожего. В наши уютные и спокойные до того города в поисках вожделенной красивой западной жизни хлынули сотни тысяч поголовно безработных палестинцев и претендентов в палестинцы. Поскольку прогнозы о процветании Нового Ближнего востока ни на чем не базировались, а капиталы и делатели чуть не все немедленно слиняли, то и без того немногочисленных рабочих мест в общей для евреев и арабов Палестине стало не "вдесятеро больше", а втрое меньше. Арабы стали промышлять разбоем и грабежами." "Неужели ваша такая умная нация не могла это предвидеть? спросил Пустовых. - Ведь все решалось на свободных выборах?" "Все решалось под мощнейшим внешним давлением. Так что Палестинская Федерация появилась вместо Израиля, в том числе, и потому, что страна не была достаточно вооружена. Израильские протекционисты на всех уровнях скормили наши еврейские мозги всякой дряни... А сами брызнули из Страны, как блохи с тела околевшего котенка, как только она стала опасной и невыгодной."

"А пресса? - налил всем собеседникам Пустовых. - Ты же мог поднять хай, что, мол, отечество в опасности, а твоим шагающим танкам ретрограды разные ходу не дают. Мобилизовать, так сказать, общественность..."

"Да я весь изорался на эту тему! Против меня даже держали специально нанятого борзописца, который по своей бездарности слизывал у меня даже заголовки." "Он что, не понимал, что действует против себя и своей семьи?" "Амбиция вместо логики - такое же наследственное психическое заболевание евреев, как русский антисемитизм. Неизлечимо даже при смешанных браках. Скормленным мозгам, вроде моего, уже все вокруг казалось чуждым и враждебным. Только потом до меня дошло, что мне враждебно на самом деле... Вот мы и потеряли даже то малое, чем располагали." "А арабы довольны?" "В том-то и дело, что нет! Все эти "беженцы" прибежали в богатую, вроде Америки или Канады страну, а она становилась на глазах все беднее. Арабы поумнее тут же вернулись "в страны рассеяния". Как и более-менее благоустроенные евреи. Я думаю, что у Федерации есть только одно будущее - это прошлое Палестины до еврейского восхождения. Пустыня. Никому не нужная и не интересная, покинутая и теми, кто превратил ее в цветущий сад, и теми, кто этот сад в конце концов затоптал..."

"Марик, а чем тебе тут, с нами, плохо?" - ластилась ко мне "седая девушка", корча свои "улыбки". От этих ее гримас и хриплого голоса мне вдруг стало так жутко, что захотелось поскорее уйти куда подальше и никого из этих собутыльников в жизни больше никогда не видеть... Обсуждение драмы моего идиотского народа в такой среде было сродни излиянию семейных проблем прохожим на улице.

"Женщина права, - потное красное лицо Пустовых особенно действовало мнена нервы. - Интереснейшую работу тебе дали. Капитаном сделали. Нафиг тебе эти евреи вместе с их страной?"

"Как ни странно, друзья... - ударила меня вдруг изнутри теплая волна. Вот там и жара полгода такая, что жить не хочется... И природа вроде бы бедная. Куда ей до моего родного Приморья или вашего Байкала! И хамсины, и проходимцев полно, и рожи противные, куда ни глянь, а... я только там, в отринувшем меня крохотном и нелепом Израиле, почему-то чувствовал себя на Родине! Все время просто очень хотелось жить! Жить не давали, а где-то в глубине души я был счастлив, что дома. Словно век прожил среди камней и холмов... которые... которые уже никогда... никогда... - к своему стыду и к общему изумлению вдруг горько заплакал я, по-детски шмыгая носом и вытирая салфеткой заеденную бороду. - Все там меня со всех сторон били по чем попало, все раздражало, а... нигде я бы не хотел... жить, кроме как в независимом Израиле среди своих непутевых соплеменников... Вот... Говорил я вам, что поить такого еврея как я нельзя?.. Теперь вам самим за меня и стыдно..."

"Ничего никому не стыдно, - вытирал мне нос своим платком Пустовых. Нет ничего на свете чище пьяной слезы, Марик."

"Независимом! - закивал профессиональный воин Толя. - Как бы не так! Ты думаешь, арабы утешатся тем, что вы поставили во главе общей страны их лидера, оставив за белыми экономические рычаги, как до того эти черномазые в Южной Африке? Да, вашей Федерации больше не грозит внешний враг. Она теперь может запросто долбануть всей вашей мощью по любому Ираку, и никто в мире и пальцем не шевельнет. Только чтоб эта публика с замотанными мордами приняла вас, евреев,навеки согражданами, чтоб они да стали кому-то покладистыми соседями? Как бы не так! Палестинцы сродни нашим вахабитам. Такому волку, как ты его ни корми, можно верить только, когда он уже и лапами перестал дрыгать. Чем дольше они живут на земле, тем сильнее наглеют. Ваши тоже озвереют и... все сначала!"

"Ты прав! И так было всегда! В Хевроне евреи веками жили с арабами душа в душу. А в 1929 году, как только англичане, в отличие от турок, ослабили поводок, арабы всех евреев до единого вырезали! Наши верят договорам, сколько бы арабы их ни нарушали. Нет народа добрее евреев. Во всяком случае, там, где дело касается не своих... И ни одному народу его доброта не приносила столько зла..." "Да какой же из тебя антисемит, Марик? - смеялась Ира. - Это я зря придумала: вот, мол, из еврея в Израиле антисемита сделали. А ты, оказывается, такой патриот своей нации, что нам всем впору позавидовать." "Да ты что! - продолжал я плакать и сморкаться. - Да я в семидесятые после герасимовского фильма "Дочки-матери" уснуть не мог завидовал грузину Резо, что не стесняется в Москве быть грузином только потому, что знает - у него есть национальный очаг. А у меня? Вот тогда я и решил во что бы то ни стало уехать в Израиль! На родину..."

"Господа, господа, - постучал ножом по стакану Пустовых. - Мне ваши евреи, арабы и прочие чурки с глазами до балды. Только капитана вы мне этими дурными разговорчиками деморализовали. И Ирка уже вот-вот раскиснет. Кто мне шагайку на Марху приведет? Давайте о главном. Так чего это ты, Марик, заказал турельную артустановку на шагайку?"

"Толя?"

"Если ты найдешь то, ради чего только и заказал шагайку, на чем ты, Слава, повезешь этоиз Верхней Мархи? - начал тот. - На вертолетах, которые обладают уникальной способностью вынужденно садиться именно там, где это надо совсем не тебе?.." "Найду? Да мои люди уже перехватили старателя и все скупили подешевке. Груз уже на вахте... На чем повезу? Конечно, на шагайке. Ты прав. Я только ради этого ее и заказал. Концентрат - ширма. Миллионы вбуханы только ради неуловимого прииска."

"Вот поэтому я и здесь, - резюмировал Толя. - И поэтому автор шагайки и ее капитан, хоть он еще не докопался до секрета полишинеля, и заказал мне зажигалку, если кто по дороге попросит прикурить."

"Как ты себе представляешь этого прохожего? В виде чеченского сводного отряда, прошедшего переподготовку и перевооружение в Афганистане?"

"Если не круче. Когда на борту миллионы готовых долларов, ни на наемников, ни на противотанковые ракеты денег не жалко. Поэтому на нашем борту должен быть разведывательный вертолет, радар, ракетная установка земля-воздух и все прочее, включая меня и Никиту, механиков-ремонтников, умеющих управлять и шагайкой, и вертолетом. И метко попадать в цель изо всего, что стреляет!"

"Но министерство внутренней безопасности уже заключило со мной контракт и..."

"В Чечне все, казалось бы, было просмотрено из космоса, с воздуха, разве что не из-под земли, а банды творили все, что хотели с кем угодно, пока там, следуя доброй старой традиции освоения Кавказа, нерасселили массу вооруженных до зубов поселенцев-казаков. Бандиты ушли из Чечни. Но они живы. И ничего другого, кроме как грабить и убивать, не умели и не умеют."

"И еще они умеют кооперироваться, - прохрипела Ира. - О том, как выглядят бандитский интернационал мне известно лучше вас всех."

"У меня, - сузил и без того удивительно жестокие глаза Толя, - такой, знаете ли, охотничий азарт на этого сильного и коварного зверя, что я его присутствие чую почище, чем Дерсу Узала тигра в Уссуриской тайге. Пока мы тут проводим наш военный совет, где-то... возможно совсем недалеко, они совсем не спят! Путешествие будет опасным!.."

8.

"Монтаж вместо строительства, многократное повышение агрегатной мощности оборудования, использование вместо верботы на морозе индустриальных рабочих в их цехах для сооружения нашего предприятия, - сказал журналистам директор будущего комбината, - не только снижает его себестоимость, но и многократно повышает надежность. Это давным-давно всем ясно. Просто такой шагайки не было. А она не только перевезет в район месторождения первую очередь комбината в виде двух моноблоков полной заводской готовности, но и там поставит их "на болты". Вахта уже делает фундамент."

"А где эти люди сейчас там живут?" - торопился телевизионщик.

"Живут временно в обычных балках."

"Знаем мы эти "временные" вахтовые поселки... А где будут они жить потом?"

"Вторым рейсом мы доставим им гостиничный комплекс высокого класса общей площадью около тысячи квадратных метров. С оранжиреей, бассейном и сауной."

"Первым рейсом, - добавил я, - шагайка доставит туда в своих трюмах модуль-энергоблок, карьерную технику, горючку, рефконтейнеры-склады с провизией, стройматериалы для фундаментов и дорог в поселке и так далее. Вместимость ее корпуса около пяти тысяч кубометров!"

"Не зря Марк Борисыч свое детище называет судном, - добавил директор. До него при подобном освоении месторождения каждый кирпич и гвоздь были дефицитом, так как все везли по воздуху."

"Нужно Пустовых это месторождение, как волку зубная паста, - услышал я сзади чей-то голос. - С советских времен в Сибири никто ничего нового не осваивает... Камуфляж все это. Старателя ему надо выследить на шагайке, а не концентрат добывать!.."

Что за старатель? - думал я. - Почему все, кроме меня, все знают? Впрочем, мне-то какая разница? Своя каюта и... юная буфетчица впридачу... Что еще надо для полного счастья?

9.

"Вы не представляете, каким приятным сюрпризом для нас было ваше решение, Марк Борисович! Сначала у меня глаза на лоб полезли: сделайте нам шагающую машину... Почему именно мы? А оказалось, что это обычный строгальный станок со станиной и суппортом. Действительно все в нашей компетентности,- потирал руки директор станкостроительного завода. - Мы давно производимвсе подобные элементы. Скажем, гидропанель управления операциями - прямо один к одному! Наши станки, Марк Борисович, - штучная продукция. Каждый - уникальное сооружение, но работают по всему миру десятилетиями без поломок и ремонта. Конкурентов у нас почти нет. Вот и сделали нашу шагаечку в наилучшем виде! Тем более в кооперации с корабелами, коль скоро вы задумали амфибию. А что, кстати, предлагал ваш американец в Израиле вместо гидравлики? Серьезно?.. Нет, пожалуй, гидроцилиндры и гидромоторы куда недежнее. Тем более в удаленных районах, где ни на какую помощь надеяться не приходится. И дешевле. Хотите взглянуть?" "Еще бы..."

Шагайка была похожа на что угодно, только не на паука или иное животное, с которыми ассоциируется сама идея шагания. Стальная коробка с надетой на нееплатформой-рамой. При длине пятьдесят, ширине пятнадцать и высоте шесть метров, сооружение походило на небольшое судно.

Марк, Пустовых и заводское начальство поднялись на палубу, с нее на ходовой мостик. Толя запустил дизель-насос. Раздался короткий гудок, и все сооружение стало подниматься на трехметровых ногах. Движения были бесшумными, Ни качки, ни тряски движущихся частей. Станок! Шагайка прошагала за пределы завода и уверенно пошла по пустырю, умело выдвигая ноги на такую длину, чтобы корпус был параллелен склону, какие бы ямы и валуны ни попадались на пути.

"Жаль, что нельзя прямо отсюда и до Верхней Мархи, - сиял глазами Толя. - Пока ее разберем на модули и перевезем по железной дороге в Усть-Кут, мы бы уже были на полпути к цели."

"Отсюда вообще никуда не прошагать, - развел руками Пустовых. Спрошные линии электропередач, постройки, дороги. Шагайке не пересечь без проблем и обычной телефонки. Моему будущему флоту, как и любому другому, понадобятся порты и трассы - вне всяких следов цивилизации. Впрочем, после таких удачных испытаний я надеюсь уже в марте выйти с модулями на Марху из первого в истории порта твердоопорного флота Усть-Кут..." "Вот и отлично, сказал я. - Мы тут потренируемся. А тропа-то готова?" "У меня все всегда готово зараннее,"- многозначительно заметил Пустовых.

10.

"Но мне такую дулю на твой борт не поставить, - сказал начальник порта, когда я обходил с ним уже собранные моноблоки - цеха с аккуратно закрытыми щитами окнами. - У меня кран на сто пятьдесят тонн, а эти тянут на все пятьсот." "Сам подниму на борт." "Поднимешь? Готовый дом двадцать метров длиной, десять шириной и восемь высотой - на третий этаж? Чем? Вот тем краном, что у тебя у рубки?" "А что? Это, между прочим, на тридцать тонн кран. Он может перемещать сорокафутовый контейнер, экскаватор, бульдозер." "Но не дом же?" "Сейчас увидишь. Толя, как ты?" "Как всегда..."

Шагайка, впервые на глазах у персонала порта, черт знает для чего построенного в двухстах километрах от берегаБайкала, поднялась во весь рост на четырех блестящих ногах-колоннах и бесшумно пошла к первому моноблоку. Свисающие с платформы траверсы оказались под стоящим на тумбах моноблоком. Канаты приподняли здание над фундаментом, вознесли над корпусом и закрепили над подвижной платформой. Шагайка отошла, обогнула монтажную площадку, ступая в соответствии с командами бортового компьютера, чтобы оказаться точно над вторым моноблоком, который тоже оказался на ее борту через десять минут после начала ее движения за первым. Железнодорожники таращились на по-станочному ювелирные движения циклопического транспортного средства.

"Ну, как говорится, с Богом!.. - поднял бокал с шампанским Пустовой. Корми их получше, Ирочка, - улыбнулся он буфетчице, которая светила своими странными глазами из мехового малахая - мороз был все еще далеко за двадцать при уже весеннем солнце. - А вы ее там не обижайте..."

Экипаж - капитан, двое механиков и буфетчица - поднялся по забортному трапу на платформу со словно исчезнувшей на фоне циклопических моноблоков рубкой. Толя уже улыбался из застекленной кабины в носовой оконечности корпуса. Короткий ревун возвестил начало новой транспортной эры, как некогда взлет первого воздушного шара, старт первого поезда, самолета, автомобиля...

Движения были плавными, уверенными, но такими медленными, что Пустовых впервые стало страшно.

"На такой каракатице далеко не уедешь! - услышал он голос одного из рабочих. - Куда она собралась?" "На Верхнюю Марху." "А где это? Отсюда не видно?" "Ниоткуда не видно. В газете писали, что это в двух тысячах километров отсюда."

"С такой черепашьей скоростью?! И какому идиоту на эту авантюру денег не жалко?" "Вон он стоит. И, по-моему, все слышит... И уже сам не рад, что тому еврею поверил."

"Что нос повесил, Слава? - обнял Пустовых за плечи Александр Николаевич Радищев. - Сколько раз Максим Горький с такой скоростью всю Россию пересек? И без груза - только сапоги за спиной на палке. Босиком! А тут такие копыта! А мой тезка сколько времени путешествовал из Петербурга в Москву? Дойдет. Смотри, пока мы тут все сомневаемся, она уже стала вдвое меньше. Скоро вообще исчезнет за горизонтом."

"Вячеслав Иванович! - тревожно крикнули из конторы. - Шагайку надо срочно возвращать..." "В чем дело?" "Штормовое предупреждение. Ветер до тридцати метров в секунду, мороз двадцать пять, пурга, видимость ноль. И такой прогноз погоды минимум на пять суток..."

"Ну и что? - счастливо рассмеялся Пустовых. - Я вам что, лопух непутевый? Я груз не на дирижабле, самолете или вертолете отправил! Ну, прямо настроение вы мне подняли этим прогнозом. Впервые в жизни мне плевать на прогноз!.. А ты говоришь авантюра, - обернулся он к смутившемуся рабочему. - Тут все трассы земетет, все аэродромы, грузовики остановятся, поезда и то станут или пойдут медленнее."

"Поглядим, как эта каракатица справится, - отозвался скептик. - А вообще мне-то что? Такой мороз при таком ветре - актировка. Отдохнем. При пурге и кран не работает. Даже моноблоки собирать не будем..."

2.

1.

"Погодка прямо на заказ, - Слава тщетно всматривался в летящую за подогретым стеклом кабины стену снега и пыли. - Нихера не видно, капитан."

"А нам это надо? Маяки-отражатели на пробитой тропе пока работают безотказно. Компьютер не показывает ни одного сбоя в опоре ног. Третий день шагаем как по рельсам. Скоро Киренск, там покидаем долину Лены и сворачиваем на водораздел и переходим в долину Нижней Тунгуски. По ней вот точно так же катимся десять дней вниз, как на салазках, на одном из наших четырех дизелей, да и то работающим вполсилы, до траверсы Мирного. Переходим по долинам притоков двух рек с Нижней Тунгуски на Вилюй, потом по нему еще неделю до Нюрбы. Еще дней пять, но уже с полной мощностью всех дизелей, вверх по Мархе."

"Да уж, без этих маяков я бы точно уперся или сверзился черт знает куда даже и с этим инфракрасным экраном. Хорошо, что они только отражатели, без своего источника питания. В такой мороз и ветер любая техника отказывает."

"Не жалуешься на дискомфорт? - спросил я. - Все-таки дергает каждую минуту, как ни амортизируй..."

"А поезд не дергает? Зато не качает. При такой погоде как бы мы все себя чувствовали на морском судне?" "Кстати, летом будем, по мере возможности, плыть всюду, где позволяет глубина." "А танки и прочие боевые машины, что ты так и не сподобился начать проектировать в Израиле, тоже были задуманы амфибиями?" "Нет, но тоже комбинированными - где только можно, не шагать, а катиться на гусеницах или колесах. Это как велосипедист: есть дорога - мчится, а нет - колеса на плечо."

Кабина при каждом разгоне и торможении корпуса то погружалась в него на амортизаторах, то выдвигалась вперед. Над нами периодически нависала туша груженной платформы, посверкивали цилиндры ее выдвигаемых ног, после чего начинался фантастический бесшумный и плавный полет корпуса и кабины над валунами, деревьями, замерзшими ручьями и снегами, снегами, снегами без конца. Иногда мы пересекали занесенные трехметровыми сугробами замершие дороги. Корпус легко вспарывал любые сугробы. Вершины елей сгибались, роняя снеговые шапки, чтобы за шагайкой выпрямиться в веселом изумлении, что остались невредимыми после прохода такой грозной и сокрушающей массы.

Впрочем, все это становилось видно только при ослаблении ветра и метели. В кабине было тепло, пахло хвоей. Из жилого блока через бортовой коридор тянуло вкусными запахами, слышались звуки видео из каюты подвахтенного Никиты. Водителю было делать решительно нечего, пока компьютер уютно мигал зеленой лампочкой - все в порядке. При любом сбое или потере тропы раздавался резкий звуковой сигнал, и движение моментально стопорилось.

2.

"Как вы там, родные мои? - жесткий голос Пустовых никогда не был таким теплым. - Прошли водораздел?" "Все беседер гамур, адони! - смеялся и я. - Ты даже не спрашиваешь, что это значит?" "Так ты же меня уже своему ивриту выучил... Итак?.." " Мы уже катимся вброд по Нижней Тунгуске, только лед трещит под ногами." "С ямами справляетесь?" "Пару раз тряхануло, но у нас же ноги три метра длиной." "А погода?" "Пока такая же. Только снег стал мокрый. Едва успеваем согнать со стекла кабины." "А груз? Моноблоки? Они же стали тяжелее от снега? Представляю, как их облепило..." "И обледенело все. Только мне это до лампочки. У меня грузоподъемность две тысячи тонн, а на борту от силы тысяча вместе со снегом. Вот когда обледенеем с концентратом..."

"И что? - испугался Пустовых. - Будете скалывать лед?" "На кой дьявол? Я что, могу утонуть или перевернуться? Я же твердо- а не жидко- или воздухоопорный. Когда перейдешь на дирижабли, будешь об этом беспокоиться. У меня такой запас в ногах, что полтысячи тонн льда или снега стерпит запросто." "Ты меня всегда только радовал, Марик. Ну, а как твой экипаж? Кайфует, как на курорте? Ирку-то сводил в бассейн? А то она такая скромница - ни разу никому не удалось уговорить. Даже летом, в любую жару в водолазке ходит. Удивительное существо, правда?"

"Ты мне лучше скажи, как там, в конечном пункте? С чем я пойду обратно?" "Там для вас пока потихоньку заготавливают руду техникой, что нам удалось доставить вертолетами.. Месторождение-то открытое. Ждут, конечно оборудование технику, что в твоих трюмах. Загрузят тебе две тысячи тонн руды на обратный рейс." "Это не три тысячи долларов за тонну..." "Пока дошагай хоть на место и вернись обратно!.. Ни о чем больше и не мечтаю... Так ты не ответил об Ирочке. Волосы-то хоть покрасила для тебя? Или уже нетактично тебя о ней спрашивать?" "Считай, что так..." "Вот как! Поздравляю. Очень милая девочка."

3.

"Места тут может быть и гиблые, но до чего же красиво! - я опирался на лыжные палки и любовался тайгой и горами с вершины, на которую мы взобрались с Ирой в своей первой прогулке после выхода из Усть-Кута. - Я и вообразить не мог, что сочетание белого, голубого и зеленого может создавать такое праздничное настроение. Как ты? Устала?" "Нисколько, Марик. Я совсем закисла в своей каюте. Меня так долго держали в погребе, что просто обожаю на воле как можно больше двигаться. Спасибо тебе... А шагайка-то наша как мило смотрится в этом затерянном мире!"

Циклопический агрегат казался отсюда спичечным коробком, который то удлиняется, то укорачивается. За ним оставался на снегу пунктир следов. Только приглядевшись и взяв ориентир на одну из черных скал, окаймлявших долину реки, можно было уловить, что шагайка довольно шустро перемещается вдоль извивов русла. Сама река на фоне открывшегося с вершины простора казалась трогательно маленькой и бесконечной. Над всем сибирским великолепием после бесконечной непогоды теперь сияло теплое мартовское солнце, хотя мороз был за десять.

"А что, если мы ее не догоним? - тревожилась Ира. - Лыжу или ногу сломаем? И, как назло, откажет мобильник. И не заведется вертолет? Ведь отсюда ни до одного жилья ни на каких лыжах не доедешь..." "У тебя вечнотревога вместо мужества, - начал я одну из своих лекций, которые так нравились моей молодой подруге. - Вполне психологическое понятие." "Неправда. Вот я всегда считала себя мужественной, но вечно всего боялась. И - все страхи сбывались..." "Ничего удивительного! Мужество - это самоутверждение "вопреки", несмотряна бытие. Тот же, кто не смог принять собственную тревогу на себя, способен "уберечься" от крайней ситуации отчаяния побегом в невроз небытия от бытия." "Ничего не поняла." "Невротик боится того, чего бояться не следует, и чувствует себя в безопасности там, где ее фактически нет. В результате он беззащитен перед реальной угрозой. Беспочвенный призрачный страх способен привести к реальным бедствиям. Скажем, канцерофобия может послужить причиной развития реального ракового заболевания. И наоборот: вера в свою счастливую судьбу, в Бога, которого только и следует бояться, одновременно веря в его к тебе расположение, способна творить чудеса." "По-моему, я для тебя слишком глупый собеседник... И вообще тебе со мной не повезло. Изуродованная дура..." "Просто психология - мое хобби. Что такое меланхолия? Больной рисует свое "я" недостойным. Но, в то же время, не проявляет по отношению к людям соответствующую покорность. Он уверен в несправедивости к нему общества. Преодолеть это состояние для человека означает психическое выздоровление. А путь к нему лежит только в том, чтобы переадресовать каждый свой страх, каждую свою тревогу ее истинному источнику - Всевышнему. Поверь в Него, и ложный страх покинет твое сердце." "Аминь, - сделала Ира свою жуткую гримасу, заменявшую ей улыбку. Я уже поняла, что мы в любом случае опередим шагайку за изгибом русла, скосив этот уступ. Так что у нас есть для прогулки масса времени. И я действительно вдруг стала бесстрашной. Спасибо. Мне бы такую лекцию кто прочел тогда, несколько лет назад. А то я себе навоображала черт знает что. И - тут же все сбылось. Только еще хуже..."

"Так как ты вообще попала на Кавказ? - осторжно спросил я. - Впрочем, можешь не рассказывать." "Почему же? В этом нет для меня ничего постыдного. Наоборот. Я со школьных лет дружила с мальчиком по имени Женя. Такое имя носят только очень милые парни и девушки. Он был на класс старше. Все шло к нашей свадьбе, но ему... подставилась одна... Короче говоря, он был женат на другой. Когда я была на старшем курсе политеха, он уже был капитан милиции и воевал в Чечне. Я узнала, что ему оторвало миной обе ноги... по тазобедренный сустав. Его законная жена тут же с кем-то уехала - подальше от укоряющих глаз. А я вот, напротив, поехала к нему в госпиталь. И в поезде..."

******

Поезд мчался в ночи на юг. С горохотом налетали мосты, коротко вскрикивал локомотив и уютно стучали колеса под полом. Ира попала в отдельное пустое купе. С одной стороны, прекрасно - никто не храпит и не пьет водку, но она тут же стала рисовать себе разные страхи, о которых столько читала в газетах.

Не решаясь переодеться ко сну, она прилегла, как была в джинсах и свитере, и тут же очутилась в деревне на Байкале, где провела с Женей свое единственное общее лето. Они бежали по берегу. Его сильные ступни расплескивали воду, а она взвизгивала от холодных брызг... Почему-то снились только его ноги, ноги, ноги ...

Кто-то осторожно коснулся ее локтя, закрывавшего лицо от света, который она не решилась выключить. Над ней, поблескивая очками, склонился незнакомый блондин в кожаной куртке. "Простите, девушка, - сказал он. - Я решился вас разбудить, чтобы вы не испугались, когда увидите вокруг незнакомых мужчин. Нас поселили в это купе. Впрочем, если вы возражаете, мы попробуем поменяться с кем-нибудь из женщин." "Я бы не советовал, - мягко заметил второй. - Мы ребята бывалые, а Кавказ все ближе. Вам бы лучше здесь быть под охраной."

"Меня зовут Михась, - сказал третий. - Это Микола (на коренастого рыжего) и Стась (на очкарика с тонким лицом музыканта). А вы?" "Я - Ирина. Не надо вам ни с кем меняться. Мне действительно спокойнее с вами, чем одной или с женщинами." "Мы студенты из Львова, - пояснил блондин, раскрывая сумку со снедью и выпивкой. - Едем в Моздок. Мы там подрабатываем. А вы?" "Я?.. Я еду к мужу. Он там в госпитале. Раненный в... обе ноги." "Мы как раз и работаем в госпитале, - сказал Михась. - И многих там знаем. Как зовут вашего супруга?" "Капитан Комаров." "Евгений Комаров? - переглянулись ее попутчики, а Микола спросил с явным волнением. - И он что? Серьезно ранен?" "А вы разве не знаете?.." "Он был при нас с легким ранением, - заторопился Стась. - Но если к нему едет издалека жена... Откуда, кстати?" "Из Сибири." "Я же говорю - издалека. Тогда что-то серьезное?" "Можете не говорить, Ирочка, если вам тяжело, - ласково коснулся ее руки утонченный Стась. - Мы ведь завтра и сами узнаем."

"Ему обе ноги миной оторвало, - заплакала Ира. - Совсем..." "Надо же, загадочно произнес Михась. - Есть Бог на небе..." "Редко кто остается в живых при таком ранении, - опять поспешил с разъяснением Стась. - Впрочем, Женя ваш ведь богатырского сложения. Выживет. Во всяком случае, мы все ему желаем дожить до...""Я вижу, вы его очень любите, - ласково заглянул ей в глаза Михась. - Другая бы бросила... калеку. Обрубок же, а не богатырь теперь. А он вас?" "Больше жизни, - заблестели глаза у Иры. - Вы бы прочитали его письмо из госпиталя."

"Тогда все в порядке, - произнес Михась таким голосом, что Ира похолодела и впервые подумала дурное об этих обаяшках. - Тогда ему предстоит нечто худшее, чем даже наша мина."

"Что... что вы имеете в виду? - она попыталась встать, но Микола, который сидел с ней рядом дал понять, что не выпустит ее из-за стола. - Вы бандиты?" "Мы - освободители, - так же мягко, как и раньше тихо сказал Стась. - А бандиты - армия москалей. Но не будем о грустном. Мы собирались поужинать с вами," - он кивнул на накрытый стол. "Я не стану пить с вами! Выпустите меня!.." - тщетно рвалась Ира, осознав, что ее страхи роковым образом оправдались и что она влипла со своей сибирской откровенностью в непредсказуемо скверную историю.

"Выпейте с нами, Ирочка, - пробасил сидящий напротив Михась. - Легче будет пережить то, что для вас заслужил перед нами ваш Женя..."

"Что?.." - она все пыталась оттолкнутьМиколу, но тот только, смеясь, обнял ее за плечи, оглядывая в упор ее лицо и шею. "По-моему, красотка в этом году еще не загорала, - хрипло сказал он. - Это лучше. Правда, Стась?"

"Во всяком случае, естественнее. Истинно белая женщина должна быть белой вся, а не только..." "Вы с ним согласны, Ирочка? - резвился Микола. Я уверен, что у вас повсюду ослепительная белизна, а?"

"Пора проверить," - раздувал ноздри Михась.

"Если вы меня не выпустите, - пыталась освободить плечи Ира, - я закричу на весь вагон..." "И что? Тут никто и пальцем не пошевлит, не то что ворвется в купе. Публика самая беспомощная."

"Да вы же никакие не студенты! Вы самые настоящие насильники!.. задыхалась Ира, извиваясь, чтобы избавиться от их рук. - Как... как вы смеете!.."

"Вы даже не представляете, как много мы намерены еще посметь," резвился Стась. "Идиот, - задыхалась Ира, не веря, что все это происходит именно с ней самой. - Что... что вы делаете, зачем?.." "Это видеокамера, спокойно пояснял Микола, снимая крупным планом. - Кассету подарим Комарову. Пусть полюбуется на свою любимую в чужих руках."

***

"А теперь садитесь, - сказал Стась, подавая Ире несколько фотографий улыбающейсяблондинки с винтовкой на плече. - Догадываетесь, кто это?"

"Белые колготки?.." - ужаснулась она, понимая, что их месть совсем не кончилась, только началась...

"А она умная. Или уже в курсе? Вы знаете, что с ней сделали солдаты по приказу капитана Комарова?"

"Нет... Но я-то при чем? Я же... в это время в Сибири... я не воевала против вас?" "Неужели бы отказались поучаствовать в казни пойманной удачливой снайперши? - прищурился Микола. - Ни за что не поверю. Тем более под командой вашего героя..."

"Так вот, - продолжал Стась. - В нашем отряде были две эстонские девочки, добровольно вставшие на сторону чужого угнетенного народа...Одну ваши снайперы подстрелили в дуэли, а вот эту взяли в плен. Ее выбросили с вертолета с гранатой в колготках... Мы видели с земли и ее полет, и взрыв. И мы поклялись отомстить командиру, что вынес тот приговор и привел его в исполнение - капитану Евгению Комарову..."

*** ***

"Они возвращались из командировки, с оружием из Прибалтики, - хрипло звучал в солнечном блеске снежной вершины голос Иры. - И были на седьмом небе, что именно я оказалась в их руках... На какой-то станции меня, уже изнасилованную и избитую, накачали наркотиком и перевезли в горы, где и держали в своей хижине в качестве рабыни, которую следовало непрерывно унижать и наказывать. Все это сняли на видео и передали кассету Жене, который и так был на грани..."

"Он покончил с собой?.."

"В ту же ночь... после того, как увидел. И очень хорошо. Они потом еще и еще снимали... Да и что бы ему светило, если бы выжил? То, что теперь тебе? В полной темноте? Без выездов на природу, так как нельзя же среди купальщиц ходить в водолазке, верно? Ты и сам этого не стерпишь."

"Если у нас получится, и я заработаю, то мы вместе поселимся в религиозном районе в Израиле. Там у тебя не будет с этим никаких проблем." "Не понимаю..." "Вполне целые и невредимые женщины из религиозных кругов круглый год, даже в сорокаградусную жару ходят в закрытых платьях и чулках. И купаются тоже в одежде." "Правда? И ты согласен на мне жениться и там, ради меня, поселиться среди религиозных?" "Безусловно! Я по природе очень преданный муж." "Вот как! И твоя бывшая жена такого же мнения о своем Марике?" "Пока она не стала бывшей..." "А ты уверен, что она не станет на тебя, уже богатого, претендовать?""Это ее проблемы... После встречи с тобой она для меня не существует даже в глубинах памяти."

"Ин-те-рес-но... То есть ты мне вот так, ненавязчиво сделал предложение руки и сердца? И уверен, что я соглашусь?" "Если тебя не пугает моя старость." "Сколько тебе, кстати?" "За... пятьдесят." "Выглядишь на за сорок." "У меня внук почти твоего роста..." "И что? Я тоже выгляжу за тридцать, правда? Вот и встретились... две аномалии" "Неправда. Слушай, а ведь у тебя почти получилась улыбка... Ну-ка, еще раз! Нет..." "Как я им благодарна..." "Кому?" "Моим палачам..." "С ума сошла?" "Что лицо не тронули... Что ты меня целуешь без отвращения." "Я и тело твое целую без отвращения." "В темноте." "Я надеюсь со временем привыкнуть к твоим шрамам."

"Слушай, Марик, а шагайка-то тю-тю!" "Точно. Давай через этот перевал. Вон она. Спустишься по этому склону?" "Так я же сибирячка! За мной, израильтянин!"

"Вот, - крикнул я вслед уносящйся в снежной пыли стройной фигурке. Наконец-то..." "Что наконец-то? - резко тормознула она. - Неужели улыбка?" "Вот именно, - ликовал я. - И такая замечательная, каких в жизни не видел..." "Вот и Женя говорил... -заплакала она, поднимаясь на палках и поворачиваясь в сторону склона. - Поехали. А то твое чудовище только с виду такое неповоротливое. Смотри, куда переползло, пока ты тут разными улыбками любовался..."

***

"Все мне понятно в этой твоей кавказской трагедии, - продолжал я разговор, когда они мы оба уже стояли на ходовом мостике, любуясь проплываюшими черными скалами по обе стороны русла-тропы, - кроме исчезновения материи..." "Какой материи, философ?" "Человека - его сложившегося десятилетиями внутреннего мира. И ты, и твои палачи жили в одно время в одной стране, смотрели одновременно "Москва слезам не верит" и слушали того же Высоцкого." "Без конца крутили. И что?" "И никто, никогда, ни с благой, ни с дурной целью ни в твоего Женю, ни в тебя, ни в Толика, ни в Стася не вкладывал и грана той жестокости, что расцвела вдруг в сотнях тысяч нормальных людей за какие-то десять лет!" "Безумно жестокая Гражданская война тоже возникла в добром, инертном богобоязненном народе." "То, что вы с Толей рассказываете, что я видел по телевидению после отъезда из мирной еще страны в Израиль, не что иное, как новая гражданская война, но с националистическим запалом..." "Не мы, русские, ее развязали!" "Вот тут-то я с тобой согласен. Где бы я ни побывал до эмиграции, людям жилось лучше, чем в России. Не говоря о Закавказье или Прибалтике, на Украине, в Белоруссии было много лучше, чем у нас в Сибири. Какие же русские после этого были колонизаторы и угнетатели? Я дружил в Израиле с моим ровесником из Грозного. По его словам, это был цветущий город в окружении живописных сел с гостеприимным трудолюбивым народом. Куда они все сгинули? Откуда взялась прорва садистов по всему бывшему Союзу? На какой почве эти побеги смогли так быстро прорасти, если миллионы воспитывались совсем по-другому?" "Не знаю, Марик. Мне до сих пор не верится, что мой добрый и застенчивый Женя мог... Но... Ведь и я до определенного времени не могла и кошкуударить. А теперь... О, теперь!.."

Седая девушка оскалилась. Отблеск залитых солнцем снегов лег на окаймленное мертвыми волосами бледное лицо с пустыми страшными глазами - от внутреннего напряжения зрачки расширились, поглотив и без того прозрачную серую роговицу ее выпуклых глаз. Передо мной был ангел смерти!

Контуженный участник словно специально по этому признаку подобранной экспедиции...

4.

"Слава! Поздравляю."

"Неужели дошагали?" "И без приключений. Пару раз провалились под лед, но перешли на ручное управление и спокойно попятились метров триста, чтобы обойти омут. А по Мархе вообще идти одно удовольствие." "Как рекуперация?" "Отлично. Мы же просто скатились до самого поворота на Марху, а тут полпути шли на сэкономленной при спуске энергии! Так что комбинат уже "на болтах", техника и прочее из трюмов уже на грунте, а руда начала поступать."

"Марик. Там у тебя в столе заветная бутылочка... Выпейте-как за мое здоровье." "Бутылочка? Сейчас... "

***

"Ни слова больше, капитан!" - выключил Толя вырванный мобильник.

"Ты... из мафии? - похолодел я. - И... Ира...заодно с тобой?"

Передо мной тотчас возникло жуткое лицо-череп с ходового мостика...

"Идиот. Я из твоего секюриты, а ты говоришь в эфир без согласования со мной! Не бойся. Я не продажный. Что за бутылочка? Ага. Так я и думал. Тонко задумано. Вино как вино, а в нем ампула, а в той - записка. Это и есть смерть Кащея..."

Толя понес бутылку в ванную капитанского блока,разбил ее о раковину и вынул ампулу.

"Незаметно принять на борт два яшика от повара экспедиции Антона," прочли конспираторы.

"Ему все скажет Ира, - прошептал я. - Мы с тобой вообще не должны с ним общаться." "Правильно, капитан. Меньше подозрений. Для поваров экспедиций обмен продуктами - дело привычное."

***

Толстый добрый Антон вместе с Ирой накрывал на общий праздничный стол в балке - временном жилище вахты. За окном вгрызался в карьер месторождения уже доставленный шагайкой экскаватор, сбрасывая руду в бункер нацеленного на трюм судна транспортера.За столом пили и ели мужественные парни, то и дело вызывающие единственную женщину на улыбку, а та, к моей радости и изумлению Толи, знавшего ее тайну лучше престарелого жениха, чуть скованно, но охотно смеялась на все четыре стороны. Сознание, что один из собутыльников может оказаться агентом мафии, портило мне весь праздник, но от вина настроение становилось все лучше.

Часам к двум ночи уснули все, кроме кухонной обслуги. Тут Ира и передала Антону записку на бумаге с личными водяными знаками Пустовых. Тот побледнел, пытливо оглядел седую девушку и стал молча надевать тулуп и сапоги. Ира, по его знаку, сделала то же.

В ночи остро сверкали звезды и слышался только скрип снега под ногами. Если кто-то и наблюдал за ними из окна одного из трех балков, то не мог заподозрить ничего - мало ли дел у повара вахты и буфетчицы шагайки? И почему бы Антону и не открыть дверь продовольственного балка-склада, не выволочь оттуда ящик с консервами и не поместить его на санки? В таких краях вечно идет ведомый только поварам товарообмен.

"Волоки к шагайке, - прошептал он буфетчице, - а я проверю, все ли спят... Что у тебя за вкус! - громко добавил Антон. - Ваши консервы куда лучше." "Вот и заберешь наши," - ответила ему в тон Ира и с трудом сдвинула с места санки с поразительно тяжелым ящиком. Упираясь в скользкий наст ребрами подошв своих сапог, она с трудом поволокла санки в сторону темной туши втянувшего ноги судна. Как и приказал Антон, она обогнула шагайку так, чтобы из окон поселка не было ничего видно, и облегченно охнула, когда мощная мужская рука подхватила ремень утопавших в снегу санок.

"Никто не видел?" - тревожно светились в темноте глаза Толи."Не знаю... Антон пошел проверить. Мы обсуждали вслух только обмен консервами." "Отлично. Вот и потащишь обратно такой же ящик. Только полегче..." "Да уж. Ничего тяжелее в жизни не волокла на себе. Даже на Кавказе..."

На снегу лежал поддон со стропами, уходившими ввысь - к грузовому крану. Толя затащил санки с ящиком на поддон, молча мигнул вверх фонариком. Там зажужжало, и поддон пополз вверх, заслоняя звезды. Через несколько минут онспустися оттуда с точно таким же ящиком на тех же санках. Ира торопливо поволокла его к балку-камбузу. Антон демонстративно ворчал, проверяя этикетки. "Все спят, - тихо сказал он. - Я в каждый балок заглянул..." "Мне тоже можно идти спать?" "Нет. Еще один ящик... Справишься или вместе?" "А как лучше?" "Лучше тебе одной." "Почему? Ты же повар." "А ты женщина. Прости. Я бы рад тебе помочь, но почему-то мне кажется, что это безопаснее тебе тащить одной."

Всю операцию повторили. Обессиленная Ира едва поднялась по трапу. Там я ее подхватил под руки и проводил в свою каюту. Она долго принимала душ, а я в нетерпении ждал свою уже женщину в полной темноте.

Здесь была своя конспирация...

5.

"Интересное кино получается, - Толя не отлипал от наушников. - Говорит, что ничего лишнего мы не погрузили. Что товарпока на прежнем месте. И даже указывает, где..." "Прекрасно!" - я тревожно следил за проплывающими за окном рубки холмами, поросшими редким лесом и усеянными черными валунами. За каждым из них мерещилась засада.. Теперь, когда моноблоков на борту не было, шагайка быстрее двигала платформой и медленее перегруженным корпусом. Ящики были глубоко закопаны в руду в трюме.

"Прекрасно, что не заметили погрузку к нам, а плохо, что там все-таки внедрен их человек, который уверен, что это осталось на Мархе. То есть они по-прежнему уверены, что решено отправить груз вертолетом. А потому могут напасть на вахту, - Толя всматривался в текст заготовленных шифрованных посланий. - Ладно. Надо предупредить Пустовых. Слава, - весело прокричал он в мобильник. - Как ты и ожидал, Ирочка тебе изменила. С кем, с кем? Точно не знаю, но факт установлен. Так что готовь ей замену. Капитан сказал, что это разврат на борту."

"В конце концов, я этого и ожидал, - так же весело ответил Пустовых. -. Ладно. Я ей этого так просто не прощу. Так вы везете нам руду?" "Вот именно, - подключился я. - Штует, а не груз, но лучше, чем ничего, правда? Следующим рейсом будет тебе уже концентрат." "А то, что нам куда больше надо, там еще не нашли?" "Начальник экспедиции говорит, что это был блеф геологов. Там этого сроду не было." "Тогда мы на Мархе надолго не задержимся, - старался Пустовых. - Счастливого пути! Городить огород ради какого-то концентрата!.."

***

"На месте тех, кто там - дернул Толя головой на холмы, - я бы ни слову из этого диалога не поверил. Шито белыми нитками." "И что?" "Я бы прощупал шагайку. Это же так просто. Мы, мол, правоохранительные органы иизвещены, что на борту находится беглый зэк. Прошу оказать содействие в обыске. В противном случае... и так далее..." "А мы?" "А мы уже знаем, что к нам претензий нет и быть не может. Это и означает "счастливого пути". А потому..." - он похлопал по рукояткам турельной установки.

В мачту рубки шагайки был вмонтировал тщательно замаскированный перископ подводной лодки, выполняющий роль оптического прицела крупноколиберного пулемета, расположенного на поворотной верхней площадке мачты. Там же был вмонтирован приемник, улавливаюший любые звуки за километр от мачты.

Не снимая наушников, Толя поворачивал объектив перископа, утонув лбом в его окуляре. Шагайку вел, от маяка к маяку, я сам.

"Есть, - прошептал Толя, сжав зубы. - Я так и думал... Старые знакомые..."

6.

"Ира? - могучий чечен, бывший бородач Аслан повернул неузнаваемо выбритое и побледневшее в снегах Сибири лицо к белесому Вадиму, следящему из-за скалы в бинокль за шагайкой. - Знакомоеимя, правда?" "Правда. Не исключено, что это та самая девка, которую так обижал наш бедный Стась." "Скажу-ка я командиру..."

"Погоди. Если она на уебище, то не исключено, что с ней и тот подонок Толян, что положил всех ребят на нашем хуторе. А Толяна в рейс с рудой не возьмут.Этот хитрюга может и подслушать в эфире. Храним молчание. Пока мне ясно - врут. Юрка погрузку товара прозевал, скотина. А потому надо брать уебище на абордаж, предварительно перебив ему ноги ракетой. Будет лучше, если...товар возьмем мы с тобой."

"Ва! Конечно лучше, дорогой! Грузим на снегоход и - ищи нас по всей Сибири..." "Вот именно! А ты - командиру!.. И что у вас, чечни, за неистребимый кодекс чести! Ничем не вытравишь."

За скалой был разбит лагерь - утепленная палатка с химической печкой, снегоход-"тачанка" с турельной установкой и с грузовыми санями-трейлером на прицепе. Ни дымка, ни следов вокруг. Мастера засады знали свое дело.

Аслан прильнул к прицелу наплечной ракетной установки, целясь под днище шагайки и радостно скалил крепкие белые зубы в предвкушении "момента истины" - взрывов, губительного пулеметного огня по разбегающимся в панике врагам, неподвижных трупов на снегу, которые непременно следует в конце концов обезопасить контрольным выстрелом в голову. Свидетели - самые лишние и опасные люди...

Последнее, что видели горящие нетерпением глаза удачливого и беспощадного потомственного воина-мусульманина, была площадка на мачте шагайки, которая вдруг коротко полыхнула огнем, прогрохотала и окуталась сизым дымком, казавшимся черным на фоне снежного склона другого берега реки. Суровые и насмешливые глаза Аслана уставились в промороженное синее небо. Вадим видел, что откинутая на снег голова нетерпеливого абрека была почти оторвана ювелирно точной очередью стрелка, вооруженного неслыханной на суше оптикой. Как только смолк пулемет, заговорила снарядами повышенной мощности турельная артустановка. Необогащенный уран превратил скалу вкартонную коробку в печи, обнажив лагерь и лихорадочно влезающего в снегоход Вадима Дубовецкого, бывшего наемника, а ныне профессионального бандита.

"Стоять, Вадик! - проревел с шагайки в мегафон знакомый голос. - Узнал? Значит, помнишь, что промахиваться я не умею? Отлично... Я вижу, мы снова поняли друг друга и поладим, как и в прошлый раз. Отлично. Отошел к сосне, обнял ее как невесту, расставил ноги и думаешь только о яичнице из собственных запасов в твоих штанах, на которые нацелена моя винтовка. Замечательно. Теперь выкинь подальше пистолет. Молодец. Теперь нож. Здорово. Ты же у нас чемпион по метанию ножей! Теперь достань свой мобильник. Учти, что я слышу весь ваш разговор. У нас тут такая сибирская техника, какая вам с вашим импортом и не снилась. Сейчас ты вызовешь командира, называя его сразу, для меня лично, по имени. Скажешь ему, что шагайка вами подстрелена, экипаж перебит, товар у вас с Асланом, но в бою поврежден снегоход. Вы вылетаете на базу на трофейном вертолете с пленной девкой по имени Ирина. Одно подозрительное слово и твоему достоянию пиздец. Начали! Ага... Я же говорю, знакомые все лица, - обернулся ко мне Толя. Я уже остановил шагайку и с непривычки дрожал от страха. - Его мы вообще возьмем тепленьким. Так. Так. Кидай мобильник, Вадик, подальше, и руки на затылке, отходи к обрыву. Еще чуть. Вот так. Теперь и целиться в тебя не надо. Один выстрел, и ты летишь со скалы. Ира, - продолжал он уже без мегафона, - Игорь Гударов там, в десяти километрах отсюда! Конечно, тот самый. Второго такого ни одна мать на земле не рождала... Ну, рискнешь высунуться из вертолета?"

"Рискну! С тобой я ничего не боюсь, Толик!" "Ирка!.." "Марик, прости, но этому Игорьку я таким обязана..."

"Марк, не беспокойся. Я верну твою Ирочку невредимой,с победой."

***

"Аслан умел водить вертолет, Вадик?"

"Ты что, забыл?"

"Прости. Ты прав. Никита, снимай-ка с монстра его "аляску",переодевайся."

"Так ведь в крови..." "И очень хорошо... Достовернее. Ира, перевяжи Никите голову, смажь кровью. Вон его шапка - Аслан ее всегда снимал, когда целился. Никита, да ты теперь просто вылитый чечен! Так, Вадик, ручки давай. Ну, ты понял: в случае малейшего подозрения при подлете мы - вверх, а ты вниз. Ага. Мы всегда понимали друг друга. Поехали..."

***

"Ну, Ирочка, теперь покажись в дверь. Крутись, как будто тебе больно. Вадик, ори нечто восторженное в мобильник. Смотри как рады! Надо же, так и не натешились... Чуть ниже, Никитик, еще... Бац!"

Бегущий к вертолету Игорь Гударов подскочил на уцелевшей ноге и покатился по снегу, оставляя кровавый след. Двое других были уложены у двери палатки выстрелами в лоб. На всякий случай палатка была прошита из бортового пулемета разрывными, вперемешку с зажигательными, пулями и тотчас загорелась. То же произошло и со снегоходом, из-за которых выскочил человек и помчался в лес. Толя поднял ствол. Последний бандит по инерции проехал лицом по снегу и замер.

"Все, Вадик? - спросил он, быстро оглядываясь. - Посчитай. Ошибешься, сброшу на обратном пути с запалом в жопе." "По-моему, все..." "Отлично. Тогда, Ирочка, вперед - на свидание с милым другом. Ты что это, Никита!?" "Он пытался достать потайной пистолет. Пришлось укоротить руку на кисть." "Жаль. Какой из него теперь разговорщик? Никита, ты Вадика держи на мушке. Это такой народ... Давай, Ира!"

"Игорь... Узнаешь меня?"

"Жаль... не прикончил во-время... И морду... тебе сохранил, дурак... Другие придут..." "Ну, это уже без твоего участия. Где следующая засада?"

"После того, что вы со мной натворили, садисты..."

"Да ты что! Это ли с тобой натворили? - шипел ему в лицо череп седой девушки с глазницами черных зрачков. - Вот когда тобой, наконец, займусь я... Ну!"