Шаманы крови и костей

- Орал бы меньше - проку было бы больше, - проворчала северянка. - Я тебя увещать не стану, твое дело. Только мне теперь пути назад тоже нет. Так что либо вместе дальше идем, либо здесь разойдемся.

Раш снова взобрался в седло и спустился вниз, стараясь держаться от девчонки подальше. Нутро грызла досада: если его выследила простая девчонка, которая, к тому ж, не знает ни одного клока земли за пределами Артума, что уж говорить о тех, кто в этих краях, как лиса в курятнике? Но ее слова пробудили у Раша интерес. Неужели Арэн догадался, что одной змеей дело не кончилось?

- Я дала им сонного зелья пополам с дурманом, - сказала северянка. - Спасть будут до утра завтрашнего. Дурман ненадолго развеет печали, даже когда проснуться, не сразу вернутся в свой разум. Думаю, у нас в запасе день другой есть.

Раш, озадаченный ее откровением, не спешил подступаться ближе. Мало ли что она рассказывает. Карманник видел таких артисток, которые за медяк устраивали представление со слезами и криками по погибшему малолетнему ребенку. Он осмотрелся: жидкая растительность вокруг вряд ли могла дать убежище всадникам, и это немного успокаивало. "Хоти она моей погибели, - гадал Раш, - могла бы пеплом развеять, как сделала с несчастными сельчанами".

- Я не желала тебе зла, - ее голос сделался тихим, будто что-то мешало северянке говорить. Она вытерла с лица следы дождя, но щеки снова сделались мокрыми. - Когда таремка тебя уделала, Арэн связал и велел никому не заходить в его комнату, запер дверь на ключ. Я даже не видела, куда он его подевал. Я пошли к рум.. - Тут она запнулась, с шумом втянула воздух, и продолжила: - ... пошла к твоей сестре. Ты говорил, что вы одинаково с ней обучены. Она сперва долго смеялась, все говорила, что я - твоя ручная ... тийраша...

- Тайраша, - поправил Раш, и скрипнул зубами. Тайрашами называли маленьких зверьков, которые румийская знать держала при себе в качестве домашних питомцев. Век тайраш был недолго - год или два - и потому среди румийцев прижилась поговорка: "Преданный, как первой тайраше".

- Я просила ее помочь, - продолжила северянка. - Она согласилась.

"Значит, я не ошибся, и освободила меня все-таки Фархи. Интересно, поступила бы она так по своему желанию, без пинков северянки?"

- Потом твоя сестра пришла ко мне, и сказала, что высвободила тебя. Я подмешала сонного зелья в вино, и потом потихоньку сбежала. Вот.

Девушка протянула Рашу сверток. Карманнику пришлось приблизиться, чтоб взять его. В отрезе какой-то грязной тряпки лежал ашарад. Карманник почувствовал, как радостно дернулось сердце, когда на гладкой стали отразилась вспышка молнии. Клинок полыхнул голубым, точно набирался злости от непогоды.

- Тоже Фархи увела?

Девушка отрицательно мотнула головой.

- Когда сонное зелье начало их разбирать, я помогла им добраться до комнаты Миэ, одному за другим. Арэн еле ворочал языком, не мог сказать даже, где ключ, вот таремка и сказала, что одну ночь можно у нас переждать, а с тобой ничего не станется, разве что штаны замокреют. Арэна я последним вела, а меч твой дасириец все время при себе держал.

- И что же - никто не стал дивиться, отчего ты одна при памяти осталась, и Арэн не заметил, как ты к мечу руки протянула? - Несмотря на то, что северянка отдала клинок, карманник по-прежнему ждал подвоха.

- Говорю же - я зелье напополам с дурманов сварила, - нахмурилась Хани. Ее косы намокли, амулеты маслянисто переливались в каждой капле. - Они бы хохотали, даже если б я кому-то из них в глаз раскаленным прутом ткнула.

- А когда в себя придут - что помнить будут?

- Все, - пожала плечами она. - Оттого и сказала, что мне пути назад нет.

- Как ты нашла меня? В этих краях, не зная пути, не пройти.

Только теперь девушка будто бы растеряла уверенность, рассеянно погладила лошадь между рогами. Северянка выглядела растерянной, но вовсе не так, как человек, которого спросили о том, на что он не успел выдумать вранья. И это настораживало еще больше.

- Мне было видение... В какой стороне тебя искать. Я видела, как ты скакал всю ночь, были дубы и река, и ты пошел вверх по ней. А потом я видела, как ты спускаешься в долину. Камень под голову клал, чтоб не уснуть слишком крепко.

Раш поскреб затылок. Не услышь все собственными ушами, ни за что бы не поверил, что так бывает. Хотя, как-то же Хани сказала Арэну про то, что девка его забрюхатела. Карманник вспомнил странные образы, что поселились в его голове тогда, в Браёроне: когда Хани посмотрела на него, он будто бы поглядел на мир так, как видела его она. Северянка сказала, что виной тому были зелья фергайр. Но когда она пророчила Арэну, фергайры были у харста в гузне, и уж тем более их не могло быть рядом сейчас.

- Ты выбрала не ту сторону, - Раш покачал головой, и, увидев ее недоуменный взгляд, пояснил: - С Арэном и Миэ безопаснее. Он скоро будет в Дасирии, с хорошими вестями. Если скажет, чтоб тебя не трогали, так тому и быть. - Раш не верил в то, что говорил, и видел, что не поверила Хани.

- Ты пообещал, чужестранец, что никогда не выдашь моей тайны и того, что я натворила. И сдержал слово. Человека надобно судить по его поступкам, и если так глядеть, то я заслуживаю смерти больше твоего. И я хочу поехать с тобой.

Она натянула капюшон обратно, опуская до самого носа. Ее руки дрожали.

- Может, твои видения напророчат нам, каким путем выбираться? - Раш подъехал вплотную, стараясь заглянуть северянке в лицо. Девчонка сторонилась, и карманнику пришлось ухватить ее за подбородок. - Спасибо, что второй раз меня из отхожей ямы вытаскиваешь. Только я не знаю, ни что нам делать дальше, ни куда идти.

- Я тоже не знаю. Ни у одного з нас нет дома, куда бы можно было воротиться. И пока мы на месте стоим, все так и останется. Дорога сама покажет, куда идти.

Раш не мог не согласиться. После того, как она в точности пересказала весь его минувший день, сомнения развеялись. Даже если бы она и следила за ним - Раш не сомневался, что запросто разоблачил бы ее - в той равнине негде было спрятаться, чтоб высматривать его.

- Поехали, kama'lleya, нужно найти место для костра, а то на нас обоих нитки сухой нет.

- И куда дальше?

- Возвращаться нельзя, и так много времени растерял. Пойдем выше, на запад. Я не самый ладный следопыт, но если ничего не позабыл, то вскорости будет лес, до самой Дасирийской границы. Там нас никто не найдет. А ты, если заплутаем, еще белок настреляешь.

- Твоим мечом я, что ли, буду их косить, - потихоньку засмеялась она.

Дорога в компании Хани пошла веселее. Северянка большую часть времени, как и прежде, молчала, но одно ее присутствие подбадривало Раша. Дождь вскорости закончился, тучи разошлись, и на сумеречное небо высыпали первые звезды. Раш не ошибся - впереди, словно серое марево, виднелась шапка деревьев, но карманник решил сделать привал у реки, в негустых зарослях терновника. Пока Хани готовила место для ночевки, Раш обошел вокруг лагеря, высматривая места, откуда, по его мнению, могла прийти беда. Шум реки надежно скрадывал их с девчонкой голоса, а лошади, уставшие за день, спокойно дремали. Северянка развела небольшой костерок, и рядом, на кустах, развесила их с Рашем плащи. Потом неуверенно потянулась к завязкам на куртке.

Когда на ней не осталось ничего, кроме коротких нижних подштаников, девчонка накинула на плечи шкуру, которую сняла со своей жеребицы. Северянка мелко дрожала, но не жаловалась. Карманник быстро разделся следом, пристроил вещи так, чтоб огонь хоть немного высушил влагу, и забрался под одну шкуру с Хани. Она пахла зимой. За несколько дней пути Раш не видел ни единого островка снега, но девушка пахла Артумскими стужами, будто те поселились в ее косах.

- Почему ты не сказал мне, что ... румиец? - Хани будто каждый раз через силу заставляла себя произносить это слово.

- Чтобы ты и меня в пепел превратила? - Карманник не шутил. После того, что видел собственными глазами, только слабоумие подтолкнуло бы его признаться северянке о своем рождении. Он и сейчас сомневался, так ли она безобидна, какой хочет казаться. - У всякого есть право на секреты, о которых говорить не стоит.

- Ты знал все мои секреты, и не выдал меня. Если бы Арэн узнал, думаю, лежать бы мне связанной с тобой рядом.

- Арэн никогда не тронет женщину и ребенка, - отмахнулся Раш. - Ну, подумаешь, стал бы глядеть на тебя, будто на коросту, что тебе за беда с того? Он бывает туп, как баран, но принципов у него по самую глотку, наверное, и в отхожее место принципами ходит. Я - предатель, обманщик. Румиец. Да он как узнал о моем рождении, сразу позабыл обо всем хорошем. Не удивлюсь, если вздумает теперь искать, с какого боку я их облапошить хотел. А ты - другое дело. Харст его знает, что твориться с твоими отметинами, но...

- Я убила их всех, - перебила северянка. Она прислонилась к его плечу, будто искала поддержки.

Раш обнял ее, притянул к себе. Странно, но холода он не чувствовал, а вот Хани постоянно дрожала. Щеки и нос северянки будто выстудили все морозы Эзершата. Карманник чувствовал, как кров в нем будто греется на неторопливом огне, ожоги налились теплом. Он все еще не мог понять, что произошло в башне фергайр, но постоянно чувствовал пламень, который оставил на нем отметины. Будто вместе с девчонкой вынес в себе часть Ярости Севера.

- Я боюсь, что так случиться снова, - продолжала Хани. Согревшись, она перестала трястись, и вывернулась так, чтобы взгляды их встретились. - Дай мне клятву, чужестранец. Если такое повториться - убей меня.

Раш отчего-то не мог долго выдерживать ее прямой взгляд. И обещания дать не мог.

- Мы придумаем что-то, - соврал он. - Есть Храм всех богов, туда приходят паломники со всего Эзершата, они молят богов послать им милость, и те слушают их, и, иногда, посылают просветление и знание. У нас столько золота, что хватит засыпать алтарь дарами по самую маковку.

Он видел, что слова его проскользнули мимо северянки, точно пустой звук, и сейчас она повторит свою просьбу снова. Раш прервал ее попытку поцелуем. С тех пор, как они разделили постель, близости меж ними не было. Они вместе спали, иногда северянка прижималась к нему, устраиваясь под мышкой, точно ласковая кошка. Но каждый раз его что-то останавливало. Желание взять ее било через край, и после, когда девчонка засыпала, он вставал и долго бродил по комнате, чтоб успокоить похоть.

От поцелуя мир в глазах карманника вспыхнул красным. Хани поддалась, прижалась к нему, обняла, точно вьюнок. Никогда он не чувствовал, чтобы женщина готова была отдаться вся, до последнего вздоха. Он имел стольких, скольких хотел. Наверное, и десятерым мужчинам не доводилось поиметь стольких баб. И все же с этой девчонкой выходило как-то иначе.

Раш опрокинул ее на спину, одной рукой торопливо стащил с нее остатки одежды, второй придерживал за затылок. Хани выгнулась, помогая. Между ее ногами было горячо и влажно. Голова закружилась. Хотелось взять ее прямо сейчас, не медлить, чтоб не опустошиться раньше срока.

"Лучше б взял ее в гостинице, - мелькала в голове карманника сиротливая мысль, - все лучше, чем на земле и грязном сеннике...".

А северянка, будто нарочно, жалась все сильнее.

Не было на ее теле такого места, где бы не побывали его пальцы и губы. Под конец Раш не мог точно сказать, то ли она горит от его ласк, то ли горит его собственная кожа. Сперва он пытался сдерживать ее крики поцелуями - еще не дело, чтоб на неожиданный шум сбрелось все дикое зверье в округе - но после позабыл об этом. Она выкрикивала его имя, цеплялась ногтями в плечи, и ее женское нутро торопилось ему навстречу. Но он ждал, распаляя Хани все сильнее. Раш не особенно старался быть нежным с большинством своих женщин. Но теперь что-то изменилось, что-то не давало попросту взять ее, несмотря на сводящее с ума желание. Хани еще не ложилась с мужчиной, и ему хотелось сделать так, чтоб этот раз северянке запомнился не болью и запахом сырой земли.

Внутри нее было узко и жарко. Она потихоньку вскрикнула. Он замер всего на мгновение, потом надавил снова. Глубже, еще и еще. Крик сменился стоном. Хани дернулась, задрожала, обхватив его ногами. Раш притих, потянул северянку на себя, сел, опираясь на одну руку, а второй придерживая ее за ягодицы. Девчонка поцеловала его снова, осторожно опустилась, полностью принимая в себя.

- Больно, - шепнула потихоньку. Зрачки ее разошлись вширь, будто у заядлого любителя хасиса.

- Так бывает, - успокоил он, стараясь не поддаваться желанию снова опрокинуть Хани на спину, и дать себе свободу. И надеялся, что она не станет просить его остановиться.

Но девушка выждала немного, а потом приподнялась, чтобы тут же вернуться. Раш двинулся навстречу. Волны огня всполохами разбегались по телу.

Хани застонала, выгнулась, потянула его за волосы, отстранилась и снова вернулась.

Она была громкой. Ее крики и стоны будто ярче разожгли звезды. Уже после, когда все закончилось, Раш подумал, что если за ними шла погоня, то теперь преследователям ничего не стоит разыскать беглецов. Выждав, пока пройдет первая сонливость, карманник отнес девушку к реке, с удивлением обнаружив румянец на ее щеках. Если странная, так во всем, подумал Раш, вспоминая, какой дикой Хани был только что.

- Еще болит? - Он осторожно внес ее в реку. Холодная вода мигом выстудила из него огонь, но близость северянки продолжала будоражить.

- Немного, - призналась она. Странно, но девчонка, казалось, вовсе не чувствовала холода в реке, а на берегу тряслась так, что земля ходила ходуном. - Теперь боги нас покарают.

- Богов с нами давно уж нет. Открою тебе тайну - им вообще до нас дела нет. Ты хоть раз видела Одноглазого или, может, своего вымороженного Скальда? Эрбата, Ашлона, Лассию Солнечную? Хоть кого?

Она не ответила, только соскользнула с его рук и взялась расплетать косы. Делал это ловко, бросая амулеты в траву на берегу. Грудь ее сделалась тугой, в частой россыпи капель отражалось звездное небо.

- Мы сами себе боги, Хани, - шепнул он северянке в самое ухо, и обхватил сзади, одной рукой лаская грудь, а пальцами другой трогая ее между ног. Девушка среагировала мгновенно, выгибаясь к нему, точно кошка по весне.

На берегу он взял ее еще раз, сзади, как самец, который покрывает завоеванную самку. Желание проснулось в нем и под утро, но Раш не стал ее будить. Хоть северянка и откликалась на его ласки, утром, скорее всего, она почувствует недомогание. Главное, чтобы могла сидеть на лошади. Раш постарался не думать о том, что если бы не любовные игрища, они бы могли выехать еще до того, как солнце отвоюет у ночи горизонт. Но глядя на сладко спящую Хани, не мог себя заставить разбудить ее.

Совсем немного времени на отдых - что худого может случиться?

Шиалистан

- Господин мой, господин...

Он не сразу почувствовал ладонь на своем плече. Голос Живии прозвучал будто сквозь толщу воды, и даже когда регент открыл глаза, он не сразу рассмотрел ее лицо. Черная дева склонилась над ним, и ее темные одежды и мертвецки бледное лицо пугали так, как не пугали перекошенные лица мертвяков, которых теперь находили в замке чуть не каждый день.

- Уходи от меня! - Он попятился назад, слишком поздно вспомнив, что усталость одолела его прямо на золотом императорском троне. Когда спина наткнулась на преграду, регент взвизгнул, будто ужаленный.

- Господин, тебе нужно уходить отсюда. Если кто-то прознает, что ты был здесь - нам не поздоровится.

- Я здесь император! - Он почти верил в то, что говорил. Подлокотники трона, отлитые из чистого золота богато украшенные белым и желтым жемчугом, будто сами шли в ладони. Шиалистан любовно поглаживал каждую выпуклость, каждый драгоценный шарик, добытый из моря.

В императорском замке хозяином был хаос. С того дня, как скончался военный советник, Шиалистан думал, что удача сама идет ему в руки. Когда следом скончались все слуги покойного, лекарь, который за ним ходил и даже мастер-аптекарь, что варил ему целебные настойки, Шиалистан посчитал все смерти улыбкой судьбы. Что ж, боги сами прибирают с пути тех, кто мог бы, вольно или невольно, разоблачить тщательно разыгранное злодейство.

Шиалистан выверил все, до мелкого шажка.

В тот день, когда рхелец решился отравить советника, он позаботился о том, чтоб его покои посетило как можно больше людей. Сперва купцы, " с дарами", на которые Шиалистану пришлось раскошелиться из собственного кармана, после - несколько служителей Эрбата. С ними военному советнику предстояло провести точный расчет горючим горшкам, которые Шиалистан приказал взять с запасом на всякий случай. К вечеру, с западных границ прибыли военачальники второй руки, которым следовало доложить, все ли спокойно в их землях. Если бы Эйран Грац обманул, и кто-то опознал в недуге советника отравление, кандидатов на роль отравителя было предостаточно. И уж точно никто бы не заподозрил самого Шиалистана, ведь военного советника он назначил сам, и в последние дни регент нарочно подчеркивал, как дорожит им. Когда на следующее утро стало известно, что военного советника скосила неведомая болезнь, Шиалистан направил к нему своего личного лекаря. Пересуды плодились в замковых стенах, как комары в стоялой воде. Уже до вечера Шиалистан знал все, что творилось в покоях несчастного, всего-то потребовалось провести прием в честь так удачно прибывшего эфратийского посла. Говорили, что советник кашляет, что его мучат жажда и он постоянно потихоньку воет, точно взбесившаяся собаки. С рассветом советник едва дышал, его родня заливалась слезами над ложем больного, и из Храма всех богов прибыл Верховный служитель. До вечера советник умер. Шиалистан не нашел в себе сил проститься с ним, сославшись на важны бумаги, которые следовало изучить и подписать без промедления. Он поступал малодушно, но стал глядеть на того, кого сам же извел в Гартисово царство. К тому ж, где-то в глубине, в самом животе, будто ржавый гвоздь, сидел страх. Шиалистан долго прятался от него, но тот, в конце-концов, настиг регента сзади. В ту ночь пришел первый кошмар: советник вернулся из мертвого царства, покачивал головой и выл, долго и протяжно. А вокруг, словно грибы после дождя, плодились Эйраны. Великое множество похожих друг на друга иджальцев. И каждый предлагал регенту множество мешочков с "полезными" порошками.

С той ночи Шиалистан потерял сон.

Через день умер лекарь, в тот же день - один из сыновей советника. Дальше - его вдова, прислуга, рабы... Холодными ночами, когда регент мучился бессонницей, он слышал отдаленные звуки кашля. Казалось, заболел сам замок.

Поветрие расползалось стремительно, а страх все больше сжирал регента. Каждый новый рассвет приносил дурные вести и новых мертвецов. Шиалистан почти не удивился, когда стало известно, что хворь расползлась за пределы замка. Советники говорили, что болезнь разнесли крысы и птицы. Или люди, добавляли их молчаливые взгляды. Все знали, что рабы бегут из дворца, и даже страх казни не может их остановить. Когда к Гартису отошла личная прислужница Шиалистана, регент забился в угол своей спальни и не впускал к себе никого, кроме Черной девы. Однако же, даже ее присутствие не успокаивало. Что проку от меча рхельки если противник их многорук и многоног, и во сто крат глазастее. И нет у него тела, которое можно распороть клинком.

- Кто умер сегодня? - спросил регент, нехотя вставая с насиженного места.

- Многие, - пожала плечами Черная дева.

- Ты не носишь амулетов и оберегов - отчего? - Шиалистан ткнул пальцем на ее шею. И, не дав шанса ответить, сказал: - Ну да, ты ведь у нас ищешь смерти, и ничего не боишься. Ручаюсь, поветрие тебя не возьмет. Так всегда случается, что гартисовы прихвостни не трогают тех, кто больше всего в мертвое царство торопится.

- Господин, в замке хаос, - Живии будто не слышала его последних слов. - Нужно уходить.

Рхелька кивнула в сторону двери. Двухметровые створки были небрежно оставлены открытыми. Теперь в императорской обители почти не осталось рабов, чтоб присматривать за порядком. Впрочем, не осталось почти никого. Кто мог - уносил ноги, бежал, как краса с тонущего судна. Советники, которых раньше было не вытолкать и взашей, расползлись по щелям, будто тараканы. Из тех, кто еще готов была сдерживать порядок в империи, остался только смотритель казны, новоназначенный Первый страж замка и несколько мелких людишек, которые и в спокойные времена были бесполезны. Впрочем, смотрителя казны держала в замке вовсе не забота о народе. Он, как и многие, был не прочь нагреть руки на беспорядках. Золото текло из казны в карманы его родичей, словно драгоценная речушка. Первый страж, уже седой, но еще крепкий дасирийский военачальник второй руки, большую часть времени занимался тем, что выискивал беглецов и убивал их с особой жестокостью. Иногда, это случалось прямо в стенах замка - несколько раз Шиалистан натыкался на плохо затертые пятна крови на полу, а сегодня, совсем недалеко от его спальни, никто не удосужился прибрать разрубленное надвое тело какой-то иджальской рабыни.

- Пока еще не поздно, господин, - говорила Живии. - Пока еще я могу защитить вас...

Регент отшатнулся от нее. Что? Неужели, недуг все-таки одолел Черную деву? Несмотря на то, что больных поветрием в замке осталось больше, чем здоровых, Шиалистан больше всего боялся, что болезнь сожрет Живии. Кто же тогда станет защищать его? Кто, кроме Черной девы, с готовностью положит за него голову, если случится нужда?

- Я не больна, господин, - ответила рхелька, угадав его мысли. - Но хворь может взять меня в любой момент.

- Как и меня. - Шиалистан хотел бы сказать эти слова спокойнее, но голос сорвался и, чтобы скрыть позор, регент отвернулся.

- Еще можно уйти, - словно заговоренная твердила она. - С Иштаром все кончено, господин мой. Дасирийская империя скоро ляжет в руинах, как ей давно пророчили. Божья кара настигла это гнилое государство, но вам нет нужды принимать на себя его грехи. Пусть исходят предсмертными криками как те, кого их мечи раньше срока отправили в мертвое царство. Ваш дядя, наш мудрый царь Ракел, обязательно приютит вас, даже если для всех остальных беглецов земли Рхеля будут перегорожены непроходимым заслоном.

Говорила она с жаром, слово за словом выплевывая из себя злость и ненависть ко всем дасирийцам. Но слова ее были разумными. После того, как поветрие стало расползаться по дасирийским землям, свои ворота закрыли многие города других граничащих с Дасирийской империей, государств. Даже всегда дружественный Тарем одним из первых наглухо закрыл все щели, через которые за стены города могли попасть беглецы. Ходили слухи, что люди, отчаявшись спастись и попасть в город мирным путем, собирались в разбойничьи отряды и пытались брать стены штурмом. Расчетливые таремцы берегли стрелы, зато не жалели кипящей смолы. Живии говорила, что Тарем вскорости начнут называть Смоляной горой, такими черными сделались его стены.

- Мне нужно поговорить с дядей. - Регент с последний раз окинул взглядом вожделенный трон.

В свете факелов казалось, что золото кровоточит. Престол давно не полировали, он потускнел и будто бы уменьшился вдвое, но регент желал сидеть на нем. Так же сильно, как и в тот день, когда впервые увидел его. Сидеть по праву, коронованным императором самой великой военной империи Серединных земель. Этот престол всегда предназначался ему. Шиалистан помнил мать, прекрасную и всегда печальную красавицу Бренну: каждую ночь она приходила пожелать ему спокойной ночи, разогнать молитвами злых духов. Когда Шиалистан спрашивал, отчего она грустит, мать гладила его по голове, целовала в лоб, и говорила: "Скоро ты станешь императором, родной, и тогда все мои печали развеются". Иногда регент ловил себя на мысли, а стал бы он так добиваться золотой трон, если бы не материнские посулы и дядина настойчивость?

Жемчужины в золоте хитро подмигнули ему, мол, знаем мы, что ты думаешь, рхельский шакал.

- Пойдем, - Шиалистан первым шагнул к двери.

Черная дева послушно последовала за ним. Звуки шагов стали им спутниками. Где-то над головой регента раздавались предсмертные крики женщины. В перерывах между стонами боли, она жарко молилась Солнцеликой на эфратийском. Должно быть, хворь передалась рабыням, которые не успели сбежать. Регент быстро преодолел ту часть галереи, где голос умирающей был слышен больше всего, спустился по извилистой лестнице, что привела его в длинный трофейный зал. Шиалистан очень надеялся, что на его пути не встретиться ни одной живой души, но боги отвернулись от просьб рхельца.

Первый страж - Шиалистан вдруг понял, что не помнит его имени - а с ним вместе - военный советник Фраавег. Оба дасирийца надрывали животы над какой-то шуткой, перемежая слова похабной бранью. Их будто вовсе не заботил ни покойник, лежащий всего в десятке шагов, ни появившийся рхелец. Фраавег что-то сказал Первому стражу, тот смачно треснул по эфесу меча и оба снова разродились смехом. Живии выступила вперед, но регент остановил ее. Сейчас ему меньше всего хотелось прикрываться женщиной, пусть бы и звалась она Черная дева. Проглотив неуверенность, Шиалистан поравнялся с ними, и откашлялся, нарочно громко и вычурно.

- Шиалистан, наш славный регент! - Первым отреагировал Первый страж. Он отвесил поклон.

Фраавег ограничился молчаливым кивком и ладонью у груди - простая вежливость, которой следовало уважит воина или кого-то из мелкой знати, но никак не человека, что заправлял делами в государстве.

Шиалистану такая вольность пришлась не по душе. Пусть он теперь мелькая сошка в их глазах, но он по-прежнему оставался законным смотрителем престола. У этих ослов может быть на то иное мнение, но поклоны бить они обязаны, как говаривал дед. Чем ниже гнут спины, тем чаще помнят, кто их хозяин. Шиалистан жалел, что мудрого родственника нет рядом - дед, хоть и был в императорском замке желанной фигурой, держался особняком, лишь изредка навещая внука, в каждый свой визит щедро одаривая его мудростью, золотом и сплетнями. Но с назначением Фраавега их отношения ухудшились. Дед негодовал и недоумевал, как мог Шиалистан пустить себе за спину ядовитого гада, а регент не мог дать вразумительный ответ. Скажи он про шантаж дасирийца - пришлось бы говорить и об остальном. А в то мгновение, когда регент подсыпал порошок в кубок бывшего советника, он дал себе обещание - никогда и ни единой живой душе не признаваться в содеянном. Так он, по крайней мере, будет знать, что тайна умрет вместе с ним. И все же, несмотря на все предосторожности, Шиалистану то и дело чудился шепот в спину: убийца, убийца... "А если бы ты знал, что порошок принесет хворь - отказался бы от задуманного?" - множество раз спрашивал себя рхелец. И каждый раз не давал себе ответить.

- Кто-нибудь из вас позаботиться о том, чтобы прибрать из-под ног мертвяков? - Шиалистан невольно потянулся подбородком, чувствуя себя недорослью рядом с дасирийцами. - А тебе, Страж, должно было с детства взять за привычку подтирать за собой. - Видя, что тот не понимает, о чем идет толк, пояснил: - У моей спальни выпотрошенная жертва твоей забавы валяется. Распорядись, чтоб прибрали, а то мне еда в глотку не лезет, когда кишки рядом смердят.

- Я не раб какой-то, чтоб полы тереть. - Первый страж нахмурился. Слова пришлись ему не по душе, но он старательно делал вид, что его не пронять такими мелкими колючками.

Но Шиалистан потешился и на его мигом скисшую рожу.

- А я не свинья, чтоб жрать там, где нагажено, - осадил Стража Шиалистан. И как, к харстовой матер, его зовут?! Регент знал, что не следовало бы дразнить обоих таким тоном, но если он теперь склонит голову, тогда уж никто не станет гнуть перед ним свою. - Позаботься об этом, а я позабочусь о том, чтобы тебя не вздернули, когда боги отведут от Дасирии хворь.

О чем подумал Первый страж, для Шиалистана осталось загадкой. Его лицо будто закаменело, но снова поклонился и вышел, чуть не налетев плечом на Черную деву. Регент видел, какими взглядами они обменялись, и положил себе не забыть обременить Живии какой-то заботой, а то она, чего доброго, ухватить за этот толчок как за повод вызвать дасирийца на поединок.

- Как продвигаются поиски наследника? - Фраавег широко улыбнулся, облизав гниловатые зубы. Сукровица сочилась из трещин на вздутых деснах, и дасирийцу будто бы приходилось по вкусу то и дело смаковать ее кончиком языка.

- А ты как думаешь? - шикнул на него Шиалистан.

Фраавег выполнил свою часть уговора. Едва Шиалистан подписал указ о его назначении на место военного советника, дасириец рассказал, что затевает Фиранд Ластрик. Шиалистан был разочарован, узнав, как сильно продешевил. Какая ему помощь с того, что у Фиранда были какие-то письма от военачальника Шаама? Тех писем регент в глаза не видел, и не собирался верить на слово новому военному советнику. С другого боку - это была зацепка, пусть и мелкая. Таремец не собирался ею воспользоваться - так говорил Фраавег, его куда больше заботила предстоящая свадьба и торговый путь между Рхелем и Дасирийской империей. Свадьбу, впрочем, отложили до того часа, как кончится поветрие, и Фраавег всеми силами старался скрыть свою досаду. Дочка его гостила у Фиранда, как официально назначенная новая невеста, но недавняя смерть Яфы мельтешила над всей идиллией, будто черное знамение. Ластрики забыли о принцессе, как только появилась новая кандидатура, и, кто знает, не избавятся ли они от дочери Фраавега, стоит выискать кусок послаще.

- Раз уж ты военный советник, так сделай так, чтоб в Иштаре перестали грабежи устраивать. - Шиалистан старался, чтобы голос звучал твердо. Пусть Фраавег думает, что он сам искал с ним встречи, чтоб показать, где его собачье место.

- Предлагаешь мне выйти за стены замка? - Дасириец поддался вперед, смрад из его рта заставил Шиалистана покривиться. - Небось, каждое утро просишь богов меня с пути прибрать. Кстати, а каким богам ты молишься, шакал? Что-то в храмах ты не частый гость теперь, а раньше жарко поклоны отбивал и молитвы нашептывал. Что - не перед кем теперь выпячивать свое благочестие?

Регент все же отступился, чувствуя рвотный позыв от вони, что сочилась изо рта Фраавега. Нарочно он, что ли к нему сунется?

- Не про твою печаль моя душа, - осадил рхелец военного советника. - Скоро прибудет наследник Гирама - это вопрос нескольких недель. И я хочу отдать ему столицу наследного государства в порядке.

Шиалистан врал лишь отчасти. Каджи отбыл в Иджал как только Фраавег выболтал все, что знал. Ну, или то, что ему было дозволено сказать. Шиалистан дал своему койоту указания во что бы то ни стало разыскать Сиранну и всех до последнего ее наследников, даже если придется откапывать их могилы, чтоб увериться, что те мертвы. В случае успеха, Сиранну с выводком следовало доставить во дворец тайно - для этого Шиалистан отправил с Каджи несколько десятков отборных воинов. Все они, с койотом во главе, облачились в одежды пилигримов и покинули город с двумя обозами гружеными одеждой и прочей утварью. Шиалистан, скрипя зубами, отдал часть собственного добра: решив ограничить дядино вмешательство в свои планы, Шиалистан получал едва ли треть от того золота, на которое кормился он сам и все его прихлебатели. Благо, что природная расчетливость заставила его отложить некоторую сумму на черные времена. Шиалистан надеялся, что до такого не дойдет, но времена переменились. Теперь регент был вынужден считать каждую монету. Вероятно, если вскорости ничего не изменится к лучшему, он станет немногим богаче оравы нищих, что обивают пороги храмов.

Невольно, регент тронул себя за золотую цепь с медальоном в виде волчьей головы, погладил ладонью шею, будто только сейчас узнал о ее существовании. В голову пришли мысли о веревке, и множестве желающих завязать ее петлей на шее пришлого рхельца.

- Не зря тебя шакалом нарекли. - Фраавег сплюнул желтый сгусток, снова облизал порченые зубы. - Сам нос боишься высунуть за порог, а других на погибель с улыбкой отправляешь.

- С улыбкой? Разве? - Шиалистан изобразил деланное удивление. - Я и не заметил. Только тебе, Фраавег, хотелось заполучить место военного советника пуще жизни, вот теперь принимай не только мягкое место под седалище, а и положенные твоему назначению обязанности. Или, может, мне поискать кого-то иного на это место? Я с радостью освобожу тебя от тяжкого бремени - только попроси.

- Да кто же, скажи мне, теперь покуситься на такое вшивое место? - На лице дасирийца не было и половины той уверенности, которая звучала в его голосе.

"Значит, не такой уж ты непробиваемый", - про себя насмешничал Шиалистан.

- Охочие найдутся всегда. Нашлись же те, кто подобрал с полу кишки моей матери, хоть Тирпалиас грозился удавить ими всякого, кто тронет суку Бренну. Императору в заду свербело, так хотелось поплясать на ее потрохах. Но смельчаки нашлись. Боги, Фраавег, любят отчаянных.

- Как же, любят, оттого и забирают их к себе раньше срока.

- А ты, никак, смерти боишься? - Шиалистан постарался, чтобы издевку в его ловах нельзя было не услышать.

Фраавег перестал улыбаться, и мигом переменился в лице. Теперь он и вправду походил на льва, только старого, больного и тощего. Но все еще опасного, и регент начал сомневаться, правильно ли поступил, начав дергать хищника за усы.

- Я бы охотно принял место военного советника! - прогрохотал скрипучий голос где-то за их спинами.

Шиалистан обернулся. Старик, что стоял в дверях, был едва ли младше Фраавега, но превосходил его ростом и шириной плеч. Доспех, изукрашенный серебряной и золотой филигранной ковкой, казалось, был скроен по его фигуре без малейшего изьяна. Наплечники, унизанные тремя опущенным вниз когтями выглядели зловеще. Впрочем, все в броне, он наручей, поножей и до шлема, который старик держал на руке, будто было ковано с одной только целью - посеять в душе противника панику.

- Я уж отчаялся увидеть тебя снова. - Шиалистан никогда не думал, что будет настолько рад увидеть вечно хмурого деда.

Военачальник первой руки, отец убитой императрицы - красавицы Бренны, дед Шиалистана умел появляться эффектно. Регент подумал, что едва ли не впервые видит родича в железном панцире. Обычно тот ограничивался кольчугой, но отчего-то сегодня решил изменить привычкам. Шиалистан не сомневался, что на то была веская причина, куда более важная, чем попугать зарвавшихся негодяев.

- Раван из Хаагат. Какая неожиданность, встретить тебя здесь... в такой час. - Фраавег нахмурился больше прежнего.

- Чем теперешний день такой особенный, собака? - Раван не озадачивался любезностями.

На мгновение регенту показалось, что военный советник вот-вот бросится на старика, но глаза Фраавега потухли так же стремительно, как в них только что загорелась ярость.

- Ты разве не слышал, что приказал тебе твой правитель? - Старик сунул на него, словно обитый шипами таран, и Фраавег был вынужден отступать, чтобы не свалиться ему в ноги. - И если твой поганый рот хоть единожды еще скажет что-то крамольное против воли богов и народа, я самолично проверю, как глубоко начинается твой язык.

Фраавег оскалился, но рта раскрыть не решился. Шиалистан вдруг почувствовал себя немощью. Стал бы дасириец так же пятиться перед ним, выполнять приказы и беспомощно рычать? Никогда. Может, в том и кроется корень всех провалов? Никто в трижды проклятой империи не видит в нем сильного господина. Бедняки - и те любят из жалости. И пусть ему удалось однажды обернуть ее себе в пользу, теперь Шиалистану претила такая слава. То ли дело дед. Он стар и сух, и прислужники Гартиса давно стали тенями за его спиной, но его бояться куда больше, чем молодого рхельского шакала.

- Иди - и делай то, что тебе велено, - прикрикнул на советника Раван. - И всякий раз, когда голова твоя будет свободна от говна, не забывай, что на твое место есть кому сесть. И моли богов послать светлой головы твоему господину и повелителю, потому что его приемник может быть не так щедр.

Приемник? Шиалистан в замешательстве проводил взглядом Фраавега - военный советник покидал тронный зал быстро, поджав хвост. Регент не сомневался, что дедова грубость еще много раз аукнется ему самому, но теперь Шиалистана куда больше занимали слова о приемнике.

- Отчего эта баба волочиться за тобой всякий раз, когда мы встречаемся? - Дед ткнул пальцем в Черную деву.

- Живии охраняет мою жизнь, - как можно смиреннее ответил регент.

- Тогда скажи-ка мне, как ты собираешься заставить дасирийцев уважать себя, если прячешься за бабскую промежность?

"Хоть бы й хватило ума помалкивать!" - мысленно взмолился Шиалистан.

- Я больше никому не доверяю, - признался он. Честность - лучшее средство завоевать расположение человека. Регент чувствовал, что несмотря на поддержку деда раньше, сегодня он приехал в дурном расположении духа, и наверняка привез плохие вести.

- Пошла вон, - приказал Раван рхельке, но та не сдвинулась с места. Он повторил приказ, да так громко, что у Шиалистана зазвенело в ушах.

Черная дева не шелохнулась. Так и стояла с каменным лицом, точно темный обелиск. Регенту пришлось самому просить ее.

- Я останусь за дверьми, и приду, едва только ты подумаешь обо мне. - Она говорила глядя Шиалистану в глаза, но слова ее предназначались тому, кто стоял позади нее.

Когда мужчины остались одни, Раван прошел до императорского трона и уселся в него, издав протяжный стон. Рхелец только сейчас заметил, что стрик прихрамывает. Перчатки и шлем старик бросил себе под ноги, словно хлам, после несколько раз сжал и разжал пальцы. Его ладони тряслись - это было заметно даже с того места, где стоял Шиалистан.

- Не думал, что доведется стать пугалом на старости лет, - сказал Раван. - Ты будто бы не идиот, Шиалистан, так мне казалось. А теперь я гляжу на тебя, и меня стыд разбирает за то, что ты вышел из чрева моей Бренны. Как могла она выродить такое бесхребетное существо? Тебе не трон держать, а скомороший колпак впору примерить и народ веселить. Видать и вправду говорят, что у всех рхельцев вместо крови кошачья моча.

- Ты приехал меня пожурить? - Радость от приезда деда стремительно таяла. Шиалистану не нравился его тон, не нравился взгляд, которым старик пронзал его из-под жидких бровей. Но больше всего регенту не нравилась легкость, с которой Раван из Хаагат занял императорский престол. Масла в огонь подливало случайное - или не случайное? - напоминание о приемниках.

- Я привез тебе пять тысяч воинов, оружие, золото и весть из восточных земель. Шаам и бывший советник над казной, объединились, и собираются выкурить тебя из императорского замка.

- Что? Как?

- Как крысу. Скажи мне, Шиалистан, ты когда-нибудь видел, как амбары от крыс чистят?

Рхельцу дела не было до крыс и амбаров, и он не понимал, куда клонит дед, но непроизвольно кивнул.

- Двое становятся у двери, вооружившись мотыгами и лопатами, еще двое заходят внутрь и устраивают жуткий грохот. И тут-то входит последний, с горящим полынным веником в руках. И раздувает, раздувает, чтобы щели такой не осталось, куда бы дым не пробрался. А когда крысы и мыши начинают бежать, те двое у входа молотят их, что есть силы. Я видал целые горы серых тушек.

- Зачем ты все это рассказываешь? - Регент не мог спокойно смотреть, как вальяжно дед расселся на императорском троне. Уж не себя ли он имел в виду, заводя речи о приемнике. Совсем из ума выжил на старости лет?

- За тем, чтоб ты хоть иногда пользовал голову по назначению, а не как пьедестал для седалища собственной гордыни. Ты - крыса, Шиалистан, и тебя будут выкуривать из дворца не полынным веником. Для твоей головы уже навострили пику. Шаам хвалится, что велит залить ее воском и жиром, чтоб не затлела раньше срока, выставит ее на площади и всякий желающий сможет плюнуть тебе в рожу.

Дед говорил так живо, что Шиалистану стало не по себе. Как могло случиться, что все шпионы и соглядатаи не прознали о заговоре? Не иголка же в стогу сена этот Шаам, чтоб ему пусто было.

- Против тебя идет меч и золото, - дед будто нарочно разжигал в нем страх. - Воинов Шаама тебе не купить, а Юшане ты столько масла за шиворот залил, что никакими посулами теперь на твою сторону его не склонить.

- Сколько воинов у Шаама?

- Думаю, не меньше семи тысяч. Еще несколько тысяч сидит под знаменами его сына, и как только тот воротиться, непременно поскачет отцу на помощь.

- И где ты только бываешь, что узнаешь обо всем раньше моего, - попытался пошутить Шиалистан, но лицо деда осталось беспристрастным.

- А я уши пользую за той надобность, за какой они мне богами дадены, - ответил Раван. - Ты бы тоже иногда слушал, что круг тебя твориться, глядишь, не сидел бы теперь в выгребной яме. И нечего на меня глядеть, будто кот на мышь: если слова мои не по нраву, так я уеду.

Шиалистану и вправду не нравился их разговор, но он не мог разбрасываться семью тысячами воинов. От его собственных Белых щитов осталось не больше сотни человек, но регент понятия не имел, по каким углам и щелям искать "храбрецов". Как только по замку расползлось поветрие, большая часть воинов позабыла присяги и сбежали, прокладывая путь наружу мечами и подкупами. Не всем это удалось: перепачканные кровью белые одежды и погнутые щиты были развешаны по всему замку. Замковая стража, большей частью состоявшая из дасирийцев, следила за тем, чтобы никто не снимал "трофеев" с положенных мест. Новый Первый страж всячески поощрял убийство дезертиров, и его одобрение раззадоривало стражников еще больше. А Шиалистан, натыкаясь на "трофеи", обещал никогда не забыть подобной верности ни тем, кто оставил его, ни тем, кто глумился над остатками его величия.

- Когда они будут под стенами Иштара? - Рхелец старался напустить на себя сосредоточенный вид, но мысли разбегались, как тараканы. "Пусть он встанет с трона, пусть больше никогда не садиться в него так... уверенно!"

- Для тебя же лучше, если Шаам и его шавки не подойдут к столице. Стоит ему поднять знамена, и призвать всех честных дасирийцев сместить с трона узурпатора, как против тебя повернуться и те, кто еще вчера ноги тебе облизывал.

- Простой люд меня любит, - сказал регент первое, что пришло в голову, и тут же пожалел о брошенных словах.

- Думаешь, твоя бравада еще сильна в их памяти? Они напуганы, их дети заболевают с рассветом, а к закату умирают в страшных муках. Покойникам никто не отдает последнего уважения, кости мертвяков глодают собаки. Шиалистан, скажи мне, давно ли ты выбирался из своей норы? - Раван не дожидался ответа, и речи его становились все жарче. - А мне хватило наглядеться, пока я ехал от ворот до императорского замка. Моим людям пришлось заколоть десяток потерянных умом горожан, прежде чем им охота отпала отвоевывать у нас лошадей. Видел ты когда-нибудь собак, таких толстых, что они падают на задние ноги под тяжестью своих раздутых животов? Знаешь ты, с чего они жиреют, Шиалистан?

Рхелец желала знать ответов, отчаянно мечтая только об одном: пусть дед встанет с золотого трона, пусть больше никто и никогда не садиться в него, потому что этот трон предназначен лишь одному человек - ему, Шиалистану, рожденному править Дасирийской империей. Шиалистан не мог думать ни о чем, пока золотой трон не был пуст. И это сводило регента с ума.

- Откуда мне знать, - сказал он, рассеянно потирая ладони. В них отчего-то появился надоедливый зуд, от которого тело сводило судорогами. "Может, я уже болен?" - подумалось регенту.

Дед порывисто поднялся. Как для человека таких многих лет, он двигался быстро, и даже больные ноги не помешали ему настигнуть регента прытко, будто кошка мышь. Сухие пальцы больно вцепились Шиалистану в плечи.

- Эти псы откормились на человеческом мясе, на тех покойниках, которых с улиц прибрать некому. Они глодают их кости и после сами же дохнут. А их пожирают другие. Как думаешь, много ли народа пойдет за правителем, который не смог порядков навести, когда беда пришла? Есть в Иштаре хоть одна живая душа, которая бы тебя слушалась?

- Ты мне сейчас плечо вывихнешь, - дернулся Шиалистан.

Дед криво усмехнулся и угостил его затрещиной. Удар пришелся таким сильным, что Шиалистан потерял равновесие, попятился, широко размахивая руками, но все же не устоял на ногах и упал. Прямо в колени разгневанному родичу. Голова мигом загудела, вторя звукам набата, которые приносил ветер.

- Слизняк, - выругался Раван.

Шиалистану показалось, что тот готов плюнуть на него, чтобы окончено раздавить, но его опасения не оправдались. Вместо этого дед ухватил его за шиворот и поставил на ноги, легко, будто тряпичную куклу. На губах Равана проступила розовая от крови слюна. Он выплюнул ее на пол, дав Шиалистану короткую передышку. Регент пошевелил челюстью, и чуть не взвыл от боли; только страх получить еще один удар удержал его от крика. Когда Раван заговорил снова, его голос стал хриплым и низким. По спине регента поползла паника, щекоча его под ребрами шипастым хвостом.

- Никто из горожан не потянет за тобой руку, внучок. - Старик неспроста выбрал ласковое словцо. Интонация, с которой он его произнес, была такой же гадкой, как и засохший плевок на сапоге Шиалистана. - Чтобы они поверили в тебя, потребуется чудо, истинное, о котором не позабудут и через сотни лет. Думаешь, мы, дасирийцы, просто так с кровью Гирама носимся? Нет, мой бестолковый внук, всякий нищий в Дасирийской империи скажет тебе, что только наследник Гирама великого достоин, сидеть на троне. Даже если он будет таким, как садист Тирпалиас или полоумный Нимлис. Потому что мы верим, что кто-то из тех, в ком осталась кровь нашего великого императора, способен сотворить чудо не меньшее, чем его давно умерший предок. А ты, вместо того, чтоб голову ломать, как бы половчее на том сыграть, только зад на троне греешь. Государство тебе надобно или золотой табурет?

Раван отпустил его, и поспехом спрятал руки за спину. Но Шиалистан успел рассмотреть его трясущиеся пальцы. Старость давно настигла его, подумал регент, потирая челюсть, но он храбрится из последних сил. Хватается за всякую возможность, чтоб доказать, что жизнь слишком рано состарила его.

- И какое чудо ты предлагаешь совершить мне? - спросил регент, переходя на примирительный тон. В конце концов, старик приехал помочь, и у него есть воины. Ради стоящего совета и семи тысяч мечей, Шиалистан был готов стерпеть не один десяток затрещин. - Я бы и рад избавить страну от поветрия, да только не знаю, где раздобыть лекарские снадобья.

- Оставь дела богов - богам. Твое дело разобраться с Шаамом. Пока не поздно, нужно собрать совет, всех, кто еще в состоянии ходить своими ногами. Пусть придут все, до самого замызганного советника. Расшевели их, выкури из нор. Не за то они нажирали себе животы, чтобы теперь от долга отмахиваться. Раз так своей девке доверяешь, пусть она этим и займется, нечего за тобой хвостом ходить.

- Живии мне жизнь спасла, - упрямился Шиалистан. - кроме нее я никого к себе не подпущу, уж тем более - охранять мой сон. Знаешь, сколько есть охочих мне горло перерезать? - Говоря это регент вспомнил двух мертвых иджальских рабынь, и их стеклянные глаза.

- Не было еще такого, чтобы дасирийский император не умел в руках меч держать. Полоумный Нимлис - и тот рубился так, что щепки летели. А ты, если хочешь покорить этот народ, должен быть вдвое ловчее всех бывших императоров, потому что с тебя и спрос больше. Я сам буду учить тебя, - сжалившись, добавил Раван.

Шиалистану не нравилась идея днями напролет упражняться бою на мечах, но он не смел спорить. В роду Амадов не все мужчины обучались такой премудрости. Его дядя Ракел прославился как стратег и отменный мечник, а вот его брат Ила - отец Шиалистана - посвятил свою жизнь стихам и песням. Регент почти не помнил его голоса, и лицо бы позабыл, если бы не встречал на гравюрах, но во всех воспоминаниях, спутницей Илы была лютня. Ракел любил говорить, что руками Шиаслистан пошел в отца. Вот только боги обделили сына и музыкальным чутьем, и сладким голосом.

До сегодняшнего дня рхелец верил, что острый ум - оружие не менее опасное, чем меч, но деду удалось пошатнуть его уверенность.

- Зачем совет-то собирать?

- Нужно объявить Шаама предателем и изменником. А земли Шаамов отдать трофеем тому, кто отчекрыжит Смату головенку и принесет тебе. И чем раньше ты так сделаешь, тем лучше.

- А земли его сына?

- С ними так же поступить, - кивнул Раван. - Всех Шаамов нужно изничтожить. Гирам поступил бы так же.

"Но я не Гирам!" - хотелось закричать Шиалистану. План деда пришелся ему по душе, но регенту не хотелось марать руки кровью. Одно дело - подсыпать порошок, и совсем иное - пускать в дело меч. Регент презирал все дасирийские обычаи, и жажда битвы в их крови не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. Ракел обещал помочь разрушить их старые взгляды, и насадить новые, рхельские. Но только прежде Шиалистану следовало стать законным императором.

- Дасирийцы теперь слабы и беспомощны, - продолжал дед. - Они с легкостью повернут против тебя, но с легкостью же и последуют за тем, кто покажет им силу. И даст надежду.

- По-твоему, обвинив одного из них в предательстве, я получу их расположение? - Шиалистан позволил себе нервный смешок.

- Ты покажешь им силу.

- Даже если так - что я мог сделать против Шаама? У него в два раза больше воинов.

- А у тебя будут обозленные крестьяне, - парировал Раван. - Не стоит пренебрегать простолюдинами. Самый страшный зверь тот, которого спустили с цепи. Впрочем, об этом тебе бы лучше еще раз расспросить Ракела - кажется, династию Амадов к власти привели крестьяне?

Шиалистан не стал спорить. Дед тут же заявил, что проголодался с дороги и его старым костям нужен покой и теплый очаг. Шиалистан, получив передышку, отдал распоряжения Черной деве. Она покорно выслушала его приказы и молча покинула регента, даже не потрудившись спросить, действительно ли господин желает, чтобы она перестала охранять его покой. Сперва регент разозлился на ту легкость, с которой Живии оставила его, а потом мысленно поблагодарил Черную деву. Что бы он ответил на ее вопросы? Соврал бы, сказав, что больше не нуждается в ее защите, или сказал бы правду? Оба варианта унижали его.

Вернувшись в комнату, Шиалистан достал ониксовый "глаз". К удивлению регента, дядя ответил почти сразу, стоило его позвать. В темной маслянистой поверхности его лицо казалось расплывчатым, но даже это не смягчило жесткого выражения в глазах рхельского царя.

- Иногда мне кажется, что тебя родила ослица, - сразу начал Ракел. - Битый час дожидаюсь разговора, мы будто бы договорились, что всегда в этот час... Я уж думал, что тебя поветрие взяло!

- Волновался? - Шиалистан опустился в кресло, не сводя с дяди глаз.

- Нам день за днем приносят тяжелые вести. А ты, вместо того, чтобы доносить мне, что у тебя твориться, неизвестно чем занимаешься.

- На меня пошел войной один из дасирийских военачальников. У него семь тысяч воинов и старые счеты лично со мной, так что прости, дядя, что я не облизал носки твоих сапог.

Даже в переливчатой поверхности "глаза" было видно, как забегали желваки на скулах Ракела. Шиалистан никогда не позволял себе грубый тон с царственным родичем, но терпение регента иссякло в разговоре с дедом. Некстати пришлись и слова Ракела об ослице. Слишком много воспоминаний о матери нынче роилось в голове регента, чтобы он запросто стерпел дрянные слова.

- Откуда вести, Шиалистан? - Царь первым нарушил затянувшуюся паузу.

Регент передал ему разговор с дедом.

- Что-то мне чудится тут провокация. - Ракел потеребил бороду. - Ты же сам говорил, что его в замок было не затащить, а тут сам приехал да еще и с воинами. Ты их видел?

- Они остались за стенами Иштара. В городе дохнут начнут, как мухи. Впрочем, за стенами не менее безопасно, но лучше уж там, - повторил Шиалистан слова деда, сказанные ему самому. Отчего-то разговор с Ракелом утомлял сильнее перепалки с Раваном.

Всему виной была дядина подозрительность. Покопавшись в памяти, Шиалистан едва ли припомнил больше двух-трех разговоров, когда Ракел не заставлял его сомневаться. Дядя будто нарочно вселял в него неуверенность, заставлял бояться собственной тени. Или так оно и есть? Тот, кто думает, что круг него одни враги, охотнее станет принимать помощь друзей.

- Я верю ему, - сказал Шиалистан. - Он множество раз помогал мне, поможет и теперь.

- Не впускай воинов в город. - Ракел будто не слышал его последних слов. - Не зря Раван прибыл теперь, слишком уж легкая нынче добыча золотой трон.

Шиалистан махнул рукой, незаметно для дяди шепнув слова заклинания. Ониксовый шар погас. Ракел не простит такой наглости, но регенту было все равно. Дед прав - никогда ему не стать императором, пока будет ходить по чужой указке. Не птица он, чтоб щебетать другим на потеху. Еще раньше Шиалистан решил не принимать рхельского золота, теперь настал черед не принимать и рхельской помощи. Не для того столько времени потрачено, чтобы после стать марионеткой в руках Ракела.

Шиалистан поднялся, поглядел на ониксовый шар с тоской.

- Я - настоящий и единственный наследник на дасирийкий трон, - сказал он "глазу", будто где-то там, далеко, на другом конце земли, Ракел еще мог услышать его слова. - Никто не станет приказывать мне. Сперва я покорю Дасирию, а после, когда Верховная служительница благословит меня на императорство, я подожду послов из Рхеля. И тогда уж мы поговорим на равных, как должно.

Регент небрежно толкнул шар рукой. "Глаз" покатился по столу, на мгновение замер у самого края, словно предлагал Шиалистану передумать... и свалился на пол. Гладкая поверхность распалась на три куска, испуская из каменных внутренностей сверкающую дымку.

Арэн

Глаза Бьёри были широко распахнуты. Северянка лежала на полу, странно вывернув руки на одну сторону. Ноги разъехались в стороны, сорочка задралась неприлично высоко.

- Нужно... - Миэ попыталась выйти вперед, но Арэн задержал ее. - Подумай о ней, срам же...

- Уйди, - процедил дасириец сквозь зубы, не сводя глаз с пятна крови на животе северянки.

Оно расползлось от самой груди и терялось где-то в промежности. Огромная многоножка, что будто пожирала Бьёри. Дасириец слышал ее жадные лакающие звуки. Она пожирала его нерожденного сына, и радостный детский смех неумолимо отдалялся.

- Нужно все осмотреть здесь, - настаивала таремка. - Может, выйдет понять, что произошло.

Дасириец молча указал на веревку, что болталась у самого окна.

- Скажи мне - ты видишь этого румийца?

- Нет, но...

- И я не вижу. Убирайся. Боги мне свидетели - зашибу и глазом не моргну.

Волшебница не стала испытывать его терпение, вышла и прикрыла за собой дверь. Но даже оставшись один, Арэн не спешил двигаться с места. Его ступни будто вросли в пол, а глаза не видела ничего, кроме крови на животе Бьёри.

Бесчисленное количество раз он проживал в голове весь тот день. Шаг за шагом, каждый вдох и каждое слово. Как вышло, что он не заметил подвоха? Не углядел, что северянка не пила вина, которое с охотой подливала остальным. Как мог он не заподозрить худого, когда она вызвалась сварить зелье для Раша? Они ведь постоянно были вместе, спали в одной постели. Видел ли он хоть раз, чтоб женщины бросали карманника? Никогда. Будь их воля, каждая волочилась бы за ним до самого Края.

Дасириец склонился над девушкой, дрожащей ладонью тронул ее волосы. А может, это боги повелел карманнику убить ее? "За наши грехи", - проскочила в голове Арэна мысль. Он присел на пол, рядом с северянкой, боясь дотрагиваться, словно девушка могла исчезнуть. "Она и так уже исчезла", - нашептывал какой-то надоедливый зуд в голове.

В ладони Бьёри лежал ключ. Арэн не мог понять, что за харстовы козни заставили девушку разыскать ключ, и пойти в комнату, где был привязан карманник. Но мертвые - верные стражи своим секретам.

Он оплакивал девушку и сына, хоть глаза его были сухи. Сколько прошло времени - Арэн не знал. Кажется, за окнами то темнело, то светлело, но было ли то игра природы или день и вправду сменила ночь, дасириец не знал. Растревожила его громкая перепалка в коридоре. Один из голосов принадлежал таремке, другой, судя по разговору, хозяину "Лошадиной головы".

- Нечего в моей гостинице мертвячку держать! - донеслись до Арэна слова. - У меня чай не усыпальница и не склеп, чтоб покойников оплакивать. Тихо всегда было, так нет же - обязательно надобно развести болото, чтоб от меня все честные торговцы разбежались.

- Мы заплатим за неудобства, почтенный, - пыталась вразумить его Миэ.

- Что мне толку с вашего золота, если скоро мою гостиницу все стороной обходить будут? Сказано вам - есть охота слезы лить над мертвой, так забирайте ее и где в ином месте оплакивайте.

Арэн поднялся, в последний раз посмотрев на девушку. Если бы он не знал, что северянка мертва, мог бы поклясться Ашлоном, что выражение ее лица сделалось укоризненным.

- Девушку следует похоронить, - сказал он хозяину, как только покинул комнату. - Она северянка, думаю, ее следует хоронить по обычаям артумцев.

Тот кивнул, мигом переменившись в лице. Арэну невыносимо было глядеть на его перепачканный кровью передник. Должно быть, дурные вести застали хозяина "Лошадиной головы" за разделкой туши. И чем больше дасириец смотрел на темные разводы по краям передника, тем более блеклыми они становились. Вскорости ему стало казаться, что они и вовсе выцвели, как трава на жарком солнце.

- Миэ, дай этому доброму господину столько золота, сколько потребуется, чтобы Бьёри получила достойное успокоение.

И, не став ждать до чего договорятся эти двое, вернулся в комнату таремки. Он не мог спать, не хотел есть и не находил себе места. Когда вернулась волшебница, дасириец метался по комнате, словно загнанные зверь в клети бродячих скоморохов.

- О ней позаботятся, - осторожно начала Миэ.

- Зачем она взяла ключ? Зачем пошла к Рашу?! - Арэн что есть силы приложил кулаком стол. Деревянная столешница скрипнула, будто огрызнулась на удар.

- Я не уверена, что Раш убил ее, - попыталась вступиться за беглеца волшебница. - Что ты видел? Мертвую Бьёри ... и ничего больше. Зачем бы ему убивать северянку? Она боялась его больше проклятья, стала бы заходить к нему в комнату по своей воле? Да еще и одна? Сам посуди - ты глядишь туда, куда тебе пальцем тычут, а нужно смотреть туда, где меньше всего видно.

Арэну сделалось противно. Еще не успела застыть кровь Бьёри, а таремка уже выгораживает лживого румийца. Сговорились они что ли? Арэн обернулся на нее, смерил тяжелым взглядом. После предательства Хани, стоит ли так же беззаботно позволять себе оставаться быть слепым? Кто знает - может, волшебница с ними заодно, только в угоду какой-то иной цели осталась с ним. И теперь изо всех сил пыжиться, чтоб заставить его не видеть правды.

- Ты осталась, чтоб за мной следить, да? - прямо спросил дасириец, чтоб не ходить вокруг да около. Очень уж хотелось поглядеть, как она изворачиваться станет.

- Ты, я вижу, совсем умом ослаб, - нахмурилась таремка. - Теперь будешь и в отхожее место смотреть, прежде чем на него зад примостить - вдруг, оттуда кто подглядывает? Вот уж не думала, что придется оправдываться. Потому сразу тебе скажу, Арэн из Шаам - если ты меня в чем подозреваешь, так разойдемся здесь и сейчас, чтоб не доводить до худого. Я найду какого-нибудь приличного караванщика, который меня в Тарем доставит. А ты ступай своей дорогой, боги тебе судьи. Только прежде чем ответить, послушай хорошенько такие мои слова: не следует слепо верить всем вокруг, но недоверие тебя отравит. Подозрение - самый тяжкий яд. И если Раш тебя обманул, не стоит думать теперь, что всякой твари в Эзершате одна радость - тебе досадить. Если уж на то пошло, Бьёри мне противна была с самого первого дня, как ты решил ее за собой тащить. Вдруг, это я ей потроха выпустила, а?

- Следи за словами, женщина, - прорычал Арэн.

- А ты следи за головой, дасириец. Ноги следует держать в тепле, а голову - в холоде, так оно вернее всего. Тебе остыть сперва нужно, а уж после решать, что дальше делать. Северянку нам не вернуть уже, боги отняли ее жизнь, и им же ее и воротить под силу, если придет такая нужда. Сдается мне, не бывать такому чуду, но ты волен поклоны отбивать, если тебе свет не мил без этой девчонки.

- Предлагаешь мне все забыть?

- Иногда, это самое разумное решение, - кивнула она. - Ты будто бы к отцу своему спешил, вот лучше подумай о том, что ему твоя помощь полезнее будет, чем если ты станешь за карманником по всему Эзершату гоняться. Раша, верно, уже и след простыл. Здесь на многие мили вокруг - леса да горы. Раш, если захочет, схоронится так, что ты его и за тонкой березкой не углядишь. Не хуже моего тебе о том известно. Боги им судьи.

- Ты понимаешь, что он мог шпионить за нами все это время? Несколько лет, что мы топтали все стороны света, этот румиец прикидывался и высматривал за нами. Что же я за дасириец тогда такой, если не могу одного паршивого румийца сыскать.

- Паршивого? - Таремка невесело улыбнулась. - Думается мне, если бы этому паршивому румийцу вздумалось тебя прирезать или меня, давно бы гартисовы слуги поджаривали нас в мертвом царстве. Ты подумай хорошенько, прежде чем такое говорить. Уж не знаю, отчего этот румиец за нами таскался, и, по правде говоря, знать не хочу, но ничего худого он не сделал ни мне, ни тебе, а возможностей у него было предостаточно. Он дважды становился с северными воинами, и оба раза мог умереть так же, как и всякий. Вот об этом ты поразмысли, как голова остынет.

Чем больше она говорила, тем сильнее Арэна разбирала досада. Таремка права, со всех сторон верны ее слова. Только отчего же легче не становится? В середке пусто и липко, словно в болоте. Мысли разбегаются, словно потревоженная мошкара, стоит только потянуться хоть за одной. Дасириец потер лоб, мысленно уговаривая себя хоть на короткое время забыть об окровавленной Бьёри. В самом деле - зачем бы Рашу убивать девушку? Чтобы досадить ему?

- Раш говорил, что сестра его нас всех перережет, если узнает, что он попался, - вспомнил дасириец.

- Говорил, - согласилась таремка. - Думаю, не врал, чтоб себя выгородить.

- Ее нужно найти! - Арэн бросился к двери, не обращая внимания на протесты таремки.

В зале было шумно и многолюдно. У дасирийца зарябило в глазах от обилия пестрых одежд, скроенных на самый хитроумный лад. Должно быть, в Рагойр прибыло сразу несколько караванов: среди посетителей "Лошадиной головы" появилось много смуглокожих жителей Иджала и черных эфратийцев. Высмотреть среди разномастной братии хозяина оказалось делом не из легких. Арэн сомневался, что Бьёри могла убить румийка - она казалась такой же беспомощной и худой, как Хани, только немного опережала северянку в росте, а Бьёри была девушкой рослой и вряд ли так просто дала бы себя убить. С другой стороны, Арэн не раз становился свидетелем тому, как щуплый Раш разделывался с теми, кто был вдвое больше его самого. К тому ж Фархи - румийка. Кто знает, какими погаными заклятиями она пользовалась, чтоб усилить свое тело. Дасириец только теперь вспомнил, что так и не выспросил у карманника, как так вышло, что румийцы вовсе не те, кем их привыкли считать. Ни сам Раш, и его сестра, не походили на кривых, побитиях разными хворями и проказами, уродов. Арэну захотелось хорошенько врезать себе за все совершенные промашки.

Когда взгляд дасирийца заприметил среди прочих хозяина гостиницы, дасириец не мешкая бросился к нему. Мужчина, завидев его, нахмурился и, едва Арэн поравнялся с ним, начал трещать про то, что девушку уже взяли служители и скоро она отправиться в мертвое царство. Арэн сглотнул, поблагодарил его, чувствуя, что голова снова становится тяжелой, будто храмовый колокол.

- Я разыскиваю пилигримку, - поспешно сказал дасириец. - Красивая девушка, вот такого роста, очень худая, темноволосая. Ее нельзя было не приметить, почтенный.

- Одну еще не схоронил... - заворчал мужик, но Арэн вцепился в его плечи железной хваткой, возвращая к своему вопросу. - Отбыла нынче с рассветом ваша красавица, господин. Только странная она пилигримка: никогда ни я, ни прислужницы мои не видали, чтоб она молилась богам. Еще и сверх меры золота оставила, как съезжала. Откуда только взяла его; в мою молодость эти богомольные бедны были, что храмовые мыши.

- Не сказала, куда направляется?

Мужик крякнул, но тут же притих, напоровшись на тяжелый взгляд дасирийца.

- Вы вот, господин, мне непременно станете докладывать, в какую сторону отправитесь и за какой нуждой?

- Мы может и не станем, - раздался позади голос Миэ, и таремка нарочно повертела перед носом хозяина золотой монетой. - А вот кто-то из твоих мальчишек наверняка присматривает, кто и куда едет. Не мы первые, кто тебе такие вопросы задает, уж я-то вашу торгашескую братию знаю.

Хозяин "Лошадиной головы" забрал монету, по привычке попробовал ее на зуб. "За жуликов он нас принимает что ли?" - подумалось Арэну, и дасирийцу пришлось собрать остатки благоразумия, чтобы сдержать гнев.

- Видели, как она через западные ворота Рагойр покидала. Ехала одна, а лошадей две, и вторая - верховая, из дорогих.

Сказал это - и тут же растворился между шумно болтающими эфратийцами. Арэн мысленно махнул на него рукой.

- На запад здесь дорога одна только - в Дасирийские земли, - сказала Миэ.

- Знаю. Как думаешь - для чего ей второй конь-то?

Волшебница пожала плечами.

- Она будто бы говорила, что отправляется на север, - вслух размышлял дасириец. Чтобы им с Миэ не мешали, чуть ли не силком усадил таремку на свободную лавку за столом, рядом с пирующими рхельскими купцами. Они так шумели, что смело можно было говорить в полный голос, не боясь быть услышанным. И все же дасириец не стал рисковать. - Если эта поганая девка едет обратно, туда, откуда только воротилась, значит, на то есть достаточная причина. Должно быть, они с Рашем еще раньше сговорились где-то встретиться. - Арэн тут же припомнил их разговор о судьбе Хани. Кажется, тогда оба они решили, что из Рагойра путь только на запад, в дасирийские земли, а уж оттуда - во все стороны света. Вряд ли карманник рискнул пойти на юг, в бесконечные степи - теперь там стало неспокойно из-за дшиверских кочевников. И уж точно они не воротились бы в Артум. - Если боги пристанут на нашу сторону, мы нагоним беглецов в пути. Собирайся, выезжаем без промедления.

Миэ посмотрела на него с грустью.

- И не простишься со своей северянкой?

Он скрипнул зубами, но слова ее оставил без ответа. Судя по лицу таремки, он ей и не требовался. Они вместе поднялись в комнату, где по очереди переоделись. Пока волшебница приводила в порядок волосы и собирала свои пожитки, дасириец побрился. Когда небо заволокли сизые предзакатные облака, в комнату робко постучали: на пороге стоял один из служителей, который взялся проводить Арэна до места, где тело Бьёри должны были предать огню. Дасириец послушно последовал за ним. Служитель, совсем еще молодой, но уже с плешивой макушкой, смиренным тоном рассказал ему, что пути богов смертным неведомы, но если они забираю кого-то раньше срока, значит там, в мертвом царстве, тот человек нужнее. Арэн молчал. Он не знал, каким богам было угодно отобрать у него полужену и нерожденного ребенка, зато мог найти того, кто убил их.

Глядя, как пламень жадно пожирает ложе из хвороста, на котором лежала северянка, дасириец принес молчаливую клятву богам: не найти успокоения, пока не будут наказаны его враги. Оба румийца. И предательницу Хани. И пусть Ашлон примет его клятвы, и станет стражем над ними.

Арэн остался около погребального костра до последней тлеющей головешки. Он видел, как высохла Бьёри, как ее осенние волосы истлели, кожа почернела и осыпалась с мяса. Он не позволил себе закрыть глаза или отвернуться. Даже когда девушка превратилась в безобразный обгорелый скелет, он продолжал смотреть. Если Миэ права и Бьёри убила румийка, Раш и Хани все равно виновны. Ведь ради побега карманника северянка сварила дурман. И Арэн, будь он в ладу со своим разумом, ни за что бы не позволил Бьёри ходить в комнату к пленнику. Чем больше дасириец думал о череде совпадений, что привели к смерти девушки, тем яснее понимал - виновен и он сам, не меньше остальных, а, может, и больше. Все, что сталось - плата за доверчивость. А ведь отец бесчисленное количество раз увещал его никому не верить. Теперь-то Арэн понял цену тем советам, только заплатила ее ни в чем неповинная девушка. И младенец, которому не суждено было родиться на свет.

Миэ ворчала и всеми силами противилась поспешному отъезду, но дасириец стоял на своем. Они и так потеряли время, пока валялись одурманенные в своих постелях. Шансы поймать беглецов истощались так же стремительно, как снег на жарком солнце, но Арэн продолжал верить.

До заката оставалось несколько часов, которые дасириец и волшебница провели в бешенной скачке. Влажная от утреннего дождя земля налипала на копыта лошадей, и те щедро отбрасывали ее на дорожные плащи всадников. Вскоре Арэну начало казаться, что на зубах хрустит земля и плохо перегнившая с прошлого года трава, а комки мокрой грязи забрались даже за шиворот. Когда дорога расширилась настолько, что на ней могли бы разминуться два обоза, Миэ взмолилась об отдыхе. Дасириец, нехотя, согласился. Звезды высыпали на небо щедро, будто кто из богов обронил миску с пшеном. Таремка сетовала на больную спину и не притронулась к еде. Не стал ужинать и Арэн: перед глазами еще стоял обугленный труп северянки, а далекие перепевы ночной птицы казались затихающим детским смехом.

Спал Арэн тревожно: сперва ему чудились шаги крадущегося Раша, и дасириец несколько раз хватался за меч, готовый сразиться с румийцем, после ветер стал приносить вонь погребального пожарища. Когда дасириец разогнал марево сна, солнце уж вышло из ночной обители и стремительно взбиралось вверх по небесному своду. Арэн так и не смог заставить себя съесть хоть кусок из того, что Миэ разогрела на собранном наспех костре.

- Ты не хуже моего понимаешь, что Раш никогда бы не поехал по торговому тракту, - сказала таремка, заваривая травы, которые купила еще в первый день приезда в Рагойр. Вода в глиняной кружке сделалась мутно-желтой, но аромат, что курился над ней, будоражил нюх дасирийца. Невольно, он потянулся попробовать, но волшебница живо отбила его руку. - Это женские травы, нечего тебе пить их, если только нет охоты сиськи отрастить и в бабу наряжаться.

Арэн поморщился, и вернулся на прежнее место. Хоть родившийся нынче день выдался погожим и безоблачным, промозглый северный ветер пробирался в каждую прореху одежды, и студил путников. Сон одолел дасирийца только, когда на горизонте посветлело.

- Он мог свернуть где угодно, - продолжила бормотать таремка. Говорила будто бы себе под нос, но делала это слишком громко, чтоб Арэн не догадался, чьим ушам предназначались слова. - Нам теперь никак его не выследить. Тем более, оба мы ничего не смыслим в разведывании следов и троп. Да хоть бы и были следы - дождь давешний все смыл.

- Боги будто против нас, - пробормотал дасириец, грея ладони у костра. - Отчего так? Я доброе дело сделать хочу, наказать тех, кто служит черной богине.

- Шараяна сильна, - резонно заметила волшебница. Она обмотала кружку тряпицей, чтоб не обжечь пальцы, и через тряпицу же отпила немного варева, жмурясь, точно обласканная кошка. - Иные боги берегут нас, а темная так же ревностно сторожит своих детей. Уж не знаю, как-то она станет привечать северянку, только Рашу и его сестрице точно всякая поддержка будет. Не зря же говорят, что Шараяна всем румийцам мать, каждого хранит, как первенца. Оттого и ближе она к своим последователям, является им чаще и на молитвы охотнее откликается. Так что неведомо еще, на кого из нас больше божественной милости ложится.

Дасириец не стал спорить. Все знали, что Шараяна хранить румийцев больше зеницы ока: ее повелением остров, куда боги сослали зарвавшихся шаймерских магов, был окутан непроходимым туманом, ее же воля многократно усилила магию румийцев, позволяя им творить более могущественные чары. Иные боги Эзершата молчали, оставаясь почти безучастными к судьбам людей. Миэ права - румийцы обласканы черной богиней, и, может статься, именно она теперь отводит от Раша погоню.

- Я поклялся на ее костях, - сказал Арэн, поздно понимая, что произнес слова в полный голос.

- И что? Кости Бьёри не станут от тебя ответа требовать. Теперь о ней Гартис позаботиться, и, если будет его воля, отпустит северянку к Скальду, чтоб душа ее получила новое рождение. Твои клятвы ей муки не облегчат.

"Облегчат мою совесть", - мысленно ответил дасириец.

- И не гляди на меня как на по́хотный гнойник, - проворчала таремка, шумно отхлебнув от кружки. - Твоя клятва тебя же и погубит. Видала я таких, верных каждому слову - жаркие, будто прут раскаленный, тронь только - мигом все вокруг вспыхивает. Только в том жару сами же и горят.

- Хватит пустопорожних разговоров. - Дасириец поднялся, отряхнул сенник. Разговоры с таремкой досаждали, словно голодные мухи: будто бы и вреда от них никакого, а надоедает, потому что жалят все в одно место. Может, волшебницы и права была, только от такой правды легче не становилось. Воротило от себя самого: что же он за воин такой, если данных клятв сдержать не может?

- Как скажешь, только ты все ж подумай о моих словах. Ветер этот кстати - может, выветрит дурь из твоей башки.

Несколько дней они ехали по тракту, не встретив ни единой живой души. Дни сменялись ночами, ночи - рассветами. Дорога вела их через многовековые черные леса: густые кроны старых древ густо так переплелись верхушками, что солнце терялось в них, а внутри царил сырой сумрак. В конце концов, сырость выстудила Миэ, и таремка расхворалась. В тот день их нагнал иджальский караван: смуглокожий торговец, покоренный красотой таремки, охотно взял ее на один из своих обозов. Миэ тут же скрылась за пологом, и до самого вечера дасириец не видел ее. Зато купец оказался словоохотлив и рот его практически не закрывался. Он рассказал, что возвращается из Артума, где выгодно продал зерно и оружие. Оказалось, весть о напастях северян расползлась по Эзершату скорее, чем думалось Арэну, и предприимчивые торгаши спешили нажиться на чужой беде. Арэн, как мог осторожнее, спросил у него, не встречались ли ему по пути всадники, двое или трое: беловолосая девушка, воин, изувеченный ожогами и красавица в одеждах пилигрима. Вдруг беглецы переждали где-нибудь в укромном месте и после повернули обратно, чтобы наверняка избавиться от погони. С другой стороны, на Румосе теперь самое безопасное место для обоих. По крайней мере до тех пор, пока лица их не сотрутся из памяти остальных. Впрочем, дасириец никогда не считал Раша настолько глупым, чтоб тот поверил, что его обман канет в небытие. Карманник горячился и был не воздержан на язык, но никогда не совершал глупостей. Один его обман чего стоит. Арэн оправдывал свою слепоту только тем, что, как и все жители Эзершата, привык считать румийцев изуродованными недолюдьми. Интересно, сколько же их ходить по миру? Никем не узнанные черные румийские волшебники, на уме которых только одно - посеять раздор, насадить волю своей матери Шараяны?

- Арэн, Арэн! - Миэ высунулась из-за полога крытого обоза. Глаза ее блестели так, будто таремка успела влить в себя крепкого хмеля. - Книги.

- Книги? - переспросил дасириец.

- Те книги, которые я нашла в пещерах под Хеттскими горами, - торопливо пояснила волшебница. - Я все никак не могла понять, кем бы они могли быть написаны. Словосложение старое, каким написаны древние шаймерские письмена, но с некоторыми оговорками. И хронология теперешняя. А тут у меня в голове все эта история верится, с румийцами, вот я и подумала...

- Говори уже, - поторопил дасириец.

- Думаю, что так хорошо шаймерскую речь знать могут только шаймерцы. Те, кто ею говорил с давних времени, и у кого она не стала собирать всякие соседние диалекты. Я знаю только одних чистых потомков шаймерцев.

Она выразительно посмотрела на едущего рядом торговца, которые, став невольным свидетелем их разговору, округлил глаза и слушал. Потом перевела взгляд на Арэна, словно говоря: "Не скажу при нем, но ты сам догадаться должен, я и так достаточно сказала".

Арэн догадался.

У давно сгинувших шаймерских магов остались одни только чистокровные потомки. Те, кто теперь назывались румийцами.

Хани

Погода баловала их. В лесах и меж деревьями солнце еще не успело как следует просушить землю, но небольшая тропка, которая буквально сама бросилась им в ноги, оказалась достаточно вытоптанной, чтобы лошади шли в галоп и не вязли копытами в грязи. С того дня, как они с Рашем разделили ложе - Хани улыбнулась, вспомнив прохудившийся сенник - минуло два дня. В первый день именно по настоянию Раша они делали привал несколько раз. В ту ночь он не прикасался к ней, но лег рядом и обнял, будто хотел загородить от всего мира. И никогда еще ей не было так спокойно.

Румиец. Скажи кто несколько месяцев назад, что она разделит постель с румийцем, да еще и совершит это по доброй воле, без принуждения - Хани прокляла бы клеветника. Теперь же все изменилось. Изменился ее мир, и она вместе с ним. Когда дасириец приволок Раша в комнату, Хани сразу почувствовала неладное. И почти не удивилась, когда Арэн сказал, какого тот рождения. С самого знакомства с Рашем девушка никогда не сомневалась, что он не зря так старательно обходит молчанием свое рождение. Разве не она сама так же старательно не отводила разговоры в сторону, когда ее спрашивали об отметинах? Тот, кто глазом не моргнув врет, будто в пене морской родился, точно прячет что-то большее, чем раждение за глаза богов.

Раш выглядел таким спокойным, словно это не его жизнь решали таремскя волшебница и дасириец. Молчал да хмурился, а рот открывал только когда спрашивали. Хани не верила, что он не скажет про нее, но чужестранец в который раз удивил. Она знала, что поможет ему, даже если придется отбивать поклоны его богине Шараяне. Стоило больших усилий заставить себя выглядеть каменной, когда каждый кусок кожи буквально зудел от страха. Хани сомневалась, поверят ли ей, но никто не сомневался в ее слвоах. Он напустила на себя задумчивость, отгораживаясь от возможных расспросов. Уверившись, что осталась одна, достала все мешочки и травами и склянки с порошками: дожидаясь Арэна и таремку, они с Рашем основательно запаслись всем необходимым. Когда она выбирала травы, чужестранец ворчал, что с таким же успехом он и сам мог накосить весеннего первотравья, высушить его и продавать по крату за щепотку. Но за ценные ингредиенты платил он, и Хани молча терпела его недовольство. Теперь она похвалила себя за предусмотрительность. Убедившись, что никто не следит за ней, девушка выбрала нужные травы, поставила на огонь в жаровне посудину с водой, и взялась варить зелье. Хвала Снежному, таремка хоть и была волшебницей, ничего не смыслила в отварах, а, значит, никто не мог воспрепятствовать замыслу. Но и без помощника было не обойтись. Сама мысль о том, что придется просить ту пилигримку, жалила разозленной осой. Ей вторил страх. Станет ли румийка разговаривать с ней? Ведь если Раш не врал, - Хани безоговорочно верила его словам - стоит только заикнуться о том, что она знает об их истинной крови, пилигримка захочет убить ее. Но захочет ли она спасти прежде своего брата? Девушка собиралась проверить, как будет на деле, а не гадать, дожидаясь, пока Арэн передумает. Она никогда бы не подумала про дасирийца худого, но нынче он показал ту свою сторону, о существовании которой Хани не догадывалась. Он говорил, что воин и что побывал во многих битвах; должно быть, истинное рождение Раша заставило дасирийца чувствовать себя облапошенным. Хани и сама не понимала, отчего чужестранец не сказал ей всей правды. Узнав про ее отметины, и что светлая Вира отобрала свою магию - почему и тогда не сознался? Они вместе стали отмеченными темной богиней, но Раш свою тайну оберегал до последнего. И пусть Хани понимала, где кроется причина недомолвок, она не могла простить. Ведь когда она сотворила зло, умертвила невинных сельчан - скажи чужестранец о своем рождении, она бы вполовину не чувствовала себя такой одинокой. Но он малодушно смолчал.

Когда вода вскипела, Хани положила в нее травы, по одному пучку за раз, выжидая, пока вода сменит цвет. "Хорошее дурманное зелье должно трижды сменить лик", - наставляла когда-то фергайра. Хани поймала себя на том, что почти не помнит ее лица, и имя колдуньи Севера затерялось в памяти, а ведь прошло совсем немного времени. Что-то теперь твориться в родном Артуме? В Северные земли пришла весна, и пусть тепла там было вполовину меньше, чем в Рагойре, девушка скучала по стуже и колючему снегу.

Когда зелье в котле сделалось алым, Хани дала ему остыть. Аккуратно собрав остатки трав, добавила щепотку белого порошка из узкой склянки, и бережно спрятала все ингредиенты обратно в дорожную суму. Теперь отвару оставалось только выстоять положенное время, и Хани, воспользовавшись передышкой, решила переговорить с сестрой Раша. Если, конечно, пилигримка не сбежала, почуяв неладное. Кроме того, Арэн и Миэ наверняка станут присматривать за ней тоже.

Выйдя из комнаты, Хани с облегчением выдохнула: никто не стерег ее. В далеком уголке души поселилась укоризна: только что пеняла чужестранку за обман, а теперь сама с головой в него окунается. Осмотрев коридор в обе стороны, девушка закусила губу. И что теперь? За которой из дверей искать румийку? Хани отмахнулась от паники. "Направо иди", - зашептал знакомый голос в голове. В последнее время та, кто назвалась госпожой Хелдой, зачастила. Ее голос приходил внезапно, то посреди ночи, заставляя Хани просыпаться, то с рассветом, а то и вовсе, когда девушка занималась обыденными делами. Девушка не особо волновалась ее голосу: с детства они привыкла слышать голоса ушедших предков, и они часто становились ей помощниками. После того, как голос красивой госпожи из Белого шпиля впервые "ожил" в ее голове, девушка решила, что та умерла, и теперь является к ней невидимым предвестником. В башне фергайр, когда яд проникал в тело Хани, она будто бы видела подол платья той госпожи, следом за которым шла, словно за путеводной нитью, но госпожа так и не показалась. Вспоминая события того дня, девушка решила, что не было ни платья, ни Хелды, а все образы подсовывала отравленная кровь. Но после, когда госпожа заговаривала с ней, ее наставления сбывались. Хани доверилась ей, перестав подвергать сомнению слова и указания.

Теперь же голос Хелды обрадовал девушку как никогда прежде. Она повернулась в правое крыло коридора, и пошла по нему, дожидаясь других советов. Но нужда в них отпала, когда одна из дверей отворилась, выпуская из недр комнаты пилигримку. Увидев Хани, девушка остановилась и улыбнулась. Лицо ее сегодня казалось еще прекраснее, а невинность в глазах подкупала настолько, что Хани на мгновение засомневалась - а не обманул ли Раш их всех в который раз?

- Доброго дня тебе, северянка, - приветливо поздоровалась пилигримка.

Хани кивнула. Неуверенность намертво прилепила язык к гортани, и девушка не нашла сил сказать что-то вежливое в ответ. Пилигримка едва заметно пожала плечами и направилась в сторону лестницы. Хани оглянулась - еще немного, и румийка исчезнет, спустится в полный людьми зал, где им уже ни за что не поговорить с глазу на глаз. Вышло время всяким сомнениям, подумала девушка, и произнесла:

- Они знают от какой крови родился Раш.

Пилигримка остановилась. Несколько тягучих мгновений она стояла к Хани спиной. Девушка не отступилась, и, на всякий случай, повторила свои слова. Не может быть, чтоб румийка не расслышала их в первый раз, но Хани не хотела испытывать судьбу.

Пилигримка подскочила к ней, сцапала за шиворот - быстро, словно кошка мышь - и чуть не силой швырнула к двери своей комнаты. Хани охнула, хватаясь руками за стену, чтоб удержаться на ногах. Тем временем румийка отперла замок и хмуро кивнула Хани, мол, входи. Девушка отбросила страх и переступила порог комнаты. Румийка вошла следом, перед тем проверив, не стал ли кто свидетелем разговора.

- Как? - только и спросила она, когда дверь была надежно заперта изнутри. Пилигримка навалилась плечом на стену, скрестив руки на груди, и ничто не выдавало ее настороженность. Но Хани чувствовала, что румийка взволнована.

Девушка вкратце пересказала разговор. Чем больше Хани говорила, тем сильнее хмурилась румийка; под конец ее брови сошлись единой ниткой, точно так же, как случалось у Раша, когда он был недоволен.

- Выходит так, что это из-за моей болтовни братец попался, - вслух произнесла пилигримка.

Ждала ли она ответа или нет, Хани не знала, но предпочла пока помалкивать, чтоб не спугнуть хрупкое доверие. Если румийка откажется помогать, оставалось одно - молить богов сотворить чудо и открыть дверь. Или испытать судьбу и попытаться стащить у Арэна ключ. Хани мало верила в успех запасного варианта, вернее всего, дасириец, даже если дурманное зелье его разберет, почувствует ее неумелые попытки, и тогда придется объясняться до конца. А ждать, пока сон сморит дасирийца и остальных, девушка не могла - слишком мало времени останется на побег.

- От меня-то чего хочешь? - спросила румийка, прижигая Хани взглядом, точно надоедливую мошку.

- Помоги мне освободить Раша. - Хани старалась придать голосу уверенность, но страх близости темной румийки студил кровь. - Раш не хочет говорить про... про ваш остров, и отчего вы такие, как есть, а не так, как про вас слухи ходят. Арэн не станет его мучить, но терпения его на долго не хватит.

- С чего ты взяла, что мне дело есть до того, что скажет мой непослушный братец? - Пилигримка отошла от стены, встала рядом с Хани, подбоченившись, словно продажная девка. - Он из дому сбежал, совершил грех против воли нашей матери Шараяны.

Хани невольно дрогнула и едва удержалась, чтоб не вжать голову в плечи. Но от проницательной пилигримки ничего было не утаить. Она широко улыбнулась, обнажая ровные зубы, такие белоснежные, что Хани невольно захотелось больше никогда не открывать рта. Где прежде она видела такую же улыбку?

- Отчего ты боишься имени богини, но ноги раздвигаешь перед тем, кто вышел от ее крови?

- Ты поможешь мне? - Хани сглотнула, изо всех сил стиснула пальцы в кулаки. Хотелось сбежать к Краю Эзершата, лишь бы больше никогда не видеть румийку и ее взгляд - насмешливый, пополам с презрением.

- Скажи только чем, - кивнула румийка. - Только прежде - неужто нестрашно тебе со мной такие разговоры вести? А если я тебя убью сейчас? Или кто из этих людишек прознает, что со мной говорила?

- Они и так узнают, - пожала плечами Хани, нарочно игнорируя первую часть вопроса. - Главное, что к тому времени, как правда откроется, мы будем в безопасности.

Пилигримка погрозила ей пальцем, хитро улыбаясь. Чем больше она скалилась, тем сильнее Хани пробирало недоверие. Уж лучше бы хмурилась - все понятнее, что на уме.

- Если связалась с румийцем, так будь готова к тому, что нигде в Эзершате не найти вам безопасного пристанища. Только на Румосе, но Раш лучше даст отрезать свои уши, чем вернутся туда. Знаешь ты, отчего он сбежал?

- Нет, - призналась Хани.

- По нашим меркам, он родился с изъяном. Видела ты уши моего брата или только в штаны ему глядишь?

Хани молча кивнула. Пусть румийка, если ей охота, плюется желчью, а заодно и придумает, с чем Хани согласилась.

- Таких, как Раш, - продолжала пилигримка, - у нас используют по-иному. Брату повезло, что мать заставляла его носить обруч, и долгое время его ущербность никто не замечал. Обычно, мы не затягиваем, и, как только появляется тот, кто может дать порченое потомство, его определяют в лаборатории. Знаешь, что это такое?

Хани снова ограничилась кивком, на этот раз - отрицательным. Зачем румийка рассказывает все это? Девушка хотела знать, что побудило Раша сбежать из дома, но сейчас для откровений было не время и не место. Перебивать пилигримку она не решилась - вдруг, передумает помогать?

- Это такое место, где мы, румийцы, расчленяем человеческие тела, разбираем их по косточкам, по хрящикам, сцеживаем всю кровь - и смотрим, как человек устроен изнутри. Некоторых, после собирают обратно, и их тела получают новое рождение. - Тут пилигримка сделалась серьезной, будто собиралась поведать Хани страшное откровение. - Рождение, но не жизнь.

Хани понимала, о чем говорит румийка.

- Ты ведь не можешь не знать эту историю, северянка? - Пилигримка обошла девушку кругом, словно приноравливалась, с какого боку лучше всадить ей нож в спину. - Артефакт, который создали наши предки, и за который боги сослали нас в самую задницу Эзершата. Во все времена так было - всякий, кто посмеет пойти против воли богов, будет наказан. Потому что они... - пилигримка выразительно поглядела вверх, будто видела чертоги властелинов мира, минуя деревянную крышу и небесный свод. - Они бояться, что мир обойдется и без них. Если никто не станет молиться и отбивать поклоны, просить заступничества и приносить жертвы - они уйдут в забвение.

В конце ее слова стихли до шепота. Хани сглотнула. И куда подевалась вся храбрость? Хотелось одного - сбежать, выскочить из мышеловки, пока еще не поздно. Она осторожно покосилась на румийку и поняла - поздно. Ловушка захлопнулась еще там, в коридоре.

- Все эти столетия мой народ боролся с волей богов. И мы перехитрили их, и я тому доказательство. Разве моя идеально гладкая кожа покрыта язвами? Разве руки мои и ноги изувечены вывороченными суставами? Или, может, у братца моего в паху фасолевый стручок болтается? Только цена за такую метаморфозу высока, и мы платим ее. Так приказывает наша мать Шараяна. А Раш ослушался, выбрал никчемную жизнь.

- Никчемную? - непонимающе переспросила Хани.

- Его тело достаточно крепкое, пусть и с изъяном, - пожала плечами румийка. Она прошла до сундука, где хранила вещи, отбросила крышку и выудила из его недр узкий кожаный сверток, перехваченный лентой. Пилигримка сунула его за пояс, поправила голенище сапога, и снова повернулась к собеседнице. - Если бы вышло изучить его строение, и вычленить причину дефекта, мы бы избавились от еще одной бреши в наших генах. Это укрепило бы не только нашу семью, но и всех румийцев.

Хани хотелось спросить, что такое "гены", но она не решилась. Может, если боги даруют благосклонность, у нее будет шанс обо всем расспросить Раша.

- Но я помогу тебе, - закончила пилигримка. - Не рада моего бесхребетного братца, а потому что ты стоишь тут и трясешься от страха, но не пытаешься бежать, хоть мысли о побеге у тебя на самом лбу проступили. Я отпущу его, а остальное - не моя забота.

- Спасибо, - поблагодарила девушка. После всего, что наговорила румийка, Хани потеряла надежду получить от нее помощь, и, когда опасение не подтвердились, с охотой простила пилигримке издевки. Достаточная плата за свободу чужестранца, рассудила девушка.

- А теперь проваливай. - Румийка указала на дверь. - А то передумаю, и погляжу, как устроены северные девки изнутри.

Хани не стала испытывать ее терпение, и бросилась к выходу. Но у самого порога остановилась, вспомнив слово, которым ее называл чужестранец. Теперь-то знала, из какого языка оно взято.

- Камаллея - что это? - Она старалась как моно вернее передать произношение, но румийка все равно расхохоталась, словно услыхала несусветную глупость.

- Kama'lleya, - поправила она, справившись с хохотом. Пилигримка не походила на человека, которому сказали, что открылась самая страшная его тайна, и скоро за ним начнут охоту все добропорядочные граждане Эзершата. Будто в ней вовсе не было страха. - Это означает "снежный цветок". Где ты услыхала это слов? Неужто, братец мой так тебя величать стал, а?

Хани выскочила за порог, не ответив.

Она не сказала Рашу, что понимает значение слова, которым он продолжал ее называть.

На четвертый день пути они выехали к стенам небольшого города. Ветер здесь пах морем, и иногда Хани казалось, что она слышит шум волн. Но единственная вода, что попалась им в пути, была в доживающей свой век речке, густо заросшей камышом.

Над городскими воротами грубой ковки, реял красный с синим стяг, украшенный по центру подковой.

- Это дасирийский город? - осторожно спросил Хани. Раш говорил, то путь их будет долгим, и появление неизвестного города настораживало. Впрочем, она не знала здешних земель вовсе, как и нравов их обитателей.

- Нам до границ Дасирийской империи ехать еще дней десять, если погода будет ласковой. Здесь вольные земли, и живут в них вольные народы, которые сами себе хозяева. По крайней мере, до той поры, пока кто-то посильнее не станет свой лад заводить поблизости.

- И нет над ними правителя? - Хани привыкла думать, что над каждым поселением должен быть господин, который станет защищать, если придет беда.

- Ну почему, обязательно есть тот, кто всеми верховодит. Только город сам по себе - что посеяли-собрали, сковали или выткали - то и есть. С одного боку, никто не указывает, когда в отхожее место ходить, а с другого, случись что - никто не вступится. В таких городах правители раз в год меняются, если не чаще. Заехать нужно, поглядеть, что да как. Если повезет, прицепимся к какому-то каравану.

"Или здесь останемся", - подумала Хани. Она не хотела ехать в Дасирию. Зачем идти в руки тем, кто теперь, должно быть, считает и обоих приспешниками Шараяны? Дасирийская земля огромна - так говорил Раш, и она верила румийцу, но спокойнее не становилось все равно. А станут ли их искать здесь, в небольшом городке, потерянном среди стародавних древ?

Стражники на стенах, одетые в вареную кожу и обитые железными заклепками жилеты, подвязанные поясами, высунулись из-за каменных выступов, и велели придержать лошадей. Один из них поинтересовался, кто такие.

- Беженцы мы, - выкрикнул Раш. - Слыхали, что в Северных землях приключилось?

- Слыхали, - сказал второй, тут же спустил портки и помочился прямо со стены. - Только не больно ты на северянина похож, тощий, что черен от мотыги. И говоришь не по-ихнему.

Хани скинула капюшон, не дожидаясь, пока ее попросит Раш. Она по старой привычке продолжала плести косы - Раш уверил ее, что за пределами Артумских земель, мало кто понимает истинное их значение, а, значит, и расспрашивать лишнего не станут.

- Я северянка, - сказала на своей речи, и, когда стражники переглянулись, повторила на общем. Впрочем, северное наречие и так выдавало ее с головой.

- А отчего у этого, - стражник ткнул в сторону Раша наконечником алебарды, - рожа пришпарена?

- Пожар был, - буркнул румиец. - Не видели что ли зарева? Огненные звезды на землю падали, половина Сьёра под землю провалилась.

Мужики махнули руками, мол, проезжайте, и тут же принялись обсуждать несчастия северян.

- Зачем ворота открытыми держать, если каждого путника непременно выспрашивать, кто и откуда? - спросила Хани, как только лошади прошли под острозубой решеткой. -

- Неспокойно сейчас в Эзершате, должно быть, всяких подозрительных переспрашивают, мало ли что. - Он подтянул край капюшона так, чтобы тень от него скрадывала ожоги.

Внутри города вонь стояла нестерпимая. Хани, которой даже запах столицы Северных земель становился поперек горла, то и дело морщилась, нет-нет да и прикрывая рукой нос. Домишки, кособокие и большей частью одноэтажные, тулились друг к другу, словно десяток нищих, которых пустили переждать дождь в собачью конуру. Все здесь было грязным, даже люди, хоть одежды их, как подметила Хани, были богаче тех, которые носили Артумцы.

Раш ухватил за шиворот какого-то паренька и расспросил, куда их занесло. Город назывался Сахил, правил в нем помазанный богами свободный король Бруг. Позже, когда мальчишка, получив свободу, улепетывал, напуганный обожженным лицом Раша, Хани переспросила, что такое "свободный король". "Значит, что правит он, пока его никто с трона не подвинет, - пояснил румиец. - Спорить могу на ухо, что перед ним не один уж такой на троне сидел, свободный. В таких городишках власть достается тому, у кого мечей больше и золота. Так и правят, от восстания до восстания. Господа друг друга по холке треплют, а крестьяне гроздьями на сучьях развешаны, за то, что не тому "свободному" повинности платили". После таких слов Хани надолго умолкла. Проведя всю недолгую жизнь далеко на севере, отрезанная от остального мира, знала о нем только из сказок и редких историй, которые передавались из уст в уста, и, как водится, перевирались с каждым новым рассказчиком. Но мир за пределами Артума казался ей величественнее. Теперь же, с каждым новым днем, образ, что взлелеяло воображение, все больше расходился трещинами.

Улочки Сахила оказались настолько малы, что ехать по ним можно было только по одному. Рогатая кобылка Хани нервничала, мотала головой и часто пряла ушами. Наверное, здешние запахи ей тоже не по вкусу, решила девушка. Их приезд остался незамеченным. Только несколько раз Хани чувствовала на затылке пристальные взгляды.

- Нам нужно остановиться на ночлег и найти торговца едой, - сказал Раш. Казалось, румиец говорит сам с собой - он даже не поворачивал головы в сторону девушки. - Мне одному слышится шум моря?

- Я тоже его слышу, - подтвердила Хани.

- Странно, я думал, что знаю все портовые города западного побережья, - его рука в перчатке почесала подбородок. На тех частях кожи, которые не тронул огонь, проступила темная щетина. - Ладно, одна холера. Нужно поглядеть и расспросить, что за суда здесь ходят. Если повезет - отплывем куда-нибудь подальше. В Иджал, например. Только, - тут он все же покосился на Хани, - жарко в тех краях, тамошний климат нечета Северным землям.

- Все равно, - пожала плечами Хани.

Отыскать постоялый двор оказалось несложно. Кособокое здание, с мутными слюдовыми окнами, жалось за следующим поворотом. Его деревянная крыша, словно израненное животное, была густо покрыта свежими бревенчатыми заплатками, а под ней густо разрослись птичьи гнеда. Стоило им подъехать, дверь отворилась, выпуская наружу пьянчугу, всего красного от злости. Он наотмашь косил серпом круг себя и отборно матерился. Раш спрыгнул с лошади, обошел задиру со спины, стараясь не попасть под удар - ржавый кончик серпа то и дело норовил схватить румийца то за плечо, то за бок. Выждав момент, когда здоровяк повернется в полспины, Раш выбил из пьяных пальцев мужика серп, и, пинком под зад, отправил буяна в придорожную пыль. Только после этого велел Хани спешиться.

Тут же появилась и хозяйка - немолодая, но стройная женщина, с тяжелой косой и пытливым взглядом. Она поблагодарила Раша за услугу, посулив бесплатный ужин, если путники решат у нее остановиться. Румиец не возражал.

Внутри смердело перебродившим хмелем, топленым салом, а по углам провисли сети пауков. Путникам отвели небольшую коморку - Раш ворчал, что даже в Яркии комнаты на постоялом пристойнее - и подали обещанный дармовой ужин. Пережаренная свинина, картошка, густо сдобренная луковой заправкой, салат из редьки и яиц. Хани без охоты поковыряла в тарелке, почти не притронувшись к еде.

- Скажите, милейшая госпожа, - придержал хозяйку румиец, когда та проходила мимо столов. Ее пальцы каким-то чудом удерживал по три кружки в ладони. - Как нам попасть в гавань?

- Нет гавани, - буркнула она. - Года три уж как нет. Раньше была, а потом спалили ее и разрушили до щебня. Теперь-то на том месте и выхода к морю нет - половина утеса в море сгинула, а с того, что осталось, только тропка к морю есть. Бывает, заходят корабли чьи-то, если по пути им, но в последнее время только эти и наведываются, чтоб им пусто было. - Женщина покривилась, и, на оклик кого-то из посетителей, огрызнулась пожеланием нассать себе в кружку и хлебать, если терпения нет.

- Эти - это кто? Нам надобно в Рхель попасть как можно скорее, а верховыми отсюда долго переходить.

- Рыбы эти соленые, пираты.

Она отошла к соседнему столу и грохнула кружками о столешницу, так, что брызги выпивки разлетелись в стороны. Но вскорости вернулась, и выразительно поглядела на румийца.

- Они с черными магами спелись - горожане видали их на корабле. Приплывают, рабов будто бы продавать, да только слухи не зря ходят, что когда ночь настает, румийцы на берег сходят и вынюхивают тут чего-то. Только заразу разносят, тьфу. Езжали бы лошадьми - оно так спокойнее. Да и не будут жабродышные с вами разговаривать - в море вышвырнут, как корабль от берега отойдет, и всего делов.

Когда они остались одни, Раш отодвинул от себя миску с недоеденным картофелем, и снова почесал подбородок.

- Плохо, - только и сказал он. - Пойдем, если еда в тебя не идет. Нужно припасы собирать и ноги уносить. Хотел тут ночь переждать, но, видать, не судьба. С та-хирцами нечего и думать договариваться, тем более, если с ними румийцы под одним парусом. Только не нравится мне, что они так запросто могут к берегу подходить. Сперва в Северных землях хозяйничали, теперь на западе ими смердит.

Следующие несколько часов прошли за покупками. Вскоре оба дорожных мешка оказались под завязку наполнены соленьями, копчеными окороками и маринованными овощами. Последним Раш остановился у торговца сладостями. Пока он выбирал, Хани присматривала, чтоб купленные запасы не умыкнули. Люди разбредались, торговая площадь пустела.

Толчка в спину Хани не ожидала, потому, когда на нее стремительно двинулась фигура в темном, Хани просто попятилась с пути. Идущий же мигом свернул, прибавил шагов, налетел на девушку плечом, и Хани пришлось наклониться вперед, чтоб не упасть, выпростать руки. Незнакомец - или незнакомка - ловко подцепил суму с провизией, и кинулся удирать, да так быстро, что Хани почти сразу потеряла его из виду.

- Раш! Вор! - только и смогла выкрикнуть она, захлебываясь облаком пыли, которую взбили ноги вора.

Румиец среагировал мгновенно: развернулся, спрашивая взглядом, в которую сторону бежать. Хани молча указала рукой, и румиец помчался следом. Хани пощупала себя за плечо - болит, но не тянет. Однако же вторая рука ее не слушалась. Несколько торговцев поглядывали на нее из-за своих прилавков, и в их глазах читалась насмешка. Должно быть, размышляла Хани, поближе подвигая вторую суму с едой, давно здесь никому не доводилось так опростоволоситься. Когда первая паника прошла, девушка стала вглядываться в стремительно темнеющий переулок, который проглотил и Раша, и вора. Будто только недавно вечерело, а небо вдруг сделалось почти черным, и улыбается с него острый серп полумесяца.

Когда в переулке мелькнула тень, Хани стала вглядываться еще пристальнее. Ночь скрадывала очертания фигуры, но не настолько, чтоб не понять, что она была слишком тонкой, чтобы принадлежать Рашу. Хани поддалась вперед, зацепила носком сапога сумку и та свалилась под дружный хохот торговцев. Они уже собирали свой скарб, но нарочно медлили, наверняка рассчитывая поглумиться над обворованными чужестранцами. Хани не было до них дела, она ждала румийца, пусть бы и явился он с пустыми руками. Фигура выскользнула из переулка, то и дело оглядываясь, словно боялась слежки и прошла немного вперед, останавливаясь у колодца.

Хани не могла не узнать ее. Пусть лицо хранила тень, но походка и накидка, и даже взмах руки, которым фигура поправляла волосы, что выбились из-под капюшона - все указывало на одного человека. Они виделись несколько раз, но девушка запомнила те встречи так явственно, будто дело было нынче утром.

Румийка. Фархи. Даже простая накидка пилигримки не скрывала ее форм.

Не успела Хани прийти в себя - голова загудела от множества вопросов и догадок, - как из переулка выскочил Раш, с сумой в руках. Румийка, завидев его, обошла колодец и потерялась в тонкой щели между домами. Хани сморгнула, не понимая - то ли ей привиделось, то ли девушка и вправду только что стояла здесь. В таком смятении ее и застал Раш.

- В следующий раз будь расторопнее, - недовольно бросил он. И, продолжая что-то бормотать себе под нос, поднял второй мешок. После оба перевязал веревкой и повесил поперек плеч, держа мешки подмышками. - Так надежнее будет. Хани, да что у тебя с лицом? Эй?

Он несильно потряс ее за больное плечо. Девушка вскрикнула, только теперь оторвав взгляд от места, где пилигримка растворилась темноте.

- Раш, я видела... - начала было она, но умолкла, перебитая неслышимым голосом госпожи Хелды.

"Не говори ему, - приказывал голос. - Если хочешь, чтобы скитания ваши закончились - не говори. Девушка переправит вас на Румос. Где еще может быть безопаснее той, в которой расцвела в полную силу четная отметина? Никто не станет тревожить вас там, потому что с ними вы будите равны. И пусть этот мальчишка сопротивляется, сколько его душе угодно, но ты должна делать так, как я велю. Разве подводила я тебя, Хани? Разве не спасала тебе жизнь?"

- Чего молчишь, будто язык проглотила? - Раш злился. Хани только теперь увидела на его лице кровь. - Кого видела хоть? Сивого мерина?

- ... странного человека, - закончила она кое-как. - За тобой следом пошел, вы не повстречались?

"Молодец, Хани. Послушание заслуживает награды" - голос Хелды медленно потух, словно оплавился последний огарок.

- Странного? - Румиец недоверчиво покосился на нее.

- У тебя кровь идет.

- Это не моя. Пришлось врезать молодчику науки ради. Только болван станет воровать тяжеленую торбу: сам худой, ребрами светит, за вторым поворотом легкие выхаркивал. Таким надобно руки отрубывать по самые плечи, чтоб не позорили своего собрата по ремеслу. Пойдем, темно уж совсем. И хватить такими глазами по сторонам смотреть - на нас еще никто с мечами и капканами не вышел.

Они вернулись в гостиницу. Раш велел ей оставаться в комнате, а сам спустился вниз, взять чего-нибудь перекусить. "В дорогу нечего животы набивать, и спаться будет не так крепко, если впроголодь лечь, а вот горячей похлебки выпить - самое дело, боги одни знают, сколько нам еще верхом труситься" - сказал он перед тем, как закрыть дверь. В комнате мигом сделалось пронзительно тихо, до боли в ушах. Каждый шорох, отдаленный хруст сломанной ветки, вздох, гомон постояльцев - все заставляло Хани нервничать, в каждом она слышала легкий перебор крадущихся ног Фархи. Она пришла за ними, выследила. Так быстро. Должно быть, загнала не одну лошадь. Но как смогла? Раш постоянно следил за тем, чтоб за ними оставалось как можно меньше следов, даже для костров в земле выкапывал неглубокие ямы и после присыпал все землей и травой. Но надежно ли прятал, верно ли? Хани вспомнились дни, когда еще был жив Рок, и они вместе ходили на охоту. Она была обучена находить беличьи гнезда и выслеживать зайца, подходить к оленю с подветренной стороны, чтоб не выдать своего запаха. Но никто не рассказывал им, как не оставить за собою следа. Не знал таких премудростей и румиец.

Застольный хохот внизу заставил ее вскочить на ноги. Шорохи за дверями усилились ... и исчезли. Девушка попятилась. Тишина, но она настораживала еще больше.

Дверь осторожно поползла в сторону, впуская в комнату гостью.

- Позднего часа тебе, - улыбнулась пилигримка, и тут же предупредила: - Вздумаешь кричать - мигом глотку перережу.

И, словно насмехаясь, приложила палец к губам.

"Слушайся ее, - горячо зашептал Хелдын голос, непривычно близкий, будто красивая госпожа шептала в самое ухо. - И не бойся ничего. Никому тебя не обидеть. Вспомни деревню и пепел. Разве есть такая сила, чтоб одолеть твой гнев?"

- Зачем ты за нами шла? - Хани подивилась, каким спокойным звучит ее голос, но нашептывания Хелды развеяли страх.

- Я же говорила, что братца моего давно дома заждались. - Румийка покачала головой. - Решила проводить его, а то вдруг заплутает. И тебя заодно. Поглядишь, какое оно - румийское гостеприимство.

"Раш никогда не даст себя взять", - подсказала Хелда, и Хани, точно заговоренная, повторила ее слова.

- Ну так если я тебе нож к горлу приставлю - так куда он деваться станет? Пойдет, как миленький. - Тут она достала кинжал - тонкое лезвие с легким шипением выскользнуло из рукава - и нарочно попробовала пальцем режущую кромку. Улыбнулась, довольная. - А если удерет, так уж прости - придется тебя к Гартису отпустить, а то знаешь больно много.

И, в доказательство своих слов, направила острие кинжала в сторону Хани. Девушка почувствовала холодок в ладонях и странную ясность в голове, как тогда, с сельчанами. Отчего-то приступы магической лихорадки случались с нею бесконтрольно. С того дня, как она перестала ощущать магию Виры, темное колдовство сделалось сильнее, но приходило само, когда ему вздумается, не подчиняясь мысленным призывам. Хоть сколько черпай из темного источника - без толку.

"Не трогай ее, - предупредил голос, - поддайся, и она отвезет вас на Румос".

"И что дальше?!" - хотелось закричать Хани, но она не успела. Пилигримка налетела на нее словно таран, толкнула в грудь. Хани попыталась вздохнуть, но в груди зажгло, словно туда бросили головню. Девушка закашлялась, упала на колени, раздирая горло до кровавых полос.

- Пока мой братец внизу, - Фархи вдруг перешла на шепот, - я воспользуюсь твоим гостеприимством и подожду его здесь.

Пилигримка оттащила Хани в сторону, жалуясь, откуда в таком немощном теле столько весу, и заткнула рот какой-то тряпкой. К тому времени девушка справилась с болью и смогла сделать несколько жадных глотков. Она могла убить румийку - Хани по-прежнему чувствовала холодок в ладонях и зуд на кончиках пальцев, но голос госпожи велел делать иначе.

- Так будет спокойнее. - Фархи, не церемонясь, связала северянке руки, и проверила, надежно ли закреплен узел. Поднялась, рассматривая пленницу с высоты своего роста. - Вот же - и могу тебя прирезать сейчас, и не хочу отчего-то. Ты, случаем, не навела на меня порчу, колдунья?

Девушка отвернулась.

Раш вернулся скоро: Хани слышала его мягкие шаги и насвистывание какой-то мелодии. Услышала и Фархи. Пилигримка спряталась за дверью, вооружившись кочергой для перемешивания углей в жаровне, и притихла. Румиец отворил дверь, ступил внутрь. Хани не видела его с того места, куда ее пристроила пилигримка, только в щели между дверью и полом мелькнули ноги. Пилигримка выждала еще мгновение, пока Раш не переступил порог комнаты обеими ногами, и, что есть силы, наотмашь огрела его по затылку.

Румиец охнул, подвел глаза и рухнул, словно скошенный пшеничный колос. Фархи улыбнулась, быстро прикрыла дверь. Так же быстро связала брата, но в его рот кляп совать не стала. Потом с деловитым видом выпотрошила карманы Раша.