Шанхайский синдром

29

Его разбудил телефонный звонок.

– Алло!

– Это я, Ван Фэн. Знаю, сейчас уже поздно, но мне обязательно нужно увидеться с тобой.

Взволнованный голос Ван казался таким близким, как если бы она стояла за дверью, но в то же время он казался и очень далеким.

– Что случилось, Ван? – спросил Чэнь. – Где ты?

Он посмотрел на часы. Половина первого. Не такого звонка он ожидал. Особенно от нее. И в такой час.

– Я в телефоне-автомате на той стороне улицы.

– Где?

– Будку видно из твоего окна.

– Может, поднимешься ко мне?

На углу улицы действительно находилась телефонная будка, модная, современная; оттуда можно было звонить как с помощью монет, так и с помощью телефонной карточки.

– Нет, лучше ты спустись.

– Хорошо. Сейчас приду.

Они с Ван не виделись с той самой ночи. Понятно, почему она не хочет подниматься. И голос… Наверное, у нее крупные неприятности.

Чэнь торопливо надел форму, схватил кейс и сбежал вниз по лестнице, застегиваясь на ходу. На всякий случай лучше выглядеть по-деловому, особенно в такой поздний час.

Ни в телефонной будке, ни рядом никого не оказалось.

Чэнь пришел в замешательство, но решил подождать. Вдруг зазвонил телефон-автомат. В первые несколько секунд он просто стоял и смотрел на него, затем понял, что, может быть, звонят ему.

– Алло!

– Хвала Небесам! Это я, – услышал он голос Ван. – Я боялась, что ты не догадаешься снять трубку.

– Что-то случилось?

– Да, но не со мной. Сегодня в паспортном столе мне вернули заявку на получение паспорта. Я так беспокоюсь за тебя!

– За меня?!

Чэню показалось, что Ван не в себе. Ей отказали в выдаче паспорта, но почему из-за этого она волнуется за него? Неужели невыдача паспорта стала для нее таким ударом, что она утратила свои обычные собранность и сдержанность?

– Я упомянула твое имя, но они смотрели на меня тупо, как бараны. Один из них сказал, что ты висишь на волоске; он назвал тебя выскочкой, который сует нос не в свои дела, а о себе позаботиться не может.

– Кто так сказал?

– Сержант Ляо Кайцзюй.

– Вот сукин сын! Плюнь ты на него. Он мелкая сошка. Места себе не находит от зависти с тех пор, как я стал старшим инспектором.

– Все из-за дела Гуань?

– Нет, мы еще не довели расследование до конца.

– Чэнь, я очень встревожена. Я навела справки по своим каналам. Дело Гуань сложнее, чем тебе кажется. Некоторые там, наверху, кажется, восприняли твое расследование как намеренную атаку на революционеров старшего поколения. А тебя считают представителем либеральных реформаторов.

– Ты ведь знаешь, это неправда. Политика меня сейчас не волнует. Я расследую обычное уголовное преступление, только и всего.

– Знаю, но не все с тобой согласны. Как я слышала, У сейчас в Пекине развил бурную деятельность. А он близко знаком со многими важными шишками.

– Ничего удивительного!

– Кроме того, критикуют твои стихи. Кое-кто называет их политически вредными. Якобы стихи – лишнее доказательство твоей ненадежности как члена партии.

– Возмутительно! Не понимаю, какое отношение к делу имеют мои стихи!

– Хочу дать тебе один совет – если ты примешь его от меня. – Не дожидаясь ответа, Ван продолжала: – Перестань пробивать лбом кирпичную стену!

– Спасибо за совет. Не волнуйся, Ван, я решу свои проблемы… и твои тоже.

Она молчала. Чэнь слышал в трубку ее учащенное дыхание. Когда Ван заговорила снова, старший инспектор уловил в ее голосе неподдельное беспокойство – и что-то еще.

– Чэнь!

– Что?

– Представляю, как ты измучен. Хочешь, я приеду к тебе? Если, конечно, ты не против.

– Я просто немного устал, – почти механически ответил Чэнь. – Надо выспаться, и все будет нормально. А кроме сна мне вроде бы ничего и не нужно.

– Уверен?

– Да. Спасибо тебе большое.

– Тогда… береги себя.

– Ты тоже.

Он повесил трубку, но из будки вышел не сразу.

Истина в том, что он понятия не имеет, как решить свои проблемы. Не говоря уже о ее проблемах.

Прошло две или три минуты. Тишина. Чэнь отчего-то ждал, что она позвонит еще. Но телефон молчал.

Ван волнуется за него. Она журналистка и сразу чувствует перемены в политической ситуации. Когда Чэнь обращался к Ляо по поводу выездной визы для Ван, тот обещал помочь; но тогда над старшим инспектором еще не сгустились тучи. А сейчас… Чэнь вполне понимал ход мыслей Ляо. Зачем помогать человеку, чью карьеру можно считать конченой?

Он медленно вышел из будки. На улице больше не было невыносимой жары; сквозь густую листву пробивался мягкий лунный свет. Отчего-то ему не хотелось возвращаться домой. Голова лопалась от мыслей. Чэнь побрел по пустынной улице куда глаза глядят. Через некоторое время он огляделся по сторонам и понял, что ноги сами вынесли его к набережной Вайтань.

На пересечении с улицей Сычуаньлу стояло двухэтажное краснокирпичное здание. Когда-то в нем была его школа Яоцзин – он закончил ее во время культурной революции. Сейчас здесь уже не школа, а ресторан под названием «Красный дворец» – отдаленный намек на роскошь «Сна в Красном тереме». Наверное, местоположение здания сочли слишком выгодным с коммерческой точки зрения. Школе здесь явно не место. Чэню вдруг захотелось зайти в бывшую школу и выпить кофе, но он преодолел искушение. Сегодня неподходящая ночь для ностальгии. На фоне яркой неоновой вывески чернели силуэты валютчиков; они обменивали деньги иностранцам. За двумя пожилыми американцами гналась девушка, размахивая пачкой юаней. В годы культурной революции Чэнь, как и остальные пионеры, помогал транспортной полиции. Они выслеживали велосипеды без номерных знаков или с незаконно прикрепленными детскими сиденьями. Да, в те дни они охотились за нарушителями ревностно – и добровольно.

Впереди показалась водная гладь.

От реки тянул ветерок; он нес с собой пряный аромат воды и доков. Так пахнет только в Шанхае. Несмотря на поздний час, на набережной кое-где попадались молодые влюбленные парочки; они гуляли рука об руку или сидели на лавочках неподвижно, как статуи.

До 1949 года Шанхай называли «городом, который никогда не спит», а набережную – «складками яркого свернутого пояса».

Дойдя до моста Вайбайду, Чэнь остановился. От реки тянуло мазутом и мусором, хотя вода была уже и не такая черная; в ней отражались неоновые отблески. Он перегнулся через парапет. К арке моста подходил буксир.

Чэнь попытался разобраться в мыслях, теснящихся у него в мозгу.

Он раздавлен, уничтожен, хотя и не признался в том в разговоре с Ван. Его добило то, что уголовному преступлению приписали политический смысл. Оказывается, он, сам того не желая, принял участие во внутрипартийной борьбе.

Дав старт экономической реформе, Дэн Сяопин способствовал повышению своих более молодых сторонников, так называемых реформистов. Кроме того, был принят закон о выходе на пенсию старых руководящих работников. Руководителей высшего звена закон не касался, однако он весьма чувствительно задевал интересы партработников рангом ниже. У реформы Дэна нашлось много противников. После недоброй памяти событий лета 1989 года Дэн вынужден был умаслить «старую гвардию» – как уже вышедших на пенсию, так и ожидавших отставки партработников. Некоторые их привилегии были восстановлены. С тех пор ситуацию можно было охарактеризовать словами «шаткое равновесие». Новый лозунг – «политическая стабильность» – не сходил со страниц органов партийной печати.

Однако достигнутое равновесие легко было поколебать. «Старые кадры» ревностно относились к каждому новому шагу реформистов. Они расценили расследование в отношении У как атаку на себя. У поехал в Пекин жаловаться своим покровителям. Принимая во внимание его связи, можно было предположить, что он без труда добьется желаемого исхода. И вот результат не заставил себя ждать. Свидетельств тому немало. Вызов из комиссии по проверке дисциплины. Разговор с секретарем парткома Ли. И слежка за ним, организованная сотрудниками МОБ.

Нельзя трогать старого партийца У Бина, который сейчас лежит без сознания с кислородной маской в больнице. Неприкосновенен не только он сам, но и его особняк, его машина и, естественно, его дети.

Если Чэнь будет упорствовать, скорее всего, дело Гуань Хунъин станет его последним делом.

Может, все-таки прекратить расследование?

А может, уже слишком поздно…

Если уж угодил в черный список, обратного пути нет. Интересно, долго ли еще секретарь парткома Ли будет защищать его?

Скорее всего, нет, ведь его падение затронет также и самого Ли. Чэнь был уверен: Ли, опытный политикан, не станет поддерживать заведомого неудачника.

На него уже завели дело – в отместку за то, что он копает против У Сяомина. Что ждет его впереди?

Долгие годы «трудового воспитания» в провинции Цин-хай, тюремная камера или даже пуля в затылок. Возможно, сейчас он слишком драматизирует события, но в одном можно быть уверенным: из управления его выкинут.

Положение безнадежное. Ван попыталась его предостеречь.

Ночью на набережной так хорошо – так мирно дышится!

За его спиной, на той стороне улицы Чжуншаньлу, высится отель «Мир» с черно-красной крышей с башенками. Еще совсем недавно Чэнь мечтал, что обязательно пригласит Ван в тамошний джаз-бар. Они будут слушать импровизации пианиста и саксофониста; наблюдать, как официанты с салфетками, перекинутыми через руку, разносят гостям коктейли – «КровавуюМэри», «Манхэттен», «Черныйрусский»…

Теперь об этом не может быть и речи.

За нее Чэнь почему-то не беспокоился. У молодой, красивой и умной Ван полно «нужных» знакомых. Рано или поздно она сумеет раздобыть и паспорт, и выездную визу, и билет на самолет японской авиалинии. Наверное, она права, что решила уехать. Будущее Китая непредсказуемо.

В Токио она станет прекрасной женой. Будет носить легкое шелковое кимоно, стоять на коленях на циновке и подогревать чашку сакэ для мужа… На фоне заснеженной вершины Фудзиямы розовеют цветки сакуры…

Ночью, услышав случайный пароходный гудок, вспомнит ли она о нем – далеком, на том берегу моря, по ту сторону гор?

Чэнь вспомнил несколько строк Лю Юна, написанных в эпоху Сун:

Только с ним все наоборот. В стихотворении Лю покинул любимую, а в жизни – Ван покидает его.

Стихи Лю считаются классикой. Однако жизнь поэта не была легкой. Он был богат, но разорился; пил, мечтал, прожигал жизнь в борделях. Говорили даже, будто любовные стихи его губили. При жизни Лю был презираем современниками; истинные конфуцианцы гневно обличали его пороки. Лю умер в нищете; за ним ухаживала лишь бедная проститутка, которой нравились его стихи. Впрочем, возможно, образ спутницы у смертного одра был вымышлен. Кубик сахара в чашке горечи.

Вернется ли Ван когда-нибудь на родину – счастливая, процветающая женщина? Что станется с ним к тому времени? Он больше не будет старшим инспектором. Обнищает, как Лю. В зарождающемся материалистическом обществе кому нужен книжный червь, не способный ни на что, кроме писания сентиментальных стихов?

Чэнь вздрогнул от неожиданности: большие часы на здании шанхайской таможни заиграли новую мелодию. Мелодия была незнакомой, но понравилась ему.

Когда он учился в старших классах, часы отзванивали другую мелодию – «Алеет восток». То была песня, посвященная председателю Мао.

Времена изменились.

Тысячу лет назад Конфуций сказал: «Время утекает, как вода в реке».

Чэнь всей грудью вдохнул летний ночной воздух, словно выбираясь из бурного потока. Он повернулся и направился на Центральный почтамт.

Центральный почтамт Шанхая, расположенный на углу улицы Сычуаньлу и улицы Чапулу, работал круглосуточно. На входе, как положено, сидел привратник – даже в столь поздний час. Чэнь кивнул ему. В просторном зале стояли длинные дубовые столы, за которыми можно было писать, но сейчас старший инспектор увидел лишь нескольких людей, сидящих перед телефонными кабинками – они ждали междугородних и международных звонков.

Чэнь присел за стол и достал бланк с шапкой управления. Как удачно, что у него при себе оказался такой бланк! Он не хочет, чтобы письмо носило личный характер. Дело серьезное. В интересах партии.

Лишь только начав писать, он изумился: слова как будто полились сами собой. Он сделал паузу только однажды, когда поднял голову и посмотрел на висящий на стене плакат. Плакат напомнил ему другой, виденный много лет назад – черный дрозд, парящий над горизонтом и несущий на спинке оранжевое солнце. Под картинкой тогда было написано: «Что будет, то будет».

Время – птица, то присядет, то улетит…

Дописав письмо, он спросил у зевающего служащего за конторкой:

– Сколько стоит отправить заказное в Пекин?

– Восемь юаней.

– Дайте, пожалуйста, конверт, – попросил Чэнь. Дело того стоило. Письмо у него в руках, возможно, его последний козырь. Хоть он и не игрок, попробовать все же нужно. Хотя прошло столько лет… Возможно, он все только придумал… Скорее всего, письмо – последняя соломинка, за которую хватается он, утопающий.

Когда он вышел из здания почтамта, часы пробили два. Он снова кивнул привратнику, неподвижно сидящему у входа. Тот даже не поднял головы.

За углом Чэня бурно приветствовал уличный торговец; в кастрюльке на угольной жаровне кипели яйца в чайных листьях. Запах ему не понравился; он пошел дальше.

На пересечении улиц Тяньтиньлу и Сычуаньлу он заметил башню из стекла и бетона. Ее темный силуэт резко контрастировал с узкими переулками-хутунами, застроенными старыми домами в стиле сыхэюань. Такие дома состоят из четырех флигелей, расположенных по периметру квадратного двора. А совсем рядом кипела стройка. В ярких лучах прожекторов видна была нескончаемая вереница грузовиков и тачек – поток стройматериалов поступал на площадку и днем и ночью. Ради того, чтобы строительство не прерывалось, пришлось даже перекрыть движение на улице Тяньтиньлу. По сути, весь Шанхай превратился в одну огромную стройплощадку. Город изо всех сил стремится соответствовать своему статусу торгового и промышленного центра страны. Чэнь попытался срезать путь, повернув к рынку Ниньхай. Рынок был пустынен, если не считать длинного ряда корзин всех мыслимых форм и размеров – пластмассовых, бамбуковых, ротанговых. Вереница корзин начиналась у бетонного прилавка под деревянной вывеской, на которой мелом было написано: «Желтый горбыль». Самая вкусная рыба, по мнению шанхайских домохозяек. Корзинки оставили добродетельные жены, отошедшие домой на часок-другой. Скоро они вернутся и займут свое место в очереди, протирая заспанные глаза.

Чэнь увидел в конце ряда, у холодильного павильона, только одного рабочего ночной смены; подняв до самых ушей ворот ватника, рабочий разбивал молотом огромную глыбу замороженной рыбы.

Оказалось, что сквозного прохода через рынок нет. Чэню пришлось возвращаться назад. Домой он добрался позже, чем рассчитывал.

Конечно, за свою жизнь он успел сделать немало ошибок – и крупных, и мелких, принять много неверных решений. Однако именно в результате принятых им решений он стал тем, кем стал. Чего же он добился? Сейчас он временно отстранен от следственной работы, хотя официально и не уволен. На политической карьере можно ставить жирный крест. Но по крайней мере, он старался быть честным и судил по совести.

Пока неясно, не стала ли отправка письма в Пекин еще одной, очередной, ошибкой. Чэнь принялся не в лад насвистывать песенку, выученную много лет назад:

Что-то он расчувствовался – совсем как герой стихов Лю Юна.