Шансон для братвы

Глава 13 Возбухнул по утряни фараон...

Денис обошел серенький «Запорожец».

— Классный раритет! «Ушастый», что надо! Что хозяин бывший говорил?

— Холил и лелеял, — Ксения рассеянно стукнула сапогом по колесу, — похоже, не стучит нигде, идет для «запора» нормально, я на трассе пробовала — сто десять... Но ощущения — ниже среднего...

— Ну естественно, после «тойоты»... Хорошо, багажник на крыше — если что громоздкое, туда бросим. «Запоры» менты почти не проверяют.

— А что такие тачки проверять? Только время зря потратишь. Денег-то у владельцев все равно нет...

— Это точно. Я сейчас Юлику позвоню, съездим, часишки предложим, пару штучек... Ты бак залила?

— Конечно. Полный, мог бы и не спрашивать...

— Сто сорок за оба экземпляра, — Юлий Николаевич убрал коробки под стол, — но я ни их, ни тебя не видел...

— Я вообще к тебе приехал кофе попить, — поддержал Денис. — Какие такие часы? Не помню... Ну и ты денег не давал никому.

— Конечно. Какие деньги? Я — пожилой бедный старьевщик, живу на маленький процент, тысяча долларов для меня — сумма вообще нереальная...

— Вот и я о том...

— Мешок есть? У меня полтинники и двадцатки... В пополаме.

— Хорошо, что не пятерками... Сейчас Ксения из зала придет, сумку возьму...

— Лады... Если что еще будет, заедешь? — Юлий даже не спрашивал Дениса о происхождении вещей — среди круга антикваров важно только одно — в розыске вещь или нет, остальное не интересует. А за излишнее любопытство пулю или нож схватить так же легко, как подраться с хулиганами в два часа ночи. Если уж Рыбаков привез часы в магазин, то Юлик Брусникин был уверен — все без проблем, вещь абсолютно чистая. И хотя антиквариат такого класса был редкостью, владелец магазина не сомневался — ему тоже никто не задаст вопросов о происхождении этих часов. Дениса цена устроила, Юлий Николаевич тоже поимеет неплохой гешефт, все к обоюдной выгоде.

Антиквар любил иметь дело с такими людьми — цену сказал, тот кивнул, и все. Ни соплей о трудной жизни, ни бегающих глазок, ни воплей о безумной дороговизне современного существования. Каждый делает свое дело, а как — это уже его трудности.

— Конечно, заеду. Я ведь, кроме тебя, никому не отдаю. Да и зачем? Меня все устраивает... Только жаль, такие случаи редкость большая. Если вдруг будет — сразу к тебе. Я, кстати, давно хотел спросить, что сейчас лучше всего покупают?

— Ну, это просто... Русские вещи, практически все... Фаберже, Перхин, художников всех каталожных... Посуду русских заводов... Брюлики не в цене, надоели... Из драгметаллов нормальное что-нибудь, не ширпотреб... Иконы старые, века семнадцатого и раньше...

— Иконы, по-моему, все уже вывезли...

— Осталось немного. Сейчас же наши все берут, особняки набивают... У них дурь новая — модно стало по западным аукционам кататься. Престижно в зале посидеть с коллекционерами известными, перед телками своими повыступать, на торгах всех обойти. Разновидность развлечении... Да пусть, у меня свой круг давно, и так спрос предложение превышает... Если б ты мне не двое часов привез, а, к примеру, два десятка, разницы бы не было — в три дня уйдет...

— Где ж я тебе столько возьму? Нереально это... И в Эрмитаже столько нет.

Юлий улыбнулся.

— Ну, у Пиотровского, я думаю, даже поболее будет... Не здесь, разумеется, уже на Запад вывез, сыночку в приданое... Да пусть его! Просто запомни, что если даже объем будет большой, и по цене — не стесняйся. Надо будет, я тебе и наличку соберу, и с кредитной карточкой решим. В Швейцарии или Бельгии, где захочешь.

— Ну, если я столько достану, это фантастика будет... Хотя чем черт не шутит... Да, вспомнил, а что с часами, что я выставил, подвижек нет?

— Пока нет. Был из Москвы чудик один, все вокруг ходил. Но ценник — ты же сам понимаешь...

— Да... Я попробую поговорить, чтоб снизили.

— А, пусть стоят, не мешают, — махнул рукой Юлий.

В кабинет впорхнула Ксения.

— Мальчики, где мой кофе?

— Сейчас, — Юлий заколдовал над кофеваркой. — Что-нибудь понравилось?

— Брошка одна, веточка с бриллиантами...

— А-а! Это прошлый век, Германия. Очень советую, вещь действительно элегантная, изящная...

— И по цене тоже.

— Сколько? — небрежно спросил Денис.

— Да ну — тридцать тысяч... Дорого очень.

Антиквар поднял руку:

— Для тебя — двадцать пять...

— Ой, какая разница, — Ксения язвительно покачала головой, — моя еврейская душа в сомнениях...

— Да ладно, — Юлий подал кофе, — вещь-то стоит того...

— Кто ж спорит? Но к такой вещи «роллс-ройс» нужен, белый.

— А меня никто не спросит? — вмешался Денис. — Я тоже хочу в обсуждении поучаствовать...

— Ну, милый, твое мнение? — Ксения повернулась к мужу.

— «Роллс-ройс» мне не потянуть...

— Я так и думала...

— Но брошку — купим.

— Все равно дорого!

— Евреев не слушаем! Юлик, заверни! Свои отсчитай, берем... Ксюш, сумку свою дай, а то Николаич на паперти стоял, вишь, мелочи набрал, не успеть боялся, все подряд греб.

Инвалид умственного труда Яичко получил у прокурора района Виталия Вячеславовича Шлемазюка санкцию на продление содержания под стражей молодого парня, задержанного им по подозрению в разбое.

Обвинительное заключение начиналось с грандиозной формулировки: «Несмотря на показания потерпевшего, утверждающего, что он впервые в жизни видит предъявленного гражданина...»

Ковалевский перед Новым годом решил в очередной раз немного подзаработать и организовал фирму по оказанию рекламных услуг производителям конфет и другой детской продукции.

Дельце обещало быть выгодным — фирмы, торгующие разными сладостями, нуждались в увеличении оборота, снижающегося из-за довольно низкого качества товаров, поставляемых на российский рынок. Николай заключил десяток договоров, предусматривавших работу нанятых им людей в качестве Дедов Морозов и Снегурочек в нескольких крупных универсамах города. Он дал объявление с обещанием хорошей, до полумиллиона рублей в день, оплаты и проинструктировал свою компаньоншу в этой фирме, бывшую челночницу Юлю, о том, что предпочтительнее набрать людей в возрасте до двадцати лет. Студентов. Их проще будет обвести вокруг пальца, когда наступит час расплаты — привязаться к чему-нибудь в предпоследний день и уволить.

Пока эта схема сбоев не давала. Юле был обещан процент, и она рьяно взялась за набор «лохов». Люди откликались с радостью, заработать перед Новым годом хотелось всем — за неделю в фирму Ковалевского приняли более пятидесяти человек, именно тех, которых ему было нужно, — студентов и студенток. Официальные контракты, естественно, не заключали — «заботливая» Юля всем разъясняла, что делается это исключительно для блага сотрудников, чтоб налоги не платить. Студенты соглашались, и неудивительно — сорокалетняя «челночница» и «хабалка» в любом случае может убедить восемнадцатилетнюю молодежь. Опыт-то разный, а «грузила» она очень убедительно.

Зампрокурора Воробейчик вызвал к себе Султанова.

— Ты его пугани там, вопросы разные подкинь комиссии, поваландай его. Поприглашай с утра, чтоб только к вечеру освобождался. Психология — штука тонкая... Пораздражай его перед комиссией, пусть он в кабинет злой заходит... Ему неадекватность поведения легко поставят. У него с армией непонятно, запрос послали, а ответа нет. Может, обычный бардак с ответами, а может, — что не так... Покопаться надо. Ты допрос провел?

— Да не говорит он ничего. Сказал, чтоб в Министерство обороны обращались. Сам не хочет рассказывать...

— Вот и отлично. Можно прицепиться, ты же следователь. С врачами поговори — темнит, мол, клиент, цену себе набивает, на допросах то одно говорит, то другое...

— Но в протоколах же нет этого. Разве что у Яичко...

— А это не главное. Тебе важно, чтоб сомнения у комиссии появились, а они сами найдут, к чему прицепиться. За свои диагнозы они отвечать не любят, довольно часто пишут — без стационара разобраться не можем...

— Он же свидетель!

— Ну и что?

— Не можем мы его на стационар! По закону не положено.

— Мало ли что не положено. Фактики новые, обстоятельства — и в ранг подозреваемого переведем. А там — наше дело... Да ты не переживай — Огнев как о стационаре услышит, сам отстанет.

— Меня в следственное управление с делом вызывают, к Рюриковой...

— К Степаниде Олеговне? Не волнуйся. Огнев опять заявления написал, ничего, не впервой... Ты лицо независимое.

— Про Яичко спрашивали, из Собственной Безопасности.

— Огнев с Яичко один на один разговаривали, не доказать ничего. Словам Огнева все равно веры нет — был же он обвиняемым, это не просто так. А не смогли доказать — так хитрый попался, вывернулся... На экспертизе так и скажи; А Рюриковой позвони, так, мол, и так, дело на медэкспертизе, они закончат — приедешь.

Султанов согласно кивал.

К несчастью, работать он стал не очень давно и не понимал, что начальство, столь заботливое на словах, откажется от него в любой момент ради собственной выгоды. Столкнувшись с противником, поведение которого резко отличалось от ожидаемого, он немного растерялся, постоянно советовался с Воробейчиком и тянул время, не отвечая на заявления Огнева. На что надеялось следствие, было непонятно: экс-обвиняемый пер, как бульдозер, завалив своими заявлениями все инстанции, какие возможно.

Отсутствие ответов вызывало у Дмитрия холодную расчетливую злобу, смешанную с весельем от результатов своих действий. Из заявления в заявление он твердил одно и то же, повторяя свои претензии в разных вариациях. Внимательно прочитав Уголовно-Процессуальный кодекс, Огнев воспрянул духом — книга эта, скучная на первый взгляд, при умелом обращении превращалась в практическое пособие под названием «Вилы ментам», а при условии следственной импотенции противников — так вообще в их надгробие. Султанов злился, изображая «независимого следователя», пытался в своей манере «пугануть» Огнева, чтоб тот отстал, но выходило неважно — тот не пугался и продолжал свое темное дело.

Кстати сказать, к Исе Мухтаровичу Огнев поначалу относился неплохо, он видел, что без пресса следователь работает нормально, но моменты такие были уж слишком редкими. Дмитрий прекрасно знал массу традиций Северного Кавказа, сам жил там некоторое время, и возможностей сцепиться с Султановым было хоть отбавляй — стоило обозвать того парочкой расхожих словечек, и все. Но такие методы Огнев считал «непарламентскими» и пользоваться ими не хотел. Следователь это чувствовал, горячая горская кровь ударяла в голову, он порывался что-нибудь «накопать», но, к его разочарованию, та немногая информация, которую удалось получить через официальные источники, соответствовала показаниям. А во всем остальном приходилось полагаться на рассказы Огнева, мило отсылавшего следствие куда подальше с его нездоровыми интересами к побочным фактам и рекомендовавшего наконец заняться делом, а не выяснением подробностей учебы в институте пятнадцатилетней давности.

Помимо получения высшего образования, служба Дмитрия в армии являлась очередным бредом Воробейчика, мечтавшего прикрыть своего родственничка и «повесить» на Огнева «реально осуществимые угрозы» в адрес бывшего «терпилы».

Магическое слово «спецназ», многозначительно и шепотом произнесенное придурковатым родственником, вызывало ассоциации только с костоломами в масках и с автоматами.

Невысокий Огнев явно не подходил под это определение.

Воробейчик сразу ухватился за «явное вранье» следствию, когда Дмитрий спокойно подтвердил этот род войск. Конечно, название было у всех на слуху, но обозначало оно лишь службу в специальных частях, разновидностей которых в любой армии любой страны сколько угодно.

Но ни Воробейчик, ни Султанов об этом не подумали, ибо сами в армии не служили и судили о ней лишь по тупым газетным статьям из «Комсомольца Москвы» и из проамериканских телепередач НТВ.

На самом деле Огнев два года провел в отдельной части спецсвязи. Торчал в основном в бункере, занимался переводами с английского и немецкого, много общался с шифровальщиками и, что совершенно естественно, имел довольно высокую степень осведомленности в закрытой информации. Дислокация подобных частей не менялась, методы работы, в общем, тоже оставались прежними, поэтому у всех по окончании службы отбирали подписки о неразглашении. Причем на длительные сроки. Для разумного человека такое положение дел является совершенно естественным и не вызывает никаких эмоций — армия обязана хранить свои секреты. Ссориться с войсковиками у Огнева не было ни малейшего желания — изменилось государство или нет, подписка осталась, а военная машина перемелет куда эффективнее, чем гражданская — следствие военной прокуратуры по фактам разглашения секретной информации не церемонится. Раз, два — и ты уже лес валишь в компании себе подобных. Да и к самой службе Дмитрий относился разумно — делал хорошо свою работу два года, льготы все после армии получил — в общем, и он, и государство обоюдно выполнили свои обязательства.

С институтом у зампрокурора все родилось спонтанно.

Воробейчик позвонил на кафедру, где учился Огнев, и нарвался на того единственного человека, которого Дмитрий считал откровенным подлецом и во время учебы этого не скрывал. Тот остался по окончании института на кафедре и, спустя пятнадцать лет, получил возможность отомстить.

Бывший секретарь комсомольской организации факультета был, по сути своей, человек ущербный, жизнь свою связывал с продвижением по чиновничьей лестнице и преуспел бы в этом, если бы не грянула перестройка. Огнева он ненавидел с первого курса за независимость — все рвались к главному комсомольцу с предложениями дружбы, он был инстанцией, утверждавшей самое святое — поездки за границу в составе стройотрядов, и не понимал, почему Дмитрия это не интересует.

Огнев же только ухмылялся.

Наконец терпение комсомольского вожака лопнуло, и на очередном собрании он прямо так и спросил: «А ты что, товарищ Огнев, не хочешь за границу поехать? С таким отношением к комсомольским поручениям ты бюро не пройдешь!» Собравшиеся замерли, момент был судьбоносный — либо Огнев станет таким, как все, либо секретарь комсомольской организации здорово поизгаляется.

Но не случилось ни того, ни другого.

Огнев ухмыльнулся в своей обычной манере и врезал в ответ: «А на фиг мне ваша заграница? Мне и здесь хорошо!» Комсомольчик заверещал, что все, Дмитрий никогда не получит от комитета комсомола разрешение, может забыть о карьере, все в характеристику впишут. Огнев нагло зевнул и сказал, что не понимает, чего это советский человек за границей потерял, может, за хорошую работу надо поездкой по любимой стране поощрять, а не «отправкой на чужбину, к чуждым народам». Так и выдал.

Страну, мол, свою предпочитает остальным и ехать никуда не собирается... Кто хочет — пусть задницу рвет, а ему и здесь хорошо, по крайней мере, можно не бояться «попасть под влияние сладкой жизни».

Это был сильный ход, все козыри были биты, и секретарь прилюдно утерся. Никаких других методов укрепления своей власти он не знал, да и карьера его после собрания пошла ни шатко ни валко — присутствовавшие «шишки из райкома комсомола сделали свои выводы — не умеет „товарищ“ с массами работать. Короче, путь в райком и далее закрыт.

Услышав от Воробейчика о том, что Огневым интересуется прокуратура в связи с уголовным делом, бывший секретарь сразу изрек, что не удивлен, ибо еще лет пятнадцать назад был уверен, что этим все и закончится. Зампрокурору слова эти сильно согрели душу, однако что именно имел в виду собеседник, выяснить не удалось — тот мямлил о «подозрениях в фарцовке», и все.

— Ты акцентируй их внимание на странностях поведения, — Воробейчик смотрел мимо Султанова, разглядывавшего красочную инструкцию по противопожарной безопасности — очередное увлечение Шлемазюка.

— Да нет у него странностей, он очень спокойный.

— Ну придумай. Что, я должен за тебя твою работу делать? Скажи: потерпевшему угрожал, намекал, что тихо его уберет, мол, в армии научили... Пусть его на это колют, не выдержит, сорвется. Вера тебе будет, ты следователь... Если Огнев — и вправду спецназовец — все, значит, потерпевший обоснованно боится, если нет — то врет следствию, мы ему дачу ложных всунем, я подпишу... В любой момент можем обвинение предъявить по вновь открывшимся обстоятельствам...

— Так нет же обстоятельств.

— А ты ищи. Ты договоры проверил?

— Липа это... Терпила сам и состряпал... Огнев ржал, на почерковедческой экспертизе настаивал. Там этот дурак пытался подпись его жены подделать, типа, и она при делах... Я еле отбился, хорошо еще, анонимки можно к делу не приобщать, а то вот был бы казус при проверке...

На самом деле «терпила» был ни при чем.

Упомянутые договоры Султанову прислал сам Огнев, договорившись с приятелем об изготовлении фальшивой печати фирмы «потерпевшего». По договорам выходило, что Огнев и его жена были должны все тому же бизнесмену полмиллиона долларов. Эти «документы» были присланы по почте с объяснением, что посылавший «боится мести» со стороны Дмитрия, и произвели неизгладимое впечатление на Воробейчика.

Бывший «потерпевший» заявил, что «смутно помнит» этот долг, следователь продемонстрировал бумажки Огневу и туманно намекнул, что новые обстоятельства дела иногда «всплывают». Дмитрий дождался эксперта, тот провозился минут десять и, обозленный, уехал, обозвав сотрудников отделения «дегенератами, которым место на улице, с метлой». Фальшивка была слишком явной. Огнев мысленно согласился с экспертом, подслушав под дверью.

Султанов вынужден был извиниться за фальсификацию материалов дела неизвестным лицом, оппонент грустно посочувствовал. Дело приобретало мистически-дебильный характер, причем главным блаженным вытанцовывался сам следователь.

— Ну ты даешь с этими египетскими казнями, — протянул Денис.

— А чо! — Ортопед шумно хлебнул чаю. — Горячий, блин! Тусовка там знатная была, фараон сам виноват...

— Не виноват твой фараон! Он, считай, вообще не при делах был. Ты все время о еврейском боге забываешь, там же постоянно на него ссылки есть — то сказал, это посоветовал..

— Ну да, с Мойшей базарил, типа...

— Не только с Мойшей, он вообще всюду лез. Чуть что — он тут как тут со своими советами... Когда тусовка началась с исходом иудеев из Египта, так он им помогать стал и гадости фараону делать.

— Но фараон-то логичный пацан — решил, выгнал.

— Ага, конечно! Там поначалу не так все просто было. Я не пойму, Мишель, у тебя чего — Библия в кратком изложении? Только основные тезисы или вообще комикс? Судя по твоему изложению, у тебя в книжке глава должна называться так: «Как, типа, мужик нехороший, Фараоном звали, Мойшу на фиг, типа, послал, и он, типа, пошел, и чо, блин, из этого вышло» И на обложке надпись — «Типа про Бога, врубаетесь, пацаны, да?».

— Да не, нормальный бук... [96] Адаптированный.

— Ага, ну тады ясно. Слухай сюда, щас тему вдвину про мужика Мойшу и лоха фараона.

— Динь, да кончай ты подкалывать... Ну не помню я точно, что там было.

— Ладно... Ну так вот: пришел Моисей к фараону и говорит — отпусти народ мой! Кстати, у евреев это любимая фраза, они ее к месту и не к месту вставляют... Фараон и говорит — идите спокойно.

— Они и пошли.

— Как бы не так! Вечером, а точнее ночью, к фараону явился бог иудейский и, как в Писании говорится, я цитирую — «ожесточил его сердце». Заметь, не фараон сволочью был, а бог иудейский присоветовал!

— А на фига?

— Об этом ничего не сказано. Так просто. Видно, делать ему было нечего. Я ж тебе говорил — Библия — это фельетон, написанный явным противником иудеев, поэтому там дикости такие встречаются... Но в данном конкретном случае Бог, конечно, не при делах. Это кто-то из приближенных присоветовал, сказали — ты чо, фараон? А за уход заслать деньжат? Чисто финансовые соображения, народ богатый, грех не попользоваться... Ну, фараон и начал по утряни возбухать — ни фига, орет, не уйдут, не пущать! И посохом машет. Мойша к нему рванул — типа, мужик, мы же договорились, заслали слегка, чего надо? Прям, как ты, фараон себя повел — тебе барыга процент засылает, а ты копаешь — нет ли левачка, чтоб еще нагрузить... Вот и с жидами то же получилось — слишком много имущества с собой потащили, фараон и его команда решили еще пощипать... Тут и началось: вечером — счастливого пути, братья-евреи, утром — хрен вам в обе руки, пархатые! Ромашка, блин, — ехать — не ехать... Параллельно каждый раз фараон за свою подляну получал что-нибудь нехорошее — то чуму, то саранчу... Причем не себе лично, а египтянам в целом. Может, революцию хотели так спровоцировать, народ-то одурел. Евреи туда-сюда носятся со своей поклажей, гадости разные происходят постоянно, фараон чего-то у себя во дворце косорезит, баклан проклятый — фараон, правда, на десятый раз тоже сдал, махнул рукой — пусть едут! Мойша наконец повел евреев... Только отошли, этому придурку на троне опять присоветовали — айда за евреями! По тексту Библии, еврейский бог и присоветовал. Ну, фараон уже плохо соображал со всеми этими напастями и рванул вдогонку... Только евреи к морю подошли — оно и раздвинулось — Мойша приливы-отливы знал. Эти пробежались, а египтяне застряли — по мокрому песочку техника не прошла, тут их и накрыло водичкой. Фараон погиб... Думаю, он с собой покончил, надоело ему все это... Мойша-то духом и воспрянул, смотрите, кричит, как я его! Опять косяка засадил небось... Вот отсюда все эти легенды о богоизбранности...

— А манна небесная?

— Есть такая буква, Мишель! Явление природное, и достаточно часто случается — торнадо урожай собирает и переносит. На тысячи километров может швырнуть... Вот и тогда так же вышло. С тем же успехом арбузы или булыжники могли посыпаться, смотря, где смерч пройдет. Чистая случайность...

Ортопед задумался.

Расшифровка Денисом библейских сюжетов здорово помогала Мише в создании собственной системы мироощущения. Можно было, конечно, и поспорить с Рыбаковым о примитивизме приводимых им причин, вызывающих те или иные исторические события, но в наличии логики отказать было сложно. Ортопед становился формальным материалистом с библейским уклоном. Его очумелый антисемитизм уступал место чуть ироничному, но более приемлемому критическому восприятию Святого писания.

Хотя на коммерсантов это не распространялось.

— А чо, Динь, в нашем мире ваще чудес не случается?

— Мишель, а что такое чудо? Не будь столь категоричным, абсолютно ничего не бывает — тоже так говорить нельзя. Все зависит от определения понятия «чуда». Кому-то что-то чудом покажется, кому-то нет... То, что ты барыг давишь, а менты тебя не берут — всем чудом кажется, а для тебя — обычное дело. Просто зрители не знают, что ты мусорам на лапу дал, думают — просто так. Вот и получается... Мы ведь вообще живем в мире формальностей, у нас любое слово множество значений имеет. Каждый человек у себя в мозгу свой образ видит. Вот ты какое яблоко себе представишь, если просто сказать «зрелое яблоко»?

— Ну, красное такое, большое, с пупырышками с одной стороны... Не помню, как сорт называется, мой любимый.

— А, «Стартинг», знаю. Вкусные яблоки. А вот у меня образ — круглое, желтое, среднего размера. Вот видишь, мы хоть друг друга понимаем, но мыслим по-разному, одинаковое словосочетание вызывает совсем различные ассоциации. И это в элементарном понятии! А что говорить о категориях более высоких... Туда же вкладывается еще множество понятий, условностей, опыт наш жизненный, а он у всех разный...

— Да, верно. Ты, кстати, не забыл, мы с тобой о проверке интеллекта говорили?

— Нет, не забыл. Я позвонил, можешь в любое удобное время к моему дружбану подъехать. Он в судмедэкспертизе работает. Знаешь, где?

— Ага, возле «Техноложки».

— Именно. Только пацанов с собой не бери, тогда труба будет, с их шуточками тебе либо агрессивность жуткую поставят, либо вообще дебилом получишься... Они доведут.

Когда кабина лифта уже почти доехала до нужного Гоблину седьмого этажа, в шахте что-то щелкнуло, треснуло, свет замигал, и лифт остановился.

Браток постучал кулаком по стене.

Та отозвалась дребезжанием дешевого пластика и лопнула во всю высоту.

Взору Гоблина открылась грязная бетонная стена.

Верзила почесал затылок и нажал кнопку вызова ремонтной бригады.

Никто не отозвался. Провода давным-давно были перерезаны местным хулиганьем.

— Эй, блин! — заорал Гоблин. — Люди!

Тишина. Дом будто вымер.

— Да отзовитесь кто-нибудь!

Вопль братка заметался в лифтовой шахте.

— Выберусь — головы поотрываю! — Гоблин попытался разжать двери, но только согнул одну из створок. — Лю-юди-и-и!

Забаррикадировавшиеся в своих квартирах жильцы сделали вид, что не слышат воплей из застрявшего лифта, и увеличили громкость своих телевизоров.

Гоблин бушевал еще минут сорок.

Он напрочь разнес три из четырех стен кабины и чуть не проломил потолок.

Но все тщетно. Около часа ночи браток притомился, махнул на все рукой. И свернулся калачиком на полу, подложив под голову огромный кулак. «Ладно, завтра я снова буду крутым...» — подумал он, засыпая.