Шепот в ночи

Глава вторая

Свежий весенний вечер едва начинался, когда толпы людей стали заполнять большой зал замка Уайт. Вошли они молча, выказав уважение своему господину, сидевшему в центре высокого стола на почетном помосте. Но скоро их скованность прошла, послышался нестройный гул голосов, каждый хотел быть услышанным.

Сидя на дальнем конце стола, Элис наблюдала за всем с большим интересом. Народу здесь присутствовало в несколько раз больше, чем обитало на землях Кенивера. Элис приехала вчера вечером с отцом и мачехой, а маленького Халберта оставили в Кенивере на попечение слуг, баловавших его не меньше родной матери. Никакая особая опасность не подстерегала их на дороге из Кенивера в Уайт, но находившийся там густой лес представлял собой большую угрозу.

Вчера они приехали очень поздно, а с утра слуги начали готовить зал к нынешнему торжеству, и поэтому только сейчас у Элис появилась возможность рассмотреть самую большую комнату, в какой ей когда-либо приходилось бывать. Кроме больших перекладин, какие использовались в помещениях любого размера, здесь, в этом огромном зале, для поддержания потолка были построены два ряда круглых каменных колонн. Естественный свет не проникал через толщу камня, и вдоль стен через равные промежутки стояли масляные канделябры, наверху, под самым потолком, горели многочисленные свечи.

Заинтересовавшись хозяином этого большого поместья, Элис исподтишка наблюдала за Сирилом через длинный, покрытый белой скатертью стол. Справа от него сидела грациозная холодноватая леди Элинор, а слева златокудрый Габриэль. Горделиво граф Сирил терпеливо ожидал момента, чтобы начать пиршество. И хотя до вчерашнего вечера Элис никогда не видела ни графа, ни его жену, ей сразу же стало ясно, что граф без памяти любит своего наследника, а леди Элинор слишком холодна, чтобы растрачивать чувства на кого бы то ни было.

Элис перевела взгляд на ровный ряд грубо сколоченных столов, установленных внизу, с огромным количеством еды. Там был зажаренный целиком бык и несколько жареных поросят. Стол просто ломился от обилия блюд из рыбы и птицы — жареной, вареной или запеченной в сдобных пирогах. Это был праздник не только для знати и тех, кто живет и служит в самом замке. Скорее это был подарок всему простому люду обширного поместья Уайт по случаю принятия Габриэлем присяги крестоносца.

— Жаль, что погода такая мерзкая, — замечание Халберта относилось только к жене и дочери, сидящим по обе руки от него, и прозвучало очень тихо. Элис ничего не ответила, даже не пошевелилась, но в душе она была согласна с ним.

— В хорошую погоду такой многолюдный праздник проходил бы во дворе и Сирил мог бы приветствовать посвящение Габриэля с верхней ступени лестницы, ведущей в замок.

Элис согласилась. Если бы не эти тяжелые тучи на небе и снег, перемешанный с грязью, на земле, те, кто не участвует в трапезе, могли бы спокойно удалиться, а остальные гораздо свободнее и приятнее чувствовали бы себя во дворе в отсутствие своих господ.

Элис знала, что ей полагалось сидеть молча долгие часы, пока простолюдины, находящиеся внизу, не уничтожат всего этого изобилия. Она попыталась мысленно подготовиться к этому испытанию. Теребя концы своего зеленого — лесного оттенка — барбета, закрывавшего ей щеки, она мечтала о другом обществе, хотя бы даже обществе Уолтера, чьи постоянные знаки внимания начинали раздражать ее. Но сейчас, когда она могла бы оценить его старания по достоинству, он отсутствовал. Он покинул Кенивер почти в то же самое время, что и они, но двинулся в противоположном направлении — чтобы присоединиться к тем, кто обучался в Винчестерском аббатстве под руководством сторонников епископа, того самого, что поведет Габриэля в крестовый поход. Может быть, служение церкви больше всего подходит такому человеку, как Уолтер, которому недоставало и физической силы, и боевого умения. Но обладает ли Уолтер необходимым самоотречением, спрашивала себя Элис. Епископ известен своим богатством и влиятельным положением в государстве. Может быть, Уолтер хочет пойти тем же путем? Но тут граф Сирил встал, и Элис из вежливости обратила на него все свое внимание.

На вершине невысокого холма, скрытый лесной тенью, стоял всадник. Прищурив бледно-голубые глаза, он оглядывал лежащую перед ним равнину, покрытую толстым слоем первозданного белого снега. На ближнем холме была видна мощная крепость, угловые башни которой вызывающе высоко парили в безрадостных седых небесах.

Прежние детские воспоминания Дэйра о замке Уайт ограничивались впечатляюще гордым строением, стоявшим на возвышенности, со всех сторон окруженной плодородными зелеными полями. Ни многие годы, прошедшие с тех пор, как он в последний раз видел эту внушительную крепость, ни негостеприимные, покрытые снегом поля не уменьшили его бесконечной тяги к наследственному домашнему очагу. Тем не менее он знал, что не будет согрет его теплом! Уголки его губ горестно опустились.

Он приехал только ради Габриэля. Со дня памятных событий, разыгравшихся в башне замка Кенивер, минуло два месяца. Он провел это время с Гилбертом, другом своего детства. Если бы брат, которого он очень любил, так не просил его приехать и проводить его в «богодухновенный поход», Дэйр сейчас уже отбыл бы во Францию. Долгожданное назначение в войско Ричарда Маршала уже было им получено. А именно этого Дэйр и добивался.

Умевший побороть свою слабость, Дэйр отказался от собственных планов и развернул боевого коня. Он хотел поскорее покончить с этим невеселым и, несомненно, неблагодарным делом. Он откликнулся на просьбу Габриэля, но торопился в этот замок, совершенно чужой ему, не за тем, чтобы пожелать брату лучшей доли в походе. Нет, он ехал, чтобы задать вопрос: зачем его нежному, кроткому брату понадобилось искать такой доли?

Миновав открытые, никем не охраняемые ворота внешнего вала, он пустил коня легким галопом. Тропинка за воротами была на удивление безлюдна для этого времени дня, но множественные грязные следы указывали на многочисленность гостей замка. Впереди, неподалеку от рва с водой, сгрудились домики маленькой деревушки, как будто старый и больной зверь простер свое некогда могучее тело к живительной влаге. Вода поступала в ров из быстрой реки и была необычайно чистой и прозрачной. Ров представлял собой достойную преграду неприятелю с трех сторон, а с четвертой — защитой замку и его внутреннему двору служила сама широкая река. Дэйр не тратил времени на размышления ни об удобстве положения обитателей замка, ни о мудрости архитектора, так хорошо его спланировавшего. Он был погружен в мрачные мысли о своей тягостной миссии.

Он страдал оттого, что она вряд ли будет успешной. У него было мало надежды, что он сумеет отвратить этого глупца-идеалиста от исполнения его жизненной цели. Семена идеализма были посажены еще в младенческой колыбели, а потом аккуратно взращивались. Тем не менее, только когда исчерпает последние возможности, Дэйр почувствует себя вправе отправиться во Францию.

Их отец, в юности готовившийся к монашеской жизни, был одержим мечтой увидеть Святую Землю в надежных руках христиан. Исполнению этой цели помешала безвременная смерть старших братьев Сирила и требование Дэйра-Демона Старшего, чтобы он отказался от монашеского сана и произвел наследника для замка. Теперь он жертвует любимым старшим сыном ради исполнения своей несбывшейся мечты. Воспитанный в духе бесконечного служения будь то Господу, будь то человеку, Габриэль ухватился за первую же возможность исполнить свой долг. Он принял на себя обязательство сопровождать епископа Винчестерского (человека, который, несмотря на сан епископа, менее всех других, кого встречал Дэйр, мог похвалиться святостью) в плохо подготовленном и, чего сильно опасался Дэйр, обреченном на неудачу крестовом походе.

Всадник в черном плаще на крупном вороном жеребце пересек опущенный, никем не охраняемый подъемный мост. Из того, что подходы к замку не охранялись, следовало, что все обитатели поместья собрались по чрезвычайно важному поводу. Только очень немногие — и никто из здешних жителей — знали Дэйра достаточно хорошо, чтобы заметить по его задумчивому, спокойному виду все возраставшее напряжение, — как если бы ставни в доме были закрыты, дабы не пропустить дневной свет.

Дэйр не сомневался, что граф Сирил приказал всем этим людям явиться в замок, оторвав их от насущных дел, с единственной целью — участвовать в этом представлении, которое он преподнесет как величайшее событие.

Оставив коня в безлюдном дворе, где снег был вытоптан до темно-коричневой жижи, Дэйр поднялся по широким деревянным ступеням ко входу в замок. Он приоткрыл одну из двух массивных дверей и незамеченным вошел во входной туннель, который проходил сквозь каменную стену такой толщины, что два человека могли бы свободно лежать в нем один за другим, не касаясь друг друга ногами. В конце туннеля он заметил яркий свет. Большие факелы и множество свечей освещали огромное темное людское море, заполнившее собой большой зал.

Дэйр молча стоял у самого берега этого моря. И хотя благодаря высокому росту он имел полный обзор, его пристальный безжалостный взгляд был прикован только к двум людям, ради которых он сюда приехал — к брату и к отцу. Ему ровным счетом не было никакого дела ни до тех, кто собрался за столом знати, находившемся на почетном помосте в конце зала, ни до простолюдинов, заполнивших ровные ряды столов внизу. Необычная тишина повисла над всей этой массой народа, — по-видимому, люди чего-то ждали. В следующее мгновение с высокой галереи в углу зала раздались звуки трех рожков, возвещавших, что поднявшийся на ноги граф сейчас будет говорить.

— Поднимите бокалы за моего сына и наследника! — Подняв серебряный кубок с искрящимся в свете пламени вином, худой седовласый человек с нескрываемой любовью взглянул на своего златокудрого наследника. Тот встал, высокий и гибкий, как ивовый прут, и от смущения опустил глаза.

— Он принимает клятву крестоносца, чтобы достойно идти на бой ради папы и христиан.

В зале послышались, такие громкие возгласы одобрения, что, казалось, мощные балки сейчас обрушатся. Дэйр почувствовал, как ужас охватывает его. Его пугало отсутствие у брата сноровки, необходимой в бою, но еще больше — его неумение хладнокровно выполнять боевую задачу. А это, как научил Дэйра суровый боевой опыт, было необходимо, чтобы победить и остаться в живых. Хотя Габриэль был старше его, он был неискушен в военном деле. Ему никогда не приходилось стоять перед выбором — погибнуть самому или лишить жизни другого. Дэйр сомневался, что из двух возможностей его кроткий брат выберет вторую. Желая защитить брата от необходимости такого тяжкого выбора, Дэйр ринулся сквозь толпу и вскоре предстал пред хозяином замка.

— То, что вы здесь празднуете, — это не что иное, как жертвоприношение Габриэля на алтарь ваших эгоистичных желаний.

С холодным презрением он смотрел на стареющего человека, и так уже виновного в той непреходящей боли, которую испытывал Дэйр.

— Нет! — гневно воскликнул Сирил.

Он был, безусловно, ошеломлен этим призраком из своего прошлого. Серые водянистые глаза его сузились при виде собственного отца, но тут же образ отца принял иное обличье — другого человека, но столь же нежеланного здесь.

— Габриэль был призван Богом, и Бог будет хранить его.

— Хранить его? — Закаленный в испытаниях на поле битвы, Дэйр был неколебим перед надменным графом. — Так же как он хранил сотни, нет, тысячи тех, которые уже приняли смерть в горячих песках — одинокую смерть, вдали от родного дома и любящих сердец?

— Дэйр! — Габриэль быстро спустился с возвышения и встал между противниками. — Спасибо, что ты откликнулся на мою просьбу и приехал проститься со мной — независимо от того, как ты относишься к моему отъезду.

Внезапное появление смуглого рыцаря вызвало тихий вздох на дальнем конце высокого стола. Элис думала, что никогда больше не увидит Дэйра, и тем более в доме, порог которого, как было ей известно, он не переступал долгие-долгие годы с тех пор, как был отдан на воспитание в Кенивер. Теплая волна радости, поднявшаяся было в Элис, столкнулась с холодным презрением отца к проклятому и изгнанному прочь сыну.

— Ему нет места здесь, — от презрительных слов Сирила веяло могильным холодом, а его почти бесцветные глаза смотрели, казалось, сквозь ненавистного ему незваного гостя.

— Если Дэйр сейчас уйдет, я тоже уйду. — Осознав, что это он своим легкомыслием вовлек Дэйра в неизбежный конфликт, Габриэль впервые в жизни открыто воспротивился отцу. Но, оказавшись между двух людей, которых он любил больше всех на свете, мягкосердечный и миролюбивый Габриэль тут же сменил вызывающие слова на покорную мольбу. — Это я упросил Дэйра приехать, и я приветствую его. Отец, ради меня, ради успеха нашего дела я умоляю вас отнестись с почтением к моему приглашению.

Широкие белые брови нахмурились. Но Сирил ни в чем не мог отказать своему любимому сыну и неохотно кивнул.

— Пойдем, брат, я отведу тебя в спальню: она у нас с тобой общая, потому что замок полон гостей, приехавших пожелать мне удачи. К тому же, — любящая улыбка сопровождала теплые слова, — тебе, несомненно, необходимо принять ванну. — Дымчато-серые глаза многозначительно указывали на разницу между запыленным дальней дорогой рыцарем в полной амуниции и гостями в нарядных одеждах.

При упоминании о ванне, которой по обычаю удостаивались все вновь прибывшие мало-мальски важные гости, за этим следила сама хозяйка замка, Дэйр перевел взгляд на даму, молча сидевшую в тени его отца. Она нарочито отвернулась, будто вновь его отвергая. Он предвидел этот жест, но все равно ему было тяжело. Ясно, что он недостоин такой «чести», как принятие ванны. Губы его искривились в ироничной усмешке, а голубые глаза потемнели, только когда он повернулся к Габриэлю. И тогда, пусть на мгновение, в них засветилась любовь.

Толпа начала приходить в раздражение не только потому, что ей помешали поесть и выпить за счет графа, но и потому, что тот, в чью честь было организовано пиршество, неожиданно отошел на второй план. Граф принудил их к принесению присяги тому, кто будет их защитником в славном богодухновенном крестовом походе, и они были обязаны сейчас оказать ему поддержку. Поэтому они со всех сторон угрожали Дэйру расправой. Его полуулыбка, однако, осталась неизменной, лицо сделалось неподвижным и казалось высеченным из гранита.

Чего ж еще могли ожидать обитатели поместья Уайт от человека, еще при рождении проклятого своим отцом, которого они считали набожным. В зале воцарилось тягостное молчание, и Дэйр понял, как не хочется ему быть здесь и с какой радостью он сейчас же уехал бы. Но он никогда не будет трусом и не станет отказываться от вызова. Чтобы остаться и противостоять настроенной против него толпе, требуется помимо физической силы большое мужество, но мужества ему не занимать. Он не уедет до тех пор, пока не сделает хотя бы еще одну попытку переубедить брата. Он надеялся, что это позволит ему скорее покинуть это безрадостное место, где его присутствие с трудом терпели. Кивнув своему миролюбивому брату, Дэйр последовал за ним, не обращая внимания на неодобрительные и недоверчивые взгляды.

К несчастью, когда они добрались до спальни, своими размерами и роскошью достойной графа и, следовательно, наследника замка, надежды Дэйра на спокойный разговор наедине с Габриэлем рухнули — рядом оказалось множество слуг. Первыми появились совсем не те, кого можно было охладить.

Грузный человек, тяжело дыша и отдуваясь после подъема по крутой винтовой лестнице, втащил в комнату довольно большой, набитый соломой топчан и поставил его рядом с высокой, красиво убранной кроватью, занимавшей середину спальни. После него пришли две девушки и засуетились вокруг простыней, покрывал и подушек, при этом бросая любопытные долгие взгляды на сына своего господина, который был рожден и изгнан еще до их собственного рождения. Младшая была болезненно стеснительна, но смелые взгляды старшей девушки не оставляли сомнения в том, что она находит этого смуглого и считающегося опасным мужчину восхитительным, несмотря на полное отсутствие какого-либо поощрения в его голубых глазах.

Давно привыкнув жить без такой изнеживающей заботы, Дэйр почувствовал раздражение от ненужной ему помощи и вторжения в его личные дела. Они же, казалось, считали свои занятия единственно необходимыми и возможными. После того, как эти трое занялись своими делами, вошли другие: они внесли большую лохань, сделанную из деревянных досок, скрепленных железными обручами. Потом появилась целая процессия, чтобы наполнить ванну горячей водой. Когда с этим было покончено, Дэйр взглянул на тех троих, что первыми вторглись в комнату и до сих пор еще не ушли. Дюжий мужчина тут же ретировался, но младшая из девушек пыталась еще как-то задержаться. Старшая даже не делала вид, что работает, и выпрямилась, приняв наиболее вызывающую позу.

Габриэль отвернулся от девушек и, взглянув на брата, сказал с притворной заботой и слегка сдерживаемым смехом:

— Оставляю тебя наслаждаться, — и после многозначительной паузы добавил: — Твоей ванной.

Дэйр чуть не заскрежетал зубами в ярости от присутствия людей, которым следовало бы удалиться, в то время как тот, кто должен бы остаться, уходит.

Кивнув светловолосой головой Дэйру, готовому вспылить от негодования, Габриэль улыбнулся, прежде чем уйти.

— Думаю, от такого удовольствия ты быстро смягчишься.

На вкрадчивые слова Габриэля Дэйр ответил тихим рычанием. Но, к несчастью, даже этот угрожающий звук не освободил его от ненужного общества. Дэйр вовсе не имел желания, чтобы его брат манипулировал им даже из лучших побуждений. А уж тем более не хотел, чтобы это делали бесстыжие девки, глазевшие на него так, будто он спелый плод, готовый к употреблению. Раздраженный медлительностью младшей из девушек, он беззастенчиво выставил их обеих из комнаты. Наконец-то он был предоставлен самому себе, но вода в ванне уже начала остывать.

Он с трудом стянул с себя тяжелую кольчугу, что обычно делают с помощью оруженосца. Но поскольку у него такового не было, он привык не раздумывая проделывать эту процедуру самостоятельно.

Погрузившись в уже прохладную воду, он нахмурился. Остывшая вода не вызывала желания продлить удовольствие — не приносила она облегчения и его утомленным дорогой мускулам. Взяв приготовленный кусочек материи и комок щелока, он стер пыль странствий со своего тела.

Закончив, он уставился невидящим взором в темноту, позволив мыслям свободно витать в закоулках сознания, годами заповеданных. Если бы он мог с такой же легкостью смыть с себя пятно презрения, нет, ненависти, которым его заклеймили еще при рождении. Какая же темная тайна лежала в глубинах прошлого, что требовала от него такой платы? Неужели он и вправду сын сатаны?

Часть воды выплеснулась, когда Дэйр резко встал и потянул к себе широкое одеяние, аккуратно сложенное на близко придвинутом табурете. Какая бы подлость ни пряталась здесь, это место просто-напросто опасное для него, хотя он и привык сдерживать себя. Неважно, что было и что будет, он же останется таким, каков он есть. Дэйр вылез из лохани и, не замечая холода гладких деревянных досок под босыми ногами, быстро растерся полотенцем.

Из-за высокого стола Халберт наблюдал, как публика, подобно дикому зверю, набросилась на приготовленные для них кушанья. Но это действо не интересовало его — он видел, как был оскорблен его приемный сын, оскорблен своим родным отцом, который должен бы любить его. Халберт всегда любил Дэйра. Любил и сейчас, несмотря на очевидность его предательства в ту ночь в Кенивере. У него самого был только один горячо любимый, бесценный сын (и если ничего не изменится к лучшему, вряд ли будет другой). Халберт не мог понять отношения Сирила. Судя по тому, что все эти долгие годы отец непреклонно отказывал Дэйру от дома, сейчас можно было заранее предвидеть такую грубость по отношению к сыну. Тем не менее, Халберту было непросто поверить в то, что он видел собственными глазами, а еще труднее — понять это.

Халберт перебирал в памяти долгие недели и месяцы с тех пор, как Дэйр был изгнан из Кенивера, оживляя каждую мелочь в их проклятом соперничестве, которое закончилось так ужасно. То, что Дэйр пал жертвой обаяния его красавицы-жены, доказывало скорее его человеческую, а не дьявольскую сущность. Он, конечно, не мог простить Дэйра — но понимал его. Никогда уже этот молодой человек не будет ему надежным другом. Все-таки Халберту больно было видеть, как этого «мальчика», которого он любил как родного сына, злонамеренно отвергают его родители, которые и так слишком много ему задолжали. Но больнее всего ему было вспоминать, как он тем же самым дьявольским проклятием изгнал Дэйра из Кенивера.

Уставившись в бокал с вином с еще большим сожалением, Халберт признался себе, что хоть Дэйр и виновен, ничего бы не произошло без согласия Сибиллин. Она оказалась вовсе не той совершенной женщиной и верной женой, которую он выбирал с таким тщанием, чтоб она оказалась полной противоположностью его первой супруге. Хотя Глэдис — рыжеволосая и своенравная мать Элис — и Сибиллин нисколько не походили друг на друга, вторая явно была его менее удачным выбором.

Глэдис, по крайней мере, была любящей и преданной. Ее единственный недостаток коренился скорее в нем, а не в ней самой. Как он ни пытался, он не смог подавить сильный характер Глэдис, и эта неудача принизила его в собственных глазах. Когда же оказалось, что дочь, унесшая своим рождением жизнь Глэдис, унаследовала ее огненно-рыжие волосы, он всячески старался предотвратить появление у взрослеющей дочери таких же неженских черт характера. Отчасти для достижения этой цели он и выбрал в жены мягкую, податливую Сибиллин и держал ее перед Элис как образец женственности. Как же он был глуп!

Стараясь отвлечься от грустных мыслей, он посмотрел налево, где сидела Элис, мучимая какой-то болью. Как бы рьяно его дочь ни старалась втиснуться в узкие рамки мягкой женственности, которые он ей уготовил, было ясно, что домашняя работа кажется ей самым утомительным занятием. Когда требовалось, она часами могла просиживать на публичных церемониях, подобной этой, как и пристало благородной даме, но полностью укротить ее нрав ему не удалось.

— Болит голова? — Он наклонился и шепнул Элис прямо в ухо.

Неожиданная — и ненужная — забота отца напугала ее. Зеленые глаза вспыхнули, встретив его странную улыбку.

— Может быть, — продолжал Халберт, — тебе стоит отдохнуть в спальне, чтобы голова прошла к вечеру, когда начнется праздник.

Вдруг громкий шум внизу привлек внимание Халберта к веселой, подгулявшей толпе. Сильно накачавшись элем, один из гуляк поскользнулся на бычьих костях и так растянулся, что опрокинул на себя стол с остатками того самого быка и множеством тарелок и мисок. Теперь все это лежало грудой на полу и выглядело еще омерзительнее. Падение пьянчужки вызвало взрыв хохота его собутыльников и кривую усмешку Халберта.

Пока ее отец смотрел в другую сторону, густые ресницы Элис скрывали ее радостное удивление по поводу оказанного ей снисхождения, надеяться на которое она не осмеливалась. Когда он вновь повернулся к ней, она уже изобразила утомленную улыбку на губах. Послушно кивнув в знак согласия и призвав в союзники все свое самообладание, которому она училась годами, Элис совладала с желанием поспешить, вызванным возможностью спасения. Ее внезапный уход вызовет подозрения и привлечет к ней ненужное внимание. Как только она поднялась, отец заговорил вновь:

— Если нужно, можешь обратиться за помощью к Клеве, жене командира стражи. У нее есть лекарства, и она лечит от сглаза.

Огонек в отцовских глазах зажег в Элис недоверие. Она колебалась. Как будто у них есть секрет, смысл которого скрыт от нее самой. Желание задать ему вопрос боролось в ней с уверенностью, что если она будет вот так стоять, как какая-то неуклюжая птица, она непременно станет центром внимания не только всех сидящих за высоким столом, но и многих в зале внизу. К тому же, какой смысл пререкаться с тем, кто делает драгоценный подарок, который еще может выскользнуть у нее из рук?

Не теряя больше ни минуты, она пошла к лестнице. Только когда она очутилась в полумраке нижней площадки, она ощутила себя в безопасности. Даже радость от неожиданного избавления от тягостных светских обязанностей не помешала ей вновь залюбоваться замечательными ступенями, выдолбленными в толще каменных стен. По сравнению с узкими деревянными лестницами Кенивера эта лестница была внушительнее. Она, правда, была немного мрачной, так как освещалась лишь неярким огнем масляных светильников да тусклым светом из амбразур, расположенных на каждой площадке. Пропускавшие дневной свет и широкие изнутри амбразуры сужались к внешней стороне стены. Узкие отверстия обеспечивали свободу действий обороняющимся стрелкам и препятствовали успешной атаке неприятеля.

Элис начала подниматься, ступив из яркого светлого круга на темную лестницу, где отблески постоянно колеблющихся огней рисовали причудливые образы. Затем с облегчением она вошла в новый круг света. Несмотря на сильную волю, Элис всегда неуютно себя чувствовала среди мерцающих теней. Чтобы немного успокоиться, Элис размышляла об устройстве лестниц в замке Уайт. Во-первых, ее привлекала их монументальность и разные способы освещения, во-вторых, что удивляло более всего, — по сравнению с другими замками, их количество. Та лестница, что вела из большого зала вверх в семейные покои, начиналась прямо во входном туннеле. В дальнем конце зала у закопченного очага начинались ступени, ведущие вниз в кухню и караульные помещения, находившиеся на уровне земли, еще один пролет вел под землю в темницу.

Как только Элис достигла самой высокой площадки, она оказалась близка к цели. Да, вот она, первая дверь направо в длинном коридоре, разделявшем все помещения на этом этаже на две части. Открыв крепкую дубовую дверь, она с радостью обнаружила, что свеча, которую она оставила на маленьком сундучке возле кровати, все еще горит. Торопясь добраться до зала, она забыла зажечь новую свечу, теперь для нее большим облегчением было то, что свеча в комнате не погасла.

Эта маленькая спаленка была очень похожа на ее комнату дома. Ей хотелось, чтобы и здесь было уютно. Нельзя сказать, что обстановка в Кенивере лучше. Нет, не лучше. В Кенивере у нее была маленькая отдушина в виде крошечного окошка наверху, и ей его очень не хватало. Здесь две толстые каменные стены и две деревянные не давали доступа естественному свету. Она не позволяла себе останавливаться на мысли, что находится в полном темноты замкнутом пространстве. Колеблющиеся тени и смыкающиеся вокруг нее тесные стены — вот чего она по-настоящему боялась и в чем могла сознаться только самой себе.

После того как она зажгла новую свечу от старой и поставила ее незажженным концом в мягкий воск расплавившейся первой свечи, Элис юркнула в постель. Наконец-то она позволила мыслям о неожиданном госте овладеть ею. Сидя в большом зале, где время тянулось так медленно, она старалась изгнать Дэйра из своего сознания. Она делала это из нелогичного, но вполне реального опасения, что если она допустит мысли о нем, вина за их поступки и мечтания ляжет на них обоих — и все это кончится тем, что дочь опозорит отца.

Сейчас же эти волнующие воспоминания переполняли ее, как река во время разлива. Воспоминания о Дэйре, который дразнил ее в детстве, но который всегда был готов прийти на помощь. Воспоминания о запретных наслаждениях, ожидавших ее в его страстных объятиях. Воспоминания о другой в его постели. Горестная морщинка, вызванная этой картиной, тут же разгладилась. Она давно уже нашла лекарство, чтобы облегчить боль. Сибиллин была изгнана из памяти, оставив лишь неглубокий след, ведь можно было переиначить мысленно всю сцену. Теперь мечты ее заполнились полуобнаженной фигурой Дэйра, а в его пламени горела она, объятая тем же самым огнем, каким уже была когда-то объята злая разлучница. Правда, это запретный плод, но такой желанный и волнующий, от него нелегко отказаться. Вытянувшись на мягкой постели, Элис поплыла в темном тумане воспоминаний о том, что было, и грез о том, чего не будет никогда.

Внезапно в конце коридора громко хлопнула дверь. Элис села в кровати. Свеча уже почти догорела. По-видимому, настало время собираться на праздник, подготовленный для обитателей замка. Лучше ей поторопиться и поскорее присоединиться к ним.

Встав с постели, Элис с ужасом обнаружила, какой урон ее необдуманные действия нанесли бледно-зеленому платью. Она стала разглаживать шелк ладонями, как бы пытаясь исправить ошибку в обращении с легко мнущейся материей. Помощи ждать было неоткуда. Не было и времени переодеться, даже если бы позволял гардероб. Отказавшись от напрасных попыток разгладить платье, Элис быстро заправила рассыпавшиеся пряди каштановых волос под зеленого цвета барбет, обрамлявший ее лицо. Затем она расправила вуаль аккуратными складками и поспешила прочь из комнаты.