В 1895 году некоторые обстоятельства – я не буду здесь на них останавливаться – привели мистера Шерлока Холмса и меня в один из наших знаменитых университетских городов; мы пробыли там несколько недель и были участниками происшествия, простого, но весьма поучительного, о котором я и собираюсь рассказать. Разумеется, любые подробности, позволяющие читателю точно определить, в каком колледже происходило дело и кто был преступник, неуместны и даже оскорбительны. Столь позорное происшествие можно было бы предать забвению без всякого ущерба. Однако с должным тактом его стоит изложить, ибо в нем проявились удивительные способности моего друга. В своем рассказе я постараюсь избегать всего, что позволило бы угадать, где именно это случилось или о ком идет речь.
Мы остановились тогда в меблированных комнатах, неподалеку от библиотеки, где Шерлок Холмс изучал древние английские хартии – его труды привели к результатам столь поразительным, что они смогут послужить предметом одного из моих будущих рассказов. Как-то вечером нас посетил знакомый, мистер Хилтон Сомс, преподаватель колледжа Святого Луки. Мистер Сомс был высок и худощав и всегда производил впечатление человека нервного и вспыльчивого. Но на сей раз он просто не владел собой, и по всему было видно, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
– Мистер Холмс, не сможете ли вы уделить мне несколько часов вашего драгоценного времени? У нас в колледже произошла пренеприятная история, и, поверьте, если бы не то счастливое обстоятельство, что вы сейчас в нашем городе, я бы не знал, что делать.
– Я очень занят и не хотел бы отвлекаться от своих занятий, – отвечал мой друг. – Советую вам обратиться в полицию.
– Нет, нет, уважаемый сэр, это невозможно. Если делу дать законный ход, его не остановишь, а это как раз такой случай, когда следует любой ценой избежать огласки, чтобы не бросить тень на колледж. Вы известны своим тактом не менее, чем талантом расследовать самые сложные дела, и я бы ни к кому на свете не обратился, кроме вас. Умоляю вас, мистер Холмс, помогите мне.
Вдали от милой его сердцу Бейкер-стрит нрав моего друга отнюдь не становился мягче. Без своего альбома газетных вырезок, без химических препаратов и привычного беспорядка Холмс чувствовал себя неуютно. Он раздраженно пожал плечами в знак согласия, и наш визитер, волнуясь и размахивая руками, стал торопливо излагать суть дела.
– Видите ли, мистер Холмс, завтра первый экзамен на соискание стипендии Фортескью, и я один из экзаменаторов. Я преподаю греческий язык, и первый экзамен как раз по греческому. Кандидату на стипендию дается для перевода большой отрывок незнакомого текста. Этот отрывок печатается в типографии, и, конечно, если бы кандидат мог приготовить его заранее, у него было бы огромное преимущество перед другими экзаменующимися. Вот почему необходимо, чтобы экзаменационный материал оставался в тайне.
Сегодня, около трех часов, гранки текста прибыли из типографии. Задание – полглавы из Фукидида. Я обязан тщательно его выверить – в тексте не должно быть ни одной ошибки. К половине пятого работа еще не была закончена, я обещал приятелю быть у него к чаю. Уходя, я оставил гранки на столе. Отсутствовал я более часа.
Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, какие двери у нас в колледже – массивные, дубовые, изнутри обитые зеленым сукном. По возвращении я с удивлением заметил в двери ключ. Я было подумал, что это я сам забыл свой ключ в замке, но, пошарив в карманах, нашел его там. Второй, насколько мне известно, у моего слуги, Баннистера, он служит у меня вот уже десять лет, и честность его вне подозрений. Как выяснилось, это был действительно его ключ – он заходил узнать, не пора ли подавать чай, и, уходя, по оплошности забыл ключ в дверях. Баннистер, видимо, заходил через несколько минут после моего ухода. В другой раз я не обратил бы внимания на его забывчивость, но сегодня она обернулась весьма для меня плачевно.
Едва я взглянул на письменный стол, как понял, что кто-то рылся в моих бумагах. Гранки были на трех длинных полосах. Когда я уходил, они лежали на столе. А теперь я нашел одну на полу, другую – на столике у окна, третью – там, где оставил.
Холмс в первый раз перебил собеседника.
– На полу лежала первая страница, возле окна – вторая, а третья – там, где вы ее оставили?
– Совершенно верно, мистер Холмс. Удивительно! Как вы могли догадаться?
– Продолжайте свой рассказ, все это очень интересно.
– На минуту мне пришло в голову, что Баннистер разрешил себе недопустимую вольность – заглянул в мои бумаги. Но он это категорически отрицает, и я ему верю. Возможно и другое: кто-то проходил мимо, заметил в дверях ключ и, зная, что меня нет, решил взглянуть на экзаменационный текст. Речь идет о большой сумме денег – стипендия очень высокая, и человек, неразборчивый в средствах, охотно пойдет на риск, чтобы обеспечить себе преимущество.
Баннистер был очень расстроен. Он чуть не потерял сознание, узнав, что гранки побывали в чужих руках. Я дал ему глотнуть бренди, и он так и остался сидеть в кресле без сил, пока я осматривал комнату. Помимо разбросанных бумаг, я скоро заметил и другие следы незваного гостя. На столике у окна лежали карандашные стружки. Там же я нашел кончик грифеля. Очевидно, этот негодяй, списывая текст в величайшей спешке, сломал карандаш и вынужден был его очинить.
– Прекрасно, – откликнулся Холмс. Рассказ занимал его все больше, и к нему явно возвращалось хорошее настроение. – Вам повезло.
– Это не все. Письменный стол у меня новый, он покрыт отличной красной кожей. И мы с Баннистером готовы поклясться – кожа на нем была гладкая, без единого пятнышка. А теперь на поверхности стола я увидел порез длиной около трех дюймов – не царапину, а именно порез. И не только это, я нашел на столе комок черной замазки или глины, в нем видны какие-то мелкие крошки, похожие на опилки. Я убежден: эти следы оставил человек, рывшийся в бумагах. Следов на полу или каких-нибудь других улик, указывающих на злоумышленника, не осталось. Я бы совсем потерял голову, не вспомни, по счастью, что вы сейчас у нас в городе. И я решил обратиться к вам. Умоляю вас, мистер Холмс, помогите мне. Надо во что бы то ни стало найти этого человека, иначе придется отложить экзамен, пока не будет подготовлен новый материал, но это потребует объяснений, и тогда не миновать скандала, который бросит тень не только на колледж, но и на весь университет. У меня одно желание: не допустить огласки.
– Буду рад заняться этим делом и помочь вам, – сказал Холмс, поднимаясь и надевая пальто. – Случай любопытный. Кто-нибудь заходил к вам после того, как вы получили гранки?
– Даулат Рас, студент-индус, он живет на этой же лестнице и приходил справиться о чем-то, связанном с экзаменами.
– Он тоже будет экзаменоваться?
– Да.
– Гранки лежали на столе?
– Насколько я помню, они были свернуты трубочкой.
– Можно было догадаться, что это гранки?
– Пожалуй.
– Больше у вас в комнате никто не был?
– Никто.
– Кто-нибудь знал, что гранки пришлют вам?
– Только наборщик.
– А ваш слуга, Баннистер?
– Конечно, нет. Никто не знал.
– Где сейчас Баннистер?
– Он так и остался в кресле у меня в кабинете. Я очень спешил к вам. А ему было так плохо, что он не мог с места двинуться.
– Вы не закрыли дверь на ключ?
– Я запер бумаги в ящик.
– Значит, мистер Сомс, если допустить, что индус не догадался, то человек, у которого гранки побывали в руках, нашел их случайно, не зная заранее, что они у вас?
– По-моему, тоже.
Холмс загадочно усмехнулся.
– Ну что же, – сказал он, – идемте. Случай не в вашем вкусе, Ватсон, – тут нужно не действовать, а думать. Ладно, идемте, если хотите. Итак, мистер Сомс, я к вашим услугам.
Низкое окно гостиной нашего друга, длинное и с частым свинцовым переплетом, выходило в поросший лишайником старинный дворик колледжа. За дверью под невысокой аркой начиналась каменная лестница с истертыми ступенями. На первом этаже помещались комнаты преподавателя. На верхних этажах жили три студента, их комнаты находились одна над другой. Когда мы подошли, уже смеркалось. Холмс остановился и внимательно посмотрел на окно. Затем приблизился к нему вплотную, встал на цыпочки и, вытянув шею, заглянул в комнату.
– Очевидно, он вошел в дверь. Окно не открывается, только маленькая форточка, – сообщил наш ученый гид.
– Вот как! – отозвался Холмс и, непонятно улыбнувшись, взглянул на нашего спутника. – Что же, если здесь ничего не узнаешь, пойдемте в дом.
Хозяин отпер дверь и провел нас в комнату. Мы остановились на пороге, а Холмс принялся внимательно осматривать ковер.
– К сожалению, никаких следов, – сказал он. – Да, в сухую погоду их не может и быть. Слуга ваш, наверно, уже пришел в себя. Вы говорите, он так и остался в кресле, когда вы уходили? А в каком именно?
– Вон там, у окна.
– Понятно. Возле того столика. Теперь входите и вы. Я окончил осматривать ковер. Примемся теперь за столик. Нетрудно догадаться, что здесь произошло. Кто-то вошел в комнату и стал лист за листом переносить гранки с письменного стола на маленький столик к окну: оттуда он мог следить за двором на случай, если вы появитесь, и таким образом, в нужную минуту скрыться.
– Меня он увидеть не мог, – вставил Сомс, – я пришел через калитку.
– Ага, превосходно! Но как бы то ни было, он устроился с гранками возле окна с этой целью. Покажите мне все три полосы. Отпечатков пальцев нет, ни одного! Так, сначала он перенес сюда первую и переписал ее. Сколько на это нужно времени, если сокращать слова? Четверть часа, не меньше. Потом он бросил эту полосу и схватил следующую. Дошел до середины, но тут вернулись вы, и ему пришлось немедленно убираться прочь; он так торопился, что не успел даже положить на место бумаги и уничтожить следы. Когда вы входили с лестницы, вы случайно не слышали поспешно удаляющихся шагов?
– Как будто нет.
– Итак, неизвестный лихорадочно переписывал у окна гранки, сломал карандаш и вынужден был, как видите, чинить его заново. Это очень интересно, Ватсон. Карандаш был не совсем обычный. Очень толстый, с мягким грифелем, темно-синего цвета снаружи, фамилия фабриканта вытиснена на нем серебряными буквами и оставшаяся часть не длиннее полутора дюймов. Найдите такой точно карандаш, мистер Сомс, и преступник у вас в руках. Если я добавлю, что у него большой и к тому же тупой перочинный нож, то у вас появится еще одна улика.
Мистера Сомса несколько ошеломил этот поток сведений.
– Я понимаю ход ваших мыслей, – сказал он, – но как вы догадались о длине карандаша?..
Холмс протянул ему маленький кусочек дерева с буквами «нн», над которыми облупилась краска.
– Теперь ясно?
– Нет, боюсь, что и теперь не совсем...
– Вижу, что я всегда был несправедлив к вам, Ватсон. Оказывается, не вы один такой. Что означают эти буквы «нн»? Известно, что чаще других встречаются карандаши Иоганна Фабера. Значит, «нн» – это окончание имени фабриканта.
Он наклонил столик так, чтобы на него падал электрический свет.
– Если писать на тонкой бумаге, на полированном дереве останутся следы. Нет, ничего не видно. Теперь письменный стол. Этот комок, очевидно, и есть та темная, наподобие глины масса, о которой вы говорили. Формой напоминает полую пирамидку; в глине, как вы и сказали, заметны опилки. Так, так, очень интересно! Теперь порез на столе – кожа, попросту говоря, порвана. Ясно. Начинается с тонкой царапины и кончается дырой с рваными краями. Весьма вам признателен за этот интересный случай, мистер Сомс. Куда ведет эта дверь?
– Ко мне в спальню.
– Вы заходили туда после того, как обнаружили посягательство на экзаменационный текст?
– Нет, я сразу бросился к вам.
– Позвольте мне заглянуть в спальню. Какая милая старомодная комната. Будьте любезны, подождите немного, я осмотрю пол. Нет, ничего интересного. А что это за портьера? Так, за ней висит одежда. Случись кому-нибудь прятаться в этой комнате, он забрался бы сюда: кровать слишком низкая, а гардероб узкий. Здесь, конечно, никого нет?
Холмс взялся за портьеру, и по его слегка напряженной и даже настороженной позе было видно, что он готов к любой неожиданности. Он отдернул портьеру, но там мы не увидели ничего, кроме нескольких костюмов. Холмс обернулся и внезапно наклонился над полом.
– Ну-ка, а это что? – воскликнул он.
На полу лежала точно такая пирамидка темной глины, как и на письменном столе. Холмс на ладони поднес ее к лампе.
– Ваш гость, как видите, оставил следы не только в гостиной, но и в спальне, мистер Сомс.
– Что ему было здесь нужно?
– По-моему, это вполне очевидно. Вы пришли не с той стороны, откуда он вас ждал, и он услыхал ваши шаги, когда вы уже были у самой двери. Что ему оставалось? Он схватил свои вещи и бросился к вам в спальню.
– Господи боже мой, мистер Холмс, значит, все время, пока я разговаривал с Баннистером, негодяй сидел в спальне, как в ловушке, а мы об этом и не подозревали?
– Похоже, что так.
– Но возможно, все было иначе, мистер Холмс. Не знаю, обратили ли вы внимание на окно в спальне.
– Мелкие стекла, свинцовый переплет, три рамы, одна на петлях и достаточно велика, чтобы пропустить человека.
– Совершенно верно. А выходит это окно в угол двора, так что со двора одна его часть не видна совсем. Преступник мог залезть в спальню, оставить за шторой следы, пройти оттуда в гостиную и наконец, обнаружив, что дверь не заперта, бежать через нее.
Холмс нетерпеливо покачал головой.
– Давайте рассуждать здраво, – сказал он. – Как я понял из ваших слов, этой лестницей пользуются три студента, и они обычно проходят мимо вашей двери.
– Да, их трое.
– И все они будут держать этот экзамен?
– Да.
– У вас есть причины подозревать кого-то одного больше других?
Сомс ответил не сразу.
– Вопрос весьма щекотливый, – проговорил он. – Не хочется подозревать никого, пока нет доказательств.
– И все-таки у вас есть подозрения. Расскажите их нам, а о доказательствах позабочусь я.
– Тогда я расскажу вам в нескольких словах о всех троих. Сразу надо мной живет Гилкрист, очень способный студент, отличный спортсмен, он играет за колледж в регби и крикет и держит первые места в барьерном беге и прыжках в длину. Вполне достойный молодой человек. Его отец – печальной известности сэр Джабез Гилкрист – разорился на скачках. Сыну не осталось ни гроша, но это трудолюбивый и прилежный юноша. Он многого добьется.
На третьем этаже живет Даулат Рас, индус. Спокойный, замкнутый, как большинство индусов. Он успешно занимается, хотя греческий – его слабое место. Работает упорно и методично.
На самом верху комната Майлса МакЛарена. Когда он принимается за дело всерьез, то добивается исключительных успехов. Это один из самых одаренных наших студентов, но он своенравен, беспутен и лишен всяких принципов. На первом курсе его чуть не исключили за какую-то темную историю с картами. Весь семестр он бездельничал и, должно быть, очень боится этого экзамена.
– Значит, вы подозреваете его?
– Не берусь утверждать. Но из всех троих за него, пожалуй, я поручусь меньше всего.
– Понимаю. А теперь, мистер Сомс, познакомьте нас с Баннистером.
Слуга был невысокий человек лет пятидесяти, с сильной проседью, бледный, гладко выбритый. Он не совсем еще оправился от неожиданного потрясения, нарушившего мирный ход его жизни. Пухлое лицо его подергивала нервная судорога, руки дрожали.
– Мы пытаемся разобраться в этой неприятной истории, Баннистер, – обратился к нему хозяин.
– Понимаю, сэр.
– Если не ошибаюсь, это вы оставили в двери ключ? – сказал Холмс.
– Да, сэр.
– Не странно ли, что это случилось с вами в тот самый день, когда в комнате были такие важные бумаги?
– Да, сэр, очень неприятно. Но я забывал ключ и раньше.
– Когда вы вошли в комнату?
– Около половины пятого. В это время я обычно подаю мистеру Сомсу чай.
– Сколько вы здесь пробыли?
– Я увидел, что его нет, и сейчас же вышел.
– Вы заглядывали в бумаги на столе?
– Нет, сэр, как можно.
– Почему вы оставили ключ в двери?
– У меня в руках был поднос. Я хотел потом вернуться за ключом. И забыл.
– В двери есть пружинный замок?
– Нет, сэр.
– Значит, она стояла открытой все время?
– Да, сэр.
– И выйти из комнаты было просто?
– Да, сэр.
– Вы очень разволновались, когда мистер Сомс вернулся и позвал вас?
– Да, сэр. Такого не случалось ни разу за все годы моей службы. Я чуть сознания не лишился, сэр.
– Это легко понять. А где вы были, когда вам стало плохо?
– Где, сэр? Да вот тут, около дверей.
– Странно, ведь сели вы на кресло там, в углу. Почему вы выбрали дальнее кресло?
– Не знаю, сэр, мне было все равно, куда сесть.
– По-моему, он не совсем ясно помнит, что происходило, мистер Холмс. Вид у него был ужасный – побледнел как смерть.
– Сколько вы здесь пробыли по уходе хозяина?
– С минуту, не больше. Потом запер дверь и пошел к себе.
– Кого вы подозреваете?
– Сэр, я не берусь сказать. Не думаю, что во всем университете найдется хоть один джентльмен, способный ради выгоды на такой поступок. Нет, сэр, в это я поверить не могу.
– Благодарю вас, это все, – заключил Холмс. – Да, еще один вопрос. Кому-нибудь из трех джентльменов, у которых вы служите, вы упоминали об этой неприятности?
– Нет, сэр, никому.
– А видели кого-нибудь из них?
– Нет, сэр, никого.
– Прекрасно. Теперь, мистер Сомс, с вашего позволения осмотрим двор.
Три желтых квадрата светились над нами в сгущавшихся сумерках.
– Все три пташки у себя в гнездышках, – сказал Холмс, взглянув наверх. – Эге, а это что такое? Один из них, кажется, не находит себе места.
Он говорил об индусе, чей темный силуэт вдруг появился на фоне спущенной шторы. Студент быстро шагал взад и вперед по комнате.
– Мне бы хотелось взглянуть на всех троих, – сказал Холмс. – Это можно устроить?
– Нет ничего проще, – отвечал Сомс. – Этот дом – самый старинный в колледже, и неудивительно, что у нас бывает много посетителей. Пойдемте, я сам вас проведу.
– Пожалуйста, не называйте ничьих фамилий! – попросил Холмс, когда мы стучались к Гилкристу.
Нам открыл высокий и стройный светловолосый юноша и, услышав о цели нашего посещения, пригласил войти.
Комната действительно представляла собой любопытный образец средневекового интерьера. Холмса так пленила одна деталь, что он решил тут же зарисовать ее в блокнот, сломал карандаш и был вынужден попросить другой у хозяина, а кончил тем, что попросил у него еще и перочинный нож. Та же самая любопытная история приключилась и в комнатах у индуса – молчаливого низкорослого человека с крючковатым носом. Он поглядывал на нас с подозрением и явно обрадовался, когда архитектурные исследования Холмса пришли к концу. Незаметно было, чтобы во время этих визитов Холмс нашел улику, которую искал. У третьего студента нас ждала неудача. Когда мы постучали, он не пожелал нам открыть и вдобавок разразился потоком брани.
– А мне плевать, кто вы. Убирайтесь ко всем чертям! – донесся из-за двери сердитый голос. – Завтра экзамен, и я не позволю, чтоб меня отрывали от дела.
Наш гид покраснел от негодования.
– Грубиян! – возмущался он, когда мы спускались по лестнице. – Конечно, он не мог знать, что это стучу я. Но все-таки его поведение в высшей степени невежливо, а в данных обстоятельствах и подозрительно.
Реакция Холмса была довольно необычной.
– Вы не можете мне точно сказать, какого он роста? – спросил Холмс.
– По правде говоря, мистер Холмс, не берусь. Он выше индуса, но не такой высокий, как Гилкрист. Что-нибудь около пяти футов и шести дюймов.
– Это очень важно, – сказал Холмс. – А теперь, мистер Сомс, разрешите пожелать вам спокойной ночи.
Наш гид вскричал в испуге:
– Боже праведный, мистер Холмс, неужели вы оставите меня в такую минуту! Вы, кажется, не совсем понимаете, как обстоит дело. Завтра экзамен. Я обязан принять самые решительные меры сегодня же вечером. Я не могу допустить, чтобы экзамен состоялся, если кому-то известен материал. Надо найти выход из этого положения.
– Оставьте все, как есть. Я загляну завтра поутру, и мы все обсудим. Кто знает, быть может, к тому времени у меня появятся какие-то дельные предложения. А пока ничего не предпринимайте, решительно ничего.
– Хорошо, мистер Холмс.
– И будьте совершенно спокойны. Мы непременно что-нибудь придумаем. Я возьму с собой этот комок черной глины, а также карандашные стружки. До свидания.
Когда мы вышли в темноту двора, то снова взглянули на окна. Индус все шагал по комнате. Других не было видно.
– Ну, Ватсон, что вы об этом думаете? – спросил Холмс на улице. – Совсем как игра, которой развлекаются на досуге, – вроде фокуса с тремя картами, правда? Вот вам трое. Нужен один из них. Выбирайте. Кто, по-вашему?
– Сквернослов с последнего этажа. И репутация у него самая дурная. Но индус тоже весьма подозрителен. Что это он все время расхаживает взад и вперед?
– Ну, это ни о чем не говорит. Многие ходят взад и вперед, когда учат что-нибудь наизусть.
– Он очень неприязненно смотрел на нас.
– Вы бы смотрели точно так же, если бы накануне трудного экзамена к вам ворвалась толпа ищущих развлечения бездельников. В этом как раз нет ничего особенного. И карандаши и ножи у всех тоже в порядке. Нет, мои мысли занимает совсем другой человек.
– Кто?
– Баннистер, слуга. Он каким-то образом причастен к этой истории.
– Мне он показался безукоризненно честным человеком.
– И мне. Это как раз и удивительно. Зачем безукоризненно честному человеку... Ага, вот и большой писчебумажный магазин. Начнем поиски отсюда.
В городке было всего четыре мало-мальски приличных писчебумажных магазина, и в каждом Холмс показывал карандашные стружки и спрашивал, есть ли в магазине такие карандаши. Всюду отвечали, что такой карандаш можно выписать, но размера он необычного и в продаже бывает редко. Моего друга, по-видимому, не особенно огорчила неудача, он только пожал плечами с шутливой покорностью.
– Не вышло, мой дорогой Ватсон. Самая надежная и решающая улика не привела ни к чему. Но, по правде говоря, я уверен, что мы и без нее сумеем во всем разобраться. Господи! Ведь уже около девяти, мой друг, а хозяйка, помнится мне, как будто говорила что-то насчет зеленого горошка в половине восьмого. Смотрите, Ватсон, как бы вам из-за вашего пристрастия к табаку и дурной привычки вечно опаздывать к обеду не отказали от квартиры, а заодно, чего доброго, и мне. Это, право, было бы неприятно, во всяком случае, сейчас, пока мы не решили странную историю с нервным преподавателем, рассеянным слугой и тремя усердными студентами.
Холмс больше не возвращался в тот день к этому делу, хотя после нашего запоздалого обеда он долго сидел в глубокой задумчивости. В восемь утра, когда я только что закончил свой туалет, он зашел ко мне в комнату.
– Ну, Ватсон, – сказал он, – пора отправляться в колледж Святого Луки. Вы можете один раз обойтись без завтрака?
– Конечно.
– Сомс до нашего прихода будет как на иголках.
– А у вас есть для него добрые вести?
– Кажется, да.
– Вы решили эту задачу?
– Да, мой дорогой Ватсон, решил.
– Неужели вам удалось найти какие-то новые улики?
– Представьте себе, да! Я сегодня поднялся чуть свет, в шесть утра был уже на ногах, и не зря. Два часа рыскал по окрестности, отмерил, наверно, не менее пяти миль. И вот, смотрите!
Он протянул мне руку. На ладони лежали три пирамидки вязкой темной глины.
– Послушайте, Холмс, но вчера у вас было только две!
– Третья прибавилась сегодня утром. Понятно, что первая и вторая пирамидки того же происхождения, что и третья. Не так ли, Ватсон? Ну пошли, пора положить конец страданиям нашего друга Сомса.
И действительно, мы застали несчастного преподавателя в самом плачевном состоянии. Через несколько часов начинался экзамен, а он все еще не знал, как ему поступить – предать ли свершившееся гласности или позволить виновному участвовать в экзамене на столь высокую стипендию. Он места себе не находил от волнения и, увидев Холмса, с протянутыми руками бросился к нему.
– Какое счастье, что вы пришли! А я боялся, вдруг вы отчаялись и решили отказаться от этого дела. Ну, как мне быть? Начинать экзамен?
– Непременно.
– А негодяй...
– Он не будет участвовать.
– Так вы знаете, кто он?
– Думаю, что да. А чтобы история эта не вышла наружу, устроим своими силами нечто вроде небольшого военно-полевого суда. Сядьте, пожалуйста, вон там, Сомс! Ватсон, вы – здесь! А я займу кресло посредине. Я думаю, у нас сейчас достаточно внушительный вид, и мы заставим трепетать преступника. Позвоните, пожалуйста, слуге.
Вошел Баннистер и, увидев это грозное судилище, отпрянул в изумлении и страхе.
– Закройте дверь, Баннистер, – сказал Холмс. – А теперь расскажите всю правду о вчерашнем.
Слуга переменился в лице.
– Я все рассказал вам, сэр.
– Вам нечего добавить?
– Нечего, сэр.
– Что ж, тогда я должен буду высказать кое-какие свои предположения. Садясь вчера в это кресло, вы хотели скрыть какой-то предмет, который мог бы разоблачить незваного гостя, не правда ли?
Баннистер побледнел как полотно.
– Нет, нет, сэр, ничего подобного.
– Это всего только предположение, – мягко проговорил Холмс. – Признаюсь откровенно, я бы не мог этого доказать. Но предположение это вполне вероятно: ведь стоило мистеру Сомсу скрыться за дверью, как вы тут же выпустили человека, который прятался в спальне.
Баннистер облизнул пересохшие губы.
– Там никого не было, сэр.
– Мне прискорбно это слышать, Баннистер. До сих пор вы еще, пожалуй, говорили правду, но сейчас, безусловно, солгали.
Лицо слуги приняло выражение мрачного упрямства.
– Там никого не было, сэр.
– Так ли это, Баннистер?
– Да, сэр, никого.
– Значит, вы не можете сообщить нам ничего нового. Не выходите, пожалуйста, из комнаты. Станьте вон там, у дверей спальни. А теперь, Сомс, я хочу просить вас об одном одолжении. Будьте любезны, поднимитесь к Гилкристу и попросите его сюда.
Спустя минуту преподаватель вернулся вместе со своим студентом. Это был великолепно сложенный молодой человек, высокий, гибкий и подвижный, с пружинистой походкой и приятным, открытым лицом. Тревожный взгляд его голубых глаз скользнул по каждому из нас и наконец остановился с выражением неприкрытого страха на Баннистере, сидевшем в углу.
– Закройте дверь, – сказал Холмс. – Так вот, мистер Гилкрист, нас пятеро, никого больше нет, и никто никогда не услышит о том, что сейчас здесь будет сказано. Мы можем быть абсолютно откровенными друг с другом. Объясните, пожалуйста, мистер Гилкрист, как вы, будучи человеком честным, могли совершить вчерашний поступок?
Злосчастный юноша отшатнулся и с укором взглянул на Баннистера.
– О нет, мистер Гилкрист, я никому не сказал ни слова, ни единого слова! – вскричал слуга.
– Да, это верно, – заметил Холмс. – Но ваше последнее восклицание равносильно признанию вины. И теперь, сэр, – прибавил Шерлок Холмс, глядя на Гилкриста, – вам останется одно – чистосердечно все рассказать.
Лицо Гилкриста исказилось, он попытался было совладать с собой, но уже в следующее мгновение бросился на колени возле стола и, закрыв лицо руками, разразился бурными рыданиями.
– Успокойтесь, успокойтесь, – мягко проговорил Холмс, – человеку свойственно ошибаться, и, уж конечно, никому не придет в голову назвать вас закоренелым преступником. Вам, наверное, будет легче, если я сам расскажу мистеру Сомсу, что произошло, а вы только поправьте меня там, где я ошибусь. Договорились? Ну, ну, не отвечайте, если вам это трудно. Слушайте и следите, чтобы я не допустил по отношению к вам ни малейшей несправедливости.
Дело начало для меня проясняться с той минуты, мистер Сомс, как вы объяснили мне, что никто, даже Баннистер, не мог знать, что гранки находятся в вашей комнате. Наборщик, безусловно, отпадал – он мог списать текст еще в типографии. Индуса я тоже исключил: ведь гранки были скатаны трубкой, и он, конечно, не мог догадаться, что это такое. С другой стороны, в чужую комнату случайно попадает какой-то человек, и это происходит в тот самый день, когда на столе лежит экзаменационный текст. Такое совпадение, на мой взгляд, невероятно. И я сделал вывод: вошедший знал о лежащем на столе тексте. Откуда он это знал?
Когда я подошел к вашему дому, я внимательно осмотрел окно. Меня позабавило ваше предположение, будто я обдумываю возможность проникнуть в комнату через окно – при свете дня, на глазах у всех, кто живет напротив. Мысль, разумеется, нелепая. Я прикидывал в уме, какого роста должен быть человек, чтобы, проходя мимо, увидеть через окно бумаги, лежавшие на столе. Во мне шесть футов, и я, только поднявшись на цыпочки, увидел стол. Никому ниже шести футов это бы не удалось. Тогда у меня возникло такое соображение: если один из трех студентов очень высокого роста, то в первую очередь следует заняться им.
Когда мы вошли и я осмотрел комнату, столик у окна дал мне еще одну нить. Письменный стол представлял загадку, пока вы не упомянули, что Гилкрист занимается прыжками в длину. Тут мне стало ясно все, не хватало нескольких доказательств, и я их поспешил раздобыть.
Теперь послушайте, как все произошло. Этот молодой человек провел день на спортивной площадке, тренируясь в прыжках. Когда он возвращался домой, у него были с собой спортивные туфли, у которых, как вы знаете, на подошвах острые шипы. Проходя мимо вашего окна, он благодаря высокому росту увидел на столе свернутые трубкой бумаги и сообразил, что это может быть. Никакой беды не случилось бы, если б он не заметил ключа, случайно забытого слугой. Его охватило непреодолимое желание войти и проверить, действительно ли это гранки. Опасности в этом не было: ведь он всегда мог притвориться, что заглянул к вам по делу. Увидев, что это действительно гранки, он не мог побороть искушения. Туфли он положил на письменный стол. А что вы положили на кресло у окна?
– Перчатки, – тихо ответил молодой человек.
– Значит, на кресле были перчатки. – Холмс торжествующе взглянул на Баннистера. – А потом он взял первый лист и стал переписывать на маленьком столике. Окончив первый, принялся за второй. Он думал, что вы вернетесь через ворота, которые видны в окно. А вы вернулись, мистер Сомс, через боковую калитку. Внезапно прямо за порогом послышались ваши шаги. Забыв про перчатки, студент схватил туфли и метнулся в спальню. Видите, царапина на столе отсюда мало заметна, а со стороны спальни она резко бросается в глаза. Это убедительно свидетельствует, что туфлю дернули в этом направлении и что виновный спрятался в спальне. Земля, налипшая вокруг одного из шипов, осталась на столе, комок с другого шипа упал на пол в спальне. Прибавлю к этому, что нынче утром я ходил на спортивную площадку, где тренируются в прыжках; участок этот покрыт темной глиной. Я захватил с собой комок глины и немного тонких рыжеватых опилок – ими посыпают землю, чтобы спортсмен, прыгая, не поскользнулся. Так все было, как я рассказываю, мистер Гилкрист?
Студент теперь сидел, выпрямившись.
– Да, сэр, именно так, – сказал он.
– Боже мой, неужели вам нечего добавить? – воскликнул Сомс.
– Есть, сэр, но я просто не могу опомниться, так тяжело мне это позорное разоблачение. Я не спал сегодня всю ночь и под утро, мистер Сомс, написал вам письмо. Раньше, чем узнал, что все открылось. Вот это письмо, сэр: «Я решил не сдавать экзамена. Мне предлагали не так давно поступить офицером в родезийскую армию, и на днях я уезжаю в Южную Африку».
– Я очень рад, что вы не захотели воспользоваться плодами столь бесчестного поступка, – проговорил Сомс. – Но что заставило вас принять такое решение?
Гилкрист указал на Баннистера:
– Это он наставил меня на путь истинный.
– Послушайте, Баннистер, – сказал Холмс, – из всего мной рассказанного ясно, что только вы могли выпустить из комнаты этого молодого человека, ведь мистер Сомс оставил вас одного, а уходя, вы должны были запереть дверь. Бежать через окно, как видите, невозможно. Так не согласитесь ли вы поведать нам последнюю неразгаданную страничку этой истории и объяснить мотивы вашего поведения?
– Все очень просто, сэр, если, конечно, знать подоплеку. Но догадаться невозможно, даже с вашим умом. В свое время, сэр, я служил дворецким у сэра Джабеза Гилкриста, отца этого юного джентльмена. Когда сэр Гилкрист разорился, я поступил сюда, в колледж, но старого хозяина не забывал, а ему туго тогда приходилось. В память о прошлых днях я, чем мог, служил его сыну. Так вот, сэр, когда мистер Сомс поднял вчера тревогу, зашел я в кабинет и вижу на кресле желтые перчатки мистера Гилкриста. Я их сразу узнал и все понял. Только бы их не увидел мистер Сомс – тогда дело плохо. Ни жив ни мертв упал я в кресло и не двигался до тех пор, пока мистер Сомс не пошел за вами. В это время из спальни выходит мой молодой хозяин и во всем признается, – а ведь я его младенцем на коленях качал, – ну как мне было не помочь ему! Я сказал ему все, что сказал бы ему покойный отец, объяснил, что добра от такого поступка не будет, и выпустил его. Можно меня винить за это, сэр?
– Нет, конечно, – от всего сердца согласился Холмс, поднимаясь с кресла. – Ну вот, Сомс, тайна раскрыта, а нас дома ждет завтрак. Пойдемте, Ватсон. Я надеюсь, сэр, что в Родезии вас ждет блестящая карьера. Однажды вы оступились. Но будущее ваше пусть будет незапятнано.