Шерлок Холмс и доктор Ватсон

Глава 1
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

– Склонен думать... – начал было я.

– Да, дело принимает серьезный оборот, – перебил меня Шерлок Холмс.

По-моему, я от природы наделен крайним долготерпением. Но даже меня возмутило столь пренебрежительное отношение к моему мнению.

– Поистине, Холмс, – недовольно сказал я, – по временам вы бываете просто невыносимы.

Но Холмс так глубоко погрузился в размышления, что мои оскорбленные чувства не вызвали у него никакой реакции. Подперев рукою костистый подбородок, не замечая остывающего завтрака, он уставил неподвижный взгляд на небольшой листок бумаги, только что вынутый из конверта. Внезапно схватив конверт, он поднес его к лампе и тщательно обследовал внутреннюю и внешнюю стороны.

– Почерк Порлока, – в раздумье произнес он. – Могу поклясться, что это писал он, хотя видел его почерк не более двух раз. Его выдает манера написания «е». С этаким греческим завитком сверху. Но если это Порлок, дело принимает весьма серьезный оборот.

Я понял, что эта речь обращена ко мне в той же мере, что и к любому другому предмету в комнате. Однако досада моя исчезла под напором любопытства, вызванного его словами.

– Кто такой Порлок? – осведомился я.

– Порлок, Ватсон, это псевдоним, вернее, условное обозначение, как он мне чистосердечно признался в предыдущем письме, с условием, что я не буду искать его среди миллионов обитателей этого огромного города. Думаю, это весьма ловкий и изобретательный субъект. Но для нас Порлок важен не сам по себе, а потому, что связан с неким гениальным человеком. Он нечто вроде рыбы-лоцмана при акуле или шакала при льве. А лев этот – злодей в самом сильном смысле этого слова. Во всяком случае, таким мне представляется профессор Мориарти. Вам не доводилось слышать от меня это имя?

– Это что, знаменитый преступник самого высокого ранга? Столь же известный своим искусством в мире зла, сколько...

– Как не стыдно, Ватсон! – укоризненно произнес Холмс.

– Я хотел сказать: сколько сокрытый от глаз добропорядочного общества.

Холмс рассмеялся.

– Один-ноль в вашу пользу, Ватсон! У вас появилось чувство юмора, которым вы искусно пользуетесь. С вами надо держать ухо востро. Но ваше утверждение все равно не выдерживает критики. Называя Мориарти преступником, вы сами преступаете закон – и в этом вся прелесть и острота ситуации. Величайший интриган всех времен, автор всех главных преступлений века, незримая рука, решающая судьбы наций! И этот человек так далек от малейшего подозрения, так защищен от любых нападок, так неподражаемо умеет оставаться в тени, что, услыхав ваши опрометчивые слова, мог бы подать в суд и потребовать компенсации за моральный ущерб в сумме вашей годовой пенсии. Как! Вы оскорбили прославленного автора «Движения астероида» – исследования, достигшего таких высот чистой математики, что во всем научном мире не нашлось специалиста его рецензировать! Вы подумайте, на кого замахнулись! Мелкий злопыхатель и оклеветанный им уважаемый профессор – вот как распределились бы ваши роли. Ведь это гений, Ватсон! Если я уцелею, охотясь за дичью не столь крупной, то мы с ним непременно сразимся.

– Ах, как бы я хотел быть тогда рядом, – с готовностью отозвался я. – Но вы так ничего и не сказали о Порлоке.

– Порлок? Так называемый Порлок всего-навсего звено в цепи, имеющей касательство к упомянутой высокой особе. Как видите, это звено с изъяном. Но, насколько я успел убедиться, – это единственный изъян во всей цепи.

– Но ведь прочность цепи равна прочности ее самого слабого звена, как говорит пословица.

– Совершенно верно, мой дорогой Ватсон. Отсюда и проистекает крайняя важность Порлока. Толкаемый зачаточным стремлением к добру, которое дважды тайно вознаграждалось десятифунтовой банкнотой, полученной от меня окольным путем, он раз или два сообщал мне те важные сведения, которые позволяют предотвратить замышляемое преступление, а не служат ключом к уже совершенному. Не сомневаюсь, что эта записка именно такого свойства.

Холмс вновь развернул письмо над тарелкой с нетронутым завтраком. Я встал и, склонившись над его плечом, начал разглядывать текст:

– Что вы думаете об этом, Холмс?

– Попытка сообщить мне секретные сведения.

– Но как можно прочитать зашифрованный текст, если нет ключа?

– На этот раз никак.

– Что значит «на этот раз»?

– А то, что большинство шифров я читаю с той же легкостью, с какой вы разгадываете воскресный кроссворд. Все их незамысловатые приемы служат лишь небольшой гимнастикой ума, нисколько не утомляя его. Но наша шифровка совсем другого рода. Без сомнения, эти цифры – порядковые номера слов в какой-то книге. И пока я не узнаю, какая это книга и какая страница, я бессилен.

– Но почему среди цифр остались незашифрованными слова «Дуглас» и «Берлстон»?

– Потому что этих слов на той странице не оказалось.

– Тогда почему он не назвал книги?

– Думаю, что и вы, Ватсон, с вашей врожденной осмотрительностью, которая так восхищает друзей, не рискнули бы сунуть в один конверт шифрованное сообщение и ключ к нему. Ведь если такое письмо попадет не по адресу, автор погиб. Если же послать ключ отдельно, то мало вероятности, что оба письма попадут к одному и тому же лицу. Стало быть, нам остается ждать следующей почты. Я очень надеюсь, что мы получим с ней ключ, а возможно, и саму книгу, что даже более вероятно.

Через несколько минут предположение Холмса блестяще подтвердилось: в дверях появился рассыльный Билли с вожделенным письмом в руке.

– Тот же почерк, – немедленно определил Холмс, осматривая конверт. – И на этот раз с подписью, – добавил он взволнованно, развернув листок. – Ну что ж, приступим, Ватсон.

Однако, пробежав глазами содержание записки, он нахмурился:

– Боже мой, Ватсон, какое разочарование! Боюсь, что все наши ожидания пошли прахом. Этого типа Порлока, к несчастью, спугнули. Вот все, что он пишет:

Какое-то время Холмс сидел неподвижно, комкая в руке письмо и хмуря брови на огонь.

– Вполне вероятно, – наконец проговорил он, – что все это ему померещилось. Угрызения нечистой совести. Опасаясь возмездия за предательство, нетрудно увидеть в чужих глазах угрозу.

– Под чужими вы подразумеваете профессора Мориарти?

– Кого же еще? Если кто-то из их братии говорит «он», можете не сомневаться, о ком идет речь. «Он» для них только один.

– Чего этот Порлок так боится?

– Хм. Престранный вопрос. Если против вас – самый блестящий ум Европы, возглавляющий к тому же все силы ада, вам есть отчего не спать по ночам. Как бы там ни было, наш друг Порлок, видимо, совсем от страха потерял голову. Стоит только сравнить почерк на конверте и в записке. Адрес, как явствует из письма, был написан до злополучного визита. Как видите, почерк тверд и ровен. А теперь взгляните на записку – едва понятные каракули.

– Для чего он вообще тогда писал? Мог бы просто уничтожить конверт.

– Боялся, что я начну искать его. А это будет для него столь же огорчительно.

– Не зря боялся, непременно будем искать! – С этими словами я вновь взял в руки шифровку и сосредоточился на ее значках. – Меня просто бесит мысль, что этот клочок бумаги таит важные вещи, а разгадать их нет никакой возможности.

Шерлок Холмс отодвинул, наконец, остывшее блюдо и зажег трубку – неизменную спутницу своих блужданий по лабиринтам мысли.

– Любопытно! – воскликнул он, откидываясь на спинку кресла и устремляя глаза в потолок. – А ведь от вашего могучего интеллекта могло кое-что и ускользнуть! Давайте взглянем на проблему с точки зрения здравого смысла. Шифровка указывает на текст какой-то книги. Это наша посылка.

– Чересчур общая.

– Попробуем ее сузить. Чем пристальнее я вглядываюсь в нашу проблему, тем менее безнадежной она мне представляется. На какие мысли наводит нас зашифрованный текст?

– Ни на какие.

– Ну-ну, я бы не сказал, что дело обстоит так плохо. Шифровка начинается с числа 534, не так ли? Предположим, что это номер страницы, которая нам нужна. Таким образом, наша книга оказалась довольно увесистым томом, а это уже кое-что, вы согласны? Следующий знак «К2». Как вы думаете, Ватсон, что бы это значило?

– Не представляю, что тут придумать... Может быть, «картина вторая», если, положим, это пьеса?

– Вряд ли, Ватсон. Я думаю, если указана страница, какая картина – не важно. К тому же, какой невероятной длины должна быть первая картина, если 534-я страница находится только во второй!

– Колонка! – воскликнул я в озарении.

– Блестяще, Ватсон! Вы просто неповторимы сегодня. Если это не «колонка», то я вообще ничего не смыслю. Подведем итоги. Мы имеем толстую книгу, напечатанную в две колонки, большого формата, ибо колонки довольно длинные – одно из слов имеет порядковый номер 293. Ну как, исчерпали мы границы здравого смысла?

– Боюсь, что да.

– Думаю, вы несправедливы к себе. Еще одно усилие, дорогой Ватсон! Всего один всплеск разума! Если бы книга была редкой, он просто послал бы мне ее. Значит, посылать книгу не было нужды. Он не сомневался, что она у меня есть. Короче говоря, это книга, которая имеется в каждом доме.

– Вполне вероятно, Холмс!

– А какая книга, толстая, большого формата, есть в каждом доме?

– Библия! – победоносно заключил я.

– До некоторой степени вы правы, Ватсон. Но вы не учли, с кем имеете дело. Я принимаю ваш комплимент, но для приспешников Мориарти Библия вряд ли настольная книга. Кроме того, существует множество изданий Библии. Порлок, конечно, не мог рассчитывать на то, что у нас с ним одинаковые Библии. Книга, взятая им для ключа, безусловно выходила одним изданием. Только это дает гарантию, что 534-я страница в его томе соответствует моей 534-й странице.

– Да разве есть такие книги?

– Думайте, Ватсон, думайте. Ведь это и есть ключ к шифру. Какие книги имеют одно-единственное издание и бывают в каждом доме?

– Брэдшоу!

– Это, конечно, верно. Но язык железнодорожного справочника при всей его точности и лаконичности достаточно скуден. Вряд ли его хватило бы для какого-то сообщения, выходящего за рамки дорожной тематики. Значит, не Брэдшоу. А что еще?

– Настольный справочник-календарь!

– Великолепно! Я был бы круглым идиотом, если бы стал сомневаться, что вы попали в самую точку. И скорее всего, это ежегодник Витакера. Он пользуется огромным спросом. В нем постоянное число страниц, текст на них печатается в две колонки. Если вначале он скупо подает информацию, то к концу становится невероятно болтлив – весьма полезное свойство для составления шифровок.

С этими словами Холмс снял с полки толстый том ежегодника.

– Вот страница 534, вторая колонка. Здесь довольно большая статья о торговле и природных ресурсах Британской Индии. Записывайте слова, Ватсон. Номер 13. «Махратта». Боюсь, что начало весьма ненадежное. Номер 127. «Правительство». Ну, в этом есть хоть какой-то смысл, хотя и отчаянно неподходящий для профессора Мориарти. Попробуем еще. Чем же занимается «Махраттское правительство»? Увы! Следующее слово «свиноводство». Мы потерпели полное фиаско, дорогой Ватсон.

Хотя он произнес последнюю фразу в своей обычной насмешливой манере, резкий взгляд сузившихся глаз выдал его разочарование и раздражение. Чувствуя себя бессильным помочь ему и глубоко несчастным, я отвернулся и уставился на огонь.

Наступила долгая тишина, внезапно прерванная громким возгласом Холмса, который кинулся к шкафу и в мгновение ока извлек оттуда еще один том ежегодника в желтой обложке.

– Это нам хороший урок, Ватсон! – воскликнул он. – Нечего опережать события. Сегодня 7 января, и мы, естественно, взяли новый справочник. А ведь Порлок скорее всего пользовался прошлогодним. Именно это он и собирался написать мне, когда его так невежливо спугнули. Давайте же скорее посмотрим, что нам уготовано на странице 534! Номер 13 – «здесь». В этом уже что-то есть! Номер 127 – «большая».

Глаза Холмса вспыхнули от возбуждения, тонкие чуткие пальцы дрожали, перебегая от слова к слову.

– «Опасность»! Ха-ха! Разве мы не об этом мечтали? Пишите, Ватсон. «Здесь ... большая ... опасность ... может ... грозить ... очень ... скоро ... некий ...». Затем стоит имя «Дуглас». Далее, «богатый ... местный ... житель ... старый ... замок ... Берлстон ... действовать ... безотлагательно». Ура, Ватсон! Что вы теперь скажете о дедуктивном методе и его плодах? Если бы в овощной лавке продавались лавровые венки, я бы непременно послал за венком!

Я вперил недоумевающий взор в странную фразу, которую только что нацарапал на клочке бумаги под его диктовку.

– Что за идиотская манера выражаться у этого Порлока, – пробормотал я.

– Напротив. Он прекрасно изложил свою мысль, – отозвался Холмс. – Если в вашем распоряжении всего одна колонка слов, притом в виде готового текста, вы вряд ли сможете достичь вершин красноречия. Остается надеяться только на сообразительность адресата. Впрочем, и особая сообразительность не нужна. Порлок предупреждает, что некоему Дугласу, богатому джентльмену из Берлстона, живущему в старом замке, грозит опасность, причем опасность неотвратимая, если срочно не вмешаться. Прекрасный образчик логического мышления, а, Ватсон?

Холмс радовался своему успеху с беспристрастностью истинного художника, точно так же, как огорчался, если его дедуктивный метод давал сбой. Он все еще сиял от восторга, когда Билли распахнул дверь, и в комнату шагнул инспектор Скотленд-Ярда МакДональд.

Описываемые мной события произошли в те давние дни конца 80-х годов, когда Алек МакДональд был еще далек от стяжания национальной славы, которой теперь по праву пользуется. Это был совсем молодой полицейский, уже успевший отличиться при исполнении нескольких важных поручений. В его высокой ладной фигуре угадывалась необычайная физическая сила, а весьма вместительный череп обещал присутствие значительного ума, о чем свидетельствовали также глубоко посаженные сметливые глаза под кустистыми бровями. Он был суров, прям и непреклонен как истинный шотландец. И говорил с явным шотландским акцентом.

Холмс уже дважды помогал ему в раскрытии преступлений, причем сам оставался в тени, довольствуясь только радостью от превосходно решенной задачи. Инспектор относился к своему коллеге-любителю с безграничным восхищением. Это проявлялось в той доверчивой простоте, с какой он обращался к Холмсу в особо трудных случаях. Посредственность всегда уверена в себе. Талант же не боится склонить головы перед более ярким талантом. Вот и инспектор МакДональд не считал для себя зазорным просить помощи у непревзойденного аналитика Европы. Холмс, хотя и не был расположен к излиянию чувств, всегда благосклонно принимал великана-шотландца. Улыбка и на этот раз озарила его лицо при виде МакДональда.

– Однако вы ранняя пташка, мистер Мак, – сказал он. – Желаю вам доброго улова. Но боюсь, вас подняло ни свет ни заря что-то более серьезное, чем любовь к прогулкам.

– Вы сказали «боюсь», мистер Холмс. Но я-то знаю, что «надеюсь» было бы гораздо ближе к истине, а? – понимающе ухмыльнувшись, отшутился инспектор. – Что ж, оно, может, и верно, подремать еще маленько было б не худо. Чтобы не схватить утренней простуды, а? Спасибо, я не курю. Я очень спешу сегодня. Для нашей работы ранние часы – самое милое дело, и вы сами это знаете лучше меня. Но постойте, постойте...

Слова застряли в глотке инспектора, а изумленные до последней степени глаза застыли на маленьком клочке бумаги, развернутом на столе Холмса, то есть на нашей шифровке.

– Дуглас! – пролепетал он. – Берлстон! Что это, мистер Холмс? Это колдовство какое-то! Скажите же мне, что за нечистая сила начертала здесь эти слова?

– Это написал доктор Ватсон под мою диктовку. Прошу прощения, вы обнаружили какую-то ошибку?

Но инспектор решительно никак не мог прийти в себя от потрясения и только переводил с меня на Холмса широко раскрытые глаза.

– Могу сообщить, – наконец изрек он, – что мистер Дуглас из Берлстонского Замка зверски убит прошедшей ночью!

Глава II
ШЕРЛОК ХОЛМС РАССУЖДАЕТ

Настал один из тех драматических моментов, для которых Холмс был создан. Было бы преувеличением сказать, что это удивительное сообщение сильно поразило или взволновало его. В его характере не было ни капли жестокости, но многолетнее пристрастие к кокаину несколько притупило его чувства. Да, чувства его были приторможены, зато интеллект пребывал в исключительно активном состоянии. Поэтому в лице его не отразилось и тени того ужаса, который охватил меня при коротком сообщении инспектора. Наоборот, оно выражало спокойный интерес химика, наблюдающего, как из перенасыщенного раствора выпадают кристаллы.

– Замечательно, – потирая руки, повторял он. – Замечательно!

– Вы, я вижу, ничуть не удивлены?

– Заинтригован, мистер Мак, а не удивлен. Чему я должен удивляться? Я получил анонимное сообщение из вполне достоверного источника о том, что некоему джентльмену грозит опасность. А через час узнаю, что угроза действительно существовала, поскольку джентльмен этой ночью убит. Я заинтригован, но, как видите, не удивлен.

В нескольких словах он рассказал инспектору о письме и шифре. МакДональд сосредоточенно слушал, уперев квадратный подбородок в ладони и сведя в один лохматый клубок пшеничные брови.

– Сначала я собирался в Берлстон, – сказал он. – И хотел просить вас поехать со мной, вас и доктора Ватсона. Но после вашего рассказа чувствую, что, может, лучше начать с Лондона.

– Думаю, что нет, – отозвался Холмс.

– Почему, мистер Холмс? – спросил инспектор. – Через день-другой все газеты будут кричать о таинственном убийстве в Берлстоне, а ключ-то к тайне здесь, в Лондоне. Кто этот человек, который предсказал убийство накануне его совершения? Надо поймать его – и тайна будет раскрыта.

– Несомненно, мистер Мак. И как вы собираетесь ловить его?

МакДональд осмотрел конверт и произнес:

– Отправлено из Камбервелла. Ну, это мало чему может помочь. Имя не настоящее, как вы сказали... Увы, оттолкнуться не от чего. Вы, кажется, упомянули, что посылали ему деньги?

– Дважды.

– Каким образом?

– На почтовое отделение в Камбервелле.

– Вы, конечно, узнали, кто приходил за деньгами?

– Нет.

Инспектор вылупил глаза:

– Что вы сказали?

– Я обещал не выслеживать его. А я никогда не нарушаю своего слова.

– Вы думаете, за его спиной кто-то стоит?

– Я это знаю.

– Тот профессор, о котором вы говорили?

– Несомненно.

Инспектор улыбнулся, блеснув глазами в мою сторону.

– Не хочу скрывать от вас, мистер Холмс, у нас в Скотленд-Ярде считают ваши подозрения насчет профессора Мориарти, мягко говоря, чудачеством. Я даже сам навел некоторые справки. Он производит впечатление вполне порядочного, высокообразованного и талантливого джентльмена.

– Рад, что вы способны распознать талант.

– Да разве тут ошибешься! Послушав вас, я решил непременно его повидать. Мы с ним беседовали о затмениях. Каким манером мы дошли до этой темы, сказать не могу. У него есть специальный прибор – фонарь с рефлектором и глобус. И он в одну минуту все мне объяснил. Даже дал почитать специальную книгу. Только, признаюсь, я мало что в ней понял, хотя получил довольно приличное образование у нас в Абердине. Он похож на архиепископа. Лицо худое, седовласый и говорит так важно, словно читает проповедь. Когда мы расставались и он положил мне руку на плечо, у меня было такое чувство, что меня благословляет отец перед вступлением в холодный, жестокий мир.

Холмс фыркнул и потер руки.

– Каков? – произнес он, оглядываясь на меня. – Великолепен! А скажите-ка, друг мой МакДональд, эта знаменательная беседа происходила в кабинете профессора?

– Да, там.

– Прекрасно обставленная комната, вы обратили внимание?

– Очень даже обратил. Поистине роскошный кабинет, мистер Холмс.

– Вы сидели перед его письменным столом?

– Да.

– Вам в лицо било солнце, а его лицо оставалось в тени, не так ли?

– Я был у него вечером. Действительно, свет от лампы падал мне на лицо.

– Так и должно быть. А не заметили ли вы картины над головой профессора?

– Я стараюсь ничего не упускать – по вашей методе, мистер Холмс. Да, я видел картину. Молодая дама оперла голову на ладони и смотрит на вас искоса.

– Это картина Жана Батиста Греза.

– Жана Батиста Греза? – переспросил инспектор, стараясь выказать интерес.

Холмс соединил кончики пальцев и откинулся в кресле.

– Французский художник, творивший во второй половине XVIII в., – продолжал он. – Современники высоко ценили его. И наши критики превозносят до небес.

Взгляд инспектора устремился куда-то вдаль.

– Мне кажется, нам сейчас важнее... – начал было он.

– Это не менее важно, – прервал Холмс. – Каждое мое слово имеет прямое отношение к берлстонской истории. Более того, я уверен, именно здесь ее корни.

МакДональд нерешительно улыбнулся и умоляюще взглянул в мою сторону.

– Я не могу угнаться за ходом ваших мыслей, мистер Холмс, – сказал он. – Вы пропустили одно-два звена в цепи рассуждений. И я не вижу в них логики. Какое отношение может иметь этот допотопный художник к убийству в Берлстоне?

– При расследовании дела любые сведения могут оказаться полезными, – продолжал Холмс. – В 1865 году картина Греза «Молодая девушка из Агно» была продана за миллион двести тысяч франков на аукционе в Портале. Даже такой, казалось бы, малозначительный факт должен послужить толчком для целого ряда умозаключений.

И он послужил. Глаза инспектора ожили.

– Позвольте напомнить, – продолжал Холмс, – что размеры жалованья профессора легко установить по нескольким справочникам. Он имеет что-то около семисот фунтов в год.

– Прошу прощения, как же он мог купить...

– Вот именно. Как он мог купить? – подхватил Холмс.

– Очень интересно, – задумчиво сказал инспектор. – Продолжайте, прошу вас. Вы знаете, как я люблю вас слушать.

Холмс улыбнулся; как всякий настоящий художник он искренне радовался, когда восхищались его несравненным методом. Тем не менее он напомнил:

– Не пора ли в путь?

– Время у нас еще есть, – взглянул на часы инспектор. – Мой кэб у дверей. Будем на вокзале через двадцать минут. Я вот что хотел уточнить, мистер Холмс. Вы, кажется, говорили, что никогда не видели профессора Мориарти?

– Не видел.

– Откуда же вы знаете его комнаты?

– Это особый разговор. Я был у него три раза. Два раза ждал его под каким-то предлогом и, разумеется, ушел, не дождавшись. А в третий раз – хотя мне не очень удобно признаться в этом полицейскому чину – я позволил себе порыться в его бумагах. И получил совершенно непредвиденный результат.

– Что-нибудь компрометирующее?

– Ровно ничего. Это-то и показалось мне подозрительным. Как бы там ни было, картина остается фактом, который свидетельствует об огромном богатстве. Как он мог разбогатеть? Он не женат. Младший брат работает на железнодорожной станции в одном из западных графств. Сам он имеет семьсот фунтов в год. И покупает Греза!

– Какой же из этого вывод?

– Вывод напрашивается сам собой.

– Вы хотите сказать, профессор имеет большой доход, происхождение которого незаконно?

– Да, именно. Но есть и другие причины утверждать это. В моих руках множество мелких нитей, и все они упорно ведут в центр паутины, где притаилось ядовитое, замершее перед очередным прыжком насекомое. Я начал с Греза, потому что эту картину вы видели собственными глазами.

– Что же, мистер Холмс, я согласен, это очень интересно. Даже больше скажу – потрясающе. И все-таки поясните мне, в чем источник его доходов? Подделка документов, фальшивые деньги, кражи?

– Вам случалось читать о Джонатане Вайлде?

– Имя как будто знакомое. Герой детективного романа? Я их обычно не запоминаю. Все эти парни дело вроде бы делают, но никогда нельзя понять, каким образом это им удается. Сплошное вдохновение вместо работы.

– Джонатан Вайлд не был ни детективом, ни героем романа. Это известный преступник середины прошлого века.

– В таком случае он меня мало интересует. Я человек практический.

– Нет ничего более практичного, мистер Мак, чем уединиться ото всех месяца на три и читать по 12 часов в день историю криминалистики. Там вы отыщете все, что угодно, даже профессора Мориарти. Джонатан Вайлд был тайной пружиной лондонского преступного мира, которому он продавал свой талант и организаторские способности за 15 процентов комиссионных. Колесо истории повернулось, и та же самая спица опять оказалась сверху. Все уже было и будет вновь. А что касается Мориарти, могу рассказать несколько интересных фактов.

– Буду очень признателен.

– Мне стало известно первое звено в цепи, на одном конце которой гений, ставший на путь зла, на другом – свора отпетых негодяев, воров, шантажистов, шулеров, со всеми мыслимыми и немыслимыми преступлениями в промежутке. Это некий полковник Себастьян Моран, так сказать, начальник штаба, надежно законспирированный и недосягаемый для закона, как сам профессор. Сколько, вы думаете, Мориарти ему платит?

– Предпочел бы услышать это от вас.

– Шесть тысяч в год, как я случайно узнал. Вот вам современная цена способностей. Чисто американский подход к делу. Наш премьер-министр получает меньше. Надеюсь, это дает представление о доходах самого Мориарти и его размахе? Или еще такой факт. Я последил за текущими счетами Мориарти, то есть за самыми тривиальными чеками, которыми он расплачивается за ежедневные услуги. Так вот, они были выписаны в адрес шести различных банков! Вас это не впечатляет?

– В высшей степени странно. И что же отсюда следует?

– А то, что он старается скрыть размеры своего богатства. Ни единый человек не должен этого знать. Думаю, у него не менее двадцати банковских счетов, причем вполне вероятно, что основной капитал находится за границей, где-нибудь в Германии или Франции. Если у вас выберется год-другой свободный, изучите жизнь профессора Мориарти, очень вам советую.

Инспектора МакДональда все сильнее увлекал рассказ Холмса. Казалось, он позабыл обо всем на свете. Но практическое шотландское здравомыслие все-таки одержало верх.

– Во всяком случае профессор держится в рамках закона, – сказал он. – Однако, вы несколько увели нас в сторону вашими историями, мистер Холмс. Из всего сказанного для нас важна только связь, существующая между Мориарти и преступлением в Берлстоне. Вас навело на эту мысль письмо Порлока. А еще есть какие-нибудь соображения?

– Давайте попробуем принять некую рабочую гипотезу относительно мотивов преступления. Судя по вашим замечаниям, это убийство необъяснимо, точнее, пока необъяснимо. Предположим, мои подозрения относительно причастности Мориарти верны. Тогда возможны две версии. Мориарти, заметьте, держит свою команду в ежовых рукавицах – абсолютная дисциплина, признается только один вид наказания – смерть. Значит, можно предположить, что убитый, этот самый Дуглас, – его судьба была предсказана одним из верноподданных этого архипреступника – каким-то образом предал своего шефа и был наказан в назидание другим.

– Это первая гипотеза, мистер Холмс. А вторая?

– Вторая? Перед нами очередное дело Мориарти, предпринятое в целях обогащения. Что-нибудь украдено?

– По-моему, нет.

– Если так, это свидетельствует против второй гипотезы в пользу первой: ведь Мориарти не выдает идеи бесплатно. Возможна и третья версия. Но для этого надо ехать в Берлстон. Я слишком хорошо знаю Мориарти. Здесь мы улик не найдем.

– Тогда вперед! – воскликнул МакДональд, вскакивая с места. – Проклятье, до поезда остается совсем мало времени! Пять минут на сборы, джентльмены! И ни минуты больше!

– А больше и не надо, – подхватил Холмс, в свою очередь вскакивая с кресла и начиная собираться. – По пути расскажете нам все подробности.

«Всех подробностей» оказалось удручающе мало. Одно было ясно – дело заслуживает самого пристального внимания. Холмс сиял и потирал от удовольствия руки, смакуя скудные, но поразительные детали. Долгие недели вынужденного бездействия остались позади, и он наконец-то мог применить свои удивительные способности, которые, как всякий дар, оттачивались в действии, ибо и бумажный меч тупится и ржавеет в отсутствии битв, становясь обузой для хозяина. В глазах его вспыхнул острый блеск, бледное лицо приобрело теплый оттенок, свидетельствуя о разгорающемся внутреннем пламени. Он сидел в кэбе против МакДональда, весь подавшись вперед, ловя каждое слово.

О разыгравшейся в Суссексе трагедии инспектору стало известно из письма его давнего приятеля Вайта Мейсона, начальника Берлстонской полиции, которое привез самый ранний поезд. Этой дружбе Берлстон был теперь обязан тем, что письмо передали МакДональду в то же утро – факт почти невероятный для Скотленд-Ярда, не особенно расторопного, когда дело касалось помощи провинции. Обычно столичным ищейкам приходилось бежать по остывшим следам.

Письмо, полученное инспектором, было следующего содержания:

– А ваш приятель неплохо соображает, – заметил Холмс.

– Да, сэр! Вайт Мейсон умный человек, насколько я могу судить.

– Что еще вы можете о нем сказать?

– Только то, что Мейсон не пропустит ни одной детали, и все они будут предоставлены нашему вниманию.

– Откуда вам известно имя убитого и факт зверского, как вы выразились, убийства?

– Из официального донесения. Но там нет слова «зверский». Это не полицейский термин. Имя названо – Джон Дуглас. Сказано, что смерть наступила от ранений в голову. Выстрелы были сделаны из двустволки. Труп обнаружен около полуночи, прошлой ночью. Факт убийства налицо, арестованных пока нет. Дело признано в высшей степени запутанным и неординарным. Вот и все, что мы имеем на данный момент, мистер Холмс.

– Тогда, с вашего позволения, на этом пока остановимся, мистер МакДональд. Поддаться соблазну теоретизировать при недостатке данных – самая большая опасность в нашей профессии. Пока мы имеем два бесспорных факта – мощнейший интеллект в Лондоне и убитый сквайр в Суссексе. Два конца цепи, которую нам придется восстанавливать.

Глава III
ТРАГЕДИЯ В БЕРЛСТОНЕ

Теперь я хочу на какое-то время самоустраниться, тем более что потеря от этого небольшая, и рассказать о событиях, предшествующих нашему появлению на месте драмы. Таким образом, я познакомлю читателя с ее участниками и с той странной обстановкой, в какой они очутились по воле судьбы.

Селение Берлстон, расположенное на севере Суссекса, представляет собой небольшую группу старинных домов, сложенных из дерева и камня. В последние несколько лет романтический вид и живописные окрестности Берлстона, веками не менявшего облик, привлекли сюда несколько богатых и знатных семейств. Их современные виллы выглядывают из-за деревьев окрестных лесов. Эти леса являются началом огромного Уилдского леса, который тянется вплоть до северной меловой гряды. Для нужд растущего населения в Берлстоне открыты несколько лавочек. Может статься, что это древнее селение станет невдолге современным провинциальным городком. Берлстон – центр довольно значительного района; близлежащий более-менее крупный поселок Танбридж-Уэллс находится в 10 или 12 милях к востоку, в графстве Кент.

Примерно в миле от Берлстона, в старинном парке, знаменитом своими огромными буками, расположился старинный Берлстонский Замок. Самая старая часть этого почтенного строения восходит ко времени первых крестовых походов. Король Вильгельм II Рыжий пожаловал одному из рыцарей поместье, и тот возвел на пожалованной земле крепость, уничтоженную пожаром 1543 года. Несколько ее закопченных угловых глыб легли в основание нового кирпичного здания, возведенного на руинах феодального замка во времена короля Иакова.

Особняк с многочисленными фронтонами и узкими стрельчатыми окнами почти полностью сохранил внешний вид, как он был задуман строителем в начале XVII века. Наружный из двух рвов, защищавших поместье в давние воинственные времена, был засыпан и стал скромно служить огородом. Внутренний ров сохранил свои сорок футов ширины, но обмелел до трех-четырех футов и по-прежнему вплотную окружал дом. Вода в нем была мутная, но проточная. Окна нижнего этажа располагались всего в футе от воды. В дом попадали через подъемный мост, цепи и ворот которого долгое время ржавели в бездействии. Но нынешние владельцы замка восстановили механизм, и старинный мост не только мог теперь подниматься и опускаться, но и действительно каждое утро его опускали, а вечером поднимали. Такое возобновление древнего феодального обычая превращало дом в неприступную крепость – что прямо касается тайны, возбудившей очень скоро внимание всей Англии.

Несколько лет до описываемых событий дом был необитаем, и нашествие сорных растений и плесени грозило превратить его в живописные развалины. От гибели его спасло появление новых хозяев – Дугласа и его жены.

Дуглас был человек необычайный и характером, и внешностью. Ему в то время было около пятидесяти лет. Суровое лицо с квадратным подбородком, густые усы, пронзительные серые глаза, жилистое тело, сохранившее всю мощь и энергию молодости. Впрочем, был он нрава добродушного и общительного, хотя и несколько бесцеремонного, что обличало в нем человека, который живал в менее культурном обществе, чем то, что его окружало в Берлстоне.

Соседи на первых порах относились к нему с любопытством, но сдержанно. Однако он быстро завоевал среди них уважение, чему способствовали его неизменно крупные пожертвования по всем подпискам, посещение всех ярмарок и благотворительных концертов, где он сам, имея прекрасный тенор, нередко выступал с какой-нибудь песней. По всей видимости, он обладал огромным богатством, которое привез, по слухам, с золотых приисков Калифорнии. Из разговоров Дугласа и его жены явствовало, что он много лет жил в Америке.

Помимо щедрости и отсутствия заносчивости, он был еще человеком вполне бесстрашным. Не имея навыков в верховой езде, он неизменно участвовал в скачках и в упрямом стремлении не отстать от других падал так, что зрители только ахали – как он жив оставался. Особенно он отличился, когда загорелся дом пастора – кинулся в огонь спасать имущество, пристыдив тем самым местных пожарников, которые почли риск слишком великим. Таков был Джон Дуглас, ставший за пять лет своей жизни в Берлстоне весьма заметной и уважаемой фигурой.

Те немногие, кто бывал у него в доме, полюбили и его жену, – по старинной английской традиции было не принято делать визиты в дом человека, явившегося неизвестно откуда и не имевшего никаких рекомендаций. Однако ее это нимало не трогало. Миссис Дуглас была натурой замкнутой, и к тому же ее полностью поглощали заботы о муже и доме. Соседям было известно, что она знатного происхождения. Мистер Дуглас познакомился с ней в Лондоне, будучи уже вдовцом. Это была очень красивая леди, высокая, темноволосая, стройная, лет на двадцать моложе его – несоответствие, которое, видимо, ни в коей мере не омрачало радостей их супружества.

Впрочем, те, кто был ближе знаком с Дугласами, говорили, что между мужем и женой нет полного доверия. Миссис Дуглас никогда не упоминала в разговорах о прошлом мужа – либо по какой-то своей причине, либо, что более вероятно, сама о нем ничего не знала. Наблюдательные люди замечали также, что миссис Дуглас проявляла признаки беспокойства, порой сильнейшего, если муж задерживался в соседнем городке. В этой тихой провинции любое неординарное явление вызывало массу толков. Не избежала этой участи и необъяснимая нервозность хозяйки, приобретшая в свете последующих трагических событий особое значение.

Еще одна личность, имевшая близкое отношение к Дугласу, привлекла к себе внимание публики. Это был некто Сесил Джеймс Баркер, находившийся в ночь убийства под крышей Берлстонского Замка. Баркер жил в Хейлс-Лодж, что в Хампстеде, одном из лондонских районов. Жители Берлстона привыкли видеть его высокую энергичную фигуру на главной улице поселка – он был частый и желанный гость в Замке. Сесил Баркер, единственный из приятелей Дугласа, знал его в прошлой, засекреченной жизни. Сам он, без сомнения, был англичанин, но судя по его отрывочным замечаниям, познакомился с Дугласом в Америке и был очень с ним дружен. Как и Дуглас, он обладал значительным состоянием, но был, по слухам, холост. Это был человек лет сорока пяти, высокий, широкогрудый, всегда гладко выбритый, с лицом призового борца. Из-под густых черных бровей властно смотрели темно-карие глаза, одного взгляда которых было достаточно, чтобы усмирить без помощи кулаков – а кулаки у него были тяжелые – разъяренную толпу. Он не увлекался ни верховой ездой, ни охотой, а все дни кружил по деревне и окрестностям с трубкой во рту, ездил иногда на прогулки с хозяином замка, а в отсутствие последнего – с миссис Дуглас.

– Добрый, щедрый джентльмен, – отозвался о нем Эймс, дворецкий Берлстонского Замка. – Но, честное слово, я бы не хотел оказаться у него поперек дороги.

Задушевный друг Дугласа, он был не менее дружен с его женой, и эта дружба не раз бывала причиной сильнейшего раздражения Дугласа, так что даже слуги становились свидетелями его гнева.

Что касается остальных обитателей старого особняка, то из всей челяди достаточно упомянуть аккуратного, важного и расторопного дворецкого Эймса, а также миссис Аллен, дородную веселую особу, главную помощницу хозяйки во всех заботах по дому. Остальные шесть человек прислуги не имели никакого отношения к событиям, происшедшим в ночь на 6 января.

О случившемся дал знать в полицию Сесил Баркер. Он подбежал к двери полицейского участка без четверти полночь и бешено зазвонил в колокольчик.

– В Замке несчастье – убит Джон Дуглас, – едва переведя дух, сообщил он сержанту Вилсону, в ведении которого находилось крошечное местное отделение суссекского полицейского округа. И тотчас, чуть не бегом, бросился обратно. Уведомив о случившемся вышестоящее начальство, Вилсон поспешил следом и прибыл на место преступления в самом начале первого. Он сразу отметил, что подъемный мост опущен, в окнах горит свет и во всем доме царит растерянность и тревога. Слуги с побелевшими лицами сгрудились в гостиной, испуганный дворецкий застыл в дверях, нервно теребя пальцы. Не терял присутствия духа только Сесил Баркер. Он открыл дверь, ближайшую к входной двери, и пригласил сержанта следовать за ним. В это время подоспел доктор Вуд, толковый энергичный врач, практикующий в городке. Все трое вошли в роковую комнату. Следовавший за ними дворецкий с искаженным от ужаса лицом притворил дверь, чтобы скрыть от глаз служанок кровавую сцену.

Мертвец лежал распростертый посреди комнаты. На нем был только розовый халат поверх ночного белья и ковровые тапочки на босу ногу. Доктор опустился на колени и поставил рядом лампу, стоявшую прежде на столе. Одного взгляда на жертву было достаточно, чтобы убедиться – его помощь не нужна. Рана на голове была страшной. Поперек груди лежало странное оружие – двустволка со спиленными на целый фут, чуть не до спусковых крючков, стволами. Выстрел был произведен в упор, весь заряд пришелся в лицо и разнес голову буквально на куски. Спусковые крючки были связаны проволокой, чтобы оба ствола сработали одновременно и выстрел оказался более разрушительным.

Сержант, подавленный свалившейся на него ответственностью, не мог отвести от мертвого тела расширенных ужасом глаз.

– Ничего не трогать до приезда начальства, – почти шепотом приказал он.

– Никто ничего не трогал, – заявил Сесил Баркер. – Я за это ручаюсь. Все находится в том положении, в каком я застал эту сцену.

– Когда это произошло? – спросил сержант, доставая блокнот.

– Около 11:30. Я еще не раздевался, сидел у себя перед камином. Вдруг в нижних комнатах раздался выстрел, негромкий, словно приглушенный. Я бросился вниз и буквально через полминуты был уже здесь.

– Дверь была открыта?

– Да, открыта. Несчастный Дуглас лежал, как вы уже видели. На столе горела свеча из его спальни. А лампу зажег я, несколькими минутами позже.

– Вы никого не заметили?

– Нет. Вскоре я услышал на лестнице шаги миссис Дуглас и бросился ей навстречу, чтобы скрыть от нее страшную картину. Миссис Аллен, экономка, увела ее. Затем появился Эймс, и мы с ним еще раз вошли в эту комнату.

– Если я правильно понял, мост через ров ночью обычно бывает поднят?

– Да, он и был поднят. Это я опустил его.

– В таком случае убийца не мог убежать. Это совершенно ясно! Видимо, мистер Дуглас покончил с собой.

– Я так и подумал сначала. Но взгляните сюда!

Баркер приподнял штору, и все увидели, что высокое стрельчатое окно широко распахнуто.

– Видите?

Он поднес лампу к подоконнику, осветив кровавое пятно, напоминающее след ботинка.

– Кто-то наступил сюда ногой и выпрыгнул в окно.

– Вы думаете, убийца переплыл ров?

– Очевидно.

– Вы появились здесь через полминуты после выстрела. Выходит, он был еще в воде?

– Ни малейшего сомнения. Как я жалею, что не выглянул в окно! Но ведь шторы были задернуты, вы сами видели. Мне и в голову не пришло отдернуть их. К тому же я услыхал шаги миссис Дуглас. Я не мог допустить, чтобы она вошла в комнату и увидела этот кошмар.

– Действительно, кошмар, – согласился доктор, осматривая развороченную голову и страшные сгустки вокруг нее. – Мне не приходилось такого видеть, пожалуй, со времени крушения на берлстонской железной дороге.

– Я вот что думаю, – гнул свое полицейский сержант, чей здравый смысл простолюдина еще вертелся вокруг открытого окна. – Это все верно вы говорите, что убийца мог уйти через ров. Но вопрос в том, как он пробрался сюда, если мост был поднят.

– Вы правы, вопрос в этом, – согласился Баркер.

– Во сколько подняли мост?

– Около шести часов, – сказал Эймс, дворецкий.

– Я слышал, его поднимают на закате, – рассуждал сержант. – А солнце сейчас садится около полпятого, а?

– У мистера Дугласа были гости, – сказал Эймс. – Я не мог поднять мост до их ухода.

– Значит, вывод один, – сказал сержант. – Если убил кто-то посторонний, он должен был перейти мост до шести часов и прятаться в доме, дожидаясь, когда мистер Дуглас уйдет к себе в одиннадцать.

– Совершенно верно. Но мистер Дуглас каждый вечер перед сном делал обход всего дома, проверял камины и светильники. Поэтому он заглянул в кабинет. Убийце оставалось только выстрелить, бросить оружие и выпрыгнуть в окно. Больше здесь ничего не придумаешь.

Сержант поднял картонную карточку, валявшуюся на полу возле убитого. На ней стояли буквы «ВД» и внизу – число 341, небрежно написанное чернилами.

– А это что? – спросил он.

Баркер с любопытством оглядел карточку:

– Первый раз вижу. Видимо, эту карточку оставил здесь убийца.

– «ВД-341». Ничего не понимаю, – повторил сержант, крутя бумажку худыми длинными пальцами. – Что за «ВД»? Чьи-то инициалы? А вы что нашли, доктор Вуд?

Доктор Вуд держал в руках молоток, который только что лежал на коврике у камина, – увесистый, крупного размера рабочий инструмент. Сесил Баркер указал на коробку с гвоздями на каминной полке.

– Мистер Дуглас перевешивал вчера картины. Я сам видел, как он стоял на стуле и приколачивал одну из них.

– Положите молоток, где он лежал, – сержант махнул рукой и озадаченно поскреб в затылке. – Тут нужны лучшие полицейские умы, иначе это дело не раскопаешь. Да, без Лондона, как видно, не обойтись.

Он поднял с пола лампу и медленно обошел комнату.

– Постой-ка! – воскликнул он, отдергивая штору. – В какое время вчера задернули гардины?

– Когда зажгли свет, – ответил дворецкий. – Думаю, вскоре после четырех.

– Здесь кто-то прятался, это совершенно точно!

Он опустил лампу к самому полу, и все увидели следы грязных башмаков, отпечатавшихся в углу.

– Должен сказать, это подтверждает ваше предположение, мистер Баркер. Похоже, что убийца пробрался в дом после четырех, когда гардины были уже задернуты. Но не позже шести, в шесть мост уже поднят. И сунулся в эту комнату, потому что она ближе всего к входной двери. Спрятаться в ней можно только за гардинами, он сюда и встал. По-моему, все ясно. Видимо, он хотел ограбить дом, а мистер Дуглас по несчастью вошел и обнаружил его. Грабитель его убил и сбежал.

– Я тоже так это вижу, – сказал Баркер. – Но не теряем ли мы драгоценное время? Не лучше ли немедля отправиться на поиски и прочесать окрестности, пока парень не убежал слишком далеко?

Сержант на мгновение задумался.

– До шести утра нет ни одного поезда. Значит, железной дорогой он воспользоваться не сможет. А если пойдет по шоссе в мокрых насквозь брюках, его обязательно заметят. Но как бы то ни было, сам я не могу отсюда уйти, пока меня не сменят. И вам, думаю, лучше остаться здесь, пока дело хоть немного не прояснится.

Доктор взял лампу и принялся более тщательно осматривать тело.

– А это что за знак? – спросил он. – Не связан ли он каким-то образом с убийством?

Завернувшийся широкий рукав халата обнажал правую руку убитого.

– Это не татуировка, – сказал доктор, пристально вглядываясь в рисунок через очки. – Никогда не видел ничего подобного. Этого человека клеймили, как домашнюю скотину. Что бы это значило?

– Не имею представления, – ответил Сесил Баркер. – Но за десять лет дружбы я не раз видел эту отметину.

– И я тоже, – подхватил дворецкий, – когда хозяин закатывал рукав. Я всегда удивлялся, откуда у него это клеймо.

– Тогда оно не имеет отношения к преступлению, – сделал вывод сержант. – Хотя, конечно, очень, очень странно. И вообще все в этом деле странно... А? Что там еще?

Дворецкий издал крик изумления и показал пальцем на откинутую в сторону руку мертвеца.

– Исчезло его обручальное кольцо!

– Вы уверены?

– Нет никакого сомнения, сэр. Хозяин всегда носил золотое обручальное кольцо на левой руке. Сначала обручальное, выше – кольцо с золотым самородком. На среднем пальце у него всегда было вот это кольцо, видите, в виде свернувшейся змеи. Получается, что оба эти кольца на месте, а обручальное исчезло!

– Он прав, – подтвердил Баркер.

– Вы говорите, обручальное кольцо было под этим, с самородком?

– Всегда.

– Выходит, что убийца снял верхнее кольцо, затем обручальное, а затем вновь надел верхнее?

– Выходит, так.

Достойный блюститель закона покачал головой.

– Сдается мне, чем скорее Лондон узнает об этом деле, тем лучше. Я ничего не имею против Вайта Мейсона. Голова у него работает. Не было еще ни одного дела в округе, которое бы он не раскрыл. Но без Лондона нам не обойтись, нет. Я не стыжусь признаться, что мне это дело не по зубам.

Глава IV
МРАК

Шеф сыскной полиции Суссекса Вайт Мейсон получил ночной рапорт сержанта Вилсона, и взмыленная лошадь, запряженная в двуколку, домчала его в Берлстон к трем часам утра. С первым утренним поездом, отбывшим из Берлстона в пять-сорок, он отправил донесение в Скотленд-Ярд, и в полдень встречал нас на Берлстонском вокзале. Это был невозмутимый респектабельный мужчина, полноватый, с гладко выбритым красным лицом; твидовое свободного покроя пальто ладно сидело на крепко сбитом теле, сильные кривоватые ноги были обтянуты гетрами. Он был похож на кого угодно – на мелкого фермера, на ушедшего на пенсию егеря, но только не на преуспевающего шефа провинциальной полиции.

– Поистине чертовщина какая-то, мистер МакДональд, – то и дело повторял он. – Газетчики налетят к нам, как мухи, стоит им почуять сенсацию. Надеюсь, мы успеем закончить работу до того, как они сунут сюда нос и спутают нам все карты. На моей памяти не случалось ничего подобного. В деле есть зацепки, которые кое-что вам скажут, мистер Холмс, или я очень ошибаюсь. Да и по вашей части кое-что найдется, доктор Ватсон, наш медик поделится с вами своими впечатлениями. Я заказал для вас номер в гостинице на Вествилл-Армс. Ничего другого у нас нет. Я слыхал, там чисто и в общем сносно. Слуга отнесет туда ваши вещи. Нам в эту сторону, джентльмены, прошу вас.

Этот суссекский детектив был необычайно хлопотлив и радушен. Через десять минут мы уже были в своем номере, а еще через десять сидели в уютном холле гостиницы и слушали краткий рассказ о трагедии в Замке, описанной в предыдущей главе. МакДональд делал пометки в блокноте, а Холмс впитывал каждое слово с тем восхищенным изумлением на лице, какое бывает у ботаника, наблюдающего редкий бесценный цветок.

– Замечательно! – воскликнул он, когда Мейсон завершил свой недолгий рассказ. – В высшей степени замечательно! За всю мою жизнь не припомню такого необычайного стечения обстоятельств.

– Я ожидал, мистер Холмс, что вы это скажете, – удовлетворенно произнес Вайт Мейсон. – Мы здесь в Суссексе идем в ногу со временем. Я рассказал вам, как обстояли дела в четыре утра, когда я приехал сюда по вызову сержанта Вилсона. Черт! Как я гнал мою старушку! Но оказалось, можно было и не спешить – самое главное было уже сделано. Вилсон все тщательно осмотрел, собрал факты. Я их проверил, обдумал и, кажется, сам кое-что добавил.

– Что именно? – с живейшим любопытством спросил Холмс.

– Во-первых, осмотрел молоток. Мне помогал доктор Вуд. Мы не нашли на нем никаких следов насильственных действий. У меня была надежда – вдруг мистер Дуглас, защищаясь, успел нанести убийце удар молотком. Но на молотке нет ни единого пятнышка.

– Это ничего не доказывает, – заметил инспектор МакДональд. – Известно немало случаев, когда убийца действовал молотком, не оставив на нем никаких следов.

– Разумеется, отсутствие следов не означает, что молоток не применялся как оружие. Но ведь следы могли и остаться. А это очень бы помогло. Но, к сожалению, молоток абсолютно чист. Затем я осмотрел ружье. Оно было заряжено самой крупной дробью. Спусковые крючки скреплены проволокой для одновременного выстрела из обоих стволов. Кто бы это ни сделал, намерение бесспорно – убить наверняка. Стволы отпилены так, что общая длина ружья не более двух футов и его легко спрятать под полой. Имя оружейного мастера стоит не полностью – между стволами выгравированы три буквы: «П-Е-Н», конец имени отпилен...

– Большая «П» с завитушкой сверху, «е» и «н» строчные? – спросил Холмс.

– Совершенно точно.

– «Пенсильванская оружейная компания». Знаменитая американская фирма, – объяснил Холмс.

Вайт Мейсон взглянул на моего друга с таким видом, какой бывает у деревенского фельдшера в присутствии медицинского светила, с одного взгляда решившего, казалось бы, неразрешимую проблему.

– Я вам очень признателен, мистер Холмс. Не сомневаюсь, что вы правы. Это чудо, поистине чудо! Неужели вы храните в памяти имена оружейников всего мира?

Взмахом руки Холмс остановил восторженные излияния коллеги.

– Конечно, ружье американского производства, – продолжал Вайт Мейсон. – Мне кажется, я где-то читал, такие обрезы – обычное оружие в некоторых местах Америки. Поэтому я сразу подумал, что убийца – американец. А теперь у нас есть доказательство, что человек, проникший в дом и убивший хозяина, действительно американец.

МакДональд покачал головой:

– Не слишком ли поспешные выводы, джентльмены? Я еще не слышал ни одного вразумительного доказательства, что в доме вообще был посторонний.

– А открытое окно, кровь на подоконнике, странная карточка, грязные следы в углу, обрез?

– Ровно ничего, что не могло бы быть подстроено. Мистер Дуглас был американцем, во всяком случае, долго жил там. То же и мистер Баркер. Зачем искать еще одного американца для объяснения этих американских штучек?

– Эймс, дворецкий...

– Ему можно верить?

– Он служил десять лет у сэра Чарльза Чендоса. Надежен, как скала. И у Дугласа в услужении пять лет, с первого дня, как снят был дом. Так вот, он утверждает, что никогда не видел подобного оружия в доме.

– Ружье легко спрятать, для того оно и укорочено. Оно поместится в ящик любого комода. Как можно утверждать, что ружья не было в доме!

– Он, во всяком случае, его не видел.

Но МакДональд продолжал мотать головой с поистине шотландским упрямством.

– И все-таки вы не убедили меня, что в доме был посторонний. Очень вас прошу, вдумайтесь хорошенько в то, что вы говорите. Допустим, убийство совершил кто-то чужой, и ружье в дом было принесено. Если исходить из этой посылки, то вся картина преступления будет противоречить элементарной логике. Мистер Холмс, скажите же свое слово.

– Сначала, мистер Мак, изложите свои соображения, – изрек беспристрастно Холмс.

– Предположим, что этот убийца со стороны действительно существовал. Он не взломщик. Карточка с таинственной надписью и исчезновение кольца указывают на личные мотивы убийства. Итак, этот субъект пробрался в дом с заранее обдуманным намерением совершить убийство. Ему известно, – во всяком случае, должно быть известно, – что выбраться назад будет трудно, так как дом окружен водой. Каким оружием он должен воспользоваться в этом случае? Естественно, самым бесшумным. Только тогда есть надежда, что успеешь выскочить в окно, перебраться через ров и удрать. Это понятно. Но как понять олуха, который тащит на такое дело громоподобное оружие, не боясь, что на выстрел сбежится весь дом? И можно ли рассчитывать, что никто не догадается взглянуть в окно, пока ты барахтаешься в воде! Логично, мистер Холмс?

– Вы-таки взяли быка за рога, – задумчиво произнес мой друг. – Факты действительно нуждаются в разумном истолковании. Позвольте спросить вас, мистер Вайт Мейсон, вы обследовали противоположный берег рва? Быть может, там остались чьи-то следы?

– Сразу же обследовал. Никаких следов нет, мистер Холмс. Но ведь берега укреплены каменной кладкой. На ней и не может быть следов.

– Значит, совсем ничего?

– Совсем.

– Интересно! Надеюсь, вы не против, если мы отправимся туда немедленно? Какая-нибудь незначительная деталь может натолкнуть на верную мысль.

– Я тоже хотел начать с этого, мистер Холмс. Но потом решил, что вам лучше сначала ознакомиться с фактами. Вдруг что-нибудь привлечет ваше внимание. – Он замолк, вопросительно глядя на сыщика-любителя.

– Я работал с мистером Холмсом, – сказал инспектор МакДональд. – Он ведет свою игру.

– Во всяком случае, ту, что складывается у меня в голове, – улыбнулся Холмс. – Я участвую в следствии, чтобы помочь полиции. И при этом преследую одну цель – торжество справедливости. Порой я действительно веду свою игру, но только из-за явного нежелания полиции сотрудничать со мной. И конечно, ничьи лавры мне не нужны. Как бы то ни было, мистер Мейсон, я веду расследование своими методами и раскрываю карты по собственному усмотрению. А обо всех шагах и предположениях я делюсь с коллегами, когда дело закончено.

– Уверяю вас, ваше присутствие – большая честь для нас, и мы со своей стороны готовы делиться всем, что нам известно, – сердечно заверил Холмса Вайт Мейсон. – Приглашаем и вас, доктор Ватсон. Придет время, и мы все, я уверен, найдем место на страницах вашей новой книги.

Через полчаса мы уже шли между двумя рядами подстриженных вязов по старинной деревенской улице, в конце которой стояли две древние каменные колонны, меченные следами непогоды и пятнами лишайников. Их капители венчали бесформенные изваяния, в которых едва угадывались геральдические львы – символ Берлстона. Сотня шагов по извилистой аллее, обсаженной могучими дубами, крутой поворот – и нашим глазам открылся длинный приземистый дом, сложенный из красного, побуревшего от времени кирпича, в начале XVII века, со старинным парком за живой изгородью подстриженных тисов. Деревянный мост перекинулся через неширокую гладь воды, неподвижной, отливающей всеми оттенками серебра под холодным зимним солнцем.

Три века протекли над этим суровым местом, наполненные рождениями, возвращениями домой, провинциальными балами, охотами на лисиц. Но осеняла ли хоть раз эти почтенные стены столь зловещая тень, какая нависла теперь над старым домом? Впрочем, его остроконечные башни и причудливые фронтоны казались вполне подходящей декорацией для кровавых таинственных преступлений. Чем больше я всматривался в узкие и глубокие, как бойницы, окна и унылый, попорченный ливнями фасад, тем сильнее охватывало меня ощущение, что более подходящего места для подобной трагедии трудно сыскать.

– Видите это окно, – указал Вайт Мейсон, – вон, справа от моста? Оно оставлено открытым, как было обнаружено ночью.

– Узковато для мужской фигуры, – заметил Холмс.

– Ну, я полагаю, он не был толстым. Ваш дедуктивный метод нужен нам не для подобных умозаключений, мистер Холмс. Вы и даже я без труда пролезем в это окно.

Холмс подошел к краю рва. Долго рассматривал каменную кладку и бордюр из дерева перед ней.

– Я здесь все очень тщательно обследовал, мистер Холмс, – сказал Вайт Мейсон. – Никаких следов нет. Не похоже, что в этом месте из воды вылез человек. Но, впрочем, он, наверное, старался не оставлять следов.

– Наверное. А что, вода всегда мутная?

– Да, всегда такого цвета. Ручей несет сюда глину.

– Какова глубина рва?

– Около двух футов у берега и три в середине.

– То есть человек здесь не утонет?

– Нет, здесь не утонет и ребенок.

Мы перешли мост и были встречены угловатым высохшим добряком Эймсом, дворецким Замка, бледным и дрожащим после пережитого ужаса. Полицейский сержант, длинный, образцовый и унылый служака, все еще нес караул в роковой комнате. Доктора мы не застали.

– Как дела, сержант Вилсон? – спросил Вайт Мейсон.

– По-прежнему, сэр.

– Можете идти домой. Вам сегодня порядочно досталось. Будет нужно, я пришлю за вами. Скажите дворецкому, чтобы оставался снаружи. И пусть предупредит мистера Сесила Баркера, миссис Дуглас и экономку, чтобы никто не уходил, они могут понадобиться. А теперь, джентльмены, позвольте мне изложить свои соображения насчет этого дела. А вы выскажете свои.

Он мне очень нравился, этот провинциальный специалист. Спокойный и ясный ум, способность сразу схватить суть факта помогали ему успешно продвигаться по служебной лестнице. Холмс слушал его сосредоточенно, без малейших признаков нетерпения, которые беспрестанно проявлял официальный представитель Скотленд-Ярда.

– Первое, что надо решить, – убийство перед нами или самоубийство, – рассуждал Вайт Мейсон. – Предположим, это самоубийство. Тогда придется допустить, что самоубийца начал с того, что снял с пальца обручальное кольцо и куда-то его спрятал. Затем переоделся в ночной халат, отправился в кабинет, напачкал в углу за гардиной грязью – пусть думают, что там кто-то прятался. Оставалось еще открыть окно, вымазать кровью подоконник...

– Эту версию можно сразу же отмести, – прервал его МакДональд.

– Стало быть, самоубийство исключено. Значит, убийство. Тогда возникает другой вопрос: преступление совершено посторонним лицом или кем-то из домочадцев?

– Хотелось бы услышать ваши соображения.

– Обе версии имеют существенные противоречия, но ведь третьей-то нет. Значит, надо выбирать из этих двух. Предположим, убил кто-то из живущих в доме. Убийца мог быть один, но у него могли быть и сообщники. Преступление произошло, когда в доме все стихло, но спать еще не ложились. А стреляли из самого громкого оружия – двустволки. Уж не затем ли, чтобы переполошить весь дом? Заметим также, что подобного оружия никто из домочадцев до этого вечера не видал. Согласитесь, уже самое начало не выдерживает никакой критики.

– Возражений нет, – кивнул головой МакДональд.

– Пойдем дальше. Баркер, по его словам, прибежал в кабинет первым, обнаружил убитого, и ровно через минуту в холле были все, включая Эймса. И вы будете меня убеждать, что убийца за одну минуту успел изобразить за гардиной следы, измазать подоконник и снять кольцо с пальца убитого? Как видите, здесь все не сходится.

– В логике вам не откажешь, – подал голос Холмс. – Я, пожалуй, готов с вами согласиться.

– Возьмем теперь вторую версию – в доме действовал посторонний. Противоречия имеются и в ней, но она, по крайней мере, правдоподобна. Убийца проник в дом между половиной пятого, когда стало смеркаться, и шестью, когда подняли мост. В Замке были гости, двери не запирались, и проскользнуть в дом незаметно ничего не стоило. Это мог быть обыкновенный грабитель или человек, имевший личные счеты с Дугласом. Поскольку мистер Дуглас провел много лет в Америке, а ружье, по всей видимости, американского происхождения, то вторая версия, на мой взгляд, даже более предпочтительна. Кто бы ни был убийца, он вошел в эту комнату и спрятался за гардину. Там он оставался до начала двенадцатого, покуда не появился мистер Дуглас. Возможно, у них был небольшой разговор, а может, и не был, ведь, по словам миссис Дуглас, выстрел раздался минут через пять после того, как муж вышел из спальни.

– Об этом свидетельствует и свеча, – подтвердил Холмс.

– Верно. Свеча была новая и сгорела всего на полдюйма. Должно быть, он, как вошел, поставил ее на стол. Иначе она выпала бы у него из рук. Значит, убийца стрелял не сразу. Мистер Баркер утверждает, что, когда он вбежал, свеча горела, а лампа – нет. Все, видимо, так и было. Теперь попробуем восстановить ход событий, исходя из вышесказанного. Мистер Дуглас вошел в комнату, поставил на стол свечу. Из-за гардины появился убийца, вооруженный обрезом. Он потребовал обручальное кольцо – один бог знает зачем, но факт остается фактом. Дуглас отдал его. И тут одно из двух – либо завязалась драка, Дуглас схватил молоток, и тогда пришедший выстрелил; либо он улучил момент и разрядил ружье в лицо ничего не подозревавшего хозяина. Так или иначе, совершив злодеяние, он бросил ружье, оставил рядом с трупом загадочную карточку, выскочил в окно и пошел через эту канаву. Тут как раз в кабинет вбежал мистер Баркер. Что вы об этом скажете, мистер Холмс?

– Интересно, но не очень убедительно.

– Господи! – воскликнул МакДональд. – Ведь ясно же, что все это чушь. Но всякое другое объяснение будет еще большей чушью. Кто-то убил человека, и я могу вам доказать, что на самом деле все должно было произойти совсем не так. Для чего было так осложнять себе отступление? Для чего стрелять из этого ружья, ведь тишина – единственный шанс на спасение? Я настаиваю, мистер Холмс, поделитесь с нами своими соображениями, раз и вы находите версию мистера Мейсона неубедительной.

Холмс слушал этот длинный разговор с неослабевающим вниманием, не пропуская ни слова. Его острый взгляд переходил с одного собеседника на другого, наморщенный лоб выдавал напряженную работу мысли.

– Своей версии у меня пока нет, для этого нужны еще факты, мистер Мак, – сказал он, опускаясь на колени перед трупом. – Боже мой! Какая страшная рана! Нельзя ли позвать сюда дворецкого на минуту?.. Как я понял, Эймс, вы неоднократно видели на руке у мистера Дугласа какое-то странное клеймо – треугольник, заключенный в окружность?

– Довольно часто, сэр.

– Мистер Дуглас никогда не обмолвливался о его происхождении?

– Никогда, сэр.

– Нанесение такого клейма очень болезненно: клеймят ведь раскаленным железом. А что вы скажете об этом кусочке пластыря на подбородке убитого?

– Хозяин порезался вчера утром во время бритья.

– Прежде с ним такое бывало?

– Очень редко, сэр.

– Это наводит на мысль. Может, конечно, это простое совпадение. Но можно предположить и другое: Дуглас узнал об опасности, нервничал, и в результате – порез. Вы не заметили, Эймс, он вчера вел себя как обычно?

– Я обратил внимание, сэр, что он был чем-то озабочен и даже расстроен.

– Ха! Значит, нападение не было неожиданным. Мы, кажется, немного сдвинулись с мертвой точки. Может, мистер Мак, теперь вы будете задавать вопросы?

– Нет, мистер Холмс. Следствие в более надежных руках, чем мои.

– Тогда перейдем к карточке с этой надписью «ВД-341». Это простой картон. Есть у вас такие карточки в доме, Эймс?

– По-моему, нет.

Холмс подошел к письменному столу и накапал чернил из каждого пузырька на листок промокательной бумаги.

– Карточку писали не в кабинете, – заключил он. – Это черные чернила, а те – фиолетовые. И еще: карточка написана толстым пером, а здесь все тонкие. Ясно, что надпись сделана не здесь. Вам она что-нибудь говорит, Эймс?

– Ничего, сэр.

– А вы что думаете, мистер Мак?

– У меня такое впечатление, что здесь действует какая-то секретная организация. Об этом же свидетельствует клеймо.

– Я тоже так считаю, – согласился Вайт Мейсон.

– Что ж, это можно принять в качестве рабочей гипотезы. Теперь давайте посмотрим, снимает ли она наши трудности. Значит, так. Агент некоего секретного общества проник в дом мистера Дугласа, размозжил ему голову варварским оружием и убежал через ров, оставив возле трупа карточку с какой-то символической надписью. Когда пресса заговорит об убийстве, члены общества поймут, что возмездие совершилось. В этом есть логика. Но почему именно обрез?

– Действительно, почему?

– И как быть с кольцом?

– Тоже загадка.

– И почему до сих пор никто не арестован? Я полагал, что с самого рассвета каждый констебль на сорок миль вокруг имеет предписание задержать человека в мокрой одежде.

– Разумеется, мистер Холмс.

– Значит, если он не прячется где-то поблизости и не переоделся, от полиции ему не уйти. Однако он до сих пор не пойман.

Холмс подошел к окну и внимательно рассмотрел через лупу кровавый след на подоконнике.

– Это, без сомнения, след башмака, причем необычайно широкого, я бы сказал, разлапистого. Странно, потому что следы в углу гораздо более изящной формы. Впрочем, они весьма трудно различимы. А что это там, под столом?

– Гантели мистера Дугласа, сэр, – ответил Эймс.

– Вернее, гантель. Здесь только одна. А где вторая?

– Не знаю, мистер Холмс. Может быть, она и была одна. Я давно не обращал на них внимания.

– Одна гантель... – озадаченно проговорил Холмс.

Тут кто-то забарабанил в дверь. Холмс больше ничего не прибавил.

Высокий, загорелый, мощного телосложения мужчина с гладко выбритым лицом распахнул дверь. Я понял, что это Сесил Баркер. Властные холодные глаза испытующе взглянули на каждого из нас.

– Прошу простить за вторжение, – произнес он. – Но я полагал, что вам полезно знать последние новости.

– Кто-нибудь арестован?

– К сожалению, нет. Но найден велосипед. Этот парень оставил здесь свой велосипед. Можете взглянуть на него. Он в сотне ярдов от входа.

В аллее уже толпились несколько слуг и зевак, глазея на важную улику, извлеченную из густых лавровых зарослей. Это был довольно разбитый и заляпанный грязью велосипед марки «Рудж-Витворт», прошедший, видимо, немало миль. К седлу была прикреплена сумка с гаечным ключом и масленкой. И никакого указания на владельца.

– Да, поистине жаль, что велосипеды не регистрируют и не номеруют, – посетовал инспектор. – Это сослужило бы нам неоценимую службу. Но такая находка сама по себе – большая удача. Если мы не можем установить, куда он скрылся, то хотя бы узнаем, откуда он прикатил. Однако, во имя всего святого, зачем он бросил его здесь? И каким образом ухитрился скрыться без него? В этом деле нет ни единого проблеска!

– Неужто? – отозвался мой друг. – Поживем – увидим.

Глава V
УЧАСТНИКИ ДРАМЫ

– Вы еще не все осмотрели в кабинете? – спросил Вайт Мейсон, когда мы опять вошли в дом.

– Пока все, – ответил МакДональд, а Холмс кивнул.

– Тогда предлагаю начать опрос свидетелей. Эймс, проводите нас в гостиную.

Дворецкий просто и ясно ответил на все вопросы. В его искренности нельзя было сомневаться. Его наняли пять лет назад, когда Дуглас поселился в Берлстоне. По его словам, Дуглас был очень богат и нажил свое состояние в Америке. Он был добрый и заботливый хозяин, правда, с несколько необычными, по мнению дворецкого, привычками, но ведь и на солнце есть пятна. Нет, он ничего не боялся, наоборот, бесстрашнее человека Эймс не встречал. Да, мост поднимали каждый вечер. Но у этого старого дома были свои обычаи, и хозяин не хотел их нарушать. Мистер Дуглас редко выезжал из Берлстона, а тем более в Лондон. За день до смерти он ездил за покупками в Танбридж-Уэллс. По возвращении был явно чем-то обеспокоен и даже встревожен: быстро раздражался, терял терпение, чего с ним никогда не бывало. Вечером рокового дня Эймс не пошел сразу спать, а задержался в буфетной – убирал на место столовое серебро. Вдруг сильно зазвонил колокольчик; нет, выстрела он не слышал – кухня и буфетная находятся в самой дальней части дома, куда ведет длинный коридор с несколькими дверями. Миссис Аллен тоже вышла из своей комнаты на звонок колокольчика. Эймс с экономкой появились в холле одновременно. Дойдя до лестницы, они увидели миссис Дуглас, спускающуюся из спальни. Она не торопилась, и по лицу не было видно, что она чем-то взволнована. Когда она дошла до последней ступеньки, из кабинета выскочил мистер Баркер и стал умолять ее вернуться обратно. «Ради всего святого, – сказал он ей, – не ходите в кабинет. Бедный Джек мертв! Помочь ему ничем нельзя. Умоляю вас, идите к себе».

Миссис Дуглас сначала воспротивилась, но потом уступила и пошла обратно наверх. Она не вскрикнула, не заплакала. Миссис Аллен проводила ее и осталась с ней в спальне. А Эймс с Баркером вошли в кабинет. Свеча была задута, но на столе горела лампа. Они выглянули в окно; ночь была очень темная, ничего не видно, не слышно. Затем вернулись в холл, Эймс стал крутить подъемник, а мистер Баркер поспешил в полицию.

Таковы были в общих словах показания дворецкого. Рассказ экономки полностью их подтверждал.

Ее комната расположена ближе к холлу, чем буфетная, где дворецкий убирал столовое серебро. Она уже собиралась лечь в постель, как вдруг зазвонил колокольчик. Выстрела она не слышала, оттого, вероятно, что немного туга на ухо. Но какой-то резкий звук, помнится, был. Она еще подумала – кто-то хлопнул дверью. Но это было гораздо раньше, наверное, за полчаса до того, как звякнул колокольчик. Она поспешила на хозяйскую половину, в холле столкнулась с Эймсом. Из кабинета вышел бледный взволнованный Баркер. Он остановил спускавшуюся из спальни миссис Дуглас и стал просить ее вернуться наверх. Она что-то ответила, но так тихо, что экономка не разобрала.

«Проводите госпожу в спальню и не оставляйте одну», – велел ей мистер Баркер.

Миссис Аллен проводила хозяйку и принялась утешать как могла. Та была не в себе, вся дрожала, но не пыталась пойти в кабинет. Сидела у камина, спрятав лицо в ладони. Экономка провела с ней почти всю ночь. Другие слуги ничего не слышали – они спят в самых дальних комнатах; о случившемся они узнали только с приходом полиции.

Больше ничего экономка прибавить не могла, кроме аханья и горестных восклицаний.

После экономки пригласили мистера Баркера. Он мало что добавил к тому, что уже рассказал полиции. Лично он считает, что убийца бежал через окно. Об этом свидетельствует кровавый след на подоконнике, к тому же это единственный способ бегства, если учесть, что мост поднят, а входная дверь заперта. Он не имеет ни малейшего представления, куда скрылся убийца и почему оставил велосипед, если велосипед действительно его. Утонуть он, естественно, не мог, глубина рва самое большее три фута.

У Баркера была собственная версия случившегося. Дуглас был человек скрытный и не любил рассказывать о своем прошлом. Известно, что он уехал в Америку совсем молодым человеком и там преуспел. Баркер познакомился с ним в Калифорнии, где они вдвоем разрабатывали богатую золотоносную жилу близ Бенито-каньона. Он уже был тогда вдовцом. Дела у них шли прекрасно, как вдруг Дуглас продал свой пай и уехал в Англию. Спустя несколько времени и Баркер обратил в деньги все свое имущество, покинул Америку и поселился в Лондоне. Старая дружба возобновилась.

Баркеру всегда казалось, что Дугласу грозит какая-то опасность. Он связывал с этим и его внезапный отъезд из Калифорнии, и то, что Дуглас купил поместье в этом захолустье. Баркер подозревал, что за другом охотится тайное общество, не знающее пощады, которое будет преследовать его, пока не убьет. На эту мысль наводили отдельные замечания Дугласа, хотя он никогда прямо не говорил ни об этом обществе, ни тем более о том, чем навлек на себя такую ненависть. Карточка, оставленная рядом с трупом, возможно, своего рода визитная карточка этого общества.

– Сколько вы были вместе в Калифорнии? – спросил инспектор МакДональд.

– Пять лет бок о бок.

– Вы говорите, он был холост в то время?

– Вдов.

– Он ничего не рассказывал о своей первой жене?

– Помню только, говорил, что она немка. Я видел ее портрет – женщина редкой красоты. Она умерла от тифа за год до нашего знакомства.

– Где он жил до того, как появился в Калифорнии?

– Он поминал Чикаго. И еще какие-то горы, где добывают железо и уголь. Он беспрестанно переезжал с места на место.

– А как он относился к политике? Не ставило ли это общество политических целей?

– Не думаю. К политике он был равнодушен.

– Вам никогда не приходило в голову, что это тайное общество принадлежит преступному миру?

– Никогда. Дуглас был человеком честным и прямодушным, каких мало.

– Когда вы жили в Калифорнии, не было ли в его поведении чего-нибудь странного?

– Он не любил никуда отлучаться, все время проводил в работе на нашей делянке. Избегал по возможности всяких сборищ. Именно тогда я и заподозрил, что он от кого-то скрывается. А когда он так внезапно все бросил и уехал в Европу, я утвердился в своих подозрениях. Думается, он получил какое-то предостережение. Через неделю ко мне явились полдюжины парней и стали о нем расспрашивать.

– Что они собой представляли?

– Здоровенные, способные на все. Пришли на мою делянку, стали спрашивать, куда он уехал. Я ответил, что в Европу, но куда именно, не знаю. Встреча с ними ничего хорошего ему не сулила – это было видно с первого взгляда.

– Они были американцы? Из Калифорнии?

– Насчет Калифорнии не знаю, но американцы – точно. Не могу сказать, кто они были, но не старатели и не шахтеры. Я был рад, когда избавился от их присутствия.

– Это было шесть лет назад?

– Почти семь.

– А до этого вы пять лет работали вместе. Значит, со времени его приезда в Калифорнию минуло, по крайней мере, одиннадцать лет?

– Выходит, так.

– Какой должна быть вражда, если за столько лет она не утихла! И причина ее должна быть очень серьезной.

– Это омрачало его жизнь. Он ни на миг не забывал об опасности.

– Но если человеку грозит опасность и он знает какая, он ведь должен обратиться в полицию, верно?

– Думаю, это не та опасность, от которой полиция может спасти. Он не расставался с оружием. У него всегда в кармане был револьвер. К несчастью, он вышел вчера из спальни в ночном халате. Мост был поднят, и он забыл об осторожности.

– Давайте еще раз уточним даты, – сказал МакДональд. – Из Калифорнии Дуглас уехал шесть лет назад. Вы последовали за ним год спустя.

– Да, именно так.

– Он женат уже пять лет. Вы приехали как раз к свадьбе?

– За месяц до свадьбы. Я был его шафером.

– Вы были знакомы с миссис Дуглас до брака?

– Нет, конечно. Меня не было в Англии десять лет.

– Вы с ней часто виделись?

Баркер метнул на инспектора жесткий взгляд.

– Я часто виделся с ним, – ответил он. – С ней я виделся лишь потому, что, приходя к другу, волей-неволей видишь его жену. Если вы воображаете, что убийство связано...

– Я ничего не воображаю, мистер Баркер. Я обязан установить все, что может оказаться полезным следствию. У меня нет намерения оскорбить вас.

– Но есть вопросы, которые звучат оскорбительно, – возмущенно ответил Баркер.

– Мы только выясняем факты. Это в ваших интересах и в интересах всех окружающих. Мистер Дуглас одобрял вашу дружбу с его женой?

Баркер побледнел и резким движением сцепил пальцы больших, сильных рук.

– Вы не имеете права задавать подобные вопросы! – воскликнул он. – Какое это имеет отношение к расследуемому делу?

– Я вынужден повторить вопрос.

– В таком случае я отказываюсь отвечать.

– Можете отказываться. Но имейте в виду, отказ – тот же ответ. Вы бы не стали отказываться, если бы вам нечего было скрывать.

Несколько мгновений Баркер молчал, лицо его было серьезное, сдвинутые черные брови выдавали усиленную работу мысли. Наконец он взглянул на инспектора и улыбнулся.

– Что ж, джентльмены, вы исполняете свой долг. И с моей стороны было бы глупо мешать следствию. Я прошу вас об одном – не мучайте миссис Дуглас этими вопросами, ей и так трудно. Могу сказать, что у несчастного Дугласа был только один недостаток – ревность. Он меня любил, как только любят друга. А жену просто боготворил. Когда я приезжал, он очень радовался и посылал за мной, если я долго не появлялся. И все-таки, если мы с его женой увлеченно беседовали или просто выказывали друг другу приязнь, на него вдруг накатывала ревность, и он нес несусветную чушь. После таких вспышек я зарекался ездить к нему, но он забрасывал меня покаянными письмами, и я сдавался. Поверьте мне, джентльмены, говорю как на исповеди, ни у одного мужчины никогда не было более верного друга и более любящей жены.

Эти слова были сказаны искренне и с большим чувством, однако инспектор МакДональд счел нужным спросить еще кое-что.

– Вы знаете, что с руки убитого было снято обручальное кольцо?

– По-видимому.

– Что значит «по-видимому»? Это факт.

У Баркера по лицу пробежала легкая тень замешательства.

– Но ведь Дуглас мог сам снять и отдать кольцо.

– Самый факт исчезновения кольца, кто бы ни снял его, наводит на мысль, что семейные отношения и трагедия как-то связаны между собой, не правда ли?

Баркер пожал своими могучими плечами.

– Не могу ничего сказать об исчезновении кольца, – ответил он. – Но если в ваших словах есть хоть намек, что эта история бросает тень на доброе имя миссис Дуглас... – Глаза его запылали, но он с видимым усилием овладел собой и продолжал: – Вы на неверном пути, джентльмены.

– У меня пока нет больше вопросов, – холодно проговорил МакДональд.

– Еще одно маленькое уточнение, – обратился к Баркеру Холмс. – Когда вы вошли в комнату, на столе горела только свеча?

– Да, только свеча.

– Вы увидели на полу убитого при ее свете?

– Да.

– И вы сразу стали звонить?

– Да, сразу.

– Дворецкий с экономкой появились очень быстро?

– Через минуту-другую.

– Как случилось, что когда вы с дворецким вошли в кабинет, свеча была потушена, а лампа горела? Это выглядит странным.

Баркер опять несколько растерялся.

– Не вижу ничего странного, мистер Холмс, – чуть помолчав, ответил он. – Свеча горит тускло. Я сразу подумал: нужен свет. Лампа стояла тут же на столе, и я зажег ее.

– А свечу задули?

– Разумеется.

Холмс больше не стал задавать вопросов, а Баркер, оглядев нас твердым и, как мне почудилось, вызывающим взглядом, круто повернулся и вышел.

Инспектор послал миссис Дуглас записку, в которой выражал готовность побеседовать с ней в спальне. Хозяйка ответила, что предпочитает вести разговор внизу. Мы ждали недолго. Дверь отворилась, и в комнату вошла высокая красивая женщина лет тридцати, исполненная достоинства и редкого самообладания и не имеющая ничего общего с тем скорбным образом, который у меня сложился после всего услышанного. Правда, лицо у нее было бледное и осунувшееся, как у человека, которого постигло горе, но в движениях не было судорожности, а изящной формы рука лежала на столе покойно, как и моя. Ее печальные, умоляющие глаза смотрели на нас каким-то странным вопрошающим взглядом. И я был несколько удивлен, услыхав ее резкий, уверенный тон.

– Вы уже нашли что-нибудь? – спросила она.

И мне показалось, в ее словах звучит не надежда, а смутный страх.

– Мы делаем все возможное, миссис Дуглас, – ответил инспектор. – Не сомневайтесь, от нашего внимания не ускользнет ни один, даже самый незначительный факт.

– Не жалейте расходов, – продолжала миссис Дуглас пустым, безжизненным голосом. – Приложите все усилия.

– Может, ваши показания прольют какой-то свет на это загадочное дело?

– Вряд ли. Но я готова рассказать все, что знаю.

– Мистер Сесил Баркер сказал, что вы не видели... что вы не входили в комнату, где произошла трагедия.

– Не входила. Он не пустил меня, просил, чтобы я поднялась обратно в спальню.

– Понятно. Услыхав выстрел, вы тотчас спустились вниз?

– Да, надела халат и пошла.

– Сколько времени прошло между выстрелом и вашим появлением внизу?

– Минуты две, по всей видимости. В такой момент время не замечаешь. Он умолял меня не входить в кабинет. Сказал, что я ничем не могу помочь. Миссис Аллен, наша экономка, проводила меня наверх. Все это было точно кошмарный сон.

– У вас имеется какое-то представление, сколько времени ваш муж находился внизу, пока раздался выстрел?

– Ни малейшего. Он был в туалетной, и я не слышала, как он пошел вниз. Он каждый вечер обходил на ночь дом – боялся пожара. Это единственное, чего боялся мой муж.

– Как раз в этом направлении я и хочу продолжить наш разговор. Вы познакомились с мистером Дугласом в Англии, после его приезда?

– Да, мы женаты пять лет.

– Не рассказывал ли он вам о каком-нибудь эпизоде из его жизни в Америке, который был бы чреват для него опасностью?

Миссис Дуглас стала сосредоточенно вспоминать.

– Да, – наконец сказала она, – я всегда чувствовала, что мужу что-то угрожает. Когда я пыталась его расспрашивать, он наотрез отказывался поделиться со мной. Не потому, что он мне не доверял – между нами всегда было согласие и любовь, – а из боязни встревожить меня. Он думал, что я навсегда лишусь покоя, и потому молчал.

– По каким же признакам вы все же догадались о существовании опасности?

Лицо миссис Дуглас озарилось мгновенной улыбкой.

– Вы полагаете, что муж может всю жизнь хранить какую-то тайну и любящая жена этого не заметит? Я поняла, что он что-то скрывает, из-за упорного нежелания касаться определенного периода его жизни в Америке. Я видела предосторожности, которые он принимал. Сопоставляла нечаянные высказывания. Замечала взгляд, которым он окидывал случайных прохожих. Муж был постоянно начеку. И я не сомневалась, что у него есть могущественные враги, которые не успокоятся, пока он жив. Всякий раз, когда он задерживался, меня терзал страх, вдруг с ним что-то случилось.

– Позвольте задать один вопрос, – вмешался Холмс. – Не вспомните ли вы те его слова, которые особенно настораживали вас?

– «Долина Страха», например. На мои расспросы он отвечал: «Я жил когда-то в Долине Страха и до сих пор еще там». «Неужели нам никогда не вырваться из нее?» – спросила я однажды, когда он был особенно подавлен. «Порой мне кажется, никогда», – ответил он.

– И вы не спрашивали его, что такое «Долина Страха»?

– Спрашивала. Но он только хмурился и качал головой. «Уже то плохо, что меня осеняет смертная тень. Упаси бог, чтобы и тебя эта тень коснулась». Я убеждена, долина действительно существует, и именно там с ним стряслась беда. Больше мне ничего не известно.

– Он называл какие-нибудь имена?

– Три года назад во время охоты произошел несчастный случай. У мужа поднялась температура, начался бред, и он несколько раз повторил одно имя. В голосе его слышался гнев и даже нотки ужаса. Это имя было «МакГинти», «ректор МакГинти». Когда он выздоровел, я спросила его, кто такой МакГинти. И почему он ректор. «Слава богу, я не студент того колледжа, где он ректор», – засмеялся мой муж и больше ничего не прибавил. Но, конечно, между Долиной Страха и этим ректором есть связь.

– У меня еще один вопрос, – сказал инспектор. – Вы познакомились с мистером Дугласом в Лондоне, в одном из пансионов и вскоре были помолвлены. Скажите, может, была какая-то романтическая история, связанная с вашей свадьбой, какой-то секрет?

– Но ведь всякой свадьбе предшествует романтическая история. А секретов никаких не было.

– Может, у мистера Дугласа был соперник?

– Нет. Я была свободна.

– Вы, без сомнения, слышали, что исчезло обручальное кольцо. У вас есть какое-то объяснение этому? Допустим, что его выследил какой-то старый недруг и совершил преступление, но, скажите на милость, зачем ему понадобилось обручальное кольцо?

Могу поклясться, на какой-то миг губ женщины коснулась легкая тень улыбки.

– Не могу этого понять. Действительно, очень странно.

– Не смею вас дольше задерживать, миссис Дуглас, – сказал инспектор. – Прошу прощения, что пришлось побеспокоить вас в столь трудное время. Несомненно, возникнут еще вопросы; и нам еще не раз придется обратиться к вам.

Миссис Дуглас поднялась, и я еще раз поймал ее быстрый, умоляющий взгляд, который, казалось, вопрошал: «Какое впечатление произвели на вас мои показания?» И взгляд этот был красноречивее всяких слов.

– Красивая женщина, очень красивая женщина, – протянул задумчиво МакДональд, после того как за хозяйкой захлопнулась дверь. – Этот Баркер бывал здесь чересчур часто. А он из тех мужчин, что нравятся женщинам. Он сам признает, что убитый был ревнив. И наверное, ему лучше всех известна причина ревности. И опять же обручальное кольцо. Мимо этого факта не пройдешь. Человек, который сдирает с руки убитого обручальное кольцо... Что вы думаете об этом, мистер Холмс?

Мой друг сидел, подперев руками голову, погруженный в глубокие размышления. Вместо ответа он поднялся и дернул шнурок звонка.

– Эймс, – обратился он к вошедшему дворецкому, – где сейчас мистер Сесил Баркер?

– Пойду посмотрю, сэр.

Эймс тут же вернулся и сказал, что Баркер в саду.

– Вы не помните, Эймс, что было на ногах у мистера Баркера вчера вечером, когда вы вошли в кабинет? – спросил Холмс.

– Помню, мистер Холмс. На нем были ковровые тапочки. Я еще принес ему ботинки, когда он собирался в полицию.

– Где сейчас эти тапочки?

– Они все еще в холле под стулом.

– Прекрасно, Эймс. Нам сейчас очень важно установить, какие следы принадлежат Баркеру, а какие человеку, проникшему в дом с улицы.

– Да, сэр. Позволю себе заметить, я обратил внимание, что подошвы у тапочек мистера Баркера все в крови. Так же, как и подошвы моих ботинок, сэр.

– Это естественно, если учесть состояние комнаты. Отлично, Эймс. Мы позвоним вам, если возникнет необходимость.

Через несколько минут мы были в кабинете. Холмс принес из холла тапочки. Как и сказал Эймс, подошвы были темны от крови.

– Странно! – воскликнул Холмс, стоя у окна и внимательно их рассматривая. – Очень странно!

Быстрым кошачьим движением, так хорошо мне знакомым, он нагнулся и поставил один тапок на кровавый след, темневший на подоконнике. Совпадение было полным. Повернувшись к своим коллегам, Холмс весело улыбнулся.

Лицо инспектора вспыхнуло от волнения. Когда он заговорил, его шотландское «р» зарокотало, точно водили палкой по чугунной ограде.

– Вот здорово! Баркер сам сработал этот след. Какой может быть вопрос! След шире любого ботинка. Потому он и разлапистый. Все теперь ясно. Но в чем суть всей этой игры, мистер Холмс. В чем суть?

– В чем суть игры? – вместо ответа медленно повторил мой друг.

Вайт Мейсон издал смешок и потер пухлые руки, выражая профессиональное удовлетворение.

– Я же говорил, какая-то чертовщина! – воскликнул он. – Ну что, я не прав?

Глава VI
ЛУЧ СВЕТА

Три детектива забыли обо всем на свете в жарких профессиональных дебатах. И я решил идти один в наши скромные гостиничные апартаменты.

Неожиданно меня увлекла прогулка по аллеям примыкающего к дому старинного парка. Ровные ряды тисов, причудливо подстриженных по старинной моде, окружали его темной стеной. На живописном пространстве маленькой лужайки были устроены солнечные часы. Я остановился, очарованный умиротворяющей тишиной этого уединенного места. Здесь не существовало ни тревог, ни несчастий. И казалось невероятным, что совсем недалеко отсюда, на полу высокой старинной комнаты лежит в крови изувеченное тело человека.

Однако вскоре выяснилось, что и сюда проникла зловещая тень. Пока я бродил, стараясь успокоить смятенные чувства невозмутимостью природы, мне пришлось стать свидетелем неприятной сцены, грубо вернувшей меня к трагической действительности.

Я уже говорил, что украшением парка были замыкающие его ряды старых тисов. В дальнем конце парка они сливались в сплошную зеленую изгородь. Подходя к тисам, я вдруг услыхал низкий мужской голос, которому то и дело вторил нежный ручеек женского смеха.

Минуту спустя я обогнул край изгороди, и глазам моим предстала пара, сидящая на каменной скамье, – миссис Дуглас, а рядом Баркер. Вид ее меня поразил. В гостиной она держала себя скромно и сдержанно, но не скрывая горя. Теперь же в ее лице от притворной скорби не осталось и следа. Губы дрожали от смеха, и вся она сияла радостью жизни, внимая словам мужчины. Баркер сидел, подавшись вперед, упершись локтями в колени и сцепив пальцы. Ответная улыбка озаряла его красивое самоуверенное лицо. Всего одним мгновением позже заметили они меня и тут же надели свои прежние скорбные личины. Торопливо обменявшись несколькими словами со своей собеседницей, Баркер поднялся и приблизился ко мне.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Я имею честь разговаривать с доктором Ватсоном?

Я поклонился с подчеркнутой холодностью, которая, надеюсь, дала им понять, какое впечатление они произвели на меня.

– Мы так и подумали, что это вы. Ибо ваша дружба с мистером Шерлоком Холмсом хорошо известна. Не будете ли вы так любезны уделить минутку миссис Дуглас?

Я последовал за ним с самым суровым видом. В этот миг видение распростертой на полу фигуры человека опять возникло в моем воображении. А здесь, всего через несколько часов после ужасной гибели, его жена и самый близкий друг смеются за кустами в его саду! Я приветствовал леди со всей сдержанностью, какую позволяла вежливость. Еще недавно, глядя на нее в гостиной, я печалился ее печалью, болел ее болью. Теперь же ее вопрошающие глаза смотрели в равнодушное лицо.

– Вы, верно, считаете нас бессердечными и легкомысленными?

Я пожал плечами:

– Меня это не касается.

– Возможно, когда-нибудь вы перемените свое мнение. Если бы только вы знали...

– Доктору Ватсону совсем не обязательно что-то знать, – быстро сказал Баркер. – Как он выразился, его это не касается.

– Совершенно верно, – заключил я. – Разрешите мне продолжить мою прогулку.

– Еще секунду, пожалуйста, – с мольбой произнесла женщина. – Есть один вопрос, на который только вы можете ответить. От него зависит слишком многое. Вы знаете мистера Холмса и его отношения с полицией лучше, чем кто-либо другой. Я не сомневаюсь, что вы передадите ему подробности нашей встречи, но так ли необходимо доводить это до сведения полиции?

– Это очень важно, – энергично подхватил Баркер. – Он расследует дело самостоятельно или они работают вместе?

– Полагаю, что я не вправе отвечать на ваш вопрос.

– Я прошу... я умоляю вас, доктор Ватсон! Вы окажете мне неоценимую услугу, если ответите.

В ее голосе прозвучала такая горячая мольба, что я на миг забыл о ее предательстве, движимый единственным желанием повиноваться.

– Мистер Холмс – независимый следователь, – сказал я. – Он сам себе хозяин и действует по своему разумению. Но, конечно, он в самых лояльных отношениях с полицией. И ни в коей мере не станет скрывать от нее факты, которые могут помочь правосудию. Мне нечего добавить к этому, за более подробным ответом советую обратиться прямо к мистеру Холмсу.

После этих слов, слегка приподняв шляпу, я отправился прочь, оставив их сидеть в своем укромном уголке. Прежде чем скрыться за деревьями, я обернулся. Они с жаром разговаривали, и по их глазам, устремленным на меня, я понял, что предметом разговора являются только что сказанные мной слова.

Конечно, я не замедлил рассказать Холмсу об этой неожиданной встрече.

– Мне ни к чему их секреты, – пожал плечами Холмс.

Весь день он провел в Замке с двумя своими коллегами и, вернувшись в гостиницу к пяти, с волчьим аппетитом накинулся на еду, которую я заказал для него.

– Нет, Ватсон, их признания мне не нужны. Хуже нет хранить секреты людей, которым грозит арест за сговор и убийство.

– Вы думаете, до этого дойдет?

Холмс был в самом веселом, я бы даже сказал, озорном расположении духа.

– Мой дорогой Ватсон, вот сейчас истреблю четвертое яйцо и посвящу вас в суть дела. Не могу сказать, что мы уже докопались до истины, до этого пока еще далеко. Но как только мы найдем вторую гантель...

– Гантель!

– Боже мой, Ватсон, неужели вы не поняли, что все дело в пропавшей гантели? Ладно-ладно, не отчаивайтесь. Между нами говоря, я уверен, что ни инспектор Мак, ни местный король сыска не придали никакого значения этому факту. Одна гантель, Ватсон! Вообразите себе атлета с одной гантелью. Одностороннее развитие мышц, искривление позвоночника, одним словом, урод!

Он продолжал жевать, взирая на мои жалкие умственные потуги с удрученным видом, которому мало соответствовали сияющие лукавством глаза. Его отличный аппетит в этот вечер неопровержимо свидетельствовал об удачном ходе расследования. У меня еще совсем свежи были воспоминания о целых днях и ночах без еды и сна, когда его загнанный в тупик разум бился над неразрешимой задачей, а обычно живое, выразительное лицо обретало аскетическую отрешенность, обозначавшую глубокую сосредоточенность мысли. Он зажег трубку и, уютно устроившись в потертом гостиничном кресле, предался рассуждениям, которые было бы вернее назвать мыслями вслух.

– Ложь, Ватсон, необъятная, самоуверенная, безоглядная, рассчитанная на дураков, – вот с чем столкнулись мы с самого первого слова. Это наша посылка. Вся история, рассказанная Баркером, – ложь. Но ее полностью подтверждают показания миссис Дуглас. Следовательно, она тоже лжет. Они оба лгут, а это и есть преступный сговор. Сразу встает вопрос: почему они лгут и в чем заключается та правда, которую они так силятся утаить? Давайте, Ватсон, вместе попробуем отделить правду от лжи. Как я догадался, что они лгут? Выдумка очень уж неумелая, не в ладах с элементарной логикой. Вы только вдумайтесь, Ватсон! Согласно их рассказу, преступник, располагая всего одной минутой после убийства, снял с пальца убитого кольцо, находившееся под другим кольцом, снова надел это другое кольцо – поступок совершенно бессмысленный и потому невероятный – и положил возле своей жертвы карточку с таинственной надписью. Вы вправе возразить – хотя я уверен, вы не станете возражать, Ватсон, вы для этого слишком умны, – что кольцо могло быть снято до убийства. Тогда я вам напомню, что свеча горела очень недолго, следовательно, разговор был короткий. Подумайте, мог ли Дуглас, человек исключительно бесстрашный, отдать по первому требованию обручальное кольцо? Об этом просто не может быть речи. Я абсолютно уверен, что негодяй оставался какое-то время наедине с мертвым и, конечно, лампа при этом горела. Смерть, безусловно, произошла от пули, значит, ружье должно было выстрелить немного раньше, чем нас пытаются уверить. Это не простая ошибка, в подобном деле таких ошибок не делают. Стало быть, перед нами явный сговор двух людей – Баркера и миссис Дуглас, слышавших выстрел и давших ложные показания. Когда же я докажу, что кровавый след на подоконнике сделан самим Баркером, то вы согласитесь, что дело может обернуться для него слишком серьезно.

Теперь попробуем решить, когда же в действительности было совершено убийство. Слуги ходили по дому вплоть до половины одиннадцатого, значит, в это время Дуглас был еще жив. Без четверти одиннадцать все удалились по своим комнатам. Кроме Эймса, который задержался в буфетной. Когда вы сегодня ушли, Ватсон, я поставил маленький эксперимент. Закрылся в этой самой буфетной, а МакДональд пошел в кабинет и стал как можно громче шуметь. Уверяю вас, если все двери закрыты, в буфетную не доносится ни одного звука. Другое дело – комната экономки, которая находится на полдороге в буфетную, – в ней я смутно слышал голос МакДональда, когда он орал в кабинете во всю свою шотландскую глотку. Выстрел из обреза был сделан убийцей в упор, а стало быть, прозвучал приглушенно, но экономка в ночной тиши услыхала его, хотя, по ее признанию, она туга на ухо. Ей показалось, где-то хлопнула дверь. Во сколько же эта дверь хлопнула? Как мы помним, за полчаса до начала переполоха, то есть без четверти одиннадцать. Это и есть, я уверен, действительное время убийства.

А если это так, необходимо выяснить, что делали Баркер и жена – если принять, что не они убили, – в промежуток между без четверти одиннадцать до четверть двенадцатого, то есть до той минуты, когда зазвонил звонок, вызывающий слуг. Что они делали эти полчаса? Почему сразу не подняли тревогу? Вот что мы должны выяснить в первую очередь, если хотим приблизиться к решению проблемы.

– Не сомневаюсь, – сказал я, – что между этими двумя существует полное согласие. Эта женщина – безнравственное, бессердечное существо. Не прошло и нескольких часов после убийства мужа, а она уже весело смеется шуткам другого мужчины.

– Да, это так. Уже в самом начале, услышав о несчастье, она не проявила себя образцовой женой. Вам хорошо известно, Ватсон, я отнюдь не поклонник женского пола. Но мой жизненный опыт говорит – на свете мало любящих женщин, которых можно словом остановить на пороге комнаты, где лежит тело убитого мужа. Если мне суждено жениться, Ватсон, постараюсь воспитать свою жену так, чтобы никакой экономке не удалось увести ее подальше от того места, где я буду лежать бездыханный. Все это очень плохо поставленный спектакль. Даже самый тупой следователь обратил бы внимание на полное отсутствие воплей, слез, словом, обычной женской реакции на смерть. Да только одно это наводит на мысль о преднамеренном сговоре!

– Так вы решительно думаете, что Баркер и миссис Дуглас виновны в убийстве? – спросил я.

– Ваши вопросы всегда поражают меня своей убийственной прямотой, – Холмс махнул трубкой в мою сторону. – Они разят наповал. Если бы вы спросили: «А что, миссис Дуглас и Баркер знают, кто убил, и утаивают правду?», – я, не сомневаясь, ответил бы – да. Но ваш бескомпромиссный вопрос пока еще висит для меня в воздухе. Давайте проанализируем факты, которые не дают мне ответить на него положительно.

Предположим, эта пара связана узами запретной любви и они замыслили избавиться от человека, мешающего их счастью. Это предположение ни на чем не основано, осторожные расспросы слуг и соседей не бросили на них ни тени подозрения. Наоборот, все свидетельствует о том, что муж и жена были очень привязаны друг к другу.

– Уверяю вас, этого не могло быть, – возразил я, вспомнив счастливое, веселое и такое прекрасное лицо в саду.

– Во всяком случае, они производили именно такое впечатление. Хорошо, допустим, что любовники вели себя с предельной осторожностью, сумели ввести всех в заблуждение, а тем временем замышляли убийство. Но так уж случилось, что над головой мужа нависла еще одна опасность...

– Но мы о ней знаем только с их слов, – резонно заметил я.

У Холмса на лице опять отразилась работа мысли.

– Вы, Ватсон, я вижу, придерживаетесь того мнения, что в словах этой парочки нет ни крупицы правды. А значит, не было никакой охоты за Дугласом, тайного общества, Долины Страха, босса Мак-Не-Помню-Кто и всего прочего. Хорошо, попробуем принять вашу черно-белую версию. Итак, они сочинили историю о грозящей Дугласу опасности, чтобы направить полицию по ложному следу. С этой же целью Баркер намалевал пятно на подоконнике и оставил возле трупа заготовленную заранее карточку. Все это не противоречит вашей версии. Но как быть с остальными подробностями, которые не встраиваются в общую картину, но от которых так просто не отмахнешься? Почему для убийства был выбран обрез, да к тому же американского производства? Как можно было надеяться, что на выстрел не прибегут? Экономка по чистой случайности не пошла смотреть, кто так поздно хлопает дверью. Вы можете это объяснить, Ватсон?

– Признаюсь, не могу.

– Опять же, если женщина и ее любовник затеяли убийство мужа, что за ребячество устраивать возню с обручальным кольцом, афишируя тем самым свою вину? Вы полагаете, это очень осмотрительно с их стороны?

– Думаю, нет.

– Далее, зачем инсценировка с велосипедом? Самый тупой полицейский не задумываясь скажет, что тут они дали маху, ведь лучше велосипеда ничего нет, когда надо поскорее удрать.

Да, все это необъяснимо. Однако не существует такой комбинации событий, которую человеческий ум не мог бы логически объяснить. Попробуем выстроить события в разумной последовательности, просто так, в виде небольшого упражнения для ума, не претендуя на открытие истины. Дадим волю воображению, ибо известно, что воображение – мать прозрения.

Предположим, что Дуглас совершил когда-то постыдный поступок или даже преступление. Следствием чего и явилось это убийство, содеянное неким мстителем, приехавшим издалека. Этот мститель по какой-то причине, пока для меня неясной, похитил с пальца убитого обручальное кольцо. Напрашивается мысль, что вендетта связана с первым браком Дугласа, и кольцо имеет к ней какое-то отношение.

Далее, убийца не успел скрыться до появления Баркера и миссис Дуглас. Он пригрозил им, что всякая попытка арестовать его приведет к разоблачению Дугласа и публичному скандалу. Обдумав создавшееся положение, наша парочка сочла за лучшее отпустить его. Они опустили мост – это делается бесшумно – и затем подняли вновь. По каким-то соображениям преступник решил, что бегство на велосипеде более опасно. Поэтому он спрятал велосипед в кустах – когда эту улику найдут, он будет уже далеко – и поспешил скрыться. По-моему, все пока в рамках вероятного, как вы полагаете?

– Да, несомненно, – без особого энтузиазма согласился я.

– Не будем забывать, Ватсон, что бы здесь ни произошло в действительности, ординарным это не назовешь. Впрочем, продолжим нашу мысль. Итак, наша пара – как видите, возможно допустить их невиновность – понимает, что, отпустив преступника, они поставили себя в опасное положение – им трудно будет доказать свою непричастность к убийству. Они наспех придумывают довольно несложную инсценировку. Баркер, измазав свою туфлю в крови, делает отпечаток на подоконнике. К счастью для них, выстрела больше никто не слыхал, и они позвонили слугам только через полчаса после убийства.

– И как вы собираетесь это доказывать?

– Если в деле замешан посторонний, его выследят и арестуют. Это было бы самое неопровержимое доказательство. Если же нет – к нашим услугам далеко еще не исчерпанный арсенал научных методов. Я уверен, вечер, проведенный мной на месте преступления в кабинете Дугласа, значительно продвинет следствие вперед.

– Целый вечер в одиночку на месте преступления?

– Я скоро туда отправлюсь. Достопочтенный Эймс всем сердцем на стороне Баркера, так что он меня впустит. Кто знает, может, в этой мрачной комнате на меня снизойдет вдохновение. Я верю в силу воздействия особой атмосферы места. Вы улыбаетесь, друг мой? Что ж, посмотрим. Кстати, вы захватили с собой свой большой зонт?

– Он здесь.

– Отлично. Если вы не возражаете, я позаимствую его сегодня.

– Разумеется! Но только зонт – плохое оружие. Вдруг возникнет опасность?

– Ничего серьезного не предвидится, а то бы я попросил вас пойти со мной. Но зонт возьму. А пока я жду возвращения моих коллег из Танбридж-Уэллса – они там пытаются выяснить, кто владелец велосипеда.

Инспектор МакДональд и Вайт Мейсон вернулись в Замок поздно вечером. Вид у них был взволнованный – значит, поездка оказалась успешной.

– Признаюсь, я сомневался, что в деле замешан посторонний, – начал МакДональд. – Но теперь прочь все сомнения! Мы узнали, чей это велосипед. И привезли описание его владельца. Как сразу продвинется расследование!

– Сдается мне, дело близко к завершению, – улыбнулся Холмс. – Поздравляю от всего сердца.

– Я исходил из того факта, что последнее время мистер Дуглас был явно чем-то обеспокоен. Это беспокойство появилось у него сразу после возвращения из Танбридж-Уэллса. Значит, именно там он узнал об опасности. Отсюда следует – если тот, кого мы ищем, ехал на велосипеде, то скорее всего не откуда-нибудь, а из Танбридж-Уэллса. Мы взяли велосипед и прошлись с ним по местным гостиницам. Хозяин «Орла коммерции» тут же признал в нем велосипед одного из своих постояльцев по имени Харгрейв. Два дня назад он записался как приезжий из Лондона, но точного адреса не оставил. Все его имущество составляли этот велосипед и небольшой саквояж. На саквояже имеется ярлык лондонской фабрики, вещи в нем английские. Сам же Харгрейв, без сомнения, американец.

– Так-так! – с сияющим лицом воскликнул Холмс. – Вы, как вижу, не теряли даром времени, пока мы тут с моим другом выстраивали всякие теории. Оказывается, практик иной раз может обскакать теоретика, а, мистер Мак?

– Это конечно, – согласился польщенный инспектор.

– По-моему, все обнаруженные факты подтверждают вашу теорию, Холмс, – заметил я.

– Может, да, а может, и нет. Но чем же закончились ваши изыскания, мистер Мак? Вы установили личность владельца велосипеда?

– Это оказалось невозможно – не осталось ни одной ниточки. Среди вещей нет ни документов, ни писем. На одежде ни одной метки. На столе в его номере лежала карта велосипедных троп Суссекса. Хозяин сказал, что вчера утром он уехал из отеля на велосипеде и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

– Это как раз больше всего меня удивляет, мистер Холмс, – заметил Вайт Мейсон. – Чтобы не привлечь внимания к своей персоне, он должен был вернуться в гостиницу, как положено обычному туристу. Ведь знал же он, что хозяин обратится в полицию и его исчезновение будет связано с фактом убийства?

– Все это так. Но надо отдать должное его хитроумию, ведь он до сих пор не пойман. Так какова же все-таки его внешность?

МакДональд открыл блокнот.

– Тут у меня записано то немногое, что мы узнали. Надо сказать, никто не обратил на него особого внимания. Но, по крайней мере, нет противоречивых показаний. И портье, и клерк, и горничная – все говорят одно: на вид ему лет пятьдесят, рост около пяти футов девяти дюймов, волосы и усы с проседью, нос с горбинкой, лицо – по единодушному заключению свидетелей – жестокое, если не сказать свирепое.

– Отбросьте выражение лица, и можно подумать, что это описание самого Дугласа, – заметил Холмс. – Он тоже был лет пятидесяти, волосы и усы подернуты сединой и тот же рост. Еще какие приметы?

– Он носит серый двубортный костюм. А на улицу надевает короткое желтое пальто и кепку.

– Как насчет нашего обреза?

– Он как раз по размерам саквояжа. Харгрейв мог бы носить его и под пальто.

– В свете новых фактов что можно сказать о деле в целом?

– Вот возьмем мы его, мистер Холмс, – а это непременно случится, ибо его приметы стали известны всей Англии уже через пять минут после того, как стали известны нам, – и все прояснится. А сейчас чего гадать? Но в общем мы значительно продвинулись вперед, – ответил МакДональд.

Он спрятал блокнот в карман и продолжал:

– Я хотел бы подвести итоги. Нам известно, что американец, назвавшийся Харгрейвом, прибыл в Танбридж-Уэллс за два дня до преступления, с велосипедом и саквояжем. В саквояже у него был обрез, значит, он ехал с намерением совершить убийство. Вчера утром он отправился на велосипеде в Берлстон, спрятав двустволку под пальто. Здесь, насколько нам известно, его появления никто не заметил. На шоссе полно велосипедистов. А к парку можно подъехать, минуя деревню. Затормозив у рва, он спрятал велосипед в кусты, а сам где-то притаился, не спуская глаз с дома в ожидании Дугласа. Двустволка – не самое лучшее оружие для стрельбы под крышей, но он и не собирался стрелять в доме. Он думал убить Дугласа под открытым небом – из такого ружья трудно промахнуться, а выстрел в сельской Англии, где охота – дело обычное, вряд ли кого-нибудь удивит.

– Все это очевидно, – согласился Холмс.

– Однако мистер Дуглас так и не появился. Что было делать? Оставив в кустах велосипед, Харгрейв в сумерках приближается к дому. Мост опущен, никого вокруг нет. И он решается проникнуть в дом, придумав, без сомнения, какой-то предлог, – вдруг кого-нибудь встретит. Но он никого не встретил. Проскользнув в ближайшую дверь, оказался в кабинете и спрятался за штору. В окно он видел, как поднимали мост, – значит, уходить придется через неглубокий, но все-таки наполненный водой ров. Он ждал до четверти двенадцатого и дождался: Дуглас, совершая свой обычный вечерний обход дома, вошел в кабинет. Харгрейв застрелил его и скрылся тем путем, который наметил, стоя за шторой. Он понимал, что служащие гостиницы опишут его внешний вид, если им покажут велосипед. Он оставил эту улику в кустах и отправился в Лондон каким-то иным образом. Ну, что вы на это скажете, мистер Холмс?

– Что ж, мистер Мак, ваша версия ясна и логична. Но у нее – один конец, а у моей версии – совсем другой. Я утверждаю – убийство было совершено на полчаса раньше, чем показали Баркер и миссис Дуглас. Между ними существует сговор, они вместе что-то утаивают от полиции. Они содействовали побегу убийцы, во всяком случае, застали его на месте преступления, сфабриковали улику, убеждающую в том, что преступник ушел через окно. Тогда как, скорее всего, они сами и выпустили его через мост. Так я представляю себе эту часть драмы.

Оба детектива, как сговорившись, покачали головами.

– Если это правда, мистер Холмс, на нас свалилась еще одна загадка, – сказал лондонский инспектор.

– К тому же почище первой, – прибавил Вайт Мейсон. – Миссис Дуглас никогда в жизни не была в Америке. Какие у нее могут быть отношения с убийцей-американцем? Ведь не стала бы она помогать совершенно чужому человеку?

– Я согласен, все еще больше запуталось, – ответил Холмс. – Поэтому я решил сегодня вечером провести маленький эксперимент. Возможно, он откроет нам глаза на многое.

– Не будет ли нужна наша помощь, мистер Холмс?

– Нет-нет. Темнота и зонтик доктора Ватсона – вот мои помощники на сегодня. И еще Эймс, верный Эймс должен будет кое в чем просветить меня. В каком бы направлении ни работала моя мысль, джентльмены, она всегда сводилась к одному фундаментальному вопросу: почему атлет, развивающий мускулатуру, пользовался таким странным снарядом – одной гантелью.

После своего одинокого бдения Холмс вернулся в гостиницу за полночь. Мы с ним спали в одной комнате с двумя кроватями – ничего лучшего эта маленькая сельская гостиница не могла нам предложить. Его приход разбудил меня.

– Ну что, Холмс, – пробормотал я спросонья, – что-нибудь прояснилось?

Он стоял рядом с моей постелью, держа в руке свечу. Вдруг его высокая сухопарая фигура нагнулась ко мне.

– Послушайте, Ватсон, – прошептал он, – вы не боитесь спать в одной комнате с сумасшедшим? С субъектом, страдающим разжижением мозгов? С идиотом, у которого их вообще нет?

– Ни капельки не боюсь, – с удивлением ответил я.

– Вот и славно, – сказал он и больше в ту ночь не прибавил ни слова.

Глава VII
РАЗГАДКА

На другое утро после завтрака мы застали обоих детективов на совещании в маленькой гостиной в доме местного сержанта полиции. На столе возвышались стопки писем и телеграмм, аккуратно разобранных и помеченных Мейсоном. Три письма были отложены в сторону.

– Все еще ищете неуловимого велосипедиста? – весело приветствовал их Холмс. – Каковы последние слухи о негодяе?

МакДональд сокрушенно ткнул пальцем в ворох корреспонденции.

– О нем сообщают из Лестера, Ноттингема, Саутгемптона, Дерби, Ист-Хэма, Ричмонда и еще четырнадцати других мест. По крайней мере в трех сообщениях – из Ист-Хэма, Лестера и Ливерпуля – говорится, что преступник арестован и личность его не вызывает никакого сомнения. По-моему, Англия наводнена велосипедистами в желтых пальто.

– Экая напасть! – сочувственно воскликнул Шерлок Холмс. – Послушайте, друзья, я хотел бы дать вам от всей души один совет. Помните, когда я брался за это дело, мы с вами оговорили одно условие – я не буду во время следствия делиться с вами недоказанными гипотезами, а раскрою карты только тогда, когда мне самому все станет ясно? По этой причине я пока вынужден молчать. Но, с другой стороны, я обещал вести честную игру и не могу позволить, чтобы вы втуне тратили свои силы и время на бессмысленные поиски. Поэтому я пришел сегодня пораньше – дать вам совет – бросьте искать убийцу.

МакДональд с Мейсоном воззрились на своего прославленного коллегу в немом изумлении.

– Вы считаете дело безнадежным?! – воскликнул инспектор.

– Безнадежны ваши поиски. Что касается дела, оно, поверьте, на грани раскрытия.

– Но этот велосипедист, он же не вымысел! У нас есть его приметы, его саквояж, велосипед. Должен же он где-то быть! Почему надо прекратить поиски?

– Разумеется, он где-то есть. И мы его найдем. Но, пожалуйста, не тратьте время ни на Ливерпуль, ни на Ист-Хэм. Я уверен, искать надо гораздо ближе.

– Вы что-то скрываете, мистер Холмс. Вряд ли это честная игра! – Инспектор был явно недоволен.

– Вы знаете мой метод, мистер Мак. Подождите еще самую малость. Я должен кое-что уточнить, какие-то пустяки. Затем я откланяюсь и вернусь в Лондон, оставив вам все результаты моего труда. И это справедливо, ведь я так вам обязан – в моей практике не было более интересного и запутанного дела.

– Непостижимо, мистер Холмс. Вчера вечером, когда мы вернулись из Танбридж-Уэллса, вы были в общем согласны с нашими выводами. Что могло произойти в эту ночь? Почему вы в корне переменили свое мнение?

– Раз уж вы спрашиваете, отвечу. Вчера вечером я, как и собирался, допоздна пробыл в Замке.

– И что случилось?

– Пока могу ответить в самых общих словах. Между прочим, я прочитал один любопытный трактат о Берлстонском Замке, купленный за пенни в местной табачной лавке.

С этими словами Холмс вынул из кармана жилетки брошюру с плохонькой гравюрой старинного особняка на обложке.

– Удовольствие, которое получает детектив от своей работы, становится стократ сильнее, если вдыхать романтический аромат прошлого, которым овеяно место разыгравшейся трагедии. Умерьте свое нетерпение. Уверяю вас, даже это безыскусное повествование способно вызвать в воображении живые картины давно ушедших лет. Вот послушайте. «Построенный в пятом году царствования короля Якова Первого на месте более древнего строения, Берлстонский особняк представляет собой замечательный образец загородного дома, окруженного рвом, характерного для этой эпохи...»

– Вы нас принимаете за идиотов, мистер Холмс!

– Так уж и за идиотов. Первый раз вижу, мистер Мак, чтобы вы теряли самообладание. Хорошо, не буду читать, раз вам это не нравится, а перескажу своими словами. Во время Гражданской войны в нем несколько дней прятался несчастный король Карл; кроме того, особняк был удостоен посещением короля Георга Второго. Ну что? Не правда ли, история этого старинного дома вызывает массу ассоциаций, важность которых трудно переоценить?

– Не сомневаюсь в этом, но к нашему делу это не имеет никакого отношения.

– Как знать! Как знать! Широта взгляда, дорогой мистер Мак, одно из главных условий успеха в нашей работе. Особенно интересна взаимосвязь далеких друг от друга идей и применение знаний, не имеющих прямого отношения к криминалистике. Вы уж простите мне этот назидательный тон. Я хоть и любитель в области раскрытия преступлений, но старше вас и опытнее.

– О чем может быть речь! – горячо отозвался инспектор. – Вы всегда видите впереди себя цель. Только окольный путь, которым вы к ней идете, чертовски длинен.

– Что поделать! – развел руками Холмс. – Я совершил небольшой экскурс в историю и теперь перехожу к нашим дням. Итак, я остановился на том, что вчера вечером был в кабинете Дугласа. Я не видел ни Баркера, ни миссис Дуглас, в этом не было надобности. Но с облегчением узнал, что хозяйка дома откушала отличный обед, и порадовался, что она не чахнет от тоски. Так вот, я направил свои стопы прямо к доброму мистеру Эймсу, с которым мы обменялись любезностями, после чего он позволил мне побыть какое-то время в роковом кабинете, не ставя никого в известность.

– В кабинете? – воскликнул я. – Вместе с...

– Нет-нет. Там уже все в порядке. Вы ведь позволили убрать все следы трагедии, мистер Мак? Комната имеет вполне жилой вид. И я провел в ней четверть часа с большой пользой для нашего следствия.

– Что вы там делали?

– Не стану скрывать, не такой уж большой секрет: искал вторую гантель. Это с самого начала было моей идеей фикс. И я нашел ее.

– Где?

– Пока не скажу. Подождите немного, и я поделюсь с вами всем, что знаю.

– Что ж, мы вынуждены принять ваши условия, – согласился инспектор. – Но вернемся к вашему совету прекратить поиски велосипедиста. Почему, во имя всего святого, мы должны от этого отказаться?

– По той простой причине, что вы как бы забыли, какое дело расследуете.

– Мы расследуем убийство Джона Дугласа, хозяина Берлстонского поместья.

– Вот именно. Этим и занимайтесь, а таинственного велосипедиста выбросьте из головы. Уверяю вас, поиски его ни к чему не приведут.

– В таком случае что прикажете делать?

– Я скажу что, если пообещаете последовать моему совету.

– Ладно, мой опыт говорит, что в ваших странных идеях всегда есть рациональное зерно. Я последую вашему совету.

– А вы, мистер Мейсон?

Деревенский детектив переводил беспомощный взгляд с одного на другого. Он еще не привык к Холмсу и его дедуктивному методу.

– Ну если уж инспектор готов послушаться вас, то я и подавно, – проговорил он наконец.

– Прекрасно! – вскричал Холмс. – В таком случае рекомендую вам чудесную сельскую прогулку. Говорят, вид с высоты Берлстонской меловой гряды поистине великолепен. К тому же, не сомневаюсь, можно славно закусить в какой-нибудь уютной сельской гостинице. Вечером же, усталые, но счастливые...

– Черт возьми, Холмс! Если это шутка, то весьма неудачная! – воскликнул МакДональд, вскакивая со стула.

– Ну, хорошо, займитесь, чем хотите. У вас впереди целый день, – сказал Холмс, ласково похлопав инспектора по плечу. – Делайте, что заблагорассудится, но к вечеру чтобы всем быть здесь. Непременно.

– Ну наконец-то здравая мысль!

– Поверьте, и совет мой вполне здравый. Но я на нем не настаиваю, прошу только быть здесь без опоздания. И еще одна просьба: напишите прямо сейчас записку Баркеру.

– Какую?

– Я продиктую, с вашего позволения. Пишите: «Уважаемый сэр, уведомляю вас, что возникла необходимость осушить ров. Мы надеемся там найти...

– Да, но это невозможно, – сказал инспектор. – Я наводил справки.

– Ничего, ничего, пишите, дорогой мистер Мак.

– Ладно, продолжайте.

– ...мы надеемся там найти одну вещь, которая очень поможет следствию. Я отдал соответствующие распоряжения, и завтра утром рабочие приступят к работе. Придется отвести ручей...

– Говорю вам, это невозможно!

– ...отвести ручей, питающий ров. Заранее ставлю вас в известность. С уважением...» И подпись. Отправьте, пожалуйста, записку с нарочным в четыре часа. Именно в этот час мы опять соберемся в гостиной сержанта. А пока каждый занимается чем хочет. Поверьте, в расследовании действительно возникла пауза.

С наступлением сумерек мы вновь собрались в гостиной сержанта. Холмс был собран и деловит, я сгорал от любопытства, оба детектива были настроены критически и не скрывали досады.

– Итак, джентльмены, – начал мой друг самым серьезным тоном, – прошу полностью мне довериться, и вы сможете воочию убедиться, что выводы, к которым я пришел, подкрепляются неоспоримыми фактами. Вечер сегодня довольно прохладный, а я не могу точно сказать, сколько времени продлится эксперимент, так что оденьтесь потеплее. Нам надо прийти на место до наступления темноты, это очень важно. Поэтому, если не возражаете, отправляемся немедленно.

Мы шли вдоль ограды, окружающей Берлстонскую усадьбу. В одном месте в ограде оказался проем, и мы по очереди проникли в парк; в густеющих сумерках мы вереницей следовали за Холмсом, пока не очутились перед густым кустарником, который рос почти напротив подъемного моста и парадной двери. Мост был опущен. Холмс, присев на корточки, спрятался в лавровых зарослях, мы последовали его примеру.

– Ну и что мы будем здесь делать? – грубовато спросил инспектор.

– Запаситесь терпением и громко не разговаривайте, – ответил Холмс.

– Зачем мы сюда пришли? Полагаю, вы могли бы быть с нами более откровенны.

– Ватсон уверяет, что жизнь для меня – спектакль, – рассмеялся Холмс. – Во мне иногда просыпается актер, мечтающий о талантливой пьесе! Ей-богу, мистер Мак, в нашей профессии так мало радости, что эффектная сцена порой необходима, как воздух. Иначе и успех не в успех. Сухие строки обвинения, тяжелая рука полицейского на плече пойманного преступника – какие эмоции может вызвать подобный финал? Но внезапное озарение, остроумная ловушка, безошибочное предсказание хода событий, торжество самых невероятных теорий – вот что составляет смысл и гордость нашей работы, которой без остатка отдаешь жизнь. В такую минуту вас колотит дрожь от необычности ситуации, вы испытываете азарт охотника. Где был бы этот азарт, если бы все мои действия совершались строго по графику? Я прошу только одного – немного терпения, и вам все станет ясно.

– Надеюсь, смысл и гордость и все прочее помогут нам не замерзнуть тут до смерти, – мрачно пошутил лондонский инспектор.

Мы все разделяли с ним эту надежду – бдение наше чересчур затянулось; тело затекло, холод и сырость пробирали до костей, так что зуб на зуб не попадал. Сумерки медленно сгущались, опуская занавес над темным длинным фасадом мрачного старинного особняка. Кругом было темно и тихо. Только над воротами тускло горел одинокий фонарь, да светилось окно кабинета, в котором день назад разыгралась кровавая трагедия.

– Сколько нам еще здесь сидеть? – опять не выдержал инспектор. – И чего, собственно, мы ждем?

– Сколько нам здесь сидеть, я знаю не больше, чем вы, – вдруг довольно резко ответил Холмс. – Если бы преступники действовали точно по расписанию, как ходят поезда, нам бы с вами жилось куда легче. Что же до второго вопроса... Тссс! Вот его-то мы и ждем.

Пока Холмс говорил, в кабинете кто-то подошел к окну, заслонив ярко-желтый свет лампы. Мы лежали в кустах прямо напротив окна, не более чем в ста футах от него. Послышался скрип открываемой рамы, и мы смутно различили в проеме окна голову и плечи мужчины, вглядывавшегося во тьму. На несколько мгновений он замер неподвижно, как видно, высматривая, нет ли опасности. Затем перегнулся через подоконник, и в мертвой тишине раздался отчетливый плеск воды. Нам показалось, что он болтает в воде палкой, бывшей у него в руке. Наконец он что-то выудил из воды, протянул в окно, и на мгновение свет лампы заслонило большим круглым предметом.

– Скорее! – воскликнул Холмс. – Скорее!

Мы тут же вскочили и, разминая на ходу затекшие ноги, бросились за Холмсом, который уже перебежал мост и бешено зазвонил в колокольчик. Внутри залязгали запоры, и в дверях появился изумленный Эймс. Не говоря ни слова, Холмс несильно оттолкнул его в сторону и ринулся в кабинет. Мы следовали за ним по пятам. В кабинете был человек, которого мы выслеживали.

На столе горела лампа – это ее желтый свет мы видели из засады. Человек взял ее в руки и шагнул нам навстречу. Это был Сесил Баркер, свет лампы озарял его гладко выбритое, решительное лицо и глаза, в которых мы прочитали угрозу.

– Что это означает? – воскликнул он. – Какого дьявола вам понадобилось здесь среди ночи?

Холмс быстро огляделся кругом, и острый взгляд его заметил под письменным столом обвязанный веревкой мокрый и грязный узел.

– Вот что нам понадобилось, мистер Баркер, – ответил он. – Этот самый узел, к которому в виде грузила привязана гантель. Вы только что выудили его со дна вашего рва.

Баркер в изумлении воззрился на Холмса.

– Как вы пронюхали про это? – спросил он.

– Очень просто. Я сам его туда бросил.

– Вы бросили этот узел в ров? Вы?!

– Конечно, я его сначала оттуда извлек, а потом опять бросил. Помните, инспектор МакДональд, меня сразу поразило отсутствие второй гантели? Я обратил ваше внимание на этот факт, но у вас тогда было столько забот, что вы не могли по достоинству оценить его важность и не сделали никакого вывода. Когда под окном плещется вода и исчезает тяжелый предмет, вывод напрашивается сам собой – кому-то срочно понадобилось грузило. Во всяком случае, эту догадку стоило проверить; таким образом, с помощью Эймса, который впустил меня в дом, и зонтика доктора Ватсона я выудил вчера вечером этот узел и ознакомился с его содержимым. У зонтика отличный крюк – лучшего орудия лова не придумаешь. Теперь оставалось доказать, кто отправил на дно этот узел вместе с гантелью. В этом нам помогла записка с предупреждением, что утром ров начнут осушать. Простой прием, но сработал. Человек, похоронивший под водой узел, с наступлением сумерек достал его со дна на глазах четырех свидетелей. Этот человек – вы, мистер Баркер, и теперь слово за вами.

Узел, с которого вода текла ручьем, Шерлок Холмс водрузил на стол рядом с лампой. Развязал веревку и первым делом извлек гантель, которую поставил на пол рядом со второй. Затем вынул пару ботинок.

– Американские, как видите, – заметил он, указав на носы. После ботинок на свет появился длинный в кожаном чехле нож – явное орудие убийства. Остальное содержимое узла был полный комплект мужской одежды – нижнее белье, носки, серый твидовый костюм и желтое полупальто.

– Вещи не представляют интереса, – сказал Холмс. – Кроме пальто – на нем могут быть улики.

С этими словами он взял пальто и осторожно поднес к лампе.

– Видите, длинный потайной карман, вшитый в подкладку. Как раз по мерке укороченного охотничьего ружья. На воротнике – ярлык портного: «Нил, мужской портной, Вермисса, США». Я с пользой провел сегодняшний день в библиотеке викария: Вермисса – небольшой процветающий городок, расположенный в одном из самых богатых горнодобывающих районов Америки, высоко в горной долине. Помнится, мистер Баркер, говоря о первой жене Дугласа, вы упомянули какой-то угольный бассейн. И конечно, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы разгадать буквы на карточке – Вермисская долина. Эта долина, должно быть, и есть та самая Долина Страха, откуда Дуглас, по его словам, ожидал посланцев смерти. Все это ясно. Но, по-моему, я слишком разговорился. Мы ждем ваших объяснений, мистер Баркер.

Стоило было видеть лицо Баркера, пока он слушал этот длинный пассаж великого детектива. На нем постепенно сменились гнев, изумление, граничащее со столбняком, растерянность. В конце концов он скрыл лицо под маской ядовитой иронии.

– Вам столько известно, мистер Холмс, – сказал он. – Может, вы нам объясните все до конца?

– Разумеется, я сказал не все, что знаю, мистер Баркер. Но в вашем рассказе будет больше стройности.

– Вы так думаете? Но я могу сказать только одно – если и осталась какая-то тайна, то это тайна не моя, и я никогда ее не выдам.

– Если вы будете упорствовать, мистер Баркер, – тихо сказал инспектор, – нам придется держать вас в поле зрения, пока не получим ордер на ваш арест.

– Делайте, что хотите, – с вызовом ответил Баркер.

Мы не сомневались, что это его последнее слово – его гранитное лицо говорило: никакие «peine forte et dure»[8] не вырвут у него хранимой тайны. Мы оказались в тупике. Но положение спас взволнованный женский голос. Миссис Дуглас уже какое-то время слушала наш разговор, стоя за полуоткрытой дверью. Теперь она вошла в комнату.

– Ваше благородство безгранично, Сесил, – сказала она. – Но я не могу больше им пользоваться, чем бы это ни обернулось.

– И не надо, – нахмурился Холмс. – Я глубоко вам сочувствую, мадам. И умоляю, доверьтесь правосудию, откройте все известные вам факты. Возможно, я и сам совершил ошибку, оставив без внимания вашу просьбу, переданную через доктора Ватсона. Но я в то время не сомневался в вашей причастности к убийству. Теперь-то я знаю, что это не так. И все же многое мне еще не ясно. Я вам очень советую, пригласите сюда мистера Дугласа. Пусть он сам все расскажет.

При последних словах Холмса миссис Дуглас изумленно вскрикнула. В тот же миг от стены отделилась мужская фигура – мы с полицейским от потрясения не могли вымолвить ни слова. Мужчина сделал несколько шагов к свету. Миссис Дуглас бросилась к нему, и руки ее обвили шею добровольного узника. Баркер, схватив его за руку, стал рядом.

– Это самое лучшее, Джек, – повторяла жена, – самое лучшее.

– Вы правильно поступили, мистер Дуглас, – сказал Холмс. – И вы в этом не раскаетесь.

Вошедший щурясь смотрел на всю компанию, как человек, долго пробывший в темноте. У него было замечательное лицо, смелые серые глаза, коротко подстриженные густые усы с проседью, волевой подбородок и неожиданно мягкие, готовые сложиться в улыбку губы. Он обвел нас дружеским взглядом и, к моему удивлению, шагнул ко мне, протягивая пачку исписанных листов бумаги.

– Я слыхал о вас, – сказал он приятным бархатистым голосом с легким американским акцентом. – Возьмите мою рукопись для своих исторических хроник. Никогда в ваши руки не попадала более удивительная история – ставлю последний доллар. Можете излагать ее на свой манер, но факты пусть останутся фактами. Если вы их не исказите, повествованию будет обеспечен успех. Я два дня просидел в этой крысоловке и все дневные часы писал эту повесть, хотя и днем там довольно-таки темно. Дарю вам ее – вам и вашим читателям. Это рассказ о Долине Страха.

– Но это дело прошлое, мистер Дуглас, – мягко сказал Шерлок Холмс. – А мы бы хотели услышать рассказ о том, что произошло теперь.

– Я все сейчас расскажу, сэр, – ответил Дуглас. – Позвольте только закурить. Благодарю вас, мистер Холмс. Если я правильно помню, вы заядлый курильщик и понимаете, что значит просидеть два дня без курева с табаком в кармане. Я боялся, что дым выдаст меня.

Он прислонился к камину и жадно затянулся сигарой, которую Холмс ему предложил.

– Я много слышал о вас, мистер Холмс. Но мне в голову не могло прийти, что мы когда-нибудь встретимся. Вот прочитаете мое повествование и согласитесь, что подобной истории в вашей практике не было.

Инспектор МакДональд не спускал ошалелых глаз с вышедшего из стены Дугласа.

– Черт возьми! Это выше моего понимания! – воскликнул он наконец. – Если вы – мистер Дуглас, хозяин Берлстонского поместья, то чью же смерть я расследую последние два дня? Откуда, прости меня господи, вы только что выскочили, словно черт из табакерки?

– Ах, мистер Мак! – Холмс погрозил инспектору пальцем, как провинившемуся ребенку. – Вы не стали читать отличный местный путеводитель. А в нем рассказано, как скрывался в этом доме наш бедный король Карл. Люди в те времена прятались в отличных тайниках. Почему бы в доме не спрятаться кому-то и в наши дни? Я был на сто процентов уверен, что мистер Дуглас находится под этой крышей.

– И долго вы морочили нам голову, мистер Холмс? – возмутился инспектор. – Сколько времени мы потратили на эти дурацкие поиски из-за ваших причуд?

– Ни одной секунды, мой дорогой Мак. У меня открылись глаза только вчера вечером. Помните, я утром дал вам совет взять выходной и прогуляться по окрестностям? Что еще можно было сделать? Когда я обнаружил в узле с гантелью целый склад мужской одежды, мне сразу стало ясно, что убитый – не мистер Дуглас, а неизвестный велосипедист из Танбридж-Уэллса. Поэтому я решил во что бы то ни стало выяснить, где же находится сам Джон Дуглас. Я предположил – с большой долей вероятности, – что с ведома и при участии жены и друга Дуглас спрятался где-то в доме, благо в нем есть специальный тайник, и ждет, когда уляжется суматоха, чтобы без особых предосторожностей покинуть эти места навсегда.

– Вы все правильно угадали, – одобрительно кивнул Дуглас. – Я решил, что мне лучше не связываться с английским законом. Я не знаю степени моей виновности по его мерке. И главное, был такой шанс сбить с моего следа свору убийц! Заметьте, во всей этой истории я не совершил ни одного действия, которого бы стыдился. Я вам сейчас все расскажу, и судите тогда сами. Ни слова, инспектор, я буду говорить правду и только правду. Я не собираюсь начинать с самого начала. Об этом вы узнаете вот отсюда, – Дуглас показал на пачку исписанных листов. – Невероятная история, но так все и было. Скажу вкратце только вот что: существует группа людей, у которых имеется основательная причина ненавидеть меня. Они готовы отдать последний доллар – только бы мне отомстить. Пока я жив и пока живы они, спасения мне нет. Они охотились за мной в Чикаго, я скрылся от них в Калифорнии. Затем пришлось совсем бежать из страны. В Англии я женился и осел в этом тихом, уединенном месте. Я уже стал надеяться, что проведу остаток жизни в покое. Мне не хотелось посвящать жену в свое прошлое. Зачем взваливать на нее такой груз? Ведь она перестала бы спокойно спать, ей всюду бы мерещились убийцы. Думаю, она все-таки что-то подозревала – не так легко хранить тайну от жены. Нет-нет да и сорвется с губ неосторожное слово. Когда вы ее допрашивали, она сказала все, что знала. Так же, впрочем, как и Баркер. В тот вечер, когда здесь разыгралась трагедия, времени для объяснения у меня не было. Теперь она знает все. И я ругаю себя, что раньше не поведал ей всей истории. Но это было очень нелегко, дорогая...

Дуглас взял на секунду ее ладонь в свои и продолжал:

– Я ведь хотел как лучше... Так вот, джентльмены, накануне того рокового дня я ездил в Танбридж-Уэллс. И там на улице мое внимание привлек мужчина. Достаточно было одного взгляда – и я узнал его. Это был мой лютый враг – он гнался за мной все прошлые годы, как голодный волк за оленем. Я сразу понял – быть беде. Спешно вернулся домой и стал готовиться к схватке. Я был уверен, что сумею выйти победителем. В Штатах в середине семидесятых годов мое везение вошло в пословицу. И я не сомневался, что судьба еще не отвернулась от меня. Весь следующий день я был начеку, носа из дома не казал, не выходил даже в парк. Это было разумно, он просто подстрелил бы меня из своего обреза, я и глазом не успел бы моргнуть. К вечеру мост подняли – а я всегда чувствовал себя спокойнее, когда мост поднят, – и я забыл думать об опасности. Мне в голову не могло прийти, что он решится проникнуть в дом и укроется в моем кабинете. Перед сном я как обычно делал обход дома и, войдя в кабинет, сразу почуял опасность. Поверьте, если человек многие годы живет бок о бок с опасностью, у него вырабатывается шестое чувство, которое безотказно дает сигнал при малейшей угрозе. Во всяком случае, я этот сигнал уловил. Не представляю, что меня насторожило. В тот же миг я увидел мысок ботинка под гардиной. Опасность приняла реальные очертания. В руке у меня была свеча, но в дверь лился из холла яркий свет от лампы. Я поставил свечу на стол и бросился к молотку, лежавшему на каминной доске. В это мгновение он и напал на меня. В его руке блеснуло лезвие ножа. Я успел ударить молотком, и нож выпал у него из руки. С ловкостью змеи он метнулся за стол и выхватил из потайного кармана пальто обрез. Щелкнул затвор, но я вцепился в ствол и помешал выстрелу. Мы стали бороться, схватка была смертельной. Ни он, ни я не выпускали ружья – кто выпустит, тому смерть. На какой-то миг оба ствола почти уперлись в его лицо. Не то я нечаянно задел за крючок, не то мы оба хорошенько тряхнули ружье, только раздался выстрел, и Тед Болдвин мертвый повалился на пол. На улице в городе я сразу узнал его, и тут тоже, когда он бросился на меня из-за гардины. Но сейчас его не узнала бы и родная мать. Мне не впервой было видеть насильственную смерть, и все равно меня затошнило. Я стоял, опершись на стол, перед распростертым на полу трупом. В комнату почти вбежал Баркер. Я услыхал шаги жены, бросился к двери и остановил ее. Это зрелище было не для женщины. Я сказал, что скоро поднимусь к ней. Затем в двух словах объяснил Баркеру, что случилось, он сразу все понял. Мы ждали, что вот-вот вбегут слуги, но оказалось, никто в доме выстрела не слыхал. Значит, о происшедшем знали только мы трое. И тут мне пришла в голову мысль. Она буквально ослепила меня своей гениальностью. Рукав на руке убитого закатался вверх, и я увидел пониже локтя выжженное клеймо – знак посвящения в ложу. Смотрите!

Человек, которого мы называли Дуглас, подтянул вверх собственный рукав, и мы увидели такой же знак, как на руке убитого: коричневый треугольник, вписанный в окружность.

– На эту мысль меня навел именно знак ложи, – продолжал Дуглас. – У нас с ним были один рост, цвет волос, фигура. По лицу же беднягу опознать было невозможно! Я снял с него одежду, затем мы с Баркером надели на него все мое, и через четверть часа он лежал на полу в том виде, в каком вы застали его. Мы связали его вещи в узел, я приладил к нему гантель – единственный бывший под рукой груз – и бросил узел через окно в ров. Карточка, которой полагалось лежать возле моего бездыханного тела, лежала теперь возле его трупа. Мы надели ему на пальцы мои кольца, но обручальное кольцо... На нем мы запнулись. Видите, – он протянул сильную мускулистую руку, – я не снимал его со дня свадьбы, и без напильника его было не снять. Честно говоря, не знаю, шевельнулось ли тогда во мне что-то, но если бы я и захотел его снять, я все равно бы не смог. Вот и пришлось нам махнуть рукой на эту важную улику. Но вообще-то я старался предусмотреть все. Видите, у меня на подбородке порез? Так вот, я принес кусочек пластыря и приклеил ему на то же самое место. Тут вы дали маху, Холмс, при всем вашем опыте и уме: если бы вы отклеили пластырь, вы бы никакого пореза под ним не нашли. В чем заключалась идея? Я затаюсь на время в моем тайнике, потом уеду подальше. Потом ко мне приедет моя вдова, и мы будем жить, не зная больше никакого страха. Ведь эти дьяволы успокоятся только тогда, когда будут твердо знать, что в живых меня нет. И если бы они прочитали в газетах, что Болдвин меня прикончил, я мог бы дышать свободно. Тогда не было времени объяснять все подробно Баркеру и жене; достаточно было нескольких слов, и они согласились помочь мне. Я знал про этот тайник. Знал про него и Эймс, но ему и в голову не пришло что-либо заподозрить. Я переступил порог потайной комнаты, Баркер затворил за мной дверь – все остальное ему пришлось взять на себя. Думаю, вы прекрасно знаете, что было дальше. Он открыл окно и изобразил на подоконнике кровавый след – должен же был преступник как-то бежать отсюда! Мост поднят, другого выхода нет. Когда все было готово, Баркер позвонил слугам и... будь что будет. Дальше вам все известно. А теперь делайте, что сочтете нужным. Я сказал вам чистую правду, и да поможет мне бог! Прошу только объяснить одно – как отнесется к моей истории английский закон?

Воцарилось молчание, которое нарушил Шерлок Холмс.

– Английский закон в большинстве случаев справедлив. Вас не накажут строже, чем вы того заслуживаете, мистер Дуглас. Но я хотел бы у вас кое-что спросить. Откуда ваш преследователь знал, что вы живете здесь? Кто ему объяснил, как проникнуть в дом и где спрятаться, чтобы наверняка вас убить?

– Понятия не имею.

Холмс вдруг посерьезнел, лицо его побледнело.

– Боюсь, эта история еще будет иметь продолжение, – сказал он. – Вас подстерегают худшие опасности, чем те, которыми грозит английское правосудие или даже американские недруги. Зло продолжает действовать. Мой вам совет – будьте по-прежнему настороже.

А сейчас, мой терпеливый читатель, давай простимся с Суссексом, со старинным Берлстонским особняком, и даже с годом, в который произошла эта удивительная история. Простимся и с человеком, который был известен нам под именем Джона Дугласа. Мы перенесемся с тобой на запад, в далекую страну, за много миль от английских берегов, во время, отстоящее от сегодняшнего на двадцать лет, и ты узнаешь еще одну историю, неслыханную и кровавую. Столь неслыханную и столь кровавую, что ты усомнишься, не досужий ли это вымысел!

И не думай, пожалуйста, что я навязываю тебе новый рассказ, не окончив предыдущего. С каждой новой страницей ты будешь убеждаться, что это не так. А когда я перескажу все события, и прошлое откроет тебе еще одну из своих тайн, мы вернемся на Бейкер-стрит, где эта длинная невыдуманная история, подобно многим другим, найдет свое завершение.

Глава I
НОВИЧОК

Был четвертый день февраля 1875 года. Зима стояла холодная, ущелья в Гилмертонских горах занесло снегом. Но паровой снегоочиститель исправно нес свою службу, и железнодорожный путь был свободен от снега. Вечерний поезд, связывающий цепочку шахтерских поселков, медленно полз вверх по широкой горной долине. Пунктом отправления был поселок Стагвилль, конечным – городок Вермисса, окружной центр, лежащий на перевале. Отсюда поезда шли вниз в Бартонз-кроссинг, Хелмдейл и дальше в округ Мертон, который был уже чисто сельскохозяйственным краем. Дорога была одноколейная, но на каждом разъезде на боковых путях ожидали отправки длинные составы, груженные углем и железной рудой, что свидетельствовало о богатстве здешних недр. В этом отдаленном глухом углу Америки жизнь была дикая, нелегкая, но притягательная для сильных грубых людей возможностью быстрого обогащения.

Какой же угрюмый был этот край! Разве могли пионеры-первопроходцы, когда шли на запад через равнины и горы, подумать, что ценность зеленых прерий и обильных водой пастбищ не идет ни в какое сравнение с капиталом, заключенным в этой мрачной земле черных скал и дремучих лесов. Над темными, непроходимыми лесами, одевающими крутые склоны, высятся зубчатые цепи гор с голыми заснеженными вершинами, а между склонами уходит вверх широкая, извивающаяся, полная скрытых опасностей долина. По этой-то долине и полз, старательно пыхтя, маленький паровозик, таща за собой несколько вагонов.

В первом вагоне проводник только что зажег керосиновые лампы. Они освещали длинное помещение с голыми лавками, на которых сидели человек двадцать-тридцать пассажиров. Большинство возвращались с работы домой в селения, рассеянные по склонам гор. Человек десять были шахтеры, судя по черным от угольной пыли лицам и безопасным шахтерским лампам. Они сидели группами, курили и тихо о чем-то переговаривались, бросая время от времени взгляд на двух мужчин, в дальнем конце вагона, чьи мундиры и знаки отличия выдавали в них полицейских. Несколько чернорабочих и два-три торговца, очевидно хозяева мелких лавчонок, довершали невеселую компанию. Остается упомянуть только молодого человека, одиноко сидевшего в углу. Он-то и есть герой нашего повествования. Давайте рассмотрим его внимательней, он, несомненно, того заслуживает.

На вид ему немногим больше тридцати; он крепко сложен; лицо румяное, свежее; лоб осеняет каштановая прядь волос; большие серые глаза с легкой смешинкой смотрят проницательно из-под очков; он часто окидывает любопытным взглядом попутчиков, и тогда в глазах его вспыхивают легкие искорки. Первое впечатление – это общительный и, пожалуй, несколько простодушный человек, готовый дружить со всем миром; остроумец, весельчак, душа нараспашку, одним словом – компанейский парень. Если же вглядеться попристальней, заметишь упрямо выдвинутый подбородок, плотно сжатые губы, говорящие о силе характера. И тогда подумаешь – а этот приятного вида ирландец, пожалуй, умеет найти общий язык с любым человеком – и с тем, кто удаляется от зла, и с тем, кто служит злу.

Попытавшись завязать разговор с сидевшим ближе всех шахтером и получив в ответ короткое, не очень вежливое бормотание, молодой человек разочарованно замолчал и стал в унынии смотреть на таявший в сумерках за окном ландшафт.

Бегущие за окном картины были безрадостны. Там и здесь маячили копры, горы шлака и отработанной руды; плясали в густеющей тьме отблески пламени доменных печей. Мимо проплывали сбившиеся в кучи бревенчатые хижины, в окнах которых уже тускло светились огоньки; на остановках топтались их закопченные обитатели.

Долины в этих горах, богатые железом и углем, не привлекали сюда ни праздную, ни образованную публику. И кругом виднелись следы ожесточенной борьбы за существование, грубого физического труда, производимого грубой физической силой.

Молодой человек вглядывался в этот унылый пейзаж с явным отвращением, но вместе и с интересом, что выдавало в нем новичка в здешних местах. Время от времени он вынимал из кармана письмо на нескольких страницах, читал две-три строки и делал на полях какие-то пометки. Скоро ему наскучило смотреть в окно, и он извлек из-под полы пальто предмет, который меньше всего ожидаешь видеть в руках столь мирного человека. Это был револьвер самого крупного калибра. Он повертел его в руках, и в барабане блеснули медью патроны – оружие было заряжено. Ирландец поспешно сунул его в потайной карман, но пассажир, сидевший к нему ближе всех, успел заметить опасную игрушку.

– Эге, приятель! – воскликнул он. – Ты, я вижу, вооружен до зубов.

Молодой человек, видимо, сконфузился.

– Да, – ответил он и улыбнулся. – В тех местах, откуда я еду, эту игрушку нелишне иметь при себе.

– Откуда же ты едешь?

– Из Чикаго.

– Первый раз в наших краях?

– Первый.

– Не ровен час, она и здесь может пригодиться.

– Вот как? – не без нотки любопытства отозвался молодой человек.

– А ты разве не слыхал, что у нас делается?

– Ничего не слыхал.

– Мне казалось, вся страна знает. Ну да скоро услышишь. А что тебя принесло сюда?

– Говорят, у вас работу найти легко.

– Член союза?

– Да.

– Тогда, конечно, работа найдется. А друзья у тебя есть?

– Пока нет. Но это не страшно. Друзья появятся.

– Ты так уверен?

– Я член Ордена вольных братьев. Ложи этого Ордена есть в каждом городе. А где ложа, там и друзья.

Эти слова произвели на спутника заметное впечатление. Он подозрительно огляделся. Шахтеры все еще о чем-то переговаривались. Полицейские клевали носом. Тогда он встал, подсел поближе к молодому человеку и протянул руку.

– Давай твою руку, – сказал он.

Новые знакомцы обменялись крепким рукопожатием.

– Вижу, ты говоришь правду. Но лишний раз убедиться никогда не вредно.

С этими словами подсевший поднял правую руку к правому виску. Ирландец поднял левую руку к левому.

– Темные ночи опасны, – проговорил первый.

– Для тех, кто в пути, – подхватил второй.

– У меня больше нет сомнений. Я – брат Сканлан, ложа 341 Вермисской долины. Рад приветствовать тебя в наших местах.

– Спасибо. Я – брат Джон МакМердо, ложа 29, Чикаго. Ректор – Дж.X.Скотт. Мне очень повезло – я встретил брата еще в дороге.

– Ложа у нас большая. Пожалуй, самая большая во всей Америке. Но от таких, как ты, брат Джон, не отказываются. Не понимаю, как такой умный человек, да еще член рабочего союза, оказался в Чикаго без работы.

– Возможности были, и немало, – ответил МакМердо.

– Так почему ты уехал?

МакМердо кивнул в сторону полицейских и улыбнулся.

– Эти приятели дорого бы дали, чтобы узнать причину.

Сканлан что-то сочувственно промычал и спросил шепотом:

– Влез в историю?

– По уши.

– Уголовщина?

– Что же еще!

– Мокрое дело?

– Такие вопросы, пожалуй, рановато задавать, – ответил МакМердо с таким видом, словно спохватился – не выболтать бы чего. – В общем, были причины убраться из Чикаго. С тебя на сегодня хватит. Кто ты такой, чтобы меня допрашивать?

В его серых глазах за стеклами очков заплясали вдруг опасные огоньки.

– Не сердись, приятель, – примирительно проговорил брат Сканлан. – У меня и в мыслях не было обидеть тебя. И не волнуйся, что бы за тобой ни тянулось, братья на этот счет не щепетильны. Ты куда едешь?

– В Вермиссу.

– Через остановку отсюда. А где думаешь поселиться?

МакМердо вынул конверт и поднес его ближе к тусклому огоньку лампы.

– Шеридан-стрит, пансион Джейкоба Шафтера. Мне его рекомендовал один знакомый в Чикаго.

– Не знаю Джейкоба Шафтера. Да я вообще мало кого знаю в Вермиссе. Сам я из Хобсонз-Патча. Мне сейчас выходить. И я хочу дать тебе на прощание совет: если попадешь в беду, иди в Клуб Союза к Хозяину МакГинти. Он ректор Вермисской ложи. Без ведома Черного Джека ни с чьей головы волос не упадет. До свидания, брат! И запомни мои слова: будет нужда, иди к МакГинти.

Сканлан вышел, а МакМердо опять погрузился в размышления. Ночь уже опустилась на землю, в лиловой черноте за окном там и сям плясали красные языки пламени, слышалось даже гудение огня в доменных печах. На его фоне мелькали черные фигурки литейщиков, гнулись, извивались, вертелись под нескончаемый грохот и лязг.

– Вот так же, наверное, и в аду, – произнес чей-то голос.

МакМердо обернулся: один из полицейских, стряхнув с себя дрему, глядел в окно.

– Не наверное, а именно так, – отозвался второй. – Эти парни у домен – сущие дьяволы, каких поискать. Вы в наших краях впервые, молодой человек?

– Допустим, впервые. Что из этого? – ответил МакМердо с вызовом.

– Только то, что я хочу дать вам один совет – будьте осмотрительнее в выборе друзей. Я не стал бы якшаться с Майком Сканланом и его приятелями.

– Какое вам дело до моих приятелей? – завопил вдруг ирландец, так что все бывшие в вагоне оборотили к нему головы – не ожидается ли веселенькое представление. – Я что, просил вашего совета? Ваше дело молчать, пока вас не спрашивают. А уж я вас никогда ни о чем не спрошу, будьте покойны.

Ирландец тряхнул головой, и рот его ощерился в усмешке – ни дать ни взять готовый броситься на врага пес.

Полицейские, благожелательные, спокойные парни, не ожидали столь яростного наскока, вызванного всего-то дружеским предостережением.

– Успокойтесь, приезжий, – сказал один. – Мы предупредили вас ради вашего блага. Ведь вы, судя по всему, новичок в наших местах.

– Новичок. Что верно, то верно. Но отнюдь не в общении с вашим братом, – ответил МакМердо, дрожа от ярости. – Вы везде одинаковы, суете свой нос, куда не просят.

– Как бы нам вскорости опять не встретиться, – усмехнулся второй полицейский. – Ты, я погляжу, тертый калач.

– С первого взгляда видно, – подхватил первый. – Скорой встречи не миновать.

– Меня этим не испугаешь! Не на такого напали! Хотите знать мое имя? Пожалуйста – Джек МакМердо. Соскучитесь – милости просим в гости. Мой адрес – Вермисса, Шеридан-стрит, пансион Джейкоба Шафтера. Как видите, я не прячусь от вас. И глаз в сторону не отвожу. Запомнили, с кем имеете дело?

Шахтеры одобрительно зашумели, им явно пришлась по вкусу дерзкая выходка незнакомца; а полицейские, как ни в чем не бывало, вернулись к своему разговору.

Через несколько минут поезд остановился у плохо освещенного вокзального здания. Это была Вермисса, самый крупный поселок в округе. Здесь выходили почти все. МакМердо взял свой саквояж и уже шагнул было со ступенек вагона во тьму, как вдруг один из шахтеров заговорил с ним:

– Черт возьми, парень! А ты мастак объясняться с фараонами, заслушаешься! Давай сюда твою сумку, нам по дороге.

У ступенек платформы другие шахтеры пожелали ему вслед благополучия. Так, еще не ступив на землю Вермиссы, МакМердо приобрел репутацию человека отчаянного.

Если Вермисская долина внушала чувство отвращения, граничащего с ужасом, то городишко удручал своим жалким безобразием. Огонь доменных печей, колышущиеся шлейфы дыма, чудовищные шрамы, нанесенные девственной земле тяжелым мускульным трудом, завораживали мрачным величием. Вермисса же нагнетала тоску убожеством и грязью. По главной улице не пройдешь, не проедешь, мостовая – сплошное месиво грязи и снега, прорезанное глубокими колеями. На узких ухабистых тротуарах пешеходы ковыляют с риском сломать ногу. Газовые фонари зажжены, казалось, лишь за тем, чтобы высветить всю бедность и неухоженность дощатых домишек с крыльцом, выходящим на улицу.

Ближе к центру картина, однако, была более приглядная: все чаще ярко светились витрины магазинов, окна трактиров и игорных домов, в которых шахтеры спускали немалые, горбом заработанные деньги.

– Вот это Клуб Союза, – провожатый показал рукой на трактир, размерами и благолепием похожий скорее на фешенебельную гостиницу. – Он принадлежит Джеку МакГинти.

– Что за человек этот МакГинти?

– МакГинти? Вы что, никогда не слыхали о Хозяине?

– Как я мог о нем слыхать? Я ведь не здешний.

– Я думал, его имя известно по всей стране. В газетах о нем часто пишут.

– Это еще почему?

– Как вам объяснить... – шахтер понизил голос. – Водятся за ним кое-какие грешки.

– Какие такие грешки?

– Господи помилуй, мистер. У вас, кажется, крыша набекрень, не в обиду вам будет сказано. «Грешки» только так говорится. У нас тут озорничают «скауеры»[9]. Неужели и о них не слыхали?

– О скауерах, припоминаю, что-то я читал в Чикаго. Банда убийц.

– Тише, если дорога жизнь. – Шахтер остановился и устремил на спутника встревоженный взгляд. – Ты, парень, и дня не проживешь, если будешь кричать на улице подобные вещи. Многие расставались с жизнью из-за меньшей провинности.

– Я только повторяю, что читал в газетах.

– Газеты не всегда лгут, – продолжал шахтер, настороженно оглядываясь по сторонам, точно каждая тень таила опасность. – Убийство есть убийство, как ни верти. Но даже в мыслях опасно связывать имя МакГинти с убийствами. До его слуха доходит каждое слово, сказанное шепотом. А он не из тех, кто позволяет людям распускать язык. Ну вот и ваш пансион, вот тот дом в глубине двора. Его хозяин, Джейкоб Шафтер, один из самых честных людей в городе.

– Спасибо. – МакМердо пожал руку провожатому и, взяв свой саквояж, неторопливо зашагал по дорожке к дому. Поднялся по ступенькам крыльца и сильно постучал в дверь.

Дверь тотчас отворилась, и взору его предстало неожиданное видение – прелестная девушка, воплощенный тип германской красоты. Нежный цвет лица и белокурые волосы составляли приятный контраст темным, бархатистым глазам. Она смотрела на незнакомца удивленно, с очаровательным смущением, отчего по ее лицу пополз медленный румянец. МакМердо показалось, что никогда в жизни он не видел ничего более прекрасного: совершенная красота среди мерзости запустения, точно нежная фиалка, распустившаяся на горе шлака. Он был так поражен, что стоял несколько мгновений не шелохнувшись, девушка первая прервала молчание.

– Я думала, вернулся отец, – молвила она с легким немецким акцентом. – Вы пришли к нему по делу? Он вот-вот вернется.

Ее речь показалась МакМердо чуть ли не ангельским пением. Он не отрывал от нее восхищенных глаз, и девушка в смятении потупилась: от незнакомца шла какая-то особая покоряющая сила.

– Нет, мисс, – сказал он наконец. – Я пришел не по делу и совсем не тороплюсь. У вас, я слыхал, можно снять жилье. Мне ваш пансион рекомендовал один приятель. И я хотел взглянуть, подойдет ли оно мне. Теперь вижу, что подойдет.

– А вы быстро принимаете решения, – улыбнулась девушка.

– Только слепой стал бы колебаться на моем месте, – ответил МакМердо.

Девушка рассмеялась, услыхав комплимент.

– Проходите, пожалуйста, сэр, – сказала она. – Я – мисс Этти Шафтер, дочь мистера Шафтера. Мама давно умерла, и дом веду я. Садитесь поближе к камину. А вот и отец! Можете прямо сейчас с ним и договориться.

В дом вошел крепкий, грузный старик. МакМердо объяснил в нескольких словах свою просьбу: приятель по имени Мерфи дал ему в Чикаго этот адрес, сам он получил от кого-то еще. Старик Шафтер согласился взять постояльца. Приезжий принял все условия. Он, по-видимому, не был стеснен в деньгах. За семь долларов в неделю, заплаченных вперед, он получил комнату с полным пансионом.

Вот таким образом ирландец МакМердо (по его собственным словам, скрывающийся от правосудия) нашел приют под крышей у Шафтеров – первое звено длинной, кровавой цепи событий, закончившихся за тысячи миль от Вермисской долины.

Глава II
ХОЗЯИН

МакМердо был из тех людей, кто не затеряется в толпе. Где бы он ни появился, его присутствие сразу становилось заметным. Не прошло и недели, как он стал самой важной персоной среди постояльцев Шафтера. В пансионе жили около дюжины человек, это были простые, честные люди: десятники, продавцы магазинов, словом, публика иного пошиба. По вечерам, когда все жильцы собирались за столом, его шутки были самые острые, рассказы самые яркие, песни самые задушевные. Он был весельчак по натуре, душа компании, и все, кто с ним был, заражались его настроением.

Время от времени, однако, прорывался его горячий нрав, коего были свидетелями ехавшие с ним полицейские и шахтеры. В нем вдруг вспыхивало бешенство, внушавшее окружающим не только уважение, но и страх. Он не скрывал своей неприязни к закону и его служителям. Одних постояльцев Шафтера это восхищало, другие пугливо поеживались.

Очень скоро он дал всем понять, что дочка хозяина покорила его сердце с первой минуты, и он открыто восхищался ее обаянием и красотой. МакМердо не был робким вздыхателем. Уже через два дня он признался Этти в любви, и с тех пор не упускал случая повторить признание, как бы не слыша все ее «нет».

– Как это другой? – кричал он. – Ну, это мы еще посмотрим! Я свое счастье не упущу! Уступить другому отраду моего сердца? Не на такого напали! Можешь, Этти, сто раз твердить «нет». Придет день, когда ты скажешь «да». А я молод и могу ждать сколько угодно.

Надо сказать, МакМердо был опасный поклонник. Его ирландское медоточивое красноречие, ласковые манеры, жизненный опыт и ореол таинственности – все это завораживало Этти, постепенно очаровывало и под конец завлекло в любовные сети. Он рассказывал ей о свежих, зеленых долинах графства Монаган, откуда был родом, о далеком прекрасном острове, невысоких холмах и шелковистых лужайках, которые казались еще прекраснее по сравнению с этими угрюмыми, холодными, заснеженными горами. Рассказывал о городах на севере Америки, о Детройте, о лагерях лесорубов на берегу Мичигана и наконец о Чикаго, где он работал на лесопильной фабрике. Он сдабривал свой рассказ туманными намеками о пережитых опасностях, о странных историях, случавшихся с ним в этом огромном городе, таких странных и сугубо личных, что о них лучше было молчать. Он описывал внезапный отъезд из Чикаго, разрыв всех связей, бегство в новый, непривычный для него мир, в эту негостеприимную долину. Этти слушала, и в ее глазах светилось участие и сострадание – два чувства, которые так легко и естественно переходят в любовь.

Скоро МакМердо, человек образованный, нашел себе работу бухгалтера в одной из фирм. Работа занимала у него весь день, и он никак не мог представиться ректору местной ложи Ордена вольных братьев. Об этой оплошности напомнил ему зашедший как-то вечером Майк Сканлан, рядовой член Ордена, с которым они ехали в одном вагоне. Сканлан, тщедушный, нервный человечек с заостренными чертами лица и черными глазками, был, видимо, очень рад встрече. Выпив рюмку-другую виски, он заговорил о цели своего визита.

– Я вспомнил твой адрес, МакМердо, и отважился наведаться к тебе. Я тревожусь, что ты все еще не представился ректору нашей ложи. Почему ты до сих пор не познакомился с Хозяином МакГинти?

– Сначала я искал работу. А теперь совсем нет времени.

– Все, что угодно, может ждать, только не это. Глупо и небезопасно обходить стороной Клуб Союза. Надо было идти туда на другое же утро после приезда. Если ты будешь его дразнить... Знаешь, я тебе очень это не советую. За тем я сюда и приехал, чтобы предупредить тебя.

– Я состою в Ордене больше двух лет, Сканлан, но никогда не слыхал о таких строгостях, – удивился МакМердо. – Ведь это пустая формальность.

– В Чикаго, может, и пустая.

– Но ведь устав Ордена один для всех.

– Ты так считаешь?

Сканлан вперил в приятеля долгий, пристальный взгляд. МакМердо уловил в нем зловещее предостережение.

– А что, разве нет?

– Через месяц ты сам все поймешь. Я слыхал, у тебя был в вагоне разговор с полицейскими, когда я вышел.

– А ты откуда знаешь?

– Собака лает – ветер носит. У нас все сразу становится известно – и хорошее, и плохое.

– Не стану отказываться, я действительно сказал фараонам, что я о них думаю.

– Клянусь небом, ты придешься по душе МакГинти.

– Он что, тоже не любит полицейских?

Сканлан рассмеялся.

– Чем говорить без толку, лучше пойди и познакомься с ним, – сказал он, поднимаясь со стула. – Не то он не будет тебя любить. Послушайся доброго совета, иди к нему немедля!

Так случилось, что в тот же вечер у МакМердо был еще один разговор, подбивший его не медлить с визитом к МакГинти. Возможно, его ухаживания за Этти стали все более настойчивы, или неповоротливый ум старого немца в конце концов подметил возрастающую симпатию молодых людей; как бы то ни было, вечером хозяин пансиона пригласил постояльца на свою половину и приступил к объяснению безо всяких обиняков.

– Мне показалось, мистер, – начал он, – что вы вздыхаете по моей Этти. Я не ошибаюсь?

– Да, это так, – ответил молодой человек.

– Тогда я вам прямо скажу – из этого ничего не выйдет. У Этти уже есть кавалер.

– Она мне сказала об этом.

– Можете не сомневаться, она сказала правду. А она назвала его имя?

– Нет, я спрашивал, но она не пожелала назвать.

– Не пожелала, говорите. Ишь, хитруля! Она подумала, наверное, что это вас отпугнет.

– Отпугнет?! – вскипел МакМердо.

– Да, мой друг! И стыдиться тут нечего. Ее кавалер – Тедди Болдвин.

– А кто он такой, черт возьми, этот Тедди Болдвин?

– Начальник скауеров.

– Скауеров? Слыхал о них, и не раз. Только почему-то о них все говорят шепотом. Чего вы боитесь? Кто такие эти скауеры?

Хозяин пансиона и сам машинально понизил голос, как все, кто заговаривал о них.

– Скауеры – это Орден вольных братьев.

Молодой человек в изумлении уставился на него.

– Что это вы говорите? Я сам член этого Ордена.

– Вы? Да я бы вас на порог не пустил, если бы знал. Хоть бы вы мне сто долларов в неделю посулили.

– А что в том плохого? Орден вольных братьев стоит за дружбу и взаимопомощь. Так сказано в уставе.

– Может, где-то и стоит. Да только не здесь.

– А здесь что же?

– Да это банда убийц, вот что!

МакМердо недоверчиво рассмеялся.

– И вы можете это доказать?

– А чего доказывать? Пятьдесят убийств говорят сами за себя. Убиты Милман и Ван Шорст, вся семья Николсонов, мистер Хайем, почтенный старик, малыш Билли Джеймс и многие другие. Доказать?! Да все, кто живет в долине, знают это.

– Послушайте, мистер Шафтер, – нахмурившись, проговорил МакМердо. – Я бы просил вас сделать одно из двух – или взять обратно свои слова, или привести веские доказательства в подтверждение сказанного. Я не уйду из этой комнаты, пока не услышу того или другого. Встаньте на мое место. Я недавно в вашем городе, никого здесь не знаю. Я принадлежу к обществу, которое ни в каких злодеяниях никогда не было повинно. Его ложи есть повсюду в Соединенных Штатах, и повсюду оно известно своим миролюбием и служением добру. Я, естественно, собираюсь вступить в местную ложу, и вдруг вы говорите, что этот Орден – банда убийц. Я вправе ожидать от вас либо извинения, либо доказательств, мистер Шафтер.

– Я могу ответить вам только одно, мистер, – то, что известно всему миру. Главари Ордена – они же главари банды. Если вы нанесете обиду первым, отплатят вам вторые. Слишком много тому примеров.

– Это просто слухи. Мне нужны доказательства, – настаивал МакМердо.

– Поживите у нас немного и вы получите сколько угодно доказательств. Но я забыл, что вы – один из них. А значит, скоро переймете их повадки. Так что уж вы поищите себе другое жилье. Мало того, что один из бандитов влюбился в мою Этти, а я не могу указать ему на дверь, так теперь еще вы. Ладно, сегодня переночуйте. А уж завтра прошу съехать с квартиры!

Так МакМердо в одночасье лишился и крова, и общества любимой девушки.

Вечером он застал Этти в гостиной – она сидела там в одиночестве – и поделился с ней своими бедами.

– Твой отец, Этти, требует, чтобы я съехал от вас, – сказал он. – Если бы дело упиралось только в жилье, я бы смирился. Но, Этти, хоть мы знакомы всего неделю, я полюбил тебя всем сердцем. И просто не мыслю жить без тебя.

– Ах, мистер МакМердо, не говорите так, – отвечала девушка. – Ведь я сказала, вы появились у нас слишком поздно. Я же сказала, что есть другой. Я еще не дала согласия выйти за него замуж, но обещала, по крайней мере, что не выйду ни за кого другого.

– Ну а если бы я не опоздал, Этти, ты бы вышла за меня?

Девушка спрятала лицо в ладони.

– Ах, какое было бы счастье! – прошептала она, и у нее хлынули слезы.

В тот же миг МакМердо был перед ней на коленях.

– Ради бога, Этти, не выходи за него замуж! – воскликнул он. – Нельзя губить сразу две жизни – твою и мою – из-за какого-то обещания. Надо слушаться веленья сердца, акюшла[10]. Сердце – самый надежный советник на пути блаженства, еще неведомого тебе.

С этими словами он взял белую ладошку Этти в свои сильные загорелые ладони.

– Обещай, что мы будем вместе. Вдвоем ведь легче справляться с любым препятствием.

– Но не здесь.

– Конечно, здесь.

– Нет, нет, Джек! – Его руки уже обнимали ее. – Здесь это невозможно. Увези меня отсюда!

– Не могу, Этти.

– Почему?

– Почему? Я потеряю к себе уважение, если позволю себя запугать. Да и чего бояться? Мы свободные люди в свободной стране. Если мы любим друг друга, кто посмеет встать между нами?

– Ты еще ничего не знаешь, Джек. Ты живешь здесь совсем мало. И не знаком с этим Болдвином. Никогда не видел МакГинти и его скауеров.

– Не видел и не боюсь. Я не верю о них ни одному слову! – ответил МакМердо. – Я живал среди грубого народа, Этти, дорогая. И никогда никого не боялся, а вот меня боялись, так было и так будет всегда. То, что я услыхал сегодня, по-моему, просто безумие. Если эти скауеры так опасны, как говорит твой отец, если они убивают людей здесь в долине, и все знают даже их имена, почему они до сих пор на свободе? Объясни мне, Этти!

– Потому что ни один человек не осмелится свидетельствовать против них на суде. Он и месяца не проживет, если решится на это. К тому же у них всегда под рукой лжесвидетель, готовый присягнуть, что подсудимый находился за тридевять земель от места преступления. Но ты ведь, Джек, наверняка об этом читал? По-моему, в Соединенных Штатах нет ни одной газеты, которая бы не писала об этом.

– Я действительно читал. Но подумал, что все это газетные утки. Может, у этих людей есть какие-то веские основания вести себя подобным образом. Может, они – жертвы несправедливости и это – единственный способ постоять за себя.

– Мне больно это слышать от тебя, Джек. Он тоже так говорит.

– Болдвин? Тоже так говорит?

– Да, поэтому я так и не люблю его. Ах, Джек, хочешь знать правду? Я его ненавижу, ненавижу всем сердцем, но я его и боюсь. Мне страшно не только за себя, но больше всего за отца. Я знаю, если только я осмелюсь сказать, что чувствую, на нас обрушится страшная беда. Вот почему я и связала себя обещанием. В этом, честно говоря, наше единственное спасение. Увези нас отсюда, меня и отца, мы поселимся где-нибудь далеко, далеко, подальше от этих злодеев. И навсегда исцелимся от этого страха.

Опять на лице МакМердо отразилась борьба чувств. И опять оно стало как каменное.

– Не надо ничего бояться, Этти. Ни с тобой, ни с твоим отцом ничего не случится. Что до этих злодеев, может статься, я буду выглядеть в твоих глазах гораздо хуже, чем они.

– Нет, нет, Джек! Я всегда буду верить в тебя!

МакМердо горько рассмеялся.

– Господи, но ты ведь ничего обо мне не знаешь. Голубка моя невинная, ты и представить себе не можешь, что творится сейчас в моей душе... Постой, кажется, кто-то идет.

Дверь распахнулась, и в комнату самоуверенно, хозяйской походкой вошел молодой человек годами и статью – ровня МакМердо. Он был красив броской и вместе зловещей красотой; из-под черной широкополой шляпы, которую он не удосужился снять, смотрели недобрые черные глаза, крупный нос загибался ястребиным клювом. Увидев сидевшую у камина пару, он вперил в них высокомерный взгляд.

Этти, не столько смущенная, сколько встревоженная, вскочила на ноги.

– Рада видеть вас, господин Болдвин, – сказала она. – Вы пришли раньше, чем я ожидала. Входите и садитесь.

Болдвин, подбоченившись, не спускал глаз с МакМердо.

– Кто это? – спросил он грубо.

– Новый постоялец и мой добрый друг, мистер Болдвин. Позвольте, МакМердо, представить вам мистера Болдвина.

Молодые люди кивнули друг другу, но вид у них был при этом как у бойцовых петухов.

– Надеюсь, мисс Этти объяснила вам, в каких мы с ней отношениях? – сказал Болдвин.

– Сколько я понимаю, между вами нет никаких отношений.

– Вот, значит, как вы понимаете? Зарубите себе на носу, эта молодая леди – моя невеста. Между прочим, сегодня исключительно приятный вечер. Подите прогуляйтесь, я вам и дверь открою.

– Не затрудняйте себя, мистер Болдвин. У меня нет настроения гулять.

– Нет настроения? – глаза Болдвина метали молнии. – А подраться вы в настроении, господин Постоялец?

– К вашим услугам. – МакМердо вскочил на ноги. – Лучшего нельзя и придумать!

– Ради бога, Джек! – вскричала несчастная Этти. – Он покалечит тебя, Джек, Джек!

– Что я слышу – Джек, – сказал Болдвин и прибавил крепкое словцо. – Так, значит, вы уже друг для друга Джек и Этти?

– Полно, Тед, где твое благоразумие! Если ты меня любишь, будь добр и великодушен.

– Оставь нас наедине, Этти, – спокойно проговорил МакМердо, – мы очень скоро уладим наш спор. А может, лучше выйти на улицу, мистер Болдвин? Вечер сегодня исключительно приятный, как вы изволили заметить, и рядом есть подходящий пустырь.

– Я разделаюсь с тобой, не пачкая рук, – пригрозил Болдвин. – Ты еще пожалеешь, что переступил порог этого дома.

– А почему бы прямо сейчас не померяться силой?

– Выбирать время и место буду я, мистер. Запомните это. Вы когда-нибудь это видели?

С этими словами Болдвин засучил рукав и показал на руке какой-то странный знак вроде клейма: треугольник, вписанный в круг.

– Ты знаешь, что это значит?

– Не знаю и не хочу знать.

– Узнаешь, я тебе обещаю. И очень скоро. Может, Этти кое-что расскажет об этом. А ты, Этти, еще приползешь ко мне на коленях. Слышишь, на коленях! И я решу, какому тебя наказанию подвергнуть. Ты посеяла ссору, и, видит бог, расплата будет жестокой.

Болдвин бросил на них полный ярости взгляд, повернулся на каблуках и мгновение спустя в сенях хлопнула входная дверь.

Секунду-другую МакМердо и Этти молчали.

– Какой ты храбрый, Джек, – Этти первая прервала молчание и обняла ирландца. – Но это тебя не спасет. Ты должен немедленно отсюда бежать! Сегодня же, Джек, сию минуту. Это твое единственное спасение. Он убьет тебя. Я прочитала в его глазах приговор. Тебе не справиться с десятком таких, как он. С МакГинти и его братьями.

МакМердо ласково отвел ее руки, поцеловал и усадил обратно в кресло.

– Не волнуйся так, акюшла! За меня бояться нечего. Я и сам принадлежу к вольным братьям. Я только что сказал об этом твоему отцу. Я, наверное, ничуть не лучше их. Так что не делай из меня святого. Может, ты уже возненавидела меня, услыхав, что я принадлежу к этой ложе?

– Возненавидеть тебя, Джек? Пока я жива, этого не случится. Я слыхала, что в других местах нет ничего зазорного быть вольным братом. Так почему я должна возненавидеть тебя? Но если ты вольный брат, почему не пойдешь и не познакомишься с Хозяином МакГинти? Не теряй времени, Джек. Ты должен опередить Болдвина. Иначе они успеют спустить на тебя всех собак!

– Я как раз об этом думаю, – ответил МакМердо. – Пойду-ка я туда прямо сейчас и улажу дело. Скажи отцу, что эту ночь я еще переночую у вас, а утром найду себе другую крышу и уйду.

Трактир МакГинти был по обыкновению набит битком, это было излюбленное место для публики погрубее. МакГинти притягивал ее к себе как магнитом: на первый взгляд это был гостеприимный весельчак, широкая натура. Но только на первый – под маской дружелюбия и доброжелательства скрывались черные бездны. Его боялись все – и не только в городе, но во всей долине и по другую сторону гор. Именно этот страх и гнал к нему в трактир, кто мог отважиться пренебречь его гостеприимством?

Не было сомнений, что он – тайная пружина всех творимых в городе и округе беззаконий; но внешне МакГинти был вполне респектабельный гражданин, один из столпов города, муниципальный советник, надзирающий за дорогами. На выборные должности он проходил благодаря голосам подкупленных негодяев, которых он щедро вознаграждал. Налоги и всевозможные поборы были огромны, общественные службы города находились в самом плачевном состоянии, продажные ревизоры смотрели сквозь пальцы на вопиющие злоупотребления в городском бюджете, честные горожане были так запуганы, что не смели и рта раскрыть; те же, кто пытался протестовать, расплачивались жизнью.

С каждым годом бриллианты на булавках, которыми МакГинти закалывал галстук, становились крупнее, а золотая цепь, украшавшая великолепный жилет, все тяжелела. Его трактир что ни год пристраивал новое помещение, пока почти полностью не поглотил одну сторону Рыночной площади.

МакМердо толкнул вращающуюся дверь трактира и очутился среди толпы завсегдатаев, над головами которых витал густой табачный дым, мешаясь с тяжелым запахом духов. Зал был ярко освещен, а огромные в золоченых рамах зеркала, висевшие на стенах, еще умножали слепящее множество огней. За широкой обитой медью стойкой священнодействовали бармены в рубашках с короткими рукавами, смешивая спиртное для жаждущих, которые толпились по другую сторону.

У дальнего конца стойки стоял, прислонившись к ней, высокий могучего вида мужчина – с сигарой в углу рта – собственной персоной Хозяин МакГинти. Это был гигант с черной гривой волос, падающих на шею вороновым крылом, черная же борода скрывала лицо почти до самых глаз. Он был смугл, как итальянец, а исчерна-карие глаза, мертвенно-тусклые и к тому же слегка косившие, смотрели до жути зловеще.

Все остальное в его внешности – красивые черты лица, благородные пропорции тела, располагающие манеры – соответствовало той линии дружелюбного, открытого весельчака, которой он следовал на людях. Глядя на него, вы бы сказали, славный малый, хотя и немного грубоват, но с добрым сердцем. И только когда этот славный малый устремлял на вас мертвенные, темные глаза, глубокие и беспощадные, вы внутренне съеживались, чувствуя, что встретились лицом к лицу с огромным затаенным злом, которое в совокупности с физической силой, храбростью и коварством делалось стократ опаснее.

Хорошенько рассмотрев предмет своих устремлений, МакМердо стал локтями прокладывать путь сквозь толпу со своей обычной необидной лихостью; наконец он протолкался сквозь небольшую группу приближенных лиц, которые с обожанием теснились вокруг Хозяина, разражаясь хохотом после каждой его незначительной шутки. Смелые, серые глаза ирландца, смотрящие сквозь очки, твердо встретили оценивающий взгляд черных мертвенных глаз МакГинти.

– Ну, молодой человек, – начал МакГинти, – что-то не могу припомнить вашего лица.

– Я здесь новичок, мистер МакГинти.

– Но не настолько, чтобы не знать титула джентльмена, к которому обращаешься.

– Советник МакГинти, – подсказал чей-то голос.

– Простите, Советник. Я еще не знаком с местными правилами. Мне посоветовали первым делом повидать вас, я и пришел.

– Ну вот ты видишь меня. Я весь перед тобой. Что ты обо мне скажешь?

– Пока еще трудно что-то сказать. Но если душа твоя так же широка, как твои плечи, и так же прекрасна, как лицо, то нечего больше и желать, – ответил МакМердо.

– Ого! А твой ирландский язык хорошо подвешен, как и положено! – воскликнул хозяин трактира, не зная, обратить ли в шутку смелое заявление новичка или сразу поставить его на место. – Ты, значит, такая важная птица, что считаешь себя вправе давать оценку моей внешности?

– Разумеется, – ответил МакМердо.

– И кто же тебе дал совет повидать меня?

– Брат Сканлан из Вермисской ложи 341. Пью ваше здоровье, Советник, и наше будущее приятельство.

С этими словами он поднял бокал, поднес его к губам и, оттопырив мизинец, выпил.

МакГинти, не спуская пристального взгляда с молодого человека, поднял густые черные брови.

– Так, значит, приятельство, – сказал он. – Ладно, в это надо поглубже вникнуть, мистер...

– МакМердо.

– Да, поглубже, мистер МакМердо. В наших местах на слово не верят. Мы народ подозрительный. Пройдем со мной в соседнюю комнату.

За баром была маленькая комнатушка, заставленная бочками. МакГинти осторожно прикрыл дверь, сел на бочку и, молча кусая сигару, разглядывал новичка черными глазами, от которых становилось не по себе. Минуты две он не проронил ни слова. МакМердо выдержал осмотр с веселым хладнокровием, засунув одну руку в карман, другой лихо подкручивая каштановый ус. МакГинти вдруг резко нагнулся и вынул откуда-то нешуточного вида револьвер.

– Гляди сюда, весельчак, – сказал он. – Если я увижу, что ты вздумал с нами поиграть, разговор будет короткий.

– Ничего себе, хороший прием, – ответил МакМердо с легкой обидой. – Так-то встречает ректор ложи вольных братьев своего нового брата.

– А ты сначала докажи, что ты вольный брат, – сказал МакГинти. – Если не докажешь, я тебе не завидую. Где ты вступил в Орден?

– В Чикаго, ложа двадцать девять.

– Когда?

– Двадцать четвертого июня тысяча восемьсот семьдесят второго года.

– Кто ее ректор?

– Джеймс X.Скотт.

– Кто твой местный глава?

– Бартоломью Вилсон.

– А у тебя на все готов ответ. Что ты здесь делаешь?

– Работаю, как и вы. Только получаю меньше.

– Да, ты за словом в карман не лезешь.

– Это у меня с детства.

– А в делах ты такой же шустрый?

– Кто меня хорошо знает, в этом не сомневается.

– Что ж, тебе придется доказать это раньше, чем ты думаешь. Ты уже слыхал что-нибудь о нашей ложе?

– Только одно – ее членом должен быть настоящий мужчина.

– Что верно, то верно... А почему ты уехал из Чикаго?

– Я не могу этого сказать.

МакГинти даже глаза раскрыл. К таким ответам он не привык, и это его даже развеселило.

– А почему не можешь?

– Потому что брат не должен лгать брату.

– Значит, правда слишком ужасна?

– Считайте, что так.

– Послушай, парень, ты ведь знаешь, я, как ректор, не могу принять в ложу человека, чье прошлое вызывает сомнение.

МакМердо был явно озадачен этими словами. Поколебавшись, он вынул из внутреннего кармана газетную вырезку.

– Вы не донесете на брата?

– Если я еще раз услышу такие слова, схлопочешь по физиономии! – вскипел МакГинти.

– Вы правы, Советник, – кивнул головой МакМердо. – Я должен принести извинения. Брякнул не подумав. Конечно, здесь я в полной безопасности. Прочтите эту заметку.

МакГинти пробежал глазами печатные строки: это было сообщение об убийстве некоего Джонаса Пинто, происшедшее в трактире «Салун», в Чикаго на Маркет-стрит в первую неделю 1874 года.

– Твоя работа? – спросил МакГинти, возвращая вырезку молодому ирландцу.

МакМердо кивнул.

– Почему ты его пристрелил?

– Я помогал Дяде Сэму чеканить доллары. Может, мои были не такой высокой пробы, но на вид не отличишь, а производство гораздо дешевле. Этот парень Пинто помогал мне толкать их...

– Что делать?

– Ну как бы это лучше сказать? Пускал их в обращение. Вот как-то слово за слово, он и говорит, пойду, мол, и донесу на тебя. Может, уже и донес. Я не стал выяснять. Просто взял и пристрелил его. А сам подался сюда, в угольный край.

– А почему именно в угольный?

– Потому что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. Я это в газете прочитал.

МакГинти рассмеялся.

– Выходит, ты фальшивомонетчик, да на тебе еще мокрое дело. И ты приехал сюда в надежде, что тебя примут здесь с распростертыми объятиями?

– В общем-то, да.

– Ну что ж, ты, мне кажется, далеко пойдешь. А скажи, ты продолжаешь делать доллары?

МакМердо вынул из кармана полдюжины монет.

– Эти с печатным двором в Филадельфии не знакомы, – сказал он, протягивая их Хозяину.

– Потрясающе! – воскликнул тот и поднес их к свету в своей огромной ручище, волосатой, как у гориллы. – От настоящих не отличишь. Черт возьми! Думается мне, ты будешь очень полезным братом. Приходится терпеть, друг МакМердо, в своей команде двух-трех блудных сыновей: ведь нам надо рассчитывать только на свои силы. Если не давать отпора притеснителям, они нас сотрут в порошок.

– За мной дело не станет. Что-что, а давать отпор – это у меня в крови.

– Ты, я вижу, не робкого десятка. Глазом не моргнул, когда я махал перед тобой револьвером.

– Да ведь не мне грозила опасность.

– А кому же?

– Вам, Советник.

С этими словами МакМердо выхватил из жилетного кармана взведенный пистолет.

– Я вас все время держал на мушке. Поверьте, мой выстрел прозвучал бы долей секунды раньше.

– Черт возьми! – вспыхнул от ярости МакГинти, но тут же оглушительно расхохотался. – Первый раз за много лет встречаю такую дерзкую отвагу! Думаю, ты не преминешь дать нам возможность гордиться тобой... Какого дьявола тебе здесь нужно? Нельзя пяти минут спокойно поговорить с джентльменом – обязательно кто-нибудь влезет!

Вошедший бармен слегка опешил.

– Простите, Советник. Там Тед Болдвин. Говорит, у него срочное дело.

Но бармен опоздал со своим сообщением; поверх его плеча уже маячила напряженная, жестокая физиономия брата Болдвина. Он оттолкнул бармена и захлопнул перед его носом дверь.

– Вот оно что! – бросил он злобный взгляд на МакМердо. – Ты уже здесь. Мне надо кое-что сказать вам, Советник, об этом человеке.

– Говори сейчас же в моем присутствии, – повысил голос МакМердо.

– Скажу, когда сам найду нужным.

– Тихо, тихо! – проговорил МакГинти, поднимаясь с бочки. – Так дело не пойдет. Это наш новый брат, Болдвин, и не к лицу нам встречать его таким образом. Протяни ему руку, парень. И будьте друзьями.

– Никогда! – свирепея, прорычал Болдвин.

– Я предложил ему сразиться, если, по его мнению, я обидел его, – сказал МакМердо. – Готов драться на кулаках или на чем ему угодно. Но будет лучше, Советник, если вы сами рассудите нас, как положено ректору ложи.

– Из-за чего спор?

– Из-за одной юной особы. Думаю, она вольна выбирать, кто ей по сердцу.

– Вольна, говоришь? – выкрикнул Болдвин.

– Вольна. В этом случае. Ведь вы оба принадлежите к Ордену, – рассудил МакГинти.

– Это ваше решение?

– Да, Тед Болдвин. – Глаза Хозяина вспыхнули на миг злобой. – Ты что, недоволен?

– Вы взяли сторону новичка, которого видите первый раз в жизни. Значит, пять лет верной службы для вас ничто. Но ведь вас не на всю жизнь выбрали ректором, Джек МакГинти. Рано или поздно, а день выборов придет...

Но он не успел закончить фразы – Советник бросился на него, как тигр. Руки его сомкнулись вокруг шеи Болдвина, и он повалил его на одну из бочек. Если бы МакМердо не вмешался, он бы задушил беднягу в приступе бешеной ярости.

– Полегче, Советник! Ради бога, полегче! – воззвал МакМердо к благоразумию ректора и оттащил его от поверженного соперника.

МакГинти разжал руки, и Болдвин, испуганный, дрожащий, задыхающийся – он только что заглянул в глаза смерти, – поднялся и сел на бочку, на которую Советник его швырнул.

– Ты уже давно, Тед Болдвин, нарываешься на скандал. Вот ты свое и получил! – прогремел МакГинти; его огромная грудь вздымалась и опадала. – Ты, я вижу, метишь на кресло ректора. Ну, это решать ложе. А пока я Хозяин, я никому не позволю повышать на меня голос, а тем более оспаривать мои решения.

– Все в порядке. Советник, я ничего против вас не имею, – пробормотал Болдвин, ощупывая горло.

– Раз не имеешь, – МакГинти в мгновение ока принял обычный, дружелюбный тон, – значит, мы опять друзья. И не будем таить друг против друга злобы.

С этими словами он взял с полки бутылку шампанского и выкрутил из нее пробку.

– А теперь выпьем тост дружбы нашего Ордена, – сказал он, разливая шампанское в бокалы. – После этого тоста, как вам известно, распря забыта. Клади свою руку, Тед Болдвин, мне на адамово яблоко. Спрашиваю – велика ли обида?

– Тучи сгустились.

– Тучи рассеются и будет ясное небо. Клянусь!

– Клянусь!

Окончив церемонию, осушили бокалы. Затем МакМердо и Болдвин повторили ритуал примирения.

– Вот и отлично, – потирая руки, воскликнул МакГинти. – Конец черной злобе. Если затаили камень за пазухой и злоба опять прорвется, будете наказаны ложей. А наказание у нас суровое, брат Болдвин знает. Да и ты, брат МакМердо, узнаешь, если будешь лезть на рожон.

– Вот вам мое слово – не буду, – ответил МакМердо и протянул руку Болдвину. – Я горяч, но отходчив. Говорят – это ирландская кровь. Я не затаил зла – ведь мы братья.

Под тяжелым взглядом свирепого Хозяина Болдвину пришлось пожать протянутую руку. Но его угрюмое лицо свидетельствовало о том, как мало тронули его добрые слова нового брата.

МакГинти хлопнул того и другого по плечу.

– Ох уж мне эти юные особы! Надо же случиться, чтобы одна и та же юбка приглянулась двум моим парням! Проделки дьявола, не иначе! Спор может решить только сама девчонка. А она вне юрисдикции ректора, слава богу! Нам и без женского пола хватает забот. Ты будешь принят в ложу 341, брат МакМердо. У нас свои правила, свои обычаи. Отличные от чикагских. День сходок у нас суббота. Приходи, будешь вольным братом Вермисской долины.

Глава III
ВЕРМИССА, ЛОЖА 341

На другой день после вышеописанного вечера, который был ознаменован столькими событиями, МакМердо съехал от Джейкоба Шафтера; новое жилье его находилось на дальней окраине Вермиссы в доме вдовы по фамилии МакНамара. Сканлан, первый знакомец, с которым его свела судьба, вскоре перебрался в Вермиссу и поселился там же. Хозяйка, добродушная старуха-ирландка, в их дела не совалась, других постояльцев в доме не было, и приятели могли делать что угодно, не боясь стороннего глаза – немаловажное обстоятельство для людей, связанных тайной.

Шафтер любезно позволил МакМердо обедать у него при случае, и их отношения с Этти не только не прервались, но день ото дня становились крепче.

У себя в спальне МакМердо рискнул поставить печатный станок и пригласил к себе несколько братьев, взяв с них клятву не болтать лишнего. Он показал им новенькие, только что из-под пресса монеты, и они ушли, довольно позвякивая в карманах блестящими долларами, которые походили как две капли воды на своих законнорожденных собратьев. Поэтому и сбывать их не было никакого труда. Братья поражались, чего это МакМердо ходит на службу, обладая столь удивительным мастерством, хотя он не раз втолковывал им, что работа для него прикрытие, своего рода ширма. Не имей он честного источника существования, полиция скоро напала бы на его след.

Один полицейский и так уже знал о его тайне. Но случай, обнаруживший это, пошел счастливчику МакМердо скорее на пользу, чем во вред. После первого знакомства он редкий вечер не посещал Клуб Союза, ближе сходился с ребятишками, как ласково называли друг друга головорезы, наводившие ужас на всю округу. Нелицеприятная речь, открытые, дружеские манеры притягивали к нему сердца, а ум и находчивость, благодаря которым он побеждал в любом споре, снискали ему заслуженное уважение. И этот случай еще усилил общее к нему расположение.

Как-то вечером, когда в баре было особенно многолюдно, отворилась входная дверь и вошел полицейский в голубом мундире и высокой фуражке из специального подразделения, созданного железнодорожными и угольными компаниями для усиления городской полиции, которая была совершенно беспомощна перед лицом хорошо организованной банды преступников, терроризировавших Вермисскую долину. Когда он вошел, в зале воцарилась тишина, и со всех сторон к нему устремились любопытные взгляды. В некоторых местах Соединенных Штатов отношения между полицией и нарушителями закона весьма своеобразны: увидев в зале среди посетителей полицейского, Советник МакГинти и бровью не повел.

– Чистого виски, – попросил вошедший. – Уж больно вечер холодный. По-моему, Советник, мы с вами еще не знакомы.

– Так вы, значит, новый капитан полиции? – спросил МакГинти.

– Он самый. У нас к вам просьба, Советник, к вам и другим отцам города. Помогите восстановить в городе закон и порядок. Сначала бы надо, конечно, представиться. Капитан Марвин, к вашим услугам.

– Мы в ваших услугах не нуждаемся, – холодно отчеканил МакГинти. – У нас имеется своя муниципальная полиция, импортный товар для нас излишняя роскошь. Вы платное оружие в руках капиталистов. Они вас наняли, чтобы держать в страхе бедняков, вам ведь даже позволено стрелять.

– Стоит ли затевать диспут, Советник, – добродушно проговорил полицейский. – Всяк старается исполнять долг, да только всяк исполняет его по-своему.

Он выпил рюмку виски и повернулся было, чтобы уйти, но тут взгляд его скользнул по лицу Джека МакМердо, хмуро смотревшего куда-то в пространство.

– Ба! Старый знакомый! – воскликнул полицейский. – Вот неожиданная встреча!

МакМердо взглянул на полицейского и резко отвернулся.

– Я не вожу знакомств с фараонами и никогда не водил, – сказал он.

– Водить знакомство – одно, а быть знакомым – другое, – усмехнулся полицейский. – Вы – Джек МакМердо из Чикаго и не станете этого отрицать!

– А я и не отрицаю, – пожал он плечами. – Не думаете ли вы, что я стыжусь своего имени?

– А ведь есть причина стыдиться.

– Что вы, дьявол вас побери, хотите этим сказать? – прогремел МакМердо, стиснув кулаки.

– По легче! По легче! Я не из пугливых. До этой чертовой угольной ямы я служил в чикагской полиции. И уж поверьте, узнаю чикагского жулика с первого взгляда.

– Уж не Марвин ли вы из Центрального Управления? – проговорил МакМердо, заметно поутихнув.

– Он самый. Старина Тедди Марвин. Помните убийство в Чикаго Джонаса Пинто?

– Я его не убивал.

– Да что вы говорите! Объективное свидетельство постороннего! А ведь смерть Пинто была для вас большой удачей – иначе не миновать бы вам суда за чеканку фальшивых денег. Ну да ладно, что теперь толковать. Если уж между нами – у них против вас нет никаких улик. Так что Чикаго вам открыт.

– Мне и здесь хорошо.

– Я вам дал полезный совет, а вы ощерились, как неблагодарный пес.

– Нет, почему же, я вам благодарен, – ответил МакМердо не совсем впопад и не очень любезно.

– Пока вы ведете себя тихо, я на ваше прошлое смотрю сквозь пальцы, – сказал капитан. – Но если опять возьметесь за старое, тогда держитесь! Засим прощайте. Всего доброго, Советник.

Дверь за капитаном захлопнулась, и взгляды присутствующих обратились на новоявленного героя. О подвигах МакМердо в Чикаго уже шептались. Но от вопросов любопытствующих он с улыбкой отмахивался, давая понять, что за славой не гонится. И вот, пожалуйста, официальное подтверждение. Подвыпившие завсегдатаи окружили его, сердечно жали руки. Отныне ему была обеспечена популярность. МакМердо обычно мог выпить бочку и не пьянел, но тем вечером, не будь рядом Сканлана, проводившего его домой, ночевать бы ему в трактире под стойкой.

В один из субботних вечеров состоялось вступление МакМердо в Вермисскую ложу. Он думал, что его примут просто, без особой церемонии, ведь он уже давно член Ордена вольных братьев, но в Вермиссе был свой обряд вступления, которым все гордились и соблюдали неукоснительно. Собрание проходило в Клубе Союза, в церемониальном зале. В ложе насчитывалось человек шестьдесят – семьдесят, но всего в долине вольных братьев было гораздо больше – ложи имелись еще в нескольких городках по ту и другую сторону горной гряды. Когда затевалось что-то серьезное, приглашались исполнители из других лож, чтобы местные жители не могли их опознать. Общее же число скауеров во всей округе было более пятисот.

Братья сидели в большом зале вокруг длинного стола. В стороне стоял стол поменьше, нагруженный батареей бутылок и бокалов, куда вожделенно устремлялась не одна пара глаз. МакГинти сидел во главе стола в плоской черной бархатной шапочке, как будто приклеенной к его густой черной шевелюре, на шее повязана яркая лиловая лента – ни дать ни взять пресвитер, возглавляющий некий дьявольский ритуал. По правую и левую руку от него сидели высшие чины ложи, среди которых выделялось красивое лицо Теда Болдвина. Каждый носил либо шарф, либо какой-нибудь медальон – отличительный знак должности.

Все это были по большей части люди зрелого возраста. Рядовые же братья были в основном молодые парни от восемнадцати до двадцати пяти лет, крепкие, решительные, готовые без колебания выполнить любое приказание старших. Среди первых редкая физиономия не носила отпечатка злобной, жестокой натуры, закон для которой не писан; глядя же на рядовых членов, с трудом верилось, что эти юнцы с честными открытыми лицами были бандой отпетых убийц, достигших такой степени морального падения, что их чудовищное занятие было для них источником какой-то патологической гордости.

Испорченность этих отщепенцев зашла так далеко, что они ощущали себя благородными мстителями, когда впятером нападали на беднягу, не причинившего им никакого зла и которого они зачастую не видали никогда в жизни. Прикончив свою жертву, они еще затевали спор, кто нанес последний, смертельный удар, а потом бахвалились и потешали компанию, вспоминая, как кричал и корчился убиваемый ими человек.

Вначале они старались действовать под покровом тайны; но со временем стали убивать почти в открытую, уверовав в свою безнаказанность, ибо закон ни разу не покарал ни одного из них, во-первых, потому что люди боялись выступать в суде против вольных братьев, во-вторых, не было недостатка в свидетелях, готовых под присягой подтвердить их алиби, и, в-третьих, к их услугам всегда была неиссякаемая казна ложи, откуда черпались деньги на оплату самых блестящих адвокатов Америки. За десять долгих лет не было вынесено ни одного обвинительного приговора; скауерам угрожала единственная опасность – сами их жертвы; несмотря на численное превосходство и внезапность нападения, жертва, случалось, успевала нанести урон нападавшим.

МакМердо был предупрежден, что ему предстоит пройти нелегкое испытание, но что за испытание, он понятия не имел. Два брата торжественно провели его в примыкающую к залу небольшую комнату. Сквозь тонкую перегородку приглушенно доносился из зала нестройный шум голосов. Несколько раз он уловил свое имя – речь явно шла о нем. Затем в комнату вошел надзиратель, у которого на грудь ниспадали кисти зеленого с золотом шарфа.

– Ректор велел закрыть ему глаза, связать руки и ввести в зал, – распорядился он.

Все трое без промедления сняли с него сюртук, засучили правый рукав и крепко-накрепко связали веревкой руки выше локтя. Затем насадили на голову черный фетровый колпак, закрывший половину лица. И повели в зал.

Под колпаком было темно и душно. Он слышал шорохи, шепот, отдельные возгласы. Сквозь толстый фетр голос МакГинти прозвучал глухо и как будто издалека:

– Джон МакМердо, ты принадлежишь к Древнему Ордену вольных братьев?

Ирландец в ответ кивнул.

– Номер твоей ложи в Чикаго двадцать девять?

МакМердо опять кивнул.

– Темные ночи опасны, – опять произнес голос ректора.

– Для тех, кто в пути, – ответил прозелит.

– Тучи сгустились.

– Да, буря близка.

– Братья удовлетворены? – обратился МакГинти к собравшимся.

Со всех сторон послышался одобрительный гул.

– Из твоих ответов, брат, ясно, что ты действительно один из нас, – сказал МакГинти. – Но тебе следует знать, что в наших краях, у нас в городе и соседних поселках, существует особый ритуал вступления в ложу. Он требует мужества и душевной крепости. Ты готов пройти это суровое испытание?

– Да.

– У тебя бесстрашное сердце?

– Да.

– Сейчас увидим. Шагни вперед!

При этих словах МакМердо ощутил, как что-то твердое уперлось ему в глаза. Казалось, шагни и ослепнешь. Подавив в себе страх, он шагнул и... ничего не случилось. Опять раздались возгласы одобрения.

– Да, у него бесстрашное сердце, – согласился МакГинти. – А как ты переносишь физические муки?

– Не хуже других.

– Испытайте его.

Страшная боль вдруг обожгла его руку выше локтя. От неожиданности он чуть не потерял сознания; прикусил губу, стиснул кулаки, но не вскрикнул и ничем другим не выдал боли.

– Могу вытерпеть и большее, – твердо сказал он. На этот раз зрители зааплодировали. До сих пор никто из вступающих не выказал большего мужества. Братья окружили его, хлопали по плечам, кто-то сдернул с головы колпак. МакМердо стоял жмурясь и улыбался сыпавшимся на него поздравлениям.

– Последнее наставление, МакМердо, – сказал ректор. – Ты уже давал клятву верности и неразглашения тайны и знаешь, что нарушение клятвы влечет быструю, неминучую смерть?

– Знаю.

– И ты согласен беспрекословно подчиняться воле ректора?

– Согласен.

– Тогда от имени Вермисской ложи 341 приглашаю тебя делить с нами все привилегии Ордена, наши сходки и застолья. Ставь на стол бутылки, брат Сканлан. Выпьем за нового достойного брата.

Принесли сюртук. МакМердо, перед тем как надеть его, осмотрел правую руку, которая вздулась и все еще горела. На коже выше локтя, куда прикоснулись раскаленным железом, глубоко отпечаталось красное клеймо – треугольник, вписанный в круг. Кое-кто из братьев засучили рукава на правой руке и показали ему такой же треугольник. Это был знак ложи.

– У нас у всех есть эта метка, – сказал один. – Но не все держались так стоически, как ты.

– О чем тут говорить! Такие пустяки! – ответил МакМердо, хотя боль в руке была нестерпимая.

Когда все спиртное было выпито за здоровье и успех нового брата, перешли к делам ложи. МакМердо, привыкший к прозаическим будням чикагской ложи, во все глаза смотрел на происходящее, хотя и старался не очень выказывать удивления.

– Первый пункт повестки дня, – начал МакГинти, – письмо Виндла, ректора ложи двести сорок девять, что в округе Мертон. Вот что он пишет:

– Виндл всегда откликается на наши просьбы, братья, то одного брата пришлет, то двух. И нам не пристало отказывать ему. – МакГинти замолчал, обвел собрание тяжелым мертвенным взглядом и прибавил: – Может, кто сам вызовется пойти?

Взметнулось сразу несколько рук. Ректор довольно взглянул на добровольцев.

– Отправишься ты, Тигр. Если будешь действовать, как в прошлый раз, успех обеспечен. И ты, Вилсон.

– У меня нет оружия, – отозвался один из вызвавшихся, совсем мальчишка, которому на вид не было и двадцати.

– Это твое первое дело? Что же, все когда-то видели кровь первый раз. Но ты будешь участвовать в особенно почетном деле. Что до оружия, пистолет, если не ошибаюсь, тебе уже готов. Если в понедельник будете на месте, не опоздаете. А по возвращении вас ждет самая теплая встреча.

– Награда будет? – спросил брат Кормак, дородный, смуглый, свирепого вида бугай, прозванный из-за своей исключительной злобы «Тигром».

– На этот раз нет. Участвовать в этом деле – особая честь. Это и есть награда. Но в кассу ложи, возможно, и перепадет десяток-другой долларов.

– А что этот человек сделал? – спросил Вилсон.

– Запомни, таким желторотым, как ты, не положено задавать подобные вопросы. Там ему вынесли приговор. За что – нас не касается. Наше дело – исполнить просьбу друзей, как они исполняют наши. Кстати, на той неделе сюда приедут два брата из Мертонской ложи – у них есть дело в наших краях.

– Кто они?

– Честное слово, куда разумнее ни о чем не спрашивать. Если не знаешь, на допросе будешь молчать, и значит, для всех меньше неприятностей. Об этих братьях могу сказать одно – если они за что возьмутся, переделывать после них не надо.

– Давно пора заняться собственными начальничками! – воскликнул Тед Болдвин. – Совсем распоясались! На прошлой неделе десятник Блейкер уволил троих наших парней. Он давно задирается. Надеюсь, он свое получит сполна.

– Что он получит? – МакМердо спросил шепотом у соседа.

– Добрый заряд самой крупной дроби, как хорошая дичь, – громко расхохотался сосед. – Что ты теперь скажешь о нас, брат?

Преступные наклонности МакМердо, казалось, нашли себе питательную среду в этой атмосфере злодейства.

– Вы очень мне нравитесь, – ответил он. – Более подходящего общества для горячей натуры не сыщешь.

Сидящие близко услыхали слова МакМердо и зааплодировали ему.

– Что там такое? – с дальнего конца стола крикнул черногривый председатель.

– Да вот наш новый друг говорит, что мы пришлись ему по душе.

МакМердо поднялся на секунду со своего места.

– Я хочу сказать, святейший ректор, понадобится человек для любого дела, пошлите меня, я это почту за великую честь.

Тут уж аплодисментами разразились все. Было очевидно, на горизонте затеплился краешек нового светила. И кое-кому из старейшин это не понравилось.

– Вношу предложение, – заговорил секретарь ложи Харравэй, седобородый старик с хищным лицом, сидевший недалеко от председателя, – МакМердо у нас без году неделя. Пускай подождет, пока ложа милостиво решит доверить ему дело.

– Вот и я о том же, – согласился МакМердо. – Я полностью в вашем распоряжении.

– Твое время еще придет, – вмешался ректор. – Мы заметили твою готовность служить ложе и не сомневаемся, от тебя будет польза. На сегодняшний вечер намечено небольшое дельце, можешь принять в нем участие, если так рвешься в бой.

– Я бы хотел принять участие в серьезном деле.

– Все равно и сегодня не худо пойти с ребятишками. Посмотришь, кто наши враги. Что предстоит сделать – объясню позже. А сейчас перейдем к другим пунктам повестки дня, – МакГинти заглянул в исписанный листок. – Во-первых, попросим казначея сообщить, что мы имеем на счету в банке. Вдове Джима Карнавэя надо назначить пенсию. Джим погиб, выполняя задание ложи. Позаботиться о вдове – наш долг.

– Джима подстрелили месяц назад. У них было задание убить Честера Вилкокса из Марли-Крика, – объяснил МакМердо сосед.

– Финансы ложи в полном порядке, – сказал казначей, держа перед собой банковские счета. – Последнее время фирмы расщедрились. «Макс Линдер и Компания» благоразумно заплатили пятьсот долларов. «Уокер Бразерс» послали всего сто; я вернул эту сотню, требуя назначенные пятьсот. Если к среде не раскошелятся, их подъемный механизм выйдет из строя. В прошлом году, помните, пришлось сжечь у них камнедробилку, чтобы привести в чувство. «Западная угольная» внесла свою ежегодную контрибуцию. У нас на руках достаточно средств – и на пенсию и на другие траты.

– А как обстоит дело с Арчи Свиндоном? – спросил один брат.

– Он продал свое дело и насовсем уехал из Вермиссы. Старый хрыч отправил нам письмо. Говорит, что лучше играть на бегах в Нью-Йорке, чем владеть шахтой в Вермиссе, где орудует банда шантажистов и вымогателей. Пусть благодарит бога, что письмо пришло после его отъезда. Вряд ли он когда-нибудь сунется еще в наши места.

Сидевший на противоположном конце стола очень немолодой, гладко выбритый мужчина с добрым приятным выражением лица и высоким открытым лбом, поднявшись со своего места, обратился к секретарю с вопросом:

– Мистер Харравэй, не скажете ли вы мне, кто купил шахту человека, который вынужден был покинуть нашу долину?

– Конечно, скажу, брат Моррис. Ее купила «Железнодорожная компания штата и округа Мертон».

– А кто купил шахты Тодмана и Ли, лишившиеся владельцев по той же причине?

– Та же компания, брат Моррис.

– Может, вам известно, кто стал хозяином металлургических заводов Мэнсона, Шумана, Ван Деера и Атвуда, которые также недавно уехали отсюда?

– Все они куплены «Западно-Гилмертонской горнодобывающей».

– Какое нам дело, брат Моррис, – сказал председатель, – кто купил эти шахты? Ведь новые хозяева не вывезли их отсюда. Они по-прежнему досягаемы для нас.

– При всем моем уважении к вам, Святейший ректор, осмелюсь заметить, что нам до этого очень большое дело. Напомню, что происходит здесь вот уже десять лет. Мы постепенно вытесняем отсюда мелких владельцев шахт и плавильных домн. И каков результат? Их место занимают крупные, очень богатые фирмы – «Железнодорожная компания», «Дженерал-металл» и другие. Их советы директоров заседают в Нью-Йорке или Филадельфии и чихать они хотели на наши требования и угрозы. Мы можем расправиться с их местными управляющими, так они пришлют взамен новых. Но это не все, мы ведь рубим сук, на котором сидим. Мелкие хозяева не могут с нами бороться. У них нет ни денег, ни власти. А мы их обдираем как липку, умерь мы свои аппетиты, они бы сидели тихо и платили дань. А так они бегут отсюда, уступая место могущественным компаниям. Но если мы им начнем досаждать, посягая на их прибыли, они этого не потерпят и не пожалеют ни сил, ни денег, выследят нас и предадут правосудию.

Брат Моррис закончил свое зловещее предостережение, и в зале воцарилась тишина. Собравшиеся обменивались помрачневшими взглядами, лица у них потемнели и нахмурились. Так всемогущ и недосягаем для правосудия был Орден, что мысль о возможном возмездии никогда их не посещала. И все-таки от слов Морриса даже у самых отчаянных мороз побежал по коже.

– Я предлагаю, – продолжал Моррис, – помягче обходиться с мелкими фирмами. В тот день, когда последняя продаст свои шахты, нашей вольнице придет конец.

Горькая правда мало кому по вкусу. Выступающий сел, и зал наполнился негодующими криками. МакГинти поднялся со своего места – лицо его было чернее тучи.

– Брат Моррис, – начал он, – ты что, хочешь накаркать беду? Пока наши ряды сплочены, никакая сила в Соединенных Штатах не сможет одолеть нас. В самом деле, сколько раз мы выходили сухими из воды, даже если доходило до суда. Я уверен, и крупные компании предпочтут платить, бороться с нами – дело рискованное, и они это скоро поймут. Ну вот, братья, – МакГинти снял бархатную шапочку и с шеи лиловую ленту, – повестка дня почти исчерпана, не считая того маленького дельца, о котором я упомянул и суть которого изложу перед самым уходом. Теперь же – час отдыха и приобщения к искусству.

Странная все-таки вещь человеческая натура. Здесь, в этом зале, собрались люди, которые чуть не каждый день предавали смерти невинных людей, не причинивших им никакого зла. Они убивали отцов семейств без капли жалости и сострадания к несчастной жене, осиротевшим детям; а музыка, нежная, грустная музыка трогала этих закоренелых злодеев до слез. У МакМердо был прекрасный тенор; и если бы ему ничем другим не удалось завоевать расположение братьев, одних только песен «Жду тебя, Мэри» и «Далекий берег», было бы достаточно, чтобы покорить все сердца.

В этот первый вечер своего полноправного членства МакМердо приобрел популярность, какой не было ни у кого из братьев, что открывало ему прямую дорогу к высшим должностям ложи. Но, кроме личной обаятельности, нужны были еще другие качества, без которых нечего было и надеяться на успех – в этом МакМердо убедился в тот же вечер. Бутылка виски обошла братьев по кругу уже несколько раз, лица у всех пылали, словом, компания созрела до требуемой степени одичания. Ректор, оглядев пирующих, встал и заговорил еще раз.

– Ребятишки, в нашем городе есть человек, который соскучился по хорошей таске. И кому, как не вам, посодействовать ему. Я говорю о редакторе Джеймсе Станджере из «Вестника». Вы ведь уже читали, какую пакость он опять о нас написал.

Зал наполнился возмущенными криками, бранью. МакГинти вынул из внутреннего кармана газетную вырезку.

– «Закон и порядок!» – вот как он это озаглавил.

– Ну, пожалуй, хватит читать эту глупость! – воскликнул ректор, бросив заметку на стол. – Это он говорит о нас. А что мы ему скажем?

– Убить его! – крикнуло несколько голосов.

– Я протестую! – воскликнул брат Моррис, человек с высоким благородно очертанным лбом. – Братья, мы слишком насолили жителям этой долины. Может наступить момент, когда все они в целях самозащиты объединятся и вышвырнут нас отсюда. Джеймс Станджер – уже немолодой человек. Его уважают в городе и во всей округе. Его газета отстаивает цивилизованные устои. Если мы убьем этого человека, эхо убийства прокатится по всему штату, и тогда нам несдобровать. Нас прикончат.

– Как это, интересно знать, они нас прикончат, мистер «Как бы чего не вышло»! – воскликнул МакГинти. – Полиция, что ли, вмешается? Так половина полицейских нами подкуплена, а остальные боятся нас как огня. Или, может, местный суд вынесет приговор, а главный судья его подпишет и мы отправимся за решетку? Но ведь нас уже пытались судить, и что из этого вышло?

– Есть еще суд линча, – тихо сказал брат Моррис.

Зал взорвался негодующими криками.

– Да мне только стоит сказать, слово, – продолжал МакГинти, – две сотни молодцов прочешут город и всем недовольным заткнут глотки! – Вдруг он грозно нахмурил густые черные брови и вперил тяжелый пристальный взгляд в брата Морриса. – Послушай-ка, брат Моррис, я уже давно наблюдаю за тобой! Кишка у тебя тонка, ты и других с пути сбиваешь. Вот попадет твое имя в повестку дня, тогда пощады не жди. А я уже начинаю об этом подумывать.

Лицо Морриса покрылось смертельной бледностью, колени у него подогнулись, и он не сел, а упал на свой стул. Дрожащими руками поднял бокал, отпил из него немного и заговорил:

– Приношу извинение, Светлейший ректор, вам и всем братьям ложи, если я сказал не совсем то, что надо. Я верный член Ордена, и мое беспокойство объясняется только тем, что я боюсь, как бы не пострадала ложа. Но я доверяю вашему здравому смыслу, Светлейший ректор, больше, чем собственному, и обещаю вам никогда больше не гневить вас.

Эти униженные слова рассеяли тяжелую хмурь МакГинти.

– Вот и прекрасно, брат Моррис. Я первый буду сожалеть, если придется немного поучить тебя. Знайте, пока я занимаю это кресло, наша ложа будет сильна единством и слова и дела. А теперь, ребятишки, – он оглядел присутствующих, – внимательно выслушайте меня: если Станджер сполна получит то, что ему положено, беды нам не миновать. Эти редакторы газет давно спелись между собой, убей мы Станджера, все газеты и журналы поднимут вой и призовут сюда не только специальные отряды полиции, но и войска. Но все-таки надо хорошенько проучить ретивого писаку. Ты бы взялся за это, брат Болдвин?

– Конечно, – с готовностью отозвался тот.

– Сколько тебе нужно помощников?

– Полдюжины, плюс двое на стреме. Ты пойдешь, Говер, и ты, Мансел, и ты, Сканлан, да еще два брата Виллоби.

– Я обещал, что с вами пойдет наш новый брат, – сказал председатель.

Тед Болдвин кинул на МакМердо взгляд, ясно говорящий, что Болдвин ничего не забыл и не простил.

– Пусть идет, если хочет, – сказал он кисло. – И больше никто не нужен. Чем раньше мы приступим к делу, тем лучше.

Компания расходилась, оглашая дом криками, пением и руганью. Ресторан внизу был все еще полон веселой публики. Большинство братьев присоединились к веселью. Небольшая группа, получившая задание, поспешила выйти на улицу; пошли вперед по двое и трое, чтобы не привлекать внимания. Вечер был очень холодный, высоко в звездном студеном небе тихо светил серебряный полумесяц. Остановились во дворе напротив высокого здания. На его фасаде между ярко освещенными окнами виднелись золотые буквы названия газеты «Вестник Вермиссы». Изнутри доносился перестук печатных машин.

– Послушай, ты, – обратился Тед Болдвин к МакМердо, – останешься внизу у двери, обеспечишь отход. С тобой будет Артур Виллоби. Остальные пойдут со мной. Не бойтесь, братки. Мы сейчас в ресторане клуба, это подтвердит десяток свидетелей.

Было близко к полуночи, улицы почти опустели, мимо прошли, торопясь домой, два-три подвыпивших вермиссца. Группа перешла улицу, толкнула дверь редакции, и Болдвин с парнями бросились вверх по лестнице, начинавшейся прямо напротив входа. МакМердо с напарником остались внизу. Сверху долетел крик, затем призыв о помощи, звуки тяжелых шагов и падающих стульев. Секунду спустя дверь наверху распахнулась, из нее выбежал человек с седой непокрытой головой, но его тут же схватили несколько рук; с лица редактора соскочили очки и, звеня, скатились вниз к ногам МакМердо. Послышался стук упавшего тела, стон. И клацнули полдюжины занесенных для удара палок. Человек лежал ничком, он извивался под ударами, ноги и руки его дергались. Парни, наконец, устали и бросили палки. Только Болдвин, с лицом, искаженным дьявольской усмешкой, продолжал наносить удары по голове, которую несчастный тщетно пытался заслонить руками. Его белые волосы были забрызганы кровью. Болдвин, наклонившись над своей жертвой, наносил сильные короткие удары по тем местам, которые виднелись из-под судорожно дергающихся рук. МакМердо оставил свой пост у двери, бросился наверх и оттолкнул остервенелого бандита.

– Ты убьешь его! – закричал он. – Сейчас же прекрати!

Болдвин в изумлении воззрился на него.

– Проклятье! – прохрипел он. – Как ты смеешь вмешиваться? Еще нет и дня как ты в ложе! Прочь отсюда! – замахнулся он палкой.

МакМердо выхватил из заднего кармана свой пистолет.

– Убирайся, пока цел, – сказал он. – Я разряжу пистолет тебе в лицо, если посмеешь меня коснуться. А насчет вмешиваться, ректор ведь не велел его убивать, а ты убиваешь.

– Верно, не велел, – подтвердил один из братьев.

– Эй, там! Кончайте скорее! – крикнул снизу Виллоби. – Кругом в окнах зажегся свет. Через пять минут сюда сбежится весь город.

С улицы в самом деле доносились голоса, а внизу в холле появились наборщики и печатники, привлеченные шумом. Не успели они сообразить в чем дело, преступники стремительно скатились вниз, оставив на площадке обмякшее неподвижное тело, и бросились по улице наутек. Добежав до Клуба Союза, часть смешалась с завсегдатаями ресторана, кто-то пробрался к стойке и шепотом сообщил МакГинти, что дело сделано и как нельзя лучше. Другие, среди них МакМердо, свернули в переулки и окольной дорогой вернулись домой.

Глава IV
ДОЛИНА СТРАХА

Проснувшись на другой день, МакМердо вспомнил, не успев разлепить глаз, как вступал накануне в ложу Ордена вольных братьев. Голова болела от слишком большой дозы спиртного, рука выше локтя, где сидело клеймо, опухла и воспалилась. Имея собственный оригинальный источник существования, МакМердо позволял себе пропустить иногда работу; на этот раз у него были веские основания – с такой рукой лучше день-другой посидеть дома. В то утро он поздно позавтракал и сел писать другу письмо. Потом взял «Вестник Вермиссы», развернул и увидел заметку, тиснутую в самую последнюю минуту под заголовком «НАПАДЕНИЕ НА РЕДАКЦИЮ "ВЕСТНИКА”, РЕДАКТОР ГАЗЕТЫ ЗВЕРСКИ ИЗБИТ». Заметка коротко рассказывала о нападении на редакцию, подробности чего МакМердо были очень хорошо известны. Заканчивалась она следующим замечанием автора:

В конце было добавлено, что для охраны редакции направлен наряд полицейских, вооруженных винчестерами.

МакМердо отложил газету в сторону и стал дрожащими руками разжигать трубку – сказывались излишества вчерашнего вечера, – как вдруг в дверь кто-то постучал, вошла хозяйка и протянула ему записку, только что переданную каким-то мальчишкой. Записка была без подписи и гласила следующее:

МакМердо дважды прочитал записку в крайнем изумлении: он понятия не имел, что это значит и кто мог быть ее автором. Будь она написана женской рукой, он бы подумал, что ему назначает свидание представительница прекрасного пола, возмечтавшая завести с ним роман, как уже бывало не раз. Но писал явно мужчина и к тому же образованный. МакМердо подумал, подумал и решил пойти.

Парк Миллер-Хилл хоть и находился в самом центре города, не мог похвастаться особой ухоженностью. Летом этот холм становился излюбленным местом прогулок горожан, зимой же тут было пустынно и неприютно. С самой верхней его площадки был хорошо виден весь бестолково построенный, закопченный городишко, вокруг высились копры шахт и трубы сталелитейных заводов, дым из которых оседал черной сажей на снега прилегающих к городу террас и поросших лесом склонов гор, чьи зубчатые вершины венчались белыми снежными шапками.

МакМердо шел по извилистой аллее, обсаженной хвойными деревьями, пока не дошел до пустующего зимой ресторана, который был летом средоточием веселья и развлечений. Рядом с ним высился флагшток, под ним сейчас маячила фигура человека в надвинутой на самые глаза шляпе и с высоко поднятым воротником. Подойдя ближе, МакМердо узнал в нем брата Морриса, вызвавшего вчера вечером у ректора такой гнев. Как полагалось при встрече, братья обменялись паролем.

– Я хотел бы поговорить с вами, мистер МакМердо, – начал Моррис не без некоторого колебания – было очевидно, что разговор предстоит весьма деликатный. – Благодарю вас за то, что вы пришли.

– Почему вы не подписали записку?

– Приходится быть предельно осторожным. Во времена, подобные нашим, никогда не знаешь, чем может для тебя обернуться любой твой шаг. Не знаешь, кому можно доверять, кому нет.

– Но брату, казалось бы, можно.

– Нет, нет, далеко не всегда, – решительно запротестовал Моррис. – Что бы кто ни сказал и даже подумал, становится сразу же известно МакГинти.

– Послушайте, Моррис, – жестко сказал МакМердо. – Только вчера, как вам хорошо известно, я присягнул в верности нашему ректору. Вы хотите, чтобы я нарушил слово?

– Если вы предпочитаете занимать такую позицию, – проговорил понурившись Моррис, – могу только сказать, что глубоко сожалею о своем приглашении. Простите, что я обеспокоил вас приходом сюда. Дело, видно, обстоит совсем плохо, если два свободных гражданина не могут поделиться друг с другом своими мыслями.

МакМердо, пристально вглядывавшийся в собеседника, позволил себе слегка ослабить настороженность.

– Я ведь это сказал о себе, – начал он. – Вы знаете, я новичок в этих краях, и здесь все для меня внове. Поэтому мне лучше пока молчать. Если же у вас есть что-то сказать, мистер Моррис, я охотно вас выслушаю.

– И пойдете расскажете МакГинти! – с горечью воскликнул Моррис.

– Вы несправедливы ко мне, – возразил МакМердо. – Я вступил в ложу и говорю вам вперед, буду ей верен до конца. Но я перестану себя уважать, если передам кому-то доверенную мне тайну. Дальше меня она никуда не пойдет. Но предупреждаю, помощи или поддержки я оказать не смогу.

– Я уже давно ни у кого не ищу поддержки и помощи. Возможно, разговор с вами будет стоить мне жизни. Но... даже пусть вы окажетесь хуже всех, а в это можно поверить после вчерашнего, все-таки вы еще новичок, и совесть в вас не совсем умерла, как в других, поэтому я и решил поговорить с вами.

– Ну, хорошо. Так что вы хотите мне сказать?

– Если вы предадите меня, господь покарает вас!

– Да сказал же, что не предам.

– Тогда ответьте мне, когда вы вступали в общество вольных братьев в Чикаго и давали клятву верности и любви, вам приходило в голову, что вступление сделает вас преступником?

– Какой же я преступник?

– А как же еще вас назвать? – голос Морриса дрожал от едва сдерживаемых эмоций. – Вы же не маленький, должны понимать. Разве вчера вечером вы не участвовали в преступлении? Избитый до полусмерти человек годится вам в отцы, а вы не пощадили его седин, окропили их его же кровью. Это не преступление? Как же еще это назвать?

– Как назвать? Война, – ответил МакМердо. – Классовая война, и каждый класс старается бить противника как можно больнее.

– А вы знали, что вам придется участвовать в этой войне, когда вы вступали в общество вольных братьев в Чикаго?

– Должен признаться, не знал.

– Вот и я не знал, вступая в Орден у себя в Филадельфии. В моем представлении Орден вольных братьев был чем-то вроде клуба взаимопомощи и братской любви. Потом я услыхал о Вермиссе, будь проклят час, когда слуха моего коснулось это название. И я решил поехать сюда, надеялся разбогатеть. Разбогатеть! Господи! Я мечтал о жизни, достойной человека. Взял с собой жену и троих детей. Купил мануфактурную лавку на Рыночной площади, и дела мои сразу пошли в гору. Но кто-то пронюхал, что я вольный брат, меня принудили вступить в ложу, я прошел тот же ритуал, что и вы вчера. И у меня на руке тот же постыдный знак и еще кое-что похуже на сердце. Так я и попал в лапы этого черного злодея, запутался в его сетях. Что я мог сделать? Всякий раз, когда я пытался укротить их свирепость, меня называли предателем, что вы слышали своими ушами вчера вечером. И мне некуда деться. Все мое состояние в этой мануфактурной лавке. Если я выйду из Ордена, меня убьют и только богу известно, что станется с моей женой и детьми. Это все так ужасно! Ужасно!

Моррис спрятал лицо в ладони, и плечи его сотрясались от беззвучных рыданий.

МакМердо пожал плечами.

– Вы слишком мягкосердечны для таких дел, – сказал он. – Вы просто не годитесь для них.

– У меня есть совесть, я человек религиозный. Но благодаря Ордену я стал преступником. Меня выбрали для участия в одном деле. Я знаю, что меня ожидало, если бы я отказался. Возможно, я трус. Возможно, мысль о моей маленькой женушке и детях делает меня трусом. Как бы то ни было, я пошел с ними. То, что произошло, будет преследовать меня всю жизнь. Тот дом стоял уединенно, в двадцати милях отсюда, за перевалом. Меня поставили у входных дверей, как вас вчера вечером. Они понимали, что мне нельзя доверить работу. Вошли в дом и скоро вышли оттуда. Руки у них были в крови по запястья. Мы поспешили прочь, вслед нам несся плач ребенка... Пятилетнего сына, на глазах которого убили его отца. Я чуть не потерял сознания от ужаса, а мне приходилось держаться, как будто ничего не произошло, и даже смеяться: я знал, поведи я себя иначе, в следующий раз они выйдут с окровавленными руками из моего дома, и вслед им будет плакать мой маленький Фред. Так я стал преступником, соучастником убийства, навсегда погибший и для этого мира, и для загробного. Я добрый католик, но священник, узнав, что я скауер, не стал со мной разговаривать, и скоро я был отлучен от моей церкви. Вот что случилось со мной. Вы, я вижу, хотите пойти той же дорогой. И я хочу спросить вас – чем все это кончится? Вы готовы стать убийцей, не знающим ни стыда, ни совести, или, может, мы вместе сумеем как-то остановить это безумие?

– Что вы хотите сделать? – резко спросил МакМердо. – Донести?

– Господи, прости и помилуй! Да если только я помыслю об этом, меня убьют.

– Значит, слава богу, доносить не собираетесь. Мне кажется, что вы, будучи человеком слабым, нагнетаете ужасы.

– Нагнетаю? Вот поживете здесь подольше, убедитесь сами. Да вы гляньте на долину. Видите – над ней нависло облако дыма, его выбрасывают сотни заводских труб. Так я вам скажу, над головой каждого из нас нависла туча гораздо страшнее этого облака. Всем здесь живущим она грозит смертью. Это настоящая Долина Страха, Долина Смерти. Как только стемнеет, страх поселяется в душе всех и отпускает только с восходом солнца. Подождите, молодой человек, скоро вы сами все это ощутите.

– Хорошо, – с деланной беспечностью ответил МакМердо. – Когда я сам во всем убежусь, я вам скажу, что я обо всем этом думаю. Но одно мне ясно: вы не должны здесь оставаться, и чем скорее продадите свою лавку, хотя бы за гроши, – сколько бы она ни стоила – тем будет лучше для вас. То, что вы мне сказали, дальше меня не пойдет. Но если я узнаю, что вы провокатор...

– Нет, нет, господь с вами! – воскликнул этот несчастный человек.

– Ладно, давайте пока поставим на этом точку. Я буду держать в уме все вами сказанное, и, возможно, придет день, мы к этому разговору вернемся. Думаю, что вы пригласили меня сюда с благими намерениями. А теперь пора по домам.

– Только еще одно слово, – остановил его Моррис. – Возможно, нас кто-нибудь видел вдвоем. Захотят узнать, о чем мы толковали.

– Разумная мысль.

– Я предложил вам место в моем магазине.

– А я отказался. Обычный деловой разговор. Всего хорошего, брат Моррис, и дай бог, чтобы ваши дела обернулись к лучшему.

В этот же день к вечеру МакМердо сидел в гостиной перед огнем и, глубоко задумавшись, курил свою трубку; вдруг дверь распахнулась и дверной проем заполнила могучая фигура МакГинти. Обменявшись с МакМердо братским приветствием, он сел напротив молодого человека и стал буравить его пристальным взглядом. МакМердо встретил его взгляд с неизменной твердостью.

– Я не часто хожу в гости, брат МакМердо, – проговорил он наконец. – Я слишком занят, принимая народ, который ходит ко мне. Но мне надо кое-что выяснить, и я подумал, лучше всего это сделать у тебя дома.

– Я счастлив и горд видеть вас у себя, Советник, – ответил с чувством МакМердо, вынимая из буфета бутылку виски. – Я не ожидал такой чести.

– Как рука? – спросил МакГинти.

МакМердо сморщился.

– Напоминает о себе, но это дело святое.

– Святое, – подхватил гость, – для тех, кто с честью носит этот знак, символ верности ложе и преданности ее делу. А о чем вы говорили с братом Моррисом на Миллер-Хилл сегодня утром?

Вопрос был задан внезапно – хорошо, что на него был готов ответ. МакМердо весело рассмеялся.

– Моррис не знал, что я могу заработать на жизнь, не выходя из дома. И не узнает: слишком он в этих делах щепетилен. Но у него доброе сердце. Он было решил, что я сижу на мели, и предложил место в своей мануфактурной лавке – думал, что этим облагодетельствует меня.

– Только и всего?

– Только и всего.

– И ты отказался?

– Конечно. Я ведь могу заработать у себя в спальне в десять раз больше за три-четыре часа.

– Разумеется, но я не советую тебе водить дружбу с Моррисом.

– Почему?

– Хотя бы потому, что я тебе этого не советую. Для ребятишек мое слово – закон.

– Для ребятишек, может, и закон, но не для меня, Советник, – твердо сказал МакМердо. – Если вы разбираетесь в людях, вам это должно быть понятно.

Смуглый до черноты гигант выпучил в изумлении глаза, волосатая рука сжала на миг стакан, точно он хотел запустить его в голову собеседника. Но он тут же справился с гневом и расхохотался, как обычно, громоподобно и неискренно.

– А в тебе все-таки что-то есть. Не чета другим. Хочешь знать причину? Изволь, я тебе скажу. Моррис говорил что-нибудь плохое о ложе?

– Ни одного слова.

– А обо мне?

– Ничего.

– Это потому, что он не доверяет тебе. Но в глубине души он не питает к нам особой любви. Нам это хорошо известно. Мы не спускаем с него глаз и ждем момента напомнить ему о его долге. По-моему, этот момент уже близок. Мы не можем держать в стаде паршивую овцу. Если ты будешь якшаться с предателями, мы и тебя занесем в их число. Ясно?

– С ним якшаться я не буду, потому что он мне не по душе, – ответил МакМердо. – Что касается предательства, если бы я услыхал это от любого другого брата, а не от вас, Советник, второй раз он бы мне такого не сказал.

– Давай с этим разговором кончать, – сказал МакГинти и осушил стакан виски. – Я пришел к тебе, чтобы сделать предупреждение. Дело твое внять ему.

– А скажите, Советник, как вы узнали о нашем разговоре с Моррисом?

– Мой долг знать все, о чем говорят в городе, – рассмеялся МакГинти. – Всем от этого только польза, и тебе в том числе. Ладно, времени у меня в обрез. Я только хотел сказать...

Но его последние слова были прерваны самым неожиданным образом. Дверь со стуком распахнулась, и в комнату ввалились трое полицейских. Из-под полицейских фуражек на беседующих воззрились три нахмуренных напряженных лица. МакМердо вскочил на ноги и вытянул было наполовину пистолет из заднего кармана; в тот же миг в голову ему нацелились два винчестера, и рука его выпустила пистолет. Следом в комнату вошел человек в мундире с шестизарядным револьвером в руке. Это был капитан Марвин, когда-то служивший в Чикагском полицейском управлении, а теперь брошенный для подкрепления полицейских сил в Вермисскую долину. Увидев МакМердо, он, слегка улыбнувшись, покачал головой.

– Я так и знал, что вы скоро накликаете на себя беду, мистер Мошенник МакМердо из Чикаго, – сказал он. – Честная жизнь не для вас, а? Берите шляпу и идемте с нами.

– Вы за это поплатитесь, капитан Марвин, – тихо проговорил МакГинти. – Как вы смеете врываться в дом законопослушных граждан и попирать их человеческие права?

– Вы к этому делу не причастны, Советник МакГинти, – ответил капитан Марвин. – И мы пришли не за вами, а за этим типом – МакМердо. Ваш долг содействовать нам, а не мешать.

– Это мой друг, и я ручаюсь за него. Он не способен совершить ничего дурного.

– Судя по всему, мистер МакГинти, вам тоже скоро придется искать поручительство. И за вами кое-какие грешки водятся. Этот человек был в Чикаго преступником. Таким он остался и здесь. Держите его под прицелом, патрульный, надо его обезоружить.

– Вот вам мой пистолет, – холодно произнес МакМердо. – Думаю, капитан, если бы мы с вами встретились лицом к лицу, вы бы меня так просто не взяли.

– Где ваш ордер на арест? – потребовал МакГинти. – Пока во главе полиции стоят такие люди, как вы, жизнь в Вермиссе будет мало чем отличаться от жизни в России. Это происки капиталистов, и вы еще меня вспомните.

– Исполняйте свой долг, Советник, каким он вам представляется, мы будем исполнять свой.

– В чем меня обвиняют? – спросил МакМердо.

– В том, что вы принимали участие в избиении старика Станджера в здании редакции «Вермисского вестника». Только случайно дело не кончилось убийством.

– Ну, если его только в этом обвиняют, – рассмеялся МакГинти, – то советую вам во избежание больших неприятностей сейчас же его отпустить. Этот парень в тот вечер сидел у меня в трактире и играл до полуночи в покер. Я вам представлю десятерых свидетелей, которые подтвердят это.

– Это ваше дело. Завтра в суде и сделаете это заявление. А вы, МакМердо, идемте с нами. И никаких глупостей, а то схлопочете прикладом по голове. Посторонитесь, мистер МакГинти, я не терплю противодействия, когда исполняю службу.

Вид у капитана был такой решительный, что и МакМердо и Хозяин вынуждены были подчиниться. МакГинти, однако, удалось шепнуть несколько слов арестованному.

– А как насчет?.. – он поднял вверх большой палец, давая этим понять, что его волнует печатный станок.

– Все в порядке, – прошептал в ответ МакМердо, он прятал свое сокровище под полом в спальне.

– До свидания, брат. Я приглашу нашего адвоката Рейли и сам поведу защиту. Не сомневайся, они не смогут посадить тебя, мое слово верное.

Вольные братья обменялись рукопожатием.

– Я бы на вашем месте не был бы так уверен, – заметил капитан. – Стража, не спускайте глаз с арестованного, при попытке к бегству стреляйте. Я еще здесь задержусь, надо обыскать дом.

Конвоиры вывели МакМердо во двор. Капитан вышел довольно скоро, ничего подозрительного, по-видимому, не обнаружив, и отдал приказ вести арестованного в полицию. Стало уже совсем темно, дул холодный пронзительный ветер, и улицы почти совсем опустели. Случайные прохожие, однако, завидев процессию, пристраивались к ней сзади и под покровом темноты осыпали скауера бранью и угрозами.

– Линчевать бандита! – кричали они. – Линчевать!

МакМердо вошел в полицейский участок под свист и улюлюканье. После короткого формального допроса дежурного инспектора его отвели в общую камеру. В ней уже были Болдвин и три других скауера, принимавшие участие в избиении редактора. Всех четверых арестовали в течение дня, суд должен был состояться на другое утро.

Но даже эти крепостные стены оказались проницаемы для вездесущего влияния вольных братьев. Поздно вечером в камеру вошел тюремщик, неся в руках охапку соломы для постели, из которой извлек две бутылки виски, стаканы и колоду карт. Ночь прошла весело, никакие тревожные мысли о предстоящем судилище не омрачали души пленников.

Да для этого и не было никаких оснований, как показал результат утреннего представления. Местный судья, опираясь на свидетельские показания, просто не мог передать дело в высшую судебную инстанцию. С одной стороны, наборщики и печатники вынуждены были признать, что свет в холле был довольно тусклый, что сами они были перепуганы и потому не могли под присягой опознать личности преступников, хотя в один голос утверждали, что эти пятеро были среди нападавших. Свидетелей подверг перекрестному допросу нанятый МакГинти адвокат и совсем их запутал.

Да еще пострадавший показал в больнице, что нападение было внезапным и он успел заметить только, что первый удар нанес человек с усами. Он не сомневался – напали на него скауеры, поскольку во всей округе никто, кроме них, не питал к нему вражды, и они не раз грозили ему расправой за разоблачительные статьи. С другой стороны, шестеро граждан, в том числе важный чин магистратуры советник МакГинти, под присягой заявили, что обвиняемые провели тот вечер за карточным столом в Клубе Союза, засидевшись до глубокой ночи.

Нет нужды говорить, что все пятеро были немедленно освобождены; судья даже принес что-то вроде извинения за доставленное неудобство, а капитан и полиция получили выговор за слишком большое служебное рвение.

Решение судьи было встречено громом аплодисментов – среди присутствующих в зале МакМердо увидел много знакомых лиц. Вольные братья улыбались, приветливо махали. Но были и другие зрители: когда пятерка оправданных покидала скамью подсудимых, лица у них нахмурились, в глазах загорелась ненависть, губы крепко сжались. Один из них, невысокий с черной бородкой и решительным выражением лица, бросил им вслед, выразив общее настроение: «Подлые убийцы! Подождите, придет и ваш час!»

Глава V
ЧЕРНАЯ ЗИМА

Но особенно вырос авторитет МакМердо после ареста и триумфального освобождения. В истории ложи не было случая, чтобы новоиспеченный брат в первый же вечер участвовал в деле, а через день сидел на скамье подсудимых вместе с самыми свирепыми скауерами. Он уже стяжал лавры весельчака, выпивохи, рубахи-парня; уже был известен его горячий нрав – МакМердо не мог снести оскорбления даже от всемогущего Хозяина. Теперь ко всему этому прибавилась вера, что ум его способен изобрести коварную затею, а руки – ее исполнить.

«Да, этот парень годится для мокрых дел», – говорили друг другу старики, ожидая возможности убедиться в этом на практике.

У МакГинти было достаточно удальцов, но этот обещал быть уникальным; у него было такое чувство, что он держит на поводке волкодава, для мелкой работы имелись злые, но беспородные псы; этого же монстра он берег для особо крупного злодеяния. Кое-кого из братьев, в том числе Теда Болдвина, не радовало столь быстрое возвышение новичка; они питали к нему сильную неприязнь, но старались держаться от него подальше – и в гневе, и в радости МакМердо не знал удержу.

У братьев по Ордену он сумел завоевать уважение, и только у одного очень важного человека полностью его утратил. Отец Этти заявил, что слышать не желает о МакМердо, и запретил ему переступать порог своего дома. Этти же, всей душой полюбив ирландца, не могла с ним порвать, но и ей здравый смысл подсказывал – замужество с человеком, для которого так легко преступить закон, ничего хорошего ей не сулит.

Однажды утром после бессонной ночи она решила пойти к нему поговорить – возможно, в последний раз. Вдруг удастся вырвать его из омута, который затягивал его все глубже и глубже. Он много раз приглашал ее, и вот она пришла, тихонько отворила дверь комнаты, которую он называл гостиной. МакМердо сидел за столом и что-то писал. Этти вдруг взбрело в голову пошутить – ей ведь было всего девятнадцать лет. Она на цыпочках подошла к нему сзади и опустила ему на плечи свои легкие ладошки. Этти хотела испугать его, и это ей удалось, но какой ценой! Она сама испугалась чуть не до смерти – МакМердо как молния вскочил со стула, правой рукой пытаясь сжать ей горло, левой комкая на столе лист бумаги. На какой-то миг он в изумлении застыл. Ярость в лице сменилась нежностью. Но Этти успела отпрянуть от него, заглянув в глаза такой неистовой злобы, какой за всю свою безмятежную девичью жизнь никогда не видела.

– Это ты! – воскликнул он, отирая со лба пот. – Подумать только, ко мне в комнату заглянуло солнце, моя бесценная любовь. А я вскочил как бешеный и рука чуть не сомкнулась на ее горле. Иди сюда, родная моя, – протянул он к ней руки, – я заглажу свою грубость.

Но Этти никак не могла прийти в себя; она уловила в лице возлюбленного мгновенное выражение вины и страха. Женское чутье подсказало ей – это не просто испуг, ради которого затевалась шутка. Это страх человека, пойманного с поличным.

– Что с тобой, Джек? – воскликнула она. – Почему ты так испугался? О, Джек, если совесть твоя чиста, ты бы не смотрел на меня с такой яростью!

– Ангел мой, я был с головой погружен в свои мысли, а ты впорхнула как дуновенье ветерка...

– Нет, нет, Джек, тут что-то совсем другое, – запротестовала Этти, и вдруг ее обожгло внезапное подозрение. – Дай мне письмо! – потребовала она.

– Не могу, Этти.

Подозрение превратилось в уверенность.

– Это письмо другой женщине, – на глаза Этти навернулись слезы. – Я не сомневаюсь! Иначе ты не стал бы прятать его от меня. Ты пишешь своей жене? Откуда я знаю, что ты не женат – ведь я так мало знаю тебя. Да и никто ничего о тебе не знает.

– Я не женат, Этти! Клянусь Святым крестом, ты для меня единственная женщина во всем свете.

У МакМердо кровь схлынула с лица – с такой истовой любовью произнес он эти слова, и Этти ему поверила.

– Ну, хорошо, – сказала она. И подумав, прибавила: – Но почему тогда ты прячешь от меня это письмо?

– Я тебе объясню, акюшла. Я связан клятвой и поэтому не могу тебе его показать. Мое слово, кому бы я не дал его, нерушимо. Знай это и попусту не волнуйся! В этом письме речь идет о делах ложи, а они – тайна даже для тебя. Да, я испугался, почувствовав на плечах чьи-то руки, я подумал, что это полиция.

Этти понимала, что он говорит правду. Подошла к нему, он обнял ее и стал поцелуями отгонять ее сомнения и страхи.

– Садись сюда, рядом со мной. Конечно, это жалкий трон для такой королевы. Пока твой бедный возлюбленный не может предложить тебе ничего лучше. Но верь мне, рано или поздно все изменится, и я смогу вознаградить любимую за ее долготерпение. Ну как, отлегло от сердца?

– Конечно, нет, Джек! Ведь ты в глазах всех преступник, самый опасный преступник. Я каждую секунду трясусь, вдруг увижу тебя на скамье подсудимых за убийство. «Скауер МакМердо», – вот как тебя вчера назвал один из постояльцев отца. Эти слова точно ножом меня полоснули.

– От слов не умирают, акюшла.

– Но он сказал правду.

– Не так черт страшен, как о нем болтают. Мы всего-навсего организация бедняков, которые как могут отстаивают человеческие права.

– Брось их, Джек, – Этти обвила руками его шею. – Ради меня! Ради господа бога! Расстанься с ними! Я пришла сегодня к тебе, чтобы умолять об этом. Джек, я молю тебя на коленях. Видишь, я встала на колени – ради всего святого, расстанься со скауерами!

МакМердо поднял ее, прижал ее головку к груди и стал гладить.

– Родная моя, ты сама не знаешь, о чем просишь. Как я могу с ними расстаться? Ведь это значит нарушить клятву, бросить в беде товарищей! Если бы ты все, все обо мне знала, ты бы не стала так умолять. И к тому же – разве я мог бы выйти из ложи, если бы и захотел? Ты думаешь, ложа отпустит человека, который так много знает?

– Я думала об этом, Джек. У меня есть план. Отец скопил немного денег. Он не может больше жить под гнетом вечного страха. Ведь здесь никто не чувствует себя в безопасности из-за этих скауеров. Он готов уехать отсюда. Мы убежим все вместе – в Филадельфию или в Нью-Йорк, и там, наконец, вздохнем спокойно.

– У ложи слишком длинные руки, – рассмеялся МакМердо. – Ты думаешь, они не достанут нас в Филадельфии и даже в Нью-Йорке?

– Тогда можно уехать на Запад, или в Англию, куда угодно. Хоть и в Германию, откуда отец родом. Только бы подальше от этой Долины Страха!

МакМердо сразу же вспомнился старик Моррис, его брат по ложе.

– Второй раз слышу эти слова. «Долина смертной тени», я бы сказал. Помнишь, из псалмов?

– И эта тень нависла над нашими жизнями. Ты думаешь, Тед Болдвин простил нас? Если бы он тебя не боялся, он бы давно расправился с нами. Видел бы ты тогда, какой взгляд он на меня бросил – жадный, горящий, беспощадный взгляд черных глаз!

– Проклятье! Я бы научил его хорошим манерам, заметь я этот взгляд. Послушай, моя девочка, я не могу отсюда уехать. Понимаешь, не могу, запомни раз и навсегда. Скажу пока одно. Позволь мне действовать по своему усмотрению, и я найду способ, как нам отсюда вырваться – тебе, мне, твоему отцу. И не запятнать свою честь.

– О какой чести говорить, если ты скауер!

– Ну, ну, это ведь как смотреть. Во всяком случае, обещаю, через полгода так все устроится, что я смогу уехать из Вермиссы, не пряча от людей глаз.

– Через полгода? – Лицо Этти вспыхнуло радостью. – Обещаешь?

– Может, через семь месяцев, восемь. Но самое позднее через год мы с этой долиной расстанемся.

Это все, чего Этти добилась своим разговором, но и это было немало. В окружающем ее мраке забрезжил наконец луч надежды. Она вернулась домой, успокоенная и ободренная, чего не испытывала с того самого дня, как МакМердо вошел в ее жизнь.

МакМердо был уверен, что, став членом ложи, он получит доступ ко всем планам и делам скауеров. Но оказалось, что это не так, их деятельность не ограничивалась одной ложей. Даже ректор МакГинти всего не знал. Над ним стоял Окружной президент, живущий в Хобсонз-Патче, на полдороге из Вермиссы в Станвилль. Под его началом находились несколько местных лож, которыми он управлял непредсказуемой рукой деспота. МакМердо довелось видеть его один раз – это был юркий седой человечек, похожий на старую крысу; он не ходил, а крался как тать в нощи, глаза смотрели не то искоса, не то исподлобья, и взгляд их царапал затаенной злобой. Звали его Эванс Потт, и даже грозный Хозяин Вермиссы питал к нему страх, смешанный с отвращением, подобно могучему гиганту Дантóну, трепетавшему перед тщедушным, но свирепым Робеспьером.

Однажды Сканлан, приятель и сосед МакМердо, получил от МакГинти коротенькое послание, к которому было приложено письмо Эванса Потта. В этом письме Окружной президент уведомлял ректора ложи 341, что направляет к нему двух братьев – Ловлера и Эндрюса, которым предстоит важная работа в окрестностях Вермиссы. Что за работа, в интересах дела должно остаться тайной для всех. Не может ли ректор обеспечить им в Вермиссе крышу над головой? От себя МакГинти писал, что приютить гостей в Доме Союза нельзя – через час об их прибытии узнает весь город. Потому он обращается к МакМердо и Сканлану, не поселят ли они гостей на день-другой у себя в пансионе.

Гости ждать себя не заставили, явились со своими саквояжами в тот же вечер. Ловлер, хитрый, молчаливый, осторожный, был уже в летах; черный сюртук, седая растрепанная борода, мягкая фетровая шляпа – вы бы приняли его за бродячего проповедника. Его спутник Эндрюс был полной его противоположностью – по виду совсем мальчишка с честным открытым лицом, веселыми глазами и раскованными манерами – ни дать ни взять студент на каникулах, радующийся каждому новому дню. Оба были убежденные противники алкоголя, внешне они могли бы сойти за образцовых граждан, если бы... если бы не были не ведающими сострадания убийцами, которые не раз доказали свое послушание и хладнокровие при исполнении особых заданий ложи. На счету Ловлера было четырнадцать успешно проведенных дел, на счету Эндрюса пока еще три.

МакМердо обнаружил, что они охотно рассказывают о своих прошлых подвигах, вспоминая о них с законной гордостью человека, верно и бескорыстно послужившего на благо общества. Что же касается предстоящего дела, тут они были немы как рыбы.

– Нас выбрали для этой работы, потому что ни я, ни этот парень капли в рот не берем, – объяснил Ловлер. – На нас можно положиться, мы не сболтнем лишнего. Не берите это на свой счет. Таков приказ Окружного президента, и наш долг повиноваться ему.

– Но мы здесь все заодно, – сказал Сканлан – четверка сидела за ужином в гостиной МакМердо.

– Это, конечно, верно. И мы до пастушьего рожка готовы рассказывать всякие истории. Хотя бы о том, как был убит Чарли Вильямс или Саймон Берд. Да мало еще кто. Но пока дело не сделано, рот у нас на замке.

– В наших местах немало людей, с которыми я сам готов поквитаться, – вставил МакМердо и, выругавшись, прибавил: – Уж не за Джеком Ноксом из Айронхилла вы охотитесь? Я бы дорого дал, чтобы поставить его на место.

– Нет, пока еще не за ним.

– Может, Герман Штраусс?

– Нет, и не Штраусс.

– Что ж, не хотите говорить, не надо. Неволить не будем, хоть нам, конечно, очень интересно.

Ловлер, улыбнувшись, покачал головой, такого на мякине не проведешь.

Несмотря на таинственность, а может, и благодаря ей, Сканлан с МакМердо решили во что бы то ни стало увидеть забаву собственными глазами. На второе или третье утро, едва стало брезжить, МакМердо услыхал, как скрипят лестничные половицы; он тут же разбудил Сканлана, и оба стали поспешно одеваться. Спустившись вниз, гостей уже не застали. Дверь была открыта, МакМердо с приятелем вышли на улицу. Было еще довольно темно, но в свете фонарей они различили две удалявшиеся фигуры; и, стараясь ступать по глубокому снегу как можно тише, двинулись вслед за ними.

Пансион, где они жили, был на самом краю города, и они скоро приблизились к развилке, лежавшей уже за городской чертой. На развилке гостей ожидали еще трое; немного посовещавшись, злоумышленники отправились дальше. Дело, видно, действительно предстояло серьезное, раз понадобилась целая пятерка для его осуществления. От этой развилки в разные стороны отходило несколько дорог, ведущих к ближайшим шахтам. Посланцы Окружного президента пошли по той, что вела в Кроу-Хилл, – где находились шахты, принадлежащие мощной угольной компании; на шахтах царил порядок и дисциплина – оазис в этой Долине Страха – благодаря неусыпным стараниям энергичного и бесстрашного управляющего Иосии Данна, которого владельцы пригласили сюда из Новой Англии.

Заметно светало, появились первые фигурки шахтеров, бредущих на работу группами и по одиночке по черной от копоти дороге.

МакМердо со Сканланом смешались с рабочими, стараясь не выпускать из виду своих зловещих гостей и их спутников. Впереди начиналась густая полоса тумана, из ее середины вдруг пронзительно засвистел паровой гудок. Через десять минут уйдут в недра земли клети с шахтерами и начнется трудовой день.

У шахтных надстроек ожидали своей очереди человек сто; шахтеры топтались на месте, дышали на стынущие руки – холод пронизывал до костей. Незнакомцы стояли поодаль в тени дома, где находилось машинное отделение. Сканлан и МакМердо поднялись на груду шлака, и вся безрадостная картина открылась им как на ладони. Они видели, как из машинного отделения вышел шахтный инженер, огромный бородатый шотландец Мензис. Дунул в свисток – и клети, подчиняясь сигналу, заскользили вниз.

В тот же миг к копру подошел высокий, быстрый, еще очень молодой человек со строгим гладко выбритым лицом. Оглядел привычную утреннюю сцену спуска шахтеров в забой, и взгляд его выхватил группу незнакомцев у машинного отделения. Они стояли в надвинутых на самые глаза шляпах с высоко поднятыми воротниками – лица ни у одного не различишь. На какое-то мгновение ледяная рука дурного предчувствия сдавила сердце. Но управляющий тут же подавил страх, думая только о своем долге.

– Кто вы такие? – спросил он, двинувшись в сторону таинственной пятерки. – Что вам здесь надо?

Ответа не последовало. Юнец по имени Эндрюс сделал шаг вперед и выстрелил управляющему в живот. Шахтеры, их было, по меньшей мере, человек сто, стояли беспомощные и неподвижные, точно их парализовало. Управляющий обеими руками схватился за рану и согнулся вдвое. Потом зашатался, но второй убийца послал следом еще одну пулю, и он повалился на бок, дергая ногами и цепляясь пальцами за куски шлака. Мензис, этот великан-шотландец, издав гневный рык, бросился на убийц с огромным гаечным ключом в руке; но и его встретили две пули, направленные прямо в лицо; и он свалился как подкошенный прямо к ногам своих губителей.

Среди шахтеров волной прокатилось движение, послышались возгласы негодования и участия; тогда двое убийц ничтоже сумняшеся разрядили над головами шахтеров свои шестизарядные револьверы; толпа бросилась врассыпную, некоторые в панике побежали домой в Вермиссу. Кто посмелее, опомнившись от пережитого ужаса, вернулись назад к шахте; банда же убийц как сквозь землю провалилась; на глазах сотни свидетелей они убили двух невинных людей, но все произошло так быстро и внезапно, что не только никто не запомнил их лиц, но даже не сумел их разглядеть.

Сканлан и МакМердо, как и хотели, увидели забаву своими глазами. Сканлан был подавлен – первый раз в жизни на его глазах убивали людей, и выглядело это не столь забавно, как ему до сих пор внушали. Домой они возвращались быстрым шагом, и всю дорогу их преследовали горестные вопли жены убитого управляющего. МакМердо шел молча, сосредоточенно о чем-то думая. Но все-таки бросил несколько укоризненных слов своему малодушному приятелю.

– Что ты хочешь, война есть война. Война между ними и нами. Ответный удар наносят без промаха.

Вечером в зале собраний ложи было шумное и веселое празднество. Торжественно отмечалось не только убийство управляющего и инженера могущественной компании, у которой после этого нападения спеси поубавится и она будет так же покорно платить дань, как и другие компании, давно поставленные на колени; это был еще один кирпич в фундамент будущего, который ложа возводила с таким свирепым упорством.

Но была и еще причина для празднества. Послав в Вермиссу пятерых своих братьев, Окружной президент потребовал взамен тайно прислать ему троих вермиссцев – надо было убрать Вильяма Хейлза, хозяина шахты «Стейк Роял», одного из самых известных и любимых рабочими шахтовладельцев Гилмертонского района; говорили, что у этого человека во всем мире нет ни единого врага – он был идеальный хозяин во всех отношениях. Но одного он требовал от всех без исключения – честной, добросовестной работы; и он уволил подряд нескольких пьяниц и лодырей, которые как на грех оказались членами всесильного Ордена. На двери его дома повесили листок с изображением гроба, но он своего распоряжения не отменил. И вот этот достойный человек в свободной цивилизованной стране был приговорен к смерти. Этим утром приговор привели в исполнение. Тед Болдвин, сидевший в довольной позе на почетном месте рядом с Ректором, был главным его исполнителем. Его красное, заветренное лицо и блестящие, налитые кровью глаза говорили о бессонной ночи и выпитом спиртном. Вместе с двумя товарищами он провел прошлую ночь в горах; все трое были небриты, в мятой и грязной одежде. Но никогда еще никакие герои, вернувшиеся после самых рискованных предприятий, не встречали более теплого приема.

История убийства рассказывалась и пересказывалась во всех подробностях под аккомпанемент восторженных криков и взрывов хохота. Братья ждали свою жертву на вершине высокого холма. Хейлз обычно возвращался домой этой дорогой, и у вершины его лошадь замедляла ход. В тот вечер на нем была теплая меховая шуба, и он никак не мог вытащить пистолет. Они свалили его с лошади и стреляли, сколько хватило пуль. А как он молил их о пощаде! Убийцы изображали крики и вопли несчастного к восторгу развеселившихся не в меру слушателей.

– Еще, еще давай, как он там взвизгивал! – кричали они.

Никто из них не знал убитого, но ведь нет ничего более захватывающего, чем сцена убийства, изображаемая на театральных подмостках. Вермисские парни сыграли ее блестяще – гилмертонские скауеры убедились – на ложу Вермиссы можно положиться.

Была, правда, одна накладка: когда они пускали пулю за пулей в уже недвижное тело, на дороге показался еще один всадник, ехавший вместе с женой. Первая мысль была – пристрелить обоих, но стоит ли тратить пули на безобидных обывателей, им было велено ехать, не оглядываясь, и помалкивать, не то и их ждет подобная участь. Окровавленный труп был в конце концов оставлен на дороге, в назидание другим столь же несговорчивым шахтовладельцам, а трое благородных мстителей поспешили скрыться в горах, как раз там, где доменные печи и горы шлака сменяются дикими, нетронутыми рукой человека склонами. И вот теперь они здесь, целые и невредимые, гордые чисто сделанной работой, внимают рукоплесканиям друзей! Это был поистине великий день. Тень смерти еще сильнее сгустилась над Вермисской долиной. Но МакГинти решил не останавливаться на этом. Подобно мудрому генералу, что в день выигранного сражения замышляет назавтра нанести новый удар, пока враг не оправился от поражения, он оглядел мысленным взором контролируемую территорию, и в его мстительной голове родился план очередного нападения на тех, кто еще пытался сопротивляться. В тот же вечер, когда подгулявшие скауеры разошлись по домам, он коснулся руки МакМердо и повел его в ту маленькую комнатку, примыкавшую к бару, где произошел их первый разговор.

– Послушай, друг, – начал МакГинти. – Наконец-то появилась достойная тебя работа. Ты будешь главный ее исполнитель.

– Горд слышать эти слова.

– Можешь взять с собой Мандерса и Рейли. Они предупреждены. У нас не будет спокойной жизни, пока Честер Вилкокс не угомонится. Если ты прикончишь его, тебе скажут спасибо братья всех лож угольного бассейна.

– Сделаю все возможное. Кто он? И где его искать?

МакГинти вынул из угла рта вечную полуизжеванную, полувыкуренную сигару и набросал на листке, вырванном из блокнота, какой-то грубый план.

– Он старший мастер компании Айрон-Дайк, человек уважаемый, не размазня. Воевал в гражданской войне, знаменосец, – портрет довершают почтенные седины и боевые шрамы. Мы дважды пытались покончить с ним. В одной из этих попыток и погиб Джим Карнавэй. Теперь это дело в твоих руках. Дом его стоит вот на этой развилке Айрон-Дайка. Как видишь, кругом на выстрел ни одного жилья. Он вооружен, стреляет без промаха и предупреждения. Но вместе с ним живет жена, трое детей и служанка. Выбирать будет некогда. Или все или никто. Надо достать пакет с взрывчаткой, приделать шнур...

– Что этот человек сделал?

– Разве ты не слышал? Он убил Джима Карнавэя.

– За что он его убил?

– Какое, дьявол тебя возьми, это имеет значение? Карнавэй ходил ночью вокруг его дома, и негодяй его пристрелил. Ты должен восстановить справедливость.

– Там еще две женщины и дети. Их тоже надо прикончить?

– Надо, иначе к нему не подберешься.

– Это несправедливо, они ведь не виноваты.

– Что за идиотское препирательство? Ты пошел на попятный?

– Легче, легче. Советник! Я не давал вам оснований возводить на меня подобные обвинения. Не было случая, чтобы я не исполнил приказания ректора моей ложи. Что справедливо, а что нет – решаете вы.

– Так ты берешь на себя Вилкокса?

– Конечно.

– Когда?

– Мне нужно одну-две ночи – посмотреть, где дом, и выработать план.

– Отлично, – МакГинти пожал ему руку. – Значит, мы можем надеяться. День, когда месть свершится, войдет в историю. Этот последний удар поставит на колени всех наших врагов.

МакМердо со всех сторон обмозговывал задание, так неожиданно свалившееся на него. Одинокий дом Честера Вилкокса стоял милях в пяти от Вермиссы в соседней долине. В ту же ночь МакМердо отправился один на разведку. Вернулся, когда было уже светло. Днем он повидал двух своих напарников – Мандерса и Рейли, отчаянных головорезов, которые так радовались, будто собирались на охоту.

На третью ночь троица встретилась за городом; все были вооружены, один нес мешок с порохом, которым взрывают камень в карьерах. Было два часа пополуночи, когда они подошли к уединенному строению. Ночь была ветреная, по небу неслись рваные облака, то и дело скрывая лик почти полной луны. У Вилкокса во дворе могли быть сторожевые собаки, поэтому двигались вперед с особой осторожностью, держа наготове пистолеты. Но все было тихо, только ветер завывал в голых кронах.

МакМердо подошел к двери спящего дома и прислушался – изнутри не доносилось ни звука. Он прислонил мешок с порохом к двери, проделал в нем ножом дырочку и вставил запал. Когда запал разгорелся, бросились со всех ног подальше от опасного соседства и спрыгнули в глубокую канаву. Тут же раздался оглушительный взрыв, сопровождаемый грохотом разваливающегося дома – задание было выполнено. Еще ни одно кровавое дело из анналов Ордена не было сработано так изящно и чисто.

Но увы! Эта прекрасно задуманная и бесстрашно проведенная операция не дала ожидаемых результатов. Не желая разделить судьбу многочисленных жертв и будучи предупрежден двумя предыдущими покушениями, Честер Вилкокс вместе с семьей покинул свой дом буквально накануне взрыва и обосновался в более спокойном месте, где полиция взяла семейство под свою защиту. Так что взрывом разрушило пустой дом, а строгий старый вояка, бывший знаменосец, продолжал прививать дисциплину шахтерам Айрон-Дайка.

– Запишите его за мной, – сказал МакМердо. – Это мой человек. И я разделаюсь с ним, хотя бы пришлось ждать удобного случая год.

Братья одобрили решение МакМердо, выразили ему благодарность и доверие, на том дело пока и кончилось. Спустя месяц, или около того, в газетах появилось сообщение, что Вилкокс убит выстрелом из засады; из чего само собой вытекало, что МакМердо настиг-таки свою жертву.

Таковы были способы борьбы Ордена вольных братьев, благодаря которым им удавалось больше десятилетия держать в страхе обширный и богатый промышленный округ. Но, пожалуй, хватит марать эти страницы описаниями кровавых злодеяний.

Все эти убийства занесены в картотеку, хранящуюся в специальном архиве, где можно познакомиться с ними во всех подробностях. Там вы прочитаете об убийстве полицейских Ханта и Эванса, которые осмелились арестовать двух братьев Ордена; это двойное злодеяние – убийство двух безоружных людей – было замыслено и исполнено братьями Вермисской ложи; а также о том, как была застрелена миссис Ларби у постели мужа, избитого до полусмерти по приказу Хозяина МакГинти. Убийство старшего Дженкинса, последовавшее вскоре после убийства младшего брата, членовредительство, нанесенное Джеймсу Мердоку, взрыв в доме Стэпхаузов, уничтоживший всю семью; убийство четы Стендэлов – вот далеко не полный список кровавых дел, совершенных скауерами в ту страшную зиму.

Смертная тень легла на Вермисскую долину – Долину Страха. Пришла весна, побежали веселые ручьи, зазеленели деревья. Надежда ожила в каждой травинке, в пении птиц, в легком трепете молодых листьев, только для жителей Вермиссы, мужчин и женщин, живущих в постоянном страхе, не было и проблеска надежды. Никогда еще черная туча не была так черна и беспросветна, как в начале лета 1875 года.

Глава VI
НА ВОЛОСКЕ

Страх, казалось, парализовал Вермиссу. МакМердо был назначен деканом ложи и теперь уже мог надеяться, что станет когда-нибудь преемником МакГинти; без его совета и помощи не затевалось больше ни одно дело, так велика была вера в его проницательность и здравомыслие. Но чем большим уважением он пользовался у братьев, тем мрачнее становились взгляды, провожающие его по улицам Вермиссы. Несмотря на страх, нагнетаемый все новыми убийствами, горожане стали тайком объединяться, чтобы в конце концов дать отпор своим притеснителям. До братьев дошли слухи о секретных собраниях в редакции «Вестника» и даже о вооружении добропорядочных жителей Вермиссы. Но МакГинти с братьями и в ус не дули: на их стороне сила, они хорошо вооружены, их много и храбрости им не занимать. Противник же был разъединен и беспомощен. Кампания против скауеров в очередной раз кончится ничем: ну, пошумят, поговорят, может, даже кого подержат денек-другой за решеткой, и снова все вернется на круги своя. Так говорили МакГинти, МакМердо и другие скауеры из числа тех, кто покрепче духом.

Был майский субботний вечер. По субботам ложа обычно собиралась в Клубе Союза, МакМердо уже выходил из дому и на пороге нос к носу столкнулся с Моррисом, тем самым братом, что выказал однажды малодушие в разговоре с МакМердо. Его доброе лицо осунулось и побледнело, лоб морщила какая-то тайная забота.

– Могу ли я откровенно поговорить с вами, мистер МакМердо?

– Разумеется.

– Я уже однажды открыл вам душу, и вы не донесли на меня, хотя сам Хозяин приходил к вам и выпытывал о нашем разговоре. Я никогда этого не забуду.

– Разве я мог поступить иначе? Ведь вы доверились мне. Это не значит, однако, что я разделяю ваши взгляды.

– Я это понимаю. Но вы единственный, с кем я могу безбоязненно отвести душу. И сегодня я пришел поведать вам одну тайну, которая буквально убивает меня, – Моррис прижал руку к сердцу. – Злому року было угодно меня сделать ее хранителем. Если я поделюсь этой тайной с кем-нибудь, будет убит человек, если похороню в своей груди, погибнем мы все. Господи, спаси и помилуй меня, я просто теряю рассудок.

МакМердо пристально поглядел на него. Бедняга дрожал как осиновый лист. Хозяин провел гостя в дом, налил рюмку виски и протянул ему.

– Вот лекарство для таких, как вы, – сказал он. – А теперь рассказывайте.

Моррис выпил, и его бледные щеки чуть порозовели.

– Весь мой рассказ уместится в одну фразу. У нас на хвосте сыщик, – пролепетал он.

МакМердо вытаращил в изумлении глаза.

– Да вы никак и впрямь повредились рассудком, – сказал он. – Город давно наводнен полицией, сыщиками. Нам-то какое дело?

– Нет, нет, это не свой, городской полицейский. Как вы сказали, эти нам не угроза. Они против нас бессильны. Вы слыхали что-нибудь о сыщиках Пинкертона?

– Что-то такое читал.

– Поверьте моему слову, когда один из них у вас на хвосте, дело плохо. Это не городская и даже не окружная полиция, от тех уйти ничего не стоит. Пинкертон им не чета. Его парни на полдороге не остановятся. Где хитрость применят, где силу, но своего добьются, от них никуда не денешься. Если нами занялся человек Пинкертона, всем нам крышка.

– Надо этого негодяя убить.

– Вот ваша первая мысль. Но иного я и не ждал. И другие братья скажут то же. Я знаю, дело все равно обернется убийством.

– Господи, ну что такое убийство? Здесь у нас человека убить – раз плюнуть.

– Да, это так. Но чтобы я подвел человека под пулю! Мне это невыносимо! Да я не найду покоя до конца дней! И в то же время на карту поставлена жизнь всех братьев... Во имя всего святого, что мне делать?

Моррис в отчаянии раскачивался взад-вперед, не видя для себя никакого выхода.

Его слова, однако, сильно встревожили МакМердо. Было ясно – он понимает, какая опасность нависла над Вермисским братством, и что надо любой ценой отвести ее. Схватив Морриса за плечо, он стал яростно трясти его.

– Да перестаньте же причитать, как старая баба над покойником! – прикрикнул он на гостя. – Какой от этого прок! Изложите мне все подробно. Кто этот парень? Где он? Откуда вы узнали о нем? Почему пришли ко мне?

– Почему пришел к вам? Потому что вы один можете дать мне совет. Я вам говорил, что у меня в Новой Англии был когда-то свой магазин. Я продал его, когда уехал. У меня там остались друзья. Один работает на телеграфе. Вчера я получил от него письмо, вот оно. Об этом написано здесь, наверху страницы. Читайте сами.

И МакМердо прочитал:

– А теперь читайте постскриптум.

МакМердо какое-то время сидел молча, глядя на письмо невидящими глазами. Как будто перед его мысленным взором пелена тумана на миг разорвалась и в просвете разверзлась бездна.

– Кто-нибудь еще знает?

– Никто.

– Но этот ваш друг, он может еще кому-нибудь написать такое письмо?

– Да, он тут знает еще двух-трех людей.

– Братьев ложи?

– Кажется, да.

– Я вас почему спрашиваю, он ведь мог кому-то описать внешность этого Берди Эдвардса. Мы тогда легко его опознаем.

– Да, мог, конечно. Но, по-моему, он никогда его не видел. Он ведь говорит, что это известие дошло до него по служебным каналам. Где бы он мог познакомиться с агентом Пинкертона?

– Дьявол! – вдруг вскочил на ноги МакМердо. – Я ведь знаю, кто это. Какой же я идиот, что раньше не догадался. Ну, нам повезло! Мы его обезвредим, не успеет он и глазом моргнуть! Слушайте, Моррис, вы согласны доверить это дело мне?

– Сделайте такую милость, снимите с меня эту ношу.

– Сниму, сниму. Вы останетесь в стороне, всем этим займусь я один. Даже ваше имя не будет упоминаться. Пусть думают, что это письмо пришло мне. Вы довольны?

– Это то, о чем я пришел вас просить.

– Договорились. Но только помните – никому ни гугу! А сейчас я спешу на собрание ложи. Этот человек Пинкертона еще пожалеет, что сунулся не в свое дело.

– Но вы не убьете его?

– Чем меньше вам известно, брат Моррис, тем покойней будет у вас на душе и тем лучше вы будете спать. Не задавайте мне больше никаких вопросов. Все так или иначе утрясется. Теперь это дело в надежных руках.

Уходя, Моррис покачал головой.

– Чует мое сердце, кровь этого бедняги падет на мою голову, – простонал он.

– Самозащита – не преступление, пора бы это усвоить, – усмехнулся МакМердо. – Или мы, или он. Сомнений нет, если мы позволим ему гулять на свободе неделю-другую, всех нас ждет петля. А знаете, брат Моррис, быть вам нашим ректором. Ведь вы сегодня спасли нас.

Несмотря на этот шутливый тон, было ясно – МакМердо очень серьезно отнесся к этому известию. Возможно, в нем говорила нечистая совесть, страх перед знаменитым Пинкертоном, и могущественными корпорациями, выступившими против скауеров; как бы то ни было, все его действия после ухода Морриса изобличали человека, готовящегося к самому худшему. Он перебрал все бумаги и сжег то, что могло служить против него уликой. Окончив аутодафе, он с облегчением вздохнул – теперь он был в безопасности. И все-таки, видно, на самом дне его души шевелилось недоброе предчувствие: по дороге в Клуб Союза он свернул к дому старика Шафтера. Вход в этот дом был для него заказан; он постучал в окно, на стук вышла Этти. В глазах ее любимого уже перестали плясать дьявольские огоньки бешеного ирландского нрава. Этти сразу же подметила в его непривычно серьезном лице следы внутреннего волнения.

– Что-нибудь случилось? – воскликнула она. – О, Джек, тебе грозит опасность?

– Пока все еще не так плохо, родная. Тем не менее, пожалуй, будет разумно распрощаться с Вермиссой. Боюсь, дело примет серьезный оборот.

– Распрощаться с Вермиссой?

– Я ведь тебе обещал, что когда-нибудь мы уедем отсюда. Этот день близок. Сегодня вечером я получил дурные вести. И чувствую – быть беде.

– Полиция?

– Человек Пинкертона. Но ты, конечно, не знаешь, акюшла, что это означает для таких, как я. Я ведь по уши увяз в делах ложи, и, возможно, мне придется бежать отсюда, и побыстрее. Ты обещала, что поедешь со мной, если окажется необходимо.

– О, Джек, ведь это твое спасение!

– В каком-то отношении, Этти, я человек честный. Я не допущу, чтобы хоть один волос упал с твоей головы, хотя бы мне посулили взамен весь мир. Твой золотой трон вознесся в моих глазах выше небес, там он всегда и пребудет. Ты это знаешь, Этти, и должна мне довериться.

Этти без слов вложила свою ладонь в его.

– Тогда слушай, что я тебе говорю, – продолжал МакМердо, – и делай, что велю. Ибо выбора у нас нет. События разворачиваются, я это чувствую печенками. Наверное, многим придется в одиночку искать спасения. Во всяком случае, мне. Как это будет, днем или ночью, но ты должна быть готова к побегу в любую минуту.

– Я пойду за тобой, Джек, когда и куда угодно.

– Нет, нет, не за мной, а со мной. Вермисса скорее всего будет для меня заказана, и я не смогу носа сюда сунуть. Так как же я оставлю тебя одну? Представь себе, я где-то прячусь и даже нельзя письма написать. Значит, тебе придется бежать со мной. Я знаю одну добрую женщину, она живет в тех краях, откуда я приехал. Ты у нее поживешь, пока мы не поженимся. Согласна?

– Да, согласна, Джек.

– Бог наградит тебя за то, что ты мне поверила! И я буду исчадием ада, если обману твое доверие! Запомни, Этти, возможно, я успею передать тебе всего одно слово, и по этому слову ты сразу все бросишь, пойдешь на станцию и будешь там меня ждать.

– Обещаю все бросить и пойти, куда ты сказал, в любое время дня и ночи, только получу от тебя известие.

На душе у МакМердо чуть отлегло – первые шаги к отступлению сделаны.

Собрание ложи уже началось, наружные и внутренние двери караулила специальная охрана, чтобы войти в зал, пришлось дважды обменяться сложным паролем. Появление МакМердо было встречено приветственным гулом. Продолговатый зал был переполнен; в облаках табачного дыма маячила густая черная грива Хозяина; рядом неподвижно замерло хищное лицо секретаря Харравэя; по другую сторону тяжело смотрели жестокие ненавидящие глаза Болдвина; тут была вся верхушка ложи, с удовлетворением заметил МакМердо, вот он сразу всех и огорошит своей новостью.

– Мы рады видеть тебя, брат! – воскликнул председатель. - Обсуждается дело, которое ждет соломонова решения.

МакМердо сел на свободное место, и сосед объяснил ему, в чем затруднение.

– Ландер и Иган поспорили из-за денег, обещанных ложей тому, кто убьет старика Краббе из Стайлзтауна. Да разве теперь докажешь, чья именно пуля прикончила старикашку.

МакМердо поднялся с места и поднял руку. Необычное выражение его лица приковало внимание всех присутствующих, воцарилась мертвая тишина.

– Святейший ректор, – произнес он с какой-то мрачной торжественностью. – У меня чрезвычайное сообщение.

– У брата МакМердо чрезвычайное сообщение, – объявил МакГинти. – По уставу ложи он имеет право на внеочередное выступление. Мы слушаем тебя, брат.

МакМердо вынул из кармана письмо.

– Святейший ректор и братья, – начал он. – Я принес сегодня плохие вести. Но лучше выслушать их и принять меры, чем ждать, пока обрушится удар и уничтожит всех нас. У меня есть сведения, что самые могущественные и богатые корпорации штата объединились вместе, чтобы уничтожить общество вольных братьев. И что в эту самую минуту в Вермисской долине действует человек Пинкертона, некий Берди Эдвардс, который собирает против нас улики, чтобы затянуть петлю на шее многих, а остальных отправить за решетку. Такова ситуация, которая побудила меня обратиться к собранию с чрезвычайным сообщением.

В зале стало слышно, как пролетит муха. Наконец слова председателя разорвали тишину.

– Какие у тебя есть доказательства, брат МакМердо? – спросил он.

– Они вот в этом письме, – ответил МакМердо и прочитал уже знакомое нам сообщение. – Я связан честным словом и не могу больше ничего прибавить о письме. Равно как не могу передать его в чужие руки. Но поверьте, в нем нет больше ничего, что хоть как-то бы затрагивало интересы ложи.

– Позвольте мне сказать, Святейший ректор, – поднялся один из старейшин. – Я слыхал про Берди Эдвардса. Он один из лучших сыщиков Пинкертона.

– Кто-нибудь знает его в лицо? – спросил МакГинти.

– Я знаю, – ответил МакМердо.

По залу пробежал шумок – все с удивлением воззрились на уважаемого ирландца.

– Думаю, он, бедняга, у нас в руках, – продолжал МакМердо, широко улыбнувшись. – Надо только действовать умно и без промедления, и мы покончим с этим делом в зародыше. Если мне окажете доверие и помощь, бояться нам нечего.

– А почему мы должны чего-то бояться? Что он о нас знает?

– Если бы все отличались вашей стойкостью, Советник, бояться действительно было бы нечего. Человек Пинкертона имеет в своем распоряжении бездонную мошну этих миллионеров. А вы думаете, во всех ложах долины не найдется ни одного предателя, которого можно купить? Не сомневаюсь, он сумеет найти доступ к нашим секретам. Если уже не нашел. Есть только один надежный способ обезвредить его...

– Он не должен уйти отсюда живым, – закончил вместо ирландца Тед Болдвин.

МакМердо кивнул.

– Хорошо сказано, брат Болдвин. У нас с тобой есть кое-какие разногласия, но сейчас ты сказал точное и верное слово.

– Где же он, этот хваленый сыщик? Как до него добраться?

– Святейший ректор! – посерьезнел МакМердо. – Дело строго конфиденциальное. От него зависят наши жизни. Я думаю, что его нельзя обсуждать на открытом заседании ложи. Упаси меня бог, бросить тень подозрения хотя бы на одного брата Вермисской ложи. Но если слуха Берди Эдвардса коснется одно неосторожное слово, он ускользнет от нас. Предлагаю собранию избрать тайный совет. Осмелюсь предложить вашу кандидатуру, Советник, брата Болдвина и еще пятерых. После собрания мы здесь соберемся, я расскажу все, что мне известно, и изложу план действий.

Предложение было принято, избрали тайный совет, куда вошли, кроме председателя и Теда Болдвина, секретарь с хищным лицом Харравэй, Тигр Кормак – молодой, но на редкость жестокий убийца, казначей Картер и два брата Виллоби, бесстрашные, готовые на все головорезы.

Обычное вечернее застолье было коротким и не очень веселым: настроение у всех было подавленное; безоблачное существование для многих впервые омрачилось видением карающей руки закона. Они настолько привыкли к тому, что все кругом панически их боятся, что мысль о возмездии ни разу не закрадывалась к ним в души. Тем страшнее показалась внезапно возникшая опасность. По домам разошлись рано, доверив решение этого дела мудрости начальников.

– Говори, МакМердо! – приказал МакГинти, когда члены комиссии, буквально пристывшие к сиденьям, остались одни.

– Да, я знаю Берди Эдвардса, – начал МакМердо. – Нет необходимости объясняться, что он здесь не под своим именем; Берди Эдвардс – человек храбрый, но не до безрассудства. Здесь его знают под именем Стива Вилсона и живет он в Хобсонз-Патче.

– Откуда это тебе известно?

– Мне случилось с ним говорить. Тогда я не придал значения нашему разговору и даже скоро позабыл о нем. Но теперь, в свете этого письма, я вижу, Стив Вилсон и Берди Эдвардс – одно и то же лицо. Я ехал с ним в среду в одном вагоне, когда объезжал поселки. Должен сказать, парень этот не лыком шит. Он мне сказал, что он репортер одной нью-йоркской газеты. И я тогда ему поверил. Он подробно расспрашивал меня о скауерах и о том, что он называл «нарушением общественного порядка». Он объяснил мне, что собирает материал для своей газеты. Что только он не выспрашивал! Как вы догадываетесь, от меня он ничего сенсационного не услышал. «Я заплачу вам, – сказал он, – очень хорошо заплачу, если вы мне дадите материал, который придется по вкусу моему редактору». Я стал плести ему всякую чушь, и он дал мне двадцать долларов. «И дам вдесятеро больше, – прибавил он, – если сумеете раздобыть ценный материал».

– Что ты ему говорил?

– Все, что взбредет в голову. Но так, чтобы ему потрафить[11].

– А почему ты думаешь, что он не репортер?

– Сейчас скажу. Он вышел в Хобсонз-Патче, и я тоже. Окончив свои дела в других местах, я заглянул на телеграф и столкнулся с ним на пороге – он как раз уходил оттуда. «Гляньте-ка, – сказал мне телеграфист, – наверное, надо брать двойную плату за такую корреспонденцию?» «Думаю, что да», – ответил я. Оказалось, этот парень заполняет бланки текстом, в котором не поймешь ни слова. Все равно что он писал бы по-китайски. «И он отправляет каждый день целые простыни этой тарабарщины», – прибавил телеграфист. «Понятно, – ответил я, – он боится, что его корреспонденцию перехватят репортеры других газет, вот и зашифровывает ее, чтобы никто не мог ничего понять». Телеграфист со мной согласился. Но теперь у меня есть этому другое объяснение.

– А, черт! А ведь ты, пожалуй, прав, – откликнулся МакГинти. – У тебя есть какие-нибудь соображения, что нам с ним делать?

– Почему бы прямо сейчас не поехать и не прикончить его? – предложил кто-то из присутствующих.

– И чем скорее, тем лучше, – подхватил другой.

– И я бы сию минуту отправился поохотиться, но не знаю, где он живет. В Хобсонз-Патче, это очевидно, но ни улица, ни номер дома неизвестны. У меня, однако, есть план, если вы не возражаете, я вам его предложу.

– Говори, мы слушаем.

– Завтра утром я отправляюсь в Хобсонз-Патч. И найду его через телеграфиста. Думаю, что он сможет узнать адрес этого странного репортера. Я пойду по этому адресу и скажу, что я тоже скауер. И предложу ему все наши тайны за кругленькую сумму. Не сомневаюсь, что он уцепится за мое предложение. Я ему скажу, что документы находятся у меня дома. Он согласится прийти, готов прозакладывать свою жизнь, а тут его будет ждать засада. Назначу ему время, скажем – десять часов вечера. Он придет, я ему кое-что покажу. И он убедится, что я его не обманываю.

– А дальше что?

– А дальше думайте сами. Домик вдовы МакНамары стоит на отшибе. Она человек надежный, как скала, и глуха, как пень. В доме живем только мы со Сканланом. Я заручусь его согласием и дам вам знать. Приходите все семеро к девяти часам. И мы прикончим его. Если он уйдет из этой ловушки живым, значит, счастлив его бог.

– Кажется, скоро у Пинкертона появится вакантное место, или я очень ошибаюсь. Что ж, МакМердо, твой план принят. Завтра в девять жди нас. Не забудь запереть покрепче дверь, когда он придет. Остальное за нами.

Глава VII
ЗАПАДНЯ БЕРДИ ЭДВАРДСА

Как МакМердо и сказал, дом, где он жил, стоял на отшибе и был идеальным местом для задуманного преступления. Он находился на глухой окраине города, поодаль от дороги. Конечно, стервеца в любом случае можно выманить из дому и без лишних слов застрелить, как случалось не один раз, но тут был особый случай: необходимо во что бы то ни стало узнать, что ему известно, из какого источника и что успел передать своим хозяевам.

Вполне возможно, что они опоздали, и поправить уже ничего нельзя. Тогда его ждет страшное возмездие. Хотя вряд ли он сумел добыть серьезные улики, иначе не стал бы посылать по телеграфу те пустяки, которыми МакМердо, по его словам, снабдил его.

Наутро, как было решено, МакМердо отправился в Хобсонз-Патч. И тут полиция неожиданно проявила к нему интерес. На вокзале к нему подошел капитан Марвин, тот самый, что помнил МакМердо по Чикаго. МакМердо демонстративно отвернулся, даже не ответив на приветствие. Домой он вернулся после полудня и тотчас отправился в Клуб Союза.

– Ждем его сегодня вечером, – сообщил МакМердо Хозяину.

– Прекрасно!

Советник был без сюртука, его обширную жилетку украшала тяжелая золотая цепь с печатками, из-под короткой жесткой бороды поблескивал, играя всеми цветами радуги, крупный бриллиант. Трактир и муниципальная должность Советника стяжали ему влияние и немалые богатства – тем ненавистнее был замаячивший вчера призрак тюремной камеры или даже петли.

– Как, по-твоему, он многое знает? – спросил МакГинти, не скрывая тревоги.

МакМердо мрачно пожал плечами.

– Он здесь уже месяца полтора. Полагаю, он приехал сюда не за тем, чтоб любоваться местными красотами. Если он все это время работал бок о бок с нами, не стесняясь к тому же в средствах – не забывайте, кто ему платит! – то наверняка кое-что узнал и несомненно уведомил своих хозяев.

– В нашей ложе нет ни одного предателя, падкого на деньги! – воскликнул МакГинти. – Крепкие, как кремень, все до одного. Хотя стойте... дьявол! Я забыл этого хлюпика Морриса. Что ты о нем думаешь? Если кто-то нас предает, так это наверняка он. Я не прочь сию минуту послать к нему пару наших молодцов, пусть потрясут его хорошенько. Чует мое сердце, он – предатель.

– Можно, конечно, и потрясти, – отвечал МакМердо. – Не стану отрицать, что Моррис мне симпатичен, и я не очень обрадуюсь, если не в меру потрясут. Мы с ним раз-другой говорили о делах ложи, и хотя он кое на что смотрит не так, как мы с вами, тем не менее я никогда бы не заподозрил его в предательстве. Но, конечно, не мне вставать между ним и вами.

– Старый черт у меня попляшет! – выругался МакГинти. – Я уже год за ним наблюдаю.

– Вам виднее. Только я не стал бы сегодня затевать ничего рискованного. Пока не покончим с человеком Пинкертона, надо бы вести себя ниже травы, тише воды. Полиция начеку, растревожим улей – не обрадуемся.

– Ты, наверное, прав, – сказал МакГинти. – К тому же мы сегодня от самого Эдвардса узнаем, кто его сообщник, даже если придется вырвать у него из груди сердце. А ты случайно не заметил, он, как, не заподозрил неладного?

– Затронута его слабая струнка, – рассмеялся МакМердо. – Он и в ад спустится, если туда ведут следы скауеров. Я взял у него деньги, – МакМердо, ухмыльнувшись, вынул из кармана пачку банкнот. – Он обещал дать вдвое больше, только бы бумаги оказались те самые.

– Какие еще бумаги?

– Да нет никаких бумаг. Он задался целью разузнать о ложе все до мельчайших подробностей. Ну я и расписал ему наш устав, кодекс, ритуал вступления.

– Мы удовлетворим его любопытство, – усмехнулся Хозяин. – А он не спросил, почему ты не захватил с собой эти бумаги?

– Он понимает, что я под подозрением у полиции и не могу разгуливать по улицам с такими опасными документами. Сегодня на вокзале ко мне подошел капитан Марвин...

– Да, я слыхал об этом, – сказал МакГинти. – Ты, брат, на самом горячем участке. Тело его мы сбросим в старую шахту; но нельзя забывать, этот человек живет в Хобсонз-Патч, а ты утром там был. Опасное совпадение.

МакМердо пожал плечами.

– Если все пройдет гладко, – сказал он, – им никогда не повесить на нас это убийство. Он войдет в дом, никем не замеченный. И бьюсь об заклад, что никто не заметит, как выйдет оттуда. А теперь, Советник, послушайте наметки моего плана и решайте, кто чем займется. Вы должны прийти раньше, это первое. Он явится в десять. Постучит три раза, я открою, запру за ним дверь. И он в наших руках.

– Пока все просто и ясно.

– Но следующие шаги следует обсудить. Этот Эдвардс – крепкий орешек, вооружен до зубов. Я, конечно, постарался усыпить его бдительность, но все равно он будет настороже. Допустим, я сразу проведу его в комнату, где вы сидите все семеро, чего он меньше всего ожидал. Ясное дело, без перестрелки не обойтись, значит, могут быть жертвы.

– Верно.

– На выстрелы может явиться полиция.

– И это нельзя исключить.

– Поэтому я предлагаю следующее. Вы все будете сидеть в гостиной, где вы, Советник, у меня были. Я впущу его в дом и провожу в небольшую комнату рядом с парадной дверью, оставлю его там, а сам как будто пойду за бумагами. Загляну к вам и расскажу, как обстоят дела. Затем вернусь к нему с фальшивыми бумагами. Он начнет их читать, углубится. Тогда я брошусь на него, схвачу за правую руку, чтобы не успел выстрелить, и громко крикну. Вы не мешкая рванете ко мне на помощь. Силы у нас по виду равные, но он, возможно, немного сильнее. Однако, думаю, до вашего появления я его удержу.

– План хороший, – одобрил МакГинти. – Ложа этого не забудет. Когда-нибудь мне придется же расстаться с креслом председателя, и я надеюсь, что получу право назвать преемника.

– Да ведь я, Советник, член ложи без году неделя, – сказал МакМердо, но, судя по лицу, похвала великого человека польстила ему.

Вернувшись домой, он занялся приготовлением к предстоящей схватке. Прежде всего протер, смазал маслом и зарядил свой Смит-Вессон. Затем внимательно изучил гостиную – западню, куда они затащат настырного сыщика. Комната была довольно большая, с длинным карточным столом посредине и большой плитой у одной стены. Освещалась она двумя окнами, одно против другого. Ставен не было, окна занавешивали легкие шторы. МакМердо несколько раз отдернул их и задернул. Его явно беспокоила неприспособленность помещения для тайных сходок подобного рода. К счастью, дом находился в полсотне метров от дороги, так что отсутствие ставен было не так и важно. Затем МакМердо вспомнил про соседа. Сканлан был безобидный, маленький человечек; по слабости характера он не смел выступить против творимых злодейств, но в глубине души не выносил кровавых забав, в которых изредка принимал пассивное участие. МакМердо рассказал ему вкратце, что произойдет в ближайшие часы у них в доме.

– Я бы на твоем месте, Майк, – сказал МакМердо, – переночевал сегодня где-нибудь в другом месте. Ожидается мокрое дело, тебе здесь нечего делать.

– И то правда, Мак, – ответил Сканлан. – Задор-то у меня есть, да вот нервишки слабоваты. Помнишь, на моих глазах застрелили управляющего Данна возле шахты, я думал, что сам умру. Вы с МакГинти сделаны из другого теста, я против вас слабак. Если братья не будут меня презирать, мне, пожалуй, лучше послушаться тебя и куда-нибудь уйти.

Участники расправы явились по уговору заблаговременно. Внешне это была вполне респектабельная компания – хорошо одетая и умытая, но человек, умеющий читать по лицам, заметил бы плотно сжатые губы, не знающие сострадания глаза и понял бы, что Берди Эдвардсу сегодня не поздоровится. Все семеро сели за карточный стол – у каждого из этой семерки руки были по локоть в крови. Убить человека было для них плевое дело, все равно что мяснику зарезать овцу.

Пальма первенства по злодейству и внешней свирепости принадлежала, конечно, Хозяину. Секретарь Харравэй, желчный, тощий, с длинной жилистой шеей, был неподкупно честен в рассуждении финансов, зато во всем остальном его коварное вероломство не знало предела. Картер, помощник Хозяина, апатичный, довольно мрачный субъект средних лет с желтой, пергаментной кожей, обладал тонким, изобретательным умом; именно он разрабатывал почти все кровавые операции ложи. Братья Виллоби, высокие, ловкие, сильные, были, напротив, блестящими исполнителями злодейских забав. Их постоянный компаньон Тигр Кормак, чернявый, угреватый гигант, свирепостью нрава внушал страх даже своим собратьям по ложе. Таковы были семеро скауеров, собравшихся тем вечером под крышей МакМердо для расправы над сыщиком Пинкертона.

Хозяин поставил на стол бутылку виски, и гости поспешили пропустить рюмку-другую – для бодрости духа. Болдвин и Кормак были уже под градусом, что еще подогрело их врожденную жестокость. Кормак на секунду приложил ладони к горячей плите – ночи были холодные, и все еще приходилось топить.

– Горячо, – сказал он и, выругавшись, прибавил: – Впрочем, то, что надо!

– Холода-то оказались кстати, – понял Кормака Тэд Болдвин. – Погреем его маленько – сразу заговорит!

– Мы из него выжмем правду, можешь не беспокоиться, – подхватил МакМердо.

Нервы у этого брата были стальные; на нем лежала самая опасная часть работы, а он держался по обыкновению с холодной сдержанностью, что вызывало восхищение всей компании.

– Лишь ты способен противостоять ему один на один, – одобрительно заметил Хозяин. – Только смотри, чтобы он ничего не заметил, пока твои пальцы не сомкнутся у него на горле. Жаль, на окнах нет ставен.

МакМердо плотнее задернул шторы на том и другом окне.

– Я уверен, за нами никто не шпионит. Но время, кажется, истекло.

– А вдруг он не придет? Вдруг учуял опасность? – засомневался секретарь.

– Не беспокойтесь, придет, – ответил МакМердо. – Он жаждет прийти сюда, как вы – его схватить. Тихо, кажется, кто-то идет!

Все замерли, обратившись в восковые фигуры, у двоих рука с рюмкой застыла в воздухе. В дверь кто-то громко ударил три раза.

– Тсс! – МакМердо предостерегающе поднял указательный палец.

Руки всех потянулись к невидимому оружию, глаза возбужденно заблестели.

– Ни звука, если дорога жизнь! – прошептал МакМердо и вышел из комнаты, плотно затворив за собой дверь.

Убийцы напрягли слух. Они считали шаги товарища, удалявшиеся по коридору; потом открылась входная дверь. Послышались какие-то слова, скорее всего, приветственные. Снова раздались шаги – на этот раз незнакомые, и чей-то голос что-то тихо сказал. Мгновение спустя входная дверь стукнула, и в замке щелкнул ключ. Жертва попала в западню. Тигр Кормак хрипло захохотал. МакГинти ударил его по губам огромной ручищей.

– Тише ты, идиот! – шепнул он. – Погубишь нас всех!

Из другой комнаты доносился приглушенный разговор, который казался нескончаемым. Но вот дверь отворилась и появился МакМердо, прижав палец к губам.

Он прошел в конец стола и обвел всех сидящих за столом непроницаемым взглядом. В нем произошла какая-то неуловимая перемена. В лице отразилось сознание предстоящей великой работы. Черты лица приобрели гранитную твердость. Глаза под очками взволнованно блестели. Сейчас он был их предводителем. Они не отрывали от него вопрошающих, нетерпеливых глаз – МакМердо молчал. И только переводил с одного на другого загоревшийся каким-то странным огнем взгляд.

– В чем дело? – взорвался наконец МакГинти. – Он пришел? Берди Эдвардс здесь?

– Да, – медленно выговорил МакМердо. – Берди Эдвардс здесь. Я – Берди Эдвардс!

Десять секунд после этих слов в комнате стояла гробовая тишина. Только особенно резко, пронзительно свистел кипевший на плите чайник. Семь белых как полотно лиц смотрели на человека, загипнотизировавшего их своей непреклонной волей; смертельный ужас, казалось, парализовал всех. Тишину прервал звон разбитого стекла, треск срываемых с карнизов штор – и окна ощетинились десятком вороненых стволов.

При виде этого МакГинти взревел, как раненый медведь, и ринулся к полуоткрытой двери. Здесь его встретил взведенный револьвер и пара жестких голубых глаз капитана Марвина из специальной полиции. Хозяин отпрянул назад и грохнулся опять на свой стул.

– Так оно безопасней, Советник, – проговорил МакМердо. – И тебе, Болдвин, не советую хвататься за пистолет, если хочешь спастись от петли. Давай его сюда, не то, клянусь богом... люблю разумные поступки. Дом окружен отрядом полиции в сорок человек. Так что судите сами, какие у вас шансы. Разоружайте их, Марвин!

Сопротивляться под дулами, торчащими из окон, не было смысла. Скоро гости были обезоружены; они все еще сидели вокруг стола – мрачные, поникшие, сбитые с толку.

– Я хотел бы сказать несколько слов на прощание, – обратился к ним человек, устроивший эту западню. – Думаю, что мы теперь встретимся только в зале суда. И я хотел бы дать вам на время разлуки пищу для размышлений. Наконец-то вы знаете, кто я такой. И я могу открыть вам мои карты. Да, я – Берди Эдвардс, человек Пинкертона. Когда было решено покончить с вами, выбор пал на меня. Мне предстояло вести трудную и опасную игру. Ни одна живая душа, никто из родных и близких не знали об этом. В курсе дела были только мои начальники и капитан Марвин. Слава богу, сегодня эта игра окончена, и я ее выиграл.

Семь бледных, окаменевших лиц взирали на него не отрываясь. В их глазах он читал ненависть. И неукротимую угрозу.

– Может быть, вы думаете в эту минуту, что игра не кончена? Но я верю в свою звезду. Жало вырвано у вас из пасти. Сегодня ночью отправятся за решетку еще шестьдесят человек. Я хотел бы прибавить только одно: когда мне дали это задание, я не верил, что на свете подобное возможно. Думал, все выдумали репортеры, и хотел это доказать. Я узнал, что вы как-то связаны с вольными братьями. И поехал в Чикаго и вступил в местную ложу. Тут я и сомневаться перестал, что все это газетные утки; Орден вольных братьев оказался совершенно безвредной организацией. Устав его предусматривал только добрые дела.

Но работа есть работа. Я приехал сюда, в угольный район, и тут скоро убедился, что страшные злодеяния не газетная выдумка. Я здесь остался – надо было разобраться во всем до конца. Конечно, я никого не убивал в Чикаго и никогда в жизни не чеканил ни одного доллара. Те, что я вам давал, были взаправдашние. Но я о них не жалею, в конечном итоге они истрачены на благое дело. Я скоро раскусил вас и притворился, что скрываюсь от закона – лучшей рекомендации для вас нельзя было придумать. Все шло как по писаному.

Я вступил в вашу дьявольскую ложу. И стал участвовать в ваших сходках. Может, кое-кто скажет, что я ничем не отличаюсь от вас. Пусть говорят – у меня есть оправдание – я освободил Вермисскую долину от бедствия страшнее чумы. Давайте вспомним все происшедшее в эту зиму. В тот вечер, когда меня приняли в ложу, был избит старик Станджер. Я не мог предупредить его – не было времени; но я остановил тебя, Болдвин, иначе ты бы убил его. Если я что и предлагал в целях конспирации – так только если был уверен, что могу предотвратить злодеяние. Я не сумел спасти Данна и Мензиса, потому что многого тогда не знал; но уж поверьте, я позабочусь, чтобы их убийцы были повешены. Это я предупредил Честера Вилкокса, так что в воздух взлетел пустой дом, а он с семьей укрылся в безопасном месте. Многому я не мог помешать. Но вспомните, сколько было случаев, когда обреченный на смерть человек оставался жив. То пойдет не той дорогой, где его ждет засада, то останется в городе, а убийцы будут искать его дома, то, наоборот, запрется у себя, а братья задумают убийство под открытым небом. Это все благодаря мне.

– Проклятый предатель! – сквозь стиснутые зубы прорычал МакГинти.

– Что ж, Джон МакГинти, зови меня так, если тебе от этого легче. Ты и твои приятели – враги бога и человека. Нужно большое мужество, чтобы встать на защиту до смерти запуганных людей, старых и молодых, мужчин и женщин. Для этого был только один путь, и я без колебаний избрал его. Ты говоришь, что я предатель, но тысячи людей назовут меня избавителем, которому пришлось пройти все круги ада, чтобы спасти их. Я пробыл в этом аду три месяца и не соглашусь провести в нем больше ни одного дня, даже если меня озолотят. Я должен был оставаться с вами, пока вот в этих руках не окажутся все ниточки, все секреты, абсолютно все, что относится к вашей дьявольской деятельности. И я бы еще пробыл с вами какое-то время, но все тайное рано или поздно становится явным. Одному человеку пришло письмо, которое могло бы открыть вам глаза. И я решил действовать безотлагательно.

Больше мне нечего добавить. Разве только одно – в мой последний час я вспомню Вермиссу, и мне будет легче умирать. Я больше не задерживаю вас, Марвин. Берите их и кончайте дело.

Осталось рассказать совсем немного. Сканлану, перед тем как он вечером ушел из дому, было дано запечатанное письмо; надо было немедля отнести его мисс Этти Шафтер по указанному адресу; Сканлан взял письмо, понимающе улыбаясь и подмигивая, и сделал все, как ему было сказано. На другое утро, едва рассвело, очень красивая молодая женщина и замотанный до самых глаз мужчина сели в специальный поезд, присланный железнодорожной компанией, и безо всяких приключений навсегда уехали из опасных мест. Ни Этти, ни ее возлюбленный ни разу больше не ступили ногой в Долину Страха. Через десять дней они поженились в Чикаго, свидетелем на свадьбе был старик-отец Джейкоб Шафтер.

Суд над скауерами состоялся далеко от Вермиссы, где их пособники могли бы терроризировать служителей закона. Тщетны были усилия обвиняемых помешать правосудию. Напрасно рекой лились неправедные деньги, отнятые у населения целой округи. Точные, холодные, беспристрастные показания человека, который знал всю их жизнь, устав ложи, все преступления, не могли быть поколеблены никакими уловками защиты. Наконец-то после стольких лет безудержного террора эти, казалось, несокрушимые властители были сломлены и последние их остатки выметены из Вермисской долины.

МакГинти встретил смерть на эшафоте как малодушный трус – визжал и вырывался из рук палача. Восемь его главных помощников разделили с ним его участь. Больше пятидесяти человек были приговорены к разным срокам тюрьмы. Работа Берди Эдвардса была блестяще завершена.

И все-таки, как он и предполагал, игра не была кончена. Продолжение не скоро, но последовало. Тед Болдвин избежал виселицы, уцелели братья Виллоби и еще несколько матерых злодеев банды. Десять лет мир был огражден от них тюремной решеткой, но вот пришел день, и двери темницы перед ними открылись; Эдвардс хорошо знал своих ребятишек и не сомневался – этот день станет его последним спокойным днем. Они и в самом деле поклялись всем, что по их понятию было святым, – Берди Эдвардс кровью расплатится за гибель товарищей. И они начали на него охоту.

Он покинул Чикаго после двух покушений на его жизнь – покушения были такие дерзкие, что третье, без сомнения, обещало увенчаться успехом. Он уехал из Чикаго под вымышленным именем и поселился на западе Калифорнии, здесь на него обрушился удар – умерла жена Этти Эдвардс. Его опять чуть не убили, он опять бежал и под именем Дугласа нашел прибежище в глухом каньоне, где смешался с местными старателями. Вместе с партнером, англичанином по имени Баркер, они стали мыть золото, и скоро оба разбогатели. Но и тут длинная рука бывших скауеров достала его. Он получил известие, что гончие опять напали на след. И он бежал – в самое время, на этот раз в Англию. Так родился на свет достопочтенный сквайр Джон Дуглас, который женился в Англии второй раз на достойной женщине и прожил с ней пять лет покойной жизнью суссекского джентльмена, пока не произошла кровавая драма, о которой читателю известно из первой части нашего повествования.

ЭПИЛОГ

Дело Джона Дугласа было заслушано полицейским судом и передано затем в более высокую инстанцию. Окружной суд вынес оправдательный приговор, определив его действия как законную самозащиту.

«Немедленно увезите его из Англии, – написал его жене Шерлок Холмс. – К делу подключились силы, которые, возможно, более опасны, чем все скауеры вместе взятые. В Англии смерть будет преследовать вашего мужа по пятам».

Прошло два месяца, и вся эта история стала понемногу выветриваться из нашей памяти. Как вдруг одним утром мы вынули из почтового ящика загадочное послание. В нем была всего одна строчка: «Боже мой, мистер Холмс, боже мой!» И ни обращения, ни подписи. Я рассмеялся, прочитав это невероятное письмо, но Холмс был на удивление серьезен.

– Проделки дьявола, Ватсон! – сказал он и долго сидел нахмурившись.

Поздно вечером наша хозяйка миссис Хадсон вошла к нам и сообщила, что один джентльмен хочет срочно видеть Холмса и что дело, которое его привело, безотлагательно. Следом за ней в комнату ворвался и сам джентльмен – это оказался наш старый приятель по Берлстонскому Замку. Лицо его осунулось и почернело.

– Плохие новости, мистер Холмс. Очень плохие! – воскликнул он.

– Я это ожидал, – тихо проговорил Холмс.

– Вы получили телеграмму?

– Я получил записку от того, кто эту телеграмму получил.

– Бедный Дуглас! Мне сказали, что его настоящее имя Эдвардс. Но он был для меня всегда Джоном Дугласом с каньона Бенито. Я вам говорил, что три недели назад они – Дуглас и его жена – отплыли вместе на «Пальмире» в Южную Африку.

– Да, говорили.

– Вчера вечером «Пальмира» причалила в Кейптауне. А сегодня утром я получил от миссис Дуглас вот такую телеграмму: «Джона смыло за борт во время шторма вблизи Св.Елены. Никто не понимает, как это могло случиться. Айви Дуглас».

– Да! Вот как оно произошло, – сказал Холмс и о чем-то задумался. – Не сомневаюсь, все было разыграно, как по нотам.

– Вы не верите, что это несчастный случай?

– Разумеется, нет.

– Его убили?

– Никакого сомнения.

– Я тоже так думаю. Эти проклятые скауеры, эта дьявольская долина мстителей...

– Нет, нет, мой друг, – прервал его Холмс. – Тут видна рука мастера. Ничего общего с этим дурацким обрезом и шестизарядными револьверами. Старых мастеров узнают по силе кисти. Я не спутаю Мориарти ни с кем и ни с чем. Это преступление не американское, оно срежиссировано в Лондоне.

– Но какой мотив?

– Преступление совершено человеком, который не может позволить себе промашки, чей уникальный авторитет зиждется как раз на том, что поражения ему неведомы. Великий ум и вся мощная организация брошены на то, чтобы уничтожить одного человека. Это все равно что колоть орехи паровым молотом. Абсурдное расточительство жизненной энергии. Орех, однако, прекрасно раскололся.

– Но как этот Мориарти оказался втянут в игру?

– Я знаю только, что первый раз мы услышали о Дугласе и его Замке от одного его приспешника. Видно, эти американцы сумели обзавестись ценным советчиком. Поскольку пути вели в Англию, то преступники призвали на помощь этого гения злодейства. Как, впрочем, поступил бы любой другой иностранец, вынашивающий кровавый замысел. И с этой минуты Дуглас был обречен. Сначала Мориарти запустил в ход свою машину, чтобы установить местонахождение жертвы. Затем посоветовал, как лучше ее убрать. И наконец, узнав из газет, что месть не удалась и погиб мститель, Мориарти сам вступает в игру и наносит мастерский удар. Вы помните, я предупреждал вашего друга в Берлстонском Замке, что надвигающаяся опасность страшнее прошлой. И я оказался прав.

Баркер в бессильной ярости ударил себя по лбу сжатым кулаком.

– Вы хотите сказать, что мы и дальше должны сидеть сложа руки? Что никто никогда так и не поквитается с этим всемогущим дьяволом?

– Ничего подобного я не хочу сказать, – произнес Холмс, устремив взгляд в пространство. – Я не говорю, что он непобедим. Но дайте мне время. – Он еще о чем-то подумал и сказал: – Всему свой срок.

Несколько минут мы сидели молча, а Холмс своим провидящим взглядом, казалось, пытался разглядеть сквозь туман времени очертания далекого будущего.