Шестикрылый Серафим

Глава 1

«Я, Маринина Александра Борисовна, 1957 г. рождения, родилась в г. Москве. Мать — Маринина Галиновна Федоровна, доцент Политехнического института, умерла в 1979 г. в г. Москве. Отец — Маринин Борис Львович, адвокат, умер в 1969 г. в Ленинграде. После окончания средней школы в 1974 году поступила на юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова, который закончила в 1979 году. В 1978 году перевелась на вечернее отделение факультета и поступила на работу в органы внутренних дел. Работала с 1978 по 1981 год в инспекции по делам несовершеннолетних в 27-м отделении милиции г. Москвы, с 1981 по 1991 год обозреватель журнала „Криминальный вестник“

В 1975 году вступила в брак с гр. Ясновым С. А., в 1977 году брак расторгнут, детей от брака нет.

Проживаю по адресу: Москва, 103287, 5-й Хуторской проезд, д. 6, кв. 23».

Главный редактор отложил листок с моей автобиографией.

— Александра Борисовна, у меня к вам несколько нескромных вопросов, если позволите. Я кивнула.

— На последнем курсе вы перешли на вечернее отделение.

— Это история, с одной стороны, обычная, с другой — романтическая. Если у вас есть время и желание выслушать, я могу рассказать.

— Буду признателен.

— Обычность состоит в том, что нам с мамой не хватало денег. Последние два года жизни она почти все время провела в больнице. А поскольку работала почасовиком, то жить приходилось на мою стипендию и на то, что она получала по больничным листам.

— Это понятно. Меня интересует несколько иное. Я сам живу в Черемушкинском районе рядом с 27-м отделением милиции, на Профсоюзной улице. Вы в то время жили там же, где и сейчас, в Хуторском проезде?

— Да, конечно.

— Неужели рядом с вашим домом нельзя было найти работу? Что же заставило вас ездить на службу через весь город?

И здесь пришлось рассказать про Славу.

Мы познакомились со Славой летом 1977 года. В это время я проходила практику в Черемушкинском нарсуде. Судье, к которому меня прикрепили, я явно надоела своими вопросами, и он все время отправлял меня куда-нибудь с поручениями. В один прекрасный летний день по его просьбе я вместе с судебным исполнителем Натальей — молоденькой девушкой чуть старше меня — поехала в 27-е отделение милиции описывать автомашину, подлежащую конфискации.

Машина стояла в гараже, ключи от которого были у кого-то из сотрудников отделения. Время было обеденное, мы с Натальей сели на лавочку около гаража, спешить нам было некуда. Примерно через час нам надоело ждать, и я все-таки пошла к дежурному по отделению выяснить, у кого могут быть ключи. Дежурный оторвался от газеты и недовольно пробурчал:

— Я же вам сказал, он скоро подойдет.

— А может быть, он уже пришел? Позвоните, пожалуйста, узнайте, — не унималась я.

— Не пришел он… Я бы увидел. И вы тоже.

— Что — тоже?

— Увидели бы. Его всегда видно, — дежурный почему-то засмеялся. — Он большой такой…

И я его действительно увидела…

Судебный исполнитель Наталья давно ушла, а мы все сидели на заднем сиденье подлежащей конфискации автомашины «Volvo». Я чувствовала, что начинается «большой роман». В тот день Слава работал до 24 часов. Как-то само собой получилось, что я досидела до конца его смены, потом он поехал меня провожать.

Утром я поняла, что безоглядно влюбилась. А Слава сразу сказал, что женат, растит ребенка и слово «развод» на сегодняшний день в его лексикон не входит. Но меня это не испугало. После неудачного замужества я вовсе не стремилась к семейной жизни. Я была влюблена, и все трудности меркли перед моим чувством. Позже я поняла, что отсутствие матримониальных планов с моей стороны, наверное, и было тем, что позволило мне удержать Славу около себя. Тогда же я мало разбиралась в мужской психологии и тешила себя иллюзией, что он меня любит. Впрочем, грех жаловаться, Слава относился ко мне хорошо, был нежен и даже заботлив, насколько это позволяла служба.

Он стал своим человеком в нашем доме. Мама отнеслась к нему, как ни странно, благосклонно. Видимо, несмотря на некоторую старомодность взглядов, она сочла, что я уже выросла и извлекла достаточное количество уроков как из ее, так и из своего неудачного опыта. Мама тяжело болела и, наверное, хотела, чтобы рядом со мной был человек, на которого можно опереться. Ощущение надежности и защищенности возникало само собой, когда Слава находился рядом — двухметровый гигант с широкими плечами и крепкими бицепсами. Может быть, мою настороженную к людям маму подкупила его откровенность: о своем семейном положении Слава сообщил ей сам в первый же день, когда я их познакомила. Как бы там ни было, но двери нашего дома всегда были открыты для него, а спустя несколько месяцев у Славы уже был ключ от нашей квартиры.

Общение со Славой на многое открыло мне глаза. Мне казалось, что оперативная работа очень опасна, что он ежедневно рискует жизнью, имея дело с преступниками. Если он обещал прийти в 10 вечера, а приходил в час ночи, я сходила с ума от беспокойства, рисуя в воображении страшные картины задержаний, нападений и перестрелок. Слава же всегда был невозмутимо спокоен.

— Ну что ты беспокоишься, дурочка? Я прошелся по территории, посмотрел, все ли в порядке.

— Ночь ведь на дворе. Неужели ты не боишься?

Слава пожимал плечами:

— Кого мне бояться? Добрые люди вреда не причинят, а злые — они знают, что я, во-первых, сыщик, а во-вторых, просто здоровый мужик. Враги не всегда среди чужих, Шурик. К сожалению, они чаще бывают среди своих. Вот их я действительно боюсь.

Так я сделала свое первое открытие: Слава не любил «своих» и опасался.

Второе удивившее меня открытие состояло в том, что у Славы полностью отсутствовал интерес ко всяким нашумевшим в городе криминальным историям. Однажды мама, знавшая об этой его особенности, все-таки решила спросить о том, что волновало в то время всю Москву.

— Скажи, Слава, а что с тем маньяком, который убил двадцать женщин в красном? Его еще не поймали?

Слава поморщился.

— Это слишком преувеличено. На самом деле — две, и одна из них действительно была в красном. А маньяк ли он — трудно сказать. Поймаем — узнаем.

Периодически город потрясали разные слухи: то обокрали известную актрису, то убили олимпийского чемпиона. На все мои вопросы Слава отшучивался, никаких комментариев не давал. Первое время я обижалась.

— Ты что, скрываешь от меня профессиональные секреты? Не доверяешь мне?

— Да Бог с тобой, Шурик, ну какие тут секреты? Людям нравится обсуждать кровавые убийства и миллионные ограбления. Ты пойми, меня интересует только то, чем я занимаюсь. Все остальное меня не касается. Это для вас убийство народного артиста — сенсация, у меня же на территории убивают не таких знаменитых людей, но каждый случай одинаково важен, потому что это случилось у меня. Мне некогда интересоваться тем, что случается у других, если это не имеет отношения к моей непосредственной работе.

Поводом для третьего открытия послужила моя ревность. Как-то накануне 8 Марта я увидела Славу на улице в обществе молодой женщины. Спутница Славы была одета элегантно, в дорогие наряды. И я вдруг увидела себя рядом с ней: советские джинсы, старый свитер, жалкие немодные сапожки… Несколько дней я дулась на Славу, потом не выдержала:

— А что это за дама была с тобой на Калининском проспекте? — Я старалась, чтобы мой голос звучал холодно и равнодушно.

Слава долго молчал. Потом ответил:

— Это моя ошибка. Я должен был предупредить тебя сразу. Никогда не подходи ко мне на улице или в любом общественном месте. Никогда не узнавай меня. Ты поняла?

— Нет, — мне очень хотелось быть гордой. — Ты стыдишься меня? Боишься, что на работе узнают? Может быть, мы прекратим наши отношения, если для тебя это так обременительно?

Слава обнял меня, погладил по плечу.

— Девочка моя, я работаю 24 часа в сутки, за исключением того времени, когда я у тебя или дома. Если ты подойдешь ко мне на улице, это могут увидеть люди, которым вовсе не нужно знать, что мы с тобой знакомы. Каждый близкий мне человек — это брешь в моей защите. Я не боюсь за себя. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь пытался делать больно мне, сделав больно тебе.

Много позже, оглядываясь назад, я поняла, что Слава так и остался мне чужим. Он ничего не рассказывал мне не только о работе, что было бы вполне понятно, но и о своих друзьях. Не знаю даже, были ли они у него. Да и с моими приятелями знакомиться не хотел. Теперь я понимаю, что все это ему было не нужно. Просто был дом, где ему всегда были рады, не задавали никаких вопросов и ничего не требовали, где ему было тепло и спокойно. Видимо, сыщику необходим такой дом. Но один ли? Я не раз задавалась этим вопросом, после того, как однажды обратила внимание на его ключи. Это была тяжелая связка, кроме ключей, на ней были печать и жетон.

— Зачем ты таскаешь с собой такую тяжесть? — удивлялась я. — Неужели все эти ключи нужны тебе каждый день?

— Ну, смотри, — иногда Слава был удивительно терпелив со мной, как с неразумным ребенком. — Это ключ от кабинета, этот — от сейфа, эти два — от моей квартиры, вот этот — от почтового ящика, а этот — узнаешь? — твой.

— А вот эти?

— А, да так, тоже от разных нужных дверей, — он махнул рукой.

Вопрос об этих «нужных» дверях долго еще не давал мне покоя.

Слава обладал удивительным качеством — он умел не отвечать на вопросы. Так же, как и его сосед по кабинету, Михаил Дмитриевич. То есть на самом деле на заданный вопрос обязательно следовал ответ по существу. Но уже через две-три секунды я понимала, что мне так и не ответили.

Михаил Дмитриевич Волков был первым коллегой Славы, с которым я познакомилась. Произошло это так. Примерно через две недели после нашего знакомства Слава вдруг исчез. Я ждала его звонка, сначала недоумевая, сердясь. Потом не на шутку испугалась и решила позвонить ему на работу. Мне ответил вежливый мужской голос:

— Вячеслав Николаевич вышел. Ему что-нибудь передать?

— Вы не знаете, когда он вернется?

— Как только позволит оперативная обстановка. Сам жду его с минуты на минуту. Если хотите — оставьте телефон, по которому он сможет вас найти.

— Передайте, пожалуйста, что звонила Маринина из МГУ. Он знает мой телефон.

— Непременно передам, Александра Борисовна. Всего вам доброго.

Я сидела у телефона и слушала короткие гудки в трубке, забыв, что с ней надо делать. Может быть, я подвела Славу? Вдруг на работе узнали про нас? Может быть, у него из-за этого неприятности?…

Несколько минут я пережевывала эту мысль, разглядывая телефонную трубку. Как только я положила ее на рычаг, телефон зазвонил.

— Шурик, детка, у тебя все в порядке? Ты что, меня ищешь? Случилось что-нибудь?

Я обомлела. Тогда мне это показалось верхом наглости. Заикаясь, я начала лепетать что-то о том, как я беспокоюсь за него, жду…

Слава моментально прервал:

— Не обо мне речь. У тебя ничего не случилось? Я сейчас работаю. Освобожусь — позвоню, — и повесил трубку.

Через несколько дней мы встретились, и я поинтересовалась:

— А с кем я разговаривала, когда звонила тебе? И откуда он меня знает? — Слава улыбнулся.

— Разговаривала ты с великим человеком. Это человек-легенда. Михаил Дмитриевич Волков. Самый хитрый и самый больной сыщик Москвы и Московской области. То, что он самый хитрый — это правда. А то, что самый больной — легенда. Из болезней него только язва, из-за нее он не пьет. Зато курит как паровоз.

— Так при язве же курить тоже вредно…

— Михаил Дмитриевич говорит, что он не может лишать себя последнего удовольствия, а язва умрет вместе с ним.

— А почему ты назвал его великим человеком?

— Этот человек работает в розыске тридцать пять лет. Дольше, чем я на свете живу. Через его руки прошло много людей. И представь себе, за тридцать пять лет он не нажил врагов. Я сначала не понимал, как у него так получается. Потом он мне объяснил, что у него есть правило: вести себя так, чтобы каждый человек, вышедший из его кабинета, захотел в этот кабинет вернуться. Преступления он раскрывает в основном по телефону. И хотя живет он очень скромно, у него пол-Москвы в «должниках». Ему я доверяю.

— Поэтому и про меня натрепался?

— Не натрепался, а предупредил, что если будешь звонить, то меня нужно найти. Он знает, как это сделать. Мы работаем в паре. Ты входишь в круг лиц, для которых меня ищут в первую очередь.

— И велик ли этот круг? — извинительно спросила я. — Много ли в нем дам?

— Дурочка ты все-таки, — засмеялся Слава.

Когда бы я ни звонила Славе на работу, Михаил Дмитриевич всегда был ко мне любезен, спрашивал про учебу, про здоровье мамы, и у меня создалось впечатление, что он радуется мне, как родной. Однако ни разу я не могла узнать у него ничего конкретного о том, где находится Слава и когда вернется, если его не было на месте.

15 марта 1978 г., г. Москва

— Послушай, старина, мне нравится, как ты работаешь. И поэтому именно с тобой я бы хотел поговорить на сугубо интимную тему. И не делай удивленное лицо. Разговор пойдет о любви. Ты ведь любишь свою работу, особенно ту часть, которая касается наркоты. Я это чувствую. Чувствую твое серьезное отношение к делу. Ты на этой линии уже три года, и надо отдать тебе должное — ты активно набираешь информацию. Не сегодня-завтра тебя заметят люди, которые играют с наркотиками по-крупному. Тебя попытаются купить. Под тебя попытаются «подвести» человека, тебе могут подсунуть девку. Ты должен быть к этому готов. Ты должен определиться сейчас. У тебя есть три пути. Первый — ни шатко ни валко вести свою работу, не вдаваясь в особые подробности и не обостряя ситуацию. Ты будешь жить долго и скучно. Есть второй путь. Ты еще чуть заматереешь, пару раз откажешься взять, а потом сломаешься на сумме тысяч, эдак в тридцать-сорок и пойдешь в «клетку». Тебя быстро и недорого продадут те, которые тебя купили, которые еще вчера благодарили тебя и клялись в вечной дружбе и любви. Когда ты освободишься, отбыв срок, тебе будет лет сорок. И если ты еще не окончательно подорвешь здоровье, что вполне возможно, поскольку парень ты крепкий, у тебя будет один путь — к тем, кто тебя купил, а потом продал. И, наконец, третий вариант, который предлагаю тебе я. С сегодняшнего дня, с этой минуты ты начинаешь строить мощные оборонительные сооружения вокруг себя и очень, я подчеркиваю, очень близких тебе людей. Только хорошо защищенным ты сможешь работать. И тебя нельзя будет «достать» из-за угла. А работать я тебе предлагаю по разработке двух направлений. Первое — путь ампулированного морфия от Чимкентского завода до близкого и знакомого тебе Черемушкинского рынка. И второе — путь шприц-тюбиков с промедолом и омнопоном со складов гражданской обороны до того же рынка. Меня, да и тебя, наверное, интересуют не только продавцы и покупатели, но и те, кто за этим стоит: перевозчики, хранители, производители, а главное — те, кто финансирует эту деятельность и кому она приносит наибольшую выгоду. Тебе это интересно?

— Да, конечно. Я думал об этом, писал об этом справку руководству…

— Тебе сказали «спасибо». Ну, может быть, и не сказали. Твоей информацией воспользовались?

— Нет, у них что-то не получилось…

— Значит, продали с потрохами. Или ты сам недостаточно грамотно сработал. Скорее всего твоя информация ушла к тому, кто за нее больше заплатил.

— И что вы предлагаете?

— Я предлагаю тебе настоящую оперативную разработку. А она может быть реализована успешно и достичь своей цели только в том случае, когда проводится в обстановке строжайшей секретности. Никто из твоих товарищей по работе, родственников, друзей и подружек не должен не только знать, но даже подозревать о твоем интересе. Ты должен не только установить всех основных лиц, стабильно и профессионально занимающихся наркобизнесом, но и их связи, а при необходимости и связи их связей. Знать их привычки и интересы. Окружить их оперативным вниманием. Знать не только каждый их шаг, не только слышать каждое их слово, но научиться их чувствовать и предугадывать. Смею тебя уверить, на эту работу у тебя уйдет не один год. Проводя ее, ты раскроешь параллельно массу преступлений, приобретешь определенный авторитет у профессионалов как с той, так и с другой стороны. Но, если хоть кто-нибудь, кроме нас двоих, узнает о той оперативной разработке, которую ты начал, считай, что время потрачено тобой впустую. С каждым днем эта работа будет тебе все дороже и дороже, эту ношу будет тяжело нести и жалко бросить. Ты будешь любить и одновременно ненавидеть ее. Ты будешь относиться к ней, как к женщине… Вот почему я назвал тему нашего разговора интимной.

— Я согласен.

— Я в этом почти не сомневался. Потому и начал этот разговор. Единственное требование, но очень жестокое, ни с кем не советоваться по поводу выбранного тобой пути. Ты сам понимаешь, что от этого зависит прежде всего твоя безопасность.

— Я должен расценивать это как угрозу или как предупреждение?

— Как напоминание об общем принципе нашей совместной деятельности. Повод для встречи мы найдем. Место встречи менять не будем, если оно тебя устраивает. Я это место облюбовал давно. У него масса преимуществ. Сюда легко прийти, а главное — отсюда легко уйти. Поэтому, когда будем договариваться о встрече, называть будем только время. Естественно, я имею в виду только те встречи, которые будут связаны непосредственно с темой нашего сегодняшнего разговора. Скрывать очевидность нашего знакомства и взаимность, симпатии, я надеюсь, было бы по меньшей мере странным…

…Осенью 1979 года мама легла в больницу с очередным обострением. Я ездила к ней почти каждый день, периодически навещал ее и Слава, но, как правило, один, без меня.

В самом конце октября и я свалилась с ангиной. Днем пришел Слава и принес небольшой коричневый фибровый чемодан, довольно обшарпанный. В первую секунду сердце у меня замерло: «Неужели с вещами? Неужели?!» На мой немой вопрос Слава сказал:

— Переезжаем в другое здание. Барахло собрал кое-какое, бумажки всякие. Пусть пока полежат у тебя, ладно?

Он поднял чемодан и легко забросил его на антресоли, в самую глубину. Только поднявшись на цыпочки, мне удалось разглядеть поблескивающий в темноте замок. Через неделю я об этом чемодане забыла. Много лет потом я корила себя за то, что не позволила женскому любопытству возобладать над Славиным категорическим запретом лезть в его дела. Но было поздно. Ни чемодана, ни Славы уже не было…

25 октября 1979 г.

— Послушай, старина, есть одно дело неотложного характера. Одни не в меру ретивые ребята поторопились и, толком не подготовившись, попытались зацепить бригаду с известного тебе завода в Чимкенте. Шуму понаделали много, толку, естественно, почти никакого. Кроме вреда. Во-первых, растревожили «гнездо», а во-вторых, заставили их предпринять дополнительные меры по обеспечению собственной безопасности. У тебя на это «гнездо», насколько я помню, должно быть солидное досье. Верно?

— Да, листов 700–800 наберется.

— Как мы с тобой раньше договаривались, я не хочу пока знать, где они находятся. У меня к тебе только одна просьба, которую ты можешь считать требованием. Немедленно поменяй место хранения этих документов. На старом месте поставь химловушку. И будь поосторожней. Мафия там серьезная. Они сейчас напуганы, если их контрразведка «вычислит» твоих людей, то не только за их, но и за твою безопасность поручиться будет крайне сложно. Я прилагаю все усилия для того, чтобы контролировать ситуацию в Чимкенте. В случае чего сразу поставлю тебя в известность. Берегись «своих».

— Я все понял. Спасибо, что предупредили.

10 ноября 1979 г. 27 час. 46 мин. (по телефону)

— Вячеслав Николаевич? С праздником тебя, дорогой. Поговорить мне с тобой надо. Ты домой не сильно торопишься?

— Спасибо, взаимно. Что, срочное что-нибудь?

— Подожди меня, будь добр. При встрече объясню. Как там Дмитрич?

— Да осень же сейчас, язва его замучила. Вот он ее домой и повел.

— Ну, до встречи. Часикам к семи постараюсь быть.

— Жду.

10 нобяря 1979 г. 19 час. 05 мин. (по телефону)

— Двадцать седьмое? Это розыск?

— А что?

— Это дежурный из девяносто шестого.

— Ну, я — сыщик дежурный. Никитин, Юра меня зовут.

— Слушай, Никитин, кто у тебя дежурит по отделению?

— Капитан Голубев.

— Скажи этому старому козлу, что к вам едет «Бахус» с Петровки. Сейчас вас «продувать» будут. И с праздником его поздравь. Понял, Никитин? Давай, бегом.

— Спасибо. И вас тоже с праздником.

10 ноября 1979 г. 19 час. 42 мин. 27-е отделение милиции г. Москвы

— Слав, а ты чего домой не идешь? Сейчас же «продувать» приедут. С Петровки. Слава Богу, предупредили. Нет уже никого в конторе.

— Да дело тут у меня, Никитин. А ты-то сам чего здесь?

— Я не пил, я ж дежурный. Слушай, раз ты все равно здесь будешь, может, подменишь меня на пару часов? Сбегаю домой, горяченького пожую.

— Ну, дуй. Только недолго. И Голубева предупреди, чтобы по пустякам меня не дергал. Оружие брать не буду.

— Тебе чего-нибудь принести?

— Нет, спасибо. Я тут долго не застряну. А домой приду — там будут ждать с ужином, приду сытый — опять скажут, у бабы был.

10 ноября 1979 г. 20 час. 00 мин. (по телефону)

— Алло, Слава? Я подъехал. Будь добр, открой мне дверь паспортного. Не хочу мимо дежурного идти. У тебя ключ-то есть?

— Сейчас открою. Подожди пару минут.

— Я весь продрог. Как похолодало-то резко. Утром еще ничего было. Не заболеть бы, Слав, у тебя ничего не найдется для профилактики?

— Да нет у меня. Но у Дмитрича там, внизу, заначено. А ты чего хромаешь?

— Колено. Как погода меняется — иногда прямо шагу не сделаешь. Ну давай расколем его на шестнадцать капель. Праздник сегодня все-таки.

— Не могу. Я же за дежурного.

— А чаю-то хоть горячего дашь?

— Чаю навалом.

— Ну чуть-чуть капни мне. Хоть чаем с тобой чокнемся, трезвенник ты мой. Конфетку-то тебе можно дежурстве?

— Конфетку? Давай. Конфетки я люблю. Красивая какая. Откуда?

— Из Прибалтики ребята были — угостили. Смотри, она с ликером, не захмелеешь?

— Не захмелею, не захмелею, давай… Какой-то вкус у нее странный.

— А то ты много таких ел.

10 ноября 1979 г. 20 ч. 40 мин. (по телефону)

— Алло!

— Будьте добры Александру.

— Я вас слушаю.

— Извините, Саша, это товарищ Славы. Меня зовут Валерий. Дело в том, что Слава находится в больнице.

— О Господи! Что случилось?!

— Его немного зацепило, но ходить он пока не может. С врачом реанимации я договорился, вас к нему пропустят. Он вас очень ждет.

— Да, конечно, конечно. Куда мне ехать?

— Знаете седьмую горбольницу на Каширке? Это недалеко от метро. Из последнего вагона — направо. Я вас буду ждать через час в приемном отделении. Слава просил вас сделать две вещи. Во-первых, потеплее одеться, потому что вы только после болезни, а на улице сильно похолодало. И, во-вторых, ничего не говорить маме. Не надо ее волновать.

— Но мама же в больнице.

— Я в курсе. Но вдруг она вам сейчас позвонит? Значит, без двадцати десять я спускаюсь за вами в приемное отделение.

— А как я вас узнаю?

— Я вас сам узнаю. До встречи.

Я замолчала и стала искать в сумке сигареты. Главный редактор терпеливо ждал.

— Можно, Георгий Александрович?

— Курите, курите. И что же было дальше?

— А дальше началось совсем непонятное. В приемном покое меня никто не встретил, а в справочной сказали, что никакой Мишин к ним не поступал. На следующий день я позвонила Славе на работу. Незнакомый голос начал выяснять, кто я, откуда я звоню. Я повесила трубку. Потом мне позвонил Михаил Дмитриевич и сказал, что Славу нашли мертвым в кабинете. Видимо, у него было что-то с давлением. Волков сказал, что ему надо со мной встретиться и он ко мне приедет. Приехал он на следующий день, успокаивал меня как мог. Передал мне подарок от Славы — вот эти часы. Он купил их ко дню моего рождения и держал в сейфе. Я рассказала ему про телефонный звонок, про больницу и про чемодан. Михаил Дмитриевич захотел взглянуть на чемодан, но на антресолях его не оказалось. Видимо, Слава его забрал, когда меня не было дома. Михаил Дмитриевич сказал, что Славины ключи пропали, спрашивал, не находила ли я их дома. Такая огромная связка вряд ли могла затеряться, но мы, тем не менее, вместе перерыли всю квартиру. Да и вообще, в ночь перед смертью Слава у меня не ночевал. Официальная версия — гипертонический криз. Но ведь был же еще этот странный телефонный звонок. Волков объяснил мне, что рассказывать об этом бесполезно. Телефонные звонки следов не оставляют. Найти того, кто звонил, практически невозможно.

— И что же, на этом все и закончилось? — спросил главный редактор.

— Я чувствовала, что здесь что-то не так. Но Михаил Дмитриевич мне объяснил, что это случай, не имеющий судебной перспективы. Что если я буду пытаться докопаться до истины, то ничего, кроме издерганных нервов и неприятностей, я не наживу. Но это Волков рассказал мне значительно позже, когда я уже работала в милиции. Тогда же я узнала, что звонил мне этот таинственный Валера не случайно. Дело в том, что сразу после моего рассказа о чемодане Михаил Дмитриевич вместе со своими приятелями обошли все близлежащие дома и нашли-таки парня, который в тот очень холодный вечер не смотрел по телевизору концерт, посвященный Дню милиции, а гулял с собакой около нашего дома. Он-то и видел мужчину, который около половины десятого вечера вышел из нашего подъезда с чемоданом. Я уже потом, работая в милиции, узнала, что это время — «мертвое»: большинство людей смотрят спортивные новости в программе «Время» и ждут прогноз погоды. К сожалению, наш собачник оказался близорук, плохо видел в сумерках и, кроме того, что мужчина был худощав и одет явно не по погоде, слишком легко, ничего определенного сказать не смог. Ему еще показалось, что мужчина слегка прихрамывал. Таким образом, можно было предположить, что чемодан у меня все же украли, воспользовавшись Славиными ключами. Разыскивать чемодан было бессмысленно, потому что я не знала, что в нем. Да и видела его лишь мельком, поэтому не смогла бы подробно описать. Михаил Дмитриевич настаивал на том, чтобы я никому об этом чемодане не рассказывала. На мой вопрос, почему, он ответил: «Или его найду я, или его не найдет никто. А если Славу убили из-за этого чемодана, а ты начнешь его активно искать и, не дай Бог, найдешь, то поручиться за твою безопасность я не смогу». Ничего так и не нашлось.

— А как вы попали в милицию?

— Простите, Георгий Александрович, мне кажется, я и так отняла у вас много времени. Вы не устали меня слушать? В тот год был большой набор в милицию. Юристов там катастрофически не хватало, а платили сравнительно неплохо. Основную роль сыграло, конечно, то, что меня не покидала надежда докопаться до причины Славиной смерти, так и оставшейся для меня таинственной. Согласитесь, Георгий Александрович, ведь это же ненормально, когда здоровый двадцативосьмилетний мужчина внезапно умирает вследствие гипертонического криза. Мне, во всяком случае, трудно было в это поверить. Когда я сказала Волкову, что хочу пойти работать в УР, он назвал меня самонадеянной дурой. И предложил мне, прежде чем принимать окончательное решение, посидеть недельку в камере. На мой вопрос, в качестве кого, он ответил: «В качестве административно арестованной. Устроить это очень просто. Вот посидишь суток десять вместе с теми, с кем ты собралась работать, а потом скажешь, хочешь ты с ними работать или нет». Я тогда на него обиделась. В тот же день пошла к начальнику отдела кадров Черемушкинского РУВД и спросила, на что может претендовать юрист с незаконченным высшим образованием. Не прошло и месяца, как я была назначена на должность участкового инспектора по делам несовершеннолетних. Несчастные семьи, несчастные дети, несчастные учителя и родители — так продолжалось два года. Я отплакала маму, закончила университет, прошла неплохую школу практического социализма и с каждым днем все яснее осознавала, что работа в милиции не для меня. Видимо, надо мной все время тяготел груз Славиных слов о том, что он боится своих. Поэтому с самого начала я попыталась поделить окружающих меня людей на тех, кому можно доверять, и тех, кому доверять нельзя. Наверное, это было неправильно. Такое деление не может быть априорным, оно должно основываться на реальном опыте. Но это я сейчас понимаю, а тогда… Так или иначе, друзей я в милиции не приобрела, а жить в обстановке мною же созданной враждебности было тяжело. Я не могла понять даже Михаила Дмитриевича: как он мог шутить и смеяться, как мог позволить какому-то сотруднику занять место Славы в кабинете… Мне казалось, что все мысли и действия сотрудников отделения должны быть сосредоточены только на Славиной трагической смерти, что ничего важнее просто не может быть. Когда я сказала Волкову об этом, он буквально обрушился на меня. Он говорил, что мне не место в милиции, что он меня предупреждал об этом, и сейчас еще раз убедился в своей правоте. «Ты сопля, а не офицер! Уходи с этой работы! Я вижу перед собой всех тех, кого я потерял за время работы в розыске. Но если бы я все время убивался по ним, то не смог бы работать. Уверяю тебя, что многие из них были мне значительно ближе, чем Слава — тебе». И когда вытекли из меня последние слезы обиды, Михаил Дмитриевич тихо сказал: «А теперь, деточка, давай поговорим спокойно. Но на практической работе тебе делать нечего. И ты сама прекрасно это понимаешь, только не хочешь себе признаться. Не твоя это работа, уж поверь мне. Есть у меня приятель — главный редактор журнала „Криминальный вестник“. Давно меня зовет к себе обозревателем. Да поздно мне масть менять. И за правописание свое иногда стыдно бывает. А для тебя. я думаю, такая работа будет в самый раз. По стране поездишь, на людей посмотришь, прикинешь, что к чему. Ты ведь еще молодая. Вот повзрослеешь — вернешься на практику, если захочешь. А пока — не твое это». Так я оказалась в журнале, где и проработала девять лет…