Шестое чувство

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Меада занималась упаковкой посылок на протяжении целых трех часов. И устала смертельно. Она вышла на улицу, затем повернула за угол. Она надеялась, что ей не придется слишком долго дожидаться автобуса, так как поедет на другом номере, потому что сегодня она собиралась в «Харродз» по поручению тети Мейбл. Это грозило стать последней каплей, готовой переполнить чашу ее терпения, но Меада не решалась сказать об этом, потому что вслед за этим последовало бы немедленная отповедь тети: «Если ты не в силах упаковать несколько посылок, а затем выделить пять минут и зайти в магазин, чтобы избавить меня от езды через весь Лондон, то как ты можешь рассчитывать поступить на работу в A.T.S.?»

Автобус ей пришлось дожидаться около десяти минут.

Было примерно полшестого вечера, когда она уже покидала магазин «Харродз» через один из боковых выходов, как вдруг столкнулась лицом к лицу с Жилем Армтажем. Жиль посмотрел сверху вниз: перед ним стояла девушка в сером фланелевом наряде и небольшой черной шляпке, одно из тех воздушных созданий с легким облачком волос и красивыми глазками. Волосы были темными, а глаза глубокие, серого цвета, они взирали на него с небольшого заостренного личика. Внезапно ее глаза вспыхнули и засияли, словно звезды. Кровь прилила к ее бледным щекам. Она вцепилась пальцами в его рукав и проникновенным голосом произнесла:

– Жиль…

А потом все пропало. Румянец, свет глаз, ее дыхание, коснувшееся его, когда прозвучало его имя, – все исчезло. Она упала на колени, и если бы он не поспешил поддержать ее за руку, то она, наверное, распростерлась бы всем телом на тротуаре. Легкая, почти воздушная ноша, ее ничего не стоило держать на руках.

Она его узнала – это было несомненно. Он махнул рукой стоявшему неподалеку такси и посадил ее в машину.

– Поезжайте в сторону Парк-Лейн и не торопитесь. Остановитесь, когда я вам скажу.

Он тоже сел в такси и захлопнул дверь. Девушка лежала на сиденье с широко открытыми глазами. Она протянула к нему руки. И не успев понять, что он делает, он обхватил ее рукой. Казалось, что она ожидала от него именно этого, а он каким-то непонятным образом так и поступил. Все их движения выглядели самыми естественными. Им овладело непонятное, непреодолимое желание позаботиться о ней, чтобы ее щеки обрели былой румянец, а глаза былое сияние, хотя, как он ни старался припомнить, раньше он ее никогда не видел. Она снова и снова повторяла его имя:

– Жиль… Жиль… Жиль…

Девушка обращается таким образом к мужчине если только сильно его любит. Неловкость, обусловленная утратой одним из них части своих воспоминаний, охватила их обоих. Но как можно признаться девушке, что вы ее забыли?

Вдруг она слегка отстранилась и сказала уже несколько иным голосом:

– Жиль, что случилось? Почему ты ничего не говоришь? В чем дело? Мне страшно.

Майор Армтаж был человеком действия. Возникшее недоразумение следовало разрешить сразу. Он решительно взялся за дело. Его яркие голубые глаза на широком загорелом лице улыбнулись девушке. Майор заговорил:

– Пожалуйста, я вам скажу! Я надеюсь, вы не упадете опять в обморок и ничего подобного больше с вами не случится? Я в самом деле очень испугался. Понимаете, мой корабль был торпедирован и я утратил часть своей памяти. Мне ужасно неловко, немногие попадают в такое дурацкое положение.

Меада резко отодвинулась от него. Жиль не помнил ее. Холод сковал ее сердце. Она с трудом произнесла:

– Я не падала в обморок.

Ей стало мучительно больно – воскресший Жиль оказался совершенно чужим ей человеком. Он глядел на нее так, как глядел на нее тогда, в первый раз, когда они повстречались у Кита Ван Лоо. Но щемящий холод внезапно прошел, и ею снова овладел прилив нежности, потому что тогда он влюбился в нее с первого взгляда, и если он сделал это однажды, то почему бы ему не влюбиться в нее снова? Что в этом такого, раз он забыл ее? Он оставался Жилем, а она – Меадой, и он был жив.

«Господи, благодарю тебя за то, что оставил Жиля в живых!»

Он увидел, как свет и краска снова заиграли на лице девушки. Это вызвало у него всплеск самых необыкновенных чувств, как будто он воссоздавал в себе что-то. Затем он сказал, но уже совсем иным тоном:

– Как вас зовут?

– Меада Андервуд. Жиль повторил:

– Меада… Андервуд… Какое красивое имя. Я называл вас Меадой?

Что-то промелькнуло в его сознании и опять исчезло, подобно мелькнувшему отблеску на крыле птицы. Но он ничего не уловил.

– Да, – ответила Меада.

– Я долго был знаком с вами?

– Не очень долго. Мы повстречались в Нью-Йорке, первого мая, у Кити Ван Лоо. Вы не помните ее?

Он отрицательно помотал головой.

Она смотрела в его яркие голубые глаза, на его чудесные вьющиеся волосы, ниспадавшие на его загорелое, так и пышущее здоровьем лицо, и думала: «Он здоров, он жив. Какое ей дело до всего остального?»

Впрочем, ей было приятно, что он не помнил Кити Ван Лоо.

– Я ничего не помню, кроме разве того, что был послан туда по службе. Я не помню ровным счетом ничего после Рождества 1939 года. Все, что происходило потом, скрыто от меня словно пеленой тумана, дальше мои личные воспоминания заканчиваются, – тут его голос дрогнул. – Я лаже не помню о том, как погиб мой брат Джек. Он был вместе со мной под Дюнкерком, каким-то образом я знаю, что он умер, но как это случилось – не помню совсем. И сейчас не помню. Об этом мне рассказал мой друг, который тогда был вместе со мной. Я помню, что находился во Франции, как мне удалось выбраться из Дюнкерка как я получил назначение в военное министерство, но ничего из того, что касалось бы моей личной жизни. Я мог бы рассказать все о своей работе в Америке, все технические подробности. Смешно, не так ли, но я помню одного парня из моего первого подразделения, потрясающего игрока в бридж. Обычно, он напивался каждую ночь, но это нисколько не отражалось на его игре. Он не понимал ни единого слова из разговора, который мы вели во время игры, зато помнил все карты, вышедшие из игры, и никогда не ошибался. Полагаю, что со мной происходит нечто подобное. Итак, мы встретились у Кити Ван Лоо, а затем куда мы пошли?

Тут он заметил, как оживилась Меада. Это немного взбудоражило его память. В его голове зашевелились мысли о чем-то большом и важном – мысли о чем-то далеком и в то же время близком. Она сказала:

– Мы бродили по разным местам.

– Красивым?

– Да, очень красивым.

– По многим местам?

– Очень многим.

– А когда вы поехали назад?

Меада посмотрела на него и ответила:

– В июне.

Она увидела, как кровь прилила к его коже.

– Но ведь я тоже уехал в июне, по крайней мере мне так передавали. Иначе говоря, я также отправился домой, и наш корабль подорвался на торпеде, – он усмехнулся. – Через двое суток меня подобрал грузовой транспорт, я держался, ухватившись за деревянную крышку люка. Я не помнил, кто я такой, так как, видимо, получил сильный удар по голове. Следующее, что я уже хорошо помню, – больничная палата в Нью-Йорке, где никто не знал, кем я был. Вот, моя история. Но вы сказали в июне. Полагаю, что Атлантический океан не стал случайно одним из тех мест, где мы были вместе с вами… Или все-таки стал? Надеюсь, что я помог вам спасти свою жизнь.

Меада кивнула. Какой-то момент она не могла вымолвить ни слова. Страшная картина возникла у нее перед глазами: ночной мрак, шум, раздирающие слух скрежет и треск, хлещущая вода, все прибывающая и словно поглощающая их, Жиль берет ее на руки, сажает в лодку. Меада сказала:

– Вы посадили меня в одну из лодок.

– Вы не пострадали?

– У меня была сломана рука и еще несколько ребер. Но теперь все зажило.

– Точно?

– Да, все в порядке.

Они взглянули друг на друга. В воздухе повисла тишина. Когда тишина стала невыносимой, он произнес:

– Насколько хорошо мы знали друг друга, Меада?

Она закрыла глаза. Длинные ресницы едва не касались ее щек. Целых три месяца она не слышала как он называет ее по имени. Когда она видела его во сне, он всегда молчал. А сейчас он разговаривал с ней, словно чужой человек, и это по-прежнему причиняло ей боль. Он проговорил быстрым встревоженным голосом:

– Вы выглядите все еще неважно. Может, вас проводить? Куда вы хотите, чтобы вас отвезли? Надеюсь, вы не потеряли сознания?

Ресницы взлетели вверх. Меада взглянула на него. Ей было больно. Она почти прошептала:

– Нет, не потеряла, если вам может чем-нибудь это помочь. Полагаю, мне лучше поехать домой.