Шхуна, которая не желала плавать

Глава пятая
КОРСЕТЫ, ТРЕСКА И НЕСВАРЕНИЕ ЖЕЛУДКА

Время, которое я проводил у Морри, было, увы, мимолетным. А почти все свои дни я отдавал (и дни, и ночи тоже) бестолковым усилиям превратить немыслимый кошмар в сносную реальность. Дни шли, а работа словно топталась на месте. Меня все больше преследовала мысль, что Еносу, Оби и мне суждено провести всю оставшуюся нам жизнь на коленях среди рыбьих останков и обманутых надежд. Дни скользили — в буквальном смысле слова, и вот как-то утром приблизился момент истины.

Наступил день, когда Джек должен был прилететь в аэропорт Сент-Джонса из Торонто. Занялась заря того Дня, когда ему предстояло первое свидание с маленькой шхуной.

Направляясь на «Страстоцвете» к серому городу, я пребывал в унынии и был полон дурных предчувствий.

Однако порой черная Судьба, тяготеющая над нашими жизнями, внезапно жалостливо щадит свои жертвы. В это утро Южный берег заволокло туманом. Поскольку заволакивало его так почти каждый день, я не обратил на туман никакого внимания. И только когда я пролавировал через город до аэропорта и услышал там, что из-за тумана все рейсы на ближайшие дни отменяются, до меня дошло, что я получил отсрочку!

Я тут же поспешил к синоптику. Он согрел мне сердце и преисполнил меня радостью, предсказав, что из-за тумана аэропорт останется закрытым еще несколько дней.

— А сколько? — спросил я.

— Трудно сказать, старик. Не меньше недели, это уж точно.

Чувствуя, что у меня гора с плеч свалилась, я сочинил записку Джеку с объяснением, что в Грязной Яме телефонов нет и я не смогу узнать, когда он прилетит. И, добавил я, на шхуне требуется кое-что доделать, а потому мне нет смысла ездить в Сент-Джонс наугад, на случай, что Трансканадской компании все же удалось отыскать этот город и осуществить там посадку рейсового самолета. Я посоветовал ему по прибытии взять напрокат грузовичок (предпочтительно с приводом на все четыре колеса), забрать мои заказы в корабельных лавках — там-то и там-то — и самому добраться до Грязной Ямы. Эти инструкции я оставил у девицы в справочной Трансканадской авиакомпании.

Кто-то может удивиться, зачем Джеку обязательно понадобилось лететь, почему он не воспользовался железной дорогой. Но если найдутся такие, значит, они понятия не имеют о ньюфаундлендской железнодорожной сети.

Сеть эта исчерпывается узкоколейкой, протянувшейся на пятьсот миль по большей части через необитаемую глушь, от Порт-о-Баска до Сент-Джонса. И это антикварный памятник иного века, иной эпохи. Расписание настолько прихотливо, что в каждом вагоне под сиденьями помещают большие деревянные ящики. В них хранятся аварийные запасы на случай, если поезд где-нибудь застрянет. Имеются вполне официальные сведения, что одному поезду понадобился месяц, чтобы пересечь остров.

Самые длительные задержки обычно случаются зимой, но и в любое время года поезд может встать надолго по целому ряду причин: туман, такой густой, что машинист не видит, куда ехать; самец-лось в брачный сезон вызывает локомотив на неравный поединок (неравный потому, что лось редко выходит из него победителем); взрывается котел; задувает ураганный ветер, способный сбросить вагоны под откос; заблудятся пассажиры, пошедшие по ягоды, пока поезд одолевал подъем, и так далее и тому подобное. Недаром же канадские солдаты, стоявшие в Сент-Джонсе во время войны, дали поезду его бессменное прозвище — Ньюфаундлендская Пуля.

В вагонах Пули случалось немало хватающих за сердце происшествий, но, пожалуй, ни одно не побьет трогательностью случай с молоденькой девушкой, которая выехала из Порт-о-Баска на восток. Шли дни, и она все больше и больше тревожилась. Всякий раз, когда проводник проходил через вагон, она останавливала его и с волнением спрашивала, долго ли еще им ехать. Ему, естественно, это известно не было, и в конце концов, потеряв терпение, он осведомился, с чего она так торопится.

Целомудренно потупившись, она ответила, что ждет ребенка.

— Так зачем вы на Пулю-то сели, раз вы в положении! — негодующе вскричал он.

— Ах, сэр, — ответила она, — когда я садилась, то еще не была в положении.

Джек Макклелланд предпочел не рисковать и потому выбрал самолет.

Конечно, я мог бы догадаться, что Судьба просто посмеялась надо мной, посулив недельную передышку. Утром после возвращения из Сент-Джонса я отправился с Оби на «Страстоцвете» в Башмачную Бухту, дальше по побережью, в уповании разжиться там стеньгами и реями для шхуны. Перед полуднем мы оба чуть не ослепли, когда нам в глаза ударило солнце, вырвавшись из тумана, полог которого унесся в море. Далеко-далеко в Сент-Джонсе люди останавливались на улицах перекинуться словечком с друзьями, которых не видели столько дней, и задирали головы, услышав непривычный рев авиационных двигателей.

Я так и не сумел решить, радоваться ли мне, что меня не оказалось на месте, когда Джек приехал в Грязную Яму, или горько пожалеть об этом. Я не был свидетелем сцены, которая теперь вошла в фольклор Южного берега.

Самолет Джека приземлился в Сент-Джонсе в двенадцать пятьдесят. Он высадился, получил мою записку и немедленно начал действовать. Он такой. Действует без промедления. Правда, на этот раз кое-какое промедление все-таки было, так как он недавно «потянул спину», а потому под модной курткой и брюками из акульей кожи на нем было жуткое приспособление из резины, стали и китового уса, при виде которого затягивавшиеся в рюмочку викторианские дамы позеленели бы от зависти.

Но тем не менее действовал он с таким успехом, что уже через два часа катил к Грязной Яме. Но пока он катил на юг, его энергия несколько амортизировалась, зато вовсе вышли из строя амортизаторы новехонького ярко-красного, в хромированных молдингах «бьюика» с открывающимся верхом, единственного такого автомобиля на острове, который он умудрился взять напрокат в лучшем гараже Сент-Джонса с обычным своим талантом подавлять и отметать сомнения тех, с кем имел дело.

В семь часов он достиг Грязной Ямы. На рыбозаводе как раз кончилась смена, и десятки девушек в белых передниках и резиновых сапогах, а также мужчин в комбинезонах и резиновых сапогах хлынули на воздух из смердящего здания, завершив очередной день рабского труда там. И остановились как вкопанные, когда раздался оглушительный вопль клаксона.

Сперва они подумали, что в гавань вошло неизвестное судно; но затем девушка увидела над спуском к поселку вспышку лучей заходящего солнца на хромированном чудовище.

Такого никто из обитателей Грязной Ямы еще никогда не видел. Пока они смотрели, пригвожденные к месту, огненное видение перевалило через гребень, и это подействовало на них как удар электрического тока. Сотни рук принялись отчаянно махать, хриплые голоса слились в едином вопле.

Джек за рулем красного мастодонта пришел в восторг.

Он счел, что жители Грязной Ямы приветствуют его. И еще он думал, что по-прежнему находится на плохо обозначенной дороге, которая ведет вниз по каменистой осыпи к берегу бухты.

Оба его вывода были ошибкой. Дороги не существовало, и жители изо всех сил старались поставить его в известность об этом факте.

— Сынок! — услышал я после от одного очевидца. — Такое чудо увидать!

Тут следует объяснить, что на Ньюфаундленде слово «чудо» все еще означает то, что означало в старину: чувство удивления, благоговения.

Первые несколько ярдов машина преодолела без происшествий, затем склон внезапно стал много круче, и, хотя Джек, успев заподозрить что-то неладное, нажал на тормоза, было уже поздно. Вниз помчался красный бегемот, пренебрегая валунами, не замечая всякие там штакетники на своем пути, с самозабвением слона, обезумевшего от гашиша. Из него вылетало то одно, то другое. Две тридцатигаллонные никелированные цистерны (одна для воды, другая для топлива), которые вольно возлежали на заднем сиденье, взмыли ввысь и описали сверкающие параболы в вечернем воздухе. Багажник открылся, и скромный багаж Джека для морского путеществия, пять чемоданов и разная мелочь, покинул корабль.

Внезапно все кончилось. Машина замерла. Ее сияющий радиатор погрузился в заднюю стенку овчарни. Долгую минуту зрители сохраняли полную неподвижность. Но не успели они кинуться на выручку, как Джек вышел из облачка пыли, заклубившегося над протараненной овчарней.

Как и следовало ожидать от человека, который, командуя торпедным катером, однажды попытался пробить новый проход в гавань Сент-Джонса сквозь четырехсотфутовую гранитную скалу, он ничуть не утратил хладнокровия. Как ни в чем не бывало он проделал пешком остававшийся спуск по склону. С такой беззаботной небрежностью, словно поднимался на борт роскошной яхты, стоящей у устланного ковром причала Королевского яхт-клуба на острове Уайт.

Енос нервно пошел ему навстречу. Его ошарашило эффектное прибытие Джека. И вместо того чтобы отвести его к себе домой, налить ему стаканчик и задержать там до моего возвращения, Енос покорно подчинился властному требованию Джека немедленно проводить его к шхуне.

Енос повел великолепного гостя прямо на помост. Джек сделал три шага по пропитанным жиром жердям, наступил на разложившийся кусок тресковой печени и потерял равновесие. В ужасе Енос и еще двое-трое прыгнули не к нему, а на него и в неуклюжей попытке помочь встать столкнули его в воду.

Хотя с тех пор пролетело много лет, Джек все еще не желает обсуждать этот эпизод. Утверждает, что вообще его не помнит. Подозреваю, это умственное затемнение явилось результатом забот, которыми его в тот вечер окружили Енос и семь энергичных дочерей Еноса. Напряжение нескольких часов в жаркой кухне, где его насильственно кормил выводок из семи валькирий, а одет он был только в корсет да кое-как завернут в одеяло и тщетно пытался установить контакт с восемью людьми, которые изъяснялись на неизвестном языке, — это ли не причины для потери памяти?

Мы с Оби вернулись в Грязную Яму за полночь. К счастью, Джек уже крепко спал, и я забрался в свой спальный мешок с тяжелым сердцем и сильными сомнениями относительно грядущего дня.

Разбужен я был спозаранку. Над моим ложем наклонился Джек, облаченный в одеяло и чем-то озабоченный.

— Привет! — сказал он и добавил изнемогающе: — Где тут, черт побери, туалет?

Не следует забывать, что Джека сформировали очень хорошая частная школа, принадлежность к старинной торонтской семье и жизнь, исполненная если не роскоши, то всяческого комфорта. Он не принадлежит к племени закаленных первопроходцев. Ему дороги его удобства. Он к ним привык и без них чувствует себя неуютно.

Однако жилища Грязной Ямы удобствами особенно похвастать не могут. Внутри их туалетов нет, снаружи туалетов тоже нет. Дамы держат под кроватями фаянсовую ночную посуду, а мужчины — нет. Это представляется дискриминацией, даже жестокостью, пока вас не посвятят в тайну мужского населения маленьких рыбачьих портов.

Когда я сам в первый раз оказался на Ньюфаундленде, мне потребовалось несколько дней, чтобы проникнуть в эту тайну — несколько дней неизбывных страданий. Однако я стал членом братства и мог избавить Джека от мук самостоятельных поисков.

— Привет! Хорошо выспался? Да? Ну так спустись на помост, ну, на пристань из жердей. На конце ближе к берегу увидишь сараюшку. Ее называют рыбным складом, и она имеется у каждого рыбака. Войдешь и увидишь дыру у разделочного стола, куда они бросают тресковые потроха. И, да! Захвати с собой бумагу.

На лице Джека отобразилась происходившая в нем борьба. Меня растрогал его молящий взгляд, но необходимость требовала непреклонности.

— Послушай, — сказал я мягко, — выбора у тебя нет. Разве что проберешься в спальню девочек и позаимствуешь ночной горшок. — (Все семь дочерей спали в одной комнате на двух кроватях). Джек содрогнулся. — А что до великого безмолвия и безлюдья — забудь! Будешь развлекать пять-шесть мальчишек и столько же собак; они возникнут ниоткуда, едва ты решишь, что пребываешь в одиночестве.

Джек испустил легкий стон, бросил на меня тоскливый взгляд и устремился к двери. Отсутствовал он долго, так что девочки успели встать и затопить плиту. Когда он вернулся, они уже стряпали завтрак.

Я сочувствовал Джеку, горячо сочувствовал. В памяти у меня жило первое мое посещение рыбного склада: сидя на корточках под ударами ветра и над водой в окружении благоуханных лоханей с засаливающейся треской, я имел неосторожность посмотреть вниз и узрел собрание керчаков, камбал, крабов и угрей, которые с надеждой взирали на меня с мелководья.

Каким тяжким ни было это испытание, Джек сумел встать выше его. Но он чуть не хлопнулся в обморок, когда его обдал аромат завтрака. Он гурман и очень разборчив в еде. К тому же у него слабый желудок.

Он до боли стиснул мой локоть и хрипло шепнул мне на ухо:

— Во имя всего святого, Что Это Такое?

— Это, — бодро ответил я, — национальное ньюфаундлендское блюдо. Особый знак уважения к гостям. Называется рыбное хлебово.

— В первый раз слышу! А из чего оно?

— Ну, собственно говоря, это мешанина. Берешь черствый хлеб или морские сухари, замачиваешь их с вечера, чтобы они размякли, а мучные черви всплыли. Берешь вяленую рыбу и тоже замачиваешь с вечера — «смачиваешь», как тут говорят. Затем варишь рыбу вместе с черствым хлебом, а когда они уварятся в кашицу, вливаешь чашку растопленного, еще горячего нутряного сала, а затем…

Я не докончил объяснения: Джек уже умчался вновь навестить керчаков и угрей.

На исходе утра, когда с помощью джипа и полдесятка крепких миниатюрных лошадок мы извлекли «бьюик» из овчарни и отбуксировали на гребень, какие-то латентные остатки совести побудили меня честно объяснить Джеку положение вещей. Я сказал, что в самом лучшем случае оснастить шхуну для плавания раньше чем через две недели нам не удастся. И добавил, что и тогда выйти на ней в море будет очень и очень рискованно.

— Если решишь отказаться, Джек, я тебя пойму. После всего, что ты уже вытерпел, и — говорить так говорить! — всего, с чем тебе придется мириться в море. Скажи только слово, и мы бросим чертову посудину валяться тут и вернемся в Сент-Джонс. Оттуда еженедельно сухогрузы направляются в Карибское море, и ближайший отплывает как раз завтра. Мы можем быть на борту еще сегодня вечером.

Джек помолчал. Поглядел вдаль, за гавань, за помосты и рыбные склады, за угрюмые береговые обрывы, на серую пустоту надвигающегося тумана и темную воду — и тогда к вечной своей славе ответил:

— Как бы не так! Думаю, я заполучу такое несварение желудка, какого медицина еще не знает. После вчерашнего моей спине уже не излечиться. Возможно, Фарли, мы пойдем ко дну, едва выйдем в море на этой фантастической куче хлама, которую ты купил. Но, Фарли, мы отплывем на ней отсюда, даже если оба погибнем. А теперь — за работу!