Шхуна «Колумб»

1. НЕЗНАКОМКА С ЗОНТИКОМ

Марк задержался на маяке и теперь жалел об этом. Выйди он минут на пятнадцать раньше, дождь его не догнал бы. Юноша спешил, как только мог. Небо обложили чёрные тучи; большие прибойные волны с ритмичным шумом катились на берег; в воздухе царил тот особенный покой, который всегда приходит за несколько минут перед бурей. Вот-вот этот покой будет нарушен резкими порывами ветра, и на землю упадут тяжёлые капли, предвестники летнего ливня.

До Соколиного оставалось километра полтора. Едва заметная в траве тропинка начиналась от самого моря и вела напрямик к рыбачьему выселку. Выйдя на тропинку, парень побежал. Далеко впереди, между ним и выселком, маячила чья-то фигура.

Марк, юнга со шхуны «Колумб», ходил сегодня домой, на маяк, где отец его работал смотрителем. Утром шхуна пришла в бухту Лебединого острова за рыбой, которую поставляла в ближайший порт, на консервный завод. Как оказалось, у рыбаков Соколиного выселка накануне случился совсем небогатый улов. Шкипер решил задержаться в бухте на сутки, прочистить мотор, а потом забрать улов за два дня и отправляться в порт. Юнга отпросился у шкипера на несколько часов домой, на маяк. Однако гостил недолго, поскольку заметил, что небо хмурится, предвещая дождь и бурю, и заторопился на судно. Дома его, правда, задержали: специально для него был приготовлен вкусный обед и пирожки с мясом. Он и теперь нёс с собой увесистую корзинку с пирожками, переданными матерью для команды «Колумба».

На бегу юнга поглядывал на фигуру впереди, пытаясь угадать, кто бы это мог быть. Семнадцать лет он прожил на этом маленьком острове, знал всех немногочисленных его жителей и мог назвать каждого из них за километр. А теперь вот догонял человека, которого никак не мог узнать. «Кажется, это девушка или женщина», — догадывался он по одежде. Она почему-то часто останавливалась и наклонялась: наверное, цветы рвала. В руке держала трость.

Наконец порыв ветра волной побежал по траве, по зелёной стене камышей над небольшим болотом, поднял вверх какую-то сухую травинку — начиналась буря. Море в один миг покрылось белыми барашками пенных волн.

Ветер дул Марку в спину, облегчая ему шаг. Юнга догонял человека с тростью. Он почти уверился, что это какая-то незнакомая женщина, и его распирало любопытство, кто она и что делает на их острове. Когда до неё осталось не больше полусотни шагов, молния рассекла небо, а спустя какой-то миг оно взорвалось громом. И сейчас же на землю упали первые тяжёлые капли. Незнакомка остановилась, подняла вверх свою трость, и над ней, подобно парашюту, раскрылся зонтик. Марк поравнялся с ней и увидел, что это была девушка примерно его лет. Она крепко сжимала ручку зонтика, поскольку ветер выдёргивал его, рвал из рук. Девушка, по-видимому, была из города — об этом свидетельствовали синее платье с короткими рукавами, сандалии, белый берет, прикрывающий только половину головы, и зонтик. У Марка не было времени её рассматривать, и если бы через пять минут его спросили, блондинка она или брюнетка, то он, наверное, не смог бы ответить. Между тем она была блондинкой, курносенькой, с зелеными глазами. Юнга не обратил на всё это внимания, но сразу убедился, что она не островитянка, и потому крикнул ей:

— Спешите! Торопитесь, пока ручей под выселком водой не залило, а то не перейдёте.

С этими словами он замедлил шаг и пошёл рядом с девушкой.

Маленький ручей под Соколиным во время ливней превращался в бурную реку, и тогда перебраться через него было невозможно. В таких случаях люди возвращались на маяк и ждали, пока пройдёт дождь и спадёт вода, либо же рисковали добраться до выселка по морю.

Пока Марк говорил, полился густой дождь, серым занавесом закрыв от них рыбачий выселок, куда осталось идти самое большее минут десять. Девушка подошла ближе к Марку и, чуть вытянув руку, прикрыла его зонтиком.

— Идём вместе! — крикнула она.

Часто сверкала молния и раз за разом грохотал гром. Порывы ветра рвали зонт из девушкиных рук.

— Возьмите зонтик и держите меня за руку, — сказала незнакомка Марку.

Парень осторожно взял одной рукой её руку, а второй изо всех сил сжал ручку зонта. Хотя зонтик и мешал им идти быстро, но немного защищал от дождя. Идя рядом с незнакомкой, Марк думал, что всё равно промокнет, хоть с зонтиком, хоть без него, и, наверное, придется забегать к какому-нибудь рыбаку сушиться, потому что на «Колумбе» только одна маленькая рубка и там сделать это не получится.

Ноги путались в мокрой траве, иногда доходившей до колен, и идти было тяжело. Наконец добежали до ручейка. Маленький водный поток, бегущий по дну, рос прямо на глазах. Глубиной он был, наверное, с полметра. Вода уже почти покрывала несколько довольно больших камней, лежащих посреди ручья и служивших своеобразным мостиком. Марк знал: опоздай они минут хотя бы на десять-пятнадцать, и перейти ручей не смогли бы. Парень вошёл в воду и протянул девушке руку, чтобы помочь перескочить ручей по камням. Незнакомка посмотрела на него удивлённо и даже сердито:

— Чего вы в воду полезли? Я бы сама…

Но он не дал ей договорить, крикнул:

— Переходите быстрее!

Не выпуская зонтик из руки, Марк вышел вместе с девушкой на другой берег ручья. Как только они перешли, вода скрыла камни.

Дождь не утихал. Теперь до крайнего дома Соколиного выселка оставалось шагов сто. За полторы-две минуты Марк и незнакомка добрались до улочки, покрытой глубокими канавами.

— Вам куда? — спросила незнакомка.

— Мне до пристани.

— Хорошо, я вас проведу. Мне почти по дороге.

Прошли улочку, свернули за угол и приблизились к берегу. Бухта была относительно спокойной, на ней только пенились мелкие волны. «Колумб» покачивался на якоре недалеко от берега; волны плескались о маленькую деревянную пристань и шаловливо выбегали на песок, почти касаясь шаланд и каиков[1], вытащенных рыбаками на берег.

Когда поравнялись с домиком рыбака Тимоша Бойчука, Марк поблагодарил свою спутницу и попрощался. Она ответила:

— Не за что, счастливо.

Марк открыл калитку, но, несмотря на дождь, стоял и смотрел вслед незнакомке. Она, пройдя соседний дом, оглянулась. Марк смутился и исчез за воротами.

Хотя парня донимало любопытство, — хотелось посмотреть, куда пошла незнакомка, — он уже не стал останавливаться и оглядываться, направился к двери, вытер ноги о каменные ступеньки и вошёл в сени. Из комнаты слышались знакомые голоса. У Бойчука часто собирались рыбаки, поскольку дом его стоял ближе всего к морю, два окна выходили на берег, и оттуда было удобно присматривать за шаландами и лодками во время непогоды.

Марк вошёл в комнату, поздоровался и спросил разрешения обсушиться. Хозяин сейчас же провёл его в кухоньку, где в печи горел огонь. Направляясь туда, юнга слышал, как один из рыбаков говорил:

— Вся сила, значит, в этом песке. Из-за этого песка он и приехал сюда на целое лето вместе с дочкой…

2. НА «КОЛУМБЕ»

Шхуна «Колумб» принадлежала Рыбтресту. Это было небольшое, но вместительное судно. Ходило оно под мотором со скоростью пять-шесть миль в час, а под парусами при хорошем ветре — в полтора раза быстрее. Иногда «Колумба» посылали в море рыбачить, но в основном он перевозил рыбу, сети и всевозможную снасть. В последнее время «Колумб» регулярно обходил рыбачьи артели, забирал у них рыбу и доставлял её на консервный завод, находившийся миль за двадцать пять от Лебединого острова, возле курортного городка.

Никто не знал, когда и где эта шхуна была построена. Ещё в Гражданскую войну её как-то прибило к берегу, полузатопленную, без людей, с обломанной мачтой, изуродованным бортом, без руля. Мотора на ней тогда не было. На борту сохранилась надпись «Колумбъ». Несколько недель никто эту шхуну не трогал. Потом рыбак Стах Очерет, взяв в помощь нескольких товарищей, подтянул её на береговой песок и обложил киль камнями. Ещё пару лет после этого шхуна стояла без движения и была пристанищем для рыбацких детей, которые охотно играли рядом с ней и в летние дни прятались под её бортами от жары. И лишь на третий год всё тот же Стах Очерет пришёл в сельсовет и предложил отремонтировать шхуну, поскольку материал, из которого она была сделана, вполне прошёл проверку морем, солнцем, дождями, морозами, а также и людьми, тоже с не очень-то большой заботой отнесшимися к судну, брошенному на произвол судьбы. Шхуна была отремонтирована, на ней поставили новую мачту, починили руль, обустроили маленькую рубку и сбили с надписи «Колумбъ» твёрдый знак в конце.

Стах Очерет был назначен шкипером «Колумба» и с тех пор со шхуной не расставался. Позже «Колумб» передали Рыбтресту. Тогда на нём поставили мотор. Правда, Очерет всегда отдавал предпочтение парусам, а мотором пользовался только в тех случаях, когда паруса висели на мачте неподвижно или же ветер дул прямо в лоб.

Команда на «Колумбе» была небольшая. Кроме шкипера, в её состав входили моторист, матрос-рулевой и юнга. Все были жителями Соколиного выселка на Лебедином острове. Молодой рыбак Лёва Ступак недавно окончил курсы мотористов и теперь работал на шхуне. Стах Очерет в шутку называл его «механиком», так же как и юнгу Марка звал «главным коком», рулевого Андрея Камбалу «боцманом», а шхуну «боевым кораблём».

В тот день, когда ливень застал Марка в поле, на борту шхуны были только Лёва и Андрей. Первый чистил мотор, второй латал паруса. Когда начался дождь, оба укрылись в рубке. Рубка на шхуне была такой маленькой, что одновременно в ней могли спать только двое. В непогоду, когда шхуна стояла возле причала или на якоре, команда, спасаясь от дождя и ветра, едва умещалась в рубке.

Ливень продолжался почти час. Когда утих, к шхуне подошли друг за другом два каика. В первом сидели Марк с Тимошем Бойчуком, а во втором — шкипер Стах Очерет.

После дождя вода в бухте помутнела, в неё нанесло ила с острова. Грязные волны безостановочно подбрасывали шхуну, но привычные к качке рыбаки не замечали этого. Внутри шхуны всё вымокло, на дне собралось прилично дождевой воды, и юнга сейчас же был отправлен выливать её. Он работал старательно, ловко зачерпывая воду ведёрком и выливая за борт. Спешил, потому что предстояло ещё готовить ужин.

Очерет вскочил на шхуну почти сразу вслед за Марком и Бойчуком, привязал каик к корме и поздоровался с командой по своему обычаю:

— Тихой погоды, богатой рыбы!

После чего спросил о моторе. Оказалось, что с мотором Лёвка ещё не закончил, работы оставалось на два-три часа, но до завтра легко управится.

— Сегодня, парни, сегодня отправляемся, — заявил шкипер.

Неожиданная перемена планов удивила команду шхуны, особенно Тимоша.

— Мы же сегодня собирались дома ночевать, — сказал Андрей.

— Где же ты рыбы наловил? — шутливо спросил Тимош.

— Есть новый груз, — ответил шкипер. — А рыбу заберём, хоть её и мало. Завтра к вечеру к вам наведаемся, чтобы новой наловить.

— А что за багаж, дядя Стах? — поинтересовался моторист.

— Две бочки песка.

— Да не шутите вы. Говорите, как есть…

— Я, парень, не шучу, сейчас подойдём к пристани и возьмём две бочки песка. Нужно срочно доставить их в порт.

Все за исключением Бойчука удивлённо смотрели на своего шкипера. Бойчук же кивнул с таким видом, будто догадался, в чём дело, и слова шкипера подтверждает.

— Что же это за песок такой и на кой чёрт он кому-то понадобился? — поинтересовался Андрей. — В порту, что ли, своего песка нет?

— У меня приказ, — ответил Очерет, — а что там к чему, могу и не интересоваться. Хотя говорят, что это золотой песок.

— Действительно золотой? — подскочил Тимош. — У нас тоже говорили, но никто не верил…

— Именно, золотой, — протянул шкипер, поглядывая на свою команду и следя за тем, какое впечатление произвели его слова на товарищей. И увидел, что никто из команды ему не верит.

3. ЮНГА

На нашем южном море очень мало островов. Самое большее их наберётся десятка два вдоль северо-западного побережья. Всё это небольшие, песчаные, иногда болотистые, заросшие травой, камышами или кустами куски грунта, отрезанные от суходола неширокими проливами. К этим островам относился и Лебединый. Он простирался параллельно берегу километров на тридцать, но в самом широком месте был не более километров четырёх. Восточная сторона острова заросла густыми камышами и невысокими деревьями, в которых гнездилось множество чаек, мартынов и бакланов, этих невероятно прожорливых рыболовов, которым рыбаки Соколиного выселка то и дело желали всяческих бед. Поблизости от этих птичьих поселений часто попадались лисьи норы, уходившие глубоко под землю. Лисиц на острове было много, и чувствовали они себя вполне безопасно, поскольку в рыбачьи дворы наведывались только изредка зимой, а большую часть года жили за счёт птичьего населения южной части острова. Рыбаки почти не охотились, потому и зверям, и птицам жилось на острове привольно.

Остров назывался Лебединым, потому что осенью и весной сюда наведывались тысячами, а в некоторые года и десятками тысяч лебеди, останавливаясь здесь во время своих перелётов с севера в тёплые края, а из тёплых краёв на север. Кроме того, ходили слухи, будто когда-то на этом острове жило много лебедей, пока их не перебили и не распугали. Но тех времён уже никто не помнил.

Посреди острова над довольно большой и глубокой бухтой разместились четыре десятка рыбачьих домов. Бухта называлась Соколиной, такое же название было и у выселка. Кто от кого это название перенял, никому не было известно.

Кроме выселка на острове находились ещё два дома — жилище инспектора рыбного надзора Якова Ковальчука, располагавшееся приблизительно километрах в двух на восток от выселка, и маяк на западном краю острова. От маяка в море выходила песчаная коса, которая оканчивалась длинной грядой подводных камней. В основном из-за этих камней здесь и поставили маяк. Тёмными ночами огонёк маяка было видно за десять-двадцать миль, когда же околицу окутывал туман, на маяке ревела сирена, звук которой долетал до самого Соколиного выселка.

В солнечные дни далеко с моря была видна белая башня маяка и такой же белый чистенький домик, прижавшийся к ней. В этом домике жил с семьёй смотритель маяка Дмитрий Филиппович Завирюха. И в этом же самом домике родился его сын Марк. Марк был в семье средним. Старшая сестра Мария вышла замуж за рыбака и уже три года жила в Соколином. Сейчас на маяке оставались отец, мать, старый дед Махтей — материн отец — и восьмилетний брат Гришка.

До пятнадцати лет Марк не бывал нигде за пределами острова. С десяти лет он учился в школе в Соколином, где все классы вёл один учитель, поскольку учеников в школе было чуть больше тридцати, а в пятом, шестом, седьмом классах — по одному-два. В пятнадцать Марк впервые оставил остров. Он ездил вместе с учителем в село Зелёный Камень, располагавшееся на суходоле, километрах в двенадцати от Соколиного, и там сдал экзамены за седьмой класс. После окончания школы, посоветовавшись с отцом, парень решил поступить юнгой на какую-нибудь шхуну, поплавать год-два, а потом, набравшись практического опыта, поступить в мореходный техникум.

Как раз в это время Стах Очерет искал на «Колумб» нового юнгу, поскольку его прежний юнга перешёл на океанский пароход.

Стах охотно согласился принять к себе Марка, которого хорошо знал — на Лебедином острове все хорошо знали друг друга. Марку определили зарплату, продовольствие и спецодежду. Парня это вполне устраивало. В его обязанности входило готовить еду для команды и рыбаков, когда они бывали на шхуне, поддерживать чистоту, помогать по возможности рулевому и мотористу, а также выполнять мелкие поручения шкипера. Юнга был на шхуне самым грамотным, поэтому на него ещё было возложено ведение различных записей — сам Очерет весьма неохотно брался за карандаш, отдавая предпочтение собственной памяти и подсчётам в голове чем каким-либо записям.

Второй год работал Марк на «Колумбе». Теперь он нечасто бывал на острове: посещал на шхуне соседние рыбачьи артели, ближайшие пристани и частенько гостил в порту курортного маленького города Лузаны. За это время юнга крепко подружился с остальной командой и стал любимцем маленькой моряцкой семьи. Когда было нужно, заменял рулевого или моториста, в плаваньи умел ориентироваться по компасу, звёздам и берегам, самостоятельно ставил паруса и вёл шхуну в требуемом направлении при любом ветре, запускал и останавливал мотор, разбирался в рыбе, которую они принимали, знал, где и какие сети нужно ставить.

Был он осторожен, но ветра и волн не боялся. Несколько раз за это время их захватывал в море сильный шторм. Однажды ветер порвал паруса, закончилось горючее, мотор перестал работать, и шхуну заливали высоченные волны. Казалось, вот-вот её полностью зальёт или перевернёт, и рулевой Андрей испугался. Но Стах накричал на Андрея, они поставили шхуну против волны и так держались два дня. Когда шторм начал стихать и ветер переменился, подняли кливер и потихоньку доплыли до своего острова.

Во время шторма Очерет следил за юнгой и ни разу не заметил на его лице и тени страха, а в глазах выражения растерянности. За это он высоко ценил Марка, хотя ничего ему не сказал, так же, как и не вспомнил никогда ни единым словом об испуге Андрея Камбалы.

Приближалось время, когда Марк должен был ехать в большой приморский город сдавать экзамены в мореходный техникум, ему оставалось плавать на «Колумбе» три-четыре месяца. Никто на шхуне об этом не заговаривал, а если у кого-то и появлялась мысль об этом, тот гнал её прочь. Не хотелось думать, что придётся им искать нового юнгу.

4. ТОРИАНИТОВЫЙ ПЕСОК

«Колумб» подтянули к пристани, где уже стояли две бочки с песком, о которых упоминал в разговоре с командой шкипер. Возле бочек стоял высокий человек в годах. Команда уже знала, что это был дальний родственник Стаха Очерета. Он оставил Лебединый остров много лет тому назад и долго сюда не возвращался. Теперь, как рассказывал шкипер своим товарищам, его родственник стал профессором. Как раз в эти дни, когда «Колумб» ходил в плаванье вдоль побережья и задержался там на целую неделю, профессор Андрей Гордеевич Ананьев и приехал на остров, собираясь провести здесь летний отпуск. Гуляя по острову, он заинтересовался песчаной горой возле Соколиного. Он внимательно исследовал этот песок, потом набрал его две бочки и спешил отправить в город на исследование. Шкипер в двух словах объяснил это своим товарищам, добавив, что профессор поедет вместе с ними.

Когда шхуна причалила бортом к пристани, на неё вкатили бочки с песком.

В это время к профессору подошла девушка. Несмотря на вечерние сумерки, Марк узнал свою спутницу, встреченную во время ливня. Она была в плаще, на ногах у неё были резиновые боты, а в руках чемодан и сумка.

«Его дочь», — подумал юнга.

Оказалось, что профессор с дочерью едут на шхуне в Лузаны. Когда девушка ступила на шхуну, Марк почему-то смутился, спрятался за рубку и взялся там за стряпню. Надо было торопиться с ужином. Из-за того, что на шхуне были пассажиры, он решил добавить к макаронам ещё и уху из кефали. Это было любимое блюдо рыбаков. Марку хотелось во всём блеске продемонстрировать свои таланты кулинара. Поставив греть воду, он принялся чистить рыбу. Не успел почистить и половину, как рядом с ним возникла девичья фигура.

— О, у вас настоящая кухня! — произнесла девушка удивлённо.

— Камбуз! — ответил Марк, не поднимая головы и тщательно скребя ножом рыбу, так что чешуя брызгами разлеталась во все стороны.

— Вы тоже употребляете корабельные термины? Я думала, что на рыбачьих лодках их не знают.

Марк поднял голову и обиженно взглянул на девушку:

— Это вы о «Колумбе»? Мы — шхуна, а не лодка, — гордо заявил он.

Девушка узнала парня, с которым несколько часов тому назад шла под дождём.

— Это вы? — произнесла она радостно. — Мы с вами сегодня встречались.

Марк покраснел, но в сумерках этого видно не было. Подтвердил, что это действительно он.

— Так давайте познакомимся, — предложила девушка. — Меня зовут Люда.

— А я Марк Завирюха.

— Я не назвала свою фамилию, но вы, наверное, её знаете — Ананьева.

Люда взялась помочь Марку. Он сначала отказывался, но потом согласился и дал девушке длинный нож и старый мешок вместо фартука. Она чистила рыбу умело и быстрее, чем Марк. Говорили мало, но девушка сообщила юнге, что знает, как готовить рыбу жареную, рыбу с подливой, отварную с картофелем, рыбный холодец, рыбу маринованную, рыбу фаршированную, рыбные котлеты и ещё пять или шесть рыбных блюд. Кроме того, она умеет готовить шашлыки и чебуреки. Готовить их её научил отец, который очень любит эти блюда. Марк вскоре убедился, что она не хвастает, потому что приготовление рыбной ухи и макарон очень быстро перешло в Людины руки.

Пока Люда с Марком возились на камбузе, шхуна отчалила от берега. Стах сам стал к рулю. Умело маневрируя, он вывел «Колумб» только под кливером из бухты в море. Потом матрос поднял парус, и шхуна легко отправилась на восток, покачиваясь на волнах. Ветерок веял лёгкий, и казалось, что он вот-вот утихнет. Лёвка возился с мотором и обещал не позднее, чем за полтора часа, а то и меньше, закончить ремонт. Небо уже сияло звёздами, и Стах вёл «Колумб», ориентируясь на звёзды и на маяк, огонёк которого то вспыхивал, то гас, давая две длинных и три коротких вспышки с разными интервалами.

Профессор осторожно обошёл рубку и очутился возле дочери и юнги.

Он поинтересовался, как продвигается дело с ужином, и ему сообщили, что через десять минут ужин будет готов. Профессор спросил у Марка, давно ли тот плавает на «Колумбе», плавал ли ещё где-нибудь, кто он и откуда. Узнав, что юнга — сын смотрителя маяка с Лебединого острова, очень обрадовался, поскольку знал отца Марка и даже когда-то дружил с ним. Правда, это было очень давно, потому что в последний раз они встречались лет двадцать назад, но профессору приятно было о той встрече вспоминать.

Марк поинтересовался, что это за бочки везёт профессор и почему ему так спешно нужно в город, что шкипер не дал им даже обсохнуть.

— Бродя по Лебединому острову, — рассказал профессор, — я заинтересовался песчаной горой и вскоре удостоверился, что в песке, из которого она состоит, содержится очень ценное вещество — торианит. Это меня взволновало. Дело в том, что может быть песок с разным количеством торианита в нём. Чтобы проверить свойства этого торианитового песка, нужно провести специальное лабораторное исследование. Почему я так тороплюсь вывезти этот песок? В городе, где я живу, сейчас проездом находится известный специалист по этим делам, профессор Китаев. Я хочу показать ему песок и вместе с ним сделать анализ. Завтра Китаев должен уехать, а я хочу обязательно застать его. Как только прибудем в Лузаны, сразу же пошлю ему телеграмму, а сам отправлюсь с первым пароходом.

В это время Лёвка окончил работу, и через полчаса мотор затарахтел, приводя в движение шхуну.

Но Стах не спустил паруса и, одновременно используя слабенький попутный ветер, ускорял ход «Колумба».

5. РЕЙС В ЛУЗАНЫ

Утренняя прохлада была достаточно ощутима, и Люда согнулась калачиком, завернувшись с головой в одеяло. Она спала на куске старой парусины, расстеленной на палубе под рубкой моториста. Девушке снился какой-то неприятный сон, и она проснулась. Да ещё кто-то второпях наступил на неё. Раскрыла глаза, но из-под одеяла не высунулась. Слышалось несколько голосов. «Наверное, уже никто не спит», — подумала она и выглянула из-под одеяла. Над собой увидела ярко-голубое прозрачное небо.

Поднялась на ноги. На востоке прямо из моря выглядывала половина солнца, освещая золотисто-красноватыми лучами мелкие волны.

И море, и воздух пылали молодой свежестью. Солнечные лучи придавали блеск глазам, а прохладный воздух, будто ароматный напиток, наполнял лёгкие.

Экипаж «Колумба» и профессор Ананьев стояли на левом борту и не обращали внимания на солнце. Их взгляды были обращены на судно сине-голубого цвета, плывущее на расстоянии полумили от шхуны. Небольшое, с низким бортом, с коротким полубаком, двумя трубами, маленькими надстройками — это судно очень невыразительно вырисовывалось на фоне моря и неба. Казалось, отойди оно на милю-полторы дальше, и расплылось бы в красках морской дали. «Военный корабль», — догадалась Люда.

— Доброе утро, — приветствовал её юнга. — Посмотреть хочешь? — сказал, протягивая бинокль.

— Доброе утро. Спасибо. Это военный корабль?

— Эсминец «Неутомимый буревестник». Наш знакомый и друг.

— Почему?

— В прошлом году он выручил нас в открытом море, когда «Колумб» во время шторма потерял паруса и остался без горючего.

Эсминец проходил совсем близко. Люда увидела на палубе корабля нескольких моряков.

С капитанского мостика, над полубаком, двое командиров следили в бинокли за шхуной. Марк поднял над кормой «Колумба» красный флажок, салютуя «Неутомимому». Оба командира поднесли руки к фуражкам. В ответ рыбаки закричали «ура». Эсминец, проявляя вежливость, поднял в ответ на их салют флаг до половины своей мачты.

Небольшой военный корабль промчался быстро, оставляя за собой бурный пенный след. Люда хотела посчитать, сколько на нём видно пушек, но так и не успела этого сделать. Девушка махнула беленьким платочком, и несколько краснофлотцев ответили с кормы на её приветствие. Люда встряхнула головой и, обернувшись к шкиперу, сказала:

— Он идёт немного быстрее, чем «Колумб».

— Ну да! — улыбнулся Стах. — Раз, наверное, в шесть. Здорово идёт. Теперь манёвры. С каким-то поручением спешит.

Шкипер рассказал Люде несколько эпизодов из боевой истории «Неутомимого». Его закончили строить на второй год империалистической войны и сразу же отправили в море. Эсминец ходил в разведку, расставлял мины, встречался с вражескими кораблями. Однажды он удачно торпедировал крейсер, одновременно выдержал бой против трёх миноносцев и вернулся неповреждённым. Дважды подводные лодки пускали в «Неутомимого» торпеды, и оба раза эсминец, удачно маневрируя, уклонялся от встречи с ними. Полтора года удачно плавал «Неутомимый». А в одну тёмную июньскую ночь, идя под вражеский берег, напоролся на мину. Сильным взрывом у эсминца оторвало корму. Часть команды погибла, главные машины остановились, электричество погасло. В корабль ринулась вода. Работали только помпы, и все, кто остался в живых, взялись за них. Началась напряжённая борьба с водой. Если бы помпы перестали работать хотя бы на двадцать минут, идти «Неутомимому» на дно. По радио вызвали помощь. Наутро пришли два миноносца и взяли искалеченный корабль на буксир. Целый день они тянули его к своему берегу. Командиры обоих миноносцев полагали, что «Неутомимый» безнадёжен, и спорили, надо ли с ним возиться. Они не верили, что его удастся дотянуть до берега. Под вечер их обнаружили вражеские самолёты. Вокруг падали бомбы. Оба миноносца отцепили буксирные тросы, оставив утопающий корабль на произвол судьбы, и бросились врассыпную. Одна бомба упала на палубу «Неутомимого» возле капитанского мостика и убила своими осколками командира, его помощника и нескольких матросов. Командование миноносцем взял на себя молодой машинист. Смеркалось. И снова всю ночь команда ни на минуту не прекращала борьбу с водой. Но вода всё больше прибывала во внутренние помещения. Наутро корабль почти по самую палубу сидел в воде. Но совсем уже близко виднелись свои берега. Вскоре подошёл сильный буксир и отвёл «Неутомимого» в порт. Миноносец поставили на капитальный ремонт, команду разослали по другим кораблям. Из ремонта «Неутомимый» вышел только после Гражданской войны. Корму ему прикрепили от другого эсминца — «Буревестника». «Буревестник» тоже погиб на минах, и от него осталась только одна корма. Отремонтированный эсминец назвали «Неутомимый буревестник». Теперь командиром на нём был тот машинист, который когда-то его спас. На Красном Флоте «Неутомимый» занимает первое место по точности стрельбы и скорости хода для этого типа кораблей.

Когда Стах Очерет завершил свой рассказ, «Неутомимый» уже исчез на горизонте, а с противоположной стороны показалась бухта с белыми домиками на берегах. «Колумб» приближался к порту Лузаны.

Возле пристани стоял маленький пассажирский пароход «Пенай». Этот пароход уже лет сорок или пятьдесят курсировал между Лузанами и недалёкими портами побольше. Вот и сейчас он доставил сюда курортников в санатории и дома отдыха, располагавшиеся на живописном побережье, славящемся своими «золотыми» пляжами и умеренной глубиной морского дна. «Колумб» прошёл мимо пустынных ещё пляжей, миновал пассажирскую пристань и «Пенай», уменьшил ход и, лавируя между шхунами и шаландами в рыбной гавани, стал швартоваться к причалу. Андрей и Марк соскочили на берег и начали крепить трос, обматывая им береговой кнехт. Профессор торопился. В девять утра «Пенай» уходил из Лузан. Оставалось немного времени, чтобы переправить бочки с песком на борт «Пеная» и купить билеты.

Андрей Ананьев написал на листе из блокнота телеграмму профессору Китаеву и послал с ней Люду на телеграф, а сам пошёл в билетную кассу. Там он увидел табличку с трафаретным объявлением: «Все билеты на “Пенай” проданы».

Профессор просил капитана парохода дать разрешение на два билета — для него и для дочери. Капитан категорически отказался.

— Вас я возьму к себе в каюту, а девушку совершенно некуда пристроить. У меня и так на сто пассажиров больше, чем я могу спасти, когда на «Пенае» разорвётся котёл.

— А с чего это котёл должен разорваться?

— Обязательно когда-нибудь разорвётся, ведь этот пароход — современник Фултона, хотя и имеет вместо колёс винт.

Ананьев распрощался с рыбаками. Люда должна была на «Колумбе» вернуться на Лебединый остров.

Вскоре после того, как «Пенай» отчалил от пристани, «Колумб» тоже вышел в море. Шхуна возвращалась назад, держась берега. Горячо припекало солнце, но море смягчало жару. Люда и Марк сидели на палубе и дружески общались, рассказывая друг другу всевозможные подробности собственной жизни и расспрашивая — Марк о большом городе, где жила Люда, а девушка о жизни на Лебедином острове и рыбачьих успехах «Колумба».

6. АГЕНТ № 22

Вечером, когда электрический свет залил городские улицы, мимо витрин ювелирных магазинов медленным шагом шёл сухощавый высокий человек лет тридцати пяти. На нём хорошо сидел элегантный серый костюм, к которому подходила такого же цвета шляпа, а на чёрном галстуке сиял фальшивый, — это было видно по размеру, — бриллиант. Легко ступали ноги в лаковых туфлях. Левая рука держала грубую трость, будто лёгкий стек.

С видом знатока прохожий останавливался перед витринами и рассматривал выставленные там драгоценности, будто пытаясь определить их стоимость. Время от времени он нетерпеливо поглядывал на ручные часы. Когда стрелки показывали без двадцати десять, мужчина свернул в ближайший переулок и вышел на соседнюю улицу, также залитую электрическим светом, но без витрин, без магазинов и в общем достаточно пустынную в сравнении с только что описанной, хотя полицейских здесь наблюдалось гораздо больше.

Мужчина с тростью обошёл почти кругом большой семиэтажный дом, поднялся по ступенькам к парадной двери и нажал кнопку звонка. Дверь открылась, мужчина вошёл в неё, одновременно вытаскивая из кармана жилета листок бумаги. Жандарм внимательно изучил пропуск и разрешил пройти дальше. Высокий, пройдя мимо нескольких часовых, зашёл в большую комнату, где застал только двоих людей. Один из них был секретарь, а другой, по-видимому, принадлежал к кругу редких, но регулярных посетителей этой комнаты.

Комната была приёмной перед деловым кабинетом начальника тайно-разведывательной службы.

— Мне назначено на десять, — сказал высокий.

Секретарь глянул на часы, стрелки показывали без двух минут десять.

— Подождите несколько минут. Шеф уже спрашивал о вас.

Ждать пришлось недолго. В пять минут одиннадцатого секретарь вышел из двери кабинета и сказал:

— Номер двадцать два, зайдите к начальнику.

«Номер 22» вошёл. Это был деловой кабинет. За стеной находился другой, парадный кабинет с другой приёмной, другим секретарём, комфортабельно обставленный для немногочисленных официальных приёмов. В нём же принимали незасекреченных сотрудников. Основная же, главная деятельность начальника происходила в деловом кабинете.

«Номер 22» вошёл в кабинет без шляпы и, вытянув руки по швам, неподвижно остановился возле двери.

— Подойдите ближе и садитесь, — произнёс голос вежливо и в то же время повелительно. Этот голос принадлежал начальнику, лысина и очки которого блестели в тени зелёного абажура. Освещение комнаты нарочно было устроено так, чтобы посетитель был полностью освещён, а тот, кто принимал, прятал своё лицо и выражение глаз в тени абажура.

— Ваш отпуск сегодня закончился, — сказал начальник. — Вам, талантливый молодой человек, везёт. Сегодня вы получите ответственное и интересное задание, его получил, было, агент «номер 214», с которым вы работали в прошлом году, но он при пересечении границы… убит.

Начальник следил за впечатлением, произведенным этим сообщением. Но ничего не изменилось на лице подчинённого. Разве что почти незаметно дёрнулись ресницы над глазами.

— Вам придётся перебраться в Россию. Русский язык вы знаете, вы ведь почти десять лет жили там, а потом окончили здесь русскую гимназию. Правда, в России вы были впоследствии только дважды как турист, но пробыли достаточно долгое время. В последний раз, кажется, в позапрошлом году, вы провели там четыре месяца.

— Да.

— Прежде всего, я ознакомлю вас с делом, которое интересует нашу службу. Из одной советской газеты мы узнали, что профессор геохимии Ананьев нашёл на небольшом Лебедином острове значительный запас торианитового песка. Вам надлежит перед отъездом несколько дней уделить геологической литературе и получить специальную консультацию. Вкратце значение торианитового песка я могу вам объяснить: из него можно добывать много гелия — значительно больше, чем из монацитового песка, а вы, должно быть, знаете историю монацитового песка. Перед войной немецкие пароходы, которые шли в Бразилию с грузами, должны были возвращаться назад порожняком. Для балласта они грузили в свои трюмы монацитовый песок и выгружали его в своих портах. Когда началась война, грозные великаны дирижабли часто гибли от маленького зажигательного шара, потому что достаточно было одной искры, чтобы взорвался водород, которым наполняли оболочку дирижабля… Вы знаете, что вскоре немецкие дирижабли удивили врагов. В дирижабли попадали снаряды, но воздушные корабли не взрывались, а спокойно летели дальше. Почему так? Потому что их оболочки наполняли уже не водородом, а гелием, добытым из монацитовых песков. А гелий не загорается. Ну, а теперь наши химики выяснили, что гелий имеет значение в военном деле не только для наполнения дирижаблей. К сожалению, за границей знают, что на наших подводных лодках последнего поколения устанавливают новые двигатели, которые работают с помощью взрывов гремучего газа, который добывается непосредственно разложением воды на кислород и водород с помощью электролиза. Эти двигатели дают возможность намного уменьшить вес подводных лодок и увеличить скорость их хода и время пребывания под водой. Лодки с такими двигателями втрое сильнее лодок, которые передвигаются под водой с помощью электроаккумуляторов, а над водой — обычными дизелями. Значит, за границей кое-что об этом знают, но не знают конструкции двигателей и того, что для сжигания в них гремучего газа нужен гелий. Больше о значении гелия я ничего не скажу. Техника этого дела — тайна. Когда Советская Россия будет иметь значительное количество собственного гелия… как вы знаете, до сих пор гелием владеют только Соединённые Штаты и за границу его почти не продают…

То есть, когда у большевиков будет много гелия, они, во-первых, будут наполнять им свои дирижабли, а во-вторых, у нас нет никаких гарантий, что они не догадаются использовать гелий так, как используем его мы. Наконец, следует сказать, что, хотя гелий в торианите содержится в значительном количестве, инжекторы, тем не менее, до сих пор не решили технологическую проблему — как его добывать из торианита заводским способом. Если бы эту проблему решили у нас, то, возможно, мы смогли бы организовать добычу гелия из торианитового песка, небольшое количество которого встречается на островах Индийского океана. В советской газете, в той самой заметке, вкратце упоминается, что профессор Ананьев эту проблему почти решил. Кстати, возьмите эту заметку.

Начальник подал агенту газетную вырезку и, пока тот читал её, задумчиво рассматривал длинные ногти на своих пальцах.

— Итак, слушайте дальше. Нам нужно, чтобы смелый человек проник в Россию. Там следует осторожно связаться с нашим постоянным уполномоченным при посольстве, познакомиться с профессором Ананьевым, посетить Лебединый остров и обязательно сорвать добычу торианитового песка. А самое главное — достать у Ананьева его проект добычи гелия и уничтожить автора проекта. Ясно?

— Да. Каким способом я должен пересечь границу?

— Получите американский паспорт. В России наш уполномоченный выдаст вам фальшивый советский паспорт. Подробный план своего путешествия предоставите мне завтра. Послезавтра выедете. Желаю успеха. Всего наилучшего.

Начальник поднялся с кресла. Агент тоже встал, вытянул руки по швам и поклонился.

— До свиданья, господин начальник.

Дверь кабинета закрылась за агентом.

7. СОРЕВНОВАНИЕ

«Колумб» прибыл очередным рейсом в Соколиный. Марк сразу же побежал искать Люду, поскольку привёз ей письмо от отца. Письмо передал капитан парохода «Пенай», который заходил в Лузаны. Юнга нашёл девушку на пляже в обществе рыбацких детей и подростков. Некоторые из них поджаривали на солнце свои уже с самой весны чёрные тела, другие не вылезали из воды, плавая разными стилями и поднимая столбы брызг. Среди детей, игравших в песке, Марк увидел брата Гришку. Сестра часто забирала малого в Соколиный выселок. Здесь у Гришки было много друзей и подружек.

Мальчик радостными возгласами приветствовал брата и позвал посмотреть на узор, сложенный им из морских камешков и ракушек. Марк пообещал сделать это позже, а пока что пошёл к перевёрнутому старому каику, где сидела в купальном костюме спиной к солнцу Люда. Когда он окликнул её, девушка быстро обернулась, глаза её приветливо блеснули, она протянула Марку руку. Получив письмо, Люда радостно вскочила на ноги, разрывая конверт. Она вытащила оттуда исписанный лист бумаги и газетную вырезку, быстренько прочитала.

— Папа застал профессора Китаева. Они сделали анализ песка… Папины ожидания полностью оправдались… Даже более того — профессор Китаев вполне согласен с методом добычи гелия, который предложил папа. Он возвращается следующим рейсом для тщательного обследования торианитовых россыпей, а профессор Китаев срочно едет в Москву и там поднимет вопрос об организации промысла на Лебедином острове!

Новости эти были приятны Марку не меньше, чем Люде. Они разговорились о том, как на месте Соколиного выселка вырастет новый город, в бухте построят большой порт, железнодорожные пути пройдут по острову и по ним пойдут вагончики с песком, а они должны позаботиться о том, чтобы насадить здесь большой парк и сохранить маленький заповедничек целинной земли с чащами, лисами и птичьим населением. Потом девушка позвала Марка купаться.

— У нас сейчас будут проходить соревнования по плаванью, — сказала она, показывая на группу подростков, обступивших их.

Юнга заявил, что тоже хочет принять участие в соревнованиях. Кроме него и Люды плыли ещё пятеро мальчиков и трое девочек возрастом от двенадцати до пятнадцати лет. Все они выросли на берегу моря, плескались в воде с ранней весны до поздней осени, и хотя не разбирались в разных стилях и никогда не слышали таких слов, как «брасс», «кроль», «оверарм», «треджен», тем не менее, превосходно и быстро плавали по-лягушачьи, по-собачьи, на высоту, в вертикальном положении, на спине. Этими же способами плавал и Марк, но гораздо более умело. Он справедливо считал себя лучшим пловцом на острове. Он не знал, как плавает Люда, но полагал, что очень хорошо. Марк решил плыть медленно, дать другим опередить себя, а потом эффектно выйти вперёд.

В это время в бухту входили шаланды. Рыбаки возвращались из моря с уловом, и пловцы условились двигаться им навстречу. Кто первый доплывёт до рыбаков, тот победит.

По команде Люды пловцы зашли в воду, отошли на значительное расстояние от берега и выстроились в ряд. Были они разного роста, и потому одним вода доходила до пояса, а другим до подмышек. На берегу стояли младшие дети. Гришку выбрали судьёй, и он дал сигнал начинать, свистнув в свисток. Пловцы бросились наперегонки. Марк не спешил. Он плыл по-лягушачьи, разводя воду руками, и присматривался, кто как плывёт. Одни пловцы сразу же активно заработали рукам и ногами, вырываясь вперёд. Другие плыли медленнее, но Марк отстал и от них, потому что нарочно замедлялся. Но прежде всего его внимание привлекала Люда. Девушка плыла почти так же, как и он, но не задерживалась, хотя и не спешила. Вскоре Марк оказался позади всех и услышал с берега свист и насмешливые выкрики в свой адрес. Тогда он обернулся, помахал ребятишкам рукою, нырнул, проплыл несколько метров под водой и, появившись на поверхности, резко ускорился. Половина его спины выступала из воды, руки быстро взлетали вверх, разрезали воздух и с силой падали на воду, вынося пловца вперёд. Он опередил двух парней, девочку и поравнялся с Людой. За несколько секунд опередил её и вступил в соревнование с передними пловцами. Он не слышал, как с берега вдогонку неслись уже одобрительные крики. Марк вырвался вперёд, шаланды быстро приближались к нему.

В это время на берегу воцарилась тишина. К сожалению, Марк не оборачивался и не видел, что происходит позади него. А там всеобщее внимание привлекла Люда. Она почти с головой погрузилась в воду, перешла на «кроль», подняла брызги и шумно помчалась вперёд, оставляя глубокий след, как торпеда. Она плыла со значительно большей скоростью, чем Марк, опередила всех и уже догоняла переднего пловца. Юнга заметил это, только когда Люда поравнялась с ним. От удивления он даже замедлился, и в тот же миг девушка опередила его на полголовы.

Марк был поражён: его, рыбака, моряка, лучшего пловца Лебединого острова, обгоняла девушка из города! Он не злился, нет, но самолюбие его было задето. Марк, как дельфин, выпрыгнул из воды, собрал все свои силы и за несколько секунд оставил Люду позади. Она его не видела, потому что плыла всё тем же стилем, лишь изредка поднимая голову, чтобы вдохнуть воздух. Через несколько секунд она снова догнала Марка. До шаланд оставалась приблизительно сотня метров. Там рыбаки тоже заинтересовались соревнованием. Двое упорных пловцов привлекли всеобщее внимание. Они шли теперь наравне и так проплыли половину расстояния, а потом Люда снова опередила Марка метра на два, и, хотя он старался сократить это расстояние, у него не получалось. Наоборот, девушка всё больше опережала его. Вот уже её голова возле первой шаланды — соревнование окончено. Еле слышно долетел звук свистка с берега. Это свистел Гришка, оповещая о победе Люды. Хоть она и не слышала этот свисток, но заметила шаланду и перешла на медленный «брасс».

И вот уже рыбаки поздравляют её, отпускают шуточки в адрес Марка, предлагая подвезти до берега. Марк был удивлён — вот уж не ожидал он такой сноровки от городской девушки! Он перевернулся на спину, переводя дыхание, добродушно улыбался на шутки рыбаков и отдыхал, лёжа на воде. К нему подплыла Люда, и он первый поздравил её с победой.

Шаланды уже приближались к берегу. Ветер в бухте почти не чувствовался, и рыбаки гребли, чтобы быстрее подойти к пристани. К Люде и Марку подходили другие парни и девчонки, громко делились своими впечатлениями о соревнованиях и возвращались к берегу. Старшие держались теперь на всякий случай позади. Вдруг откуда-то со стороны послышался визгливый вскрик: «Ой-ой! Спасите!»

Это вскрикнул мальчик, который отплыл от товарищей. Головы всех пловцов повернулись на крик. У некоторых мелькнула мысль: «Может быть, шутит». Но мальчик исчез под водой, потом вынырнул и снова исчез. Все бросились на помощь. Не иначе, мальчика схватила судорога. К нему быстро поплыли все, однако первой возле утопающего оказалась незнакомая Люде девочка. Она ловко нырнула под воду, схватила мальчика за чуб и вытащила его на поверхность — тот даже не успел захлебнуться. Правда, немного наглотался воды, но сознания не потерял, только с перепугу старался ухватиться руками за шею девочки. Она знала, что это очень опасно, и отбивалась, крича ему, чтобы спокойно лежал спиной на воде.

Так она и поддерживала утопающего, пока не подплыли другие их товарищи. Потом его взяли под руки Марк и Люда и направились к берегу. Их окружали остальные пловцы, готовые каждую минуту сменить первого, кто устанет. На шаландах слышали крик, видели, как пловцы спасали утопающего, поэтому одна из шаланд быстро подошла к ним. Спасённого вытащили на шаланду. Вслед за ним влезли Марк и Люда. Перепуганный мальчик объяснил, что его неожиданно прихватила судорога. Люда чувствовала себя неловко: ведь она подбила всё общество на это соревнование и не побеспокоилась хотя бы об одной спасательной лодке. Если бы не та девочка, мальчик мог бы утонуть.

— В другой раз не заплывай далеко, — сказал пожилой рыбак, обращаясь к мальчику. — Благодари их, — он указал на Марка и Люду, — спасли босяка.

— Это не мы, — сказала Люда, — его девочка какая-то спасла: она первая схватила и держала, пока мы не подплыли.

— Инспекторова Найдёнка, — объяснил Марк. — Откуда она здесь взялась, не знаю, на берегу её не видел. С нами она не выплывала…

— A-а, дефективная. Она, наверное, из дома сюда доплыла. Это же рыба, а не девочка. Мы её как-то в море километров за пять от берега встретили. Хотели на шаланду взять — да где там! Дикая… Прочь поплыла!

Люда хотела расспросить о девочке. Ведь она, казалось, всех знала на острове, а эту девочку ни разу не встречала. Впрочем, расспросить она не успела, поскольку шаланда подошла к «Колумбу» и встала рядом с другими борт в борт со шхуной. С шаланд перегружали рыбу. Слышно было, что на палубе «Колумба» ссорятся. Несколько рыбаков обступили мужчину, который измерял рыбу клеёнчатым метром. Это был рыбный инспектор Ковальчук. Он выбирал отдельных рыбин и измерял их от хвоста до головы и наоборот.

Рыбная инспекция следит, чтобы рыбаки не ловили молодую рыбу, а для этого каждую породу рыбы ловят сетями с соответствующим размером петель в них. Инспекторы присматривают за исправностью рыбацкого инвентаря и распределяют участки моря между отдельными артелями.

На «Колумбе» вспыхнула ссора из-за того, что известный бюрократ, инспектор Ковальчук, нашёл в улове несколько рыбин на полсантиметра короче разрешённого размера. Это были осетры длиной восемьдесят девять с половиной сантиметров, а разрешалось ловить не короче девяноста. Более короткую рыбу рыбаки должны были выбрасывать в море. Конечно же, трудно установить при такой длине разницу в полсантиметра, но Ковальчук отобрал десяток таких рыбин на одной шаланде и хотел теперь конфисковать весь её улов и оштрафовать бригадира. Рыбаки защищались, доказывая отсутствие злого умысла, наконец, когда измеряли они, у них получалось не полсантиметра, а один-два миллиметра.

Возмущённый Стах Очерет потребовал прекратить скандал у него на шхуне и отказался подписать акт, составленный инспектором. Он предложил ему не мешать, пока шаланды перегружают рыбу на шхуну. Ковальчук с угрозами покинул «Колумб», сошёл на пристань и отправился по берегу бухты домой. Случайно он наступил на узор, выложенный на прибрежном песке Гришкой. Услышав возмущённый крик мальчика, инспектор остановился, взглянул на детское развлечение и, раздражаясь на весь мир, изо всех сил шаркнул ногой; камешки и ракушки разлетелись брызгами вместе с песком. Гришка остолбенел от неожиданности и возмущения. Инспектор пошёл дальше, не оглядываясь, а вслед ему полетели упрёки от рассерженных малышей.

В это время Марк прощался с Людой.

— До послезавтра. Я расскажу нашим о письме твоего отца. Теперь у нас только и разговоров, что про гелий и торий. Все прямо химиками стали. Шкипер велел мне в Лузанах достать книжку, в которой написано обо всех этих вещах…

— А я хотела тебя расспросить об этой девочке… Найдёнке… или как там её… Почему я раньше её не видела? Она дочка этого инспектора?

— Нет, она ему не дочка… Она появилась здесь, когда я был такой, как Гришка. Но её почти не знают. Она дефективная. Зайди к Марии, она расскажет тебе эту историю.

— Ладно. Пока! Вижу, у тебя срочная работа.

— Ага, до следующей встречи!

Марк принялся за свои дела, а Люда пошла со спасённым мальчиком на берег. Он уже успокоился, только боялся, что мать отругает, когда узнает о его приключении. Люда обещала зайти с ним домой вместе. На пристани к ней подбежал Гришка и пожаловался на инспектора. Пришлось и этого успокаивать.

Втроём они медленно пошли по тропинке между лопухами и лебедой на краю выселка. Они увидели, как «Колумб» отправился из бухты. Гришка с завистью смотрел на шхуну, потом заявил, что, когда вырастет, у него будет шхуна ещё лучше, и назовёт он её «Альбатрос», потому что так у них на маяке назывался маленький каик. Потом запел:

— Кто тебя этой песне научил? — спросила Люда.

— Сам выдумал, — важно ответил Гришка.

— А «острые глаза, белый чуб» — это ты о себе?

— Ага…

8. НАЙДЁНКА

Это случилось летом, в год Гришкиного рождения. Чёрная ночь висела над морем. Тяжело разбивались о берег волны. Молнии время от времени разрывали темноту, и оглушительные раскаты грома перекрывали рокот моря.

В ту ночь плохо спали рыбаки на Лебедином острове. Некоторые, несмотря на дождь, пошли к лодкам — проверить, не грозят ли им волны. Среди ночи за углом, скрывающим бухту, в море замигал огонёк. Какой-то пароход, борясь со штормом, приближался к берегу. Укутавшись плащами, рыбаки молча следили за огоньками, мигающими в море. Вдруг вспыхнуло пламя, исчезли качающиеся огоньки и воцарилась тишина. До берега долетел звук взрыва.

— На мину налетел! — воскликнул один из рыбаков.

— Или котёл разорвало, — ответил другой.

Над морем взлетела ракета. За первой — вторая, третья. Пострадавший пароход звал на помощь. Вскоре снова вспыхнул огонёк в море; он разгорался всё ярче. Это горел пароход. На берегу рыбаки быстро разожгли костёр, чтобы указать пострадавшим, куда должны плыть лодки.

Пламя боролось с дождём. На мерцающем фоне костра вырисовывались строгие силуэты в плащах. Все молчали. Казалось, каждого сверлила одна и та же мысль, а в горле застряли одни и те же слова. И первым эти слова произнёс подросток Лёвка:

— А если у них лодок не хватит?

Рыбаки нерешительно переглянулись, но никто ничего не сказал. Свистел ветер, клокотали взбудораженные волны, и никто не осмеливался предложить выйти в такую ночь в море.

— Дядя Стах, там же люди гибнут! — закричал Лёвка.

Хмурый Стах выпрямился. Он не сводил глаз с плавучего костра в море. Ни к кому не поворачивал головы. И тут с речью выступил рыбный инспектор. Он говорил, что нужно помочь, и уверял, что среди них нет трусов. Он громко уговаривал, но все стояли мрачные и не двигались. Но вот умоляюще и настойчиво закричал Лёвка:

— Дядя Стах, поплывём им на помощь!

Стах оглянулся на него, обвёл всех взглядом, махнул рукой и сказал глухо:

— Идёмте! Идёмте! Люди ведь гибнут. Кто смелый, идём! — И пошёл широким тяжёлым шагом к шаланде. Рядом с ним пошёл Лёвка, а следом двинулись Тимош Бойчук и Андрей Камбала.

Возле костра с минуту молчали. Но вот, ничего не говоря, один за другим все направились к шаландам.

Побеждая волну, шаланды отчалили и исчезли в темноте. На берегу остался Лёвка. Взрослые не взяли мальчика, и он плакал от досады.

Стах велел ему поддерживать огонь.

Лёвка вернулся к костру. Там стоял только один человек — Яков Ковальчук. Рыбный инспектор остался на берегу.

В ту ночь рыбаки из Соколиного выселка спасли почти всех пассажиров и большую часть команды парохода «Дельфин», погибшего от взрыва котлов. В течение нескольких дней спасённые покинули Лебединый остров. Осталась только маленькая девочка, родители которой погибли во время аварии. У неё была разбита голова, и она лежала без сознания.

Девочку забрала к себе жена Якова Ковальчука. Малышка наконец пришла в сознание, но, то ли от удара по голове, то ли от испуга, забыла всё, что знала раньше, даже забыла, как её зовут. Она едва вспомнила слова и не могла ходить. Год прошёл, пока чуткая женщина, окружив девочку материнской лаской и заботой, заново учила её ходить и говорить и уже хвасталась ею, как родной дочерью. Инспектор не очень-то одобрял поступки жены, но, когда по прошествии ещё двух лет его жена неожиданно умерла, он оставил Найдёнку, — так её называли, — присматривать за порядком в своём доме. В выселок девочку не пускал, школу она не посещала, поскольку была, как говорили все, дефективной.

Гуляя по острову, Люда размышляла об истории Найдёнки. Эту историю рассказала ей сестра Марка — Мария, и теперь девушка часто думала о «дефективной». Она больше её не видела, хотя несколько раз проходила мимо дома рыбного инспектора. Во дворе у него всегда было пусто, ни единого признака чьего-либо присутствия, только дым иногда поднимался над дымарём.

Со дня на день Люда ждала приезда отца. Она гуляла по берегу бухты и всматривалась в море, надеясь увидеть шхуну, пароход или шаланду, на которой прибудет отец. В течение нескольких дней должен был прийти «Колумб», и она надеялась увидеть также Марка.

Вместо «Колумба» пришла другая шхуна. Шкипер рассказал, что «Колумб» отправлен в открытое море, а оттуда он пойдёт в Карагалинский залив, а это отнимет десять-двенадцать дней.

Прошло дней восемь, и Люда снова обходила бухту, а когда заметила, что подошла к самому дому Ковальчука, ей захотелось увидеть Найдёнку и поблагодарить девочку за спасение мальчика. Люда знала, что инспектора сейчас нет дома: он вышел вместе с рыбаками в море на шаландах. Наверное, поэтому Люда и отважилась осуществить своё намерение.

Домик выглядел довольно приветливо. Он белел среди небольшого сада, обкопанного канавой и ограждённого камышовым плетнём. Подворье было расположено на холмике метров за триста от бухты. Люда свернула от берега и поднялась на холмик по чуть протоптанной дорожке. Через забор на грядках возле дома заметила девочку лет четырнадцати, в несуразном платье из грубой мешковины, босую, в порванной соломенной шляпе на голове. Девочка стояла, наклонясь. Она полола грядки и тихо напевала.

Люда сразу догадалась, что это Найдёнка, и стала прислушиваться к песне:

В это время в огороде появился чёрный лохматый пёс. Это было настоящее страшилище. Вывалив язык и тяжело дыша от жары, он приблизился к грядке, на которой работала Найдёнка. Девочка заметила его, подняла голову и улыбнулась собаке. Теперь Люда рассмотрела её лицо. Пёс наклонил голову, но сразу же и поднял её, настороженно повёл ушами и посмотрел в ту сторону, где стояла Люда. Найдёнка снова взялась за работу, не заметив этого. Люда не стала дожидаться, когда пёс её обнаружит, и крикнула:

— Девочка!

В тот же миг пёс злобно залаял, прыгнул через грядку и бросился к забору. Найдёнка выпрямилась, увидела незнакомку и закричала на собаку:

— Разбой, назад! Стой! Стой!

Услышав приказ, пёс неохотно подчинился. Он застыл на месте, но лаять не перестал.

Найдёнка стояла, не выказывая желания подойти к незнакомке, чтобы сказать ей что-нибудь или спросить.

Люда заговорила первая:

— Девочка, пожалуйста, подойди ближе.

Найдёнка подошла к забору. Вслед за ней, перестав лаять, потихоньку приблизился и Разбой. Найдёнка молчала. Теперь Люда видела смуглое лицо русоволосой девочки с приплюснутым носиком, синими глубокими глазами и заметным шрамом над левым виском.

— Я пришла поблагодарить тебя за то, что ты спасла мальчика в бухте.

Найдёнка молча слушала, рассматривая незнакомку с ног до головы. Люда тоже помолчала и начала снова:

— Видишь ли, я виновата, что он заплыл так далеко, а рядом не было в тот момент лодки. Если бы ты не приплыла к нему первой, мы бы вряд ли успели его спасти. Я тебе очень-очень благодарна.

Найдёнка продолжала молчать. Люда следила за её лицом, но оно оставалось равнодушным, без всяких эмоций. Казалось, девочка слышит слова, но тут же их забывает; Люда искала на лице Найдёнки какие-либо признаки дефективности, но ничто, кроме этого странного молчания, не вызывало подозрений в её нормальности. Выражение глаз Найдёнки говорило о какой-то мысли. Она, казалось, очень заинтересовалась Людиным нарядом.

— Ты очень хорошо плаваешь. Это правда, что ты заплываешь далеко в море? Я окончила в прошлом году школу плаванья и на соревнованиях заняла первое место. Мне бы хотелось поплавать вместе с тобой.

Разбой отрывисто гавкнул и сел у ног девочки.

Найдёнка, будто о чём-то вспомнив, нахмурилась и, внимательно посмотрев Люде в глаза, сказала:

— Уходите отсюда. Яков Степанович не любит, когда чужие без него приходят. Если он узнает, что вы приходили, то рассердится.

Неподалёку от Найдёнки алела великолепная роза. Люда решила попросить цветок и завершить свой неудачный визит.

— Если можно, подари мне, пожалуйста, один цветок.

Найдёнка охотно сорвала несколько цветов, связала бечёвкой и бросила через плетень. Люда ловко поймала их.

— Спасибо. Ты, если хочешь, приходи ко мне. Меня зовут Люда Ананьева. Мой отец — профессор Ананьев.

Мы живём у моего дяди — шкипера Стаха Очерета. Одним словом, спрашивай меня у Очеретов. Приходи. Ну, до свиданья.

Она повернулась и пошла.

— Девушка, — услышала Люда позади голос Найдёнки и обернулась.

— Скажи, ты сама башмаки сделала? — спросила Найдёнка, показывая на сандалии у Люды на ногах.

— Нет, я купила.

— Угу! — Найдёнка отвернулась, позвала Разбоя и направилась к своей грядке.

9. ФОТОГРАФ АНЧ

В тот же день Гришка после утреннего купания в компании с двумя одногодками отправился искать приключений на островных пастбищах. Они оседлали длинные хворостины и, представив себя каждый по меньшей мере командиром конного полка, помчались по острову. Оставили позади небольшую группу коров, которые разбрелись между кустами без присмотра, пробежали вдоль маленького ручейка и разбежались в разных направлениях, условившись, кто кого будет искать. Гришка забежал дальше всех. Вскоре он увидел пролив, отделяющий остров от суходола. По проливу плыла лодка — по-видимому, от Зелёного Камня к острову. Остроглазый Гришка долго следил за лодкой, поджидая, когда поблизости появятся товарищи. Но они, наверное, забежали далеко в другую сторону и, не найдя его среди кустов, отправились в выселок. Гришке наскучило прятаться. Мальчик заметил большую яркую бабочку и начал её ловить. Бегал, пока не накрыл бабочку шапкой. Но, очутившись в его пальцах, бабочка уже не была такой блестящей, потому что стряхнула часть пыльцы и помяла крылышки. Разочарованный Гришка выбросил бабочку и снова перевёл взгляд на залив. Лодка подошла к острову. На берег вышел мужчина, а лодка повернула назад. Прибывший отправился напрямик через остров. Гришку этот приезд не интересовал — мало ли кто с Зелёного Камня приезжает! Мальчик решил вернуться в выселок. Он шёл без тропинки, в высокой траве, достигавшей ему до плеч. В этой траве попадались великолепные синие и голубые колокольчики и белые с жёлтой серединкой ромашки. Люда как-то просила принести ей цветов, теперь Гришка вспомнил об этом. Он набрал уже хороший букет, когда его догнал человек, шедший от берега залива.

— Эй, мальчик! — позвал он.

Гришка увидел недалеко от себя на узенькой тропинке высокого дядьку в белой фуражке, с плащом, переброшенным через руку. Через плечо у него на ремне висела какая-то коробка. В руке он держал приличных размеров чемодан. Дядька был одет в серый костюм, а на ногах у него были чёрные краги. Мальчик видел его впервые.

— Ты из Соколиного?

— Нет, с маяка, — ответил мальчик.

— А не подскажешь, как мне пройти к дому рыбного инспектора Ковальчука?

— Просто идите по дорожке, только когда перейдёте кладку через ручей, сверните чуть влево. Там дорожки нет, но идти по ровному. Как выйдете к бухте, сразу и увидите Ковальчуков дом. Выселок справа, а его дом слева… Только далеко от выселка… Там больше ни одного дома вокруг.

— Спасибо, молодчина! — Незнакомец небрежно упустил из руки что-то блестящее, а сам пошёл, больше не оглядываясь.

Это блестящее упало в густую траву. Гришка удивлённо проводил взглядом спину высокого дядьки, а потом опустился на колени, собираясь искать в траве блестящую вещь. После тщательных поисков нашёл серебряную монету — двадцать копеек. Блестящая новенькая монетка ему понравилась. Он плохо разбирался в ценах, но знал, что за деньги можно купить конфеты, орехи и красную шипучую воду в кооперативном магазине, который открывался на Соколином на час утром и на час вечером. Но мальчик не понимал, для чего тот дядька бросил монету.

Незнакомец был уже рядом с владением Ковальчука, когда почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Он на миг замер и тут же развернулся всем туловищем. Кулаки его сжались, а лицо окаменело, в глазах блеснул страх. Увидев перед собой мальчика, он облегчённо вздохнул, но сразу же нахмурился.

— Что такое? — спросил он.

— Дядя, вы потеряли деньги, — ответил Гриша и протянул ему двадцать копеек.

Незнакомец удивился и рассмеялся — мальчик показался ему чудаком.

— Это я тебе дал.

— Нет, спасибо.

Гриша повернулся и побежал назад. Незнакомый человек спрятал двадцать копеек и пошёл дальше. Несколько минут спустя он стоял перед калиткой, отделяющей двор Ковальчука. Незнакомец позвал кого-нибудь и стал ждать, пока откликнутся.

Вскоре из-за дома показалась Найдёнка. Она остановилась посреди двора и молча смотрела на того, кто её звал. Разбой залаял громче, рвался к калитке, но через забор не прыгал.

— Яков Степанович дома?

— Нет его.

— Отгоните собаку, мне зайти нужно.

Девочка покачала головой.

— Не могу, — сказала она. — Якова Степановича нет дома, без него не пускаю.

— Но почему? Я же ничего не съем.

Девочка ничего не ответила. За неё отвечал Разбой, лая до хрипоты. Незнакомцу приходилось хорошенько напрягать голос, чтобы перекричать этот лай.

— Послушайте, у меня к нему дело есть. Когда он будет?

— Наверное, к вечеру.

— Да подойди же ближе.

Найдёнка подошла почти к самой калитке.

— Послушайте, я фотограф. Хотите, вас сфотографирую? — И незнакомец стал доставать из футляра фотоаппарат.

Ни его слова, ни аппарат никакого впечатления на девочку не произвели.

Он снова стал уговаривать девочку придержать собаку и впустить его в дом. Но Найдёнка ничего не отвечала.

Наконец заявила:

— Можете со мной не разговаривать, потому что я дефективная, — развернулась и ушла.

Фотограф рассердился и даже попробовал сам открыть калитку, но Разбой ощетинился, оскалил зубы и так прыгнул на плетень, что назойливый посетитель выполнить своё намерение не осмелился. Он вытащил из кармана часы, посмотрел, сколько придётся ждать до вечера, отошёл на лужайку и сел на краю маленького глинистого обрыва, подмытого весенней водой. Устроившись поудобнее, он достал из чемодана два бутерброда и, уплетая их, рассматривал окружающую местность.

Он ждал терпеливо, но, к своему счастью, не очень долго. Шхуна, которую видела Люда, оказалась «Колумбом». Она действительно привезла её отца, а вместе с ним и Якова Ковальчука, которого забрала в море с рыбачьих шаланд. Инспектор в выселке не задержался, пересел на свой каик и вдоль берега вернулся домой. Фотограф видел, как каик пришвартовался к доске, заменяющей пристань. Человек, приплывший на нём, привязал каик к колышку, вбитому в берег, а сам направился к инспекторскому двору.

Фотограф подошёл к человеку и, всматриваясь в его лицо, сказал:

— Здравствуйте, Яков Степанович, насилу дождался вас. А тут девочка ваша никак не пускает, не то что в дом, а даже во двор.

— Здравствуйте, — отозвался инспектор, удивлённо глядя на незнакомца, который вёл себя с ним так, будто знал много лет. — А вы по какому делу?

— Я фотокорреспондент. Фамилия моя Анч. Приехал сюда из редакции журнала «Рыбак юга». Не слышали? Это новый журнал. Вскоре выходит первый номер. У меня задание редакции — дать фотоочерк о рыбаках Лебединого острова. Вот моё удостоверение и рекомендационное письмо к вам из рыбной инспекции. — Он протянул Ковальчуку свои бумаги.

— Как же вы сюда добрались?

— А я ехал по суходолу через Зелёный Камень. Оттуда меня переправили на лодке через пролив.

— Чем же я могу вам помочь?

— Во-первых, вы познакомите меня со здешними рыбаками, поможете выбрать самые интересные объекты для фотографии… Мне рекомендовали вас как опытного человека. К тому же мне советовали попросить вас приютить меня на эти несколько дней. Редакция меня особо не ограничивает в средствах, я рад расплатиться с вами так, как вы оцените ваши хлопоты со мной.

Ковальчук пригласил фотографа во двор.

— А девочка молодец! Это ваша дочь?

— Нет, так… приёмыш. Пусть она вас не удивляет, она немного дефективная.

10. ФОРМУЛА АНДРЕЯ АНАНЬЕВА

Возле дома Стаха Очерета шло собрание, которое никто не созывал. Люди собрались сами. Уже две недели весь выселок говорил о песке, найденном профессором Ананьевым. Большинство было уверено, что в песке этом есть золото. Кое-кто из соколинцев даже ходил к песчаному холму и копался там, но золота никто не нашёл. Команда «Колумба» после разговора с профессором рассказала на острове о торианите, но им и верили, и не верили. Дед Марка, старый Махтей, когда-то долго плавал матросом на разных пароходах и много чего знал. Он побывал во всех уголках земного шара, не раз посещал Америку, Африку и Австралию, острова Тихого океана, плавал в антарктических морях, но ни о каком торианите никогда не слышал. Он, правда, твёрдо верил в науку и всем рассказывал, что наука может «до всего докопаться», мол, даже золото из морской воды добывают, но считал при этом, что команда «Колумба» профессора не поняла.

— Не иначе, — говорил он, — нефть там должна быть. Это теперь самое главное и для военно-морского флота, и для нас.

Как бы там ни было, а как только профессор вернулся в Соколиный выселок, дом шкипера Стаха наполнился детьми, женщинами и рыбаками, которые возвратились с моря, либо не выходили в тот день на промысел. Все хотели услышать новость об этом необыкновенном песке.

В доме не помещались все желающие. Вышли во двор и расположились кто на траве, кто на старых стропилах от разобранного в прошлом году сарая, кто на завалинке.

— Ну, товарищи, песок у вас ценный, — сказал профессор. — Все вы слышали о дирижаблях. Наверное, и на картинках их тоже видели. Это большие аэростаты, держащиеся в воздухе с помощью газа, который легче, чем воздух, а летают они с помощью мотора, прикреплённого к гондоле. Дирижабли появились немного раньше самолётов, но выяснилось, что самолёты строить легче и дешевле. Во время империалистической войны в разных странах построили несколько сотен дирижаблей. Они очень хорошо послужили своим армиям. Но большое количество этих дирижаблей погибло. Оказалось, что уничтожить дорогой воздушный корабль очень просто. Дирижабль наполняется самым лёгким в мире газом — водородом. Этот газ, который в химическом соединении с кислородом даёт воду, — одно из самых горючих веществ в мире. Механически смешиваясь с кислородом или воздухом, он создаёт необычайно сильное взрывное вещество — гремучий газ. То есть достаточно одной искре проникнуть сквозь оболочку дирижабля, чтобы водород вспыхнул, моментально смешался с воздухом, и чтобы сильный взрыв уничтожил воздушный корабль.

Зажигательные снаряды зенитных пушек быстро уничтожали дирижабли. За время империалистической войны Германия построила сто двадцать три больших дирижабля, которые назывались «цеппелинами» по имени одного из первых строителей дирижабля — генерала Цеппелина. Подожжённые снарядами, цеппелины гибли буквально в один момент, превращаясь в кучи обломков.

Но однажды английские зенитчики, обстреливая немецкий цеппелин, заметили, что, хотя зажигательный снаряд и попал в его оболочку, дирижабль не взорвался, а только развернулся и полетел назад.

Это странное явление не скоро удалось объяснить. Уже значительно позже выяснили, что немцы стали наполнять оболочку своих дирижаблей не водородом, а газом гелием. Подъёмная сила этого газа только на восемь процентов меньше подъёмной силы водорода. Но гелий не горит. Он относится к группе газов, которые одни называют благородными, а другие — ленивыми, поскольку они не вступают в химическое соединение ни с одним веществом. То есть наполненный гелием дирижабль не боится взрыва.

Но когда узнали, что немецкий дирижабль был наполнен гелием, удивились ещё больше, чем тогда, когда он не загорелся от снаряда. Ведь гелия на свете было добыто очень мало. В начале империалистической войны в Соединённых Штатах Америки один кубический метр гелия оценивали в двести тысяч рублей золотом. Тогда во всех американских лабораториях не нашлось бы и десятой части кубического метра гелия.

Гелий в переводе на наш язык значит — солнечный. Его так называют, потому что впервые этот газ нашли не на Земле, а на Солнце. Астрономы, исследуя состав Солнца, в 1873 году открыли там вещество, которое до сих пор никто не знал на Земле. Только через двадцать семь лет после этого гелий нашли на земном шаре в минерале клевеит. Позже гелий обнаружили в воздухе. Но в воздухе и в клевеите его так мало, что добыча солнечного газа стоила огромных денег.

Позже гелий нашли в Бразилии, в так называемом монацитовом песке. Перед войной Германия ввезла этого песка к себе несколько тысяч тонн. Во время войны немецкие химики добыли гелий из привезенного песка. Кроме того, они нашли гелий в источнике минеральной воды на одном из своих курортов. Но там его было немного, и Германия вскоре исчерпала свои запасы.

В это время Соединённые Штаты Америки, вступив в империалистическую войну, расширили добычу гелия. Они нашли у себя его природные источники. Теперь у них есть два больших завода по добыче солнечного газа, и он имеется у них в нужном им количестве. Сейчас в Соединённых Штатах гелий стоит только в десять или пятнадцать раз дороже, чем водород. Американцы за границу свой гелий продают очень редко и в небольшом количестве. Каждый раз на продажу гелия за границу требуется специальное разрешение американского правительства.

Дешёвый гелий ищут во всех странах. Дорогой гелий везде можно добывать из воздуха, но стоимость его будет огромной. Это так же невыгодно, как добывать золото из морской воды, хотя мы знаем, что в морской воде оно есть. Дешёвый гелий даст возможность сохранить от пожара дирижабли, аэростаты, стратостаты и продвинет вперёд строительство огромных воздушных кораблей.

В Индийском океане возле берегов Индии есть остров Цейлон. Принадлежит он англичанам. На этом острове найден минерал торианит. Исследователи обнаружили, что из каждого килограмма торианита можно добыть десять литров гелия. Для этого только нужно распечь торианит на огне.

На песчаном холме нашего острова я нашёл чёрный песок. Мне казалось, в этом песке много торианита, а значит и гелия. Все мои чаяния оправдались. Это высококачественный песок, который более богат торианитом, чем пески островов Индийского океана. Безусловно, из него можно добывать гелий. Кроме того, из него можно добывать одно вещество, которое называется мезоторий, оно замещает радий и оценивается в пятьдесят тысяч рублей за килограмм. Для того, чтобы наладить этот промысел, надо хорошо знать две вещи. Во-первых, много ли здесь этого песка, во-вторых, нужно найти способ дешёвой и быстрой добычи гелия в больших размерах.

Потом профессор рассказал о будущем Лебединого острова, когда на нём будет создано предприятие по добыче гелия и мезотория.

Слушатели обступили его ещё теснее. Никто, за исключением двоих, до позднего вечера не покидал собрания. Разошлись они только где-то в полночь, когда уже высоко поднялась полная луна, возбуждённые и увлечённые рассказом профессора.

Эти двое, которые ушли с собрания раньше, были Марк и Люда. Они знали больше других, поскольку чаще виделись с профессором. Приблизительно то же самое он рассказывал сегодня днём во время путешествия по морю на шхуне. Люда могла даже многое добавить к рассказу, потому что отец держал её в курсе всех дел.

Дойдя до моря, парень и девушка уселись на небольших бочках из-под рыбы. Обоим хотелось поболтать, этим они и решили заняться во время собрания, так как шкипер заявил, что «Колумб» ещё сегодня отправится в Лузаны. Он не хотел долго удерживать несолёную рыбу.

Тёплая лунная ночь, ласково величественный морской пейзаж склоняли к дружескому разговору. Марк рассказал о последнем рейсе «Колумба» в открытое море и Караталинский залив. Потом помечтали о будущем Лебединого острова, определяя своё место в этом будущем. Люда колебалась, какую профессию выбрать — геолога или химика. Обе науки интересовали её, обе связывались в её мыслях с перспективами работы на Лебедином острове.

Марк тоже высказал было идею — не учиться ли и ему на химика, но быстро передумал и решил остаться моряком.

— Знаешь, когда я была младше, — сказала девушка, — то мечтала стать садовником и разводить цветы. Я и сейчас очень люблю цветы.

И Люда вспомнила о букете, которые принёс ей Гришка, а потом рассказала о своих сегодняшних приключениях. Марк с интересом выслушал её рассказ о Найдёнке.

— Понимаешь, — сказала, наконец, девушка, — она немного чудная, очень неразговорчивая и чересчур бедно одета, а это в наше время даже как-то неудобно… Но одежда зависит не от неё… Зато выражение её лица и те несколько слов, что она сказала, свидетельствуют, по-моему, о том, что она совершенно нормальна.

— Я видел её всего лишь несколько раз, да и то издалека. Инспектор не выпускает её из дому, а к нему тоже редко кто ходит, его не любят, хотя он очень давно живёт на острове. Особенно допекает он всем своими инструкциями и распоряжениями. Всегда возит их с собой и всегда находит придирки. Он злее своего Разбоя. О девочке всегда говорит: «Дефективная, боюсь, чтобы беды кому-нибудь не наделала».

— Знаешь, её заинтересовали мои сандалии, вот мне и пришло в голову… что, если бы в Лузанах купить и подарить ей такие.

В это время собрание закончилось, и рыбаки расходились. На берег первым пришёл Лёвка, увидел Люду и Марка и шутливо спросил, почему это у них свидание на таком видном месте.

— А мы тут о твоей крестнице разговариваем, — ответил Марк.

В Соколином иногда в шутку называли Найдёнку Лёвкиной крестницей, вспоминая, как он беспокоился о спасении людей с «Дельфина». Одно время Лёвка начинал интересоваться спасённой девочкой, но она первый год не ходила и не говорила, а сварливый инспектор кого угодно мог отвадить от своего дома.

Люде пришлось во второй раз рассказать о своей встрече и разговоре с Найдёнкой. Теперь она с ещё большим воодушевлением рассказывала о её одежде и о запрете Ковальчука подпускать кого-либо к дому.

— Тоже ещё, миллионер, — презрительно сказал Лёвка. — Боится, ограбят. Специально из-за моря бандиты для этого приедут… Так, говоришь, она в лохмотьях?

— На ней всё целое, но это просто два сшитых мешка, в которых прорезаны дырки для головы её и для рук.

— Ну и гадина! — пробормотал Лёвка.

Люда повторила своё предложение — подарить Найдёнке сандалии. Марк поддержал её.

— Сандалии? — переспросил моторист. — Обязательно. И не только сандалии, я ей всё привезу. Завтра в Лузанах все магазины переверну. Пусть Яков Степанович попробует не позволить подарок крестнице сделать. А там ещё проверим, правда ли она такая дефективная, как он рассказывает. Или это он её такой сделал…

Послышалась тяжёлая походка шкипера. Луна висела за его спиной, и перед ним двигалась тень.

— Эй, команда, — весело позвал Стах. — Давай на корабль! Быстрее пар разводите, отправляемся!

Юнга и моторист распрощались с Людой и условились в следующий раз вместе проведать Найдёнку.

Девушка вернулась домой. В большой комнате отец сидел за столом, склонившись над широким блокнотом. Керосиновая лампа освещала перед ним хлеб, порезанную кусочками кефаль и высокий кувшин с кислым молоком. Он, по-видимому, за ужин ещё не принимался. Весь сосредоточился на каких-то расчётах. Между пальцами левой руки дымила папироса. Дочь деловито подошла к нему, выхватила папиросу и выбросила в открытое окно. Отец вздрогнул, сердито взглянул на неё и сказал спокойным тоном:

— Извини, но будь осторожна. Здесь папироса может наделать пожар.

Люда подошла к окну, глянула, куда упала папироса, и ответила:

— Нет, пожара не будет, но где твоё слово, данное доктору, что ты не будешь курить на протяжении месяца? И почему ты не ужинаешь? Ты же обязался ложиться на Лебедином острове не позже двенадцати.

— Сейчас без пяти двенадцать, — сказал профессор. — А главное, я только что упростил свою формулу. Она стала прозрачно-ясной, как чистая вода.

11. ДЕВОЧКА СО СВЕЧОЙ

В тот же вечер в инспекторском доме, где-то в полночь, Ковальчук и его гость пили чай при свете большой керосиновой лампы. Найдёнка, клюя носом, сидела в углу. Она постелила фотографу кровать, а теперь наливала чай или подавала еду на стол, когда ей приказывали. Ковальчук рассказывал о рыбацких делах, жаловался на скучную и однообразную жизнь на острове. Анч, дымя папиросой, спокойно, не очень внимательно слушал. Временами он поглядывал на девочку, будто ожидая, когда она уберётся отсюда. Наконец спросил:

— А почему девочка не идёт спать? Она же вот-вот захрапит.

— Ага… — Ковальчук перевёл глаза на свою воспитанницу. — А и правда… Найдёнка, иди спать.

Девочка вышла в маленький чулан за стеной, там стоял короткий топчан, на котором она спала. В чулане окон не было, и девочка зажгла свечу. Она постелила порванную дерюгу, бросила подушку, набитую морской травой, и стала раздеваться. Укрылась второй дерюгой и уже хотела погасить свечу, но тут разговор, доносившийся через дощатую стену, привлёк её внимание. На лице, освещённом свечой, появилась настороженность. Девочка повернула голову и почти прижалась одним ухом к стене. Неровное пламя свечи колыхало тени на стене и отражалось в глазах Найдёнки. Ей хорошо был слышен разговор в соседней комнате.

— Я ничего подобного… не знаю, — хрипел голос Ковальчука.

— Возможно, — слышался другой, ироничный голос, — возможно, это ошибка, но, — голос стал металлически твёрдым, — может быть, вы узнаёте человека на этой фотографии?

На полминуты воцарилось молчание.

— Фотография эта, — продолжал Анч, — сделана в 1918 году. Взгляните — вот.

Найдёнка услышала, как кто-то вскочил на ноги и упал стул.

— Успокойтесь, господин бунчужный! — приказом прозвенел всё тот же металлический голос, который, Найдёнка уже знала, принадлежал Анчу.

— Отдайте, — шипел Ковальчук, — отдайте!

— Во-первых, я сильнее вас физически, во-вторых, это не единственный экземпляр. Успокойтесь… Вы чересчур возбуждены. Помните, что во всех случаях в жизни надо быть спокойным, тогда легче всего из любого положения найти выход.

Было слышно, как инспектор сел на стул. Снова молчание. Так продолжалось минуты полторы.

Найдёнка слышала, как стучит её сердце и как еле-еле потрескивает свеча.

— Я требую, отдайте! — вскричал Ковальчук.

— Тише. Может проснуться ваша придурочная. Она подумает, что я вас режу.

— Вы таки режете, без ножа режете, — уже плаксивым голосом ответил Ковальчук.

Свеча разгорелась, фитиль вытянулся, воск скатывался большими каплями и застывал на пальцах. Но Найдёнка этого не замечала. Она слушала. И вдруг Анч спросил:

— Послушайте, ваша дефективная, наверное, спит?

Скрипнул стул, и послышались шаги. Найдёнка отскочила от стены, дунула на свечу и пальцами сжала фитиль. Свет погас, и всё погрузилось во тьму.

Ковальчук отодвинул дверь в чулан, зажёг спичку, посмотрел на девочку, согнувшуюся калачиком, и вернулся назад к Анчу.

— Пока что, — говорил фотограф, — я могу выдать вам три тысячи рублей.

— И вы обещаете мне за границей обеспечение?

— Безусловно. Но это, как и мой аванс, надо отслужить.

— То есть…

— О, дело не очень сложное. В Соколином выселке сейчас пребывает профессор Ананьев. Об этом я узнал от вас два часа тому назад.

Слова «профессор Ананьев» что-то напомнили Найдёнке. Ах, ну да, это фамилия той девушки, которая приходила днём…

— Вас интересует этот профессор? — спросил Ковальчук.

— Да. Нам нужно знать каждое его движение. Он здесь отыскал торианитовый песок. Поэтому я задержусь на какое-то время. А вы тем временем будете выполнять обязанности моего помощника.

— Ну, а потом?

— Когда мы выполним наше задание, — слова Анча звучали многозначительно, — мы покинем остров вместе. Перебраться через границу не так сложно, как вы думаете.

— Да… да… Но всё-таки… мне не совсем понятно это задание…

— Вот какой вы недотёпа… Торианитового промысла на острове быть не должно. Вот и всё! — выразительно заключил Анч.

— А профессор Ананьев?

— У него больное сердце. Доктора опасаются, что он долго не проживёт. Понимаете?

— Та-а-ак… та-а-ак… Ну а если я не согласен?

— Можете заявить на меня, но не надейтесь, что вам простят 1918 год. У нас материалов больше чем надо… Во-вторых, можете быть уверены, что руки у нас длинные. В-третьих, если вы ещё раз обдумаете ситуацию, в которую попали, то согласитесь, что этот выход из вашего положения — самый лучший. Вы удовлетворите свою скрытую ненависть и получите немалое вознаграждение… А пока что будем ложиться спать. Спокойной ночи.

Найдёнка слышала, как кто-то вышел во двор, и всё стихло. Она лежала с открытыми глазами и не могла заснуть. Она надеялась услышать ещё что-нибудь. Но в комнате было тихо.

Анч выкурил перед сном папиросу и смотрел в окно на двор, освещённый лунным светом, по которому задумчиво от калитки до огорода и назад прохаживался Яков Ковальчук. Анч так и оставил его ходить и думать, а сам достаточно спокойно устроился на кровати инспектора.

Сон убегал от Найдёнки. Редко бывали такие случаи, когда она не засыпала сразу. Девочка мало поняла из того, что услышала. Но для неё было ясно, что человек, который к ним прибыл, подговаривал Якова Степановича на что-то плохое. Зная инспектора, она почти не сомневалась, что он на это плохое дело согласится. Они что-то задумали против отца той девушки.

Найдёнка очень редко появлялась в Соколином. Выселок она не любила. Хулиганы-мальчишки кричали «дефективная» и сбегались смотреть на неё, будто на диковинного зверя. Тётки жалостливо качали ей вслед головами, а взрослые рыбаки почти не обращали на неё внимания.

О профессоре Ананьеве и его дочери она узнала только за день до того. Девушка в сандалиях произвела на неё большое впечатление тем, что пришла выразить благодарность. Найдёнка почти не помнила, чтобы кто-то когда-то её благодарил. Разве что какой-нибудь рыбак автоматически говорил «спасибо» за кружку воды. Теперь она во второй раз услышала об Ананьеве. Странное у него имя — «профессор». Ну, да всякие имена бывают. Девочка снова и снова обдумывала случайно подслушанный разговор. Она не любила Якова Степановича. Более того: она его боялась и ненавидела, хотя и привыкла подчиняться ему беспрекословно. Единственным человеком, о котором Найдёнка вспоминала со слезами на глазах, была умершая жена Ковальчука. Но после её смерти девочка осталась под присмотром инспектора и больше не видела ласки.

Был ещё один человек, к имени которого она относилась почти с благоговением, но видела этого человека очень редко, а чтоб разговаривать — так и вообще никогда. Это был Лев Ступак.

Когда-то какой-то рыбак в шутку сказал при ней другому, что она Лёвкина крестница, а потом объяснил, что она когда-то была спасена благодаря Лёвке. Она потом спросила об этом Ковальчука. Тот рассердился, накричал на неё и сказал, что спас её он, а не Лёвка, который был тогда ещё сопляком. Найдёнка не верила инспектору и спросила потом об этом какую-то тётку, та подтвердила слова рыбака.

Вспоминая свою беспросветную жизнь, девочка к маленькому числу тех, кого любила, теперь причислила новую знакомую — Люду Ананьеву. Думая о ней, она наконец заснула.

12. НА ПЕСЧАНОМ ХОЛМЕ

В центральной части острова, ближе к проливу, вздымались две конусоподобных верхушки песчаного холма. Этот холм напоминал огромного верблюда, который лежит на земле, низко опустив голову. На Лебедином этот холм казался настоящей горой, хотя высота его была не более тридцати метров. Он протянулся метра на полтораста с северо-запада на юго-восток, беря начало от маленького озера. Холм покрывал ковёр из жёстких трав, среди которых цвели кусты шиповника. Там достаточно было копнуть грунт сантиметров на сорок, чтобы добыть под чернозёмом серый песок с чёрными зёрнами. Об этом необычном песке жители Лебединого острова знали давно. Впервые его обнаружили пастухи, но он оказался никому не нужен, и никто им не интересовался. Лежал холм от выселка приблизительно километров за шесть. Во время одной экскурсии Андрей Ананьев заинтересовался этим холмом и открыл в нём торианит.

Вскоре после возвращения профессора на остров, однажды утром, он вышел с Людой в направлении песчаного холма. Вооружённые лопатками, молотками, компасами и рулеткой, шли они по высокой траве, слушая щебет птиц и провожая глазами чаек, пролетающих над островом. Когда высохла роса, они уже подошли к подножию холма. Профессор решил обмерить холм, прокопать в нескольких местах грунт и приблизительно определить положение поверхностного слоя торианитового месторождения.

— Нам нужно поставить здесь палатку, — сказал отец, — если уже серьёзно браться за работу. В палатке можно спрятаться от солнца, отдохнуть и в ней же оставлять инструмент.

— А то и совсем сюда перебраться на несколько дней, — предложила Люда.

— Совсем — нет, потому что в этой канаве, наверное, есть малярийные комары, на ночь здесь оставаться не следует.

— Но ведь на острове о больных малярией ничего не слышно.

— Это не значит, что здесь нет малярийного комара. Анофелес может жить и без малярии.

— Но если комар не несёт в себе заразу, значит, он не страшен.

— Ты права, но я, как ты говорила маленькой, правее. Беречься надо. Во-первых, мы не знаем, безопасны ли здешние комары, а во-вторых, достаточно появиться одному заболевшему, чтобы болезнь быстро распространилась.

— Пока что, папа, можем не спорить.

— Верно. А вот когда здесь будет организован промысел, все эти канавы уничтожим или зальём их нефтью, напустим в них гамбузий[2], и малярии здесь не будет.

Не прекращая разговор, начали работать. Прежде всего профессор хотел разделить с помощью рулетки поверхность холма и окружающую местность приблизительно на расстоянии до ста метров от его краёв на квадраты по десять тысяч квадратных метров в каждом. Таких квадратов должно быть двенадцать, то есть они должны были занять сто двадцать тысяч квадратных метров, или же двенадцать гектаров. На этой площади профессор планировал раскопать грунт, наметив для этого места тридцати двух маленьких шурфов. Углы каждого квадрата они обозначали ямками.

Не торопясь, часа за полтора, отец с дочерью почти наполовину разметили квадраты. Тем временем солнце начинало припекать. Профессор сбросил китель, остался в исподней рубашке, разулся и ходил босиком. Люда смеялась. Вот бы его показать таким в университете на кафедре! Она жалела, что не захватила фотоаппарат.

— А кто это к нам идёт? — произнёс вдруг профессор. — Кажется, этот человек несёт фотоаппарат.

Люда, взглянув в ту сторону, куда показывал отец, увидела высокого человека с футляром на ремне через плечо, как обычно носят фотографы.

Это был Анч. Он утром явился в Соколиный вместе с инспектором, познакомился с рыбаками, потом узнал, куда ушёл профессор Ананьев, и устремился в том же направлении. Он искал встречи с человеком, ради которого приехал на этот маленький остров. Подойдя достаточно близко, увидел, что его заметили, и поспешил к профессору и Люде. Он поздоровался, представился, сказав, что прибыл сюда только вчера с поручением редакции сделать фотоочерк о рыбаках Лебединого острова и о самом острове.

— Здесь я узнал о ваших открытиях и, конечно же, не могу не зафиксировать это событие. Надеюсь, вы позволите. Это же колоссальное открытие, профессор!

Андрей Ананьев улыбнулся, и тут же лицо его стало серьёзным, хотя в глазах пробежала хитрая искорка. Он очень вежливо заметил, что возражений не имеет, только не хочет, чтобы его фотография появлялась в прессе. Открытие хоть и интересное, но практическое значение его ещё неизвестно, и не следует раздувать это в событие большого значения. Но всё же он рад познакомиться с фотокорреспондентом и надеется, что тот поможет ему снимать отдельные объекты и рельефы местности, потому что хотя он сам и дочь фотографируют, но их снимкам, конечно же, недостаёт той чёткости и прозрачности, которой достигают специалисты этого дела.

Анч охотно согласился помогать, обещал ни одной фотографии без разрешения профессора нигде не размещать, сразу же вытащил «лейку» и начал щёлкать. У него было два новейших аппарата: «лейка» и ещё один достаточно портативный аппарат со сменными объективами. Фотокорреспондент просил не обращать внимания и продолжать работать, поскольку он, как художник, не терпит позы. Тем не менее то и дело просил повернуться к свету, убрать руку, выше поднять плечо, ниже наклонить голову и так далее.

— Начинается тирания, — добродушно улыбаясь, вполголоса произнёс профессор.

Анч вытащил портсигар и предложил ему папиросу. Андрей Ананьев протянул руку, но, поймав неодобрительный взгляд Люды, улыбнулся, поблагодарил и объяснил, что, хотя он и заядлый курильщик, но обязался на протяжении отпуска не курить… А тут, мол, ещё и контроль…

Фотокорреспондент шёл вслед за «геодезической партией», как называл профессор себя и Люду, и осаждал профессора вопросами относительно торианитового месторождения и применения торианита — его интересовало, целесообразно ли здесь начинать промышленную добычу, если холм довольно-таки небольшой, и даже если бы он был полон торианитового песка, это же совсем немного по сравнению с залежами других руд, которые ему пришлось видеть в разных местах.

— Я не знаю, ограничиваются ли залежи только этим холмом, — ответил профессор, — может быть, на определённой глубине весь Лебединый остров стоит на торианитовых породах. Возможно, это только выход из глубин большой торианитовой жилы. Это нужно исследовать.

Наконец, и этот холм имеет ценность, потому что песок из него — почти концентрат, который обычно выходит из обогатительной фабрики. Здесь очень интересно проследить историю этого холма — каким образом он поднялся над равнинным островом. Следует надеяться, что на торианитовые пески нажимали какие-то тяжёлые породы, и они как раз и вытолкнули песок на поверхность. В конце концов, это специальная геологическая проблема, вряд ли она интересна для вас. Журналистов это будет интересовать в более популярной форме изложения. Должен сказать, что торианитовый песок в этом холме высокого качества. Уверен, что если на его разработку потратить сто миллионов, он даст продукции на два миллиарда. Если же выяснится, что это только выход огромных россыпей, то цифра увеличится во столько раз, во сколько россыпи будут превышать этот холмик.

— А скажите, техника добычи гелия из песка — лёгкое дело?

— До сих пор — нет. Но в моём портфеле лежат бумаги, из которых видно, что некоторые люди думают об этом, и, кажется, проблема решена.

— Ну, а для чего нужно столько гелия? Если для дирижаблей, то это, безусловно, ценно, но вряд ли воздухоплавание будет иметь теперь такое большое значение, учитывая колоссальные успехи авиации.

— Значение оно будет иметь, безусловно, большое, но мне кажется, что гелий вскоре будет требоваться в большом количестве и в других областях техники. Недавно я беседовал на эту тему со специалистом по благородным газам, профессором Китаевым. Он на пороге очень важных и интересных открытий.

— А именно?

— Ну, это его дело. Незавершённые исследования огласке не подлежат.

— Скажите, пожалуйста, вы думаете — торианита здесь много?

— Я почти уверен.

— А гелий можно добывать ещё из каких-нибудь веществ?

— В каждом веществе, в котором есть уран или торий, есть и гелий. В любом веществе, не содержащем этих элементов, нет и гелия. Этот благородный газ непрерывно рождается из урана и тория. Частично гелий уплывает в воздух — поэтому в каждом литре воздуха есть пять кубических метров гелия — частично он сохраняется в тех минералах, среди которых рождается. И чем менее пористым был этот минерал, тем больше гелия сохранилось в нём. Торианит — один из тех минералов, которые сохранили больше всего гелия. Кроме того, гелий есть в монаците, фергусоните, клевеите, гематите, но в них его намного меньше. Вполне возможно, что здесь мы найдём также и эти минералы, но основным исходным сырьём для нас остаётся торианит.

— Разрешите помочь вам размерять. Мне приятно будет знать, что я один из первых работал на этом холме.

— О, пожалуйста. Вы с Людой продолжайте размерять, а я возьмусь копать первые шурфы.

Профессор взял лопату и пошёл на самую высокую точку холма, откуда решил начать свою работу, а фотокорреспондент и Люда направились дальше с рулеткой. Рулетка имела длину 25 метров, и приблизительно на таком расстоянии они поддерживали между собой разговор. Анч был чрезвычайно вежлив. Иногда он говорил Люде комплименты, иногда срывал для неё цветок, рассказывал ей коротенькие интересные истории из своих корреспондентских приключений. Он спросил, каким видом спорта она занимается и танцует ли. Часа через два, когда они возвращались в выселок, стали уже если не друзьями, то очень хорошими знакомыми. Прощаясь, условились в ближайшие дни поиграть в волейбол и потанцевать под патефон или радио, которые были в соколинской избе-читальне.

13. ПОДАРОК

Вечером того же дня Анч проявил фотоплёнку, просушил её, пристроил в чулане у Ковальчука портативный увеличитель и на следующее утро, как только проснулся, начал печатать первые свои фотографии на Лебедином острове.

Ковальчук по поручению Анча отправился в Зелёный Камень. Там изготавливали байдарки, славившиеся своей лёгкостью и скоростью. Анч поручил Ковальчуку купить самую лучшую, не жалея денег, и немедленно доставить ему.

Найдёнка приготовила Анчу завтрак, убрала комнату и вышла за водой. Он приказал принести в чулан ведро воды, таз, несколько тарелок и свечу для красного фонаря. Оставшись один в комнате, фотограф начал копаться в своём чемодане. Вытащил оттуда несколько патронов с фотохимическими реактивами, достал коробку с сигаретными гильзами, пачку табака и прибор для набивания папирос. Будто для пробы набил две гильзы табаком. Делал он это мастерски: папиросы получались, как фабричные. Затем он открыл один патрон с надписью «металогидрохинон» и очень осторожно высыпал на бумажку немного рыжего порошка. Перед этим он засунул в свои ноздри по кусочку ваты, стараясь не дышать на порошок, и губы всё время держал крепко сжатыми. В закрутке из пергаментной бумаги он смешал порцию табака с крошечкой рыжего порошка и набил две папиросы. На мундштуке этих папирос сделал карандашом едва заметные отметки, спрятал свой «металогидрохинон», пергаментную бумажку смял в клочок, положил три изготовленные папиросы в одну половинку портсигара, — из них одна была с порошком, — вторую же половину набил готовыми папиросами из фабричной коробки «Экстра». Завершив эту операцию, взял в руку скомканную пергаментную бумажку и, улыбаясь, произнёс вполголоса:

— Трифенилометрин, трифенилометрин, интересно… Двадцать — двадцать пять минут — никаких признаков… И вдруг сильная головная боль… синеют губы, ногти, движения ног и рук становятся неконтролируемыми. Через десять минут паралич, через три-четыре часа — конец… Хм… Хм… Где же наша дефективная? Надо руки помыть.

Анч прошёл через комнату, толкнул ногой дверь в сени и вышел из дома. Найдёнка приближалась к нему с полным ведром в руке.

— A-а, подожди-ка… Вначале слей мне на руки, — фотограф выбросил скомканную бумажку через забор и подставил ладони. Девочка начала поливать их водой. Анч мыл руки долго и старательно. Найдёнка взглянула на него удивлённо и спросила:

— Зачем вы чистые руки так моете?

— Как это чистые?

— Вы же недавно умывались.

— А я же сейчас буду печатать фотографии. Для этого нужно, чтобы руки были абсолютно чистые. Кстати, хочешь, я тебя сфотографирую?

— Как это?

— Портрет твой на бумаге сделаю. Карточку фотографическую, понимаешь?

— Снимете на карточку?

— Вот сейчас, хочешь?

В глазах Найдёнки заблестели огоньки, на лице отразилась какая-то растерянность. Казалось, в ней боролись противоположные желания.

— Нет, не хочу, — хмуро ответила она и снова превратилась в неуклюжую, неприветливую девочку, у которой с трудом шевелится что-то под черепной коробкой.

— Вот дефективная, — буркнул Анч, но, желая завоевать симпатию девочки, громко сказал, обращаясь к ней: — Пусть будет по-твоему, ты молодец… Яков Степанович не понимает, какое счастье ему выпало — тебя воспитывать… Ну, а если я покажу тебе, какие я карточки сделал, то ты тогда захочешь сфотографироваться?

— Не надо, — буркнула Найдёнка.

Анч ничего не сказал, взял ведро с водой и пошёл в чулан, где накануне оборудовал фотолабораторию. Девочка осталась во дворе. У неё было много работы. Ведь она должна была готовить не только для Ковальчука и его гостя и присматривать за огородом, но и кормить двух подсвинков, кур и уток, которых охранял злюка Разбой.

Найдёнка выпустила подсвинков пастись за калитку. Позвала туда Разбоя присматривать за ними. Несколько минут смотрела на подсвинков: один из них был чёрный, а второй рябой.

Чёрный прошёлся по траве, приблизился к выброшенной фотографом бумажке, ткнул её рылом, хрюкая, потёр несколько раз, долго нюхал, потом наконец оставил это и начал щипать траву.

Найдёнка вернулась во двор. Управившись с живым «населением» участка Ковальчука, девочка вооружилась сапкой и пошла на огород к свёкле. Увлеклась работой так, что прошло с полчаса, когда она разогнулась, поправила шляпу и стёрла пот со лба. В это время с моря ей послышалось пение:

Вдоль берега медленно шёл под парусами «Колумб». На палубе стояли Люда, Лёвка и Марк. Они пели. Андрей Камбала, склонившись на корме у руля, подпевал. Шхуна почти подошла к доске, у которой стоял на привязи каик Ковальчука, и Марк бросил якорь. Лёвка прыгнул на доску, а потом канатом подтянул туда «Колумба». Вслед за мотористом на берег сошли Люда и Марк. Андрей перебросил им какой-то узелок и остался на шхуне.

Найдёнка, опершись на сапку, внимательно следила за шхуной. Сомнений не было: эти трое, которых она знала, правда, очень мало, приехали к инспектору. Наверное, по важному делу, но его нет, и ей придётся с ними говорить. Заволновалась. Все трое шли к их подворью. Впереди Лёвка с узелком в руке, за ним Люда, а позади всех Марк с маленьким пакетом на плече. Найдёнке показалось, что её заметили. И это было так. В это время послышался лай Разбоя. Найдёнка бросила взгляд в сторону, но Разбоя не увидела — наверное, кто-то одновременно подошёл к подворью с острова. Боясь, чтобы пёс не покусал незнакомого, девочка побежала туда.

— Начинается концерт, — сказал Марк своим спутникам. — Это ж проклятый пёс заметил. Нет бы догадаться весло взять.

Но Разбоя они не увидели, пока не вошли во двор. Отсюда через раскрытую калитку увидели Найдёнку, склонившуюся над чем-то, и молча стоявшего рядом пса. Но в эту минуту Разбой заметил во дворе чужих и с громким лаем помчался туда. Марк бросил свой пакет, схватил длинный шест, лежавший у дома, и приготовился к защите. Люда спряталась за спиной Марка и, улыбаясь, искала глазами какое-нибудь оружие. Лёвка, невозмутимый, как бревно, мерял собаку презрительным взглядом. Неизвестно, на кого в первую очередь напал бы Разбой, но тут послышался взволнованный и резкий девчоночий голос:

— Назад, Разбой. Назад. Стой! Стой! — Найдёнка вскочила на ноги, отозвала собаку и заперла её в маленьком хлеву. Гости заметили, что девочка чем-то взволнована. Она всё поглядывала в сторону открытой калитки.

— Здравствуй, Ясочка, — сказал Лёвка, положив руку ей на плечо.

Найдёнка вздрогнула. Ясочкой её называла умершая жена Ковальчука, и она считала это своим настоящим именем, но инспектор, да и все на острове всегда называли её Найдёнкой. Девочка не знала, что когда-то давно, когда она только начинала оправляться после болезни, жена Ковальчука выдумала для неё это имя. Лёвка помнил его и поэтому так её и называл.

— Якова Степановича нет дома, — смущённо прошептала девочка.

— А мы к тебе, а не к нему. Ты ведь сегодня именинница… Не знаешь? Сегодня ровно восемь лет, как ты появилась на Лебедином острове. Да, да… Это случилось именно в этот день.

— Вот, поэтому мы и приехали тебя проведать, — сказала Люда, взяла Найдёнкину руку и пожала.

— Чтоб сбылись все твои желания и чтобы росла, крепла, жила тысячу лет! — пожелал Лёвка.

Найдёнка снова взглянула на калитку.

— Да что там такое? — спросил Лёвка, тоже поворачивая туда голову.

— Что-то со свиньёй случилось, — тихо произнесла Найдёнка.

Рябой подсвинок спокойно пасся в лопухах, а чёрный лежал на земле и жалобно, чуть слышно хрюкал. Полузакрытые глаза смотрели мутно, изо рта выступала пена. Подсвинок часто и тяжело дышал. Найдёнка широко раскрытыми глазами смотрела на подсвинка. Заметив её испуг, Лёвка шепнул Люде: «Боится инспектора», — и, склонившись над подсвинком, стал его рассматривать.

— Чума, — безапелляционно констатировал Лёвка; он слышал, что свиньи болеют этой болезнью.

Девочка молча недоверчиво посмотрела на него.

— Отгони своего рябого, чтобы близко не подходил, а то заразится, — посоветовала Люда.

Найдёнка отогнала рябого. В это время из дома вышел Анч. Он слышал лай Разбоя и крики нескольких людей во дворе, а потому оставил лабораторные дела и поспешил взглянуть, что там происходит. Из присутствующих фотокорреспондент знал только Люду. Он радостно поздоровался с ней. Девушка представила ему своих спутников и рассказала о подохшем подсвинке. Анч внимательно посмотрел на подсвинка, пробежался глазами по траве, заметил бумажку, которую перед тем выбросил, и согласился с Лёвкой, что это, наверное, чума.

— Знаете, — обратился он к Люде, — я только что печатал вчерашние снимки… Уже могу кое-что показать.

— Сейчас же показывайте, — потребовала девушка.

Найдёнка обернулась к ним. Лёвка взял её за руку и сказал:

— Ну, приглашай нас в дом. — И сам повёл девочку к двери.

В доме Лёвка положил на стол узелок и, развязывая его, обратился к Найдёнке:

— Вот тебе мои подарки, Ясочка.

Он вытащил из узелка и положил перед Найдёнкой платье, бельё и плащ.

— А это от меня, — Люда вытащила из пакета сандалии, похожие на её собственные.

— И от меня тоже, — торжественно провозгласил Марк. В его пакете оказалась простенькая соломенная шляпка с голубой ленточкой.

Найдёнка потрясённо смотрела на всё это. Анч тоже ничего не понимал.

— Это всё мне? — спросила девочка.

— Всё твоё, Ясочка, — подтвердил Лёвка.

— А ну, выйдите-ка отсюда, — обратилась Люда к мужчинам. — Мы на несколько минут останемся одни.

Марк и Лёвка вышли из комнаты вместе с Анчем, объясняя ему, какой сегодня у Найдёнки праздник.

Анч вынес из чулана несколько мокрых ещё фотографий, жалуясь, что нет спирта, чтобы их быстро высушить. Потом он навёл свою «лейку» на собеседников и несколько раз щёлкнул.

Он рассказал, зачем приехал на Лебединый остров, сообщил, что раздобыл в рыбной инспекции письмо к Ковальчуку, но здесь ему не нравится. Он хотел бы поселиться у рыбаков в Соколином, даже более того — он охотно поплавал бы с ними на шхуне по морю.

Вскоре во двор вышли Люда и Найдёнка. Но Найдёнка ли? Вместо лохмотьев одета в платье с короткими рукавами, на ногах сандалии, на голове новенькая шляпка. Платье было на неё немного широко, но в целом переодевание изменило её необычайно. Куда-то исчезли те острые угловатые очертания фигуры, которые ассоциировались с представлениями о дефективности.

— Вот так Ясочка! — залюбовался Лёвка, делая шаг ей навстречу.

Анч, казалось, был поражён больше всех. Смутная тень тревоги промелькнула на его лице, когда он взглянул на девочку. У него появилась мысль: действительно ли эта девочка такая уж дефективная, чтобы её можно было совершенно не бояться?

Но Найдёнка взглянула на Анча таким запуганным и отупевшим взглядом, что он успокоился, улыбнулся и тотчас же сфотографировал её. Девочка разговаривала мало — она явно была чем-то смущена.

Компания собралась уезжать; Анч спросил, не возьмут ли они его до Соколиного.

— Охотно, — ответил Лёвка.

Фотограф быстро собрался и вместе со всеми пошёл на берег, где Андрей Камбала, дожидаясь их, дремал на корме шхуны.

Прощаясь с Найдёнкой, Люда попросила девочку обязательно прийти в Соколиный, а Лёвка обещал вскоре приехать к ней и советовал не отчаиваться из-за того поросёнка, ведь не виновата же она в том, что на него напала чума. От этого ни одна свинья не застрахована. Пусть так и скажет своему Якову Степановичу.

Шхуна отплыла от берега. Люда помахала Найдёнке рукой. Девочка ответила ей тем же, повернулась и пошла домой. С моря доносилось пение:

14. КУПАНИЕ В МОРЕ

— Вы знаете, — сказала Люда фотографу, — сегодня я на «Колумбе» выхожу в море. Дядя Стах согласился взять меня в рейс. Говорит, посмотрю, какая из тебя морячка и рыбачка. Он меня назначил помощником Марка, вторым юнгой.

— Это очень интересно, я прямо завидую вам. Мне тоже хотелось бы сегодня выехать на «Колумбе», но, согласно моему плану, я сегодня фотографирую Соколиное и быт рыбаков. В следующий раз надеюсь обязательно поехать с вами. Вы тогда уже будете иметь стаж и выглядеть опытным морским волком.

Люда в ответ звонко рассмеялась. Ей было хорошо и приятно стоять на палубе шхуны, чувствовать горячее солнце, любоваться простором бухты, островным пейзажем и слушать приятные слова. Анч ей нравился. Он разбирался во многих вещах, а особенно в спорте, которому она уделяла много внимания. И весёлую беседу поддерживал очень легко.

— Хорошо, — сказала Люда. — Но надо спросить моего непосредственного начальника. Марк! Ты не возражаешь?

Юнга, не глядя на фотографа, — он почему-то испытывал к нему антипатию, — ответил:

— Если на должность моего помощника, то согласен, но ещё проверю, сумеет ли он сварить уху и кашу пшённую.

— О, я согласен, — улыбнулся Анч. — Могу даже борщ из морской воды.

Шутливый разговор прервался, когда «Колумб» подошёл к Соколиному и экипаж заметил на берегу своего шкипера.

— Что, опоздали? — крикнул Лёвка.

Но Стах мотнул головой, что значило — нет.

Анч, познакомившись со шкипером, попросил взять его в следующий раз в море. Стах согласился, даже предложил ехать сейчас, но фотограф, сожалея, сослался на свои планы и отказался, распрощался и отправился в выселок. Очерет приказал команде завести мотор и выходить из бухты.

«Колумб» шёл на юг. Там, за горизонтом, на расстоянии приблизительно тридцати километров, тянулась небольшая отмель, где в последние дни рыбаки с Лебединого острова брали много скумбрии. Эта маленькая хищная рыба высоко ценится своим вкусным мясом, и рыбаки энергично преследуют её. Перезимовав далеко на юге, она весной массово идёт в наше южное море и расходится по нему большими стаями, ища пропитание — мелкую рыбку, рачков, моллюсков. Пути своего следования скумбрия часто меняет, и случаются такие годы, когда рыбаки почти не находят её. Два года подряд рыбакам с Лебединого не везло. Они почти не видели этой рыбы. А неделю назад большое количество скумбрии на этой отмели обнаружила рыбачья бригада Тимоша Бойчука. Теперь лебединцы навёрстывали недолов за прошлые годы.

Шхуна шла под мотором. Правда, дул лёгкий ветерок, но он был почти противоположным их ходу. Марк объяснил Люде, что это — «зюйд-тень-вест», иначе говоря, «ветер восемнадцатого румба». Девушка знакомилась по очереди с работой моториста и рулевого, поскольку юнга на «Колумбе» давно заслужил право называться помощником обоих и всегда мог заменить и того, и другого. Люда скоро заметила, что Марк выполняет не только эти обязанности. Записи в журнал тоже заносил он, а дядя Стах добавлял только свою неуклюжую подпись. Марк с большой охотой подстругивал скамьи, чинил двери, сматывал в бухту трос[3] или подменял за рулём Андрея. Получив, хоть и в шутку, помощницу в лице Люды, юнга показывал ей всё, что делал на шхуне. Наконец вытащил из сундука радиоприёмник, объяснив девушке, что в прошлом году у него появилось желание стать радистом. Он раздобыл книги, ходил в Лузанах на радиостанцию для консультации, приобрёл радиоприёмник, выучил азбуку Морзе и мечтал о радиоприёмнике на «Колумбе».

— Когда я стану штурманом, мне это пригодится, — объяснил он Люде.

Солнце припекало. На палубе шхуны растапливалась смола, которой был прошпаклёван настил, липла к подошвам. Люда взглянула на термометр — он показывал 32 градуса.

— Искупаться бы, — сказала она Марку, — остановить бы шхуну минут на пять.

— Ну, шкипер ради этого не будет останавливаться, — ответил Марк, — а вот когда подойдём к шаландам, там будет можно.

— Я в таких глубоких местах ещё никогда не купалась. Как подумаю о глубине, становится не по себе.

— Ты об этом не думай. А плавать здесь, мне кажется, легче, нырять же очень глубоко неинтересно. Я люблю в таком месте нырять, где можно доставать дно. Нырнуть и вынести с собой на поверхность горсть песка или камень.

— А ты хорошо ныряешь? Под водой долго держишься?

— Да нет, так себе…

Стах рассматривал море в бинокль и заметил вдалеке шаланды. Крикнул Андрею, чтобы взял чуть влево.

— Пусть Люда встанет к рулю, — сказал Андрей, выполнив приказ. — Вот удивятся рыбаки, когда увидят, что она «Колумб» привела.

— Если хочет, пусть встанет, — согласился шкипер.

— Становись, девка, сюда, — позвал Люду Андрей.

К шаландам они шли ещё полчаса, и всё это время Люда с гордостью не выпускала руль из рук. Когда шхуна подошла к рыбакам и на ней увидели нового рулевого, послышались приветственные возгласы. Девушка раскраснелась от похвалы и, передав руль Андрею, который за это время выкурил несколько толстенных самокруток, сказала шкиперу, что в награду требует разрешения искупаться. Её поддержали моторист и Марк. Стах согласился, сказав, что, как только загрузит шхуну рыбой, даст им десять минут на купание.

Немедленно взялись за работу, помогая рыбакам перегружать рыбу и размещать её на шхуне.

Потом «Колумб» отошёл от шаланд, чтобы не мешать рыбакам, и шкипер дал команде пятнадцать минут на купание.

На раздевание ушло полминуты. Лёвка и Люда первыми бултыхнулись в воду. Марк задержался на шхуне, выбросил за борт толстый трос, прикреплённый к мачте, и объяснил, что он будет вместо трапа. Потом криками привлёк внимание Люды, бросил в море монету и сам прыгнул за ней. С шумом пробил водную поверхность и исчез. Прошла минута, из воды показался кулак, а потом и голова парня. Он хватал ртом воздух, фыркал и искал глазами своих товарищей. Увидев, показал монету, пойманную им под водой.

— Здорово! — сказала Люда, повернув голову к Лёвке.

— Что там здорово, — хитро улыбаясь, ответил Лёвка. — Я могу лучше.

— Ну, покажите лучше.

— О, пожалуйста! — Лёвка поплыл к шхуне.

Моторист влез на палубу, достал из кармана своей робы монету, бросил её за один борт, а сам, вытянув руки вперёд, прыгнул через другой. Он очень долго не появлялся, наконец выплыл возле кормы, тяжело дыша. Подплыв к Марку и Люде, показал монету. Люда была поражена, ей не верилось, что это действительно можно сделать. Она взглянула на Марка, тот смеялся.

— Это фокус, — заявила девушка. — Надо было отметить монету.

— А как же я этот фокус сделал?

Люда быстро догадалась:

— Монета была у вас во рту.

— Молодца, правильно… Ну, давайте вылезать.

Первым вылез Марк и сказал, что нырнёт ещё раз. Он спрыгнул с кормы и исчез. Не дожидаясь, пока Марк появится из воды, Люда и Лёвка поднялись на шхуну. Марк не выплывал. Люда оделась и не спускала глаз с моря. Юнги всё не было. Прошло минуты три-четыре — Марк не появлялся. Люда сжала губы, неприятное чувство кололо холодком в груди. Стах, взглянув на неё и, по-видимому, догадавшись, в чём дело, сердито сказал:

— Хватит бы ему баловаться.

Лёвка и Андрей улыбнулись. Люда удивлённо посмотрела на них.

Через минуту всё выяснилось. Возле шхуны из воды всплыло вверх дном ведро. Вот оно перевернулось, и из-под него показалась голова Марка. Лёвка объяснил Люде этот фокус: Марк, нырнув, проплыл под водой к корме, куда ранее сбросил ведро. Набрав ещё раз воздух, он нырнул с ведром на голове. Это требует большой ловкости, потому что ведро, наполненное воздухом, рвётся наверх. Нужно держать ногами какой-нибудь груз, рассчитав, чтобы он был не очень лёгким и не очень тяжёлым, потому что в первом случае человека вынесет на поверхность, а во втором потянет на дно. Под водой человек с ведром на голове может пробыть значительно дольше, чем без него, так как ведро выполняет роль воздушного колокола, в каких когда-то опускали в воду водолазов.

Люда заинтересовалась этими фокусами, и, когда Марк влез на шхуну, попросила, чтобы он в ближайшее время непременно научил её нырять с ведром. «Колумб» под мотором и парусами взял курс на Лузаны.

15. ПАПИРОСЫ С ТРИФЕНИЛОМЕТРИНОМ

Анч застал профессора Ананьева дома. Учёный сидел в своей комнате, листая книгу. Он радостно приветствовал гостя и спросил о фотографиях.

— Принёс несколько, — ответил Анч, — остальные на днях. Я уже говорил Людмиле Андреевне, что хочу сделать для вас специальный фотоальбом, посвящённый Лебединому острову.

— Давайте ваши фото и садитесь, — пригласил профессор Анча. — Я сегодня отдыхаю. Утром закончил статью, в которой изложил свой взгляд на проблему добычи гелия в этой местности. Теоретико-техническая проблема торио-гелия решена.

Анч положил на стол перед профессором несколько фотографий. Пока Ананьев внимательно рассматривал работы фотографа, последний быстро осмотрел комнату и стол. Он заметил, что окна открываются достаточно легко, что двери без защёлки изнутри, простой деревянный стол с одним ящиком служил как письменный. На столе лежали стопками книги и бумаги.

В раскрытой папке увидел рукопись — профессор, по всей видимости, только что закончил её просматривать и исправлять. Справа на куче газет лежал грубый новый портфель с расстёгнутыми ремешками и ключиком в замке.

Профессор Ананьев просмотрел фотографии, отложил их и закрыл папку.

— Признаться, я не ожидал, что фотографии выйдут так удачно, — сказал он Анчу. — Техника их изготовления безупречна, они свидетельствуют о художественном вкусе.

— Вы говорите мне комплименты, — Анч чуть склонил голову.

— Нет, нет, — возражал Ананьев, раскрывая портфель и убирая туда папку.

К сожалению, он не видел хищного выражения глаз своего посетителя, следящего за каждым его движением.

— Ну, рассказывайте, как вы здесь устроились, каковы успехи? — с чрезвычайной любезностью обратился профессор к Анчу. — Чаю хотите?

— Нет, благодарю. Пить не хочется. А вот если позволите закурить папиросу…

— Да, пожалуйста…

Анч вытащил портсигар, взял из той его половины, где лежали три сигареты, крайнюю, внимательно посмотрел, нет ли на мундштуке отметки карандашом, и закрыл портсигар. Но в тот же миг будто задумался, снова его открыл и протянул профессору.

— Извините за невнимательность… Может быть, закурите?

Профессор заколебался.

— Ох, искушение… — сказал профессор и — капитулировал. Он взял-таки из портсигара папиросу.

Анч спрятал портсигар, вытащил коробку со спичками, черкнул и предложил профессору огня.

Но тот встал, прошёлся по комнате, а пока вернулся — спичка догорела. Анч чиркнул другой спичкой. И снова Ананьев не закурил папиросу. Он ходил по комнате и рассказывал Анчу какую-то университетскую историю. Фотограф прикурил сам, выбросил истлевшую спичку, а потом спокойно зажёг третью, держа её в вытянутой руке. На этот раз профессор забрал у него спичку, размял кончик папиросы и закурил, сразу глубоко затягиваясь.

Если бы в комнате был посторонний наблюдатель, он заметил бы, что фотограф будто успокоился. На лице его исчезло выражение какого-то глубокого, хотя и едва заметного волнения, вместо этого в глазах появилась заинтересованность, а вся фигура выражала ожидание. Он взглянул на часы. Профессор Ананьев продолжал ходить по комнате и говорил дальше. Иногда он останавливался, набирал в рот дым и мастерски выпускал его большими серо-синими пушистыми кольцами. Он выкурил папиросу, выбросил в открытое окно окурок и снова сел в просторное деревянное кресло, сделанное Стахом Очеретом. Оно пришлось профессору по душе, и сейчас он уверял своего гостя, что в этом кресле его охватывает вдохновение.

Анч взглянул на часы. Прошло десять минут с тех пор, как окурок вылетел в окно. Глаза фотокорреспондента наблюдали все перемены на лице профессора. Где-то в глубине своего сознания он повторял заученное: «неожиданная головная боль, синеют губы и ногти, руки и ноги отказываются слушаться». Но пока что он никаких перемен не замечал. Но вот профессор потёр рукой лоб и сказал:

— Засиделся, знаете ли, в комнате, а возможно, от папиросы отвык. Кажется, голова заболела.

— А вы встаньте возле окна, — предложил Анч.

— И правда. А какое сегодня роскошное море и горячее солнце! Люблю же я наше южное море, особенно летом.

Профессору хотелось поболтать. Он рассказал Анчу о своих детских годах, проведенных на этом острове, когда здесь было всего семь или восемь домиков и одна или две исправные шаланды. Рыбачить выходили в море больше на каиках или ходили с острогой в руках по мели и выискивали в прозрачной воде камбалу. В домишках царила большая бедность, хотя в бухте было много рыбы, а на острове — птицы. Доставлять рыбу в город было нелегко, приходилось всё за полцены отдавать перекупщикам.

Такие вот воспоминания о детстве. Мальчику повезло. Когда ему было лет двенадцать, его забрал к себе дальний родственник-моряк и отдал в школу. Учился парень очень хорошо. Удалось получить высшее образование. Но таких, как он, были единицы.

Анч молча слушал и посматривал на свои часы. Уже прошло двадцать пять минут, но никаких признаков действия трифенилометрина не замечал. Неужели у этого человека такой крепкий организм? Анчу показалось, что у него на лбу выступает пот. От нервного напряжения заболела голова.

Профессор продолжал рассказывать, как революция застала его в университете, как принимал он участие в Гражданской войне, правда, небольшое, поскольку всего лишь командовал санитарным отрядом. В университете увлекался химией и биологией, а после войны его заинтересовала геология, и он стал геохимиком. Вспоминал о первых своих научных работах.

Анч почувствовал внутреннюю дрожь. «Но ведь это невозможно, — хотел он сказать вслух сам себе, но тренируемая в течение долгих лет выдержка заставляла его «держать лицо», ничем не выдавая своих чувств. — Неужели папиросы с отметкой остались в портсигаре?» Он будто машинально вытащил из кармана портсигар, взял в нём последнюю папиросу и, делая вид, что слушает профессора, рассмотрел мундштук третьей папиросы. И тут же побледнел. В висках тяжело застучало. На мундштуке последней папиросы не было ни единой отметки карандашом. Это была папироса без трифенилометрина. Может быть, ту папиросу выкурил он сам?

Профессор неожиданно был вынужден прерваться. Его слушатель вдруг вскочил на ноги, бросился к двери и, оставив их открытыми, вихрем помчался по выселку к дому Якова Ковальчука.

Профессор Ананьев удивлённо смотрел ему вслед. Потом подошёл к столу, надел очки, сел в кресло и произнёс:

— Не думал, что он столь экспансивен.

16. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОВАЛЬЧУКА

Выбежав за выселок, Анч остановился. Взглянул на часы и пошёл медленнее. Он, наконец, опомнился. Ведь это глупость. Прошёл почти час, и за это время трифенилометрин уже подействовал бы, если бы он и правда выкурил отравленную папиросу. Снова проверил портсигар, там лежала папироса без отметки. Значит, отравленную папиросу выкурил либо он, либо профессор. Нет, здесь какая-то ошибка… Мозг его напряжённо работал, пытаясь разгадать, что произошло. Куда же он сунул эту папиросу? Чёрт знает, к кому она может теперь попасть. Надо быстрее добраться до дома Ковальчука и проверить, куда он дел ту папиросу. Ускорив шаг, Анч отходил всё дальше от Соколиного.

Ковальчука он застал дома. Инспектор вернулся с Зелёного Камня очень быстро и теперь, стоя на своём подворье, рассматривал дохлого подсвинка и ругал Найдёнку за то, что недосмотрела.

Анч спросил, почему он так быстро вернулся. Ковальчук объяснил, что попал на моторную лодку Зеленокаменского колхоза, которая приходила на Лебединый остров за рыбой, а на обратном пути ему помог ветер.

— Лодочку я достал необыкновенную. Одному на руках час нести можно. На ней можно поставить небольшой парус; с лёгким ветерком прямо мчится. Но в большую волну баллов на пять уже не годится, на волне не держится.

— Где же лодка?

— Спрятал её в проливе, в камышах.

— Нужно перенести её на морское побережье и укрыть где-нибудь в шелюгах, над морем.

— Ночью перенесём.

— Ладно. Какие ещё новости?

— Видел людей, которые приехали сегодня на машине из Лузан. Рассказывали, что ночью пришёл иностранный пароход. Что-то с ним случилось в море, машина сломалась, что ли, так он в ближайший порт зашёл.

Анч подозрительно смотрел на инспектора. Что-то слишком уж ему повезло: мотор доставил его до места, там он быстро купил лодку, встретил людей на машине из Лузан и привёз новость, которую фотограф уже ждал. Но если пароход действительно пришёл в Лузаны, то нужно ускорить события.

— И чего вы причитаете над этим подсвинком, будто он ваш родственник? — спросил Анч.

— Да чёрт бы с ним, — ответил инспектор, — но меня зло берёт на эту глупую девчонку, которая встретила меня в городском наряде.

— Надеюсь, вам уже недолго это терпеть, — сказал Анч, следя за инспектором.

Ковальчук вопросительно взглянул на него и, наклонившись, шёпотом прохрипел:

— Может быть, этим пароходом?

То, что Анч прочитал в глазах инспектора, вполовину уменьшило его подозрения — столько там было понятных ему желаний и надежд.

— Послушайте, Ковальчук, вы уверены, что ваша Найдёнка такая уж дефективная? Только говорите правду.

Инспектор нахмурился. Он, по-видимому, предпочёл бы не отвечать на этот вопрос, но Анч смотрел на него требовательно и решительно.

— Во всяком случае, я воспитывал её с таким мнением о самой себе. В детстве, по-моему, она, безусловно, такой была. В последние годы я тоже не замечал ничего, что могло бы изменить моё убеждение.

Закончил Ковальчук уже не так уверенно, как начал.

Анч ничего не сказал, и они пошли в дом. Найдёнки там не было. Фотограф задумался и стал молчалив.

— В следующий выходной день в Соколином будет отмечаться рыбачий праздник, — сказал инспектор. — Возможно, приедут из города.

— Что за праздник? — поинтересовался Анч.

— Он бывает каждый год в этот день. Это стало уже традицией. Обычно к этому времени подытоживают улов за первую половину сезона, проверяют последствия соревнования между бригадами, устраивают коллективный обед, танцы, музыка играет. В бухте проходят соревнования по плаванию и гребле.

— Суеты во время праздника много?

— Безусловно, если надо что-то сделать, то это был бы самый подходящий случай. Но вам, наверное, следует быть осторожным из-за приезда чужих. Приезжает их, правда, немного, но почти всегда кто-то да наведывается.

— А кто в прошлый раз приезжал?

— Приходил эскадренный миноносец «Неутомимый».

— Хорошо. Это не так страшно. Документы мои в порядке. А вот вам новое задание. Завтра нужно будет поехать в город и купить там портфель, точно такой, как у профессора Ананьева. Зайдите к нему — и увидите этот портфель на столе. Кроме того, вы передадите мои письма.

— Письма? Кому? — испугался Ковальчук.

— В ближайшей от порта столовой «Кавказ» каждый день с девяти до десяти утра, с двух до трёх дня и с семи до восьми вечера завтракает, обедает и ужинает иностранный моряк с повязкой через глаз. Вы сядете за соседний столик. В руках будете держать местную газету, свёрнутую трубкой. Когда заметите, что моряк обратил на вас внимание, развернёте газету, просмотрите, потом свернёте вчетверо, положите на стол и прикроете ложкой. После того, как моряк закончит есть и уйдёт, вы пересядете за его столик, а газету положите на стул около себя. Через несколько минут моряк вернётся, извинится, скажет, что забыл газету, возьмёт со стула вашу и уйдёт. Когда вы закончите есть и будете выходить из столовой, захватите газету, которую оставит моряк, но на другом стуле. Это тоже местная газета. Берегите её, как самый ценный документ, и привезите мне. Поняли?

— А если…

— Что — если? Никаких «если». Всё должно быть сделано так, как я говорю, вот и всё. Держитесь естественно, безразлично, к иностранному моряку можете проявить интерес, но без навязчивости.

После этого разговора Анч начал разыскивать изготовленную утром папиросу.

Он пересмотрел свои вещи, внимательно осмотрел комнату и чулан, но нигде не нашёл отмеченной папиросы. Он допустил, что мог забыть отметить папиросу и положил её вместе с другими во вторую половину портсигара. Но кто же видел его портсигар? Правда, он оставил его в чулане, когда выходил с колумбовцами во двор, пока Люда помогала Найдёнке переодеваться.

Предположить, что девчонки заходили в чулан и вытащили отравленную папиросу, он не мог. Только он один знал об этой папиросе, изготовленной им без свидетелей.

Беспокойство охватило Анча. «Нужно быстрее заканчивать здешние дела», — твёрдо решил он. Закрывшись в комнате, развернул на столе местную газету, достал из чемодана бутылочку с ярлыком «фиксаж-раствор» и начал, макая в него перо, писать по газете. Это были специальные химические чернила, которыми он записывал двойным шифром на газете нужные ему сведения. Их написание заняло время почти до вечера.

Поздно ночью Ковальчук и Анч перенесли через остров лёгкую байдарку и спрятали её в кустах лозы над берегом, километров в пяти на восток от дома.

17. СТОЛОВАЯ «КАВКАЗ»

В Лузаны Ковальчук поехал на «Колумбе». Как всегда, шхуна загрузилась рыбой под конец дня, и почти целую ночь пришлось пробыть в море.

Инспектор был вынужден поблагодарить колумбовцев за внимание к Найдёнке и выслушать несколько почти недвусмысленных замечаний в свой адрес о том, что бывают, мол, худшие опекуны, но редко. Он постарался пропустить эти слова мимо ушей и изображал из себя чрезвычайно дружелюбного человека.

Неплохо проспав ночь, инспектор утром позавтракал с рыбаками и свёл разговор на то, где в Лузанах ближайшая от порта столовая.

— Это кавказская — сразу же рядом со сквером, напротив пассажирской кассы, — объяснил Лёвка.

В Лузаны пришли в половину десятого, а пока Ковальчук нашёл столовую «Кавказ», часы показывали пять минут одиннадцатого. Из дверей столовой вышел иностранный моряк с перевязанным глазом. Ковальчук замер, когда моряк проходил мимо него, но иностранец не обратил внимания на инспектора. Обмен корреспонденцией пришлось отложить до обеда. Нужно было за это время найти и купить портфель. Но хотя в магазинах и было немало портфелей, такого, как у Ананьева, тем не менее, не попадалось.

Переходя из одного магазина в другой, инспектор зашёл на самую окраину города и там неожиданно в одном небольшом магазинчике нашёл то, что искал. Но как только ему завернули портфель в бумагу и завязали шпагатом, он вдруг услышал голос Марка:

— А говорили, что далеко не пойдёте.

— Да вот пришлось… А ты чего?

— Хожу по магазинам, смотрю, где что есть. А что вы купили?

— То, что мне нужно.

— Портфель, что ли, — вроде что-то плоское и широкое?

— Портфель.

— Значит, я угадал.

Ковальчук оставил Марка в магазине и быстро вышел.

В половине третьего Ковальчук зашёл в столовую «Кавказ». В просторной комнате стояло десятка полтора столиков, накрытых скатертями из грубого полотна. Между столиками и в углах стояли в кадках несколько пальм и фикусов. В это время в столовой почти никого не было.

За столиком возле окна Ковальчук заметил человека в морском кителе и с повязкой на глазу. Это, несомненно, был иностранный моряк, тот самый, которого он утром встретил около столовой, то есть именно тот, кого он искал. Три столика рядом стояли пустые. Инспектор подошёл и сел за один из них. Положил на столик свёрнутую в трубку газету, склонился над меню и минуты три выбирал себе обед. К нему подошёл официант.

— Суп можно?

— Придётся минут десять подождать.

Ковальчук развернул газету, пробежал глазами заголовки и, сложив её вчетверо, снова положил на стол, а сверху, будто для того, чтобы она не разворачивалась, прикрыл ложкой. Иностранец несколько раз внимательно взглянул на Ковальчука, но вскоре перестал им интересоваться, равнодушно обернулся к окну и, скучая, вертел в руке то нож, то вилку. Вскоре ему подали шашлык, и он начал быстро есть, запивая мясо белым вином. Ковальчук напряжённо ждал, когда иностранец уйдёт. По-видимому, тот понимал Ковальчука, потому что ел чрезвычайно быстро.

Часы медленно ударили три раза, и на эстраде заиграла музыка. Официант принёс инспектору суп. И как раз в тот миг, когда иностранец доедал уже свой шашлык, в столовой послышался голос Лёвки:

— Я так и знал, слушает музыку!

Ковальчук окаменел, услышав этот голос. Ему казалось, будто под ним проваливается пол. Между столиками к нему подходили Лёвка, Марк и Андрей — в брезентовых робах и тяжёлых башмаках. Инспектор так жалобно взглянул на иностранца и вокруг себя, так скривился, что рыбаки засмеялись ещё громче. Каждый из них держал под мышкой по буханке хлеба, а у Андрея, кроме того, была в руке колбаса. По-видимому, они купили в магазине припасы и, идя на шхуну, свернули сюда.

— Не бойся, инспектор, — сказал Андрей. — Мы тебя не разорим, сегодня угощает Лёвка. Видишь ли, наш старик всю команду отпустил на полчаса.

— А что случилось?

— Лёвка выиграл на облигацию двадцать пять рублей и решил пожертвовать их на шашлыки, — объяснил Андрей, стоя перед инспектором. Тем временем моторист и юнга уже заняли стулья.

— Мы уже посчитали, что этого хватит на три с половиной хороших порции с пивом. Старик сказал: «Чтоб никому не было обидно, идите, парни, а я посторожу корабль». Но дал нам на это только полчаса.

Лёвка уже заказывал двойные шашлыки и по кружке пива на каждого. Андрей в это время, заметив на столе газету, заявил, что неплохо бы в неё завернуть колбасу.

Ковальчук возмутился, ответил, что он газету ещё не читал. Марк взглянул на газету и сказал, что это не беда — она за прошлую шестидневку. Тем не менее Ковальчук потянул её к себе, утверждая, что именно эту и не читал, а потому отдать не может.

Официант принёс кружки с пивом. В это время чужестранец поднялся из-за стола, подошёл к ним и попросил:

— Газет. Позвольте. Один минута. Интересно…

— Пожалуйста, пожалуйста, — ответил Ковальчук и даже немного засуетился, отдавая газету.

Иностранец поклонился и сел за свой столик. Теперь он не спешил есть, наоборот — ещё заказал кофе и пирожные. Он медленно просматривал газету, временами откладывая её в сторону. По-видимому, читать ему было трудно. Рыбаки поглядывали на него и негромко обменивались догадками, что за птица.

— С иностранного парохода, который стоит в порту, — сказал Марк. — Наверное, механик или штурман.

В это время столовую заполняли посетители. Какой-то парнишка осмелился сесть за столик рядом с чужестранцем и бесцеремонно его рассматривал не сводя глаз. Безостановочно играла музыка. Один из музыкантов время от времени выкрикивал в рупор слова песен. Колумбовцам подали шашлыки, они перестали обращать внимание на соседей, в том числе и на иностранца. Но он им о себе напомнил — подойдя к Ковальчуку, отдал газету и вежливо поблагодарил.

Иностранец уже вышел из столовой, когда Марк, проглотив последний кусок шашлыка, снова взглянул на газету и заявил, что моряк вернул не тот номер, который брал.

Эта газета была на два дня свежее. Ковальчук с недоумением посмотрел на юнгу и в конце концов посетовал, что это недоразумение.

Марк предложил свои услуги, намереваясь догнать иностранца и отобрать газету, если она очень нужна Якову Степановичу. Юнга уже поднялся со стула, но Ковальчук остановил его и сказал, что эту газету тоже не читал, а потому оставит себе… Пусть уже будет так.

— Вот как он газетами интересуется, — произнёс Андрей, думая о чужестранце. — Всё хочет знать.

Из столовой пошли вместе. Инспектор спрятал газету в карман. Он возвращался на «Колумб» неохотно, но это было единственное судно, которое отходило на Лебединый остров. Машина на Зелёный Камень шла только на следующий день.

«Колумб» отошёл от пристани. Выходя в море, он прошёл мимо иностранного парохода, стоявшего на рейде. На белом борту парохода чернела надпись: «Кайман». На нижнем капитанском мостике стоял человек. Марку показалось, что это и был тот, кто в столовой поменял газету. Но повязки на глазу у него не было. Он обратил на это внимание Лёвки и Ковальчука, но человек на мостике повернулся к ним спиной и, пока шхуна проходила мимо парохода, больше не оборачивался.

— Со спины как-то не похож, — пробормотал инспектор.

Ковальчук был встревожен. В глубине души он проклинал Анча и иностранца, а больше всего Марка и Лёвку, которые всем интересовались и всюду совали свой нос. Озабоченный, он зашёл на корму, умостился там и пытался вздремнуть, но не мог. Когда открывал глаза, видел Марка, который сидел на корточках и задумчиво расплетал обрубок троса, готовя швабру для мытья палубы. «Кто знает, не догадался ли о чём-то этот мальчишка, и не появилось ли у него каких-нибудь подозрений. Сбросить бы его ночью за борт, так сильный он, гром на его голову. И не тонет, как та медуза». Такие мысли сновали в голове Ковальчука.

По дороге назад не случилось больше ничего, что могло бы растревожить его, и Ковальчук прибыл на остров почти успокоенный. Дома обо всём подробно рассказал Анчу. Тот хмурился и ругался сквозь зубы. Потом взял газету, заперся в комнате и стал проявлять зашифрованное письмо. Он не вставал из-за стола часа два. Наконец закончил и сжёг газету. После этого позвал Ковальчука и сказал:

— На пароход нужно передать ещё одно письмо. Не забывайте, этот пароход заберёт нас отсюда. — Он сверлил инспектора холодным строгим взглядом. — Это должно произойти скоро, а пока что у нас много дел. Мы должны уничтожить профессора Ананьева. Я возьмусь за его бумаги, а вы поможете мне отправить его в мир иной. Неплохо бы спровадить его туда в компании с колумбовскими парнями. Надо об этом подумать. Шевелите мозгами, уважаемый.

Ковальчук ощутил, что окончательно оказался в руках диверсанта. Не то чтобы он собирался оказывать противодействие или отказываться выполнять его указания, но внутри всё холодело, и в груди становилось как-то пусто. Страх сжимал его сердце, хотя он целиком и полностью полагался на Анча.

В ту ночь диверсант составил окончательный план действий. Кое-что необходимое он сообщил и Ковальчуку, но далеко не полностью изложил ему свои преступные намерения. Анч не доверял никому, а менее всего людям вроде Ковальчука.

18. ПРАЗДНИК НА ОСТРОВЕ

В бухту входил военный корабль. Рыбаки издалека узнали «Неутомимый буревестник». Две невысокие мачты украсились десятками разных флажков. Корабль поздравлял население Лебединого острова с рыбачьим праздником.

«Буревестник» был построен по образцу эсминца «Новик», который с 1911 по 1916 год считался самым мощным эсминцем в мире. Известно, что водоизмещение «Новика» равнялось 1300 тоннам, его вооружение составляло четыре трёхтрубных торпедных аппарата и четыре стомиллиметровых пушки. Ходил «Новик» со скоростью тридцать шесть миль в час, то есть за минуту проходил более километра. Переоборудованный после Гражданской войны «Буревестник» имел и большую огневую силу, и большую скорость.

Став в бухте напротив Соколиного выселка, корабль салютовал пушечными выстрелами. В ответ с берега послышалось «ура», загудела ручная сирена, которую крутили молодые рыбаки, члены Осоавиахима, и послышалось несколько выстрелов из ракетных пистолетов. На «Колумбе», стоявшем у берега, наскоро вывешивали весь имеющийся в наличии комплект сигнальных флагов, не придерживаясь никаких правил сигнального кода, и сигнальщики с «Буревестника» без особого успеха пытались что-то прочитать. Команда «Колумба» решила это сделать для большей торжественности.

С «Буревестника» спустили шлюпки. В первой на берег съехал командир, вторую занял оркестр, сразу же, на радость соколинцам, грянув громкий марш.

Командование посылало «Буревестник» на праздник на Лебедином острове, потому что Соколиный выселок шефствовал над «Буревестником», хотя на самом деле выходило так, что «Буревестник» шефствовал над выселком. К тому же почти все молодые рыбаки с Лебединого проходили военную службу на флоте, и соколинцы славились как боцманы, торпедисты и штурвальные, часто занимавшие первые места в различных соревнованиях.

Стояла ясная солнечная погода. Белые облака, будто укрытые снегом скирды, медленно плыли по небу, оповещая рыбаков о длительном прекрасном времени. На острове пахло травами, пели птицы, едва-едва, будто играя, шелестел прибой. Все рыбачьи домики украсились, белели помазанные мелом стены; дворы были чисто и опрятно убраны. На дорожках скрипел свежий песок. Ближе к морю стояли столы, застеленные грубыми белыми скатертями, с большими хлебными караваями, солянками, ложками, вилками и ножами. Возле столов хлопотали жёны и матери рыбаков.

Напротив, на небольшой площадке, где обычно бывали танцы, были натянуты брезентовые тенты над скамьями для музыкантов.

Праздник начался с митинга, все речи завершались тушем и громким «ура». После этого участники праздника перешли к столам, где их ждал вкусный обед. Среди множества поданных блюд самой вкусной считалась камбала, приготовленная способом, известным только хозяйкам Лебединого острова. Кухней руководил восьмидесятилетний Махтей, старейший мореплаватель с Лебединого, когда-то объездивший весь мир матросом и коком, а теперь доживавший свой век здесь, на маяке.

За столом каждый занимал заранее определённое место. Люда заметила, что место Марка не занято. Она не видела парня с самого утра, и это её удивляло. Возможно, он где-то задержался, но на обед должен прийти. Наверное, старый Махтей вызвал юнгу себе на помощь, поскольку считал его единственным парнем на острове, который может когда-нибудь быть коком на большом пароходе. Это мнение утвердилось после того, как юнга однажды угостил деда обедом на «Колумбе».

Больше всех на глаза попадался Анч. Он ошивался в толпе и вокруг, щёлкая фотоаппаратом, временами прося наклониться, повернуться, улыбнуться, выдвигая ещё множество требований, как это обычно делают фотографы. Желающих фотографироваться обнаружилось много. Всем Анч обещал снимки, старательно записывая фамилии сфотографированных, особенно краснофлотцев. Наконец закончил и сел за столом, ближе к профессору и командиру эсминца. Он шутил со своими соседями, но в то же время внимательно прислушивался к разговорам.

Вскоре появился Марк и, здороваясь, занял своё место напротив Люды. Был он почему-то сдержан и насторожен, даже постоянная его весёлость куда-то исчезла, и он улыбался лишь изредка, да и то как-то невпопад.

— Марк, — окликнул его Лёвка, — у тебя живот не болит?

Юнга отрицательно покачал головой.

— Наверное, ты там возле деда Махтея объелся чего-то вкусного.

Марк на эту шутку не ответил.

Между тостами за лучших рыбаков, за богатые уловы кефали и скумбрии говорили о распорядке сегодняшнего дня. Анч выяснил, что после обеда начнутся танцы, а позже, после захода солнца, поедут кататься на лодках и на «Колумбе» в море. Когда же повеет ветерок, выйдут все шаланды.

— Ночь теперь лунная, великолепно прокатим! — говорил Стах Очерет, приглашая к себе на шхуну капитан-лейтенанта Трофимова и профессора Ананьева.

Профессор сразу же согласился, а командир поблагодарил, обещал пустить на прогулку свои шлюпки, но сам он останется на «Буревестнике», потому что у него ещё есть работа.

После обеда Марк исчез так же незаметно, как и появился. Люда рассердилась на него, но начались танцы, Анч пригласил её на вальс, и она забыла о Марке. Особенно ловко Анч танцевал румбу, танго, фокстрот, которых почти не знали в Соколином. Бурей аплодисментов наградили зрители Анна и Люду за венгерку и лезгинку. Не смог Анч станцевать только гопак. Здесь его сменил Лёвка. Полетели комки земли, поднялся столб пыли, когда моторист пошёл вприсядку вокруг Люды. Закончив, он тоже заметил, что Марка нет, так как юнга, по мнению моториста, танцевал гопак, да и другие танцы, в десять раз лучше него.

В это время Анч снова пригласил Люду, к превеликой досаде многих краснофлотцев. Во время танцев фотограф спросил девушку, едет ли она кататься на «Колумбе».

— Безусловно, — ответила она. — Ровно в девять вечера мы выходим в море. Вы тоже с нами?

— Непременно. Но мне ещё нужно сбегать домой перезарядить кассеты.

— Делайте это быстрее, а то вечером плохо фотографировать.

Прошло часа два после обеда, старшие соколинцы уже успели подремать и вернулись посмотреть на танцы.

Снова пришёл и профессор. Возле него стоял старый Махтей, курил свою трубку и что-то рассказывал. Танцы не прекращались. В домах, наверное, не осталось ни одного человека. Анч сказал Люде, что идёт за кассетами, и оставил танцы.

Домой он пошёл через выселок, неся в руках аппарат, футляр с кассетами и портфель, который привёз ему Ковальчук из Лузан.

Люда потанцевала с краснофлотцами, но уже почувствовала усталость и решила отдохнуть. Она села на камне рядом с другими зрителями и стала оглядываться, ища взглядом Марка. Поблизости Гришка пробовал танцевать в компании одногодков. Девушка позвала мальчика и спросила, не видел ли он Марка.

— Лежит под вербой, возле дома дяди Тимоша — вон там, — мальчишка показал на вербу метров за триста от них.

Люда и правда нашла там одинокого Марка.

— Чего ты скис? — спросила она, подойдя к нему. Парень обрадовался, увидев её около себя. Но было видно, что ему почему-то досадно.

— Хорошо фотограф танцует? — спросил он.

— Прекрасно. Но сам он какой-то неприятный; чёрт его знает, почему. А ты почему не танцуешь и вообще стал какой-то сам не свой? Весь Лебединый остров празднует, а тебя не видно.

— Предположим, не весь. Мой отец маяк не бросил. Ну, и ещё двоих людей не видно.

— Кого?

— Найдёнки, хотя это и не так странно, и рыбного инспектора. Ты видела его?

— Нет.

— Слушай, Люда, я вот лежу и думаю о Шерлоке Холмсе. Ты ведь читала о нём? Хотелось бы мне сейчас на какое-то время Шерлоком Холмсом стать. Как ты думаешь, почему этот фотограф у Ковальчука остановился?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю. Но мне не нравится ни он, ни Ковальчук. Несколько дней тому назад…

И Марк рассказал о своих наблюдениях за поведением Ковальчука в Лузанах и о случае с иностранцем и газетой.

— И вот, я решил присматривать за этими людьми.

Люда села рядом с Марком, и они с час разговаривали, перебирая в памяти разные случаи подозрительного поведения Анча и Ковальчука. Собственно, ничего такого они и не вспомнили, но сомнения росли.

— Надо и дальше следить, — сделал вывод Марк.

— Знаешь что, — сказала Люда, — я думаю, нам поможет Найдёнка.

— Это правда.

— Хочешь, пойдём сейчас к Ковальчуку и пригласим Найдёнку на праздник. Кстати, узнаем, где инспектор.

— Ладно.

— Только давай идти так, чтобы не встретить Анча. Он пошёл туда перезаряжать кассеты.

— Что-то долго его нет, — заметил Марк. — Скоро солнце зайдёт, какое же тогда фотографирование?

— Ну, пойдём.

— Есть, капитан!

19. АНЧ ОСУЩЕСТВЛЯЕТ СВОИ ПЛАНЫ

Фотокорреспондент удачно выбрал время. В выселке он не встретил ни единого живого существа, а когда зашёл во двор Стаха Очерета, только напугал курицу, которая что-то клевала у двери дома. Анч подёргал дверь — она была закрыта на засов. Открыть её было несложно. Он вытащил из портфеля проволоку, загнул её в форме буквы «Г», всунул более коротким концом в дверную щель и отодвинул засов. Задвижка на двери в комнату профессора тоже подалась легко. Вместо ключа к ней подошла узенькая бляшка.

Анч работал уверенно, быстро, но без излишней поспешности. Впервые увидев портфель Ананьева, он решил было подменить его, ещё не зная, как это ему удастся осуществить. Но обстоятельства сложились к лучшему: он мог бы даже не подменить, а просто забрать портфель или то, что было в нём. Однако Анч решил, что удобнее всё-таки забрать портфель, оставив вместо него свой, набитый старыми газетами. Так можно было надеяться, что исчезновение бумаг обнаружится не ранее следующего дня.

Анч помнил слова Ананьева о том, что решение технической проблемы добычи гелия из торианита лежит в его портфеле. Впоследствии, навестив профессора и осмотрев комнату, он окончательно убедился, что самые главные бумаги хранятся именно в портфеле, поскольку на Лебедином острове Ананьев мог не бояться за них. Подмена портфеля заняла десять-пятнадцать секунд. Анч напоследок окинул взглядом комнату и, не найдя больше ничего стоящего внимания, вышел, тщательно закрыв дверь и задвинув засов. По тропинке через сад он выскочил на улицу и направился к дому Ковальчука.

Курица снова подошла к двери и спокойно продолжала склёвывать рассыпанные крошки.

Анч вернулся домой почти одновременно с Ковальчуком. Последний приехал из Лузан через Зелёный Камень. В руках инспектор нёс корзинку, запертую на замочек.

— Молодцы, — сказал фотограф, увидев корзинку. — Они за то, что сумели передать, а вы за то, что сумели взять.

— Вы знаете, что здесь? — спросил Ковальчук.

— Я просил эту штуку в предыдущем письме. А письмо для меня есть?

Инспектор подал Анчу помятый грязный лист газеты.

— Хорошо. Ну, вы отдохните минут двадцать, пока я прочту… Сегодня у нас ещё много работы.

На этот раз Анч не выпроваживал Ковальчука из комнаты, а проявлял и расшифровывал письмо при нём. Делал он это не спеша.

Тем временем Ковальчук позвал Найдёнку и приказал дать воды умыться и быстренько нагреть чаю — он чувствовал себя уставшим. Холодная вода взбодрила его, а крепкий горячий чай освежил голову и успокоил. В чай он подлил водки.

Анч закончил расшифровку и поднял глаза на Ковальчука. Найдёнка как раз вышла в сени.

— Послушайте, Ковальчук, наши дела на две трети завершены. Сегодня перед утром, когда взойдёт луна, мы будем с вами на борту «Каймана»… Собственно, остаются последние минуты. Сейчас вы сядете в свой каик и отправитесь в Соколиный. Каиком пристанете к «Колумбу», чтобы было удобнее сойти на берег. Вы возьмёте с собой эту корзинку и, переходя через шхуну, оставите её там. Хотя на «Колумбе» никого не будет, а я уверен, что там никого не будет, потому что весь экипаж на празднике, спрячьте корзинку как можно лучше. Потом покажетесь среди людей и останетесь там, пока «Колумб» и лодки не выйдут на прогулку. Профессор Ананьев и его дочь собираются ехать на шхуне. Если профессор передумает, сделайте всё возможное, чтобы он всё-таки поехал, иначе нам придётся оставаться на этом острове ещё долго. Как только шхуна отойдёт, гоните на каике через бухту. Я жду вас возле нашей байдарки.

— Но что же в этой корзинке? — дрожащим голосом спросил Ковальчук.

— Сейчас увидите.

Анч отпер замочек, поднял крышку и вытащил из корзинки грубый шерстяной платок. Под платком лежала тёмная жестяная коробка с часами вроде будильника.

— Только не пугайтесь, — предупредил Анч, — вы везли эту вещь целый день, и ничего не случилось…

Это — адская машинка. Сейчас мы определим время, когда она должна взорваться. Выедут они в девять, могут припоздниться, ну, в десять, во всяком случае.

Анч перевёл стрелку часов на 10 часов 45 минут, а потом завёл машинку.

— В десять часов сорок пять минут мы услышим взрыв в море. От «Колумба» и его пассажиров лишь кусочки всплывут.

Ковальчук вздрогнул, хотел возразить Анчу, — ведь столько жертв… Он же не думал, что его заставят убивать. Неизвестно, угадал ли Анч его мысли, но он так решительно приказал инспектору немедленно ехать, что у того язык не пошевелился возразить. Он взял корзинку и вышел из дома. За ним последовал Анч.

В сенях диверсант обратил внимание на Найдёнку. Она с равнодушным видом раскочегаривала сапогом старый самовар. Анч подозрительно посмотрел на девочку, но ничего не сказал: повёл Ковальчука к берегу, подал в каик корзинку, улыбнулся, пожелал успеха и несколько минут наблюдал, как тот грёб одним веслом. Потом вернулся назад.

Во дворе стояла Найдёнка в платье, подаренном Лёвкой, и смотрела на бухту, где плыл одинокий каик — казалось, она прислушивается к музыке, долетающей из выселка. Анч медленно подошёл к ней и спросил, не собралась ли она на праздник. Девочка утвердительно кивнула. Тогда он попросил, чтобы она сперва достала ему из погреба малосольных огурцов.

Найдёнка пошла за огурцами, а Анч взял свечу, чтобы ей посветить. Девочка торопилась. Погреб у Ковальчука был очень примитивным: яма метра четыре в глубину, прикрытая дощатой дверцей-люком, камышовый шалаш над ней — вот и всё. Спускаться в погреб нужно было по узкой длинной лестнице.

Анч помог девочке снять дверцу, зажёг свечу и полез вслед за ней по тонким расшатанным ступеням. Ступив дважды, он остановился. Найдёнка уже стояла на дне погреба и, наклонившись над бочкой, выбирала огурцы. Её провожатый вдруг вылез наверх, бросил свечу, которая, падая, погасла, и потянул за собой лестницу. Он успел вытащить её раньше, чем Найдёнка опомнилась. Девочка осталась в глубокой тёмной яме, вскрикнула и замолкла.

Анч положил на место дверцу, бросил сверху несколько охапок сухого камыша и спокойно пошёл в дом.

— Так оно будет лучше, — пробормотал он сам себе, — дефективная, дефективная, а кто его знает, что она в сенях слышала и что поняла.

Зашёл в комнату, опёрся рукой на стол и громко произнёс:

— Пора отправляться!

Осмотрев все свои вещи, он повесил на шею фотоаппарат, перебросил через плечо плащ, взял профессорский портфель и в последний раз вышел из дома Ковальчука.

Солнце, приближаясь к горизонту, золотило на западе море. В воздухе царил покой. Музыка, по-видимому, перестала играть — от выселка не долетало ни единого звука. Неизвестно, кричала ли, плакала ли Найдёнка, запертая в погребе. Анч не думал о ней. Открыл калитку, прощально взглянул на двор, махнул рукой Разбою, который грыз возле свинарника кость, и пошёл без тропки и дороги на юго-восточное побережье острова.

Отошёл уже далековато от двора, когда услышал лай Разбоя. «На кого это он?» Прислушался. Разбой залаял снова, но вскоре перестал. «Что бы это могло значить? Неужели вернулся с кем-то чужим Ковальчук?»

Прошла минута — и со двора инспектора послышался жалобный вой собаки. Это выл Разбой, не было никаких сомнений. Но почему он выл? Может быть, почувствовал, что что-то случилось с Найдёнкой, или, возможно, предвещал кому-то смерть в эту ночь? Солнце скрылось за горизонтом. Анч спешил, время от времени поглядывая на море. Вскоре случится то, что предвещает вой Разбоя… «Умный пёс. Хорошо, что ты ничего не можешь сказать!»

Вечерело. Чайки и мартыны возвращались с моря на остров. Далеко во дворе Ковальчука выл Разбой…

20. ПОИСКИ НАЙДЁНКИ

Марк и Люда решили идти по берегу вдоль бухты. Это был чуть более длинный путь, но они надеялись, что фотограф будет возвращаться в выселок по тропинке напрямик. Неожиданно задержались: с холма увидели в бухте лодочку. Кто-то плыл вдоль берега со стороны усадьбы Ковальчука. Это мог быть Анч либо Ковальчук.

— А может, Найдёнка? — высказала предположение Люда.

— Нет, вряд ли. Подождём. Надо увидеть, кто это.

Девушка согласилась, и они, зайдя за кусты крапивы над канавой, следили за лодочкой. Она приближалась довольно быстро и минут за десять подошла к тому месту, где стояли шаланды и «Колумб». Теперь Марк почти с уверенностью мог сказать, что приплыл инспектор. К берегу каик не подошёл, а стал под бортом шхуны, зайдя со стороны моря, и потому исчез с глаз. Инспектор решил воспользоваться шхуной, чтобы перебраться на берег, поскольку «Колумб» правым бортом упирался в длинный мостик-поплавок, установленный соколинцами специально на сегодняшний день. Но Ковальчук задержался на шхуне. Почему — не было видно, так как надстройка на шхуне прикрывала фигуру инспектора.

— Что он там делает? — раздражённо произнёс Марк. — Своё корыто, что ли, привязывает?

Но вот инспектор уже пересёк палубу «Колумба» и по плавучему мостику сошёл на берег, направляясь к празднующим соколинцам. Он, по-видимому, спешил. Прошёл совсем рядом с юнгой и девушкой, не заметив их.

— Ну, ждать больше нечего, — обратилась Люда к своему спутнику, — идём быстренько.

Они торопились, стараясь опередить солнце, которое низко висело над морем, заливая его поверхность кроваво-алым светом. Шли то по песку, то по траве, выбирая путь так, чтобы не попасться на глаза фотокорреспонденту. Марк всё время молчал. Люда говорила об эффекте, который произведёт появление Найдёнки в выселке, вернее, на «Колумбе», потому что они успеют привести её как раз перед выходом на прогулку в море. Марк кивал и всё время посматривал на запад. Он видел, что им не догнать солнца — оно уже нижним краем задевает воду и за несколько минут исчезнет в море. Вдруг оба услышали звук, заставивший их остановиться. Это был собачий вой — то длинный, то отрывистый, поражающий глухими тонами и жалобными нотами. Вой доносился со двора Ковальчука, а там, они знали, мог выть только один пёс — Разбой.

— Чего это он? — спросил Марк удивлённо. — Взбесился, что ли?

— Противно… Прямо страшно, — произнесла девушка.

— Оставили Найдёнке развлечение, — саркастически буркнул Марк.

Они пошли быстрее. Солнце уже спряталось, оставив на небе нежные розовые краски. Вода в бухте потемнела, и воцарился абсолютный штиль перед сменой дневного бриза ночным. Если бы не вой, Люда и Марк, наверное, остановились бы полюбоваться роскошным предвечерьем на южном море, когда будто чья-то большая и нежная тень укрывает землю, воду и половину неба. Если бы не вой, сейчас бы царила тишина, так как музыка в выселке смолкла, и сюда не долетало ни единого звука.

Марк всё время посматривал на камни под ногами, подмечая такие, которыми можно было бы отбиться от пса, когда тот на них наскочит.

— С этим псом у нас может быть проблема, — будто отвечая на мысли Марка, сказала Люда.

— Нет, он никогда без разрешения хозяев не выскакивает со двора, — возразил Марк, — а когда мы придём туда, позовём Найдёнку, она его отгонит.

Вскоре они стояли перед забором, ограждающим владения Ковальчука, и, поднимаясь на цыпочки, заглядывали во двор. Там стоял Разбой и время от времени скулил. Но кроме собаки Марк и Люда больше никого не видели. Запертая дверь дома, тёмные окна создавали впечатление совершенного безлюдья. Калитку кто-то оставил открытой. Молодые люди несколько минут стояли в нерешительности. Уже смеркалось, хотя и не очень быстро, потому что на востоке из-за горизонта выплывала полная луна.

Марк на всякий случай выломал из забора для себя и для Люды длинные палки. Потом, подойдя к калитке, быстро закрыл её и позвал:

— Найдёнка, Найдёнка!

Пёс, услышав этот зов и хрипло лая, бросился к ним. Он прыгал на калитку, бесновался, но со двора не выбегал.

Марк и Люда ждали, пока выйдет Найдёнка. Однако дверь дома не открывалась, и так же молчаливо чернели форточки в окнах. Казалось, в усадьбе не было ни одного человека.

— Неужели её нет? — спрашивала Люда, думая о Най-дёнке. — Куда же она делась?

— Меня это тревожит, — ответил юнга. — Мы должны зайти в дом. Проклятый пёс!

Парень хмурился, размышляя, что им делать с ошалевшим Разбоем. Наконец он всё-таки придумал смелый план, как забраться в дом.

— Послушай, Люда, — сказал он, — держи здесь собаку, пусть лает: чем громче, тем лучше. Отвлекай его внимание, а я попробую зайти с тыла.

Марк согнулся и начал тихонько обходить заграждение. Люда же делала вид, что хочет войти во двор через калитку. Она ударила палкой о калитку, и Разбой чуть ли не покрылся пеной от злости.

В это время Марк обошёл двор, тихо перелез через забор и, прячась за домом, начал его обходить, прижимаясь к стене.

Люда увидела сквозь щель в калитке, что Разбой, замолчав, сразу же обернулся: дверь в дом открылась, Марк вскочил в сени. В тот же миг пёс бросился туда, но налетел на уже закрытую дверь.

Парню повезло. Дверь была закрыта лишь на щеколду. В сенях было темно, хоть глаз выколи. Спичек у Марка при себе не было. Он нащупал дверь в комнату и вошёл. Стоя на пороге, Марк спросил, есть ли кто в комнате. Никто не отзывался. Парень начал искать спички. Потратил немало времени, но всё-таки нашёл.

После этого, подсвечивая, осмотрел кухоньку, комнату и Найдёнкин чулан. Нигде никого не было.

Стоя в сенях, он увидел лестничку, которая вела на чердак. «Может, там кто-нибудь спрятался?» — подумал юнга. Ему стало жутко, и в первый миг он не осмеливался влезть туда. Но, найдя фонарь инспектора, зажёг в нём маленький огарок свечи и поднялся по лестнице наверх. Стоя на предпоследней ступеньке, осветил чердак. На запылённом глиняном полу лежали какие-то старые вещи, под камином стояли оплетённые лозой бутыли, по углам и над головой свисала паутина. Парень спустился вниз. Он всё осмотрел. Можно было бы уже и выйти из дому, если бы не пёс. Разбой держал его в осаде. Иногда он отбегал к калитке, когда Люда начинала в неё барабанить, но тут же бросался к дому.

Марк зашёл в чулан, из которого дверь открывалась в сени. В углу чулана поставил фонарь так, что тот едва чадил, и свернул на топчане дерюги и подушку, чтобы они напоминали человеческую фигуру. Он решил пустить Разбоя в сени, а самому спрятаться за дверью. Пёс, наверное, сразу бросится в чулан, а он закроет за ним дверь.

Как Марк рассчитывал, так и получилось. Когда Люда постучала в калитку и Разбой метнулся туда, парень открыл дверь во двор. Пёс бросился назад и сразу вскочил в сени, но, не заметив Марка, который спрятался за дверью, прыгнул в чулан, а парень сразу же закрыл за ним дверь. Пёс бросился на дверь и так налёг на неё, что Марк едва её удержал. Помогла бочка с водой: Марк подпёр ею дверь. Пёс мог только нос высунуть, но вылезти из чулана не мог.

Марк вышел во двор, закрыл дом и позвал Люду.

Над островом висела яркая полная луна. Из бухты доносилась музыка: «Колумб» и шлюпки отправлялись в море на прогулку. А Марк и Люда, вместо того чтобы сейчас плыть с остальными на шхуне, стояли посреди двора Ковальчука. Марк внимательно осматривал двор.

— Ты помнишь, где был Разбой, когда мы его увидели? — спросил он.

— Вон там, возле той будочки, — показала Люда на камышовый шалаш.

Марк объяснил ей, что это погреб, и предложил осмотреть это место.

Подошли к погребу. Заглянули в шалаш. Марк пошевелил снопы камыша и осторожно, чтобы не наделать пожара, зажёг спичку. Люда увидела, что снопы прикрывают дощатый люк, и в тот же миг они услышали приглушенный голос, долетающий из-под земли.

— Кто это? — испуганно спросила Люда.

Марк уже разбросал камыши и, подняв дверцу, открыл чёрную яму. Голос в яме смолк.

— Осторожно, Люда, — сказал Марк, — не упади.

Потом зажёг спичку и крикнул в яму:

— Кто там? Ты, Найдёнка?

— Я, — послышалось из погреба, и они узнали голос девочки.

Спичка едва освещала её фигурку на дне ямы.

Марк взял лестницу, лежащую возле шалаша, и спустил её в погреб.

Увидев Марка и Люду, Найдёнка удивилась.

— Вы не на «Колумбе?»

— Кто тебя сюда посадил? — в свою очередь спросили её спасители.

— Вы нашли эту машинку?

— Какую машинку?

Волнуясь, Найдёнка рассказала о разговоре, который она подслушала, ставя в сенях самовар. Когда она сказала о машинке, которую должен спрятать на «Колумбе» Ковальчук, слушатели чрезвычайно обеспокоились.

— Он сказал, что эта машинка взорвётся в море в десять часов сорок пять минут, и вы все погибнете, — объяснила Найдёнка.

Люда посмотрела на свои часы: стрелки показывали без десяти минут десять.

— Осталось пятьдесят пять минут… — произнесла она каким-то помертвевшим, невыразительным голосом…

Дальше говорить уже не смогла, что-то сдавило ей горло.

Марк стоял спиной к девочкам и смотрел на море. При свете луны он видел тёмные пятнышки и бледные огоньки, выходящие из бухты. Среди них узнал и огонёк «Колумба». Меньше чем за час не станет шхуны и тех, кто сейчас на ней… Что делать?!

Так он стоял несколько секунд, показавшихся Люде бесконечно долгими.

— Поджечь дом, — произнёс Марк, обращаясь сам к себе, — они увидят пожар и вернутся сюда. Мы успеем, Люда, дай спички.

Люда подала ему коробок, но спичек в нём не осталось.

— Спички, спички! — закричал Марк, протягивая руку к Найдёнке.

Девочка побежала в дом, за ней спешили Марк и Люда. Они вломились в сени под неистовый лай и царапанье Разбоя в чулане. Найдёнка искала спички там, где их уже нашёл Марк. Больше спичек в доме не было. Девочка ещё при свете дня обратила внимание, что это последний коробок. Марк настаивал, просил, требовал, чтобы она искала. Девочка была в не меньшем отчаянии, но ни единой спички найти не могла. Свеча в фонаре, стоявшем в чулане, догорела и погасла.

Марк выбежал во двор и снова смотрел на бухту. Огонёк «Колумба» уже светил в море. В бухте оставался только «Буревестник», сияя электрическими огнями. Юнга обратил внимание, что эсминец перешёл на другое место и стоял приблизительно за километр от берега, напротив дома инспектора.

— Сюда, за мной! — крикнул он.

Люда и Найдёнка выскочили во двор. Марк бежал вниз к берегу. Обе, не раздумывая, помчались за ним.

— Мы поплывём на миноносец! — крикнул на бегу парень. — Только он сможет догнать…

Девчонки поняли Марка. Они вихрем мчались к воде. Первым бежал Марк, второй Найдёнка, и вслед за ней Люда. Все они были неплохими пловцами, и началось необычное соревнование. Соревнование за жизнь многих людей и спасение судна. Они опережали друг друга, и трудно было угадать, кто первым одолеет расстояние до «Буревестника».

Никто не видел этого соревнования. Только одинокий гребец на маленьком каике, который переплывал бухту наискось и приближался к её юго-восточному краю, заметил издалека три плывущие точки. Он сперва подумал, что это дельфины, а потом решил, что моряки с «Буревестника», и не стал за ними следить, потому что у него были дела поважнее. Это Яков Ковальчук, в последний раз простившись с Соколиным, спешил попрощаться и с целым Лебединым островом.

Разве что луна, освещавшая пловцов, ещё видела это соревнование. Она стояла уже высоко в небе, ослепляла своим сиянием звёзды и спокойно озирала море и остров, равнодушный ко всем событиям, происходящим на нём.

С берега в море дунул чуть заметный ночной бриз.

21. ЛОГОВО В ЗАРОСЛЯХ

Песчаный вал, нанесённый волнами прибоя, отделял море от густых зарослей, созданных раскидистыми кустами, камышовым переплетением и осокой выше колен. Редко кто из рыбаков заходил сюда. Здесь спокойно гнездилась и плодилась разная птица. За песчаной насыпью, уже поросшей густой травой, птичье царство чувствовало себя защищённым от моря во время самых сильных штормов. Кусты служили убежищем от лис, коршунов, а также и людей, которые изредка здесь появлялись. Сквозь эти заросли пробраться нелегко. Острые колючки рвут одежду, высокая осока режет руки, ноги вязнут в грязи, узенькие, но глубокие проливы между маленькими озерцами преграждают путь.

В этих зарослях Ковальчук искал Анча. Правда, ему не приходилось забираться глубоко в чащу — своё логово диверсанты обустроили недалеко от морского берега, чтобы можно было быстро перенести на воду байдарку, спрятанную в кустах. Направляясь туда, Ковальчук шёл у самого берега.

Он жалел, что не смог зайти домой, забрать кое-какие мелочи на память о пребывании на этом острове. Жалел, что не может забрать с собой Найдёнку и Разбоя. Если первая для него была лишь дешёвой батрачкой, то второй — верным слугой. Они, безусловно, пригодились бы ему в дальнейшем. Ковальчук твёрдо верил в то, что оказал неоценимую услугу своим политическим хозяевам, и надеялся на ответную оплату этих услуг. Три тысячи, полученные от Анча, убеждали его в том, что эти ожидания реальны.

Он взглянул на часы и увидел, что до взрыва осталось тридцать пять минут. Ему хотелось быстрее встретиться с Анчем, доложить о своей работе и вместе услышать, когда произойдёт взрыв.

Вскоре он нашёл Анча, который ждал его неподалёку под кустом.

— Ну, вот и вы, — сказал Анч. — Надеюсь, всё в порядке.

— Всё сделано. Они уже, наверное, в море. Мы услышим взрыв?

— Наверняка услышим. Ну, идёмте к нашему убежищу, а вы рассказывайте, где спрятали машинку и кто поехал на «Колумбе».

— Под палубой возле рубки, где хранятся припасы. Безусловно, никто туда сейчас соваться не станет. Они же не будут готовить ужин.

— А их кок или юнга?

— К сожалению, он не явился к отплытию «Колумба», его искали, не нашли и отправились без него. Остальная команда, профессор, глава сельсовета, оркестр и несколько женщин теперь уже далеко от берега.

— А дочка профессорская?

— Её тоже не было.

— Жаль. — Анч даже засмеялся. — Повезло девушке. Она, наверное, меня ждала. Я обещал ехать на шхуне.

С минуту шли молча. Анч несколько раз взглянул на море. Наконец остановился, ещё раз посмотрел туда, будто ища что-то.

— Ковальчук, вы не видите никаких огней на горизонте?

Инспектор стал напряжённо всматриваться в горизонт, ища огни, ему показалось, будто огоньки и правда светят где-то очень далеко, но он был в этом не совсем уверен. Показал в том направлении Анчу.

— Должны появиться оттуда, — сказал Анч. — После полуночи стемнеет, и мы их, безусловно, увидим. Сегодня нам нужно проплыть на байдарке двенадцать миль, то есть почти двадцать три километра. Это советская прибрежная полоса. Когда выйдем из неё, окажемся на палубе парохода, и наши приключения будут окончены. «Кайман» будет стоять там и ремонтировать машины, которые неожиданно «придут в неисправность». Капитан постарается подойти поближе… Это, между прочим, возмутительно со стороны Советского правительства — объявлять такую широкую прибрежную полосу. У большинства государств она равняется только трём милям… А вот и наше логово.

Они подошли к тому месту, где заранее спрятали байдарку, и сразу же улеглись за песчаным валом, чтобы отдохнуть после утомительного дня и следить оттуда за морем. Оба посматривали на часы. Часы Ковальчука показывали 22 часа 41 минуту, Анча — 22 часа 40 минут. Инспектор помнил, что время на его часах точно совпадало с временем на часах адской машинки. Сказал об этом Анчу. Тот кивнул, но ничего не ответил. Приближался решающий момент. Ковальчук жёг спички и не сводил глаз с секундной стрелки. Оставалось двадцать секунд, десять, пять, три… тик-тик-тик-тик… тик-тик-тик… две секунды сорок шестой минуты. В море царила тишина. Ковальчук окаменел, спичка выпала из его пальцев и погасла. Он поднял голову и невидящим взглядом смотрел на звёзды. Часы Анча показывали 22 часа 45 минут… тик-тик-тик-тик… отстукивала секундная стрелка. Проходили секунды, и всё так же царила тишина. Десять, одиннадцать, двенадцать… на двенадцатой секунде с моря долетел звук взрыва.

Анч, следивший за своими часами, не оборачиваясь к Ковальчуку, сказал:

— Взрыв произошёл за четыре километра отсюда. Ваши часы спешат на одну минуту.

22. НА «БУРЕВЕСТНИКЕ»

Семён Иванович Трофимов вышел из каюты и поднялся на мостик, где из угла в угол прохаживался вахтенный начальник. Увидев командира корабля, вахтенный остановился и хотел доложить, что во время вахты ничего не случилось, но капитан-лейтенант кивнул ему и подошёл к фальшборту. Он опёрся руками на планшир и стал внимательно всматриваться в море, куда вышли «Колумб» и две шлюпки с «Буревестника» на ночную прогулку.

На эсминце, как обычно, в это время царила тишина. Большинство краснофлотцев после весело проведённого дня только что улеглись спать. Часть была в море на шлюпках и шхуне. Вахтенные стояли на своих постах. Семён Иванович любовался ночью и думал о завтрашнем походе в свой порт и о послезавтрашней учебной стрельбе с торпедных аппаратов. Роскошная лунная ночь не давала полностью сосредоточиться на будничных заботах, а вызывала желание с кем-нибудь поговорить. Командир обернулся к вахтенному, чтобы спросить, как тому понравился рыбачий праздник, но увидел, что вахтенный всматривается в прибрежную полосу бухты, и сам стал смотреть туда. Вскоре он увидел три чёрных точки, приближающиеся к эсминцу, и услышал плеск от ударов рук по воде. К кораблю приближались какие-то пловцы.

— Это что за мода по ночам так далеко заплывать? — вслух выразил свою мысль командир. Вахтенный обернулся и сказал, что это, наверное, купальщики с выселка.

— По-моему, плывут они совсем не с выселка…

Трое пловцов быстро приближались к кораблю.

Вахтенный и командир внимательно следили за ними. Пловцы обгоняли друг друга. Но вот один из них вырвался далеко вперёд и поплыл к кораблю, не уменьшая скорости.

— Это что же, они соревнование устроили? — снова спросил командир и, помолчав, добавил: — Предупредите согласно уставу.

Вахтенный встал по стойке смирно, набрал в лёгкие воздуха и закричал:

— Эй, там! Не под-плы-ва-ать! Держи сто-ро-но-ой!

Пловцы плыли, будто не слышали. Один из них что-то кричал, но пока что нельзя было разобрать, что именно. Вахтенный, прислушиваясь, приложил руки к ушам.

— А ну-ка, отправьте шлюпку, — сказал Семён Иванович. — Пусть задержит этих молодцов. Надо проучить… Знают же, что возле военного корабля плавать нельзя.

Не успели выполнить распоряжение командира, как передний пловец выразительно прокричал:

— Быстрее поднимите на борт! Быстрее!

Было ясно, что это не обычные купальщики.

Что-то случилось, иначе зачем бы они спешили к эсминцу? Командир корабля резким голосом отрубил приказ:

— Последнее предупреждение, чтобы ближе не подплывали. Немедленно отправляйте шлюпку. Держите наготове тревогу.

В тот же миг шлюпка отошла навстречу пловцам. Несколько минут спустя первый из них ухватился за борт и ловко вскочил в шлюпку. Это был Марк. На этот раз он опередил Люду.

— Товарищ командир, немедленно на корабль. «Колумб» сейчас взлетит в воздух! Надо спасать людей!

Молодой командир на шлюпке ничего не понимал. Он знал, что нужно забрать пловцов, и шлюпка шла за другими, находящимися приблизительно за сто метров. Но оттуда доносился девчоночий крик:

— Плывите на корабль! На корабль! Не задерживайтесь!

Марк так настойчиво требовал немедленно вернуться на корабль, а двое других пловцов остановились и, казалось, кричали то же самое, что командир шлюпки приказал возвращаться. Краснофлотцы хоть и не разобрались ещё, в чём дело, но почувствовали в поведении Марка что-то тревожное и изо всех сил налегли на вёсла.

Минуту спустя Марк бегом поднимался по трапу на палубу корабля, его повели на командирский мостик. Но он не шёл за провожатым, а сам бежал впереди, и провожатый вынужден был спешить за ним.

— Кто такой? — резко спросил командир.

— Юнга со шхуны «Колумб», Марк Завирюха.

— Что случилось?

Марк торопливо рассказал, в чём дело. От волнения и спешки получалось немного путано, но капитан-лейтенанту стало сразу понятно, что «Колумбу» угрожает опасность.

— Коротко, — сказал он, — что там?

— Адская машинка. Сейчас произойдёт взрыв.

— Когда?

— В 10 часов 45 минут…

Командир взглянул на часы. Стрелки показывали 22 часа 27 минут. Оставалось 18 минут…

В двадцать два часа тридцать одну минуту «Буревестник» снялся с якоря и покинул бухту, развивая самую большую скорость. Сливаясь с берегом, в бухте чернели две точки. Двое пловцов медленно плыли параллельно берегу, следя глазами за эсминцем. Казалось, к берегу они возвращались неохотно.

За кормой корабля оставался бурно-вспененный след. От бортов его широко расходились волны. Машины работали в полную силу, равнявшуюся силе мощной электростанции. Корабль рассекал морской простор, луна и электричество освещали взволнованные напряжённые лица моряков. На всём корабле, казалось, спокойными оставались только хронометры и лицо капитан-лейтенанта Трофимова.

Возле капитана стоял Марк и рассказывал, о чём узнал от Найдёнки, и о своих наблюдениях за Ковальчуком. Рассказ его был отрывистым. Время от времени он замолкал и, замерев, всматривался в простор, будто измерял на глаз скорость корабля. Потом вспоминал о своём слушателе и снова поспешно произносил несколько слов.

«Буревестник» прошёл широкую горловину бухты и очутился в море. Вдали были видны огоньки шхуны. Хорошенько прислушавшись, можно было уловить звуки музыки. Корабельные часы показывали тридцать шесть минут одиннадцатого. Оставалось девять минут до взрыва. Командир крикнул вахтенному:

— Полный боевой!

За миг приказ был передан старшему механику. Поток свежего воздуха с удвоенной силой ударил Марку в лицо. Эсминец мчался со скоростью, с которой обычно подходил во время торпедной атаки к вражеским линкорам или мчался на подводную лодку, на минуту показавшуюся из-под воды, чтобы протаранить и утопить её. За секунду корабль проплывал десятки метров, но Марку казалось, что время идёт ужасно быстро.

Осталось восемь минут. Звуки музыки слышались чётче, но вмиг стихли, и в ушах шумел только ветер. По-видимому, на шхуне и шлюпках заметили эсминец и в удивлении затихли. В таком молчании прошла ещё минута. Оставалось семь минут. На расстоянии не более километра виднелась шхуна. Оркестр снова заиграл громкий марш, выражая радость рыбаков и оркестрантов по случаю появления эсминца. Там, как видно, посчитали, что командир «Буревестника» решил присоединиться к ним.

С моста в машину прозвучала какая-то команда, и Марк почувствовал, что палуба перестаёт дрожать. Машины прекратили работу, миноносец шёл по инерции.

Свет прожектора метнулся на «Колумб», и на его корме Марк узнал профессора и Гришку.

На эсминце гремела команда:

— Шторм-трапы за борт! С левого борта спускать шлюпки!

Миноносец относительно медленным ходом поравнялся со шхуной. Там гремели оркестр и крики «ура». Часы показывали двадцать два часа тридцать девять минут. Командир эсминца пытался кричать на шхуну, но там в шуме не разбирали и не слышали его. Марк взглянул на шхуну, подпрыгнул, выгнулся ласточкой и плюхнулся в море между «Буревестником» и «Колумбом».

— Человек за бортом! — прозвучало на шхуне и корабле.

Оркестр прервал игру.

— Эй, на «Колумбе»! Немедленно всем покинуть шхуну. Даю три минуты! — звучал приказ с командирского мостика на «Буревестнике».

К шхуне подплывал Марк. Он тоже кричал, чтобы все немедленно покинули шхуну. Там в первый момент оцепенели и молча слушали приказ. Но шлюпки уже отходили от эсминца и плыли к шхуне. Эсминец отдалялся от «Колумба». Весь освещённый электрическими фонарями, он будто звал пассажиров и команду «Колумба» на свою палубу. Стах Очерет спросил было, в чём дело, но, когда услышал голос капитан-лейтенанта, кричавшего в рупор: «Две минуты!» — приказал Андрею и Лёвке готовить посадку на шлюпки.

— Кто плавает, в воду! — закричал он.

Несколько человек прыгнули в воду и поплыли к ближайшей шлюпке.

Марк ухватился за борт. Кто-то подал ему руку и помог влезть.

— Что такое? — спрашивали его.

— Через две минуты шхуна взлетит в воздух! — ответил юнга и бросился на корму.

Военная шлюпка встала рядом с «Колумбом». Люди прыгали в неё с борта. Первым туда бросили перепуганного Гришку, потом помогли перепрыгнуть профессору. Последними перешли музыканты, не выпуская из рук инструментов.

На эсминце следили за часами. Было двадцать два часа сорок две минуты. Шлюпка ещё не отходила от «Колумба». На шхуне оставалось трое людей. Командир шлюпки приказывал им быстро садиться. Это были Стах Очерет, Лёвка Ступак и Андрей Камбала…

Моторист и матрос почти что силой пересадили своего шкипера в шлюпку.

На сорок третьей минуте шлюпка отошла от шхуны. Гребцы трудились, не жалея сил. С каждым ударом шести вёсел шлюпка отскакивала всё дальше. Теперь внимание всех вокруг сосредоточилось на опустевшем «Колумбе». Освещённая луной шхуна стояла неподвижно на водной поверхности. На её палубе чернели тени, падавшие от мачты и надстройки к корме. Чуть заметно светил огонёк на мачте. Осиротевшая, в ожидании смертельного удара, она вызывала чувство грусти и сожаления у наблюдателей. Командный состав эсминца теперь успокоился — люди с обречённого на погибель судна были своевременно сняты. Но не такими глазами смотрели на него трое людей, составлявшие экипаж судна. Они чувствовали, что теряют родного, близкого друга. Они не знали, почему «Колумб» должен погибнуть, иногда у них появлялось сомнение, но поведение людей вокруг, приход эсминца, приказ его командира — всё это утверждало, что они видят последние минуты своей шхуны. Не минуты, а секунды даже, так как командир шлюпки вслух сказал:

— Осталось пятьдесят пять секунд. Налегай, ребята!

Шлюпка уходила от шхуны всё дальше. Командир боялся, чтобы людей на ней не затронуло взрывом. Те, у кого были часы, следили за секундной стрелкой, чтобы отметить последний миг «Колумба».

Часы показывали сорок четыре минуты и пятьдесят секунд.

Шлюпка была уже на значительном расстоянии от опасного места, гребцы сидели неподвижно с поднятыми вверх вёслами. Наступила напряжённая тишина. Луна выплыла из лёгкого, будто вуаль, облачка. На пятьдесят первой секунде на палубе брошенной шхуны заметили человека. Он выскочил из кормовой рубки. Никто не знал кто это.

Все замерли. Человек на шхуне двигался необычайно медленно. До страшного события оставались последние секунды.

— В воду! В воду! — закричало несколько голосов.

Человек на шхуне подошёл к противоположному борту и сделал движение, будто что-то бросил за борт. В ту же секунду грохнул взрыв. «Колумба» подбросило в сторону, рядом поднялся невысокий столб воды и упал на шхуну, заливая её. Круг за кругом пошла по морю волна, вызванная взрывом.

23. ОПЛАТА НАЛИЧНЫМИ

— Для чего им нужно было ставить адскую машинку на старой рыбачьей посудине? — спросил сам себя капитан-лейтенант, зайдя в свою каюту. — Ничего не понимаю!

Он щёлкнул пальцами, сбросил фуражку и сел в кресло, ожидая стука в дверь. Командир корабля приказал пригласить к себе профессора Ананьева, шкипера Очерета и юнгу Завирюху. В иллюминатор он видел «Колумб». Краснофлотцы готовились подтянуть шхуну к миноносцу, чтобы взять её на буксир. После взрыва, лишь немного повредившего борт шхуны, к ней подошла шлюпка. На палубе, под правым бортом, нашли наполовину залитого водой, ошеломлённого Марка. Он быстро пришёл в себя и рассказал, что, добравшись на шхуну, бросился разыскивать адскую машинку. Припоминая, как Ковальчук переходил по шхуне на берег и задержался возле кормовой надстройки, Марк начал разыскивать машинку именно там. Он искал её и в каюте, и в своём камбузе. Все уже покинули шхуну, его охватило отчаяние, что ничего не найдёт. Должен теперь спасаться сам, оставив шхуну на погибель. Последнее место, куда юнга решил заглянуть, был маленький люк в палубе за рубкой, куда он складывал разные продукты. Там Марк и увидел корзинку, запертую на замочек. Возиться и открывать её не было времени, но также не было и уверенности, что именно это и есть адская машинерия. Всё же он решил бросить её в море, а потом и самому прыгнуть в воду, спасаясь от взрыва на шхуне. Как только корзинка нырнула под воду, произошёл взрыв, и юнга потерял сознание…

Трое вызванных зашли в каюту командира. Он пригласил их сесть и предложил по стакану вина.

Командир попросил юнгу ещё раз рассказать обо всём по порядку. Шкипер и профессор слушали этот рассказ впервые.

Пока юнга рассказывал, «Буревестник» принял на палубу все шлюпки и отправился назад в бухту, таща на буксире «Колумб». Катание с музыкой завершилось.

Когда Марк закончил свой рассказ, эсминец бросил якорь в бухте.

— Сейчас же надо организовать поиски на острове, — сказал Семён Иванович. — Я пошлю вам на помощь группу краснофлотцев, а вы будите всех рыбаков. Надо поймать гадюк на острове или отыскать следы и выяснить, куда они исчезли. По радио уже уведомили об этом событии тех, кого в таких случаях надлежит уведомлять.

Командир встал, и его гости вместе с ним вышли из каюты. Ананьев бормотал себе под нос:

— За каким чёртом им надо было взрывать эту посудину? Значит, я им нужен. Почти совсем непонятно…

Через полчаса он вместе с другими спасёнными сошёл на берег Лебединого перед выселком, и на шее у него повисла Люда. В стороне, молчаливая и растерянная, стояла Найдёнка.

— Ясочка! — крикнул Лёвка и подошёл к ней.

Вскоре рыбаки столпились вокруг девочки, так как узнали, что это она сообщила об адской машинерии, как называл это Марк, — все благодарили её, хвалили. Но вот кто-то сказал, что надо искать диверсантов.

Найдёнка обратилась к Лёвке:

— Выпустим Разбоя. Если он нападёт на след инспектора, то обязательно пойдёт по следу и разыщет его.

Но где искать след Ковальчука? Кто-то из соколинцев припомнил, что инспектор отправился на каике в направлении своего дома. Люда и Найдёнка позже его не встречали. Нужно было искать преступников на восточной части острова. Тимош уверял, что инспектор успел только перебраться через бухту и спрятаться в зарослях, ближе к тому краю острова.

Разделились на несколько партий и отправились на поиски. Надо было спешить — луна скоро должна была зайти, а до рассвета ещё оставалось два часа. Лёвка, Марк, Найдёнка, Тимош и трое краснофлотцев пошли к дому Ковальчука, чтобы выпустить Разбоя. Люду отец попросил остаться с ним дома.

Луна уже скрывалась, когда искатели вышли со двора Ковальчука. Впереди шла Найдёнка. Она обмоталась верёвкой, концом которой привязала Разбоя. Пёс поначалу лаял и рвался, но замолк, когда она приказала ему искать хозяина. Разбой нюхал землю и бежал, куда его толкала или тащила Найдёнка.

Они обходили бухту, надеясь где-то возле берега быстрее напасть на след Ковальчука, торопились обойти берег до захода луны, думая отыскать каик.

Расчёты искателей оправдались. Они нашли у берега лодочку в самом дальнем восточном закутке. Им повезло, так как через пять минут после этого луна зашла и надвинулась густая темнота. Правда, на небе ярко горели звёзды, но их света хватало только на то, чтобы рассмотреть поблизости силуэты людей, которые теперь жались ближе друг к другу.

Осмотр каика не дал ничего. Зато Разбой сразу же напал на след Ковальчука и с лаем побежал вперёд.

— Шума на целый остров, — сердился Лёвка на собаку.

Временами Разбой рвался вперёд с такой силой, что Найдёнка едва держалась на ногах. Иногда пёс останавливался, вертелся на месте, но потом снова бросался вперёд.

Они сошли на берег моря. В темноте еле слышно набегала на песок прибойная волна, где-то далеко-далеко в море светил огонёк какого-то парохода. Это был, наверное, топовый огонь на высокой мачте, поскольку бортовых огней видно не было.

Искатели продвигались осторожно, ведь диверсанты могли обороняться, а чем они вооружены, никто не знал. Как только поднялись на высокую насыпь между морем и густыми кустами, Разбой рванулся вперёд. Он остановился в том месте, где лежали диверсанты, когда в море произошёл взрыв, постоял там и свернул вниз, к кустам. Вооружённые краснофлотцы выступили вперёд и пошли рядом с Найдёнкой. Когда Разбой зашёл в заросли, пришлось идти цепочкой — друг за другом. Высокая трава холодила росой ноги выше колен. Колючки на кустах царапали руки и лицо. Где-то в этих зарослях скрывались враги.

Вдруг Разбой остановился. Присел и, подняв морду, жалобно завыл. Люди стояли и слушали этот вой. Пёс выл долго, протяжно, будто оплакивал какую-то большую бесповоротную потерю.

— Чтоб тебя на целый год трясучка схватила! — выругался Лёвка.

Найдёнка толкнула пса вперёд, но он отказывался идти.

— Кто здесь? — крикнул один из краснофлотцев. — Выходи, а то стрелять будем.

Никто не отвечал. Пёс продолжал скулить.

— Он напал на какой-то след, — сказала Найдёнка, — надо посветить.

Марк попросил спички, обошёл Разбоя и начал светить. За два шага от пса он рассмотрел под кустом чьи-то ноги.

— Здесь кто-то есть! — воскликнул парень, упуская спичку.

Двое краснофлотцев с револьверами подскочили туда, где стоял, наклонившись, Марк, и настороженно остановились.

— Вылезай! Сейчас же вылезай! — приказал один краснофлотец.

Ему никто не ответил. Тогда Марк снова чиркнул спичкой, наклонился и полез под куст. К нему присоединился краснофлотец. В кустах лицом к земле лежал мёртвый мужчина, его вытащили и перевернули на спину. Найдёнка узнала своего опекуна.

— Чем это его? — спросил кто-то.

Тимош присмотрелся. На шее инспектора он заметил синие следы чьих-то пальцев. Тимош поднялся и сказал:

— По-видимому, его хозяева заплатили ему наличными.

Все мрачно усмехнулись. Разбой продолжал скулить.

24. ОТЧЁТ

Вечером, когда свет электричества залил город, мимо сверкающих витрин ювелиров медленно шёл стройный элегантный мужчина в летнем кремовом костюме. Иногда он останавливался перед витринами и внимательно рассматривал хрустальные вазы, всевозможные золотые и серебряные украшения, любовался вместе с другими зрителями искусственными образцами прославленных бриллиантов, которые, могли бы рассказать о многочисленных преступлениях, убийствах, обманах, грабежах, связанных с их историей. Жадно всматривался он в расставленные на чёрном бархате сапфиры, изумруды, александриты. Всё это лучилось, мерцало кроваво-алыми отблесками, сверкало нежными тонами.

Без двадцати десять мужчина в кремовом костюме свернул в узенький переулок и, ускорив шаг, вышел на другую улицу, без магазинов. Пройдя мимо двух молчаливых полицейских на углу, высокий в кремовом костюме подошёл к большому дому с тремя роскошными парадными подъездами. Обошёл этот дом почти кругом и, поднявшись по ступенькам к двери, нажал кнопку звонка. Ему открыл жандарм, проверил пропуск и впустил в дом. Не обращая внимания на нескольких часовых, высокий отправился на третий этаж и вошёл в комнату, где за бюро возле двери у противоположной стены сидел секретарь.

— Здравствуйте, «номер 22»! — сказал секретарь. — Сейчас я доложу начальнику. — И он исчез за дверью.

В три минуты одиннадцатого секретарь вернулся и, указав рукой на дверь кабинета, произнёс:

— Проходите.

Минуту спустя агент «номер 22» сидел в знакомом кабинете перед своим начальником. Как всегда, лицо начальника скрывала тень абажура. На столе лежала исписанная бумага. Агент узнал свой отчёт.

— Я подробно ознакомился с вашим отчётом, — сухо произнёс начальник. — Вы заканчиваете его так… — Начальник перевёл глаза на исписанные листы бумаги и прочитал: — «Звук взрыва в море свидетельствовал, что шхуна “Колумб” погибла, а вместе с ней и профессор Ананьев, его портфель с бумагами находился у меня. Основные задания были выполнены. Оставалось добраться до “Каймана”. Луна зашла, в море я увидел огоньки “Каймана”. В это время со стороны бухты послышался громкий лай. Завербованный мной агент узнал лай своего пса. Возможно, пёс вёл кого-то по нашим следам. Я понял, что должен немедленно выбираться в море. Наша маленькая байдарка была удобна только для одного пловца. С двумя пассажирами её скорость значительно уменьшилась бы. Я должен был спешить. Мой помощник споткнулся и упал. Когда я склонился над ним, он лежал неподвижно. Я быстро проверил его пульс и сердце. Он был мёртв. Немедленно отнеся байдарку на берег, я отплыл. Проплыв двести-триста метров, услышал лай собаки и голоса людей, которые, по-видимому, нас искали. Спустя три часа я был на палубе “Каймана”. Единственная моя ошибка — это папироса с трифенилометрином: куда она делась, я так и не понимаю…»

— Я верю вам, что это было так… — Начальник помолчал, потом открыл ящик и вытащил оттуда портфель. — Владелец этого портфеля, — продолжал он, — остался жив. В советской прессе его фамилия вновь упоминается.

«Номер 22» чуть заметно побледнел.

— Бумаги из этого портфеля, — продолжал начальник, — я передал специалистам. Вот их выводы: документы очень интересны, в них есть отсылки на очень важное открытие, но главного — нет. По-видимому, профессор держал его не в портфеле, а где-то в другом месте.

В комнате воцарилась тишина.