Шифр Магдалины

29

— Вы поклонник «Иглз»? — спросил Данфи.

— Только одной их песни, — ответил Гомелес, опрыскивая орхидею из хрустального распылителя. — Она мне лично очень близка.

Джек вместе с Клементиной находился в оранжерее виллы, они занимались пересаживанием и подкормкой орхидей вида «Dendrobium», которые разводил ее хозяин. Цветы источали благоухание, напоминавшее смесь аромата малины с цитрусовыми, одновременно изысканное и соблазнительное. Гомелес сказал, что выращивает их на протяжении уже почти пятидесяти лет.

— Я занялся этим практически сразу после войны, — объяснил он. — И оно стало моим хобби. Одним из множества.

Среди них было также изучение языков. По признанию Гомелеса — шутливому, как заключил Данфи, — он говорил почти на всех. Он явно преувеличивал, но насколько, не могли сказать ни Данфи, ни Клементина.

Одним из самых обширных помещений виллы была библиотека, сводчатый, отделанный деревянными панелями зал, от пола и до потолка заполненный книгами, до большей части которых можно было добраться только с помощью раздвижных стремянок. Большинство изданий, представленных здесь, были на одном из современных европейских языков, но имелись также полки и целые шкафы, где находились рукописи и фолианты на загадочных наречиях, о происхождении которых Джек мог только догадываться: на древнееврейском, китайском, японском, санскрите, урду, хинди, арабском и… эвзкади?

Возможно, Гомелес скорее библиофил, нежели лингвист? Но нет, Джек видел почту старика, она почти полностью состояла из подписных научных изданий на языках столь далеких друг от друга стран, как, к примеру, Дания и Индонезия.

В любом случае библиотека представляла собой внушительное помещение. Она протянулась на тридцать метров, и в ней, кроме шкафов и стеллажей, находились выставочные стенды, в которых располагались древние телескопы и астролябии, хронометры и скрипки. Этрусские монеты и терракотовая посуда соседствовали там с коллекцией византийских и римских масляных ламп.

Но не библиотека была любимым местом Гомелеса в его обширном доме, а небольшая мастерская, проход в которую находился между двумя высокими стеллажами с литературой по Японии и иудаизму. В мастерской располагался стол среднего размера, на котором было установлено разнообразное электронное оборудование. На стене за столом висел плакат со словами «La vérité est dehors la!».[106]

Гомелес с любопытством наблюдал за тем, как Данфи с Клементиной разглядывают аппаратуру. Два устройства были соединены с принтером, из которого постоянно выползала бумажная лента с чем-то, что напоминало обычную кардиограмму.

— А что это такое? — спросил Данфи, рассматривая подсвеченные шкалы и кнопки.

— Анализатор спектра, — ответил Гомелес, — подключенный к преобразователю из цифровой формы в аналоговую. Ну и к принтеру, конечно.

— А для чего оно вам? — спросила Клементина.

— Ну, — ответил старик, — в данный момент оно занимается тем, что анализирует радиосигналы, получаемые из космоса.

— О! — откликнулась Клементина на его объяснения. — А для чего?

— Ну, хотя бы для того, — ответил Гомелес с усмешкой, — чтобы внести свой посильный вклад в поиски признаков разумной жизни во вселенной, на которые направлены усилия многих профессиональных астрономов.

— Вы хотите сказать…

— На крыше установлен радиотелескоп. Не очень большой, но работает вполне исправно.

— И упомянутая проблема вас очень волнует? — спросил Данфи.

Гомелес пожал плечами:

— Да в общем-то не очень.

Данфи хотел было задать следующий вопрос, который логически вытекал из первого.

— Зачем же тогда…

Но Гомелес приложил палец к губам:

— Поймете позже. Всему свое время.

Данфи никогда не любил подолгу гостить у кого бы то ни было, даже у владельцев замков и дворцов. Ему больше нравилось останавливаться в гостиницах. Но Гомелес являлся обладателем ответов на те вопросы, которые в последнее время занимали его больше всего. И хотя Джек бывал порой излишне напорист в своих расспросах (Знали ли вы Даллеса и Юнга? Каковы цели Общества?), у старика, несомненно, был свой план общения с ним, и торопить его было бессмысленно. Поэтому Данфи пришлось набраться терпения. Что было совсем не легко.

После недели, проведенной в Мунсальвеше, они довольно близко познакомились с Гомелесом. Старик — а он действительно, что уж тут греха таить, был стариком, незадолго до их приезда отпраздновавшим свое девяностодвухлетие — оказался идеальным хозяином, очень чутким и внимательным ко всем нуждам своих гостей, интеллигентным и тактичным. В Гомелесе, в его характере и поведении было некое сочетание серьезности и мягкой обходительности, заставившее Данфи пожалеть, что его собственный отец был так мало похож на этого швейцарского затворника. Что касается Клементины, то она была в полном восторге от старика, каждое утро проводила с ним в оранжерее, а ближе к вечеру выкатывала его к пруду кормить лебедей.

Конечно, Гомелес жил не один. Обслуживающий персонал виллы состоял из дюжины человек, включая тех, кто работал в самом здании и в поместье. Он состоял из двух садовников, шофера, медсестры, четырех горничных, секретаря, который также исполнял роль дворецкого, двух поваров и нескольких охранников, крайне редко попадавшихся на глаза, — они патрулировали границы владений Гомелеса, объезжая их на мототележках для гольфа.

— Я не могу беседовать ни с кем из них, — как-то заметил Гомелес, — они ведь откровенные идиоты.

Данфи усмехнулся.

— Они хуже, чем идиоты, — сказал он. — Они бездельники. Не знаю, где они были прошлой ночью, но за воротами они не следили. Мы беспрепятственно вошли на территорию поместья при свете луны. На нашем месте могла бы быть целая русская армия.

— Ну да, конечно, вы вошли беспрепятственно, — согласился Гомелес. — Но ведь так было задумано.

— Что вы хотите сказать? — спросила Клементина.

— Они хотели, чтобы вы вошли. Собственно говоря, я тоже этого хотел.

— Но зачем?

— Потому что они не могли вас найти. Даже наоборот, вы находили их, а не они вас. Вначале в Лондоне, потом в Цуге. А затем в Париже. Поэтому, я полагаю, ваш приятель Матта решил провести мозговой штурм в подведомственной ему организации и пришел к выводу, что если Магомет не идет к горе, то пусть уж гора придет к Магомету.

— Значит, мы находимся в ловушке, — заключил Данфи.

Гомелес пожал плечами.

— У меня на вилле никогда не случалось никакого насилия, мистер Данфи, и могу вас заверить, что не случится и впредь.

— А если… если… когда… мы решим уйти? — спросил Джек.

— Они убьют вас в то же мгновение, как только вы переступите границы моих владений.

Данфи задумался.

— Только что вы сказали: «Они хотели, чтобы вы вошли. Собственно говоря, я тоже этого хотел». Что вы имели в виду?

— Ну вот, — ответил Гомелес, — вы и дошли до самого главного вопроса. Я имел в виду, что здесь я такой же пленник, как и вы. Конечно, я могу выходить из дому, могу прогуливаться, но недалеко. Я очень стар, и инвалидная коляска — большое подспорье. Полагаю, вы понимаете, что сбежать отсюда мне одному практически невозможно…

Данфи мгновенно понял, на что намекает старик.

— Но вы обдумывали то, как…

Гомелес кивнул:

— Я только об этом всегда и думал. По крайней мере с тех пор, как был ребенком лет пятидесяти. — Он смерил Джека взглядом с ног до головы и спросил: — Спина-то у вас сильная?

Данфи пожал плечами:

— Думаю, да. А что?

— Просто интересно. — Старик развернул кресло и поманил их за собой. — Я хочу, чтобы вы кое-что увидели. — И, нажав кнопку на подлокотнике кресла, резко рванул на нем вперед.

Они миновали библиотеку и оказались в большом зале, где их ждал лифт начала XX века. Данфи успел заметить, что дверцы из кованого железа изображают падение Люцифера и его ангелов. Джек придержал дверцы, пропуская вперед Клементину и Гомелеса, а затем вошел сам. Как только Гомелес вставил ключ в панель управления, дверцы с грохотом захлопнулись. Лифт начал медленно опускаться.

Движение вниз длилось очень и очень долго. Наконец они прибыли в самый глубокий подвал виллы. И то, что увидел Данфи, крайне изумило его. Он ожидал найти там винный погреб или подземную темницу, но глазам его предстал сияющий чистотой коридор с ультрасовременными кабинетами. Вокруг были слышны звонки телефонов, щелканье клавиатур, жужжание копировальных устройств. Мужчины и женщины в черных костюмах занимались своей работой и только изредка украдкой бросали взгляды в сторону Гомелеса.

— Создается впечатление, что они боятся на вас смотреть, — заметила Клементина.

Гомелес пожал плечами.

— Они считают меня богом, — ответил он. — Вы понимаете, что подобное мнение крайне усложняет наши отношения. — Он проехал немного дальше по коридору, остановился и кивнул на стеклянную стену. — Взгляните.

В комнате с неярким приглушенным освещением несколько мужчин в темных костюмах сидели перед строем мерцающих зеленоватым свечением компьютерных мониторов, манипулируя тумблерами на сверкающей алюминиевой панели управления. На стене напротив находилась карта окружающего виллу леса, которую во всех направлениях пересекали фиброволоконные нити.

— Что это за голубые огоньки? — спросила Клементина.

— Дорожки, проложенные через парк, — ответил Гомелес.

— А красные? — спросил Данфи.

— Ими обозначены границы территории поместья. Они постоянно находятся под наблюдением с помощью видеокамер.

— Даже ночью? — спросила Клементина.

Гомелес кивнул.

— Они оборудованы синхронизированными усилителями сигнала с устройствами теплового видения, — пояснил он. — Другими словами, им подвластно все лучшее, что есть в обоих мирах — как внешний, так и внутренний свет.

Клементина нахмурилась, не поняв его последней фразы.

— Свет звезд и телесное тепло, — пробормотал Данфи.

— Ну, можно и так сказать, — согласился Гомелес.

— А как вам удалось приобрести такие обширные познания? — спросил Джек.

— О, у меня очень много свободного времени! — ответил Гомелес. — Фактически вся моя жизнь была посвящена этому.

Проехав немного дальше по коридору, Гомелес, не оборачиваясь, дал знак, чтобы они следовали за ним. Переместившись еще примерно футов на двадцать, он остановился у затемненной комнаты, стена которой состояла в основном из стекла. Она напомнила Клементине родильное отделение больницы, и, заглянув туда, она думала обнаружить там ряд инкубаторов. Однако увидела лишь одинокую мужскую фигуру, склонившуюся над книгой рядом с компьютерным монитором. По экрану разгуливал какой-то персонаж из мультфильма с блаженной улыбкой на физиономии.

— А кто это такой? — спросил Данфи. — Мистер Тупица?

Гомелес покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это я.

Он постучал в окошко, и мужчина в кресле оторвал глаза от книги. Гомелес помахал ему рукой и улыбнулся. В ответ тот наклонил голову в почтительном поклоне и вновь вернулся к чтению.

— Не понимаю, — произнес Данфи. — В чем тут цель?

Гомелес опустил руку вниз и приподнял правую штанину.

— Вот в чем цель. — Лодыжка старика была обмотана черной лентой, а к ленте крепилась маленькая пластиковая коробочка.

Клементина уставилась на нее.

— Что это такое? — спросила она.

Данфи покачал головой от изумления.

— Браслет контроля и наблюдения.

— Блестяще! — воскликнул Гомелес.

— Он излучает слабый радиосигнал, — пояснил Данфи. — Сигнал принимается транспондером, находящимся где-то на территории поместья. А транспондер передает его на принимающую станцию. Я правильно говорю?

Гомелес кивнул:

— Совершенно верно.

— Пока человек, за которым ведется наблюдение, находится в полосе действия транспондера — именно его сигналы и отслеживает тот парень, — все в порядке. Но как только он выйдет за ее пределы… — Джек повернулся к Гомелесу. — Насколько далеко вы вообще можете отходить?

— Примерно на сто метров от дома, прогуливаться вокруг пруда, если мне захочется.

— Вы ведь можете просто взять и снять все это, — возмущенно заметила Клементина.

— Чтобы снять его, мне придется разрезать ленту, — ответил Гомелес, — и цепь разомкнётся. Нет цепи, нет и сигнала. А если нет сигнала, значит, возникли какие-то проблемы. — Внезапно он улыбнулся. — Пойдемте, я покажу вам кое-что еще.

Гомелес покатил кресло дальше по коридору, остановился у одной из дверей, открыл ее и зажег свет в помещении. Данфи и Клементина заглянули внутрь.

Помещение оказалось оснащенной по последнему слову техники операционной с рентгеновской аппаратурой и другим диагностическим оборудованием. Имелся тут также и отсек интенсивной терапии со всеми устройствами, необходимыми для поддержания жизни. Гомелес выключил свет и поежился.

— Я очень хотел, чтобы вы это увидели, — сказал он.

Тем вечером они обедали в геральдическом зале и смотрели по телевизору повторный показ «Зайнфельда»[107] под внимательным взором собак Эмины и Зубейды. Они следовали за Гомелесом постоянно, куда бы он ни направлялся в доме или на улице, бесшумно ступая за ним по пятам. Время от времени он рассеянно протягивал руку, и одна из собак подскакивала к нему и подставляла ему ухо, которое он должен был почесать.

После окончания фильма Гомелес провел своих гостей в маленький кабинет с видом на озеро. В камине горел огонь, а над камином висела картина такой художественной мощи, что у Джека и Клементины захватило дух. Клементина прочла надпись на бронзовой табличке, прикрепленной к золотой раме:

— Никогда не слышала о подобной картине, — сказала она. — Что странно, так как я с отличием сдала историю искусств.

Гомелес пожал плечами и налил им обоим по рюмке кальвадоса.

— Потому что она известна только по слухам, — пояснил он. — Ее никто никогда не фотографировал, и она никогда нигде не выставлялась.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что она всегда находилась здесь.

Мгновение они молчали, затем Данфи заметил:

— В отличие от вас.

Гомелес с недоумением взглянул на Джека.

— Мы были в музее на рю де Могадор, — объяснила Клементина.

Гомелес закрыл глаза и задумчиво кивнул.

— И что случилось? — спросил Данфи.

— Случилось? — переспросил старик.

— Да, с вами. Когда пришли немцы…

Гомелес печально покачал головой.

— Все, что случилось, случилось еще до того, как пришли немцы.

Клементина села рядом с ним в кресло и спросила:

— Что вы имеете в виду?

Гомелес уставился на огонь, горевший в камине, и начал свой рассказ.

— Я был тогда еще совсем ребенком и жил в Париже. И как-то отец взял меня на встречу с группой людей, как мне сказали, весьма влиятельных в мире политики, бизнеса и искусства. На этой встрече мне объяснили, что моя семья «отличается» от всех других семей — и я тоже отличаюсь, — и что у нас есть особые обязанности. Мне также сообщили, что когда-нибудь я узнаю гораздо больше о своем происхождении и обо всем остальном, но в данный момент они собрались там для того, чтобы принести мне присягу, поклявшись в верности моему делу.

Гомелес сделал глоток кальвадоса.

— Моему делу? Вы можете представить мою реакцию. Мне было всего десять лет! — воскликнул старик. — «Какое „дело“ имелось в виду?» — спросил я отца. И он ответил, что дело — это я сам. «Но почему?» — спросил я. «Потому, — ответил он, — что если в их жилах течет обычная кровь, то в твоих течет кровь Спасения. И они сказали, что я принц, который должен стать царем. А если не я, то мой сын. А если не он, значит, его сын». — Гомелес покачал головой. — Можете представить, что я ощутил. Я ведь был ребенком. Конечно, их слова меня почти не удивили. Подобно многим другим детям, я всегда знал — или по крайней мере подозревал, — что в каком-то смысле являюсь необычным, исключительным, волшебным существом. И, по правде говоря, мне казалось вполне естественным и вполне справедливым, что я должен стать центром некой тайной вселенной, темным солнцем, вокруг которого вращается множество верных почитателей. Став старше, я понял, что должен заплатить за свое положение определенную цену, и притом немалую — я лишался права распоряжаться собственной жизнью. Она попросту превращалась в одно сплошное ожидание.

Гомелес почесал Зубейду за ухом и налил себе вторую рюмку кальвадоса. Данфи взял кочергу и помешал угли в камине.

— И я ушел… В тридцать шестом. Вышел из дому, сказав, что иду за сигаретами, и отправился в поисках приключений, верных друзей, справедливой войны… Меня очень волновали политические события. В тридцатые годы политика волновала всех. Поэтому мне понадобилось совсем немного времени, чтобы разыскать в Париже штаб-квартиру Франко-бельгийской коммуны. А два дня спустя я сидел в поезде, направлявшемся в Испанию, на Гражданскую войну. А через неделю уже лежал в госпитале с ранением шрапнелью.

Данфи заморгал.

— И когда это случилось?

— Четвертого ноября тридцать шестого года.

— Значит, вот что он имел в виду, — произнес Данфи.

— Кто?

— Аллен Даллес. В своем письме Юнгу. Он писал, что произошла катастрофа. Полагаю, он имел в виду ваше ранение.

Гомелес кивнул:

— Катастрофа — очень точное слово. Друзья моего отца отыскали меня и перевезли в Париж. Но дело было сделано. Из-за ран я лишился возможности стать отцом. И самое ужасное заключалось в том, что, будучи последним представителем своего рода, я сделался еще большим сокровищем для всех тех, дело жизни которых воплощал. В результате я… уже очень много лет нахожусь в этом заточении.

Ни Джек, ни Клементина не знали, что сказать.

— Как ни удивительно, последствия моих ран еще более вдохновили друзей моего отца, которые увидели в них исполнение пророчеств.

— «Его царство придет и уйдет, — процитировал по памяти Данфи. — потом придет опять…»

Дальше он не помнил, но Гомелес знал весь текст как свои пять пальцев и продолжил:

— Вы что, знаете апокриф? — удивленно спросил старик.

Данфи кивнул:

— Я его видел. Но мне кажется, его авторы явно промахнулись в этом последнем моменте.

— О чем вы?

— О том, что он будет безбрачен и в то же время будет иметь детей. Как такое возможно?

Гомелес нахмурился.

— Возможно, и притом очень легко.

— Каким образом?

— Я передал образцы спермы Институту евгенических исследований в Кюснахте. Еще шестьдесят лет назад. Она хранится там, законсервированная криогенным способом.

— Вы уверены?

Гомелес улыбнулся:

— Уж поверьте мне. Они никогда ничего не выбрасывают.

— В таком случае зачем вы нужны им? Обществу, я имею в виду. Почему бы им просто…

— В пророчестве все сказано достаточно ясно. Царство может быть возвращено только прямому наследнику, который будет «поражен под корень и со знаком священным на теле».

— Со священным знаком? — переспросила Клементина.

— У меня родинка особой формы на груди, — объяснил Гомелес. — Но это не все. Возвращение царства должно произойти при жизни последнего…

— Не ставшего последним, — напомнил Данфи.

— Абсолютно верно, — согласился Гомелес. — В свете всего здесь сказанного вы можете представить причины их энтузиазма по моему поводу.

Джек невольно улыбнулся.

— Меня беспокоит, — продолжал Гомелес, — только то, что я буду жить вечно. Пожалуйста, не смейтесь! Вы ведь видели полностью оборудованную больничную палату. Они будут поддерживать во мне жизнь до скончания века. И преисполнены решимости именно так и поступить. — Гомелес сделал паузу и поднял глаза вверх. — Вот мы и подходим к загадке вашего появления здесь. Что заставило вас прийти сюда?

Данфи взглянул на Клементину и пожал плечами.

— Собственно, нам и идти-то больше было некуда. Начиналось все в Лэнгли. Мы побывали в Цуге. И у меня появилось ощущение, что они будут следовать за нами, куда бы мы ни направились. Поэтому я решил, что должен поехать туда, где находится источник и причина всех моих проблем.

Гомелес кивнул.

— А вам не приходило в голову, что, возможно, вам придется убить меня?

Джеку стало неуютно из-за столь прямого вопроса. Клементина громко запротестовала.

— Признаться, подобная мысль у меня появлялась, — ответил Данфи.

Гомелес улыбнулся:

— В таком случае у меня есть к вам предложение.

И вновь Данфи и Клементина переглянулись.

— Послушайте, Бернар, я ведь не доктор Кеворкян,[108] — сказал Данфи. — Да, кстати, вы не так уж плохо и выглядите.

Гомелес рассмеялся.

— Я совсем не это имел в виду. Хотя, если бы я сказал, что устал от Лондона, вы бы поняли меня?

Клементина кивнула.

— Значит, вы устали от жизни?

Гомелес кивнул:

— Да, хотя я ведь никогда не бывал в Лондоне. — Он замолчал и задумался. — Как бы то ни было, я не хочу никакого насилия над природой. Итак, у меня есть для вас очень простое предложение: если я покажу вам выход отсюда, вы возьмете меня с собой?

— Конечно! — ответила Клементина.

— Но какой в этом смысл? — спросил Данфи. — Рано или поздно они нас найдут. И что тогда?

Гомелес покачал головой.

— Как только я умру, вы будете в безопасности, — сказал он. — С моей смертью все закончится.

— Что — все? — переспросил Данфи.

— Общество и его деятельность, — пояснил Гомелес. — Во мне заключен весь смысл его существования.

Данфи задумался.

— Я понял, к чему вы клоните… Но… я не хочу, конечно, показаться бесчувственным негодяем… но… э-э… это ведь может занять определенное время.

— Джек!

Гомелес рассмеялся.

— Не беспокойтесь. Если мы отсюда уйдем, я долго не протяну. Я болен анемией. Без регулярных инъекций В-12…

— И все-таки куда мы отправимся? — не унимался Данфи. — Они ведь будут искать нас по всей земле, во всех странах.

— Конечно, будут, — согласился Гомелес. — Но как раз там нас и не будет.

— Что?!

— Нас не будет ни в одной стране на земле.

Старик появился в их спальне в два часа утра. За ним по пятам следовали его собаки.

— Пора уходить, — прошептал он.

Вместе они прошли в зал, а оттуда по винтовой лестнице — в библиотеку. Повернув налево у стеллажей с книгами по иудаизму, вошли в маленький кабинет, где Гомелес ловил сигналы из космоса. Он зажег свет, подкатил кресло к столу и выключил принтер. Затем повернул пару тумблеров и несколько дисков на анализаторе спектра. Зеленоватый огонек на осциллографе задрожал и взлетел вверх на шкале.

— Вы что-то ищете? — спросил Данфи.

— Частоту и амплитуду браслета, — ответил Гомелес. — Думаю, она равна примерно восьмистам пятидесяти килогерцам, но они ее постоянно меняют, и если я… если я ошибусь, то… стану убийцей.

Данфи и Клементина внимательно наблюдали за тем, как старик возится с аппаратурой. Время от времени бегунок на осциллографе резко взмывал вверх, и Данфи думал: вот оно! Но нет, не то…

— В Цуоце работает пиратская радиостанция, — сказал Гомелес, — и у егерей имеется рация. В здешних местах есть также парочка радиолюбителей и несколько военных станций. А, вот! Вот оно! Поймал! — Вынув небольшой блокнот из верхнего ящика стола, он сверил принятую частоту с той, что была записана в блокноте. — Та же, что была на прошлой неделе.

Он сунул руку в нижний ящик и извлек оттуда коробку для сигар. В коробке находился какой-то предмет, завернутый в кусок материи. Гомелес снял с него ткань.

— Что это? — спросила Клементина.

— Передатчик, — ответил Данфи. — Мне кажется, Бернар собирается продублировать сигнал на устройстве слежения. А потом заменит его. И будет создана полная иллюзия того, что он находится здесь, когда его уже здесь не будет.

— Великолепно, — откликнулся Гомелес, — только я уже давно это сделал. Сложность состояла не столько в том, чтобы определить несущую частоту, сколько в том, чтобы демодулировать ее. Сигнал закодирован…

— Поэтому вам и нужен был преобразователь, — перебил его Данфи.

— Верно, — согласился Гомелес.

— Значит, все ваши игры с телескопом…

— …не более чем уловка, предназначенная для приобретения анализатора спектра, — ответил Гомелес, вставляя батареи в маленький передатчик на столе. — Их хватит примерно на шесть-семь часов. К тому времени мы будем уже далеко.

Гомелес вынул из верхнего ящика стола ножницы, нагнулся, перерезал ленту браслета и бросил его на пол.

Старик показал им подземный коридор, в который можно было попасть через замаскированную дверь на первом этаже башни в западном крыле виллы. По коридору они прошли на второй уровень подвала, где на узких рельсах стоял электровагон, рассчитанный на четырех человек. Гомелес велел им пройти мимо и следовать вдоль путей внутрь слабо освещенного тоннеля.

— Вам что-нибудь известно об архитектуре подземных оборонительных сооружений? — спросил он.

Данфи отрицательно покачал головой.

— Это еще одно ваше хобби?

— Швейцарцы просто помешаны на подобных вещах, — объяснил Гомелес, немного замедляя движение кресла, чтобы Данфи и Клементине было легче за ним поспевать. — Вся страна буквально источена тайными подземными ходами. Целые горы выдалбливались изнутри, чтобы в них можно было расположить танки, ракеты и истребители. Туннель, по которому мы сейчас следуем, построен ВВС. В случае вторжения в Швейцарию вилла Мунсальвеше должна стать местом размещения ставки генерального штаба страны.

— И куда он ведет? — спросил Данфи.

Гомелес пожал плечами.

— В Иль-Фуорне есть шале. По крайней мере строение выглядит как шале. Там туннель, который выходит на поверхность.

Данфи поморщился.

— Вот там-то они и будут нас ждать, — сказал он. — Маловероятно, чтобы подобное строение оставили без охраны.

— Естественно, там охрана, — согласился Гомелес. — Но мы туда все равно не пойдем. Поэтому охраняют его или нет, для нас не имеет никакого значения.

Они шли еще минут двадцать, когда Гомелес вдруг нажал на тормоза на своем кресле.

— Ну вот. — Он указал на железную лестницу, поднимавшуюся по гладкой бетонной стене по направлению к вентиляционной шахте. — Если вы поднимете меня, мы сможем отсюда выйти. За вентиляционными шахтами не ведется наблюдение — их слишком много. Да и в любом случае они никогда не создавали никаких проблем.

Взгромоздив Гомелеса к себе на спину, Данфи начал медленный подъем по лестнице. Сзади вдруг раздался тревожный шепот Клементины.

— В чем дело? — спросил он.

— Высота, — выдохнула она. — У меня с ней проблемы.

И в самом деле, вентиляционная шахта оказалась значительно длиннее, чем предполагал Данфи. Он спросил у Гомелеса:

— И сколько до верха?

— Тридцать футов, — ответил старик, а затем шепотом добавил: — А может быть, и метров.

Наверное, все-таки метров…

Когда они наконец достигли верха, мышцы Данфи дрожали от напряжения, и он боялся, что не сможет поднять вентиляционную решетку. Но волноваться о решетке не стоило. Как он вскоре обнаружил, она была сделана с характерной швейцарской основательностью. Ее удерживали только три фиксатора. Их без труда можно было открыть одними большими пальцами. Сдвинув решетку в сторону, Джек, полностью обессиленный, вылез на поверхность. Минуту спустя появилась и Клементина, белая как полотно.

Данфи оглянулся по сторонам. Было три часа утра и темно, хоть глаз выколи.

— Где мы? — спросил Данфи.

— Рядом с тропой, — ответил Гомелес. — По ней мы выйдем на дорогу, и, возможно, нас кто-нибудь подвезет. В любом случае Иль-Фуорн находится всего в нескольких милях отсюда. Вы сможете найти там автомобиль и вернуться сюда за мной.

Они отправились в путь. Данфи нес Гомелеса. Когда они в конце концов добрались до дороги, солнце уже вышло из-за гор, осветив темноту, но не рассеяв ее. Джек остановился у обочины, держа портфель в одной руке, и подняв большой палец второй в надежде, что кто-нибудь из немногочисленных водителей, в этот час проезжавших здесь, подберет их. Он замерз, устал и беспокоился, как бы на дороге не оказался кто-то из работающих на вилле. Если бы случилось что-то подобное, могла бы завязаться перестрелка. По прошествии какого-то времени Клементина порекомендовала ему отойти и сесть в сторонке вместе с Гомелесом, который уже сидел, прислонившись к дереву.

— Позволь мне попробовать, — предложила она. И опершись на бедро, подняла большой палец вверх.

Буквально через минуту рядом с ними затормозил грузовик. Водитель был явно разочарован, увидев, что Клементина не одна, а в сопровождении двух мужчин, но сотня франков, которые ему протянул Данфи, мгновенно умиротворили его.

— Benvenuto al bordo![109] — воскликнул он и, включив зажигание, помчался в сторону Италии.

Опасения Данфи по поводу того, что Гомелеса могут не пропустить через границу, не оправдались. Одинокий пограничник, встретивший их в Глоренце, сделал вид, что девяностодвухлетний пассажир с паспортом, просроченным на целых пятьдесят семь лет, его немного беспокоит, но все признаки беспокойства мгновенно испарились, как только Джек протянул ему стофранковую купюру. Через несколько минут они уже ехали по направлению к Больцано.

В Больцано они приобрели пару чемоданов, кое-что из одежды и сели на первый поезд до Триеста. Разместившись вместе с Клементиной и Гомелесом в купе первого класса, Данфи вслух задался самым главным вопросом: каковы на самом деле цели «Общества Магдалины»?

Гомелес не отрываясь смотрел в окно на бесконечное поле подсолнухов.

— Они очень изменились, — произнес он. — В прежние времена цели у них были…

— Благородные? — подсказала Клементина.

Гомелес кивнул:

— Думаю, да. Они боролись с инквизицией. Пытались противостоять террору. Но что-то случилось, и то, что начиналось как религиозная битва, закончилось обычной битвой за власть. Впрочем, это неудивительно. Состояние «Общества Магдалины» огромно.

— Я не могу понять одного, — сказала Клементина, — каким образом они надеялись установить монархию? Монархию в прямом смысле слова. Они явно отстали от времени.

Гомелес мрачно усмехнулся и покачал головой:

— Не уверен. Боюсь, они всегда шли в ногу со временем. Вы забываете о том, каким удивительным очарованием обладает монархическая идея и как она притягательна. Вспомните, что происходило, когда погибла принцесса Диана. Вся Европа встала на дыбы. Поэтому я не думаю, что реализовать этот их проект было бы так уж трудно. По крайней мере не так трудно, как объединить Европу. В тех немногих случаях, когда я пытался обсуждать с ними упомянутую тему, мне отвечали, что вопрос заключается лишь в правильной организации очередной предвыборной кампании. Схема та же: грандиозная рекламная кампания, лоббирование по всем возможным каналам, а где нужно, и подкуп влиятельных лиц. В конце концов во всех странах Европейского Союза будет проведен референдум. Европа — континент в основном христианский, и монархию предполагалось ввести чисто символическую, «конституционную», которая должна стать чем-то вроде вдохновляющей идеи для дальнейшего развития ЕС.

— И вы думаете, им бы все это удалось? — спросила Клементина.

Гомелес пожал плечами:

— Их состояние огромно. И они готовы потратить его все до последнего цента ради достижения своей главной цели. Вспомните, ведь они не останавливались ни перед какими тратами ради того, чтобы сбылись пророчества.

— Но каков их план? — спросил Данфи. — Чего они на самом деле хотят?

Гомелес бросил на него внимательный взгляд.

— Они полагают, что, как только исполнятся все пророчества, на земле наступит Золотой век. Подавляющее большинство членов «Общества» не задумываются о том, что произойдет на следующий день после его наступления, так же как большинство из нас не задумываются о том, чем будут заниматься, очутившись в раю. Все просто хотят туда попасть. И точка. Но в отсутствие Вознесения или чего-то подобного, полагаю, «Общество Магдалины» превратит Европу в теократическое государство, христианскую версию Ирана Хомейни. Затем, как мне представляется, «Общество» займется тем, что попытается расширить свое влияние на обе Америки. А потом начнет великое очищение владений Меровингов от грешников. Я слышал, как они уже обсуждали подобные планы. Они называют это Прижиганием. И вот тогда пощады не будет никому.

Через час поезд прибыл в Триест. И именно там, в гостинице у моря, Данфи понял, что имел в виду Гомелес, когда говорил, что «нас не будет ни в одной стране на земле».

«Стенсил» представлял собой небольшое двухмачтовое судно в сорок пять футов длиной, с потрепанными парусами красного цвета и корпусом, который давно не мешало бы покрасить. Его изготовили в Чили в 70-е годы. На судне имелись две каюты: одна в носовой части, другая на корме. Кроме того, оно могло похвастаться элегантным салоном, отделанным красным деревом и тиком. Несмотря на обилие несомненных недостатков, у судна было по крайней мере два столь же несомненных достоинства: оно было из дерева, и оно было выставлено на продажу. Они купили его за 60 тысяч фунтов наличными, но Клем тем не менее не переставала бурчать, что гораздо практичнее было бы что-нибудь из стекловолокна. Гомелес не желал ничего слушать: он настаивал только на дереве.

Вечером они отплыли по прямому курсу к Венецианскому заливу. А у оконечности полуострова Истрия сменили направление. Повернув на юго-восток, устремились к побережью Далмации, где среди сотен крошечных островков и тысяч удобных бухточек могли легко затеряться.

Данфи не строил никаких иллюзий, нисколько не сомневаясь в том, что рано или поздно Управление все равно их разыщет. Прежде всего, конечно, допросят пограничника в Глоренце, затем быстро разойдется слух о старике, приехавшем в Триест, и о молодой парочке, его сопровождавшей, которая приобрела «Стенсил» и расплатилась за него наличными. После чего их начнут искать в близлежащем регионе, анализируя данные, полученные со спутников.

Поэтому плыли они большей частью ночью, причаливая только в переполненных пристанях для яхт или в хорошо защищенных заливах. И вот в течение этого плавания начало происходить нечто странное.

Гомелес нашел свое счастье.

Наверное, впервые в своей жизни старик испытал настоящую безграничную радость, которую чувствует собака, сорвавшаяся с поводка.

— В последний раз я ощущал нечто подобное в тридцать шестом году, — сказал он Клементине, — да и то вскоре меня чуть было не убили.

Клементина выполняла на судне роль капитана. С ней во главе они проделали зигзагообразный путь мимо сотен островов со странными названиями: Крк, Паг, Вис и Брач. В одной рыбацкой деревушке на острове Хвар они выкрасили корпус в черный цвет, но Данфи понимал, что этого явно недостаточно. Силуэт судна, его оснастку, паруса можно было без труда разглядеть. Пройдет какое-то время, и какой-нибудь сотрудник вашингтонского штаба ВМС обязательно рассмотрит их лодку на фотографии, сделанной со спутника. Данфи даже представил этакого зануду, занимающегося анализом снимков, сидящего за экраном Фреснела за длинным столом на складе с затемненными окнами и пристально всматривающегося в фотографии. Ему сказали, что Управление разыскивает опасного террориста. И вот изображение пристани в Сплите. Воды не видно из-за скопления яхт. И где-то в нижнем правом углу маленькое суденышко, красный парус которого напоминает тоненький капилляр, идущий по центру лодки. В точку! Медаль от разведки аналитику, а Данфи и его компании — черные вертолеты.

Ничего не поделаешь, другого выхода у них просто не было. В море им грозила ничуть не большая опасность, чем на суше, а, может быть, даже меньшая. Правда, они могли разделиться и отправиться в разные стороны, но у Данфи не хватило бы духу предложить нечто подобное. Они были нужны Гомелесу, и Клементина просто не стала бы ничего слушать.

Она полюбила старика как отца. Да его и трудно было не полюбить. Он обладал редкостным чувством юмора и располагал удивительным запасом интереснейших историй, невероятным для человека, вся жизнь которого прошла в заточении. Ночь за ночью, пока «Стенсил» скользил по волнам, Гомелес очаровывал Джека и Клементину своими удивительными рассказами, которым, казалось, никогда не будет конца.

Так могло продолжаться довольно долго. Из Данфи со временем наверняка получился бы превосходный моряк. Он делал успехи. Но очень скоро у старика начали проявляться признаки анемии, его состояние быстро ухудшалось. Клементина постоянно уговаривала его разрешить им причалить к берегу, с тем чтобы ему можно было сделать необходимые инъекции В-12.

Гомелес с ходу отвергал все ее предложения.

— Признаюсь, что я начал снова проявлять интерес к Лондону. Благодаря вам, моя дорогая. Но это все ни к чему. Мы здесь совсем по другой причине.

Данфи, провожая старика в каюту, тоже пытался обсуждать с ним его положение.

— Вы все равно не можете считаться последним, — пытался он убедить Гомелеса. — В таком роду существуют, наверное, десятки самых разных людей, которые могут претендовать на то, что являются потомками Меровингов. И даже если они всего лишь какие-нибудь дальние родственники, все равно…

Гомелес покачал головой.

— Значение имеет только одна линия наследования — прямая, — ответил он, снимая рубашку и готовясь ко сну. — И ее представителей вы можете узнать вот по этому знаку. — И он медленно повернулся к Джеку, чтобы тот мог рассмотреть отметину у него на груди — красное родимое пятно величиной с ладонь в форме мальтийского креста. — Родимое пятно, — пояснил он. — У всех представителей нашей фамилии оно было со времени… всегда. Поэтому, как видите, вопрос заключается не только в наличии документов, дающих право на некий титул. Есть и более зримые доказательства. Но я хотел бы и еще кое о чем с вами поговорить, Джек. Когда меня не станет, я хотел бы, чтобы вы кое-что для меня сделали. Для меня это очень важно.

В течение нескольких следующих дней здоровье Гомелеса стало стремительно ухудшаться. Ухудшаться начала и погода. Она установилась сырая и не по сезону холодная. Небо затянуло тяжелыми серыми тучами. И пошел непрерывный дождь.

Данфи обрадовался подобной перемене. В такую погоду трудно вести наблюдение со спутника, и у них появился шанс продвинуться незамеченными дальше вдоль береговой линии. Несмотря на все прогнозы, беглецы приняли решение с наступлением ночи двигаться в сторону моря. Так они и сделали, продолжая плавание вдоль гористого побережья.

Теперь «Стенсил» плыл гораздо быстрее, чем когда-либо. Западный ветер наполнял паруса судна и влек его по направлению к порту — они держали курс на Дубровник. За штурвалом стоял Данфи, Гомелес спал внизу в каюте. Клементина ходила по палубе, проверяя и поправляя оснастку с уверенным видом человека, выросшего на море.

Штормило, но не настолько, чтобы вызывать беспокойство. Более серьезной проблемой была ухудшившаяся видимость из-за темноты и дождя. На пути не было ни рифов, ни мелей, но они прекрасно понимали, что их корабль в море не единственный и столкновение сейчас стало бы катастрофой.

Поэтому приходилось постоянно вглядываться в почти непроницаемую темноту, прищурившись и моргая из-за дождя. Вспышки молнии сменяли одна другую, оставляя в памяти образы, на краткое мгновение освещенные грозовыми зарницами. Снова и снова перед ними мелькал далматинский берег, пока вдруг Клементина не крикнула что-то, указав прямо перед собой.

Данфи еще больше прищурился, напряженно всматриваясь вперед, но ничего не смог разглядеть, пока зигзаг молнии с шипением не разорвал тучи. И вот тогда-то, вдохнув острый аромат озона, Джек и увидел его — огромный, непроглядно-темный шквал, несущийся на них, словно кегельный шар величиной с Манхэттен. Ничего не оставалось, как держать нос корабля в направлении ветра, и Данфи приложил для этого все усилия. Но за шквалом следовала волна такой величины, которых не знала Адриатика. Заметив ее приближение и видя, как она растет с каждым мгновением, неся с собой почти неминуемую гибель, Джек крикнул Клементине, чтобы привязалась к чему-нибудь. Но было уже слишком поздно. Море схватило их в свои объятия, вытащило из подошвы волны и повлекло все выше и выше, пока они не очутились на высоте, которая казалась недосягаемой ни для какой волны. Какое-то мгновение они балансировали на самом гребне, а бушприт «Стенсила» был направлен в небо подобно пике. Затем волна выскользнула из-под них, и маленькое суденышко рухнуло вниз в морскую бездну.

Все заняло секунду. Только что Данфи, напрягая зрение, пытался рассмотреть, что ждет его впереди, и вот он уже несется вверх, а еще через мгновение падает в глубины морской бездны. Вода была настолько холодной, что у него перехватило дыхание. Он все дальше и дальше погружался в черную страшную пучину. Ноги Джека безнадежно запутались в оснастке судна. Он размахивал руками в жалкой попытке высвободиться или отыскать Клементину, но вскоре утратил представление о том, где находится верх, а где низ, и понял, что выхода нет. Он тонет. Его жизни пришел конец.

И тут, так же внезапно, как все началось, все и закончилось: «Стенсил» выровнялся. В эту минуту из своей каюты появился Гомелес, кашляя, отплевываясь, хрипя; знак Меровингов на груди выставлен навстречу ветру. Он бросился к Джеку, из последних сил втащил его на борт и помог высвободиться из обрывков снастей.

— Где Клементина? — крикнул старик.

Данфи с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Вокруг шло сражение между небом и морем, мачта разлетелась в щепы, грот свисал за борт. Все это бросилось Данфи в глаза в одно мгновение, когда он бежал от одного борта к другому, отчаянно вглядываясь в воду в поисках своей Клементины. Но вокруг не было никого и ничего. Только ночь, бушующие небеса и бескрайняя Адриатика. Клементины не было нигде.

И тут он увидел ее на расстоянии примерно двадцати ярдов: она лежала лицом вниз, и волна то поднимала, то опускала ее. Не задумываясь и даже не сняв ботинки, Данфи бросился в воду и стал бороться с волнами так, словно они были вражескими солдатами, вставшими между ним и его возлюбленной.

Их судно застыло, повернувшись носом к ветру. Фалы стучали о борт, рассекая воздух, но лодка не двигалась с места. Море продолжало бушевать вокруг, и Джеку потребовалось целых пять минут, чтобы добраться до Клементины и доплыть с ней обратно.

К тому времени когда он влез на борт, она уже не дышала. Гомелес помог Данфи втащить девушку на палубу. С первого взгляда Джек понял, что ее чем-то ударило по голове, боном или баком — он заметил кровь, текущую из раны.

Опустившись на колени рядом с Клементиной, Данфи рукой стер кровь и попытался вспомнить основные способы возвращения к жизни утопающих. Положив девушку на спину, поднял ей подбородок и резко надавил на лоб, чтобы освободить проход для воздуха в легкие через глотку. Затем, зажав ей ноздри пальцами, приложил свой рот к ее рту — попробовал сделать искусственное дыхание. Он почувствовал, как поднялась и опустилась грудь Клементины. Но всего один раз, больше это движение не повторилось. И ему показалось, что сердце ее остановилось.

Он снова и снова пытался вернуть ее к жизни, чередуя приемы искусственного дыхания с закрытым массажем сердца; он складывал ладони и ритмично надавливал на грудную клетку, отчаянно стараясь заставить ее сердце заработать, вдувал воздух ей в легкие. Прошло минут двадцать, и Джек, обессиленный и потерявший надежду, откатился в сторону, не способный ни на что больше.

Она умерла. И вместе с ней рухнули основы его бытия.

— Позвольте, я попробую, — сказал Гомелес и, опустившись на свои старческие колени, приблизил лицо к лицу Клементины, выдохнул, затем откинулся, чтобы набрать воздуха в легкие, а потом снова и снова пытался вернуть ее к жизни. Его длинные седые волосы рассыпались по ее щекам и смешались с ее волосами.

Данфи сидел, совершенно окаменев от горя, на разбитой крыше каюты. И вдруг он услышал ее кашель, потом снова и еще раз… А затем голос, удивленно вопрошающий:

— Что случилось? Где я была?

Утром Гомелеса не стало. Его хрупкое, дряхлое тело лежало на койке, глаза были закрыты. Казалось, он спит. Но он уже не дышал. Слезы катились по лицу Клементины, когда она накрывала лицо старого Меровинга простыней.

Они прекрасно понимали, что этот момент должен наступить, и притом очень скоро, и были к нему готовы. То, что их судно было практически полностью разбито, теперь уже не имело значения.

Джек с Клементиной часами сидели посреди открытого моря на расстоянии сотни ярдов от берега, как будто демонстративно выставляя себя напоказ в то самое время, когда проводится наиболее активное слежение со спутников. Затем причалили к какой-то небольшой бухточке, и, пока Клементина собирала ветки прибрежных сосен, Данфи уложил тело Гомелеса на палубе и исполнил свое обещание.

Воспользовавшись молотком и отверткой, имевшимися в его распоряжении, Джек осуществил трепанацию черепа старика — освободил его душу в соответствии с меровингским обрядом, столь же древним, как и сам их род.

— Наконец-то свободен, — прошептал Данфи.

Когда вернулась Клементина, они покрыли тело старика сосновыми ветками и облили бензином. Затем, воспользовавшись свечным воском и ниткой, чтобы тело не вспыхнуло мгновенно, зажгли погребальный костер.

— Нас уже должны были заметить, — сказал Данфи. — Весь берег под наблюдением. Значит, они, по-видимому, спешат к нам. И когда они прибудут сюда, то увидят, что произошло, и поймут, что для них все кончено.

Пройдя вперед, Данфи поднял кливер их судна. После чего завел мотор и направил лодку к Иерусалиму. Они с Клементиной прыгнули в воду и вместе доплыли до берега, когда от погребального костра, в который превратилась их лодка, к небу уже начал подниматься дым. Еще через минуту или две, когда они стояли на берегу, вспыхнули снасти, а затем огонь охватил и сломанную грот-мачту. Но даже в языках пламени судно продолжало плыть, держа курс в открытое море.

Вдруг темная тень бесшумно накрыла берег. Подняв голову, Данфи и Клементина увидели черный вертолет без опознавательных знаков, летящий по направлению к пылающему судну. Приблизившись к нему, вертолет печально завис в столбе дыма.

— Все кончено, — произнес Данфи и, взяв ее за руку, пошел по направлению к рыбацкой деревушке, расположенной дальше по берегу.

Клементина покачала головой:

— Думаю, ты ошибаешься.

Данфи вопросительно взглянул на нее.

— Я думаю, все только начинается, — сказала она.

На какое-то мгновение, когда их взгляды встретились, Данфи показалось, что в глазах Клементины мелькнуло что-то таинственное и непонятное. Возможно, это было всего лишь отражение кливера их судна или последствие травмы, которую она перенесла накануне. Чем бы оно ни было, но увиденное им имело форму. В то неуловимо короткое мгновение, когда их взгляды встретились, Джек мог поклясться, что стал свидетелем появления в глазах Клементины чего-то принципиально иного, чего там раньше никогда не было. Словно на него взглянул ушедший Гомелес.