Школа на горке

Юра пытается представить себе географа среди врагов. Мужественный, осторожный, неуловимый боец. Пытается увидеть его и не может. Все время видится ему лысый, смешной и строгий учитель, очень штатский человек.

— Знаешь, Юра, у него ведь нет семьи, он один всегда. Такой закоренелый холостяк.

— Теперь-то он где? В Москве?

— Скоро приедет. Пишет, что мечтает вернуться в школу и преподавать географию. Знаешь, там, в подполье, у него было смешное прозвище. Как думаешь, какое?

— Прозвище? Не знаю, Варвара Герасимовна. Мы-то потихоньку звали его Глобусом. Из-за лысины. Ну, и потому, что он географ.

— Вот-вот! И там, в Германии, он так назывался — Глобус!

...Они еще долго сидят в пустой школе. Ребята давно ушли, отзвенели все звонки, кончились уроки.

Юре видится, будто класс не пустой. У окна на первой парте сидит Сашенька, тоненькая, нежная, с пепельной косой, перекинутой на грудь. В среднем ряду, на третьей парте, — Севрюга. Большой мастер шпаргалок, он писал их таким мелким почерком, что весь курс химии умещался у него в сжатом кулаке. Медведь, тяжелый, сонный и такой добрый человек, что в буфете никогда не успевал коржик купить — всех пропускал вперед себя.

А за той вон партой, у двери, сидел он, Юра. И рядом с ним — Валентина, девочка, живущая своим умом.

И почему-то ему сегодня кажется в этом классе, наполненном синими сумерками, что где-то здесь, за этими партами, была с ними еще одна девочка — светлые легкие волосы, прозрачные большие глаза, тонкие, беспомощные руки с тонкими пальцами...

* * *

Дед и Муравьев входят в кабинет директора школы Регины Геннадьевны. Она перестает писать отчет по успеваемости и смотрит на них.

Вот они стоят перед ней. Дед в парадном пиджаке, в отутюженных брюках, в ярко начищенных ботинках. И внук, который старается держаться немного позади деда, чтобы хоть чуть-чуть прикрыла его эта широкая спина в парадном пиджаке.

— Очень хорошо, что вы пришли.

Муравьев смотрит на директора и знает: сейчас здесь будет сказано обо всем. И ему от этого так тоскливо, что он начинает мечтать о том, чего на самом деле не бывает. Впрочем, почему не бывает? Вдруг кто-то за окном закричит страшным голосом: «Пожар!» И тогда Регина Геннадьевна, и дед, и, конечно, Муравьев ринутся вон из этого кабинета. Они будут дружно тушить пожар, забыв о разногласиях, которые были между ними. И Муравьев проявит чудеса героизма: он вынесет из огня Регину Геннадьевну, которая угорит в дыму и, конечно, потеряет сознание, будет совсем без памяти. Но смелый Муравьев спасет ее. И тогда главный пожарник пожмет ему руку, а Регина Геннадьевна скажет совсем слабым голосом:

«Это мальчик из нашей школы. Мы все им гордимся. И вы, товарищ дед, тоже можете гордиться таким внуком!»

...Или наводнение. Муравьев плывет прямо по коридору первого этажа, залитому водой, он загребает одной рукой, а в другой мужественно спасает чучело щуки или банку с этими самыми аксолотлями. И, выйдя благополучно на сушу где-нибудь в районе раздевалки, директор жмет его мокрую мужественную руку и говорит:

«Вы можете гордиться своим внуком. Вся наша школа теперь будет гордиться им, нашим смелым Муравьевым».

...Или землетрясение. Небольшое, всего баллов пять. Качается люстра в директорском кабинете, летят со стола Регины Геннадьевны сводки и отчеты. А на том месте, где стоит сейчас Муравьев, проваливается пол. Один миг — и Муравьева в кабинете нет. А где же Муравьев? Куда же он провалился? А вот провалился! Дед сразу побежит его искать.

«Вы меня извините, товарищ директор, но мой внук мне дороже всего. Пусть он немного непослушный и иногда позволяет себе всякие фокусы, но теперь дело не в этом! Он исчез! Я должен его найти! Скорее, скорее давайте искать мальчика!»

Все эти прекрасные мечты проносятся в голове быстро, за это время Регина Геннадьевна успевает только сказать деду:

— Садитесь, пожалуйста.

Она указывает деду на стул, а Муравьеву она сесть не предлагает. Взгляд Регины Геннадьевны не предвещает ничего хорошего.

И вот она уже вдохнула побольше воздуха, чтобы начать говорить. Сейчас она скажет и про кирпичную стену, и про теннисный мяч, который совершенно нечаянно на математике отлетел в окно и расколотил стекло. Она расскажет обо всем. Это совершенно ясно. А чудеса можно придумывать сколько угодно. Но в жизни чудес не бывает...

И, как только Муравьев так подумал, чудо случилось.

Регина Геннадьевна успела произнести только:

— Я хочу вам сказать...

И в это время в дверь энергично постучали. Стук был четкий и нетерпеливый.

— Можно к вам?

На пороге кабинета директора стоял человек, увидев которого Муравьев закрыл глаза и подумал: «Теперь уж совсем все кончено». На пороге стоял злой старик собственной персоной.

Как он попал сюда? Почему именно в этот самый час, когда Муравьеву это было особенно некстати?

Старик был в своем неизменном кожаном пальто, он опирался на толстую палку, вид у него был очень свирепый. Муравьев понял, что теперь он погиб. Погиб навсегда. Злой старик, конечно, пришел жаловаться на Муравьева. Сейчас он все расскажет.

Когда все, перед кем ты провинился, объединяются против тебя, когда все они в одно и то же время оказываются в одном и том же месте, то тут твое дело совсем плохо.

Муравьев стоял молча, втянув голову в плечи. Его лицо выражало при этом укоризну: «Вы взрослые, а я ребенок. Что вы все на одного-то налетаете?»

И тут случилось то, чего никак нельзя было ожидать. Случилось такое, о чем Муравьев будет помнить очень долго, может быть, всю жизнь.

Злой старик вдруг закричал громким голосом:

— Юра! Юра!

Он кинулся к деду. А дед кинулся к злому старику. Они, совершенно забыв о директоре Регине Геннадьевне и о Муравьеве, стали обниматься, хлопать друг друга по плечам. Потом злой старик всхлипнул, и дед тоже достал платок и стал вытирать лицо.

— Сколько лет не виделись! — сказал злой старик.

— Тридцать пять, вот сколько! С самого госпиталя!

— Вася! Вася!

— Юра! Юра!

Они мотали своими седыми головами. Они вертели друг друга за плечи, чтобы получше рассмотреть.

— Поговорить надо, пошли ко мне, — сказал дед.

Регина Геннадьевна сердито постучала ключами по столу, но они ее не услышали. Ни дед, ни злой старик даже не обернулись.

— А помнишь, как ты победу проспал? Помнишь?

— Помню. А помнишь, какие у тебя были усы? Ты мне первый про победу сказал. А как ты живешь?

— А ты как живешь?

— Пошли?

— Пошли.

И они идут к двери, продолжая хлопать друг друга по спинам.

А Регина Геннадьевна говорит:

— Товарищи! Одну минуту.

Но ее голос звучит неуверенно. Они ее не слышат, они уже ушли.

И Муравьев выскальзывает вслед за ними из кабинета.

Они сидели на кухне, дед и злой старик. И каждая фраза начиналась с одного и того же: «А помнишь?»

Дед сказал:

— Это мой внук, познакомьтесь.

И злой старик подал Муравьеву руку:

— Натрускин, очень приятно.

Он ни слова не сказал о том, что они с Муравьевым встречаются не в первый, раз. И Муравьев тоже сказал:

— Муравьев, очень приятно.

— Он у меня хороший парень, — сказал дед, — в основном.

Потом Муравьев пошел спать, а они говорили почти до утра.

И дед запел свою любимую военную песню: «Горит свечи огарочек...» А старик Натрускин стал подпевать.

— Это подумать только — тридцать пять лет прошло, пролетело, — сказал Натрускин. — Как ты жил, Юра?

Дед помолчал, помолчал, потом ответил медленно:

— Жил, одним словом. Учился в университете на химическом, работал много. Жена, дети, внуки. Сын с невесткой сейчас в Бельгии, я — с внуком, а жена дома. Болеет что-то последнее время моя Валентина, ноги подводят. Старое ранение.

— Помню, девочка из вашего двора. Она писала тебе тогда каждый день, весь госпиталь знал: «Муравьеву опять письмо».

— Валентина. Самый большой друг с самого детства. Я и не знал сначала, какая она, Валентина. Понимаешь, Лиля — одно, а Валентина — другое. Она все понимает — и боль, и память, любой груз с ней легче. А девчонкой была — любила говорить: «Я своим умом живу с шести лет». Самостоятельный человек, Валентина.

Они опять помолчали. Потом Натрускин сказал:

— Помнишь сестру из госпиталя, Зину? Беленькая, кудрявая? Помнишь?

— Как же, помню. Она, по-моему, на тебя все поглядывала.

— Поглядывала. И я на нее загляделся. Так мы с ней и не расставались с самой Германии.

— И сейчас вместе? —спрашивает дед.

— Нет, Юра, не вместе. Умерла Зина два года назад. Детей у нас не было, и живу я один.

— Да, целая жизнь прошла. А зачем ты, Василий, в школу приходил? Меня вызвали внука ругать. А ты зачем пришел?

— Я пришел одну вещь отдать. Теперь уж завтра передам внуку твоему. Завтра воскресенье. Сегодня уже. Смотри, светло совсем.

...Утром, когда Муравьев просыпается, он слышит голоса:

— А помнишь?..

— Помню. А ты помнишь?..

Потом они все вместе завтракают. И тут Натрускин выходит в переднюю, достает из кармана своего кожаного пальто сверток и передает его Муравьеву:

— Возьми. Это я у себя разыскал для школьного музея.

Муравьев разворачивает сверток. Перед ним солдатская пилотка. Выгоревшая пилотка со звездочкой.

— Годится для вашего музея? — спрашивает Натрускин.

— Еще бы!

Муравьев вертит в руках пилотку. С красной звездочки облупилась эмаль. Пилотка пахнет нафталином; Муравьев гладит пилотку ладонями, потом надевает на себя.

— Сын полка, — говорит дед. — Послушай, мой обожаемый внук, откуда Натрускину известно про ваш школьный музей? Чувствую некоторую неувязку.

— Ну, дед, если рассказывать, надо долго рассказывать. А так нечего и рассказывать.

— Ну-ну, — покладисто отзывается дед; Муравьеву кажется, что в глазах у деда мелькает какой-то веселый зайчик. — Василий, нарежем еще колбасы? И чайку погорячее, а?

Они пьют по третьему стакану чая.

В это время раздается звонок в дверь.

— Кто это с утра пораньше?

— Почта, наверное.

Муравьев бежит открывать.

Это не почта. В квартиру входят Катаюмова, за ней Костя, Валерка, Борис с Сильвой на поводке.

Сильва сразу хватает в зубы тапочек и начинает яростно трепать его.

— Бессовестный! — говорит Катаюмова прямо с порога. — Врун нечестный! Мы ищем, мы мучаемся, а он над нами смеется!

— Ты чего, чего? — Муравьев отступает от них. — Когда я вам врал-то?

— Кто письма написал? Думаешь, не знаем? — налетает Катаюмова.

Валерка говорит:

— Собака все понимает. Она записку понюхала и прямо к твоему дому привела. Собаку не обманешь. Признавайся, Муравьев, чего уж. Разыграл нас с этим Г.З.В.

— Мы теперь знаем всё, — говорит Костя. — Пишущая машинка — вон она стоит, на столе.

— Ну и что? — Муравьев совсем растерялся. — Мало ли пишущих машинок стоит на столах? При чем здесь я?

Они стоят в коридоре, только Сильва, учуяв запах колбасы, пошла на кухню. Там смолк разговор, тихо на кухне.

Костя говорит веско:

— Вот как мы тебя нашли. Мастерскую пишущих машинок на проспекте нашли? Там моя мама работает. И она мне сказала: «Ваш Муравьев эти письма печатал. А машинка была недавно в починке. И адрес на квитанции». А ты все отпираешься.

— Бессовестный! — говорит Катаюмова. — Говори сейчас же, что это все ты писал. Еще про планшет наврал...

Борис заступается:

— Фантазия — не вранье. Не знаешь, а говоришь.

Муравьев совсем сбит с толку. И тут в коридор выходит дед.

— Будем знакомы: Муравьев, — говорит дед спокойно и каждому жмет руку. — Вы молодцы. Нашли меня все-таки, а я уж думал, не догадаетесь.

— Вас? — произносит Костя. — Мы вас не искали. Вот Муравьев, мы его нашли.

— Внука? А чего его искать? Он же, насколько я понимаю, и так каждый день с вами.

— А нам сказали в комбинате «Сто услуг», что Муравьев, — бормочет Катаюмова.

— Ну правильно. Я Муравьев, Юрий Александрович Муравьев. И он, мой внук, тоже Юрий Александрович Муравьев. А письма вам написал я. И раз вы меня нашли, планшет ваш.

И дед выносит из комнаты старый кожаный планшет на тонком ремешке. У планшета прозрачная стенка, там лежит старая военная карта. И на ней красные стрелы — боевые пометки. И они берут планшет осторожно, каждый по очереди. Костя и Валерка, Катаюмова и Борис. А Муравьев говорит:

— Почему же ты мне ни разу его не показывал, дед?

— Так уж получилось. Он был у меня на той квартире. А потом мне хотелось, чтобы мы с вами поиграли в разведку. Просто принести и отдать не так интересно. Группу-то свою вы как назвали?

— «Поиск», — первым отвечает Костя.

— Ну, вот видите. Назвали, — значит, надо соответствовать. Пошли на кухню чай пить. Ставь, Юра, снова чайник. Проходите, проходите. Не стесняйтесь. Это мой друг по военным временам Натрускин, вместе в госпитале лежали.

— Ой! — ахает Катаюмова. — Злой старик!

Муравьев дергает ее за рукав:

— Сама ты злая.

Потом Муравьев показывает им пилотку.

— Теперь у нас в музее появятся новые экспонаты, — говорит Костя.

Потом они сидят за столом, пьют чай с бутербродами. Под ногами уютно улеглась собака.

— Скажите, пожалуйста, Юрий Александрович, — вежливо спрашивает Катаюмова, — а что такое Г.З.В? Вас зовут Юрий Александрович Муравьев, Г.З.В. — ни одна буква не подходит.

— Г.З.В., — повторяет дед. — А вы, значит, не догадались? И ты не знаешь? — Дед повернулся к Косте. — И ты не догадался? — Дед посмотрел на своего внука. — Жаль, для полного выигрыша в нашей игре хорошо бы вам самим додуматься. Ну ладно, придется сказать, Г.З.В. — это...

— Я знаю! — вдруг крикнул Борис, он даже уронил колбасу, и Сильва не прозевала, только благодарно махнула хвостом. — Я только что додумался! Сам! Сказать ? Г.З.В. — это...

— Погоди! — вдруг остановил Бориса дед. — Я предлагаю сделать следующее: вы еще потерпите, а потом мы с вами пойдем к одному человеку и ждать вам совсем недолго. И там, у этого человека, все до конца прояснится. Согласны?

Они согласились, хотя им, конечно, очень хотелось поскорее узнать, что же такое эти тайные буквы — Г.З.В. Предположение о Григории Захаровиче оказалось чепухой. А был дед Муравьева, серьезный ученый, занятой человек, который придумал для них такой удивительный секрет, который они все вместе разгадывали долго, но, наконец, разгадали.

У Муравьева от нетерпения по позвоночнику бегали мурашки. Он несколько раз поглядывал на Бориса, подталкивал его локтем, но Борис плотно сжал губы и молча крутил головой.

— А маленький-то силен, — засмеялся Натрускин. — Молчит крепко.

Борис улыбнулся молча. Жалко, что Анюты нет сейчас здесь. Она поехала сегодня в бассейн, Борис видел, как она запрятала в своем дворе за доски теплую куртку.

— Ну, пошли? — сказал дед.

Они все вместе шли по улице. Натрускин сказал:

— Жалко с вами расставаться, но домой пойду. Устал, ночь бессонная. А годы не те. До свидания. Заходите.

Он пошел, опираясь на толстую трость. Муравьев вдруг подумал: «Добрый какой старик».

Впереди всех, натянув поводок, бежала Сильва. Она хорошо знала, куда им надо.

— Собака есть собака, — бубнил Валерка, — она очень умная, Сильва.

— Сильва-то умная, — пропела Катаюмова, — а ты на собаку надеялся. Разве собака нашла того, кто писал записки?

— Ну, не собака, — согласился Валерка, — а все-таки.

Сильва неслась все быстрее.

* * *

Сильва несется мимо аптеки, мимо молочной, булочной, мимо детского сада, куда еще не так давно ходил Борис. Потом она сворачивает во двор, они еле поспевают за ней. Впереди собака, за ней, крепко держась за поводок, Борис. Потом дед, Костя, Катаюмова, Валерка, Муравьев.

Муравьев запыхался, а дед нисколько.

— Спортом надо заниматься, сколько тебе твержу, — говорит ему дед тихо.

Вся компания останавливается перед знакомой дверью, обитой черной клеенкой. Муравьев вопросительно смотрит на деда.

— Звони, звони, — кивает дед.

Старый учитель почти сразу отпирает дверь. Странно, но он нисколько не удивлен, он смотрит на всех весело, и его круглая блестящая голова тоже выглядит очень весело.

— Прошу, проходите, — говорит он, — я вас ждал.

Они сидят в комнате, а Сильва, конечно, бегает туда-сюда.

— Ну, что скажете? —Учитель обводит их взглядом. — Юра, планшет, я вижу, уже у них.

— У них. Они молодцы, и они его заслужили, — отвечает дед, — оставалась всего одна неразгаданная загадка. И она, кажется, сейчас будет разгадана. — Дед смотрит на Бориса: — Давай, Борис.

Борис ерзает на стуле, усаживается удобно и говорит в полной тишине:

— Г.З.В. — Глобус знает все! Правильно?

— Совершенно правильно! — говорят почти хором дед и учитель. — Просто прекрасно!

— Кому Глобус, а кому Михаил Андреевич, — раздается в коридоре знакомый голос, и входит Варвара Герасимовна. — У вас дверь не заперта, Михаил Андреевич.

— Специально оставил, Варвара Герасимовна: знал, что вы скоро придете.

— Глобус знает все, — смеется Варвара Герасимовна.

— Глобус знает все, — повторяет Костя. — А почему Глобус знает все?

— Почему? —Старый учитель, улыбаясь, смотрит на ребят. — Почему? Ну, просто Юра, мой ученик, затеял всю эту историю. А я знал все с самого начала. Вот он и хотел, чтобы след привел ко мне. Потому поставил такие буквы: Г.З.В. И вы бы меня раньше нашли, но я в Германию уехал, меня пригласили мои друзья по подполью. Там, на заводе, где мы работали в войну, на моем станке теперь привинчена табличка: «Здесь работал руководитель антифашистского подполья учитель Глобус». Такая была у меня подпольная кличка — Глобус.

— А почему? Вы были круглым? — спрашивает Муравьев.

— Нет, не очень. Голова была голая, блестела — чем не глобус? Ну, и географ. Наверное, все вместе.

Ребята смотрят на Глобуса. Старый человек, очень штатский, очень домашний. Руководитель подполья. Опасность, риск, смелость, тайна.

Дед, как будто догадавшись, о чем они думают, говорит:

— Знаете, Михаил Андреевич, вы всегда казались мне таким уютным, домашним, невоенным человеком. Это удивительно, но внешность человека часто не соответствует его характеру.

— Надо было сражаться, все сражались, — отвечает учитель. — У тебя, думаешь, внешность героическая? Нисколько. Обычный человек.

Варвара Герасимовна держит в руках планшет.

— Какая замечательная вещь! А пилотка откуда?

— Натрускин подарил, — отвечает Муравьев. — С дедом в госпитале лежал, а вчера встретились. Совершенно случайно.

— Он знаете кто, Натрускин? — вставляет Катаюмова. — Злой старик! Тот самый!

— Да что вы? И подарил пилотку? — Учительница смеется. — Значит, он не злой?

— Не злой. Если не злить, — вздыхает Муравьев, — очень даже хороший.

— Теперь у нас в музее много всего, — радуется Костя.

— У меня тоже есть кое-что для музея, — говорит Глобус. — Давно собираюсь вам отдать, уже несколько дней.

Он подставляет стул к шкафу, взбирается на стул ногами и достает сверху красивый огромный глобус.

— Этот глобус мне подарили мои друзья в Германии. Я привез его для вас, для музея. Теперь вы его честно заработали. Берите.

На улице Варвара Герасимовна спросила:

— Что же во всем этом самое главное? Кто мне скажет?

— Как — что? Г.З.В. разгадали! — говорит Костя.

— И планшет теперь наш, — говорит Муравьев и прижимает к груди планшет.

— И глобус, — подхватывает Борис.

— А пилотку забыли? Еще пилотка! — перебивает Катаюмова.

— Милые вы мои люди, — говорит Варвара Герасимовна, — дорогая группа «Поиск». Все это — замечательные вещи, и очень хорошо, что вы их разыскали. Но никогда — запомните, никогда! — вещи не могут быть важнее, чем люди. Люди — вот главное. Вы, разыскивая вещи, разгадывая загадки, встретились с Юрой, то есть с Юрием Александровичем, конечно. И с Глобусом. И с Натрускиным, который еще вчера был для вас незнакомым стариком.

Притихли и задумались Муравьев, Борис, Валерка, Костя, Катаюмова. Идут, молчат.

— Значит, мы должны подробно поговорить с этими людьми, а не только принять от них подарки, — говорит Костя.

«Все-таки он самый умный», — думает Муравьев.

— И мы пригласим их к нам в класс, и пусть все послушают, — говорит Валерка.

— Вы у меня очень умные, — говорит Варвара Герасимовна. — Самые умные дети на свете.

Через несколько дней в кабинете истории Юрий Александрович Муравьев рассказывает о своей жизни. Историю обыкновенного мальчика, окончившего школу, ушедшего на фронт.

Перед глазами ребят проходит история его жизни. Давняя школа. Любовь. Разлука. Горе. Смелость и победа. Девочка Лиля, тоненькая и слабая, ушла в связистки и не вернулась. А Юра, такой же, как сегодняшние десятиклассники, воевал. Коммунальная квартира в маленьком дворе, пионерский лагерь, казаки-разбойники — довоенное детство. И сразу — фронт. История одного человека всегда связана с историей его страны.

Это очень серьезный и очень важный разговор. Это чувствует каждый. И Борис, сидя рядом с Муравьевым, тоже слушает очень внимательно. Может быть, ему не все пока понятно, все-таки он только в первом классе, но и в неполные восемь лет человек многое способен понять и почувствовать.

* * *

Муравьев и Борис вышли из школы и остановились.

Солнце грело почти по-летнему. Над яркими, блестевшими крышами резко носились ласточки. Острые крылья со свистом резали воздух. Под кирпичной стеной зацвели желтые яркие пятнышки мать-и-мачехи.

— Слушай, Борис, а кто же все-таки тогда говорил под окном? Помнишь?

— Не знаю. Я тоже про это думаю, но не знаю.

— А я на одного человека думаю. Только не уверен. Деда спрашивал, он не говорит, только смеется.

— Вон Варвара Герасимовна идет. Здрасте, Варвара Герасимовна!

— Добрый день. Что, на солнышке пригрелись?

Они сидят, привалившись спинами к теплой стене. Учительница остановилась рядом, щурится на синее небо, на птиц, на самолетик высоко в небе.

— Варвара Герасимовна, — говорит Муравьев. — Помните, Борис еще осенью слышал, как под окном человек сказал: «Главное — чтобы никто не узнал о глобусе. Но я верю, ты умеешь хранить тайну». Кто это говорил, как вы думаете?

— Ах, эта фраза. — Учительница перестает смотреть вверх и смотрит на них весело и молодо, хотя от морщинок на ее лице не осталось свободного сантиметра. — Вам хочется знать, кто ее сказал?

— Конечно, хочется. А вы знаете? Варвара Герасимовна, я догадываюсь, только не уверен. Потому что голос был сиплый, Борис говорит. А у вас не сиплый.

— Каждый человек может простудиться, особенно дождливой осенью. Надо беречь горло, мои дорогие.

— Значит, все-таки это были вы! Варвара Герасимовна! — Муравьев подпрыгивает на месте, он уже не сидит у стены, а стоит рядом с Борисом перед учительницей. — Значит, это вы сказали?!

Борис спрашивает:

— А зачем вы так сказали? А я вас видел тогда из окна, только на вас не подумал.

— Это сказала я. Почему? Ну, потому, что тогда, в те дни, это была тайна. От всех вас тайна. Мой ученик Юра Муравьев, твой дедушка, пришел в тот день ко мне и все рассказал. И письма показал и планшет.

— Значит, вы, Варвара Герасимовна, с самого начала все знали?..

— Кто все знал? — подбегает Катаюмова. За ней подходят Валерка и Костя. — Кто все знал? Про что? —Катаюмова боится пропустить самое интересное.

— Никто ничего не знал, — говорит Варвара Герасимовна, — в жизни так много неразгаданного.

Муравьев говорит Катаюмовой:

— Если все рассказывать, надо долго рассказывать. А так нечего и рассказывать.

— Ну тебя! — Катаюмова машет рукой.

Учительница кивнула им и ушла не спеша по солнечной стороне улицы. Седина блестит на солнце, Варвара Герасимовна улыбается. А может быть, у нее просто веселые глаза.

Борис постоял немного, посмотрел по сторонам, потом — на свои ноги, обутые в кеды, и вдруг быстро полез на кирпичную стену. Ему так давно хотелось узнать, сумеет ли он добраться до верха, с самого первого сентября.

Вот он уперся ногой в маленький выступ, вот уцепился руками за ямку, выбитую в кирпиче, подтянулся — и вот он на самом верху. Сумел!

Как хорошо смотреть отсюда на зеленую горку. Она заросла весенней травой. Там, внизу, стоят Костя и Валерка, Катаюмова и Муравьев. Муравьев смотрит вверх и улыбается Борису. Борис понимает, что Муравьев рад, что он, Борис, сумел вскарабкаться на эту стену. Не так важно было оказаться на стене — посмотрел немного вниз, а больше там и делать нечего, — но было очень важно другое: суметь взобраться. Суметь не побояться, преодолеть. Осенью Борису ни за что бы сюда не залезть. А теперь пожалуйста, стоит на самом верху и глядит оттуда на дома, на машины, на синее небо, на школу, которая блестит всеми окнами.

— Борис! Это еще что такое? Ну-ка, немедленно слезай!

Директор школы Регина Геннадьевна вышла и смотрит на Бориса очень сердито.

— Еще новости! На ровные стены лазить! Слезай, я тебе говорю!

— Сейчас, сейчас, Регина Геннадьевна!

Борис вспомнил, как давно, еще в самом начале учебного года, Галина Николаевна сказала: «Кто ведет себя, как положено, тому не приходится иметь дело с директором».

Наверное, это не так просто — не иметь дела с директором. Борис сейчас слезет со стены. А пока он стоит там и смотрит. Внизу идут люди, едут машины, троллейбусы. А вот где-то далеко, в солнечной дымке, идет девочка и держит, обхватив рукой, туго набитый портфель.

Она не видит, как высоко забрался Борис, и это очень жалко.

Конец

До свидания, читатель.

Вот и все. Ты прочитал повесть, мы с тобой прощаемся. Но мы долго были вместе, о многом поговорили — о пятикласснике Муравьеве, его верном друге Борисе, о Катаюмовой, Анюте, о тех, чье детство давным-давно кончилось, но осталась память о нем и о суровом времени, о войне, героизме, верности.

Да, мы долго были вместе, и расставаться жалко. А впрочем, зачем же расставаться, если не хочется? Есть на свете такая прекрасная вещь — письма. Ты можешь в любую минуту сесть и написать письмо. О чем захочешь, о том и напишешь. Кто из героев повести тебе понравился больше, а кто меньше. Какие истории о своей школе ты знаешь. Есть ли в твоей школе музей, что в нем хранится, о чем рассказывают экспонаты этого музея. Об этом, а можно о чем-нибудь другом, о чем захочется. Ты напишешь, и я тебе отвечу. Так мы опять встретимся.

Адрес такой: 125047, Москва, улица Горького, 43. Дом детской книги.

До свидания.

Автор.