Школа Стукачей

Глава 3 Вероника

Воронок ташкентским летом превращается в настоящий крематорий. Металлическая коробка, изобретённая, думаю, в сталинской России не рассчитана на жарковатый климат Средней Азии.

«С лёгким паром» — называют воронок дубаки. Особенно с лёгким паром, если им удаётся вместить тридцать пять зыков в десятиместную коробку. От недостатка воздуха всегда хочется зевать. Это делает нас похожими на засыпающих на прилавке магазина рыб.

От ташкентской летней жары, плавящий асфальт, а может и от перегрузки у нашего воронка тогда лопнуло заднее колесо.

Коробка с рывком останавливается. Всех настолько разморило от пекла, что если воронок даже перевернулся и загорелся, вряд ли кто-то обратил бы внимание.

Нас конвоируют два солдата. Водитель и охранник. Ярко выраженные монголоидные черты и несуразная новая узбекская униформа делает их похожими на самураев квантунской армии. «Везут на расстрел в Токио»- мелькает в голове. «Потом заткнут в паровозную топку, как Сергея Лазо». Хотя после летних вояжей в ташкентских зыкавозах, разницу в температуре в топке я почувствую не сразу.

За нами следует ещё один воронок, но его сопровождает уже четыре юнца в не успевшем ещё сесть по фигуре камуфляже.

Второй воронок тоже останавливается. Солдаты серьёзно озадачены.

У них есть запаска, но чтобы её поставить придётся выгрузить тридцать зэков на одну из городских улиц среди бела дня. Кроме того, похоже, что во втором воронке едут более «опасные», чем мы преступники. Из тех, кто в тюрьме не на экскурсии. У них двойной конвой и солдаты не хотят рисковать.

Прильнув в причудливых позах друг к другу и неприятно горячим стенам воронка, мы ждём исхода с полным безразличием.

Во-первых, мы отупели от изнуряющей жары, а во вторых работает главное правило тюрьмы в Узбекистане — «э, пускай ишак думает — у него голова большой».

В данном случае в роли думающего ишака — старшина с вышитой на бейсболке узбекской версией птицы Семург. Старшина скрипит на жёстком гортанном степном наречии, сжимая в потной от жары и волнения ладони, микрофон рации.

Наконец нас всё-таки высаживают. Солнце всегда кажется таким ярким и режет глаза, когда проведя в тюрьме хотя бы неделю, вы неожиданно оказываетесь на улице.

В нескольких метрах несутся машины, и с отвычки в кровь страхом швыряет адреналин.

Все ещё довольно раскисших после процедуры с лёгким паром, нас сажают на корточки. Два солдата, молодых, необстрелянных ещё каракалпака со страхом таращатся сверху.

Зэки быстро вырабатывают очень тонкое чутье на человеческие эмоции — это форма защиты. Сейчас зэки аккуратно посматривают в сторону солдат и уже знают, о чем думают солдаты.

Солдаты, не уверены, смогут ли они открыть огонь, если толпа броситься врассыпную.

Я смотрю на других пассажиров нашего рейса. Если у кого-то и роятся в голове похожие на мои мысли, то никто не подаёт вида.

Думаю если толпа броситься в рассыпную, то пройдёт минуты полторы пока солдаты все-таки начнут исполнять данную новой родине присягу. Да и как они себе представляют стрельбу боевыми патронами в людном городском районе?

Часть толпы быстро рассеется, смешается с машинами, перелетит через заборы, раствориться в прилегающих улочках.

«Болгарские огороды» — это место называется — «болгарские огороды» — в такие минуты в голову лезет самая неожиданная всячина.

Внутри меня туго сжимается пружина — бежать!!! Бежать! Бежать!

Петляя как заяц, бежать с сердцем, бьющим в стенки желудка, бежать пока хватит дыхания.

Вот он момент — ну! Сейчас-же! Беги! Беги! Беги! Давай же!

Душа уже непросто кричит пульсом в ушах, она истерически вопиет — ну! Тело же в ответ каменеет, наливается свинцом и в том месте, где был желудок, возникает вакуум.

Иногда в толпе или незнакомом месте вдруг увидишь неземной красоты девушку. В ту же секунду понимаешь — если не подойду к ней сейчас — всё. Она навсегда исчезнет из моей жизни ещё одним упущенным шансом.

В этакий момент вся суть моя разрывается на части, борясь сама с собой. Вот, вот сейчас, вот сейчас подойду, уже поворачиваюсь чтобы сделать шаг и готовлю в голове первую фразу — в этот момент за ней захлопываются двери метро. Уф… ну, и, слава Богу. Не судьба…

Ни один из нас не двинулся с места за те 20–30 минут пока оставшийся со второго воронка солдат менял колесо. Почему?

С раннего детства общество прививает нам покорность перед властью. Семья. Школа. Пионерская организация. Не смотря, до какого бы абсурда власть бы не доходила, мы автоматически прогибаемся.

И я боюсь, что мы не побежали бы в тот день, если и даже знали, что автоматы у солдат не были заряжены…

Я всегда злюсь на себя когда вспоминаю тот момент — почему не побежал? Почему? Мог ведь?

Безвозвратно упущенная возможность. Как та девушка в метро…

Не упускайте таких моментов, друзья. Если уж вы горячий и импульсивный человек, с размытой шкалой ценностей, как ваш покорный слуга, бегите из-под конвоя, как только представится возможность…

Знаете, как по-узбекски сказать «хорошее настроение»? «Яхши кайфият!»

Вторую неделю уже регулярно отрабатываю на жилую мутановские cпецгруза. Наловчился. Выработал систему. Заматерел. Кайфият постоянно — яхши.

В баню хожу теперь исключительно в котельную. Вот уж где настоящий парок-то, в самом эпицентре! Переодеваюсь у Мутанова потом, на втором этаже. Это предлог. Конспирация.

С удовольствием там же перекусываю. Это зарплата. Пыхаем. Это десерт. Частно Мутанов испытывает на мне новую порцию дряни полученную через спецбрата. Мне роль подопытного кролика-дегустатора очень по-душе. Потом отваливаю к себе, в штаб промзоны, уже навьюченный очередной шпонкой.

Операция «ловкие ножницы» в ТБ, пару папирос с каждого шпонаря в личный фонд. Это бонус. Фонд защиты нарядчиков. Вымирающий вид!

Кабинет Суюныча теперь буквально нашпигован моими пятачками из фольги. Если бы они могли светиться — было бы похоже на рождественскую гирлянду. Я курю, обмениваю дурь на товары и услуги, делаю подарки нужным людям, а запас все не истощается.

Шпонарь ложится под карточки, под самый низ — и на съём. Или грудь в крестах — или голова — в кустах! Гусарская рулетка — опасная игра.

Говорят, что прыгать с парашютом страшно не в первый раз, а все последующие, с каждым новым разом — все страшнее. Постигаешь степень риска. Если так — это святая правда. Страх накапливается и не уходит даже во сне. У комфорта в зоне всегда есть обратная сторона. Не верите, спросите Ходорковского, он тоже сейчас гасится где-то в библиотеке, клубе или каптёрке.

Я видел однажды, как одного незадачливого галошного мафиозофраерилу после пиздюлей отливали в оперчасти водой из ведра. Боевое крещение. Очнись, во имя отца и сына… Это напоминало сцену из кино про белых. Все было бы смешно, если бы не вероятность попасть туда самому.

Так что теперь этот «допрос с пристрастием» (придумали же оборот) снится мне почти каждую ночь.

Меня палят, жестоко пиздят, отливают водой и снова — «Откуда взял? Ах, нашел? Ну, на тебе, сука, «нашёл!» Отнимут все здоровье изуверы. Как пить дать отнимут. Эх, житуха! Не сегодня-завтра…

Постоянный страх запала заставляет меня укуриваться через каждые несколько часов. Это поддерживает притуплено-похуистический анабиоз. Гнусное судебно-медицинское словечко «эйфория» в отношении плана мне не нравится. Это анабиоз анаши! Думаю посвятить этой теме целую монографию, главное не торопите меня, хорошо?

Думать тогда стараюсь только о хорошем. Или не думать совсем.

Это нетрудно если курить столько, сколько я сейчас.

Удивительно, но обкурка помогает не ошибаться с количеством карточек! Сосредотачиваюсь, будто ничего важнее в мире нет.

А может уже просто руку набил?

За то на перекличке весёлые буквы так и прыгают перед глазами, и я в очередной раз путаю всех этих моих турзы-мурзы.

Зэки битым взглядом уже подметили, что меня прёт как судака на каждом разводе-съёме и даже прониклись симпатией. Несколько раз слышал за спиной — «вон-вон, пошёл, наш Нарядчик-Кумар!».

Да и потом уже пошла гулять слава о том, что я никому не отказал в визе на промку, ну не могу я сказать «нет», а иной раз соглашаюсь поставить чью-то карточку, чтоб быстрее отъебались и не мешали медитировать на белую стену кабинета.

Анаша располагает к одиночеству и созерцанию. В маленьком кабинетике по технике безопасности бушует огромный мир. Я обкуриваюсь и путешествую, где заблагорассудится. Тур-агентство художника Мутанова: «Не знаете что подарить человеку у которого все есть? Подарите ему тур нашего агентства!»

Покидаю транс только чтобы пожрать и провести съём.

Сигарет с фильтром скопилось уже достаточно на две машки, но готовить по накурке это такой напряг, вроде как одновременно рисовать и сочинять музыку.

За маленькую пяточку дури шустрый поварёнок Миша Астахов приносит мне перед съёмом пол-литровую баночки жарганки, которой балуют себя искушённые в гастрономии повара. Папский фаст-фуд.

Это мой ужин. А обедаю, как я уже вам говорил, у наркохудожника Эскабара Мутанова. Поверите — налаженный быт, это основа благополучного отбывания срока. Инстинкт выживания — самый мощный. Гораздо мощнее чем, даже, инстинкт дрочевания. Очень хочется встретить человека, у которого система внутренних моральных ценностей пересилила бы этот гнусный инстинкт. Обрею голову и отправлюсь с покаянием в монастырь в тот же день.

Жизнь теперь сытая, но более рисковая, чем в библиотеке. Хотя, во всяком случае, не надо пресмыкаться перед господином Дильшодом.

Да и потом мой импульсивный характер — нет в жизни экстрима?

Дык я его создам!

Ещё от усиленного питания очень сильно хочется Женщину.

Это у вас на воле — бабы. А посидите-ка с пару лет — станут Женщины. А ещё пару сверху — уже Леди. Королевы. Феи. Волшебницы!

Цветы райские.

А вы знаете, что на них приятно даже просто смотреть! Просто говорить с ними уже счастье! Это же лучшее чем Бог украсил землю!

Видите их каждый день, вот и пресытились вы, неразумные! Заплыли жиром ваши глазки. Не цените счастья.

А вот представьте — ка: проснулись с утра — нет женщин. Ни одной.

Вот кошмар-то! А мне так просыпаться ещё лет эдак около семи…

Ни дома, ни в метро, ни на работе. Никаких. Ни малолетних беспомощных в хозяйстве мокрощёлок в узких, иногда выдающих трусики, джинсах, ни начинающих вампов в дублёночках с осиными талиями и лёгким прозрачным шлейфом французского парфюма, ни пожилых, со следами былой привлекательности, графинь. Ну, ни одной! Даже завалящей алкашки, танцовщицы привокзальных менуэтов, и то нет! А вы и такой уже были бы рады.

Женщин НЕТ. Нет изо дня в день. Нет годами.

Вот тут я на вас и посмотрю, умников, умудряющихся дрочить при таком обилии мёда вокруг! Спешите же, неразумные! Не ведаете своего будущего! Запасайтесь материалом для последующих самозабвенных мастурбаций во вверенных вам кабинетах по технике безопасности!

Вас ведь не просто в тюрьму посадят, у вас вдобавок ко всему отберут ваших милых женщин. А это всегда одинаково паскудно — был ли у вас гарем или одна единственная, с попой — центром вселенной.

Я сижу сейчас в ТБ и вспоминаю по очереди всех моих девочек, лапочек которые встретились мне на жизненном пути. Ласковых моих, наивных и нежных.

Так легче и приятней вздрочнуть, чем просто на мёртвую фотку из журнала. Креативнее надо мыслить, дорогие друзья.

А как люблю я их всех, сказок моих, каждую по своему, глупо тут ревновать. У меня большое сердце и настойчивый хуй. Хотя через пару лет, проведённых здесь, начнёт ржаветь, наверное.

Птички мои певчие! До сих пор люблю! Скучаю. А особенно по тебе, Вероника…

Вот мы едем с Вероникой в такси ко мне. В самый первый раз. Дома нет никого. Она, наверное, тоже созрела уже для «следующего шага», как они это называют. По неопытности я совсем не уверен, даст ли она сейчас, или опять возьмёт очередной тайм-аут. Украдкой кошусь на её изумительные загорелые коленки.

Какая умопомрачительная форма может быть у женских коленочек! Вроде бы функциональные устройства — суставы, а какой дизайн! Формы! Какой дар небесный. Весь мир не стоит того, чтобы просто лечь щекой на её коленочки сейчас и улететь в вечность.

Совсем ещё недавно устроил Веронику в ресепшн фирмы, где работаю уже год. У меня с шефом добрые, почти родственные отношения. Я его главный эксперт по коррупции. Европейцам, видишь ли, воспитание не позволяет давать взятки. Для этого и есть такие студентики с горящим взором, как я.

А мне лишь бы работа была не в напряг. И потом таким вот агентам по особым поручениям многие шалости спускают с рук. А я не могу без шалостей. Шалуном уродился, шалуном и в землю сыру положат.

Вероника мне безумно нравится с первого дня первого курса.

С того самого момента как в первый раз в аудиторию зашла. Сразила. Сразу и навсегда. На всю жизнь.

Она явно создана не для таких как я. Богиня с Олимпа. Богиня красоты.

И только сейчас, к середине второго курса, когда я зарабатываю больше всех в потоке, я, наконец, набираюсь духу за ней приударить.

Бабло придаёт уверенности. Как и размер хуя. Не так давно удалось неумело выебать зрелую женщину. Её муж давно уже сидел в тюрьме, и она использовала меня в качестве инструмента. Я и не возражал особо. Даже когда в пылу она звала меня «Милый Андрюша».

Зовите, как грится, хоть геной, хоть крокодилом, только ногами не бейте.

Вот эта добрая женщина и похвалила мои размеры. Дала путёвку в половую жизнь.

Поэтому сейчас на бабло надеюсь, а в тайне все же делаю ставку на него, сердечного.

Действую не оставляя этой напуганной лани ни одного шанса.

Сперва устраиваю её на работу. Сто баксов. Не за хуй. Факсы отправляет. Не плохо для Ташкента заката перестройки. Родители её — на седьмом небе. (Вот доча, смотри, какой хороший, серьёзный парень, не шушера дискотечная!).

На работе тоже стараюсь создать ей все условия. Я так люблю Веронику, что боюсь в её присутствии дышать. А это, говорят, для сердца очень вредно. Каждый вечер отвожу королевну домой на такси – «Чтобы мама не беспокоилась, я ей обещание дал!». Откармливаю в уютных корейских кабачках. Закидываю подарками.

Подбираюсь к её юбочке не спеша, ползком, хотя иногда хочется прыгнуть и рвать её зубами. У вас было такое? Чтобы просто вот так болтаете с ней болтаете, о погоде, о цветах, и вдруг понимаете, что сейчас наброситесь на неё и начнёте терзать, прямо тут же, рядом с лазерным принтером? И вы мчите уже в туалет, чтоб, от греха подальше, побыстрей передёрнуть затвор?

Голова шла от тебя кругом, слышишь, Вероника!

И не скажу, что обделён был тогда женским вниманием. Совсем наоборот.

На тот момент живу у длинноногой, на две головы выше меня ростом Алёны, бывшей чемпионки Узбекистана по софтболу. Легко быть чемпионкой, если в Узбекистане всего четыре софтбольные команды! Спортсменки очень сексуальные, преданные, но страшно скучные существа. Гламур в чистом виде.

Выглядит она действительно как модель.

Когда-нибудь видели, как толстенький коротышка-папик выкатывает из машины, а за ним эдакая Синди Кроуфорд выщёлкивает каблучком? Это мы с Алёной и есть. Сколько раз попадал из-за неё в передряги по кабакам не счесть. Насмерть пиздили за неё регулярно.

Сильно будоражит пьяные тестостероновые головы кричащая Алёнкина внешность. Любит сучка кабаки, музыку, пляски на столах и барных стойках. Ужас.

Ещё Алёну заводит, если не заплатишь за такси или швырнёшь официанта в ресторане. Ебётся потом как в последний раз! Скажите, доктор, это в пределах нормы или как?

Не особенно нравился мне этот весёлый образ жизни, но какая-то подспудная грань моей нелогичной, амбивалентной натуры все это гавно страстно приветствовала. Иногда приятно было кинуть таксиста или халдея, или даже получить за неё пиздюлей в полубандитском ташкентском кабаке времён перестройки и нового мышления для нашей страны и всего мира.

Кроме открыточно-обложечной, но далёкой от творческого мышления Алёнки, регулярно успеваю поёбывать и Дану, институтскую подружку с соседнего французского факультета. Вы столько раз скользили безразлично по ней взглядом, типа — мышка серая. А гляньте-ка внимательно, ещё раз. Это же горячая иранская кровь, помноженная на всю сокровищницу мировой литературы. Тургеневская девушка. Интелехэнтка.

Здесь у нас уже тантрический какой-то секс, мантрический, аюрведический, если вам угодно. Во всем символика. Все должно быть при свечах и с балдахинами непременно. И с долгими играми по укладыванию в койку.

Зато с ней после секса хоть поболтать можно. О Данииле Хармсе и Нике Кэйве. Мариенгофа можно весь вечерь вслух читать. Знает всех троих! Подозреваю, гораздо больше чем я сам. Умничка. Не знаю, как такие модели работают в качестве жены, думаю, сложно с умной бабой, но дружить с элементами секса — лучше варианта пока не придумали.

Один раз обкурил Данку дурью, в виде эксперимента с сознанием эрудированной институтки, так пиздец сразу и пожалел об этом! Накрылась вся ебля медным тазом в тот грустный осенний вечер.

Понесла моя девочка какую-то пургу о подспудных гомосексуальных тенденциях в раннем творчестве Антуана Сент-Экзюпери. Смеялась надо мной, потом плакала. Ужас, одним словом. Но вспоминать прикольно.

Ебу их, милых кошечек, почти каждый день. Иной раз обоих умудряюсь вместить в мой сжатый деловой график.

Переизбыток секса заставляет меня тогда жрать не прожаренный шашлык из печени каждый день. По двенадцать палочек в обед.

Чтоб подольше стоял хуй, и больше выходило палочек в койке. Процесс самоутверждения требует исключительно количества, а не качества.

Но при всем этом мечтаю я только о Веронике. И желаю больше всего на свете только её — Веронику с красивыми, природными тенями под огромными, в пол-лица глазами. Веронику с нежной, как бархат, почти прозрачной кожей. С маленькой, но правильно круглой и такой соразмерной грудью… С бёдрами такими что…

— Внимание осуждённых-производственников.

Внимание осуждённых-производственников. По промышленной зоне объявляется съём с работы. Бригадирам бригад построить бригады и вывести на пункт съёма. Повторяю. По промышленной зоне объявляется съём с работы!

Ну вот. Блин. Back to reality. Суровая реальность бытия. Пока милая Веронича! Целую и до завтра! Пока-пока!

Сейчас будет уан мэн шоу на съёме. Успеть бы питульку выкурить. Лишь бы сегодня нормально раскрылся парашют! Тяжело жить, балансируя на тонкой проволоке под потолком.

— Турпищев Чекканбай!

— Здесь!

— Ашуралиев Рихсибек!

— Здесь!

Скоро я эти карточки наизусть выучу. Не глядя начну производственников «разводить». Некоторые карточки уже узнаю. Не по фотке, а именно по цвету, потёртости, форме карточки. Одному мне видный крап.

Вот эта вот, ага, эта — об чо спорим что «Убейдуллаев Седловай»?

Видали? То-то же! Амаяк Акопян я, а не нарядчик.

Все пошла последняя бригада. Семнадцать-двадцать пять, обслуживает второй конвер сборки галош. Пора и мне на исходную.

Защёлкнул чемодан. Вздохнул. В путь. Спаси и сохрани.

Зона — это государство в государстве. Со своей властью, экономикой и политикой. Со своими кастами. Живой организм. Трудно утаить шило в мешке. Трудно утаить что-то и в зоне. Слишком много у людей здесь свободного времени, чтобы наблюдать и постигать. Четыре тысячи пар глаз. Они видят все.

Вон-вон, видите — топает рядом со смотрящим промки Андреем глазастенький, с пушистыми ресницами девятнадцатилетний Белых Александр, смотрящий за вторым конвейером, статья восемьдесят, срок четырнадцать? Думаете, никто не знает, что Андрей с ним в парной мехцеха выделывает? Камасутра в редакции Бориса Моисеева. Тираж очень ограничен.

Знают все. Молчат просто. Пока не надоест «братухе» тешится, или кто-то из блатных собратьев не начнет тыкать ему в глаза на этот факт.

Или представьте в стране вдруг товара какого-то образовалась прорва. Что будет, экономически грамотные вы мои? Верно, подешевеет товар. Вся страна это заметит? Опять правильно — так или иначе, вся страна. А Мариванна в зоне это покруче любого товара на воле будет.

Средство убить время, а это после жратвы и сигарет главная проблема любого зэка.

В зоне несколько всем известных барыг наркотой.

Количество барыг ограниченно, нельзя портить показатели учреждения. Но и без барыг нельзя — во-первых бабло немереное для «крыш» ментовских, во вторых народ зоновский должен прибывать в раскумаренном состоянии, чтоб не поперли на блатных, на их хозяев в штабе на горке или просто с тоски не переебли и не перерезали друг — друга. Пар надо стравливать время от времени. Крыши у барыг две — или высшая блатная власть или погоны. А это, как вы скоро поймёте, одно целое.

Иногда сейчас, уже на свободе, я замечаю, насколько легко купить любую наркоту, и мне становится страшно от понимания, что задействована та же самая система. Если не уснули ещё и следите за моей мыслью, скажите, а вот у вас в большой зоне, под названием какая ни будь федерация, кому выгодно чтобы наркотики были вне закона, но все же полуоткрыто продавались в столице под памятником Пушкину или у входа в метро Лубянка? Или только Шнур заметил эту глобальную разводку? Почему наркотики нельзя, а можно водку? Почему героин вызывающий сильнейшую физическую зависимость стоит в одном ряду с планом, вызывающим только лёгкую форму тупости?

Это я о том все твержу, что влез на чужую, зорко охраняемую территорию. Больше в зоне стало плана в последнее время. И по виду план другой, чем у барыг — эксклюзивных дистрибьюторов. И выстреливает приблизительно из одних и тех мест вскоре после каждого съёма. Зашевелились штатные стукачи. Обратила внимание оперативная часть колонии. Пошла разработка нового канала поступления наркотика в жилую зону. От покупателя к барыге, от барыги к оптовику, от оптовика к его гонцу из промзоны, вашему покорному слуге, лоховатому очкарику с чемоданчиком. Нарядчику промзоны.

Напряжённый, но эдак вроде расслабленно посвистывающий, помахивающий чемоданчиком, как школьник после удачно списанного экзамена, вхожу на жилую. У входа полукольцо надзоров. Каждая входящая колонной пятёрка зэков рассыпается и проходит шмон.

Один надзор — один зэк.

Я вхожу последний, надзоры уже подзаебались щупать и машут мне рукой, «Давай, давай пиздуй, нарядчик!» Вплываю вообще без шмона. Во как!

Теперь в нарядную, сбросить чемодан, с умным видом посчитать карточки, извлечь шпонку, и операция окончена. Благополучно.

Когда прохожу мимо кабинета ДПНК, Дежурного Помощника Начальника Колонии, похожего на рубку подводной лодки, кто-то барабанит изнутри по надраенному, как хрусталь стеклу.

— Эй, очкарь! Нарядчик!

Опер Валиджон! Это пиздец!!

Запал! Сдали нахуй! Вот и всё. И кому — кровожадному, тупому как читоз Валиджону. И это же надо — именно ему. Тому, самому после чьих душеспасительных бесед потом подолгу отливают водой. Сейчас начнет сбываться мой кошмарный сон. Ух, блять, взмок насквозь, протрезвел.

— А Валиджон-ака? Калайсиз? Якшимисиз, бошлык?

— Как ти, нарядчикь? Яхшимисан? Пашли, кеттык!

— Сейчас Валиджон-ака, только чемодан поставлю в нарядную.

— Не-не, чемодан нада, карточка возьмём. Чемадан сабой бери.

Мама, моя мама! Свидимся ли с тобой? Мудак твой сын. Мудак и есть. Опять вляпался. Господи, Боженька, если ты есть, помоги, помоги мне, Господи! Никогда не буду больше курить и таскать дрянь эту мутановскую! Клянусь! Честное слово! Спаси! Только спаси!

Иду напрямую в пятый кабинет. Валиджонский. Знаю, уже носил сюда карточки спалившихся производственников. Когда сажают в изолятор, ваша карточка переезжает туда же. Скоро туда поплывёт и моя карточка. Только вот попинает меня Валиджон немного и все.

Надо пережить это. Все когда-нибудь проходит. Пройдёт и этот кошмар.

— Эй, не туда, сюда, сюда давай, очкарь, они ждут!

Валиджон толкает меня в сторону кабинета с золотой табличкой

Охуеть наделала шуму моя делюга раз сам Худой Косым, начальник оперчасти мной заинтересовался. Одно радует. Говорят, он никогда не бьет, во всяком случае, сам.

Худой Косым сидит за длинным полированным столом и что-то пишет. Сверху над ним строго, но справедливо взирает вдаль перманентный узбекский президент.

Косым поднимает на меня холодный взгляд сытого удава, секунд с тридцать, выдерживая паузу, так чтобы у меня колени затряслись, давит в хрустальной пепельнице недокуренную мальборину.

— А, нарядчик, трудяга, заходи, заходи. Давно хотел познакомиться. Вы свободны, Валиджон-ака.

Вали с поклоном исчезает за двойной дубовой дверью, покрытой изнутри затейливой резьбой — кто-то нарезал себе внеочередную свиданку.

Ух, блин хоть этого палача прогнал, уже легче на сердце.

— Говорят ты, нарядчик, на свободе английский учил?

— Вы все знаете, Косым Курбанович, у вас работа такая, все знать!

Учил, как же, учил.

— Сынок мой вот совсем не понимает, как важно сейчас английский знать. Все трояки таскает. Прямо не знаю, репетитора, что ли нанять? Или деньги ему давать за хорошие оценки? Что посоветуешь?

— Зачем же репетитора, Косым-ака! Вы мне его тетрадку принесите, я все проверю, напишу задание, вы отнесёте, он выполнит, принесёте опять — я проверю и так далее! Как настоящий Элвис Пресли у меня через полгода заговорит!

— Как Элвис Пресли говоришь? А он разве не петух был, Элвис Пресли твой?

— Не — это Элтон Джон петух, Косым-ака! Элвис Пресли вроде мужик был правильный.

— Элтон Джон, Элтонджан, хе-хе-хе. Молодец нарядчик, хорошо придумал. Элвис Пресли значит, а? Кури. Угощайся.

Тянет мне свои стомиллеметровые Мальборо.

— А разве можно здесь, Косым Курбаныч?

— Не всем, хе-хе-хе, не всем. Тебе пока тоже не можно. А дальше, оно видно будет.

Иди, в бараке покуришь.

— Спасибо, спасибо за доверие, Косым-ака, дети, они, знаете, наша будущее, все лучшее — детям!

Несу эту хуйню, а сам потихоньку продвигаюсь к двери, пряча за спиной злополучный чемодан. Шажок. Ещё шажок. Вот чемодан уже коснулся дверей страшного кабинета. Все-таки хороший человек этот майор Умаров, сына любит, сигарету вон какую длиннющую подогнал, а по-русски так совсем без акцента говорит, грамотный.

В этот момент Худой Косым переводит взгляд с окна на меня и, насупив седеющие брови говорит:

— А ну-ка задержитесь ещё на минуточку, осуждённый!