Школа Стукачей

Глава 6 Opium

Простите, я вас тут сейчас опасной пакостью собираюсь угостить, так что немного некоторой википедиевщины и подписка о неразглашении — обязательны.

«Первый серьёзный и легальный бизнес на наркотиках опиумной группы, самых, по моему мнению, опасных, аж в 1773 году, начала всем известная британская Ост-Индская компания, влиятельнейшая акционерная структура, напрямую связанная с королевским двором и, соответственно английским спецслужбами.

Эта та самая компания, которая в Британской империи зачастую выполняла функцию оккупационного аппарата в колониях. Добившись от китайских властей разрешения, с 1773 года она начала ввоз опиума собственного(!) производства в Китай. Именно Ост-Индская торговая компания оплатила работу исследователей-селекционеров, и во второй половине XVIII века в Бенгалии вывели специальный сорт опийного мака (Papaver somniferum), что положило начало целенаправленному его культивированию и промышленной переработке. Особенно хорошо прижился этот сорт в ещё одной колонии — Афганистане.

США первая волна опиумно-морфиновой наркомании захлестнула именно тогда, когда для работ по прокладке железных дорог китайские кули стали прибывать в страну огромными массами. Неграм дали свободу и они обленились. Пришлось импортировать китайцев.

Очень скоро члены тайных обществ, прибывших вместе с кули, во всех крупных городах США открыли легальные курильни.

Законов, запрещавших употреблять опиум и другие наркотики, тогда ещё не было, и подвоз «товара» был налажен совершенно открыто — через таможни США ежегодно ввозилось 102,5 тонн опиума.

Знаменитый русский учёный и путешественник Миклухо-Маклай во время поездок по Азии в Гонконге посетил опиумокурильню и, в порядке эксперимента над собой, попробовал курить опий. Свои ощущения он описал в очерке, опубликованном в России.

«Во время курения опия, — писал Миклухо-Маклай, — зрение и слух притупляются. Никаких видений, галлюцинаций и прочего в этом роде я не испытал. Деятельность мозга затухает, ход мыслей становится медленным и тяжёлым, память застывает, и, в конце концов, ты ни о чем не думаешь. После того как выкуришь достаточное количество опиума, ты впадаешь в состояние глубокого покоя: это состояние в высшей степени своеобразно. Появляется чувство полнейшего довольства — абсолютно ничего не желаешь, ни на что не обращаешь внимания, ни о чем не думаешь, не желаешь и становишься близок к тому, что теряешь собственное Я. Это чувство покоя и ничегонежелания столь притягательно и приятно, что хотелось бы никогда не выходить из этого состояния.

После этого опыта я хорошо понимаю, почему тысячи людей, без различия положения и возраста, пристращаются к опиуму и стараются хоть на время забываться, теряя собственное Я.»

Имели место случаи передозировки известных личностей, которые заканчивались весьма плачевно. По преданию, в 1037 году от этого погиб знаменитый арабский врач Авиценна (Ибн-Сина). Заболев дизентерией, он велел приготовить ученику лекарство, в которое тот по ошибке внес слишком большую дозу опия. Случаем передозировки лекарства объясняют и смерть Вольтера. Так, в одной из парижских газет в июне 1778 года было следующее сообщение: «Наконец старый философ и писатель господин Вольтер в субботу в 11 часов ночи скончался в результате своей неосмотрительности, приняв сразу слишком большую дозу опия».

Я сторонник легализации марихуаны и кокаина. Метамфетамин может быть легализован с кучей ограничений и поправок. Не один наркотик группы опиатов не может быть легализован никогда. Это единственное с чем не стоит заигрывать и экспериментировать.

Можно быстро довыебываться. Курите траву, кушайте грибы, и возлюбите друг друга.

А я вторую половину той cказочной новогодней ночи буду помнить всю оставшуюся жизнь. Умирать буду — и то вспомню.

Думаю и Стас тоже. И вне всякого сомнения Вероника и Глория. Хотя им пришлось довольствоваться только одной стороной случившейся революции. Такой вот вышел замечательный миклухо-маклай.

Помявшись немного, но всё-таки соблазнившись на рекламу Юриной жены, мы оцепили у Юры полграмма ханки — сырого опия. Мазок коричневого вонючего вещества на кусочке целлофана.

Поднимаясь к Глории в лифте девятиэтажки на проспекте Космонавтов, вытаращив глаза друг на друга, как направляющиеся на орбиту белка и Стрелка, мы со Стасом делим ханку на две части и тут же проглатываем.

Я сразу понимаю, почему из опия делают обезболивающее. Весь рот, язык, пищевод и верхняя треть желудка моментально немеют. Но это совсем не вызывает никакого дискомфорта.

Наоборот, прикольно как-то. Только очень уж горько.

Первые пару раз, пока ваш организм свеж и не раздолбан дозой, это действительно приятно. Узбекские шаманы всегда пили ханку с чаем при сильном гриппе. Сходу снимает все симптомы. Лучше чем Терафлю какое нибудь или, блять, доктор Мом.

Состояние полной похуистичности и безпроблемности. Если бы сейчас вы вышли на трассу и вас снёс бы многотонный шестиосный грузовик-бетономешалка, вы бы, как ни в чем не бывало, встали, отряхнулись, подошли к водителю и сказали: «Ну, прости уж, братан, моя вина, зазевался я что-то, не осерчай!»

Но это не суть. Самое главное в жизни двадцатилетних самцов это, конечно же, секс. Когда дело дошло до секса, а это произошло довольно быстро, к счастью мы все понимали основную цель нашей маленькой вечеринки, когда дошло до секса, мы со Стасом быстро уразумели, почему так счастлива была Юрина жена.

Уже часа, наверное, полтора я жарю Веронику. Не нежно ебу, не трахаю, не совокупляюсь, не сношаюсь, не потрошу, а именно жарю, жарю, быстро, методично, жёстко жарю Веронику. За это время она кончила уже раза четыре. А я ни разу! Вот здорово!

И это не просто сухостой какой-нибудь как от виагры, нет! Все полтора часа у меня сильное ощущение, что я вот-вот кончу, ну вот ещё раз всажу и кончу, вот-вот сейчас!

Ан нет! Не кончаю, а все ябу, ябу-у-у! Переворачиваю её во все допустимые в приличном обществе стороны, и — огонь без предупреждения.

Впервые в жизни я начинаю тогда орать во время секса, до этого стеснялся, а тут стал вопить, рычать и кусать Веронику за узкие5 плечи. Принял «озверин».

А ещё одно дополнительное удобство, приобретенное с ханкой у ледащего Юры — никакой усталости или болезненных ощущений.

Только вперёд!

В другой спальне происходит что-то подобное. Доносящиеся оттуда вопли необычайно красноречивы.

Стас из-за всех сил борется с депрессией.

Иногда оттуда вырывается его победоносный львиный рык и скулёж совершенно обезумевшей от неожиданно свалившего на неё огромного твёрдого как сталь неутомимого счастья, Глории.

Её мочалит обожравшийся ханки, недавно перенёсший менингит хипповатый художник Стас.

Ещё через пару часов, когда отпрессованные, изьебанные до дыр, полуживые девчонки отрубаются, мы со Стасом встречаемся на веранде. Вальяжно, как и подобает уверенным в себе сибаритствующим половым гигантам, беседуем. Хандроз, кстати, в малых дозах слегка развязывает язык.

— Ты кончил хоть раз?

— Да ни хуя! А ты?

— Не, не удалось.

— Мы — сексимволы поколения! Вожди постельных революций! Повелители женских грёз!

— Теперь можно на состязания роботов-гитаристов, гитаристов, гитаристов!

После менингита у Стаса выработалось очень специфическое чувство юмора.

Оба чувствуем себя просто превосходно. Ни какой усталости. Свежесть раннего утра. Голова варит, энергия прёт — будто не было марафона у Витолса, битвы за Фазенду, мокрой вакханалии акта человеческого размножения. Мы открываем окно веранды и спаливаем сверху трубочку Юриной дряни. Не пропадать же добру. И потом надо узнать, как план ляжет сверху на опий.

Лег, как доктор прописал. Без сучка и без семечки.

Вкус сушняка во рту становится теперь сладковато-анашёвым. Я пытаюсь плюнуть вниз с девятого этажа Глории, но изо рта вылетает только свистящий шелест. Это меня смешит. Плевать, как и кончать стало абсолютно нечем.

А упрямому снегу под конец все же удалось переубедить ташкентский климат, и первое утро нового года встречает нас девственно-непорочной белизной. Белизна покрыла всё тонким слоем, скрыв трещинки, выбоины, канавы, и прочее несовершенство.

Мы идём подышать, и на искристом снегу остаются первые в этом году цепочки следов.

— Знаешь, я всё понял, когда я у Глории брал барре на пятом ладу сёння ночью.

— Что ты понял? Где клитор у баб расположен? Или что ещё открыл, более революционное?

— Более. Я пришёл к выводу, что все женщины в мире это разные инструменты. А мы пользуемся этим инструментарием, понимаешь?

Вот например, есть женщины, как скрипка Страдивари… Как Танюшка моя…

В голосе Стаса снова мелькает грусть.

— Мастер на ней такую мелодию отыграет — слезой умоешься, а сволочь какая сухорукая возьмётся, так зубы могут разболеться от таких симфоний.

— Интересно. Давай развивать. Вот Глория тогда какой инструмент, по-твоему?

— Глория… Глория — это бляха-муха гвоздодёр какой-то… Так скакала на мне сегодня, думал, с корнем все там вырвет к ебеням. Так что на разные случаи жизни, разные инструменты нужны. Если гвозди в полу торчат, со скрипочкой одной все ноги в кровь исколешь. Без гвоздодёра не обойтись. Но и у гвоздодёра задачи довольно узкоспециальные.

Я не совсем согласен со стасовой теорией инструментизации женщин. Но спорить, и даже просто открывать рот, мне лень. Опиум.

От него мне насрать на теорию, Стаса, всех женщин на свете и даже на этот ослепительно белый, по внеземному красивый первый снег нового года.

… За две с половинной недели до Нового Года, когда мы уже стали терять интерес к операции, план Булки начинает работать. План под кодовым названием «План» входит в финальную стадию.

Пятеро из семи известных барыг промки уже работают на нас. Шестой, похоже, настолько напуган возможностью застрять на жилой, что прекращает движение совсем.

Седьмому, самому упрямому, Дядя просто оставляет на карточке автограф «Не выводить» и свой страшный, судьбоносный вензель. Я, как нарядчик, разумеется не могу ослушаться и «не вывожу».

Пусть он теперь пусть в шахматы играет на жилзоне. На сигареты.

Или на баланду. Счастья ему.

Такового беспредельного количества анаши мой ТБ еще не видел.

Тянет на Гиннесса. Промышленный пошёл оборот.

Счёт и вправду пошел на килограммы. Вы себе представляете, сколько по объёму занимает кг мари ванны? Она ведь лёгкая, падла.

Это космические объёмы.

Веником надо подметать после развесочно-сортировочной стадии. Крысить могу теперь хоть гранёными стаканами, но зачем? Это ведь Мой — бизнес. Воровать у себя глупо.

Кабинет уже подозрительно воняет. В прямом и переносном смысле. Чтобы затевать такое надо быть человеком без башни или молодогвардейцем Олега Кошевого, погоняло Кашук. Мы молодогвардейцы Олега Булгакова. Что будет дальше? Начнём складировать прямо в приёмной у директора промки Мамута? Или он сам начнет таскать для нас план? Оборзели мы, как бы не аукнулось.

Сразу после новогодних надо бы с этой хуйней завязывать, а то уже и заснуть не могу трезвяком — паранойя.

Из-за перегруженности ТБ, приходится устроить тайник в каптёрке швейного цеха. Это здесь, в нашем же здании, только вход с другой стороны.

Бригадир швейки Гриша по кличке Гриффиц, профессиональный брачный аферист, долго сопротивляется. Очко железное, знаете, оно только у роботов-гитаритстов встречается.

Но и Гриффиц — пацан ташкентский, и ностальгические пассажи о фазенде и Катартале, а так же стаканчик марихуаны в виде подношения, его в конце-концов убеждают. «Ай, пропаду нахуй с вами!

Сучки штабные!».

Материал на подкладку галош, красная полубархатная мануфта, такая вонючая, что немного перебивает конопляную одурь. Вот так в нашей фирме решается вопрос безопасного складирования складирования. Швейка промзоны, это особое место. Есть зоны, где швейки — это основное производство. Папская же зона — это Адидас и Пума Республики Узбекистан. Швейка пана Гриффица — это маленькое элитарное ателье с отборным штатом, которое обшивает всех ментов и их жён в посёлке Уйгурсай. Сами понимаете — шмонают там менты спустя рукава, Гриффиц это их Юдашкин.

Вторая победа на ниве менедж — ментов это пронос.

С преносом на жилую проблема тоже устранена довольно легко. Бабло. Уже есть оборотные средства, а вы думали?

Мы платим раз в три дня надзору Гансу, родному сыну Суюныча.

За это он встречает меня на съёме и просто провожает до самой нарядной. Чтобы не беспокоили. В это время по телику крутят какойто сериал про англичанина, который попал к японским самураям и они зовут его там «Аджинсан».

«Ме-дой, кю-цке, сикутасурайё, А-ааджинсан!» — всегда звонко приветствует меня впечатлительный на массовую культуру Ганс.

Теперь за один раз могу протаскивать грамм по триста-четыреста.

Это гигантское количество. Больше чем по тринадцать грамм получается на каждого в жилой. Даже если ментов считать. Запали эту дрянь всю разом, эффект будет как у дворников, что жгут в листья в осеннем парке.

Наша главная проблема — розничная реализация на жилой. Вот стратегический вызов. Постоянная слежка со стороны блатных сильно тормозит все дело. За мной, Бибиком и Булкой пасут с момента захода на жилую. Блатные уже заприметили наши движения, хотя, конечно, не подозревают об объёмах.

Нас уже предупреждали эзоповскими намёками. Им надо или платить или передать всю реализацию. А с какого хуя? Мы не любим блатных. Ни я ни Бибик, ни бывший «жужик» Булка.

Блоть прикрывается лозунгами о воровской идее и «нуждах мужиков» с ловкостью думских депутатов.

О проблеме розничной сети думаю день и ночь. Меряю кабинет ТБ шагами из угла в угол, заложив руки за спину. Ленин в Горках. Наполеон под Москвой. Совершенно забываю, где и за что нахожусь — так увлекательна комбинация.

Почти не накуриваюсь сам. Только вечером, перед самым отбоем.

Серьёзность и рискованность операции раскумаривает сама по себе.

В первый раз в зоне я чувствую что полностью самореализуюсь. Нахожу, наконец, себе применение. Делаю что-то большое, важное. Я бы даже сказал — светлое, доброе. Я несу людям яхши кайфият.

Кроме того эта игра, а иногда я очень люблю поиграть. Причём не в шахматы, там всё больше мозгами, и не в карты — тут много места для передёргивания и проявления подлости человечьей души. Нет лучше всего играть по-взрослому. Летать самолётом аэрофлота со стаканам плана в багаже, например, или управлять криминальной структурой внутри колонии усиленного режима. Тогда настоящий азарт — он только просыпается. Так что дёргайте сами за обрубки однорукому бандиту в третьесортном казино.

Теперь вся территория учреждения КИН- 64/32 — это моя персональная игровая площадка. Это вызывает почти такой же сомнительный восторг, как русская рулетка. Начинаю для вас презентацию нашей модели сбыта на стукач-ходу: Часть анаши уходит в жизнь через библиотеку. Там уже давно действует закрытый элитный наркоклуб и комерс-банк для толстопузов. У руля отцеубийца, утончённый ценитель пищи и просто хороший парень — растаман, Дильшод. Закупает стабильно, но меньше, чем хотелось бы.

Сам господин Дильшод относится теперь ко мне серьёзней. Он всегда серьёзный, когда пахнет баблом. А анаша пахнет баблом за метр.

Анаша это иллюзия свободы.

Спрос на свободу огромный, но у нас нет возможности открыто и много продавать. Это идиотизм, с ним надо бороться.

Братишки Булки и Бибика тоже сильно страхуются. Если их спалят менты, мы отмажем через Дядю. Если их спалят — блатные, мы ни чем не сможем им помочь. До штаба добежать — и то не успеем.

Их искалечат обрезками арматуры. Это главный аргумент братвы.

Могут потянуть на «середину» — это барак положенца зоны, и всыпать там, могут прийти в их барак ночью, как ниндзя, и отхлестать арматурами прямо на шконке, сквозь одеяло. За «обезличивание» прогонов братвы. Продают конечно, но просто мизер какой-то. Есть товар, есть огромный спрос, хромает только инфраструктура.

В этот трудный для родины и нашего бизнеса момент, я вспоминаю о Толяте и солисте балетного театра Алишере. Я вам уже рассказывал про этого Барышникова.

Боймурзаев Толят — бывший шоферюга, перевернувший по обкурке автобус с пассажирами. Встречаются в зонах и такие кексы. А как же! Самые смешные бандиты — идиоты-автоаварийщики. Не можете нахуй ездить, хули за руль машины убийства садиться, спрашивается? Чтобы потом полжизни ментам-неудачкам в зоне доказывать, какой вы, оказывается, милый человек? Лучше ездите себе на метро и как стёклышко трезвым.

Толят регулярно приходит, чтобы постирать моё постельное белье.

Зачем я теперь сам его буду стирать? Легче дать пару пачек безфильтр неграм. Отшкуряют как в аптеке.

Толят — дневальный. Шнырь. Это особый статус. Когда барак два раза в день выгоняют на плац для просчёта, он моет там пол. Из дома к нему не приезжают — нет бабла. Жене даже пришлось переехать из посёлка — люди до сих пор не простили массовой казни пассажиров.

Как будто усопших в пазЕ можно вернуть если вымазать дерьмом ворота в дом бывшего невольного палача — водителя.

Когда «барачный» — блатной смотрящий за бараком, в первый раз попросил за пачку с фильтром «прошкурять» его простыни, Толят смутился. Но потом, постепенно, привык. Стал входить во вкус.

Сейчас у него «братишки» — дневальные почти в каждом бараке. В списке клиентов его фирмы добрых услуг: шеф-повар, свиданщик, культторг, практически все маслокрады и большинство блатных зоны. Правящий класс.

Толят уже давно не стирает сам. Он собирает утром заказы, а вечером получает с клиентов «заимчик» — чай, сигареты, лавэ. Шкуряют его братишки. Вот так. Иной раз пока не перевернёшь автобус, не укокошишь с десяток спешащих на рынок ни в чём ни повинных селян, так и не узнаешь, что в тебе живёт настоящий Дональд Трамп.

По не писанному договору между ментами и блататой, урки не должны трогать шнырей-дневальных. Найти людей на должность уборщицы сложно, и если блатные начнут их долбить, бараки зарастут грязью. Этого менты позволить не могут. Так что наши стиральные машинки хуярят во всю под ментовским иммунитетом. Система.

Именно созданная Толятом сеть постирушек вливается в наш маленький бизнес. Толят становится нашим ведущим франчайзером.

Другая особая каста, не подвластная общим законам зоны, а потом независимая — пидерасты. Вот уж кому нечего терять, кроме своих швабр, мётел и совковых лопат.

Знакомых у меня в этой среде только Алишер. Давно уже пора вам сказать, как же он из под «вышки» спрыгнул — да видите же сами, скорость у жизни сейчас прямо сверхсветовая. До всего сразу руки не доходят. Сейчас, чайку глотану, и выложу как ну духу: Есть такая народная артиска СССР, о которой, как и о русских в Средней Азии, вы, конечно не слышали — Бернара Кариева. Rings the bells? Нет? А вы когда в последний раз на балет ходили?

Так вот сама Бернара Кариева, стареющая примадонна (ну нет ничего нового на белом свете), вступается за молоденького, длинноногого и глазестенького Алишера. Все бросает и лично доставляет челобитную в канцелярию многомудрого.

А Алишер в это время уже в полосатой одежде в «исполнительном» отделе Таштюрьмы загорает. Ждёт расстрельную команду.

Бумага, наполненная просьбами и эмоциональными выкладками балерины в пору осеннего климакса:

и решает судьбу Алишера. Задним числом суд меняет высшую меру на всего лишь тринадцать лет усиленного режима. А усиленный, сами же знаете, тот же общий с маленькими оговорками.

Но терпила, а вернее, отец покойной терпилы тоже оказывается человеком влиятельным и богатым.

Он подкупает замнача Таштюрьмы, и за сутки до перевода в общую хату, когда все кошмары, уже, казалось бы, позади, в хату Алишера подсаживают трёх крепких лохмачей.

В результате наш мученик вместо общей хаты оказывается в гареме. Такой вот мексиканский сериал.

Но есть на свете справедливость — и у петухов существует своя внутренняя табель о рангах, и если вы очутились в обиженке не за романтический гавномес, а «по беспределу» — вы становитесь как бы петушиным фраером, верхней корочкой разношерстного подшконочного сообщества. Ну, типа, ихний свой «правильный пацан». Таков Алишер. Попал в свиту к папской Маме-Розе.

Вот из-за того, что депутаты и секретари возникают у нас даже в пидерастической среде, мы так и не смогли построить коммунизм.

Таков рассказ из уст самого Алишера. Все звучит чрезвычайно правдоподобно. Только косвенная улика в виде однозначной половой ориентации другого известного танцора, Рудольфа Нуриева, заставляет меня немного усомниться в деталях.

Хотя, опять же, вы только не говорите никому, берегу имидж, но если уж совсем честно, я всегда считал, что сфинктер Нуриева — находится в безраздельной и безоговорочной собственности только одного человека — самого Нуриева. Поэтому когда я перечитываю «Эдичку» Лимонова, того самого, которого жестокого отъебал в очко нью-йоркский негр, меня не тянет помыть после прочтения руки.

Вести светский разговор с петухом на улице — крайне дурной тон.

Зайти к ним в гарем — тем более. Так что спокойно, без стрёма и страха попасть в «непонятку», могу выслушать рассказ Алишера, только получив от дяди отлитые из танковой брони доспехи стукача. Поэтому и вам передаю с таким опозданием. Сам только узнал.

Принимается?

Алишер вливается в великий анашевый караван. Я в два счёта вербую его, рассказав о льготах секретного сотрудника оперчасти.

Дядя одобряет кандидата, и мы обзаводимся проходной пешкой. Шмонать пидоров — западло даже ментам. Они это делают крайне неохотно и только по предварительной «наколке».

Кроме того обиженник может огибать зону прямо вдоль контрольно-следовой полосы, а там вообще никого не встретишь. По запретке можно из административной зоны хоть килошник быстро скинуть прямо в самый низ, к девятому бараку.

И тогда машина быстро набирает полные обороты.

Остаётся сидеть в ТБ и с восхищением наблюдать, как вращаются колёсики созданной при немалом моем участии машины. Всё доходит до такого автоматизма, что иной раз снова становится скучно и хочется придумать ещё чего-нибудь.

Папский наркоконвейер приносит нам тысячу триста долларов чистого дохода меньше чем за три недели. Это стоит отметить!

Арендовать гигантский конвейерный зал, заказать фуршет для всех барыг и группы поддержки, показать всем диаграммы роста в процентах, раздать бонусы отличившимся и, конечно же — танцы!

Расчёт Булки был гениален. Новый Год празднуют все, что тут скажешь! И у многих на праздничном столе маленькие, завернутые в сигаретную фольгу журавлики — поклон от Бибика, Булки и Элвиса Пресли. С Новым годом, моя скрытая от посторонних взглядов тремя рядами колючей проволоки страна!

Для вас заработанная нами сумма конечно мелочь карманная, я понимаю, но для Наманганской области начала девяностых прошлого века — сказочное состояние, особенно в зоне.

Третьего января я робко стучу в дядин кабинет. Меня распирает гордость в руках — тетрадка по английскому для дядиного сына. В ней, кроме задания на каникулы, семьсот долларов северо-американских соединенных штатов. Отчёт о криминальной деятельности агента под псевдонимом Элвис Пресли.

Оставшиеся шесть сотен делим поровну, на троих.

Наша отлаженная сеть продолжает работать, но «сверху» нам приказано резко сбавить обороты. «Вы что, поахуевали что-ли там все?».

И ещё один залог безопасности фирмы — всех, от источника до последнего звена цепочки, приходится сдать Дяде. Таковы правила игры. Если не хотите чтобы вас сдали, не имейте дел со стукачами.

Да и не беспокойтесь сильно. Дядя никого не тронет. Но в его разветвлённой паутине добавятся новые нитки.

Бибик всегда склонный к метросексуализму, а может и того хуже, заказывает себе в мастерской Гриффица арестанскую робу из чистого шелка. Это зимой-то! В тонкой, лёгкой робе он становится похожим на испуганную гейшу.

Склонный к символике Булгаков украшает свой кавбойский наряд золотыми, увесистыми, купленными у надзоров, часами «Победа».

А я выкупаю у Ганса сидиплейр Панасоник и всю его разношёрстную коллекцию дисков. Все эти песни до сих пор помню назубок. От чего-то особенно вставлял военезированному контролеру надзора Ляпис Трубецкой.

Этот Ляпис, Валерия, и непонятно как затесавшийся в Уйгурсай Дюк Эллингтон, вкупе с лошадиными дозами дурь травы стали тогда моим вторым я. Курнув заслуженный пятачок, я натягивал поролоновые наушники и мысленно направив взор на Веронику горланил на всё ТБ:

Особенно душевно у меня выходило это «ау-ау-ау» — как у тоскливо воззвавшего к луне голодного тощего волка.

В походках нашей стучающей троицы появляется плавность, вальяжность. Уверенность сытых, обеспеченных людей. И у вас бы изменилась походка, если бы возникла возможность без стука заходить в кабинет третьего человека в Государстве.

Мы почувствовали вкус бабла и теперь постоянно ищем возможности расширить бизнес.

Нужно что-нибудь такое жизненоважное, но менее скандальное.

Что? Об этом и гудят наши прокуренные головы.

.. А у Юры я теперь частый гость. Ещё бы, скоро уже март, а я все под впечатлением о той сказочной новогодней ночи на проспекте космонавта Крысина.

Моё отношение к Юре тоже изменилось. Разве можно считать отбросом общества и несчастным зыком человека, который добывает для меня опиумное счастье?

Я теперь умудряюсь обслужить трёх баб в день. Не каждый день, конечно, но довольно регулярно успеваю.

Ничего не могу с собой поделать! Не знаю как в вас, а во мне сидит какая-то вселенская скорбь самца. Я очень хочу выебать всех живущих на белом свете баб, понимаю всю утопичность желания и сильно скорблю по этому поводу. Они совсем не хотят сотрудничать, стервы, не понимают, что теряют.

Но если не всех, то хотя бы некоторых я обязательно выебу! Непременно!

Принято считать, что причина нашей необъяснимой грусти — таинственная душа, я же говорю вам — это скорбь осеменителя, который понимает, что ему не засеять всех необъятных просторов. Не приласкать всех пизд. Увы. Если продолжу сейчас это развивать — к концу следующего абзаца пущу себе пулю в лоб.

Я очень люблю Веронику, но Алёнку длинноногую за что бросать?

Она мне ничего плохого не делала! А Дана? Тоже ребёнок мой сладкий! И потом ханка делает меня супермужчиной. Я всё могу!

Если баба удовлетворена сексом, её можно мять как пластилин, а если удовлетворена сверх всякой меры, она превращается в вашу сексуальную рабыню. Все три сосут безо всяких уговоров. Только глазами на хуй стрельну, тут же на колени бухаются. Они благоговеют при виде моего хуя. Мастер!! Мастер!! — как в классической композиции Металлики.

А я знай только подпитываю хуй шашлыком и Юриной ханкой.

Правда доза немного выросла — с трудом хватает одного грамма, иной раз приходится догонятся ещё половиночкой, зато я открыл дополнительное магическое свойство опиума. Утром, когда не хочется жить, а тем более одеваться, бриться и пиздовать в офис, я добавляю немного «хандры» в чашку с кофе, и на работу иду уже с явным удовольствием.

Блин, этим фирмам надо прям с утра, на планёрке всем сотрудникам вручать дозу — представляете, как работоспособность бы увеличилась! И ни какой текучки кадров!

Ежедневная гонка граммов плюс кабаки с Верончиком несколько истощают меня финансово. Выход подсказывает добрый человек Юра.

— Смотрю блять на тебя, братишка и охуеваю!

— ???

— Ты, бля, питон, сжираешь за два дня мою пяти-шести дневную дозу!

Не экономно ханкой срать. По-взрослому не хочешь оттянуться?

— Колоться? Не — а, я не смогу. Вены, иголки — брр, пакость какая!

— А хули там мочь? Я научу. Главное — в вену попал, возьми «контроль», поршенёк чуток назад потяни, видишь, видишь кровь в машинку вошла, эт значит ты «дома», теперь плавно, нежно гонишь раствор, ооо-па, все, дыру в вене пальчиком зажал, руку в локте согнул — и на приход.

Юра откинулся на грязную стенку кухни. Ууфф.

Было что-то в этом зрелище одновременно отталкивающее и притягательное. Меня смущала только необходимость пользоваться той же машинкой, что и Юра с женой.

Они хуярились одноразовым шприцем до тех пор, пока с него не стиралась разметка делений или не ломался поршень. Вся стерилизация сводилась к споласкиванию горячей водой из крана в кухне.

К счастью, у Юры нашёлся новенький не распакованный инсулиновый Луер. Мой первый боевой баян. Затаив дыхание, я закатал рукав и выкатил Юре свою девственную жилу. Если вы торчали когда на ширке, не могли не заметить — есть категория людей, который6 обожают ширять других. Прямо прет их от этого. Сами орут: «Давай, давай машину, вмажу тебя». Когда они вытягивают в шприц вашу кровь, возникает какой-то мистический очень своеобразный контакт.

Тьфу, ну совсем не понравилось мне колоться в первый раз в жизни.

Жёстко. Юра, тоже мудак, переборщил с дозой, мне шарахнуло в башку так резко, что я сел жопой на пол. Не вписался в поворот, как говорится.

Было похоже на воздушную яму, когда летишь на самолёте. Завтрак медленно поднимается к горлу. Совсем далеко от моего представления о кайфе.

Да ещё и блюёшь каждые минут пятнадцать. Правда блевать не так противно, как от водки, даже прикольно — бллююк, рот вытер и пошёл, освежившись. Но все равно не то. Больше неприятных ощущений, чем приятных.

В тот вечер накрыло так сильно, что я даже домой не смог пойти.

Так и завалился на кушетке у Юры в костюме с галстуком. Вот тогда я понял, что такое опиумные сны. То бодрствуешь, то улетаешь куда-то бестелесный. Я представлял себя Лапшой из «Однажды в Америке», который тоже валялся часами в китайской опиумокурильне.

Нужно просто лежать с закрытыми глазами. Это следующая стадия. Не надо уже ни баб, ни хуя. Только сигарету. Да и то, улетев в опиумные бездны забываешь о ней, и вот уже забытая сигарета прижигает тебе губы, истлев во рту. Затянуться хоть раз ты просто забыл.

А уколол-то всего одну шестую от того, что обычно сжираю за раз!

Экономия на лицо. Надо только узнать у Юрика как делают раствор.

Чтобы не зависеть от него даже в этой мелочи. Итак уже встречаемся каждые три дня.

Расходы растут и я вынужден задействовать еще один способ стабильного поступления денежных масс.

В незакрытом рабочем столе, Гуля, офис менеджер, хранит бабло на представительские расходы.

Бензин для машин, канцтовары, продукты на ланч для сотрудников. Баксов триста-четыреста, мелкими купюрами и пачки тогдашних узбекских опереточных денег — сум-купонов. Их даже считать ленились. Принимали на вес.

Вот эти кум-супоны я и пиздил пачками. На такси и шашлыки.

Очень удобно.

Там же в столе лежит и пресловутый «ключ от квартиры».

К нам в офис часто приезжают командированные. И если командированный не супер-пупер на равном месте, ему не заказывают номера в гостинице, а складируют в двухкомнатной квартире неподалёку от офиса.

Когда квартира пустует, а это почти всегда, ключи валяются у Гули в столе. пустующую квартиру мы с Вероникой регулярно превращаем в Эдемский сад.

Играем в с ней в дочки-матери. Она будто мама, а я будто — папа. А это будто наша квартира. Так хорошо. Так славно. Только понарошку.

Сейчас после огневого контакта я шлёпаю босиком в душ. Тихонько, чтобы девочка не заметила, тяну за собой свой «дипломат». Человек с хуем и с дипломатом в руках. Эксгибиционизм мелкой офисной сволочи. Улыбаюсь сам с собой, закрывшись в ванной и сев голой жопой на желтоватую крышку унитаза.

В дипломате у меня какие-то таможенные декларации, накладные, пара пачек кум-супонов и несессер. В несессере вместо бритвы — машинка с раствором, пара ватных тампонов и резиновый жгут.

Я привычно закидываю правую ногу на локтевой сгиб правой руки, хули ебаться с этим жгутом, вес ноги сейчас сам пережмет сустав, и выступят мои «рабочие» вены.

Угу. Вот. Набухла. Потрём её пальчиком, жёстко, так, так.

Перевернём иголочку-сестрёнку, нужна сестрёнка, а не «выборка» если не хотите убить вену на пару месяцев, перевернём остреньким разрезом вверх. Так. Ффу. Пот ебучий выступил. Руки сейчас трястись начнут, как у алкаша какого.

Колю резко, но не вглубь, а маленькой параболой — глиссада вниз и сразу вверх, чтоб не пропороть вену насквозь.

Ооопс. Ффу. Теперь контроль. Тихо, чтоб не вырвать машинку из вены, нежно эдак поршенёк назад, аа-хаа.

Кровь всегда темнее раствора и она взрывается в машинке маленькой хиросимой.

Дома! Ну а теперь гоните, хули уставились? Поплыл вниз поршень, медленно проталкивая в моё тело следующие несколько часов беззаботной жизни. Есть. Машинка — на пол, сам на спинку унитаза.

Есть. Йееесссттть…