Школа суперменов

1

Шаги в коридоре были быстрыми и осторожными. Алексей, физически чувствуя, как утекает время для исправления ошибок, изо всех сил дернул спицу и едва не потерял сознание от разряда боли, пробежавшего по всему телу. Пот стекал по вискам, тошнота стояла у горла, и больше уже ничего нельзя было сделать, кроме как принять неизбежное.

Дверь снова ушла из-под спины Алексея, потянув за собой истерзанную руку — но лишь на миг. Потом дверь закрылась. И Алексей уже был не один.

— Все те же люди на том же месте, — произнес усталый невыспавшийся человек, удостоив Алексея взгляда свысока.

В ответ на это Алексей с чувством выплеснул из себя полный набор прочувствованного мата, который, впрочем, прозвучал как невнятное мычание, сквозь плотную полосу скотча.

— Ну да, — сказал мужчина. — Я тебя понимаю. Имеешь право позлиться. А я имею право тебя немножко подырявить, потому что твой приятель едва не прострелил мне башку прошлой ночью. Я его об этом совсем не просил.

Алексей снова замычал матом и треснул затылком об дверь, однако помятый мужчина предупреждающе цыкнул:

— Ты чего это делаешь? Ну-ка не шуми. Тут люди кругом. Это же гостиница. Общественное место. Прибежит какая-нибудь дура на крик, придется ей башку оторвать, — это было сказано с укоризной, будто виноватым в будущем отрывании головы был именно Алексей. — Так что помолчи. И послушай. Хорошо?

Алексей дернул головой. Все-таки надо было послушать этого психа, чтобы его понять. Если его вообще можно понять. Пока тон разговора Алексею не нравился. А еще больше не нравилось выражение лица этого человека.

— Что ж тут хорошего? — вполне резонно заметил помятый человек с усталыми глазами. — И вот еще что... Чтобы разговор у нас получился хороший и спокойный...

Алексей замычал, но его левая рука уже была вздернута вверх, раздался короткий удар, и человек с усталыми глазами удовлетворенно кивнул.

Он притащил из глубины номера кресло, поставил его напротив двери и уселся напротив Алексея. Это походило на издевательство, однако усталость в его глазах и непридуманная серьезность в его голосе заставили Алексея сосредоточиться. Тем более что ничего другого ему и не оставалось.

Человек с усталыми глазами посмотрел на дело своих рук и качнул головой, как бы признавая, что работа не идеальна, но все-таки сгодится, учитывая конкретные обстоятельства. Он достал из кармана мятых и кое-где забрызганных краской джинсов такую же мятую пачку «Стиморола», выдавил на ладонь пару подушечек и закинул себе в рот. Алексею он на этот раз ничего не предлагал.

— Чтобы тебе все стало ясно, — проговорил он некоторое время спустя, — я не садист. Хотя первое впечатление может тебя ввести в заблуждение. Это просто мера предосторожности. Прошлой ночью я всего лишь хотел поговорить с твоим другом, а он схватился за пистолет. Едва не убил меня. Поэтому сегодня я подстраховался. У меня есть гарантия, что ты не будешь хвататься за пистолет. А значит, мы сможем нормально поговорить.

Алексей отрицательно замотал головой, поскольку не видел здесь ничего мало-мальски похожего на нормальный разговор. Может, этот человек и не был садистом — хотя все пока говорило об обратном, — но он явно был слегка не в себе.

— Я просто скажу тебе то, что ты должен знать, — продолжал он говорить, и выражение озабоченности не сходило при этом с его лица. — И тебе лучше это услышать, запомнить и передать своему другу.

Хотя способность Алексея логически мыслить основательно пострадала из-за нарастающих импульсов боли в пробитых ладонях, он все же сообразил — если ему предлагают что-то передать Бондареву, значит, убивать его не будут.

Утомленные глаза человека в кресле немедленно прочитали блеснувшее в зрачках Алексея озарение.

— Да. Убивать тебя никто не собирается. Пока ты мне интереснее живой. А там посмотрим... Я не получаю удовольствия от того, что тебе больно, — внезапно сказал он, словно спохватившись. — Честное слово! Могу чем угодно поклясться... Могу. Я полностью контролирую свои действия, — негромко произнес он, обращаясь уже не к Алексею, а то ли к себе самому, то ли к креслу. — Полный и эффективный контроль...

У Алексея были на этот счет большие сомнения. Но высказать их было некому.

2

Если по-хорошему, то майора надо было оставить в покое. Если по-хорошему, то надо было дать ему прийти в себя после путешествия по темным закоулкам собственной памяти. Если по-хорошему, то Бондареву надо было осторожно выскользнуть за дверь и оставить майора Афанасьева в покое.

Бондарев подумал об этом и сделал наоборот. У него не было времени, чтоб быть хорошим.

Он отодвинул от себя раскрытую подшивку бумаг и поморщился. Потом прищурил глаза и стал медленно тереть виски.

— Что-то меня от этих бумаг... — хрипло сказал он.

Афанасьев молча посмотрел в его сторону.

— Как-то мне нехорошо, — пояснил Бондарев и закашлялся.

— Чего уж хорошего, — задумчиво согласился Афанасьев, приглядываясь к бондаревской пачке сигарет.

— На воздух пойду, — Бондарев еще раз кашлянул, неровным шагом двинулся к дверям, потом остановился, будто бы спохватившись, посмотрел на Афанасьева: — Может...

— Что?

— Пошли отсюда на воздух... Или еще куда. Только чтоб не эту бумажную пыль глотать.

Афанасьев ответил коротко и деловито, будто бы заранее был готов к подобному предложению:

— Пошли. Только чтобы без свидетелей.

Бондарев наморщил лоб в интеллектуальном усилии.

— Чтобы никто из наших меня не засек, — пояснил Афанасьев. — Начальство давно подозревает, что я спиваюсь. Только вот поймать с поличным не может.

— И не поймает, — заверил Бондарев.

— Я знаю, — сказал Афанасьев и решительно снял с вешалки куртку. Он с силой хлопнул дверью, а когда поворачивал в замочной скважине ключ, то на лице его появилась кривая усмешка, словно оставлял он за дверью не просто кучу пыльных бумаг, а нечто более неприятное или даже опасное. Нечто, что действительно стоило запереть на замок.

А потом как следует напиться в хорошо законспирированном месте.

Бондарев как раз знал такое место.

3

— Я спросил тебя тогда — что вы здесь делаете? Ты не захотел отвечать, и ты меня этим сильно расстроил. Наверное, поэтому сегодня ты и оказался в такой неприятной ситуации — если бы ты ответил тогда на мой вопрос, я отнесся бы к тебе гуманнее. Но что сделано, то сделано. Сейчас я уже знаю, что вы здесь делаете. Я не знаю другого — кто вы, кого вы представляете? Я не знаю, кто вдруг проявил интерес к этой маленькой проблеме... Которой я занимаюсь уже много лет.

Алексей слышал эти слова, но воспринимал их скорее как звуковой фон своей боли. Смысл ускользал, и он никак не отреагировал, когда услышал:

— Поэтому сегодня у меня к тебе другой вопрос. Я не спрашиваю, что вам здесь надо. Я спрашиваю — кто вы? Надеюсь, тебе понятно, что на этот вопрос надо обязательно ответить, иначе... Иначе...

Он замолчал и нервно хрустнул пальцами.

— Ну я же с тобой разговариваю, — укоризненно сказал он Алексею. — Ну кто тебе давал право... Это просто невежливо. Это просто...

Он встал с кресла, и было видно, что он очень раздосадован. Он подошел вплотную к Алексею и сказал вибрирующим от волнения голосом:

— У меня нет времени на эту ерунду. Разве это трудно — вопрос, ответ. Вопрос, ответ. Что сложного? Но вы всегда все усложняете... И это так неразумно.

Он с сожалением посмотрел на обвисшее тело Алексея, ткнул кулаком в щеку и разочарованно вздохнул. Постучал ботинком по ребрам — никакой реакции. Разговор не клеился.

Между тем помятый человек с усталыми глазами любил поговорить. Проблема заключалась в том, что достойные собеседники попадались ему крайне редко. А достойный собеседник — этот тот, кто будет слушать, не перебивая. И будет потом молчать обо всем услышанном. С этих позиций идеальными собеседниками были мертвецы, но это выглядело как-то уж совсем... Как какая-то болезнь, как проявление психического расстройства. А помятый человек с усталыми глазами совершенно точно знал про себя, что у него нет психического расстройства. Его вылечили.

Но иногда желание поделиться своими роящимися в голове мыслями становилось просто невыносимым. Как, например, сейчас.

Он снова сел в кресло.

— Слышишь меня?

Алексей не ответил.

— Молчание — знак согласия. Для начала — меня зовут Крест, — сказал помятый усталый мужчина. — Должен же ты как-то меня называть. Крест, понятно? Кличка, так меня еще в детстве звали. Фамилию называть не буду, она у меня слишком известная. Ты наверняка ее слышал. Не буду хвастаться.

Алексей ничего не ответил. Ему чудилось, что вместе с холодным потом между лопаток рассудок так же вытек из него, потому что ничего более абсурдного вообразить было невозможно. Он не мог понять, видит ли он кошмарный сон или же это продолжение кошмарной реальности... Обрывки слов долетали до его сознания, но их становилось все меньше, меньше, меньше, а потом тишина накрыла Алексея своим непроницаемым колпаком.

А человек, назвавший себя Крестом, все говорил и говорил, постепенно распаляясь:

— Слышал ты мою фамилию, конечно, слышал. Только ты слышал не про меня. А про моего брата. Конечно... Кто не слышал про Антона. Хотя он — всего лишь мой младший брат. Есть большая разница между Антоном и мной, понимаешь? Я — старший, он — младший. Понятно? — сказал он с придыханием, словно говорил о немыслимо важных вещах. — Запомни эту разницу.

— Я не Антон Крестинский, — сказал он, выпрямившись в кресле. — Я Григорий. Я старший брат. И я все делаю сам. Своими руками.

Мысли о брате увлекли Креста куда-то далеко, его веки опустились, подбородок медленно клонился вниз, будто Креста сморил сон, но вдруг, словно по хлопку в ладоши, совершенному невидимым гипнотизером, все вернулось в норму. Если тут вообще можно было говорить о чем-то нормальном.

Во всяком случае, глаза Крестинского открылись, а голос зазвучал более живо и внятно.

— Я старший брат, — повторил он отчетливо. — И никто, никогда...

Уже в коридоре Крест спросил самого себя: «Ведь я же не получаю от этого удовольствия? Ведь правда же?»

И он сам же себе ответил: «Конечно же, нет. Все под контролем. Все в норме».

4

— Странное место, — сказал майор Афанасьев про «Пельменную», куда завел его Бондарев. — Странное, но... Что-то в этом есть такое... Успокаивающее.

— Да, — согласился Бондарев. — Я тоже это заметил.

Он подумал, что внутри этого подвального помещения время как будто остановилось, поэтому спешить и суетиться не было смысла. Можно было поговорить о том, что уже случилось и чего не исправить ни спешкой, ни суетой.

— Тут недавно из газеты звонили, — вспомнил Афанасьев, откручивая пробку купленной по дороге поллитры. — Тоже интересовались тем случаем. Я еще подумал — что это они вдруг? Столько лет прошло...

— Бывает, — сказал Бондарев. — Надо же им о чем-то писать. Так я не понял, ты точно помнишь, что не стрелял в этого гада?

— Мне нечем было стрелять, — с досадой вздохнул Афанасьев. — Поэтому он ушел целый и невредимый.

— А он говорил, что его ранили. Подстрелили на бегу.

— Врет, сволочь. Все они врут. Хотят на жалость пробить. Они сразу начинают жизнь ценить — когда их поймают. Свою жизнь.

Афанасьев испытующе посмотрел на прозрачную жидкость в граненом стакане, залпом выпил и некоторое время молча смотрел в некую точку за спиной Бондарева, словно там стали разворачиваться приковывающие его взгляд картины.

— Зря ты меня сюда привел, — сказал он затем. — И налил ты мне зря. Я сегодня уже достаточно наговорил. Достаточно навспоминал. Это, как в пропасть смотреться — глядишь, глядишь, а дна все нет и нет. И ты уже не можешь выбраться наверх... Проще упасть вниз.

— Расскажи мне про Настю, — сказал Бондарев, словно и не слыша Афанасьева. — И про ее мать. Что случилось потом.

— Я же говорю, хватит на сегодня...

— Настя умерла?

— Что?

— Тот человек вернулся и убил Настю?

— Нет, — сказал Афанасьев и тут же поправился: — Не знаю...

Он посмотрел на Бондарева, и в зрачках его было изумление от простой и страшной мысли, которая почему-то раньше не приходила майору в голову.

— Ты думаешь, что это был один и тот же человек?

— Я не знаю, — сказал Бондарев. — Я вообще не знаю, что случилось потом. Расскажи мне.

— Но тогда за что нам все это? Зачем? Почему? — Глаза Афанасьева стали влажными, и в них блестела искренняя обида и непонимание. — Что такого сделал я или Светлана? Или Настя? Что мы такого сделали, что с нами происходят такие вещи?!

— Я тоже хочу в этом разобраться, — сказал Бондарев. — Расскажи мне.

Афанасьев глубоко вздохнул, словно набирая воздуха в легкие перед нырком в темную холодную бездну...

И они нырнули.