Шлюз № 1

Глава 4

Когда на другое утро, в шесть часов, Мегрэ сошел с трамвая и направился к шлюзу, Эмиль Дюкро в фуражке речника, с тяжелой тростью в руке уже стоял на разгрузочной площадке.

Как и в предыдущие дни, весенний воздух парижского утра был по-детски свеж и радостен. Все вокруг — и люди, и вещи; бутылки молока у дверей, молочница в белом переднике, мясник у разделочного стола, грузовик, возвращающийся с Центрального рынка и роняющий на ходу листья капусты, — все говорило о радости жизни и умиротворенности.

О том же говорило и одно из окон высокого дома с позолоченным солнцем фасадом. Оно было открыто, и служанка Дюкро вытряхивала над улицей домашние тряпки. Позади нее, в полумраке, угадывалась фигура г-жи Дюкро с легким шарфом на голове, расхаживавшей взад и вперед по гостиной.

На третьем этаже жалюзи были еще закрыты, но не трудно было представить себе, как и там узенький луч солнца неспешно ползет по кровати, где, откинув голову на скрещенные руки с влажными от пота подмышками, спит Роза, томная любовница Дюкро.

А сам Дюкро, поднявшийся с рассветом, уже заканчивал разговор с хозяином одного из судов, которое было готово выйти из шлюза, чтобы скользнуть в Сену. Дюкро заметил Мегрэ и вынул из кармана массивные золотые часы.

— Я не ошибся. Вы очень на меня похожи.

Этим он, наверное, хотел сказать, что комиссар, как и сам Дюкро, принадлежал к числу людей, неизменно встающих с солнцем, чтобы направлять работу других.

— Извините, я сейчас.

Дюкро был очень широк в груди и казался чуть ли не квадратным: должно быть, торс у него был основательно забинтован. Тем не менее двигался он быстро, живо, и Мегрэ своими глазами видел, как он спрыгнул со стены шлюза на палубу баржи, которая находилась на метр с лишним ниже.

— Доброе утро, Моис. Тебе, случаем, не встречался где-нибудь повыше Шалифера «Орел-четыре»?

Ответа Дюкро не дослушал. Как только ему сообщали все необходимое, он что-то бурчал в знак благодарности и обращался к следующему:

— А как там насчет аварии под Ревенским мостом?

На палубе «Золотого руна», возле штурвала, сидела Алина и, безучастно глядя в пространство, молола кофе.

Мегрэ не заметил, как перед ним с короткой трубкой в зубах вырос Дюкро.

— Начинаете кое в чем разбираться?

И движением подбородка показал, что имеет в виду происходящее на пристани и в шлюзе, а вовсе не покушение. Он был гораздо веселее, чем накануне, и казался не таким скрытным.

— Видите: тут от русла отходит рукав, ведущий к Сене. А это вот — Марнский канал. А дальше, вон там, сама Марна. Она в этом месте не судоходна. Ну, и наконец, Верхняя Сена. По ней можно дойти до Бургундии, Луары, Лиона и Марселя. Все перевозки осуществляют две фирмы: «Генеральная компания» и «Компания каналов центра». А вот уже после шлюза в сторону Бельгии, Голландии, Саара — это все Дюкро!

В лучах восходящего солнца, заливавшего местность розовым светом, глаза его казались голубыми, лицо свежим и чистым.

— Все дома вокруг моего, включая и бистро, и ларьки, и танцульку, тоже принадлежат мне. А также вон те три крана и камнедробилка! И еще ремонтная верфь по ту сторону мостков.

Он упивался собой, он излучал радость.

— Говорят, все это стоит сорок миллионов, — заметил Мегрэ.

— Неплохо! Вас проинформировали с точностью до пяти миллионов. А скажите, удалось вашим инспекторам что-нибудь выяснить?

Последнюю фразу он произнес с нескрываемым торжеством. Мегрэ в самом деле отправил трех инспекторов разузнать в Шарантоне и других местах все, что удастся, о Дюкро, его семье и обо всех, кто так или иначе связан с разыгравшейся драмой.

Добыча, однако, оказалась ничтожно малой. В доме терпимости в Шарантоне подтвердили, что в тот вечер, когда было совершено покушение, Дюкро действительно был там. И вообще бывает часто. Обычно платит за выпивку, подтрунивает над женщинами, рассказывает всякие небылицы и часто уходит, ни на что больше не претендуя.

О Жане, его сыне, жители квартала почти ничего не знали. Он учится, мало бывает на людях, производит впечатление молодого человека из хорошей семьи и отличается слабым здоровьем.

— Кстати, — сказал Мегрэ, кивнув в сторону «Золотого руна», — насколько мне известно, в прошлом году ваш сын провел на этой барже три месяца?

На лице Дюкро не отразилось ничего, разве что он стал чуть серьезнее.

— Да.

— Он поправлялся после болезни?

— У него было сильное переутомление. Доктор предписал ему пожить в покое на свежем воздухе. А «Золотое руно» шло тогда в Эльзас.

Алина с кофейной мельницей спустилась в каюту, Дюкро ненадолго отошел, чтобы перемолвиться с крановщиком. Что они там говорили, Мегрэ не слышал.

Сведения о дочери Дюкро и его зяте носили самый банальный характер. Капитан Дешарм был сыном бухгалтера из Ле-Мана. Супруги жили в уютном новом домике в окрестностях Версаля, и каждое утро один денщик приводил ему коня, а другой прибирал квартиру.

— Вы теперь в Париж? — спросил Дюкро, снова подходя к Мегрэ. — Если хотите, пройдемся по набережной, это мой утренний моцион.

Он бросил взгляд на дом. Окна в мансарде были еще закрыты, занавески задернуты.

— Так я на тебя полагаюсь! — крикнул Дюкро шлюзовщику.

— Заметано, хозяин!

Тут судовладелец искоса взглянул на Мегрэ, как бы подчеркивая значение слова «хозяин» в устах своего служащего.

Теперь они шли вдоль Сены, где целые армады судов разворачивались, едва не перегораживая всю реку, и, скользя по виткам огромной спирали, выстраивались в караваны, готовые двинуться либо вверх, либо вниз по течению.

— Знаете, как я нажил состояние? Мне как-то пришло в голову, что, когда мои буксиры простаивали без дела, они могли бы поработать на меня самого. Я тут же купил вон там повыше песчаные и меловые карьеры, а потом стал покупать что попало, даже кирпичные заводы, лишь бы все это было у воды.

На ходу он пожал руку какому-то речнику, а тот ограничился негромким: «Привет, Мимиль».

Всю пристань Берси загромождали бочки, за которыми виднелись решетки винных складов.

— Все то шампанское привез сюда я. Послушай, Пьерро, это правда, что буксир Мюрье задел мостовую опору в Шато-Тьерри?

— Правда, хозяин.

— Если встретишь его, скажи, что поделом ему.

И Дюкро с улыбкой пошел дальше. На другом берегу вырисовывались громадные бетонные коробки центральных складов, и два грузовых судна, одно из Лондона, другое из Амстердама, придавали Парижу вид морского порта.

— Извините за нескромность, как вы собираетесь продолжать расследование?

Теперь настала очередь Мегрэ улыбнуться: прогулка, несомненно, преследовала единственную цель — подвести его к этому вопросу. Дюкро это понял. Он почувствовал, что комиссар читает его мысли, и в свою очередь слегка усмехнулся, словно посмеиваясь над собственной наивностью.

— Вы же видите — вот так, — ответил Мегрэ, безмятежно шествуя дальше, но слегка ускорил шаг.

Метров четыреста он прошел молча, глядя на железные конструкции Аустерлицкого моста, вздымавшегося на фоне настоящего фейерверка, в котором угадывались переливающиеся голубыми и розовыми бликами башни Нотр-Дам.

— Эй, Ваше, твой брат потерпел аварию в Лазенкуре. Он велел тебе передать, что крестины откладываются.

И Дюкро размеренным шагом пошел дальше. Потом, искоса взглянув на Мегрэ, грубо, без обиняков спросил:

— Сколько получает человек вашего ранга?

— Не так уж много.

— Тысяч шестьдесят?

— Значительно меньше.

Дюкро нахмурился, еще раз взглянул на своего спутника, но на сей раз скорее с удивлением, чем с любопытством.

— А что вы думаете о моей жене? Считаете, что из-за меня она несчастна?

— По правде говоря, нет. Вы или другой — какая разница! Она из тех женщин, что всегда остаются в тени и находят повод для страданий, как бы ни сложилась их судьба.

Очко в пользу Мегрэ: слова прямо-таки ошеломили Дюкро.

— Скучная, вздорная, вульгарная женщина, — тяжело вздохнул он, — вся в мать: старуха живет тут поблизости, и вечно у нее глаза на мокром месте. Кстати, посмотрите, вон еще моя камнедробилка, самая мощная во всем Париже. Так какую вы, в общем, разрабатываете версию?

— Все.

Они шли все дальше под плеск воды и шум набережной. В утреннем воздухе пахло свежей влагой и смолой.

Временами им приходилось то обходить кран, то пропускать грузовик.

— Вы побывали на «Золотом руне»?

Прежде чем задать этот вопрос, Дюкро долго колебался, гораздо дольше, чем перед предыдущим, и тут же притворился, будто внимательно следит за маневрами каравана судов на Сене. К тому же вопрос вообще не имел смысла: еще из окна дома он видел, как Мегрэ поднимался на баржу.

Ответ комиссара был краток:

— Очень странная молодая мамаша.

Эффект от фразы оказался более чем внушительным.

Дюкро замер на месте; коротконогий, с толстой шеей, он казался быком, который вот-вот бросится в атаку.

— Кто вам это сказал?

— Никто. Я сам видел.

— Ну и что? — спросил Дюкро, лишь бы не молчать, и, насупившись, заложил руки за спину.

— А ничего.

— Что она сама вам рассказала?

— Что вы хотели к ней зайти.

— Это все?

— Еще, что она вам не открыла. Вы как будто уверяли меня, что старик Гассен вам приятель? А мне думается, Дюкро…

Но Дюкро нетерпеливо буркнул:

— Вот кретин! Если бы я вас не остановил, эта бочка угодила бы вам прямехонько по ногам!

И, повернувшись к рабочему, который перекатывал бочки, Дюкро заорал:

— Ты что, повнимательней не можешь быть, болван?

Потом спокойно выбил трубку о каблук.

— Держу пари, вы вбили себе в голову, что ребенок от меня… Сознавайтесь! Вам ведь уже наговорили, что я ни одной юбки не пропускаю. Так вот, комиссар, на сей раз вы ошибаетесь.

Дюкро говорил непривычно мягко: что-то в нем заметно изменилось, и он казался теперь не таким жестким и самоуверенным. С него как бы слетела спесь собственника, показывающего свои владения.

— У вас есть дети? — спросил он, снова искоса глянув на собеседника.

Мегрэ уже начал привыкать к этой его манере.

— Была дочка, но умерла.

— А у меня есть. Минутку! Я не прошу, чтобы вы мне обещали молчать, я просто набью вам морду, если, на свою беду, вы оброните об этом хоть одно слово. У меня было двое детей, о которых вы уже знаете: сначала девочка, такая же жалкая, как ее мать, потом мальчик. О нем я еще ничего не могу сказать, но, думается, из него вряд ли выйдет толк. Вы с ним встречались? Нет? Мальчик славный, застенчивый, хорошо воспитанный, ласковый и… нездоровый. Такие вот дела! Только у меня ведь есть еще дочь. Вы сейчас говорили о Гассене. Он славный человек, у него была удивительная жена, и все же я с ней спал. Он об этом ничего не знает. Если бы он что-нибудь заподозрил, он был бы способен на все: он ведь до сих пор, как бывает в Париже, непременно идет с цветами к ней на кладбище. Это через шестнадцать-то лет!

По мосту Турнель Дюкро и Мегрэ перешли на остров Сен-Луи, казавшийся тихой провинцией. Когда они проходили мимо какого-то кафе, оттуда вышел человек в фуражке речника и побежал за Дюкро. Они о чем-то заговорили, а Мегрэ стоял в сторонке и думал: из головы у него не шел образ Алины, еще более загадочный, чем прежде.

И вот перед глазами комиссара возникла картина: по сверкающим каналам скользит «Золотое руно», за штурвалом стоит светловолосая девушка, по берегу бредут лошади, шагает старик, а прямо на смолистых, прогретых солнцем досках палубы или в гамаке растянулся выздоравливающий — не в меру прилежный студент.

— Ладно, в воскресенье в восемь, — крикнул где-то сзади Дюкро и уже для Мегрэ добавил: — Небольшое сборище в Ножане у одного из моих людей — тридцать лет прослужил у меня на одном и том же судне.

Комиссару стало жарко. Они шли уже больше часа.

Торговцы открывали ставни лавок, по тротуарам спешили опаздывающие машинистки.

Дюкро молчал. Возможно, ждал, что Мегрэ снова начнет разговор с того места, где они остановились, но комиссар, казалось, о чем-то задумался.

— Простите, что завел вас в такую даль. Вы знаете кафе на Новом мосту у памятника Генриху IV? Это недалеко от уголовной полиции. Держу пари, вы никогда не замечали, что оно кое-чем отличается от прочих. Мы там собираемся каждый день. Пять-шесть человек, иногда больше. Это у нас вроде фрахтовой биржи.

— Алина всегда была слабоумной?

— Она не слабоумна. Вы либо плохо смотрели, либо ничего в этом не смыслите. Это, скорее, что-то вроде запоздалого развития. Да, да, мне врач объяснял. Ей девятнадцать, а развитие десятилетней девочки. Но она еще может наверстать упущенное. Врачи говорили, что, когда она… родит…

Это слово он произнес глухо, как бы стыдливо.

— Она знает, что вы — ее отец?

Дюкро вздрогнул, к щекам прилила кровь.

— Только ей этого не скажите! Во-первых, она не поверит. А потом, нельзя, слышите, ни за что на свете нельзя, чтобы об этом догадался Гассен.

В этот час, если, конечно, он встал так же рано, как накануне, старый речник, по всей вероятности, уже сидел пьяный в одном из двух бистро.

— Вы полагаете, он ничего не подозревает?

— Уверен.

— И никто?..

— Об этом никто, кроме меня, не знал.

— Значит, вот почему «Золотое руно» задерживается на погрузке и разгрузке дольше других судов?

Это было столь очевидно, что Дюкро лишь пожал плечами. Но выражение его лица, тон сразу изменились.

— Сигару? И давайте не будем больше об этом.

— А если преступление совершено именно из-за этого.

— Вранье! — твердо, почти с угрозой ответил Дюкро. — Давайте зайдем. Всего минуты на две.

Они уже подошли к кафе у памятника Генриху IV.

Посетители — простые речники — сидели, облокотясь на цинковую стойку. Но там была еще комната, отделенная от первой перегородкой. Дюкро вошел туда, пожал кое-кому руки, но Мегрэ не представил.

— Это правда, что кто-то согласился взять в Шарлеруа уголь по пятьдесят два франка?

— Да. Один бельгиец. У него трехмоторка.

— Официант! Бутылку белого! Вы ведь пьете белое?

Мегрэ кивнул. Он курил трубку, смотрел на прохожих, сновавших взад и вперед по Новому мосту, и рассеянно слушал разговор за столиком.

Немного погодя он заметил, что в комнате стало вдруг непривычно шумно, но не сразу сообразил, что это воет сирена на одном из судов, только воет не как обычно — два-три гудка при подходе к мосту, — а надрывно, настойчиво, так что прохожие начали останавливаться, с удивлением, как и комиссар, прислушиваясь к гудку.

Первым поднял голову Дюкро. Двое речников выскочили на порог, где уже стоял Мегрэ.

Какое-то дизельное судно, спускавшееся по течению, перед пролетом Нового моста замедлило свое движение и тут же дало задний ход, чтобы погасить скорость. А сирена все выла и выла; за штурвал встала женщина, а мужчина спрыгнул в лодку и стал грести к берегу.

— Это Франсуа! — определил кто-то из речников.

Все двинулись к набережной и, пока лодка причаливала, уже стояли наверху каменной стены. Женщина за штурвалом с трудом удерживала длинное судно в нужном положении.

— Хозяин здесь?

— Он в кафе.

— Ему нужно передать, как-нибудь поосторожнее, сам не знаю, как, только не сразу, его надо подготовить, что его сына…

— Чего-чего?

— Его нашли мертвым… Там целая история… Он вроде бы…

И Франсуа сделал красноречивый жест над головой.

Дальше можно было не продолжать. К тому же с реки неслись свистки буксира, которому неподвижное судно мешало пройти, и Франсуа поспешно оттолкнул ялик от набережной.

Кучка людей, остановившихся было на мосту, разошлась; только на берегу, растерянно глядя друг на друга, остались трое речников. В дверях кафе показался Дюкро, пытаясь угадать, что происходит, и речники пришли в полное замешательство.

— Это что-нибудь для меня?

Он так привык, что все делалось для него! Он ведь был из числа пяти-шести хозяев этого царства воды.

Мегрэ не стал вмешиваться. Речники молчали, не зная, как начать, и подталкивали друг друга локтями, пока один, запинаясь, не пробормотал:

— Хозяин, вам нужно поскорее домой. Там…

Второй, насупившись, смотрел на Мегрэ.

— Что там такое?

— У вас…

— Что еще у меня?

Дюкро разозлился, как будто заподозрил их всех в чем-то дурном.

— Месье Жан…

— Да говори же, идиот!

— Умер.

Порог кафе на Новом мосту заливало яркое солнце, на стойке искрились стаканы с сухим вином, возле стоял хозяин в рубашке с засученными рукавами, а позади пестрела целая выставка разноцветных пачек сигарет.

Дюкро обвел всех пустым взглядом, словно до него так и не дошел смысл сказанного. Грудь у него раздулась, но с губ не слетело ни звука; он только ухмыльнулся.

— Вранье, — сказал он, но веки его набрякли.

— Передал Франсуа, он идет вниз, а здесь остановился, чтобы сказать…

Этот коротышка был так крепок, так силен, что никто не осмелился выразить ему соболезнование.

Потом он обратил к Мегрэ тоскливый взгляд, втянул носом воздух и бросил:

— Вот не было печали!

Но хотя он произнес эти слова, чтобы убедить Мегрэ в своей несокрушимости, лицо его выражало лишь жалкую ребяческую заносчивость. Взмахом руки он остановил такси. Сесть в машину комиссару даже не предложил — это разумелось само собой. Равно как и то, что всю дорогу они будут молчать.

— Шарантонский шлюз.

Они ехали по берегу Сены, где часом раньше Дюкро рассказывал комиссару о жизни каждого судна, о каждом причальном кольце. Он и теперь смотрел на них, но не видел, и, только когда показались решетки Берси, вдруг воскликнул:

— Маленький кре…!

Последний слог он недоговорил, в голосе послышалось рыдание, но усилием воли Дюкро его подавил, и тут они подъехали к дверям дома.

На пристани все стало другим. Прежде всего здесь было тихо. На набережной бестолково толпились рабочие. При появлении Дюкро смотритель шлюза отпустил рукоять и снял фуражку. Один из старших мастеров поджидал хозяина на пороге дома.

— Это ты остановил дробилку?

— Я думал…

Дюкро первым ступил на лестницу. За ним Мегрэ.

Где-то выше слышались шаги, голоса. На втором этаже открылась дверь, и Жанна Дюкро бросилась к мужу.

Она едва держалась на ногах. Дюкро подхватил ее, глазами поискал для нее опору и, словно куль, сунул в руки толстой, сопящей соседки.

Они пошли дальше. Но странно: на лестнице Дюкро вдруг обернулся — ему зачем-то понадобилось убедиться, что Мегрэ все еще следует за ним.

Между четвертым и пятым этажами встретился комиссар окружного управления полиции; он спускался вниз со шляпой в руке и при виде Дюкро начал было:

— Господин Дюкро, позвольте мне выразить…

— К чертовой матери!

И, отстранив его, продолжал подниматься.

— Комиссар, я…

— Потом, — буркнул Мегрэ.

— Он оставил письмо, в котором…

— Давайте сюда.

Он буквально на лету подхватил письмо и сунул в карман.

Сейчас средоточием всего был один-единственный человек: он тяжело, с хрипом дыша взошел по лестнице и остановился перед дверью с медной ручкой. Дверь тотчас отворилась.

Это была мансарда. В комнате стояли стол с книгами и кресло, обитое таким же красным плюшем, что и внизу.

У стола врач подписывал предварительное заключение и не успел помешать Дюкро сорвать простыню, прикрывавшую тело сына.

Все молчали. Казалось, что Дюкро всего лишь невероятно поражен, как бывает, когда видишь что-то непонятное.

Он порывисто нагнулся к покойному, видимо намереваясь обнять его. Но не сделал этого, словно испугавшись. Выпрямился, отвел от сына глаза. Посмотрел на потолок, потом на дверь.

— На окне, — тихо пояснил врач.

Жан повесился на рассвете. Обнаружила это служанка родителей, обычно приносившая в мансарду первый завтрак.

И тут Дюкро вновь доказал, что он человек необычайного самообладания: повернувшись к Мегрэ, он коротко бросил:

— Письмо!

Значит, совершая это страшное восхождение по лестнице, он все видел и все слышал!

Мегрэ вынул из кармана письмо. Дюкро взял его, охватил одним взглядом и бессильно опустил руки. Письмо упало на пол.

— Как можно быть таким дураком!

И все. Именно это он и подумал. Так горе выплеснулось из глубины его сердца, и это было пострашнее бесконечных излияний.

— Да читайте же! — крикнул он Мегрэ, разозлившись, что тот недостаточно быстро поднял записку.

Дюкро глухо засмеялся.

— Представляете себе?

Он дал врачу снова накрыть тело и теперь не знал, что ему делать — оставаться в комнате или спуститься к себе, сесть или двигаться.

— Все это вранье, — сказал он.

Потом положил Мегрэ на плечо руку, большую, тяжелую, усталую.

— Пить хочу.

Лоб у него совсем взмок от пота, волосы на висках слиплись, на скулах проступили синие тени.