Шлюз № 1

Глава 5

Когда на другое утро, около девяти, Мегрэ приехал в уголовную полицию, служитель доложил, что комиссара кто-то спрашивал по телефону:

— Он не назвал себя, сказал только, что позвонит попозже.

В ворохе почты, на самом верху лежало служебное донесение:

Мегрэ не успел даже удивиться — зазвонил телефон.

Что-то буркнув, комиссар снял трубку и с изумлением услышал на другом конце провода знакомый голос; только теперь он звучал совсем просто, почтительно, даже с какой-то совсем уж неожиданной робостью.

— Алло! Это вы, комиссар?.. Говорит Дюкро. Вы не можете сейчас же приехать ко мне? Я мог бы явиться и сам, но это будет не то. Алло!.. Я сейчас не в Шарантоне, а у себя в конторе, набережная Целестинцев, 33. Приедете?.. Спасибо.

Вот уже десять дней стояла ясная погода, и в косых лучах утреннего солнца, пронизывавших молодую листву, воздух казался зеленоватым, как неспелая смородина. Весна нигде не ощущалась так явственно, как на Сене. Добравшись до набережной Целестинцев, Мегрэ с завистью бросил взгляд на какого-то студента и старичков, рывшихся в пыльных книжных развалах у букинистов.

Дом номер 33 оказался довольно старым трехэтажным зданием; двери его украшало множество медных табличек. Внутри все выглядело, как обычно выглядят конторы, разместившиеся в небольших особняках. Прямо перед комиссаром оказалась лестница, ведущая на второй этаж, и пока Мегрэ искал, к кому обратиться, наверху лестницы появился Дюкро.

— Сюда, пожалуйста.

Он провел комиссара в контору, некогда бывшую залой; в ней еще сохранился потолок с лепниной, зеркала, позолота; все уже давно отжило свой век и не вязалось со строгой мебелью светлого дерева.

— Вы прочли, что написано на медных табличках? — спросил Дюкро, жестом приглашая Мегрэ сесть. — Внизу помещается Общество Марнских карьеров. Здесь — отдел буксировки, а на третьем этаже — отдел водных перевозок. И все это вместе значит — Дюкро.

Однако в словах его не слышалось былой кичливости, словно все это потеряло значение. Он сел спиной к свету; на рукаве темно-синего тяжелого суконного пиджака Мегрэ увидел траурную повязку. Дюкро не побрился, и лицо его казалось дряблым.

Он молча вертел в руках погасшую трубку, и тут Мегрэ понял, что есть два Дюкро: заносчивый, властный, самодовольный богач, снова и снова с наслаждением играющий эту роль — даже без публики, даже наедине с собой, и совсем другой человек — довольно робкий, неловкий, вдруг позабывший о самолюбовании.

Впрочем, отказаться от привычной роли, видимо, было не так-то просто! Дюкро во что бы то ни стало нужно возвышаться над суетой обыденной жизни. И вот уже у него в глазах опять появился особый блеск, предвестник нового спектакля.

— В эту контору я захожу как можно реже, тут достаточно всякого сброда, чтобы и без меня делать, что полагается. А сегодня утром мне просто надо было куда-то скрыться.

Мегрэ молчал, и это злило Дюкро: без реплик партнера играть куда труднее.

— Знаете, где я провел ночь? В гостинице на улице Риволи. Дома, сами понимаете, все в трансе: жена, старуха теща, дочь, ее болван муж. А тут еще соседи! Такой балаган устроили! Вот я оттуда и удрал.

Голос звучал искренне, и в то же время Дюкро явственно смаковал слово «балаган».

— Я терпел-терпел, потом стало совсем невмоготу. Вам не случалось испытывать такое?

И без всякого перехода он взял со стола и положил перед Мегрэ помятую газету, отчеркнув ногтем какую-то заметку.

— Читали?

— Ну и что? — удивился Мегрэ.

— Значит, у вас остается еще шесть дней, так ведь?

Дюкро больше не сел. Ему нужно было выходиться.

Заложив большие пальцы за проймы жилета, он шагал взад и вперед, то поворачиваясь к окну, то уходя в глубину залы.

— Помните, вчера я спросил, сколько вам платят? А сегодня я вот что хочу сказать: я вас узнал куда лучше, чем вы думаете, и предлагаю вам с будущей недели перейти работать ко мне — за сто тысяч франков в год. Только не отвечайте сразу.

Он раздраженно открыл одну из дверей и жестом подозвал комиссара. В светлом кабинете перед кучей папок, с длинным мундштуком во рту, сидел человек лет тридцати, уже начавший седеть, а за соседним столом машинистка ждала, когда он начнет диктовать.

— Управляющий буксирной службой, — объявил Дюкро. Представленный стремительно встал со стула, а Дюкро добавил, выделяя слово «господин»: — Не утруждайте себя, господин Жаспар. Да, кстати, напомните-ка мне, чем это вы занимаетесь по вечерам. Ведь вы, кажется, даже завоевали какое-то первенство?

— По кроссвордам.

— Да, да, совершенно верно. Прекрасно. Вы слышите, комиссар, господин Жаспар, управляющий буксирной службой, тридцати двух лет от роду, завоевал первенство по кроссвордам.

Теперь Дюкро подчеркивал каждое слово, а на последнем грубо захлопнул дверь, остановился перед Мегрэ и посмотрел ему в глаза.

— Видели этого придурка? Внизу на третьем этаже таких тоже полно; все хорошо одеты, вежливы, словом, как говорится, преданные делу труженики. И заметьте, сейчас господин Жаспар расстроен и старается понять, чем мне не угодил. Машинистка разнесет сие происшествие по конторе, и дней десять все будут мусолить его, как леденец. Я дал ему звание управляющего, и он воображает, что на самом деле чем-то управляет. Хотите сигару?

На камине стоял ящичек с «гаванами», но комиссар предпочел набить трубку.

— Вам я не предлагаю никаких званий. Вы уже имеете кое-какое представление о моем деле: с одной стороны — перевозки, с другой — буксирная служба; потом еще карьеры и все прочее. Причем это «прочее» очень растяжимо. Я распоряжусь, чтобы мои службы вас не беспокоили. Приходите и уходите, когда сочтете нужным. И суйте нос во все щели.

Перед глазами Мегрэ снова на мгновение появились длинные, обсаженные деревьями каналы, кумушки в черных соломенных шляпках и вагонетки, сбегающиеся из карьеров к баржам. Дюкро нажал кнопку звонка. Вошла секретарша с блокнотом.

— Пишите: «Мы, нижеподписавшиеся, Эмиль Дюкро и Мегрэ… — а как вас зовут? — и Жозеф Мегрэ, заключили нижеследующее соглашение. Начиная с 18 марта г-н Жозеф Мегрэ поступает на службу…» — Дюкро взглянул на комиссара, нахмурился и бросил секретарше: — Можете идти.

И снова заходил по комнате, только на этот раз заложив руки за спину, то и дело бросая на собеседника беспокойный взгляд. А тот все молчал.

— Ну так что? — наконец решился прервать молчание Дюкро.

— Ничего.

— Сто пятьдесят тысяч? Нет, не то.

Он открыл окно, и в комнату ворвался городской шум. Дюкро вспотел. Вынув изо рта сигару, он швырнул ее вниз.

— Почему вы уходите из полиции?

Попыхивая трубкой, Мегрэ усмехнулся.

— Признайтесь, вы ведь не из тех, кто любит сидеть сложа руки.

Он был обижен, раздражен, зол, однако смотрел на Мегрэ с уважением и вполне доброжелательно.

— Дело не в деньгах.

Комиссар взглянул на дверь соседнего кабинета, на потолок и пол и медленно, вполголоса сказал:

— Возможно, у меня те же причины, что и у вас.

— Значит, у вас тоже хватает придурков?

— Я этого не говорил.

Комиссар чувствовал себя отлично: он был самим собой и в ударе, том особом состоянии, когда обостряется восприятие и мысль легко следует за мыслями собеседника, а то и опережает их.

Но Дюкро не собирался отступать, хотя самоуверенности и жесткости в нем поубавилось, а лицо стало напряженным, и было видно, с каким усилием он держит себя в руках.

— Держу пари, вы считаете, что все еще должны исполнять свои обязанности, — зло буркнул он. И тут же с новой энергией продолжал: — Ну, да, вам может показаться, будто я вас подкупаю. А если я задам вам тот же вопрос через неделю?

Зазвонил телефон. Дюкро сорвал трубку.

— Да, я… Ну а дальше что? Похоронное бюро? Плевать я на него хотел. Если будете ко мне лезть, не приеду на похороны.

И все же Дюкро побледнел.

— Что за дурацкое кривлянье, — вздохнул он и положил трубку. — Так и вьются вокруг малыша. А он, если бы мог, выкинул бы их за дверь! Знаете, вам ни за что не угадать, где я провел эту ночь. Скажи я кому, я тут же прослыву выродком. А ведь мне больше негде выреветься, кроме как у девок в бардаке. Они там решили, что я в дым пьян, и перерыли весь мой бумажник.

Дюкро сел, растопыренными пальцами взъерошил волосы и оперся локтями на стол. Он пытался восстановить ход своих мыслей и смотрел на Мегрэ невидящим взглядом.

А комиссар, дав ему короткую передышку, тихо спросил наконец:

— Вам известно, что в Шарантоне нашли еще одного повешенного?

Дюкро поднял тяжелые веки, ожидая продолжения.

— Вы должны его знать, это один из помощников смотрителя.

— Бебер?

— Имя мне еще не сообщили. Его нашли утром на верхних воротах.

Дюкро устало вздохнул.

— Вам нечего заявить в этой связи?

Дюкро пожал плечами.

— Вероятно, вам придется дать показание, где вы провели ночь.

Губы Дюкро тронула невеселая усмешка. Он хотел было заговорить, но в последний момент передумал и лишь снова пожал плечами.

— Вы совершенно уверены, что вам нечего мне сказать?

— Какой сегодня день?

— Четверг.

— А с какого дня на той неделе вы выходите в отставку?

— Со среды.

— Еще один вопрос: допустим, к тому времени вы еще не закончите расследование. Что тогда?

— Я передам дело сотруднику, который придет на мое место…

Лицо Дюкро расплылось в улыбке, и он по-детски радостно подсказал:

— Придурку?

Мегрэ тоже не сдержал улыбки.

— У нас работают не только придурки.

На этой неожиданной шутливой ноте им и следовало остановиться. Дюкро поднялся и протянул Мегрэ свою лапищу.

— До свидания, комиссар. Мы, конечно, еще увидимся.

Пожимая протянутую руку, Мегрэ пристально посмотрел в ясные глаза Дюкро, но тот по-прежнему улыбался, только улыбка стала, пожалуй, чуть натянутой.

— До свидания.

Дюкро проводил его до площадки и даже перегнулся через перила. Уже на набережной, купаясь в пронизанном солнцем теплом воздухе, Мегрэ почувствовал, что из окна за ним все еще следит пара глаз.

На трамвайной остановке он стоял, расплываясь в улыбке.

По подсказке привратницы, считавшей, что того требуют приличия, все жильцы дома в знак траура закрыли жалюзи. Суда у причала приспустили флаги, отчего канал обрел странный, противоестественный вид.

Даже царившее кругом волнение было каким-то двусмысленным. Там и тут, особенно у стен шлюза, собирались кучки любопытных и смущенно спрашивали, указывая на один из крюков:

— Это там, да?

Труп повесившегося, высокого костлявого человека, хорошо известного старожилам Марны, уже увезли в Институт судебной медицины.

Бебер явился в эти края неизвестно откуда; семьи у него не было, а под жилье он приспособил себе старую землечерпалку ведомства путей сообщения, лет десять ржавевшую в дальнем углу пристани. Он на лету ловил концы и чалил суда, орудовал затворами шлюзов, оказывал кучу мелких услуг и получал чаевые. Вот и все.

Смотритель шлюза с важным видом прохаживался по своим владениям: утром у него взяли интервью три журналиста, а один его даже сфотографировал.

Сойдя с трамвая, Мегрэ направился прямиком в бистро Фернана. Там было полно народу, куда больше обычного, но разговаривали вполголоса. Те, кто знали комиссара в лицо, тут же сообщили о его приходе остальным.

Хозяин подошел к нему как к знакомому.

— Пива?

И взглядом показал на противоположный угол. Там в полном одиночестве сидел злой, как бешеная собака, старик Гассен. Веки у него совсем покраснели. Он уставился на Мегрэ и попытался изобразить на лице отвращение.

А комиссар, отпив большой глоток пива, утер губы и стал заново набивать трубку. В рамке окна за спиной Гассена виднелись тесно прижавшиеся друг к другу суда; Мегрэ был немного разочарован, не увидав там фигурку Алины.

Хозяин, делая вид, что вытирает столик, снова наклонился к нему и шепнул:

— Вы бы что-нибудь с ним сделали. Никак не придет в себя. Видите на полу клочья бумаги? Это приказ идти под погрузку на набережную Турнель. А что он с ним сделал?

Старик прекрасно понял, что разговор идет о нем, кое-как поднялся с места, подошел к Мегрэ, с вызовом посмотрел ему в глаза и побрел прочь, по дороге толкнув локтем хозяина.

На пороге он задержался. Секунду-другую казалось, что он, не заметив приближающегося автобуса, вот-вот ринется на мостовую. Но старик только качнулся и устремился в бистро напротив. Посетители переглянулись.

— Что вы обо всем этом скажете, господин комиссар?

Разговор стал общим. К Мегрэ обращались как к старому знакомому.

— Понимаете, при всем при том старик Гассен человек на редкость порядочный. Только очень сильно переживает ту ночную историю; я даже сомневаюсь, отойдет ли он? А что вы думаете насчет Бебера? Одно за другим, а?

Люди держались непринужденно, приветливо. Трагизм событий не слишком их задел, но все же в их возбуждении чувствовалась нервозность.

Мегрэ качал головой, улыбался, бормотал что-то невнятное.

— А правда, что хозяин не хочет идти на похороны?

Значит, и это уже известно в бистро! А ведь с того телефонного разговора не прошло и часа!

— Крепкая у него голова! Прямо замечательная! Да, кстати, насчет Бебера. Знаете, его вчера видели в кино «Галлия»? А напали на него потом, когда он лез на свою землечерпалку.

— Я тоже был в кино, — вмешался кто-то.

— И видел Бебера?

— Нет, но я там был.

— Ну и что с того?

— Ничего, просто я там был.

Мегрэ, улыбаясь, встал, расплатился и широким жестом руки обвел помещение, прощаясь с сидевшими у столиков. Двое его инспекторов уже давно получили инструкции, и сейчас за полоской воды он разглядел одного из них, Люкаса, вышагивающего взад и вперед по землечерпалке.

Комиссар шел мимо дома Дюкро. С самого утра, а то и с позднего вчера, у края тротуара стояла машина Дешармов. Можно бы зайти, только зачем? И без того нетрудно представить, что там творится! Дюкро назвал это «балаганом».

Комиссар побродил вокруг. Он пока еще ничего не знал, но уже чувствовал, что в глубинах сознания мало-помалу обретает плоть и кровь некое представление и что этот процесс ни в коем случае нельзя торопить.

Он услышал, как кто-то окликает такси, и обернулся. Это была привратница. Следом за ней, вся трепеща от негодования, из двери выскочила толстая девица с заплаканными глазами, в черном шелковом платье, а привратница принялась кидать на сиденье багаж.

Это, несомненно, была Роза! Ну как тут удержаться от улыбки? И как, опять-таки, было удержаться от улыбки, когда, завидя подходившего Мегрэ, привратница чопорно поджала губы.

— Это дама с третьего этажа?

— А кто вы такой?

— Комиссар уголовной полиции.

— Значит, сами знаете не хуже моего.

— Это зять потребовал, чтобы она съехала?

— Уж всяко не я, это их дела!

Как все понятно! Семья в трауре, и в гостиной часами не смолкает шепот: выясняют, прилично ли держать в доме «эту тварь» при столь скорбных обстоятельствах.

Потом к ней отправляют капитана объявить о решении семейного совета.

Невзначай Мегрэ остановился перед бело-синей железной вывеской «Танцы». По стене рядом с дверью карабкались вьющиеся растения, оживляя общий вид заведения. После слепящей улицы внутри казалось темно и прохладно; в отсветах солнечных лучей драгоценными камнями сверкали металлические инкрустации пианолы.

В зальце стояло несколько столиков, скамьи, а перед ними свободное пространство. Одну стену прикрывал старый задник, должно быть некогда попавший сюда из театра.

— Кто там? — раздался голос с верхней площадки лестницы.

— Человек.

Сверху спустилась женщина в шлепанцах и халате.

— А, это вы.

Как и весь Шарантон, она уже знала Мегрэ в лицо.

Когда-то она была хороша собой, потом от сидячей жизни в этой теплице раздобрела и опустилась, но даже непрезентабельный наряд не мог скрыть ее былой привлекательности.

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Налейте-ка нам обоим по аперитиву.

Себе женщина налила горечавки. У нее была привычка ставить на стол сдвинутые локти, так что стиснутые груди чуть ли не до половины вылезали из халатика.

— Я так и думала, что вы зайдете. Ваше здоровье!

Она была спокойна: появление полиции ее не пугало.

— Это правда то, что тут рассказывают?

— О чем? — невинным тоном спросил Мегрэ.

— О Бебере. Ладно! Я и так говорю много лишнего. Тем хуже. Кстати, все равно никто ничего толком не знает. Говорят, это старик Гассен…

— Ранил Дюкро?

— Во всяком случае, он рассказывает об этом так, словно все знает. Еще стаканчик?

— А Дюкро?

— Что?

— Он вчера не появлялся?

— Он часто заходит посидеть со мной. Мы ведь старые приятели, хоть он и разбогател. Не загордился. Садится вот тут, где вы сейчас. Тянем по стаканчику. Иногда он просит сунуть в пианолу монетку — музыки хочет.

— Вчера он заходил?

— Да. Танцы у меня бывают по субботам и воскресеньям, ну иногда еще в понедельник. В другие дни я тоже не закрываюсь, да это только так, по привычке, все равно коротаю время в одиночестве. Пока был жив муж, все было иначе, тогда мы держали ресторанчик.

— Куда он ушел?

— О чем вы! Позвольте вам сказать, тут вы заблуждаетесь. Я его хорошо знаю: ему случалось приласкать меня, еще когда у него был всего один плохонький буксиришка. И никогда, уж не знаю — почему, он даже не попытался пойти дальше. Но как-никак, а привычка!.. Вы сами знаете, не хуже моего, что это такое, но вчера он был совсем расстроенный…

— Пил?

— Два, может, три стаканчика. Да ведь ему это все равно что ничего. Он мне сказал: «Знала б ты, Марта, как мне осточертели все эти придурки. Уж лучше всю ночь по бардакам шляться. Как подумаю, что они там творят над малышом…»

На этот раз, услышав уже знакомое «придурки», Мегрэ не улыбнулся. Обвел взглядом убогое убранство, столики, скамьи, задник, потом посмотрел на женщину, которая мелкими глотками допивала аперитив.

— Не припомните, в котором часу он ушел?

— Вроде бы в полночь. А может, и раньше. Вы только представьте себе, какое это несчастье иметь столько денег и не быть счастливым!

И опять Мегрэ не улыбнулся.