Шоссе Линкольна

Эммет

В половине шестого утра они выехали на шоссе; Эммет был в хорошем настроении. Вечером по карте Билли он проложил маршрут. Пути от Моргена до Сан-Франциско было чуть больше полутора тысяч миль. Если делать в среднем сорок миль в час и ехать десять часов в день – оставляя время на еду и сон, – то можно добраться за четыре дня.

Конечно, между Моргеном и Сан-Франциско много чего интересного. Как видно из открыток матери, есть мотели, памятники, родео и парки. Если захочешь отклониться от маршрута, тебе тут и гора Рашмор, и гейзер «Старый служака», и Большой каньон. Но Эммет не хотел растрачивать деньги и время по дороге на запад. Чем скорее приедут в Калифорнию, чем скорее найдет работу, чем больше денег останется на руках, когда приедут, тем лучше будет дом, который они смогут купить. А если тратить в дороге по пустякам то немногое, что у них есть, тогда и дом придется купить малость похуже, и в районе похуже, и, когда дело дойдет до продажи, то и выручат за него меньше. Так что для Эммета чем скорее они доедут, тем лучше.

Больше всего беспокоило Эммета, когда он ложился спать, – что не добудится остальных на рассвете и потеряет первые часы утра, пока будет выпроваживать их из дома. Но зря он беспокоился. Он встал в пять, а Дачес был уже в душе, и Вулли что-то напевал в коридоре. Билли вообще лег спать одетый, так что и одеваться не надо, когда проснется. К тому времени, когда Эммет сел за руль и взял ключи с козырька, Дачес уже сидел на пассажирском месте, а Билли – сзади рядом с Вулли и с картой на коленях. И перед восходом, когда они свернули с дорожки на шоссе, ни один из них не оглянулся назад.

Может, у них у всех были причины выехать пораньше, думал Эммет. Может, всем хотелось очутиться где-нибудь еще.

Поскольку Дачес сидел впереди, Билли спросил, не хочет ли он к себе карту. Дачес отказался, сославшись на то, что от чтения в машине его мутит, и Эммет почувствовал некоторое облегчение: Дачес не всегда внимателен к деталям, между тем как Билли – прирожденный штурман. У него не только был компас и карандаши наготове, но еще и линейка, так что он мог рассчитывать расстояния по карте в дюймовом масштабе. Но когда Эммет включил правый поворотник перед шоссе 34, он пожалел, что штурманом у него не Дачес.

– Ты рано включил поворотник, – сказал Билли. – Надо еще немного проехать.

– Я поворачиваю на шоссе тридцать четыре, – объяснил Эммет. – Это кратчайший путь к Омахе.

– Но к Омахе ведет шоссе Линкольна.

Эммет остановился на обочине и посмотрел на брата.

– Да, Билли. Но тогда мы немного отклонимся.

– Немного отклонимся от чего? – с улыбкой спросил Дачес.

– Немного отклонимся от нашего маршрута, – сказал Эммет.

Дачес обернулся к задним пассажирам.

– Билли, сколько еще до шоссе Линкольна?

Билли приложил линейку к карте и сказал, что семнадцать с половиной миль.

Вулли, тихо любовавшийся пейзажем, с любопытством повернулся к Билли.

– А что это за шоссе Линкольна? Какое-то особенное шоссе?

– Это было первое шоссе через всю Америку.

– Брось, Эммет, – сказал Дачес. – Что такое семнадцать с половиной миль?

«Это семнадцать с половиной миль, – хотел ответить Эммет, – к тому крюку в сто тридцать, которые мы должны проехать, чтобы доставить тебя в Омаху». Но, с другой стороны, Эммет понимал, что Дачес прав. Эти лишние мили – ерунда, особенно учитывая, как расстроится Билли, если он настоит на шоссе тридцать четыре.

– Ладно, – сказал он. – Поедем по шоссе Линкольна.

Он выехал на полотно и почти видел, как брат кивает головой, одобряя его решение.

За семнадцать с половиной миль никто не произнес и слова. Но когда Эммет повернул направо у Сентрал-Сити, брат взволнованно поднял голову от карты.

– Это оно, – сказал Билли. – Шоссе Линкольна.

Он подался вперед, посмотреть, что там дальше, потом оглянулся, посмотреть, что осталось позади. Сентрал-Сити, может, только по названию город, но Билли, месяцами мечтавший о поездке в Калифорнию, был доволен тем, что здешние рестораны и мотели, хоть их тут совсем немного, похожи на те, что на открытках от мамы. А что они едут не в ту сторону, это сейчас не сильно его огорчало.

Вулли тоже был взволнован и смотрел на придорожные заведения одобрительно.

– Значит, эта дорога идет от берега до берега?

– Почти от берега до берега, – уточнил Билли. – Она идет от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

– Так похоже, что от берега до берега, – заметил Дачес.

– Нет, шоссе Линкольна не начинается и не кончается у воды. Оно начинается на Таймс-Сквер и кончается у Дворца Почетного легиона.

– И названо в честь Авраама Линкольна? – спросил Вулли.

– Да, – сказал Билли. – И вдоль него стоят его статуи.

– Вдоль всего шоссе?

– Бойскауты собирали деньги на них.

– На столе моего прадеда стоит бюст Авраама Линкольна, – с улыбкой сказал Вулли. – Он очень уважал президента Линкольна.

– А давно провели это шоссе? – поинтересовался Дачес.

– Его придумал мистер Карл Г. Фишер в одна тысяча девятьсот двенадцатом году.

– Придумал?

– Да, – сказал Билли. – Придумал. Он считал, что американцы должны иметь возможность ездить из одного конца страны до другого. Первые отрезки шоссе он построил в одна тысяча девятьсот тринадцатом году, с помощью пожертвований.

– Люди давали ему деньги для строительства? – удивился Дачес.

Билли важно кивнул.

– В том числе Томас Эдисон и Тедди Рузвельт.

– Тедди Рузвельт! – воскликнул Дачес.

– «Делай что можешь там, где ты есть», – сказал Вулли.

Они ехали на восток; Билли исправно называл каждый город, который они проезжали, а Эммет был доволен хотя бы тем, что едут с приличной скоростью.

Да, заезд в Омаху – лишний крюк, но выехали они спозаранок, и Эммет рассчитывал, что, высадив Дачеса и Вулли на автобусной станции, они повернут обратно и спокойно доберутся до Огаллалы еще засветло. А может быть, и до Шайенна. Сейчас июнь, светлого времени у них – восемнадцать часов. Если готовы ехать двенадцать часов в день, со средней скоростью пятьдесят миль в час, думал Эммет, то можем добраться до места за три дня, даже чуть быстрее.

Но тут Билли показал на водонапорную башню вдалеке, а на ней слово «Льюис».

– Дачес, смотри. Льюис. Ты в этом городе жил?

– Ты жил в Небраске? – спросил Эммет, повернувшись к Дачесу.

– Года два, в детстве, – подтвердил Дачес.

Он сел прямо и с интересом стал осматриваться.

– Слушай, – сказал он Эммету. – Можем завернуть немного? Я бы посмотрел на дом. Ну, вспомнить старое.

– Дачес…

– Ну, давай! Пожалуйста. Я знаю, ты сказал, что хочешь быть в Омахе к восьми, но мы вроде быстро ехали.

– Мы на двенадцать минут опережаем расписание, – сказал Билли, поглядев на свои армейские часы.

– Вот. Видишь?

– Ладно, – сказал Эммет. – Завернем. Но только взглянуть.

– А больше и не прошу.

На окраине Дачес взял на себя обязанности штурмана и показывал ориентиры.

– Да. Да. Да. Вот! Теперь у пожарного депо налево.

Эммет повернул налево, к жилым кварталам с красивыми домами и ухоженными лужайками. Через две-три мили они миновали церковь с высоким шпилем и парк.

– Теперь направо, – сказал Дачес.

Они выехали на широкую извилистую дорогу, обсаженную деревьями.

– Подъезжай туда.

Эммет подъехал.

Они остановились перед зеленым холмом; наверху стояло большое каменное здание. Трехэтажное, с башенками по обоим бокам, выглядело как особняк.

– Это был твой дом? – спросил Билли.

– Нет, – засмеявшись, сказал Дачес. – Это типа школы.

– Пансион? – спросил Билли.

– Типа того.

С минуту они любовались его благородным видом, потом Дачес повернулся к Эммету.

– Можно, я зайду?

– Зачем?

– Поздороваться.

– Дачес, сейчас полседьмого утра.

– Если все спят, оставлю записку. Будет им сюрприз.

– Записку твоим учителям? – спросил Билли.

– Им. Записку моим учителям. Ну что, Эммет? Всего несколько минут. Пять минут от силы.

Эммет взглянул на часы на щитке.

– Ладно. Пять минут.

Дачес взял школьную сумку с пола, вылез из машины и затрусил вверх по склону к зданию.

А в машине Билли стал объяснять Вулли, почему ему с Эмметом надо успеть в Сан-Франциско к четвертому июля.

Эммет выключил зажигание и смотрел через ветровое стекло, мечтая о сигарете.

Пять минут прошли.

Потом еще пять.

Эммет качал головой, ругая себя за то, что отпустил Дачеса в дом. Никто никуда не забегает на пять минут, неважно, с утра или нет. Тем более не тот, кто любит поболтать, как Дачес.

Эммет вылез из машины и подошел к ней с другой стороны. Он прислонился к двери и посмотрел на школу; она была сложена из розового известняка, как здание суда в Моргене. Камень, наверное, везли из карьера в округе Касс. В конце тысяча восьмисотых из него строили здания муниципалитетов, библиотек и судов во всех городах в радиусе двухсот миль. Некоторые здания были как близнецы, и когда ты переезжал из одного города в соседний, казалось, что ты никуда и не ехал.

И все же что-то было не так в этом здании. Только через несколько минут Эммет сообразил, в чем странность: не было парадного входа. Строился ли дом как особняк или как школа, у такого внушительного здания должен быть подобающий вход. Должна быть подъездная дорожка, обсаженная деревьями, и солидная дверь.

Эммет решил, что они подъехали к дому с тыла. Но почему Дачес не направил их к главному фасаду?

И зачем он взял сумку?

– Я ненадолго, – сказал Эммет брату и Вулли.

– Давай, – отозвались они, не отрываясь от карты.

Поднявшись по склону, Эммет направился к двери, расположенной посередине. С каждым шагом в нем нарастало раздражение, он уже думал, какую взбучку устроит Дачесу, когда его найдет. Скажет ему понятным языком, что им некогда заниматься разными глупостями. Что его незваное появление – само по себе морока и поездка в Омаху отнимет у них два с половиной часа. А туда и обратно – пять часов. Но мысли эти вылетели у него из головы, когда он увидел разбитое стекло в двери – ближайшее к ручке. Эммет открыл дверь и вошел; стекло хрустело под ногами.

Он очутился в большой кухне с двумя стальными раковинами, плитой с десятью конфорками и большим холодильником. Как и в большинстве общественных кухонь, здесь навели порядок накануне вечером – столы очищены, шкафы закрыты, кастрюли висят на крючках.

Единственный признак беспорядка – кроме разбитого стекла, – кладовая, где выдвинуты ящики и на полу валяются ложки.

Через двустворчатую дверь Эммет вошел в обитую деревом столовую – шесть длинных столов, какие ожидаешь увидеть в монастыре. И дополняет религиозную атмосферу большое витражное окно, бросающее желтые, красные и синие пятна на стену напротив. На витраже Иисус, восставший из мертвых, показывает раны на руках – но здесь в дополнение к изумленным апостолам присутствуют дети.

Из столовой Эммет вышел в просторный вестибюль. Слева находилась внушительная парадная дверь, а справа – лестница из такого же лакированного дуба. В других обстоятельствах Эммет задержался бы, чтобы рассмотреть резьбу на филенках двери и балясины лестницы, но успел только отметить качество работы, – наверху происходила какая-то кутерьма.

Шагая через ступеньку, Эммет миновал еще одну россыпь ложек. С площадки второго этажа коридоры уходили в противоположные стороны, справа слышался легко узнаваемый шум детской возни. Туда он и направился.

За первой дверью оказалась спальня. Кровати стояли двумя рядами, ровно, но постели были в полном беспорядке – и пусты. Следующая дверь вела во вторую спальню, тоже с двумя рядами кроватей и вздыбленным бельем. Но здесь человек шестьдесят мальчиков в голубых пижамах, разбившись на шумные группы, окружали шесть банок с клубничным вареньем.

В одних кружках они дисциплинированно черпали ложками варенье по очереди, в других норовили всех опередить, поскорее сунуть ложку, отправить варенье в рот и успеть еще раз, пока не опустела банка.

Только теперь Эммету пришло в голову, что это не школа-пансион. Это был детский дом.

Пока Эммет наблюдал за их возней, его заметил мальчик лет десяти, в очках, и дернул за рукав мальчика постарше. Этот, глядя на Эммета, подал знак сверстнику. Не обменявшись ни словом, двое, плечом к плечу, приблизились к Эммету и остановились между ним и остальными.

Эммет миролюбиво поднял руки.

– Я не собираюсь вам мешать. Я ищу друга. Он вам варенье принес.

Двое старших смотрели на Эммета молча, а тот, что в очках, показал на коридор.

– Он пошел обратно.

Эммет вышел из комнаты и вернулся на лестничную площадку. Он хотел уже спускаться, но из противоположного коридора послышался приглушенный женский крик, а следом – стук в дверь. Эммет остановился, пошел по коридору и увидел две двери, ручки которых были подперты спинками наклоненных стульев. Крики и стук доносились из-за первой двери.

– Открой дверь! Сию же минуту!

Эммет убрал стул и открыл дверь – в коридор вывалилась женщина лет сорока в длинной белой ночной рубашке. За ней Эммет увидел другую – она сидела на кровати и плакала.

– Как ты посмел! – закричала стучавшая, восстановив равновесие.

Эммет, не обращая на нее внимания, подошел ко второй двери и убрал стул. В комнате у кровати стояла на коленях женщина – молилась; вторая, постарше, сидела в кресле с высокой спинкой и спокойно курила сигарету.

– А! – сказала она, увидев Эммета. – Как любезно, что вы открыли дверь. Заходите, заходите.

Она погасила сигарету в пепельнице у себя на коленях, и Эммет неуверенно шагнул в комнату. Тут же за спиной у него появилась женщина из первой комнаты.

– Как ты посмел! – снова крикнула она.

– Сестра Береника, – сказала старшая. – Почему ты повышаешь голос на молодого человека? Разве ты не понимаешь, что он наш освободитель?

В комнату вошла плакавшая, все еще в слезах, а старшая обратилась к той, что стояла на коленях.

– Сострадание прежде молитв, сестра Эллен.

– Да, сестра Агнесса.

Сестра Эллен встала и обняла плачущую, приговаривая: «Ну, все. Все», а сестра Агнесса снова обратилась к Эммету.

– Как вас зовут, молодой человек?

– Эммет Уотсон.

– Итак, Эммет Уотсон, вы не просветите нас относительно того, что происходит здесь, у Святого Николая, сегодня утром?

У Эммета было сильное желание повернуться и уйти, но желание ответить сестре Агнессе пересилило.

– Я вез приятеля на автобусную станцию в Омахе, а он попросил заехать сюда. Сказал, что жил здесь когда-то…

Все четверо смотрели на него внимательно; плакавшая перестала плакать, старшая перестала ее успокаивать, кричавшая уже не кричала, но угрожающе шагнула к Эммету.

– Кто, кто здесь жил?

– Его зовут Дачес…

– Ха! – воскликнула она и повернулась к сестре Агнессе. – Говорила же я, что мы его еще увидим! Что он еще появится и устроит какую-нибудь гадость напоследок?

Не ответив сестре Беренике, сестра Агнесса посмотрела на Эммета с любопытством.

– А скажи мне, Эммет, почему Дэниел запер нас в комнатах? Зачем?

Эммет замялся.

– Ну? – подстегнула сестра Вероника.

Эммет покачал головой и показал в сторону спален.

– Насколько я понял, он попросил меня заехать сюда, чтобы угостить мальчиков клубничным вареньем.

Сестра Агнесса с удовлетворением вздохнула.

– Вот. Видите, сестра Береника? Наш маленький Дэниел вернулся сюда с благотворительными целями.

Не важно, с какими, подумал Эммет, но этот крюк уже отнял у нас тридцать минут, и если дальше мешкать, застрянем здесь на часы.

– Хорошо, – сказал он, отступая к двери, – если все в порядке…

– Нет, подожди, – сказала сестра Агнесса, протянув к нему руку.

Эммет быстро вышел в коридор и направился к лестничной площадке. Позади слышались голоса сестер; он сбежал по лестнице и через столовую и дверь кухни с облегчением вышел из дома.

Уже на середине склона он увидел, что Билли сидит на траве, мешок рядом с ним, на коленях – красная книга, а ни Дачеса, ни Вулли, ни «студебекера» не видно.

– Где машина? – запыхавшись, спросил Эммет, когда подбежал к брату.

– Дачес и Вулли взяли ее на время. Но они ее вернут.

– Когда вернут?

– Когда съездят в Нью-Йорк.

Эммет смотрел на брата с гневным недоумением.

Чувствуя, что что-то не так, Билли поспешил его успокоить.

– Ты не волнуйся. Дачес обещал, что они вернутся восемнадцатого июня, у нас будет полно времени, чтобы успеть в Сан-Франциско к Четвертому июля.

Эммет не успел ответить: Билли показал на что-то за его спиной.

– Смотри.

Эммет повернулся и увидел спускающуюся по склону сестру Агнессу. Подол ее черного одеяния вздувался позади, словно она плыла по воздуху.

– Ты говоришь о «студебекере»?

Эммет стоял один в кабинете сестры Агнессы и разговаривал по телефону с Салли.

– Да. «Студебекер».

– Дачес на нем уехал?

– Да.

Молчание на том конце.

– Не понимаю, – сказала она. – Куда уехал?

– В Нью-Йорк.

– В Нью-Йорк, Нью-Йорк?

– Да. Нью-Йорк, Нью-Йорк.

– А ты в Льюисе?

– Около.

– Я думала, ты едешь в Калифорнию. Почему ты около Льюиса? И почему Дачес едет в Нью-Йорк?

Эммет уже жалел, что позвонил Салли. А кому еще?

– Слушай, Салли, все это сейчас не имеет значения. Главное – надо вернуть машину. Я позвонил на вокзал в Льюисе. Поезд на восток делает остановку здесь сегодня, попозже. Если успею на него, попаду в Нью-Йорк раньше Дачеса, заберу машину и вернусь в Небраску в пятницу. А почему звоню – надо, чтобы кто-то в это время присмотрел за Билли.

– Так бы и сказал сразу.

Объяснив Салли дорогу и положив трубку, Эммет посмотрел в окно и почему-то вспомнил день, когда его приговорили.

Перед тем как отправиться с отцом в суд, Эммет отвел брата в сторонку и объяснил, что отказался от права на защиту. Объяснил, что не хотел причинить сильный вред Джимми, но поддался гневу и готов заплатить за свой поступок.

Пока Эммет объяснял все это брату, Билли не качал головой в знак несогласия и не говорил, что Эммет совершает ошибку. Он, казалось, понимал, что Эммет поступает правильно. Но если Эммет собирается признать себя виновным без слушания, тогда Билли хочет, чтобы он пообещал одно:

– Что пообещать, скажи?

– Если рассердишься на кого-то и захочешь ударить, посчитай сперва до десяти.

И Эммет не только пообещал – они закрепили это рукопожатием.

Тем не менее Эммет подозревал, что если бы Дачес оказался сейчас здесь, сосчитать до десяти было бы мало.

Когда Эммет вошел в столовую, там стоял галдеж – шестьдесят мальчиков говорили одновременно. В любой такой столовой с мальчиками бывает шумно, но тут, наверное, было шумнее обычного: они обсуждали утреннее происшествие, появление загадочного союзника, который запер сестер в комнатах и раздал банки с вареньем. По своему опыту в Салине Эммет знал, что ребята не просто дают выход возбуждению, заново переживая утреннее. Они создавали предание, устанавливали ключевые подробности легенды, которая будет передаваться в этом приюте из поколения в поколение.

Билли и сестра Агнесса сидели рядом у середины длинного монастырского стола. Тарелка с недоеденными гренками была отодвинута в сторону, чтобы освободить место для толстой красной книги.

– Мне кажется, – говорила сестра Агнесса, наставив палец на страницу, – что твой профессор Абернэти мог бы включить сюда Иисуса Христа вместо Ясона. Ведь Он был одним из самых неустрашимых путешественников на свете. Согласен, Уильям? А! Вот и твой брат!

Эммет сел напротив сестры Агнессы – стул напротив Билли был занят его мешком.

– Эммет, можно предложить тебе гренков? Или яичницу и кофе?

– Нет, спасибо, сестра. Я сыт.

Она показала на вещмешок.

– Кажется, вы не успели рассказать мне, куда направлялись и как очутились в нашем обществе.

«Очутились в нашем обществе» – нахмурясь, подумал Эммет.

– Мы везли Дачеса… то есть Дэниела… и еще одного друга на автобусную станцию в Омахе.

– Ах да, – сказала сестра Агнесса, – кажется, ты об этом упомянул.

– Но поездка на станцию – это просто крюк, – пояснил Билли. – На самом деле мы едем в Калифорнию.

– В Калифорнию! – воскликнула сестра Агнесса. – Как увлекательно! А почему вы ехали в Калифорнию?

И Билли объяснил сестре Агнессе, что мама уехала из дома, когда они были маленькими, что их папа умер от рака, рассказал об открытках в ящике бюро, которые мама присылала им из разных городов на шоссе Линкольна по пути в Сан-Франциско.

– И там мы ее найдем, – закончил Билли.

– Понятно, – с улыбкой сказала сестра Агнесса. – Кажется, вас ждет большое приключение.

– Насчет приключения не знаю, – сказал Эммет. – Но ферму банк отобрал. Нам надо начинать с нуля, и, наверное, разумно начинать там, где я смогу найти работу.

– Да, конечно, – уже серьезнее сказала сестра Агнесса.

Она внимательно смотрела на Эммета, потом обратилась к Билли:

– Ты уже кончил с завтраком? Давай, убери за собой. Кухня – там.

Сестра Агнесса и Эммет наблюдали, как Билли складывает приборы на тарелку, ставит на нее стакан и осторожно уносит. Тогда она обратилась к Эммету:

– Что-то не так?

Эммета немного удивил этот вопрос.

– В каком смысле?

– Минуту назад ты как будто немного расстроился, когда я поддержала энтузиазм твоего брата насчет вашей поездки на запад.

– Наверное, не стоило его подбадривать.

– Почему же?

– Мы восемь лет не получали от матери вестей и не представляем себе, где она. Вы, наверное, заметили, что у брата сильное воображение. Я, когда могу, стараюсь уберечь его от разочарований, а не добавлять поводов.

Сестра Агнесса пристально смотрела на Эммета, и он чувствовал, что ерзает на стуле.

Эммет никогда не любил пастырей. В половине случаев казалось, что проповедник хочет впарить тебе то, что тебе не нужно, а еще в половине – впаривает то, что у тебя и так уже есть. Но сестра Агнесса как-то особенно его нервировала.

– Ты обратил внимание на окно у меня за спиной? – спросила она.

– Да.

Она кивнула и бережно закрыла книгу Билли.

– Когда я приехала сюда в тысяча девятьсот сорок втором году, я почувствовала, что этот витраж действует на меня каким-то таинственным образом. Что-то в нем захватило меня, но я не могла понять, что именно. После обеда, когда все затихало, я иногда садилась здесь с чашкой кофе – примерно там, где ты сидишь, – и смотрела на него, вглядывалась. И однажды я поняла, почему он на меня так действует. Это разница в выражении лиц апостолов и детей.

Сестра Агнесса повернулась и посмотрела на окно. Эммет тоже посмотрел, почти неохотно.

– Если присмотреться к лицам апостолов, ты заметишь, что они весьма скептически относятся к тому, что им открылось. «Ясно, – думают они про себя, – это, наверное, какой-то обман или галлюцинация: мы же своими глазами видели Его смерть на кресте и своими руками отнесли Его тело в пещеру». Но если посмотришь на лица детей, в них нет и намека на скепсис. Они смотрят на это чудо с благоговением и удивлением, да, но без недоверия.

Эммет понимал, что намерения у сестры Агнессы самые лучшие. И учитывая, что ей седьмой десяток и что она посвятила себя не только службе Церкви, но и службе сиротам, Эммет понимал, что ее рассказ заслуживает полного внимания. Но, пока она рассказывала, он успел заметить, что желтые, красные и голубые пятна света от витража переместились со стены на стол, свидетельствуя о перемещении солнца и потере еще одного часа.

– … Потом он пошел наверх с сумкой Эммета и разбил окно на кухонной двери!

Как и мальчики из сиротского дома, Билли взволнованно описывал утренние события, а Салли тем временем маневрировала на загруженной дороге.

– Он разбил окно?

– Потому что дверь была заперта! А в кухне он набрал ложек и понес наверх в спальню.

– Зачем он набрал ложек?

– А ложки затем, что принес им клубничное варенье!

Салли посмотрела на Билли с изумлением.

– Он дал им банку моего клубничного варенья?

– Нет, – сказал Билли. – Он дал им шесть. Эммет, ты ведь так сказал?

Оба повернулись к Эммету, смотревшему в окно.

– В общем, так, – ответил он, не обернувшись.

– Не понимаю, – вполголоса произнесла Салли.

Она наклонилась к рулю и прибавила скорость, чтобы обогнать легковую машину.

– Я дала ему как раз шесть банок. Ему могло хватить до Рождества. Почему он отдал все чужой компании?

– Потому что они сироты, – объяснил Билли.

Салли подумала.

– Да, конечно. Ты прав, Билли. Ты совершенно прав. Потому что они сироты.

Салли кивнула, одобряя логику Билли и отзывчивость Дачеса, а Эммет отметил про себя, что она была гораздо больше возмущена потерей своего варенья, чем похищением его машины.

– Вот он, – Эммет показал на здание вокзала.

Салли развернулась перед носом «шевроле». Когда пикап остановился, все трое вылезли из кабины. Эммет смотрел на вход на вокзал, а Билли сразу подошел к кузову, взял свой вещмешок и стал надевать.

Увидев это, Салли сначала удивилась, а потом, прищурив глаза, негодующе обратилась к Эммету:

– Ты еще не сказал? – чуть слышно спросила она. – Не рассчитывай, что я этим займусь!

Эммет отвел брата в сторонку.

– Билли, ты не надевай сейчас мешок.

– Да ничего, – сказал Билли, подтягивая лямки. – Сниму, когда сядем в поезд.

Эммет присел на корточки.

– Билли, ты не поедешь на поезде.

– Как это? Почему я не поеду на поезде?

– Разумнее тебе остаться у Салли, пока я съезжу за машиной. Я заберу ее и сразу вернусь за тобой в Морген. Это какие-нибудь два-три дня.

Но пока Эммет это объяснял, Билли все время мотал головой.

– Нет, – сказал он. – Нет, я не могу вернуться к Салли. Мы уже уехали из Моргена и едем в Сан-Франциско.

– Это так, Билли. Мы едем в Сан-Франциско. Но сейчас наша машина едет в Нью-Йорк.

При этих словах глаза у Билли широко раскрылись: его осенило.

– Шоссе Линкольна и начинается же в Нью-Йорке. Мы приедем на поезде, найдем «студебекер» и можем поехать на Таймс-сквер и начать наше путешествие оттуда.

Эммет посмотрел на Салли, ища поддержки.

Она подошла к Билли и положила руку ему на плечо.

– Билли, – начала она серьезнейшим тоном, – ты совершенно прав.

Эммет закрыл глаза.

Теперь он ее отвел в сторонку.

– Салли, – начал он, но она его перебила.

– Эммет, ты же знаешь: я буду только рада подержать у себя Билли еще три дня. Видит бог, я с радостью подержала бы его хоть три года. Но он уже пятнадцать месяцев ждал, когда ты вернешься из Салины. И за это время лишился отца и дома. Теперь его место – рядом с тобой, и он это понимает. И, наверное, думает, что ты тоже должен это понимать.

Сейчас Эммет понимал одно: надо ехать в Нью-Йорк, как можно скорее отыскать Дачеса, а присутствие Билли этой задачи не облегчит.

Но в одном отношении Билли был прав. Они покинули Морген. Похоронив отца и собрав вещи, они оставили эту часть жизни позади. Что бы ни случилось дальше, утешением может служить то, что им не надо возвращаться.

Эммет повернулся к брату.

– Ладно, Билли. Поедем в Нью-Йорк вместе.

Билли кивнул в подтверждение того, что это разумно.

Подождав, когда Билли подтянет лямки вещмешка, Салли обняла его и напомнила, чтобы он хорошо себя вел и слушался брата. Эммета она не обняла и села в кабину. Но, включив зажигание, поманила его к окну.

– Еще одно, – сказала она.

– Что?

– Если хочешь ловить свою машину в Нью-Йорке, это твое дело. Но я не хочу неделями просыпаться по ночам от беспокойства. Поэтому через несколько дней позвони мне и скажи, что вы целы.

Эммет стал было объяснять, что просьба Салли трудновыполнима – они будут заняты поисками машины, не знают, где остановятся и смогут ли добраться до телефона…

– Кажется, ты без труда нашел способ позвонить мне в семь часов утра, чтобы я бросила все дела и мчалась в Льюис. Не сомневаюсь, что в таком большом городе, как Нью-Йорк, ты сможешь найти еще один телефон и время, чтобы позвонить мне.

– Хорошо, – сказал Эммет. – Я позвоню.

– Хорошо, – сказала Салли. – Когда?

– Что «когда»?

– Когда позвонишь?

– Салли, я не знаю даже…

– Значит, в пятницу. Позвонишь мне в пятницу, в два тридцать.

Не дожидаясь ответа, Салли тронулась, отъехала от вокзала и остановилась, дожидаясь просвета в потоке машин.

Утром, когда они готовились выехать из сиротского дома, сестра Агнесса подарила Билли медальон на цепочке, сказав, что это святой Христофор, покровитель путешественников. Потом она повернулась к Эммету – он слегка испугался, что она и ему подарит медальон. Но она сказала только, что хочет кое о чем его спросить, а перед этим расскажет одну историю: историю о том, как оказался на ее попечении Дачес.

Однажды летом сорок четвертого года, сказала она, появился мужчина лет пятидесяти, а с ним тощий мальчик восьми лет. Оставшись с сестрой Агнессой наедине в ее кабинете, он объяснил, что его брат и невестка погибли в автомобильной катастрофе и он единственный живой родственник мальчика. И конечно, хочет воспитывать ребенка, тем более в таком восприимчивом возрасте, но он армейский офицер, в конце недели должен отправиться во Францию и не знает, когда вернется с войны – и вернется ли…

– Я не поверила ни единому его слову. Не говоря уже о том, что его растрепанная шевелюра не вязалась с офицерской должностью, а на пассажирском месте в его открытой машине сидела миловидная девица. Ясно было, что он отец мальчика. Но разбираться с двуличными, бессовестными людьми – не моя работа. Мое дело – заботиться о благополучии брошенных детей. И можешь не сомневаться, Эммет, маленького Дэниела бросили. Да, через два года отец появился, чтобы забрать Дэниела, когда это стало ему удобно, но мальчик этого не ожидал. Большинство наших мальчиков действительно сироты. У кого-то оба родителя умерли от гриппа, или погибли в пожаре, или мать умерла родами, а отец убит в Нормандии. И это ужасное испытание для таких детей, которые вырастают, не зная родительской любви. Но представь себе: осиротеть не из-за несчастья, а по предпочтению твоего отца, решившего, что ты стал помехой.

Сестра Агнесса помолчала, чтобы Эммет вдумался в ее слова.

– Не сомневаюсь, ты сердишься на Дэниела за то, что он бесцеремонно обошелся с твоей машиной. Но мы оба знаем, что в нем есть доброта, врожденная доброта, которая не могла вполне развиться. В этот критический период жизни больше всего ему нужен верный друг, который встанет рядом, убережет от безрассудств, поможет найти путь к исполнению его христианского долга.

– Сестра, вы сказали, что хотите меня о чем-то спросить. Не сказали, что хотите попросить о чем-то.

Монахиня посмотрела на Эммета и улыбнулась.

– Ты совершенно прав, Эммет. Я не спрашиваю тебя об этом. Я об этом прошу.

– Мне уже есть за кем присмотреть. Он родной мне по крови и тоже сирота.

Она посмотрела на Билли с растроганной улыбкой, но затем с прежней настойчивостью обратилась к Эммету.

– Эммет, ты считаешь себя христианином?

– Я не хожу в церковь.

– Но христианином себя считаешь?

– Так меня воспитали.

– Тогда ты, наверное, знаешь притчу о добром самарянине.

– Да, сестра Агнесса, я знаю притчу. И знаю, что хороший христианин помогает человеку в нужде.

– Да, Эммет. Добрый христианин проявляет сострадание к тем, кому трудно. Это важная часть смысла притчи. Но так же важно, говорит Иисус, что мы не всегда можем выбирать, к кому надо проявить милосердие.

Перед рассветом, отъехав от дома и повернув на дорогу, Эммет думал, что они с Билли ничем не обременены – ни долгами, ни обязательствами – и начинают жизнь сызнова. А теперь, отъехав всего на шестьдесят миль от дома – и не в ту сторону, – он за два часа дал два обещания.

Когда в потоке машин образовался просвет и Салли повернула налево от вокзала, Эммет думал, что она обернется и помашет рукой. Но она только пригнулась к рулю и прибавила газу. С громким хлопком пикап помчался на запад; Салли даже не оглянулась.

И только когда машина скрылась из виду, Эммет вспомнил, что у него нет денег.

Дачес

КАКОЙ ДЕНЬ, КАКОЙ ДЕНЬ, какой день!

Пусть машина Эммета была не самой ходкой, но солнце было высоко, небо голубое, и у всех встречных на лице улыбка.

После Льюиса на первых полутораста милях встречалось больше элеваторов, чем людей. И в большинстве городов по пути, словно по декрету, всего было по одному: один кинотеатр, один ресторан, одно кладбище и один сберегательный банк – и, судя по всему, одно представление о правильном и неправильном.

Но для большинства людей неважно, где они живут. Когда они утром встают, они не рассчитывают изменить мир. Они хотят чашку кофе и тост, восемь часов отработать и завершить день бутылкой пива перед телевизором. Так, более или менее, они ведут себя и в Атланте, Джорджия, и в Номе, Аляска. И если большинству людей все равно, где они живут, им тем более все равно, куда они едут.

Этим и прелестно шоссе Линкольна.

Когда видишь шоссе на карте, кажется, что этот Фишер, про которого рассказывал Билли, – что он взял линейку и провел линию через всю страну, через горы, через реки – наплевать. При этом он, наверное, думал, что прокладывает необходимый путь для перемещения товаров и идей от моря и до синего моря во исполнение «предначертанного судьбой». Но у всех встречных вид был такой, как будто они довольны бесцельностью своего перемещения. «Пусть дорога тебя встретит», – говорят ирландцы, и оно встречало неустрашимых путников – шоссе Линкольна. Встречало каждого из них, ехали они на восток или на запад, или колесили по кругу.

– Какой молодец Эммет, что одолжил нам машину, – сказал Вулли.

– Он молодец, одолжил.

Вулли улыбнулся и наморщил лоб, как Билли.

– Как думаешь, им сложно было добраться домой?

– Нет, – сказал я. – Уверен, что Салли примчалась на своем пикапе, и все трое уже в кухне, едят печенье и желе.

– Ты хотел сказать: печенье и варенье.

– Именно.

Меня немного огорчало, что Эммету пришлось ехать в Льюис и обратно. Если бы я знал, что он оставляет ключи на козырьке, то избавил бы его от этой поездки.

Самое интересное – что когда мы отъезжали от дома Эммета, у меня не было в планах угонять его машину. Я собирался уехать на автобусе. А чем плохо? В автобусе можешь сесть сзади и отдыхать. Можешь поспать или поболтать через проход с торговцем обувными кожами. Но перед самым поворотом на Омаху Билли зажужжал про шоссе Линкольна, и не успели оглянуться, как очутились на окраине Льюиса. Потом, когда я вышел из «Святого Ника», «студебекер» стоит у бордюра, ключ в замке зажигания, на водительском месте – никого. Как будто Эммет и Билли прямо так запланировали. Или Господь. В общем, судьба заявляла о себе громко и ясно – хотя Эммету придется ехать восвояси.

– Приятно знать, – сказал я Вулли, – если сохраним темп, будем в Нью-Йорке утром в среду. Навестим моего папашу, рванем на дачу и вернемся с долей Эммета, пока он по нам не соскучился. А учитывая размер дома, какой вы с Билли сочинили, думаю, Эммет будет рад иметь чуть больше капусты, когда приедет в Сан-Франциско.

Вулли улыбнулся при упоминании проекта Билли.

– Что касается нашего темпа, – сказал я, – как думаешь, когда мы будем в Чикаго?

Улыбка сошла с лица Вулли.

В отсутствие Билли обязанности штурмана я возложил на него. Свою карту Билли нам не давал, нам пришлось купить другую (конечно, на заправке «Филипс 66»). И точно как Билли, Вулли аккуратно прочертил черной линией наш маршрут по шоссе Линкольна до самого Нью-Йорка. Но когда мы выехали, он повел себя так, будто ему не терпелось убрать карту в бардачок.

– Хочешь, я посчитаю расстояние? – спросил он, словно ждал плохого.

– Вот что я тебе скажу: забудь ты про Чикаго да поищи по радио чего-нибудь послушать.

И сразу улыбка его вернулась.

Видимо, приемник был настроен на любимую станцию Эммета, но сигнал ее затух еще где-то в Небраске. Поэтому, когда Вулли включил приемник, послышался только атмосферный шум.

Несколько секунд Вулли вслушивался, словно хотел понять, какого происхождения этот шум. Но как только он стал поворачивать ручку настройки, мне открылся еще один его скрытый талант – как талант кулинара или проектировщика. Вулли не крутил ручку в поисках сильной станции. Он действовал как взломщик сейфов. Прищурясь, высунув кончик языка, он медленно вел оранжевую стрелку по шкале, ловя первое слабое появление сигнала. Потом еще медленнее подстраивался, пока сигнал набирал чистоту и звучность, и наконец останавливался на пике приема.

Первой ему попалась станция с музыкой кантри. Играли песню про ковбоя, потерявшего не то свою любимую, не то лошадь. Я не успел понять, кого – Вулли двинулся дальше. Потом была сводка об урожае, потом пламенная проповедь баптистского священника, потом отрывок Бетховена, сильно приглаженный. Когда он не остановился даже на «Ш-бум, ш-бум», я уже засомневался, что в эфире есть что-нибудь для него подходящее. Но когда он дошел до 1540 килогерц, там только что началась реклама хлопьев для завтрака. Вулли отпустил ручку и смотрел на приемник с таким вниманием, какое уделяешь разве что врачу или гадалке.

Как же он любил рекламу. За следующую сотню миль мы прослушали их, наверное, полсотни. Чего угодно – «кадиллака» купе де Вилль может, или новых бюстгальтеров «Плейтекс». Все равно, чего. Вулли покупать не собирался. Его очаровывала драма.

В начале рекламы Вулли сосредоточенно слушал актера или актрису, излагающих свою дилемму. Типа: недостаточно освежающий вкус их ментоловых сигарет или зелень от травы на штанишках ребенка. По лицу Вулли было видно, что он не только разделяет их огорчение, но и подозревает, что все поиски счастья обречены на неудачу. Но как только эти омраченные души решали попробовать новый сорт того или сего, лицо у Вулли светлело, а когда выяснялось, что названный продукт не только избавляет от досадных комков в пюре, но и от таковых же в жизни, Вулли улыбался радостно и умиротворенно.

В нескольких милях к западу от Эймса, в Айове, Вулли напал на рекламу, где мать семейства вдруг выясняет, что трое ее детей привели на ужин по гостю каждый. Услышав о такой неприятности, Вулли охает. Но тут по мановению волшебной палочки появляется сам шеф Боярди в своем пышном белом колпаке и с еще более пышным выговором. Еще один взмах палочки, и на столе шесть консервных банок спагетти с мясным соусом спасают положение: мальчики набрасываются на еду.

– До чего вкусно, наверное, – вздохнул Вулли.

– Вкусно? – с отвращением повторил я. – Это же консервы.

– Я понимаю. Но ведь удивительно.

– Удивительно или нет – но что это за ужин по-итальянски?

Вулли повернулся ко мне с искренним недоумением.

– А какой должен быть ужин по-итальянски?

Ох, с чего же начать.

– Ты когда-нибудь слышал о «Лионелло»? – спросил я. – В Восточном Гарлеме?

– По-моему, нет.

– Тогда подсаживайся к столу.

Вулли весь обратился в слух.

– «Лионелло», – начал я, – это итальянский ресторанчик – десять кабинетиков, десять столов и бар. Диваны обиты красной кожей, на столах красно-белые скатерти, из музыкального автомата – Синатра, все, как ты и ожидал. Единственная загвоздка в том, что, если ты пришел с улицы в четверг вечером и попросил стол, тебя не посадят ужинать – даже если там пусто.

Вулли оживился – он обожал головоломки.

– Почему тебя не посадят ужинать?

– А почему тебя не посадят, Вулли, – потому что все столы заняты.

– Но ты же сказал, там пусто.

– Так и есть.

– Тогда как же они заняты?

– Ах, мой друг, в том-то и штука. Понимаешь, у Лионелло устроено так, что все столы зарезервированы навсегда. Если ты постоянный клиент у Лионелло, то можешь получить столик на четверых около музыкального автомата в любую субботу в восемь. И ты платишь за этот столик каждую субботу вечером, все равно, пришел ты или нет. И больше никто за него сесть не может.

Я посмотрел на Вулли.

– Ты понимаешь меня?

– Я понимаю тебя, – сказал он.

И я видел, что понимает.

– Скажем, сам ты не клиент «Лионелло», но, к счастью, у тебя есть друг, клиент, и он разрешил тебе воспользоваться его столом, когда уезжает из города. И вот суббота в разгаре, ты надеваешь лучшие шмотки и отправляешься в Гарлем с тремя друзьями.

– Ну, как с тобой, Билли и Эмметом.

– Точно. Со мной, Билли и Эмметом. Вот мы сели, заказали напитки, а меню можешь не просить.

– Почему?

– Потому что у Лионелло их нет.

Тут я Вулли сильно озадачил. Тут он рот открыл еще шире, чем при рекламе шефа Боярди.

– Дачес, как ты можешь заказать обед без меню?

– У Лионелло, – стал объяснять я, – когда ты сел за стол и заказал напитки, официант подтаскивает стул к твоему столу, поворачивает его спинкой к вам, садится, кладет на спинку руки и перечисляет, что они сегодня подают. «Добро пожаловать к Лионелло, – говорит он. – Сегодня у нас закуски: фаршированные артишоки, моллюски маринара, моллюски ореганата и жареные кальмары. Горячие блюда: лингвини с моллюсками, спагетти карбонара и пенне болоньезе. И главное блюдо: курица по-охотничьи, телячьи котлеты, телятина по-милански и оссобуко – на мозговой косточке.

Я взглянул на моего штурмана.

– Вижу по твоему лицу, что ты несколько ошеломлен таким разнообразием. Но не волнуйся, Вулли. Потому что единственное блюдо, которое ты должен заказать у Лионелло, – как раз его официант не назвал: феттучини мио аморе, фирменное блюдо заведения. Свежесваренная паста в соусе из томатов, бекона, карамелизованного лука со щепоткой красного перца.

– Но почему официант его не назвал? Если это – фирменное блюдо ресторана?

– Именно потому не назвал, что это их фирменное блюдо. Феттучине мио аморе. Или ты сам знаешь о нем, чтобы заказать, или ты его не заслуживаешь.

По улыбке Вулли я видел, что он наслаждается вечером у Лионелло.

– У твоего отца был свой столик у Лионелло?

Я рассмеялся.

– Нет, Вулли. У моего папаши нигде не было столика. Но шесть роскошных месяцев он был метрдотелем, и мне позволяли сколько угодно торчать на кухне, только не мешать.

Я хотел рассказать Вулли о Лу, шефе, но тут нас обогнал грузовик, и шофер погрозил мне кулаком.

В другой раз я показал бы ему шиш и уже собрался, но тут заметил, что, увлекшись своим рассказом, сбавил скорость до тридцати. Неудивительно, что шофер разозлился.

Но когда нажал на газ, оранжевая стрелка на спидометре сползла с двадцати пяти на двадцать. Я дожал педаль до пола – скорость упала до пятнадцати, тогда я свернул на обочину, и машина встала.

Я выключил и включил зажигание, досчитал до трех и нажал стартер – никакого эффекта.

– Чертов «студебекер», – пробормотал я. – Наверное, сел аккумулятор. Но тут же сообразил: радио работает, значит, дело в другом. Может быть, свечи?..

– У нас кончился бензин? – спросил Вулли.

Я посмотрел на Вулли, потом на указатель уровня топлива. Стрелка, тоже оранжевая, стояла на нуле.