Шотландия и Англия в первой половине XV в.: высокая политика и региональные амбиции

§ 1. Лорды пограничья и англо-шотландские конфликты на рубеже XIV–XV вв.

Для англичан граница с Шотландией всегда ассоциировалась с границей этнокультурной, началом кельтского мира, сильно отличного от английского. В то же время, необходимо оговориться, что это своего рода бытовой стереотип, поскольку фактически граница английской и гэльской культур пролегала в предгорьях Хайленда. Само же англо-шотландское пограничье в XV в. являло собой особый субрегион со сложной системой внутри — и внешнеполитических связей.

Здесь не обойтись без краткой исторической справки. Как отмечает английский филолог Дж. Уэллс, «стартовым моментом» складывания шотландского языка можно считать захват англо-саксами в VII в. Эдинбурга. Именно с этого времени, наряду с гэльским языком в Лоуленде стал активно использоваться и нортумбрийский диалект древнеанглийского языка[44]. Этот диалект, в своей основе, был языком северных англов (жители Берникии и Дейры)[45], который в XI в. был дополнен некоторыми заимствованиями из нормандско-французского языка, пришедшего из южных частей страны и ставшего впоследствии средством повседневного общения в Лотиане, присоединенном шотландцами в 1018 г. при короле Малькольме II МакКеннете.

В IX в. произошло объединение гэльского и пиктского королевств со столицей в Эдинбурге. Экспансия нового политического образования натолкнулась на противодействие со стороны бриттского королевства Стрэтклайд, которое к этому времени уже вело борьбу с англосаксами. Военные столкновения между королевствами Стрэтклайдом (с X в. оно стало называться Камбрией) и Шотландией продолжалось до 1034 г., когда Камбрия вошла в состав Шотландии. Кроме того, скоттам удалось захватить и значительную часть королевства Нортумбрии, говорившей на нортумбрийском диалекте древнеанглийского языка[46], о котором уже было сказано выше. Районы Камбрии южнее залива Солуэй продолжали оставаться спорными на всем протяжении англо-шотландских отношений.

Дейстительное распространение английской культуры и вытеснение гэльской началось с XII в. в период, когда между шотландским и английским дворами установились довольно тесные отношения[47]. Изначально культивировавшийся только в пограничье язык распространился по всей Южной Шотландии, вытесняя язык гэлов на север страны. Со временем местные диалекты гэльского, были либо вытеснены староанглийским языком, либо в соединении с ним, дали основу для складывания шотландского языка[48]. Чем дальше от границы с Англией на север Шотландии, тем меньшие гэльский язык претерпевал изменения, сохраняя свою чистоту и единство его носителей[49].

Англо-шотландское пограничье («the Borders» — в англо-шотландской историографии) — это обширная территория, называвшаяся еще в хрониках XI–XII вв. Старой Маркой (Old March). Она включала в себя земли современных нам графств Нортумберленда, Камберленда, Уэстморленда, Бервикшира, Роксбурга, Селкирка и Пибблса.

В начале XII в. Марка оказалась разделенной на английскую и шотландскую части. Со временем англичане сумели расширить свои владения дальше на север, захватив ряд исконных шотландских городов и территорий. Таким образом, к английской Марке относятся территории графств Камберленда, Нортумберленда и, частично, Уэстморленда, а шотландской части — Бервикшир, Тевиотдейл и Лотиан. В середине XII в. ради удобства административного управления этими значительными по размерам территориями, было произведено их дальнейшее дробление, и в итоге появилось шесть Марок — по три на английской и на шотландской сторонах[50]. Это были так называемые Восточные, Средние и Западные Марки. В Шотландии они простирались от реки Кри до побережья Северного моря, а в глубину — от Ламмермьюрских (Lammermuir) холмов до Южного Предгорья (Southern Uplands).

У каждой Марки был свой попечитель (Warden) или, иначе, наместник, назначаемый из столицы. Как говориться в одном из ордонансов короля Генриха IV, обращенном к графу Нортумберленду: обязанностью наместников было управление подвластной ему территорией и организация обороны от набегов с шотландской стороны Пограничья, а также сотрудничество с наместниками других Марок[51].

Трудный вопрос — где кончается пограничный субрегион со своей спецификой. Очевидно, правильнее будет говорить о том, что «региональный менталитет» все слабее дает о себе знать по мере продвижения к северу. Хайленд и Лоуленд, хотя исторически связаны между собой, тем не менее, прошли во многом разные пути развития, что не могло не сказаться на их культурах, а линией раздела между Хайлендом и Лоулендом считаются предгорные районы страны.

Южная Шотландия входила в сферу английского культурного влияния, о чем может свидетельствовать традиция церковных и светских скрипториев Лоуленда, где так же как, и в Северной Англии, писали либо на латинском, либо на староанглийском языках[52].

Население приграничной Северной Англии по укладу жизни во многом походило на жителей сопредельной Шотландии, а диалект, на котором говорили местные жители «казался южанам непонятным и грубым»[53]. Некоторые исследователи даже утверждают, что клановая система в Северной Англии была развита не менее, чем в Хайленде. Фрейзер Макдональд уверен, что власть главы клана (также именуемого в источниках лордом на английским манер) в Пограничье была по своему статусу выше, чем власть лорда, поскольку вожди кланов могли оспорить решения своего лорда или же, вообще, их не выполнять в том случае, если они (решения лорда) были не в интересах клана и их вождей[54]. Однако, на наш взгляд, вызывает сомнение сама возможность говорить

О наличие в Северной Англии клановой системы. Скорее речь может идти о тесных вассально-ленных отношениях, часто скрепленными еще и родственными узами, но едва ли это тоже самое, что сами хайлендеры называли кланом.

В целом, можно говорить о сравнительной культурной и социальной близости населения пограничных областей Северной Англии и Южной Шотландии. Однако это обстоятельство не мешало шотландцам воспринимать свое государство как независимое и отстаивать свое право на самостоятельность.

Восточные Марки (East Marches). Самые небольшие по величине территории — они располагались вдоль пограничной линии приблизительно от Карэма-на-Твиде до точки немного севернее Бервика. Считалось, что во время военных действий Восточные Марки больше всех страдали, т. к. пути следования рейдеров пролегали именно через эти земли, удобные как для атак на Эдинбург, так и для набегов на север Англии.

С шотландской стороны реки Твид, выполнявшей роль естественной границы между королевствами, замок Хьюм Касл являлся самым значительной крепостью на территории Марки. Замок находился в плодородной долине Мерс, являвшейся «житницей Пограничья» откуда поставлялись продукты для всей округи, в том числе и английской. Поэтому англичане из Бервика, отзывались о жителях Мерса «наши добрые соседи…без которых мы бы не могли жить»[55].

Другим городом Восточной Марки, часто упоминавшимся в связи с пограничными событиями, был город Уарк, позднее — в середине XVI в. — разрушенный англичанами.

Средние Марки (Middle Marches) Шотландии и Англии располагаются по обе стороны границы, идущей вдоль Чевиотских холмов. Наиболее крупными городами и резиденциями королевских чиновников здесь были Олнвик, Харботлл и Оттеберн — на английской стороне. С шотландской стороны наиболее значимыми были города Хауик, Келсо, Джедбург. В этих городах жили главы многих шотландских семейств, промышлявших разбоем. Фрейзер МакДональд замечает, что уровень грабежей и набегов в этой области был столь высок, что даже один из наместников Марок как-то сказал о ней: «варварская и безбожная территория»[56].

Средние Марки практически всегда находились в центре событий, будь то полномасштабное вторжение или просто набег с целью «угнать корову». Отправными пунктами для набегов шотландцев на сопредельные территории были города Ридесдейл на востоке и Тайндейл в западной части Марки.

Надо отметить, что западная часть шотландской Средней Марки — была особой территорией, неподвластной наместнику Марки, поскольку своей историей и связями между местными семьями она более тяготела к Западной Марке, центром этого уголка Средней Марки был город Диддесдейл. Там был собственный Наместник, которого, в отличие от других регионов — не присылала корона, а он выбирался местной знатью и звался Хранителем (Keeper). Часто Хранители лично возглавляли рейды в английскую Среднюю Марку[57]. Источники также упоминают о традиционно прочных связях Хранителей с островными кланами и вождями кланов Хайленда.

Западные Марки (West Marches). Большую их часть занимала территория, которая называлась Спорной Землей (Debatable Land). Такое название связано с тем, что ни Англия, ни Шотландия не могли предоставить достаточного документального подтверждения своих прав на эти земли. Ни у одной из сторон не было даже «старого ржавого меча»[58], чтобы доказать свое право на эти земли, а достаточной силы, авторитета и власти для отстаивания своих интересов ни у кого не было. В XV в. эта территория фактически никому не подчинялась, кроме местных лордов и там не было представительств ни английской, ни шотландской администрации.

Напряженность в шотландской части Западной Марки создавала многолетняя феодальная распря двух местных семейств: Армстронгов и Максвеллов[59], которых, в свою очередь, патронировали два давно соперничавших между собой шотландских семейства — Данбары и Дугласы. Главными опорными пунктами здесь были замки Кэрлаверок, Лохмабен, Лэнгхолм и Лохвуд.

Английская Западная Марка включает в себя Камберленд и Уэстморленд. Несмотря на близость к таким опасным соседями, считается, что английская Западная Марка страдала от набегов в меньшей степени, нежели Средняя Марка[60]. В английской Западной Марке были плодородные земли, а значительная часть населения была занята в торговле либо товарами, которые шли через их земли, либо продуктами, выращенными на своих фермах.

Несомненно, регион представлял интерес для всякого рода любителей чужого добра с сопредельных территорий. Однако, вместе с тем, это область была самой сильной из всех Марок в военном и экономическом аспектах[61]. Горы и реки служили хорошими природными преградами, а земля была усеяна крепостями. Жемчужиной среди этих укреплений был город Карлайл, чьи мощные бастионы могли посоперничать с лучшими крепостями Европы.

Важно отметить, что значительная часть земель, входящих в английскую Западную Марку, принадлежала крупнейшим аристократическим родам севера Англии — Перси и Невиллам. Перси владели большей частью Нортумберленда и Камберленда, а Невиллы активно собирали земли в графстве Уэстморленд — также части Западной Марки.

В XIV в. в ряде шотландских городов и графствах за пограничной рекой Твид, например, в Бервике — городе одноименного графства, Джедбурге, Келсо и др. находились английские гарнизоны. Кроме того, англичане значительно укрепили свои позиции в графствах Камберленд и Нортумберленд, которые до XII в. принадлежали Шотландии. Впрочем, к концу XIV в. эти территории уже прочно воспринимались англичанами, как традиционно английские территории[62]. Тем не менее, как мы увидим дальше, шотландцы никогда не забывали о том, что некогда североанглийские графства были под властью шотландской короны.

Политику на англо-шотландской границе на рубеже XIV–XV вв. во многом формировали две сильнейших и, постоянно соперничающих между собой семьи: с английской стороны — Перси и с шотландской — Черные Дугласы.

Противостояние этих семей имело долгую и насыщенную конфликтами историю. Одним из пиков обострения «пограничной войны» между семьями Дугласов и Перси явилось сражение при Оттоберне в 1388 г. Причиной раздора в то время стали бурги Джедбург и Джет Форрест в Лоуленде, дарованные Робертом I Шотландским сэру Джеймсу Дугласу. После поражения шотландцев при Халидон Хилле (Halidon Hill) в 1334 г. и английской оккупации этих земель, Эдуард III передал указанные земли Генри, второму лорду Перси. Семья Дугласов ни за что не хотела отказываться от своих притязаний на отнятые территории. Поражение при Оттоберне, хотя и было, по словам Энтони Така, «самым серьезным поражением англичан от шотландцев со времен Эдуарда II»[63], но вернуть отнятые у шотландцев территории оно так и не позволило.

Характеризуя политическую жизнь английского пограничья и, делая акцент на том, как сильно оно страдало от набегов соседей, английский историк Генри Саммерсон довольно драматически описывает ситуацию в начале XV в. следующим образом: «северо-западная Англия часто находилась в обороне, ее крепости готовились к осаде, а ее жители были готовы искать в них укрытие»[64]. Впрочем, в данном случае надо понимать, что автор довольно предвзят в своих оценочных суждениях — едва ли возможно, что шотландская сторона границы страдала от набегов англичан в меньшей степени.

Первые свои поместья, располагавшиеся в основном в Йоркшире, Перси получили еще из рук Вильгельма Завоевателя за заслуги в Нормандском завоевании[65]. На юге Перси владели графством-палатинатом Дарем, а северная часть их земель ограничилась рекой Твид и Чевиотскими холмами.

Владения Перси располагались также на приграничной территории Шотландии и в шотландском Лоуленде, что давало Перси, подобно ряду других лордов Пограничья (в их числе, например, Джорджу Данбару, графу Шотландской Марки) дополнительные возможности для политического маневрирования между Лондоном и Эдинбургом. Вообще, надо заметить, что нередкая практика наличия владений у лордов пограничья на другой стороне границы, затрудняло выяснение вопроса, какому монарху и за какие владения лорд должен был приносить оммаж, а, следовательно, чьим вассалом он должен считаться — английским или шотландским. Естественно, пограничные лорды пользовались этой ситуацией, называя себя вассалами то английской, то шотландской короны, в зависимости от личных интересов и политической обстановки.

Горы на юге и юго-западе отделяли владение Перси от графства-палатина, принадлежавшего Ланкастерскому дому. В конечном итоге, выгодное географическое положение давало возможность семье Перси контролировать транзитную торговлю, а удачная брачная политика способствовала возвышению рода и округлению границ земельных владений.

Перси, подобно другим крупным аристократическим домам, держали свой двор, который вместе с ними перемещался по северо-английским городам: Бембороу, Уоркорту, Ньюкаслу и Бервику. Известно, что Перси тратили очень большие средства на его содержание и на оплату услуг придворных музыкантов и бардов[66].

Этот факт дает основание для проведения параллелей с традицией континентальных аристократических Домов, подобно герцогам Бургундским или владетельным баронам Лангедока во Франции, в их стремлении подчеркнуть свою значимость и независимость от короны.

Кроме того, поскольку герцоги Ланкастеры, владения которых соседствовали с владениями Перси, во второй половине XIV в. большую часть времени проводили в Лондоне, можно говорить о том, что Перси были единственной военной и политической силой на всем севере Англии.

Традиционно Перси исполняли должность наместников пограничных земель: им вменялось в обязанности охранять от набегов шотландцев не только границы своих владений, но и другие английские территории, граничившие с Южной Шотландией.

Частые упоминания в хрониках имени Перси были связанны, как правило, именно с военными столкновениями на границе. Довольно типичной для таких упоминаний в хрониках, является фраза Уолсингэма, касающаяся событий 1400 г.: «шотландцы, враждебно настроенные к англичанам, вторглись в приграничные владения, но Генри Перси и его сын Генри… с помощью своих отрядов и лучников обратили шотландцев в бегство»[67].

Генри лорд Перси, четвертый барон Перси, пожалуй, был первым представителем своего клана, чьи притязания простирались гораздо дальше собственных северных владений и традиционных региональных конфликтов с другими семьями. Немаловажную роль в этом, по-видимому, сыграло его происхождение. Ведь мать первого графа Перси — леди Мария — была дочерью герцога Генри Ланкастера, отец которого — Эдмунд был вторым сыном короля Генриха III[68]. Таким образом, с этого времени пускай и весьма призрачные права на корону отразились на амбициях и характере политических поступков членов этого семейства.

При Эдуарде III четвертый барон Перси в 1366 г. стал одним из 26 кавалеров ордена Подвязки, а десятью годами позже — в 1377 г. ему был пожалован титул графа Нортумберленда. Как справедливо отмечает Р. Ломас, графский титул стал «лишь формальным признанием власти и положения семьи Перси на Пограничье»[69], подчеркивая таким образом, что власть и влияние этой семьи в этот период в северной Англии уже были неоспоримы и признавались даже короной. Несколько ранее в 1376 г., благодаря покровительству Джона Гонта, герцога Ланкастера, которому Перси активно помогал в континентальных делах, он получил должность графа-маршала Англии. Впрочем, очевидно, придворная карьера была вне интересов семьи Перси. Барон, а позже граф Нортумберленд, как и другие северо-английские лорды, вообще не часто посещали Лондон.

Позволим себе небольшое отступление в отношение крупных английских лордов. Как пишет Дж. Розенталь: «многие пэры Англии в течение десятилетий находились во Франции, а северные лорды — на шотландской границе. Те из пэров, кто был вынужден совмещать военные и политические функции, почитали за честь не посещать заседаний парламента по королевскому разрешению [выделено нами — С.И.]»[70]. Хотя здесь речь ведется о стремлении лордов получить из рук короля привилегию — т. н. «проксию», т. е. права передачи посещения парламентских заседаний на законном основании другому лицу. При этом корона в специальном разрешении сама указывала кандидатуру доверенного лица. Вряд ли Перси были исключением в подобной практике. Поэтому, мы можем предположить, что Перси, как и другие крупные северные лорды, с прохладцей относились к своему праву присутствовать на заседаниях лондонского парламента и к возможности участвовать в придворной политике.

Есть все основания говорить о том, что лорды англо-шотландского пограничья рассматривали территории по обе стороны границы, как некий обособленный субрегион. Под этим мы понимаем пограничную территорию, в которой местные порядки, законы, традиции и устоявшиеся политико-семейные отношения в значительной степени заслоняли собой королевскую власть, а, соответственно, роль и авторитет местной аристократии здесь был выше, чем у короны.

Так, например, росту территориального могущества лордов шотландского пограничья шотландская корона не противилась и принимала его как данность, поскольку мы не находим в наших источниках упоминаний об открытых конфликтах между официальным Эдинбургом и Дугласами, вероятнее всего, между Дугласами, Данбарами, а также другими кланами и короной существовало некое «равновесие интересов». Эти интересы базировались на сложившейся практике разделения полномочий и учете мнений крупных лордов, на которых лежала охрана границ от английских вторжений, а также об отсутствии сил у шотландской короны, чтобы напрямую влиять на жизнь земель принадлежащих крупным лордам. Полагаем, что похожая схема отношений между лордами пограничья и короной существовала и в Англии.

А. Макдональд приходит к выводу, распространяя его вообще на отношения всей шотландской знати и короны, что при шотландских королях Роберте II (1371–1390) и Роберте III (1390–1406) шотландская знать приобрела «беспримерное и неуправляемое могущество, которое вело пограничных лордов к новым феодальным конфликтам»[71]. Р. Митчисон сравнивает характер отношений между шотландской знатью и центральной властью в этот период с «договором, заключенным в период гражданской войны в Англии между Стефаном и Матильдой»[72]. Что на наш взгляд, если и преувеличено, то не на много и, в целом, соответствует реальной ситуации в Шотландии конца XIV — начала XV в.

У английских лордов пограничья мы также наблюдаем рост территориального могущества и возросший политический авторитет, что, очевидно, представляло несомненную угрозу для авторитета Лондона. Этому английская корона активно сопротивлялась, поскольку такое положение дел ломало четкую политическую структуру и иерархию в королевстве.

В целом, к началу XV в. лорды пограничья были, в достаточной степени, автономны и нередко могли с достаточной долей самостоятельности творить региональную политику без оглядки на столицы, исключительно ради собственной выгоды и политических интересов пограничных семейств.

Именно отсутствие сильной королевской власти на местах и концентрация власти в руках нескольких семей, дает возможность говорить о превращении пограничных областей северной Англии и Лоуленда, в особый автономный субрегион, где английские и шотландские лорды реализовывали интересы своих семей, и политических партий. Как пишет шотландский историк Алистер Макдональд: «север был слишком удален от центра политической власти королевства, чтобы корона могла его в достаточной мере контролировать»[73].

Вполне естественно, что семейство Перси интересовало, прежде всего, благополучие в родовых поместьях, а не дела короля во Франции. Тем более, что в 1383 г. истекал срок действия мирного англо-шотландского договора, а шотландские пограничные лорды во главе с графами Дугласом и Шотландской Марки начали, как выражается, симпатизирующий семейству Перси Р. Ломас: «агрессивную политику, чтобы восстановить контроль над большей частью шотландского Лоуленда, которая отошла к англичанам после поражения при Невилл Кросс»[74].

Отношения лидеров английской знати на пограничье, надо сказать, были весьма непростыми. В конце 80-х гг. XIV в. между герцогом Ланкастером и графом Нортумберлендом произошла ссора[75]. Граф Перси покинул столицу и вернулся на родной Север. Ухудшение отношений было связано с назначением Джона Гонта лейтенантом Пограничья. Герцог предпринял шаги для подчинения себе пограничной стражи. Его ближайший помощник и старый соратник по войне во Франции Джон, лорд Невилл из Рэби (Raby) был назначен начальником пограничной стражи всех английских Марок. Также на обострение отношений между графом Нортумберлендом и герцогом Ланкастером повлияло то обстоятельство, что граф и герцог оказались на разных сторонах в конфликте между королевским двором и верхушкой лондонского купечества[76]. Летом 1390 г. в конфликте лордов на стороне Перси выступил король Ричард II. Как сообщает хронист, король принял сторону графа, именно потому, что графа Нортумберленда поддержали многие представители знати и лондонского купечества[77]. Из этого конфликта Перси вышел политически значительно более окрепшим и получившим из рук короля пост начальника гарнизона французского города Кале.

Вполне вероятно, что поддержка Перси со стороны лондонского патрициата была, прежде всего, связана с тем, что Джон Гонт нарушал традиционные привилегии купечества, продавая монополии на торговлю иноземным купцам. В этой ситуации лондонская верхушка, вероятно, желая ослабить влияние Гонта, принял сторону Перси, видя в нем защитника своих интересов перед Ричардом II[78]. Таким образом, это позволяет говорить о том, что, несмотря на свою дистанцированность от дел столицы, граф Нортумберленд имел весьма сильные позиции, как в Лондоне, так и при дворе. У него были влиятельные союзники из числа лондонской купеческой верхушки, и он мог открыто выступать против влиятельнейших фигур королевства.

Плацдармом Гонта на пограничье было баронство Эмблтон (Embleton) — часть его владений в герцогстве Ланкастер. Это баронство было небольшим и почти не давало дохода, однако, построенный в 1310-х гг. в Данстенбурге (Dunstanburgh) замок был самым хорошо укрепленным и крупным во всем Нортумберленде. Впрочем, дальнейшие события показали, что имеющихся у герцога ресурсов оказалось недостаточно для наведения порядка в пограничье. Гонт ослабил свои попытки получить контроль над этим регионом. Возможно, как полагает Р. Ломас, на самом деле Джон Гонт просто переключил свое внимание на борьбу за кастильскую корону, на которую имел права, будучи мужем Констанс — дочери короля Педро I Кастильского[79]. Как бы то ни было, герцог принял решение отдать бразды правления обратно в руки Перси.

В 1391 году граф Генри стал наместником Восточной Марки. Все это демонстрирует рост могущества семьи Перси в Северной Англии и в королевстве, а, кроме того, корона подтверждала и формально закрепляла особый статус семьи на севере страны. Трое сыновей графа Перси: Генри, Томас и Ральф, в качестве королевских чиновников, также принимали участие в управлении делами на Пограничье.

На дальнейшую судьбу семьи Перси также повлиял конфликт графа Генри с Ричардом II, пожелавшим, чтобы граф принял участие в карательной экспедиции в Ирландию (1398). Однако в ответ граф предпочел удалиться из Лондона, где он пребывал в то время, в свои земли в Северной Англии. Эта размолвка в конечном итоге определила позицию дома Перси в период формирования ланкастерского заговора.

Кончина Джона Гонта и последовавший после нее ордонанс Ричарда II о конфискации герцогских владений, который отказывал, таким образом, Генри Ланкастеру в праве наследовать владения отца, привели, как известно, к событиям, оказавшим значительное влияние на дальнейшее течение английской истории.

Известие о смерти отца застало Генри Болинброка, графа Дерби — сына Джона Гонта, во Франции, где он находился в изгнании. Решение же об отказе в праве наследовать отцу и стремление получить наследство подстегнуло возвращение Генри в Англию. Отсутствие короля, который был занят подавлением мятежа в Ирландии, позволило Болинброку без препятствий со стороны официальных властей водвориться в одном из своих замков в Йоркшире, где у него оставалось большое число сторонников из числа северных баронов[80].

В число сторонников входили могущественные бароны, среди которых видное место занимали его графы — родственники: Уэстморленд (Невилл)[81] и Нортумберленд (Перси). В скором времени Генри Болинброк, возглавил вооруженный мятеж против Ричарда II. Местные же власти склонялись больше к поддержке мятежников, нежели к противодействию им.

Ричард Ломас в своей работе, предполагает, что граф Нортумберленд был вовлечен в заговор обманом. Впрочем, по словам того же автора, все участвовавшие в заговоре лорды были «чрезвычайно амбициозными и малощепетильными людьми, прекрасно понимавшими весь риск предприятия, неудача которого закончится для них смертью»[82].

Возвращение Ричарда II в Англию после выступления оппозиции уже не могло повлиять на ход событий, оставшиеся верными монарху отряды не были способны противостоять тридцатитысячному войску мятежников. Итогом этого баронского «предприятия» стало низложение Ричарда II и интронизация Генри Болинброка, герцога Ланкастера, под именем Генриха IV. Этот Ланкастер стал основателем новой королевской династии Англии.

Удачный исход ланкастерского дела способствовал дальнейшему росту влияния семьи Перси. В награду граф Нортумберленд был назначен коннетаблем Англии и получил право на получение налогов с острова Мэн[83]. Особенно позиции семьи Перси укрепляются на севере страны, где она владела, по меньшей мере, пятью замками в Нортумберленде, девятью в Йоркшире, шестью в Камберленде. Его полный титул звучал следующим образом: «Могущественный лорд Генри, граф Нортумберленд, лорд Кокермаут и Петуорт, барон Перси, Поингс, Фиц-Пэйн и Брайан, хранитель Восточных и Средних Марок[84] Англии на шотландской границе и кавалер Ордена Подвязки».

В начале 1400-го года старший сын Перси, сэр Генри, по прозвищу Хотспер (Hot Spur — горячая шпора), стал наместником Восточной Марки и адмиралом Англии, получив право на сбор налогов с Восточной Марки. Граф Нортумберленд получил такое же право относительно Западной Марки, вместе с замком Карлайл сроком на 10 лет. Старший Перси был восстановлен в должности наместника указанной марки (которой граф был лишен в связи с отказом следовать в 1398 г. с Ричардом II в карательный поход в Ирландию). Сверх того, Перси были переданы права на опеку ⅔ владений Эдмунда Мортимера, графа Марки до его совершеннолетия.

Поток королевских пожалований наглядно демонстрирует стремление короны заручиться поддержкой этой влиятельной семьи и свидетельствует о формальном и неформальном статусе Перси в стратегически важном регионе. Умелая политика графа привела к тому, что в первые годы XV в. он стал одним из наиболее могущественных лордов Англии.

С шотландской стороны, ситуацию в регионе практически полностью контролировали две фамилии: Данбары и Дугласы[85].

Данбары были одной из самых знатных семей в Лоуленде. Мерс (the Merse), или иначе Марка, территория, которая входила в Бервикшир — обширные земли на юге Шотландии, была дарована в 1072 г. Малькольмом III графу Коспатрику, предку Данбаров. Несмотря на то, что титул графа за Данбарами был подтвержден актом парламента лишь в 1290 г., мы полагаем, что титул графа Шотландской Марки они носили с момента передачи им земель[86].

Другая пограничная семья — Дугласы принимала активное участие во всех политических делах Шотландии начиная с XIII в. Тем не менее, реальное влияние при дворе Дугласы начали приобретать лишь с середины XIV в., по мере роста владений и за счет своих матримониальных связей.

Первым обладателем рыцарского достоинства был Уильям Дуглас «рыцарь из Лиддсдейла». Этот Дуглас присутствовал на коронации Роберта II Шотландского (1371–1390) и был первым Дугласом — наместником Шотландской Марки[87]. Их графство Дугласдейл было вторым в ряду шотландских графств (первое — графство Мори (Morey) — третье графство Кроуфорд (Crawford)).

Пласкарден повествует, что в год возведения брата короля — графа Файфа в герцогское достоинство (после креации герцог Олбани) в 1398 г., король пожелал сделать герцогом и Арчибальда Дугласа, именуемого в хронике «сэром Арчибальдом Черным, графом Дугласом» (sir Archibald the Black earl of Douglas). Однако граф сам этого не захотел, заявив, что «его владения не достойны титула герцога». Когда же герольды обратились к нему: «сэр герцог, сэр герцог» («sir duke, sir duke»), Дуглас, передразнивая, им ответил: «сэр селезень, сэр селезень» («sir drake, sir drake»)[88], явно давая понять, насколько неуместно обращение к нему с герцогским титулом.

Надо полагать, здесь не могло не сказаться то обстоятельство, что граф Дуглас имел дружеские или, по меньшей мере, тесные деловые отношения с новоявленным герцогом Олбани. Возможно, граф предполагал, что возведение его самого в герцогское достоинство может повлечь за собой ухудшение отношений с Олбани, бывшего, как известно, очень самолюбивым и амбициозным человеком.

Как уже говорилось, лорды пограничья, а особенно представители крупных семейств таких, как Дугласы, Перси и Данбары, активно пользовались фактом удаленностью своих владений от столиц. Во многом, именно дистанцированность пограничья от Лондона в большей мере, а от Эдинбурга — в меньшей, дала возможность этим семействам с течением лет создать свои огромные территориальные владения и укрепить свое политическое положение.

Длительное вооруженное противостояние семей Перси и Дугласов привело к ряду пограничных столкновений, наиболее крупным из которых, было, уже упоминавшееся выше, сражение при Оттоберне (1388), закончившееся поражением англичан и пленением Генри Хотспера и Ральфа Перси — сыновей графа Нортумберленда. Важным обстоятельством является тот факт, что политический вес и официальный статус Перси — в Англии и Дугласов — в Шотландии выводил этот, по сути, феодальный конфликт на государственный уровень. Отношения Дугласов и Перси прямым образом оказывали влияние на ситуацию в приграничье, отражаясь на политической атмосфере в отношениях двух королевств.

Когда североанглийские бароны во главе с графом Нортумберлендом отправились в Йорк для участия в ланкастерском деле, его шотландский противник — Арчибальд Дуглас, граф Дуглас по прозвищу Мрачный (Хмурый) (ум. в 1400 г.) — воспользовался отсутствием Перси, совершив ряд успешных рейдов.

Уолсингэм, как и другие английские хронисты, повествуя о событиях 1399–1400 гг., неоднократно возвращается к ситуации на пограничье. Достаточно характерным для английских хронистов являются такие пассажи: «в конце 1399 г. шотландцы захватили и разрушили крепость Уэрк (Werk), а многим жителям причинили разорение»[89], в ноябре 1399 г., в период, когда в Англии заседал парламент, где обсуждался вопрос о судьбе Ричарда II, шотландцы дважды «воспользовавшись отсутствием хранителя Марок, вторгались в пределы Англии»[90]. По данным Уолсингэма, с февраля 1399 по март 1400 гг., пользуясь отсутствием Перси и его сторонников, был совершен без малого десяток рейдов на территорию Северной Англии.

Англичанин Кэпгрейв, описывая события весны 1400 г., говорит, что: «стражниками Леннии [Северная Англия — прим. С.И.] были захвачены шотландские моряки, которые занимались разбоями, вожаком у них был лорд (dominus) Роберт Логон[91], шотландский рыцарь, который нарушил мир, грабя английские суда и свозя награбленное в местечко недалеко от Абердина»[92].

Приведенные здесь отрывки, на наш взгляд, свидетельствуют не столько о традиционно высокой военной активности на англо-шотландской границе, сколько о важности самой темы пограничья для хронистов — современников этих событий.

Заметное влияние на активность пограничных конфликтов оказывали перемены в Эдинбурге.

Роберт III вступил на престол в 1390 г. Однако, будучи «болезненным и хрупким»[93] человеком, бразды правления Шотландией в первые же годы его царствования перешли к его брату — Роберту Стюарту, графу Файф. В середине 1390-х гг., король стал чувствовать себя лучше и взял власть в свои руки. В 1399 г. Роберт III передал полномочия править своему старшему сыну — Дэвиду Стюарту, герцогу Ротси. Брат короля, граф Файф, надеявшийся вновь занять место регента, в качестве компенсации был возведен в герцоги Олбани[94].

Дэвид Стюарт, герцог Ротси, занимал умеренную позицию по отношению к Англии. Он выступал за более самостоятельную и менее зависимою от Франции внешнюю политику Шотландии[95]. За мирное урегулирование территориальных и политических споров с Англией, основываясь на уже существующих межгосударственных договорах — таких как Нортгемптонский трактат (1328) и мирный договор, подписанный в Бретеньи (1396).

Позиция Ротси резко расходилась с позицией его дяди — Роберта Олбани, который исходил из того, что прочный мир между Шотландией и Англией практически невозможен, и потому необходимо заручиться военно-стратегической поддержкой Франции.

В этой связи надо кратко напомнить историю появления франко-шотландского союза. Франко-шотландский альянс оформился в конце XIII в., он предусматривал взаимную поддержку Шотландии и Франции в случае начала военных действий с Англией. Заключенный между двумя королевствами договор 1296 г., по своей сути, отражал стремления двух королевств противостоять политическим амбициям Англии[96]. Традиционно лидером в этом альянсе была Франция, которая несла также основное бремя финансовых расходов. Вместе с герцогом Олбани, одним из лидеров профранцузского блока в Шотландии был также Арчибальд Мрачный, третий граф Дуглас.

Взаимоотношения между недавно вошедшим на престол Генрихом IV, шотландским двором и его союзником Францией, с первых же дней правления английского короля стали весьма натянутыми, если не сказать враждебными. В депеше Роберта III Шотландского, перехваченной англичанами в Норфолке в феврале 1400 г. и предназначавшаяся Карлу VI, Генрих IV назывался «узурпатором и предателем»[97]. Содержание письма отражает близость позиций дворов Шотландии и Франции в вопросе оценки ланкастерского переворота в Англии.

Обращение в письмах к Генриху IV как к «кузену герцогу Ланкастеру, графу Дерби и коннетаблю Англии»[98] продолжалось на протяжении, примерно, полугода после воцарения нового английского монарха. Лишь с июля 1400 г. в официальной переписке и шотландцы, и французы стали называть Генриха Болинброка королем Англии. Симультанность признания монаршего статуса Генриха Ланкастера Шотландией и Францией, не может ни навести на мысль о скоординированности позиций шотландского и французского дворов.

Новый английский король испытывал трудности с признанием легитимности своей коронации не только со стороны иностранных дворов, но и внутри свой страны. Далеко не все смирились с переворотом и признали Генри Болинброка своим новым государем. Политическое напряжение, царившее в Англии, в начале царствования Генриха IV, отразилось в английских хрониках, в которых довольно подробно описывались многие слухи и события, демонстрируя крамольные настроения в обществе. Наиболее распространенными были слухи о возвращении низложенного Ричарда II.

Первым, кто указал на эти слухи в Англии, был хронист Кэпгрейв. Очевидно, ему достаточно много было известно о ходе расследования по поводу источников распространения слухов. Однако едва ли хронист доверяет информации, по которой утверждалось, что уже в начале 1400 г. в Северной Англии шла молва, якобы «Ричард II спасся, живет в Шотландии и вскоре должен вернуться. По возвращении он вознаградит всех тех, кто принял его сторону»[99]. Ссылаясь на «проведенное расследование», Кэпгрейв говорит о неком пойманном на севере подстрекателе: «задержанный начал свои проповеди в североанглийском городке Уэр (Ware). Он писал обращения к народу и всегда подписывался разными именами, чтобы никто его не поймал. Он заставлял народ верить, что весь мир готовится подняться в поддержку короля Ричарда. Когда же проповедник был схвачен, перед казнью он заявил, что королевские чиновники не в своем уме, раз осмеливаются поднять руку на человека короля. Он считал, что его палачи искренне должны поддержать его дело»[100].

Шотландские хронисты тоже не обошли вниманием распространение слухов о спасении свергнутого английского монарха. Однако в отличие от английского хрониста, который склонен рассматривать любую информацию о Ричарде II, как ложь и провокацию, шотландцы, кажется, верили этим слухам.

Пласкарден сообщает, как о достоверном факте, о появлении в начале 1400 г. Ричарда II в Шотландии, где тот нашел на первое время приют на Шетландских островах. Некоторое время английский король «оставался неузнанным на кухне Лорда Островов, до тех пор пока не перебрался в Шотландию ко двору короля Роберта III»[101]. Забегая несколько вперед, отметим, что и спустя годы шотландский хронист не оставит без внимания судьбу английского изгнанника. В 1412 г. Пласкарден напишет, что пока Ричард II был жив (речь идет о якобы спасшемся еще в 1400 г. в Шотландии человеке), его содержали «с подобающей честью», а после его смерти в 1412 г., герцог Олбани «повелел захоронить короля в усыпальнице Стирлинга в северном пределе алтарной части церкви»[102].

Неизвестно, имели ли прямое отношение к возникновению и распространению этих слухов сторонники профранцузской партии Олбани-Дугласа в Шотландии, но, очевидно, что такого рода слухи были им на руку, поскольку дестабилизировали обстановку в Англии.

Возможно, используя имя Ричарда II, агенты франко-шотландской партии вербовали себе сторонников из английских баронов, недовольных правлением Генриха IV Ланкастера, и провоцировали их на открытый мятеж против короны. За неимением более точных сведений, мы можем лишь предполагать, что, возможно, некоторые из североанглийских лордов, принявших позже участие в восстании Хотспера в 1403 г. под лозунгом свержения «узурпатора», верили в возможность возвращения законного короля Ричарда II из Шотландии.

Только что вошедшего на престол английского короля не могли не беспокоить шотландские набеги на северной границе. Едва ли верно утверждение А. Макдональда о том, что «англо-шотландские военные действия в этот период [конец XIV — начало XV вв.] были абсолютной инициативой шотландцев, в то время как английские атаки были реакцией на повторяющиеся набеги шотландцев»[103]. Ведь в разные годы инициатива набегов принадлежала то англичанам, то шотландцам. В любом случае, в основе столкновений на англо-шотландском пограничье лежало, как правило, желание поживиться за счет сопредельной земли, а такое желание было обоюдным.

В феврале 1400 г. тема участившихся пограничных шотландских набегов в конце 1399 г. — начале 1400 г. (по хронике Уолсингэма, их было пять)[104], стала предметом обсуждения в Лондоне на одном из заседаний Королевского совета[105]. Впрочем, Генриха IV, наверняка, больше волновал вопрос признания Шотландией его в качестве законного английского государя, чем наказание шотландцев за их пограничные рейды.

Радикальным способом решения всех проблем в отношениях с Шотландией, было бы присоединение ее к Англии. С целью выяснения вопроса, как относится к этому плану шотландские лорды, Генрих IV провел ряд зондирующих мероприятий. Получая от своих агентов в Лоуленде благоприятные донесения о готовности многих шотландцев стать подданными английской короны, Генрих IV стал готовиться к вторжению[106].

Для обоснования законности своих притязаний на Шотландию, английский король еще в феврале 1400 года дал распоряжение своему казначею Джону Норбери составить свод документов, включающий в себя хартии и извлечения из хроник, доказывающих право Англии на сюзеренитет над Шотландией. Напомним, что в итоге Войны за независимость с Англией по Нортемптонскому трактату (1328), Шотландия была официально признана Англией совершенно независимым королевством.

Известно, что 15 июля 1400 г. Джон Норбери представил королю искомый юридический свод, в его основу легла хартия об оммаже, принесенном Джоном Баллиолом, ставленника Эдуарда III, после смерти бездетного Александра III в 1286 г.[107]. Туда также входили выдержки из договоров Эдуарда I c Шотландией 1291–1296 гг., составленные в выгодном для Англии свете[108]. Получившийся документ шотландский историк Норман Макдугалл охарактеризовал «сборной фальшивкой»[109]. Конечно же, речь не идет о фальшивке, однако, понятно, что документы были подобраны односторонне, в выгодном для англичан духе.

В связи с подготовкой юридического обоснования притязаний Англии на Шотландию, уместно вспомнить слова английского хрониста Кэпгрейва, отражавшие позицию английского двора, что поскольку мир 1328 г. был заключен предателем Мортимером, он не может считаться действительным. Вдобавок хронист был уверен, что неудачи, которые преследуют шотландцев в войне с англичанами — свидетельство божьего промысла и «господство Англии над Шотландией угодно Богу»[110].

В июле 1400 г. Генрих IV потребовал от Роберта III принести оммаж за свое королевство[111]. По-своему показательным является тот факт, что в ответ на это, совершенно юридически некорректное требование англичан, шотландцы все же предложили начать переговоры по данному вопросу.

Такой поворот событий мы можем объяснить следующими причинами. Во-первых, действовал внешнеполитический фактор. Из-за раздиравших Францию междоусобиц Бургуньонов и Арманьяков, боровшихся за власть в период болезни Карла VI, Франция была не способна оказать поддержку Эдинбургу, а без нее он не был готов идти на открытый конфликт с Англией. Вторым моментом, повлиявшим на решение идти на переговоры с Англией, стало политическая напряженность внутри самой Шотландии, поскольку (вероятно, не без участия Англии) активизировала свою деятельность сепаратистки настроенная гэльская знать Хайленда. «Хроники Шотландии» сообщают о мятеже горцев с острова Мэн, поводом для которого стало, якобы, недовольство налогами, которые пытались собрать в этой области королевские чиновники. В связи с этим, в мае 1400 г. Роберт III был вынужден отправить на подавление мятежа часть преданных ему лордов[112]. Королю не удалось поймать лидеров восстания, однако, на какое-то время ситуация в горах стабилизировалась[113].

Английский монарх 7 августа 1400 года обратился к шотландской знати[114]. В этом заявлении Генрих IV призывал лордов Шотландии явиться к нему лично в Эдинбург и принести оммаж за свои владения. Встречным предложением стало обращение герцога Ротси к английскому суверену. Ротси предложил Генриху IV устроить рыцарский поединок между двумястами-тремястами шотландскими лордами с равным числом англичан, с тем, чтобы решить спор между их королевствами традиционным феодальным способом — путем рыцарского поединка. Это предложение герцога было мотивировано его «жалостью к пролитию христианской крови»[115].

Ответ Генриха IV герцогу Дэвиду Ротси очевидно не вписывается в принятый им облик миротворца, ибо король сказал: «Кровь должна будет пролиться в любом [выделено нами — С.И.] случае», предположив, что герцог Ротси «не способен увидеть разницу между «благородной» и «простонародной» кровью»[116], по-видимому, кровь шотландских дворян казалась английскому королю недостаточно благородной.

Таким образом, поединок не состоялся. Рыцарские поединки, вероятно, вообще для английского короля были неприемлемы. Когда через несколько лет герцог Орлеанский вызовет Генриха Ланкастера на поединок, то и французского принца постигнет то же разочарование, что и его шотландского родственника[117].

Так или иначе, очевидно, что английский монарх твердо вознамерился совершить поход в Шотландию. В канун английского вторжения у Генриха IV появилась дополнительная возможность для вмешательства во внутренние дела Шотландии. Ею стал конфликт между двумя знатными и влиятельными баронами Шотландии.

Джордж Данбар, граф Шотландской Марки занимался устройством будущего брака своей дочери Элизабет с герцогом Ротси, что должно было укрепить его политические позиции при дворе. Успехи графа в этом матримониальном деле вызвали недовольство Арчибальда Дугласа, графа Дугласа. По словам Бъюкенена, «граф Дуглас возмутился, что его, столь знатного и могущественного человека, обошел кто-то другой, а тем более его соперник»[118]. Поэтому граф Арчибальд приложил максимум усилий для расстройства брака Элизабет Данбар.

Совместно со своим соратником герцогом Робертом Олбани он сумел добиться расторжения помолвки под предлогом того, что данный брак не получил одобрения от представителей всех сословий королевства. Столь шаткий юридический довод был подкреплен значительно большим приданым, предложенным графом Дугласом за своей дочерью Марией. Вероятно, именно последний аргумент и повлиял на конечное решение шотландского короля, и помолвка была расторгнута.

Неудача, постигшая графа Джорджа, стала для него сильным потрясением. Вдобавок Роберт III отказался вернуть обратно ранее внесенное в казну приданое дочери графа.

Поскольку позиции его при дворе сильно пошатнулись, оскорбленный граф принял решение покинуть столицу и отправился в родовой замок Данбар, откуда обратился с письмами к Генриху IV Ланкастеру. Первое письмо в Англию было датировано 18 февраля 1400 г.[119] В нем граф, изложив суть происшедшего конфликта между ним и Арчибальдом Дугласом, просил у английского короля приюта для себя и своих домочадцев. В следующем письме Данбар уже предлагал свои услуги Генриху IV на английской службе. Он также просил устроить ему встречу либо с лордом Невиллом из Ферниваля, либо с графом Уэстморлендом, вероятно, для переговоров по поводу перехода Данбаров на английскую службу[120]. Также Джордж Данбар испрашивал у короля охранную грамоту «для себя, своих домочадцев и свиты в сто человек». В скором времени, 12 марта 1400 г., этот документ был ему предоставлен[121].

Таким образом, конфликт двух шотландских вельмож из матримониальной сферы перешел в политическую и стал тем инструментом воздействия на Шотландию, в котором так нуждался Генрих Ланкастер. О степени важности для английского монарха как этого конфликта, так и фигуры самого графа Данбара говорит быстрота реагирования на события со стороны английского короля.

В письме от 14 марта 1400 г. графу Уэстморленду король предлагает встретиться с Данбаром «так скоро, насколько это только возможно»[122]. Такая реакция неудивительна, поскольку политическая выгода для англичан от этого поступка шотландского лорда была неизмеримо выше того, что просил для себя Данбар.

Наверняка, при любом стечении обстоятельств, все члены рода Данбаров встали бы на сторону своего родича, и это обстоятельство могло бы стать прекрасным трамплином для реализации планов английского монарха в Шотландии. Граф для английской политики стал той фигурой, которая должна была символизировать благосклонное и уважительное отношение английского короля к дворянам, гонимым на родине. Поступок графа, по мнению англичан, мог инициировать переход других шотландских баронов под знамена Ланкастера. В этой своей политической игре Генрих IV делал ставку, прежде всего, на ту часть шотландского баронства, которая была недовольна или обижена своим королем.

Оставив Шотландию, граф обосновался в Северной Англии. Свой замок Данбар оставил на попечение племянника сэра Роберта Мейтленда, который спустя некоторое время по личному приказу Роберта III сдал его воинам Дугласа[123]. Говоря о мотивах этого королевского решения, хронист объясняет: «чтобы Джордж Данбар, если он того захочет, не смог вернуться домой»[124].

Очевидно, что Данбар уехал в Англию, заранее оговорив свои шаги с королем и графом Нортумберлендом, поскольку по прибытии в английское королевство он сразу же связался не только с Генрихом IV и графом Уэстморлендом, но и со злейшим врагом Дугласов, графом Нортумберлендом. Графы скоординировали свои действия, и уже в конце марта 1400 года совместный отряд во главе со старшими сыновьями Данбара и Перси совершил рейд по приграничным землям Лоуленда. Как сообщает шотландский хронист, «чтобы отмстить, граф собрал войско из числа своих друзей, сыновей и других, кто осел с ним в Англии, и начал подлую войну на Пограничье по всей границе с Шотландией»[125].

Этот двухтысячный отряд прошелся по графству Хэддингтон, где попытался захватить замок одного из вассалов Дугласов, однако неудачно. Позже он отправился в графство Линтон, принадлежавшее семье Дугласов. Впрочем, засада, устроенная Арчибальдом Дугласом, нарушила планы союзников и заставила их бежать с поля боя так резво, что, как передает Бъюкенен, «ничто не могло их остановить до самого Бервика»[126].

Важно отметить, что именно этот рейд Данбара и Перси заставил Дугласов изменить порядок зачисления в пограничные стражи Шотландии. Главным критерием при отборе претендентов на звание «стражника» стало наличие у них веских личных причин для вражды с Данбарами.

Можно предположить, что такая практика в какой-то мере явилась реакцией на то, что в отряде Перси-Данбара было значительное количество воинов из числа шотландцев. Это были либо старые арендаторы Данбаров, или же просто люди, как говорит Бъюкенен, «оставшиеся верными своему старому лорду»[127].

Таким образом, как мы видим, уже в самом начале пребывания Данбара в Англии был внесен определенный раскол если не в шотландское общество в целом, то, по крайней мере, среди жителей приграничного Лоуленда.

Ответом на эти набеги стало требование Роберта III Шотландского о выдаче ему мятежного графа и его семьи. Сам Данбар на родине был объявлен «врагом общества» («Publik Enemy»)[128], а его владения конфисковывались в пользу короны. Спустя некоторое время они большей частью были отданы Арчибальду Дугласу в качестве возмещения материальных потерь от совместных акций Данбаров и Перси[129].

Угроза Роберта III расторгнуть мирные договоренности в случае отказа выдать ему Данбаров привела к значительному усилению напряженности в отношениях двух королевств. Генрих IV отказался выдать шотландского графа, аргументируя это данным Данбарам обещанием покровительствовать и защищать их, и, заявляя, что он ни в коем случае «не намерен нарушать королевское слово»[130]. Мятежный шотландский лорд остался в Англии, где 25 июля 1400 года публично отрекся от службы Роберту III и принес оммаж Генриху IV.

Примечателен тот факт, что ни шотландские, ни английские хронисты не пропустили это событие в своих хрониках. Для английских хронистов, принесенный Данбарами оммаж — прежде всего, символ могущества английской короны, перед которой «преклоняют колени даже могущественные лорды Шотландии»[131].

Восприятие шотландцами перехода Данбаров на английскую службу комментирует Пласкарден. Шотландский монарх, как уже говорилось выше, объявил графа Джорджа изменником, но не за переход на службу англичан, а, как объясняет Пласкарден, за «разорение, учиненное набегами Данбарами вкупе со злейшими врагами Шотландии — Перси»[132].

Этот шаг графа Шотландской Марки окончательно рвал связь между ним и Шотландией. Можно предположить, что столь радикальные действия со стороны Данбара не были инициативой самого графа, а лишь являлись реализацией волевого решения английского монарха. Генрих IV, наверняка, прекрасно понимал, что для того, чтобы человек был полностью ему лоялен и предан, он должен окончательно порвать все связи с прежним сюзереном. Именно этому способствовал акт 25 июля 1400 года. В награду за этот шаг Джордж Данбар получил аннат в 500 марок золотом и замок Соммертон в Линкольншире[133].

Забегая немного вперед, отметим, что события 1400–1402 года позволят графу доказать свою лояльность и преданность Англии. Генрих IV стремился использовать Данбаров в тех королевских проектах, где было возможно, манипулируя именем шотландского графа, внести раскол в кельтское единство (напомним, что в этом время в Уэльсе разразилось восстание валлийского принца Оуэна Глендоуэра, которое активно поддерживала французская корона и шотландцы). Поэтому Данбар, на службе английского монарха, активно участвовал и в подавлении мятежа Глендоуэра и в набегах с территории Северной Англии в Шотландию, где авторитет этой шотландской семьи оставался, по-прежнему, весомым[134].

При этом отметим, что свои набеги Данбары совершали исключительно на пограничные владения Дугласов. Поэтому можно говорить о том, что, несмотря на переход на службу Англии и вызываемый этим большой резонанс в обоих королевствах, по сути, конфликт между двумя шотландскими графами так и остался в рамках классической феодальной вражды двух семейств.

Верная служба была вознаграждена новыми дарами. В грамоте от 13 марта 1402 года Генрих IV жалует графу ежегодную ренту в 400 фунтов золотом на двоих: для него и для его старшего сына. К этому был прибавлен манор Клинстоун в Шервуде. Графу также даровалось вооружение и средства на содержание отряда вооруженных людей «для службы в своих собственных землях или где-нибудь еще»[135].

Генрих IV демонстративно осыпал графа наградами и милостями, показывая щедрость английской короны как бы в противовес тем несправедливостям, которые были учинены графу его былым шотландским сюзереном. Данбары же, в свою очередь, честно служили английскому королю. Хронист Уолсингэм говорит о том, что Данбары «храбро бились с мятежными валлийцами»[136].

Апеллируя к шотландской знати и ища у нее поддержки, Генрих Ланкастер пытался представить шотландского графа несправедливо обиженным на родине бароном, нашедшим в лице английского монарха надежного защитника и благодетеля, способного адекватно оценить таланты своих вассалов.

Но вернемся к событиям лета 1400 г. Упомянутое ранее предложение Шотландии о начале переговоров с Англией Генрих IV использовал лишь, как ширму для подготовки к вторжению в Шотландию. Об этом говорит приказ от 9 июня 1400 года шерифам северных графств, предписывающий им быть готовыми к выступлению в Шотландию[137].

Достаточно трудно проходили переговоры, в ходе которых обе стороны не желали смягчить свои позиции. Англичане требовали принесения оммажа и не желали признавать договор 1328 года о шотландском суверенитете. Шотландцы же при обсуждении притязаний англичан предлагали исходить из условий Нортгемптонского трактата, который, помимо признания суверенитета, гарантировал отказ Англии от всяких территориальных и политических претензий к Шотландии.

Более того, ряд пунктов договора 1328 г. позволял шотландцам претендовать на территории, входившие в Северную Англию, а также на те шотландские города, которые находились в руках англичан с XIII–XIV вв. — речь, в этом случае, идет о городах Бервике, Джедбурге, Ньюкасле-на-Твиде и других прилегающими к ним территориями[138]. Попытки мирно урегулировать политический кризис, избежать военных действий или же обойтись «малой кровью», как предлагал герцог Ротси, не увенчались успехом. Начало войны стало неизбежным.

Английское вторжение началось 13 августа 1400 г., когда Генрих IV со своей армией вошел в шотландское графство Хэддингтон, где занял одноименный главный город графства, в нем король пробыл три дня. Следующей остановкой английского монарха стал небольшой городок Лейт, расположенный на берегу Фертского залива, недалеко от Эдинбурга, где его ожидали военные английские кораблями с подкреплениями и снаряжением, необходимым для осады города. Поскольку на границе практически не было войск шотландцев, англичане беспрепятственно прошли по Восточной Шотландской Марке и Лотиану, разграбив и предав огню аббатства Мелроуз, Драйбург и Ньюбэтлл[139].

Сама же столица Шотландии была взята англичанами несколькими днями позже. По словам Бъюкенена, «только лишь нерасторопность командования гарнизона эдинбургской крепости позволила англичанам захватить город»[140]. Захватом Эдинбурга практически закончились военные действия. Шотландские войска, так и не дав англичанам генерального сражения, отошли вместе с двором Роберта III вглубь страны. Как сообщает шотландский хронист Пласкарден, герцог Олбани собирался выступить на помощь осажденному Эдинбургу, однако, это не понадобилось: король Англии, «уже нуждавшийся в провизии»[141], решил вернуться в Англию.

Примечательной является шотландская версия происходившего, как бы облагораживающая и смягчающая характеристику английского монарха-оккупанта. Пласкарден передает, что «все, кто бы не просил у короля защиты и покровительства для своих домов, товаров, людей и владений — милостиво их получали от короля»[142]. Особенно Пласкарден выделяет речь, произнесенную Генрихом, в аббатстве Холируд (Holyrood).

Речь короля, представляла собой самооправдание с целью заручиться симпатией шотландцев. Король сказал, если верить хронисту, буквально следующее: «Поскольку я сам наполовину шотландец в сердце и по крови, принадлежу к благородным Каминам (the noble Cumyns), графам Баченам, то пришел я сюда [в Шотландию — С.И.] как враг, исключительно против своей воли, а лишь после подстрекательства, в чем Господь мне свидетель. Так как я получил в свои руки письма, отправленные правителем Шотландии во Францию… в этих письмах он утверждает, что я в крайней степени предатель и узурпатор. Вот почему я пришел сюда, чтобы понять, зайдет ли он в своем заблуждении до того, чтобы сразиться с таким предателем, каким он меня считает, но не для того, чтобы причинить кому-то беспокойство или страдания, что при таких обстоятельствах было бы возможно»[143].

Англичане рассчитывали, что многие шотландские бароны начнут покидать Шотландию с тем, чтобы найти более доброго и щедрого сюзерена в лице Генриха IV. Блестящая же карьера графа Джорджа должна была демонстрировать шотландцам то обстоятельство, что если бы Генрих IV стал шотландским сувереном, то под его дланью не творились бы несправедливости, а, наоборот, каждый из баронов будет по достоинству оценен и вознагражден.

Захват Эдинбурга дал английскому монарху возможность провести серию переговоров с некоторыми шотландскими лордами[144]. Вероятно, сделанные по их результатам неутешительные выводы во многом повлияли на дальнейшую политику английской короны в Шотландии. Английский король, вероятно, понял бесперспективность предпринятой им акции. Последнее обращение Генриха Ланкастера к шотландскому королю, в котором Роберту III вновь предлагалось принести оммаж за Шотландию, датировано 21 августом 1400 г.[145]

Похоже, это обращение было для английского короля попыткой выйти из сложившейся тупиковой ситуации с наименьшим уроном для своей репутации. Поскольку из-за неудачной шотландской кампании Генрих IV уронил свой авторитет умелого политика и военного лидера в Англии. Дождавшись 23 августа — срока ответа на требование об оммаже, и не получив никакого ответа, Генрих Ланкастер принял решение свернуть поход и вернуться на родину. Уже 29 августа 1400 г. английская армия была в Северной Англии. Так закончился, как выразился Макдугалл, «непонятный поход» Генриха IV в Шотландию[146].

Как это ни странно, однако, этому походу английские хронисты уделили весьма незначительное внимание, куда меньше, чем рассказам о распространении слухов о планах возможной реставрации Ричарда II. Так Уолсингэм ограничивается лишь краткой и чрезмерно оптимистичным пассажем: «В 1400 г. король, собрав войска, вторгся в Шотландию, но шотландцы отказались от сражения. Король тогда, предав разорению страну, вернулся в Англию»[147]. Вполне вероятно, что такое освещение важного события было связанно именно с неблагополучным ходом кампании и крахом политических планов английского монарха.

В отношениях двух королевств наступил период политического затишья: ни Англия, ни Шотландия на официальном уровне не предпринимали никаких шагов для налаживания отношений после неудачной для Генриха IV военной кампании.

Только через месяц после возвращения Генриха IV в Англию, англичане предложили начать переговоры о заключении перемирия и, что самое любопытное, в их предложении уже не было ни слова о ранее выдвигавшихся посягательствах на шотландский суверенитет[148].

Очевидно, что это изменение политического курса английского короля было связано с восстанием Оуэна Глендоуэра в Уэльсе, о заинтересованности в котором арманьяков и шотландцев мы уже упоминали. В такой ситуации английский король не мог себе позволить неурегулированности отношений с Шотландией, которая с большой симпатией относилась к делу Глендоуэра[149]. Очевидно, опасаясь вести войну на два фронта, Генрих Ланкастер на время отказался от всех претензий к Шотландии ради подписания с ней очередного мирного договора.

Важно особо обратить внимание на своевременность выбранного Глендоуэром момента для начала мятежа в Уэльсе — конец августа 1400 г. Во-первых, английский монарх, занятый походом в Шотландию, сконцентрировал все свои силы на севере страны, что было на руку Глендоуэру, поскольку в первые месяцы его мятежа он не встречал какого-либо серьезного сопротивления со стороны королевских гарнизонов[150].

Во-вторых, Глендоуэром была использована заинтересованность Франции (под которой мы, прежде всего, понимаем королевский двор и партию арманьяков) в развертывании военных действий на английской территории. С первых дней мятежа, переросшего в затяжную десятилетнюю войну, Глендоуэр, сумел заручиться поддержкой Франции.

Мирный договор, завершающий летнюю англо-шотландскую кампанию 1400 г., был подписан 9 ноября 1400 г. Он юридически закреплял политический и территориальный статус королевств до начала войны. Англия более не поднимала вопроса об оммаже. Стороны также отказывались от ведения военных действий в течение 6 недель и оставляли за собой право пролонгации соглашения[151]. Это право было использовано, и договор позже был продлен до 29 декабря 1401 г., то есть, было заключено перемирие на один год.

Впрочем, на региональном уровне конфликт между Северной Англией и Южной Шотландией оставался неурегулированным. Здесь на пограничье оставалось большое число старых споров и взаимных претензий, решать которые предпочитали по старинке, совершая рейды и набеги на сопредельную территорию. Расстановка сил при этом была весьма запутанной.

Лорды, используя свои родственные связи с семьями с другой стороны границы, нередко с их помощью сводили счеты со своими соседями — поданными той самой, что и они сами короны[152]. Например, члены рода Максвеллов жили, как по английскую, так и по шотландскую сторону границы. Используя это обстоятельство, они инициировали набеги с сопредельной стороны на земли своих врагов, так, чтобы пострадавшие не могли напрямую обвинить их в сговоре с нападавшими[153].

Теперь граф Нортумберленд вместе с Данбарами также активизировали военные действия на пограничье. Пласкарден сообщает, что «3 февраля 1401 года отряд со старшими сыновьями графов Шотландской Марки и Нортумберленда во главе совершил рейд в Западный Линтон. Дважды они нападали на замки Хэйлз и Трепрейн, хотя и неудачно». В начале марта с английской стороны был совершен еще один набег на шотландские земли — состав участников тот же[154].

Основными объектами набегов английских отрядов были земли Дугласов и их союзников. Шотландцы платили англичанам той же монетой, поэтому ситуация в приграничье стала вновь накаляться. В ожидании крупных военных действий Генрих IV 25 мая 1402 г. издал распоряжение шерифам северных графств быть готовыми для отражения вторжения шотландцев[155].

Примечательным является то, что спустя два месяца, 4 августа 1402 г., король снова приказывал своим вассалам на Севере «быть готовыми сопровождать короля в Шотландию»[156], что говорит о намерениях короля вновь вторгнуться в Шотландию. Хотя, судя по документам этого периода, для английского короля время было крайне неблагоприятным. В сложившейся внешне— и внутри— политической обстановке идея вторжения в Шотландию была мало осуществима.

Летом 1402 г. на помощь мятежному валлийскому лорду Оуэну из Франции прибыл корпус Жана де Бурбона, графа де Ла Марша[157]. Генрих IV приказал всем прибрежным городам приготовиться к отражению возможных нападений французов[158]. В самой Англии снова активно циркулировали слухи о скором возвращении низложенного короля Ричарда II и о его пребывании в Шотландии под покровительством шотландского короля.

Кэпгрейв сообщает, что, например, в местечке Уэр (Северная Англия) был схвачен некий священник, при котором находился список людей, принявших якобы сторону короля Ричарда II (1401)[159]. Хронист также указывает, что была арестована графиня Оксфорд, распространявшая слухи о том, что «Ричард II выжил и должен вскоре вернуться в Англию с сильной армией, чтобы снова править» (1403)[160]. Как уже говорилось выше, вероятно, такого рода слухи могли распространяться в Северной Англии не без участия партии Олбани.

К этому времени в самой Шотландии противники партии Дугласа-Олбани лишились своего авторитетного лидера — герцога Ротси, правившего в течение двух лет настолько «безответственно и дико»[161], что в 1401 г., король Роберт III был вынужден сместить герцога, а когда тот отказался оставить власть, шотландский монарх приказал силой арестовать собственного сына.

После ареста Дэвид Ротси был помещен под стражу в Фолкленд — замок своего дяди Олбани, на которого король вновь возложил обязанности регента Шотландии. Спустя полгода, в марте 1402 г., он там же умер. На теле принца не нашли ничего необычного, однако, все признаки указывали на то, что его уморили голодом. Тем не менее, власть Олбани была настолько велика, что все подозрения с него были сняты очень быстро[162].

Как важную победу англичан над шотландцами, английские хронисты преподнесли столкновение 22 июня 1402 года вблизи местечка Несбит Мьюир (Южный Лоуленд). С английской стороны был отряд графа Джорджа Данбара, «находившегося на службе Генриха IV», а с шотландской — во главе отряда стоял сэр Патрик Хепберн из Хейлза. Шотландец Пласкаден, вероятно, желая оправдать поражение соотечественников, рассказывает, что сэр Патрик Хепберн возвращался домой после набега, в котором его отряд понес ощутимые потери. Он и его люди были сильно изнурены переходом, когда уже на территории Шотландии их нагнал отряд графа Джорджа Данбара. Вскоре граф Шотландской Марки соединился с отрядом своего старшего сына — сэром Патриком Данбаром. Затем объединенный отряд Данбаров атаковал противника и «вот почему удалось одержать победу над сэром Патриком Хепберном»[163].

В результате боя шотландцы потеряли 240 человек, в числе которых был и их лидер сэр Патрик. Другой шотландский хронист — Боуэр, с прискорбием отмечает, что в этом бою погиб «цвет рыцарства большей части Лотиана [графство в Лоуленде — С.И.]»[164]. Впрочем, немного далее он, уже с известной долей гордости за мощь своего королевства, описывает войско, которое собрали шотландцы всего лишь через две недели после Несбит Мьюра. По словам Боуэра, «большое войско шотландцев численностью 10 тыс. человек в начале июля [1402 г. — С.И.] вторглось в Камберленд, заставляя англичан бежать в ужасе из своих домов»[165].

Шотландцев там встретил местный епископ Карлайла, который от имени графа Генри Нортумберленда, руководил войсками графства. Англичанам удалось отразить нападение, а шотландцы понесли серьезные потери[166].

Арчибальд Дуглас, четвертый граф Дуглас, после смерти своего отца в начале 1400 г., продолжая его политику, поддерживал франко-шотландский альянс и активно участвовал в государственных делах Шотландии. Такая политическая ориентация вполне объяснима, если учесть, где находились его владения, и то, что поэтому часто интересы альянса и графа в пограничье совпадали. Самого себя четвертый граф Дуглас именовал не больше не меньше как «великий страж шотландского пограничья» («great guardian of the marches of Scotland»)[167]. Действительно, если взять карту шотландского пограничья, то видно, что владения Дугласов и их вассалов покрывают почти всю территорию, за исключением королевских городов и бургов.

Влияние короны в этом регионе было незначительным, а авторитет Дугласов был, наоборот, непререкаем[168]. Лишним подтверждением этой оценки могут послужить слова Пласкардена, написавшего, что «в год смерти (выделено нами — С.И.) Арчибальда Черного Дугласа[169] английский король вторгся Шотландию», получается, что для страны факт смерти графа был даже более памятен, нежели вторжение английского короля[170].

Шотландские лорды, мечтавшие «отомстить англичанам за поражение при Несбит Мьюре»[171], собирались предпринять крупномасштабный поход по северо-английским графствам. Во главе шотландского отряда стал Арчибальд, граф Дуглас. Как отмечает английский хронист Кэпгрейв, «во время Парламента 1402 г. шотландцы решили, что часть их корпуса должна отправиться в Уэльс [выделено нами — С.И.], а другая — вторгнуться в Англию»[172].

Уклоняясь несколько в сторону от главного сюжета, мы бы хотели отметить, что между Шотландией и Уэльсом существовали налаженные связи. Шотландия, как и Франция, оказывала валлийцу Оуэну Глендоуэру помощь в его войне с англичанами — отдельные шотландские отряды находились в составе войска валлийского мятежника. Как отмечает хронист Боуэр, Оуэном Глендоуэром, весьма к месту, цитировалось пророчество одного из героев кельтского эпоса — Мерлина, говорившего, что «Уэльс будет освобожден только при помощи Шотландии и Ирландии»[173], и на самом деле Глендоуэр достаточно быстро сумел обеспечить себе поддержку и симпатию как со стороны самих валлийцев, так и со стороны населения Шотландии и Ирландии, играя этническом родстве, старой вражде этих королевств с Англией и на общности интересов[174].

Вероятно, сентябрьский поход Дугласа в 1402 г был скоординирован с действиями союзников, поскольку в этот же период на другом участке английской границы — в Уэльсе, где активно действовали французы. Однако, насколько нам известно, в этот год шотландские отряды в событиях в Уэльсе участия не принимали[175].

В сентябрьском походе 1402 г. помимо Дугласа, участвовали и другие влиятельные лорды: граф Энгус (глава Красных Дугласов), граф Мори, старший сын герцога Роберта Олбани Мердок Стюарт, граф Файф и др. К ним присоединились представители почти всех знатных родов Шотландии. Общее число баронов, принявших участие в этой кампании, перевалило за сотню. В числе участников этого похода оказались также около 50 французских рыцарей, по всей вероятности, находившихся в Шотландии при французской миссии. Общая численность шотландской армии, по словам Боуэра, достигла 40 тыс. человек[176].

Армия Дугласа вторглась в Северную Англию и прошла по ней опустошительным рейдом. Региональные хроники, сообщают, что тысячи человек, нашли убежище в близлежащих городах и крепостях, спасаясь от шотландского нашествия[177]. Значимость этого события для пограничного региона и политических отношений двух королевств, обусловила ту обстоятельность, с которой шотландские и английские хронисты рассказывают об этом походе. Однако, если одни — Пласкарден и Боуэр — изображают поход как справедливое возмездие за «урон, нанесенный Шотландии» и желание шотландцев «отмстить за поражение при Несбит Мьюре»[178], то Уолсингэм и Кэпгрейв, наоборот, подчеркивают, что «шотландцы желали разорить английские земли»[179].

Подробно описывая ход событий, источники указывают, что для отражения «пришедших с враждебными намерениями шотландцев», графам Нортумберленду и Данбару, удалось собрать значительное войско. Оно состояло из 12 тыс. копейщиков и 7 тыс. лучников, а еще около тысячи человек были заняты в обозе[180].

Когда Дуглас и его войска прошли по северо-английским графствам и не встретили основных сил англичан, ими было принято решение возвращаться домой. На пути к Ньюкасл-на-Твиде марш шотландцев был остановлен англичанами во главе с сэром Генри Хотспером, лордом Англези (напомним, старшим сыном графа Нортумберленда) и Джорджем Данбаром. Во главе английского корпуса стояли также сэр Ральф д'Эвре и лорд Грейсток.

Встреча двух армий произошла 14 сентября 1402 года у шотландского местечка Хелведен (Хомилдон) Хилл, находящегося рядом с городком Уолор, недалеко от англо-шотландской границы (в графстве Тевиотдейл). Сражение началось в середине дня. Пласкарден сообщает, что «завидев англичан, Дуглас приказал занять оборону. Генри Хотспер же дал команду атаковать шотландцев, не давая тем самым возможности войскам Дугласа занять оборону или отступить»[181]. Генри Хотспер дал приказ лучникам стрелять, прежде всего, целясь в предводителя шотландцев. Как отмечает Ломас: «сражение при Хомилдон Хилле — было часом величайшей славы Хотспера»[182].

Сам же шотландский граф (по словам Уолсингэма, вероятно, желавшего подчеркнуть его безрассудство), «попытался личным примером воодушевить своих соотечественников». Для этого «он снял с себя доспехи и встал под выстрелы английских лучников»[183]. Когда Дуглас был ранен стрелой, в рядах шотландцев возникла паника, «так англичанам стало проще обратить их в бегство, а многих пленить без боя»[184].

После победы Хотспер со своими людьми прошелся по шотландской территории и осадил несколько шотландских крепостей. Одна из них — Коклос (Cocklaws in Teviotdale) хотя и оказала ему упорное сопротивление, пала. Затем Хотспер заключил перемирие при условии, что до 1 августа 1402 г. «шотландцы не будут воевать против Англии»[185].

Хроники не сообщают цифры потерь шотландской армии, однако, судя по описанию боя, потери были внушительными. К сожалению, наши источники не называют поименно погибших шотландских лордов, останавливаясь лишь на попавших в плен. В число пленных попало около 80 шотландских лордов разной степени знатности, среди них оказались практически все вожди шотландского корпуса.

В их числе находились Арчибальд Дуглас, граф Дуглас, Мердок Стюарт, граф Файф[186], граф Мори, граф Энгус, барон Монтгомери, барон Сетон, барон Эбернетти, а также приближенный Дугласа — сэр Джон Хьюм (John Hume). Боуэр передает слова Олбани, когда тот узнал о пленении сына: «клянусь Богом и св. Филланом, если я буду жив, то сделаю все, чтобы спасти своего мальчика»[187].

Кроме того, хронистом говорится о захваченных в плен: 30 французских рыцарях. В их числе были: шевалье Жак д'Эли (Jeac d'Helie), шевалье Пьер д'Эссар (Pier des Essars), шевалье Жан Дорми (Jean Dormis), шевалье Ришар де Куршилль (Richard de Courchill)[188].

Печальным следствием поражения при Хомилдоне для Арчибальда Дугласа стало обидное для столь знатного лорда прозвище, данное ему его соотечественниками — Неудачник (Loser)[189].

Боуэр сообщает о судьбе захваченных в битве двух шотландских рыцарей родом из Пограничья: сэра Уильяма Стюарта из Тевиотдейла и сэра Томаса Керра. Эти рыцари, принесшие ранее оммаж королю Генриху IV, перешли на сторону Дугласа. После битвы, «рыцарей объявили предателями и приказал четвертовать»[190]. Их останки по указу графа Нортумберленда, в назидание другим, были выставлены на всеобщее обозрение на воротах Йорка.

Этот пассаж немаловажен, поскольку Боуэр вновь затрагивает проблему перехода людей благородного происхождения на службу от одного сюзерена к другому, как это было в истории с Данбарами. Вероятнее всего, для шотландского хрониста события такого рода, как смена вассалом своего сюзерена, хотя и заслуживали внимания, но, вместе с тем, едва ли являлись чем-то исключительным.

Англичане потеряли убитыми всего 10 рыцарей: погибли сэр Адам Гордон, сэр Джон Свинтон, сэр Александр Рамзи, сэр Уолтер Синклер и др.

Никто из плененных при Хомилдон Хилле шотландцев не был отправлен в столицу. Их разместили в замках и городах Северной Англии. В ответ на требование английского монарха предоставить ему пленных шотландских баронов и отправить их в Лондон, Генрих IV получил ответ графа Перси: «они [шотландцы — С.И.] пленники графа, а не короля»[191]. Такой ответ — явная демонстрация вызывающей позиции графа Нортумберленда по отношению к сюзерену и отражение королевских амбиций Перси.

Впрочем, несмотря на такой поворот событий, и очевидное обострение отношений с семьей Перси, Генрих IV, как и полагалось сюзерену, выкупил у Глендоуэра сводного брата Хотспера сэра Эдмунда Мортимера, попавшего в плен в Уэльсе.

Уолсингэм, отражая официальную точку зрения, говорит, что английский монарх сделал все от него зависящее, чтобы предотвратить надвигающийся конфликт между ним и Перси. В его изложении дело выглядело так: «Генри Перси младший, всегда испытавший свою судьбу, бросил вызов королю. Вопреки здравому смыслу, его поддержал брат — Томас Перси, граф Вустер (comes Wygorniae). Хотспер в своем письме к Генриху IV упрекал короля в не соблюдении интересов лордов и прелатов, а также высказывал сомнения в отношении прав Генриха IV на трон. Король призвал его к себе, чтобы обсудить все требования Перси и даже дал распоряжение своей канцелярии приготовить сопроводительное письмо для Хотспера с гарантией неприкосновенности. Однако Перси отверг требования короны и выступил к Шрусбери, надеясь получить помощь от Глэндоуэра и Эдмунда Мортимера»[192].

Некоторые формальные основания для притязаний на корону, напомним, у семейства Перси были. Отец Генриха IV Джон Гонт, герцог Ланкастер, был третьим сыном Эдуарда III Плантагенета. Но легитимность притязаний сына Джона Гонта на трон продолжала быть под сомнением, поскольку не угасла старшая линия, идущая от второго сына Эдуарда III Лайонелла, герцога Кларенса, умершего в 1368 г. У герцога Кларенса не было сыновей, но осталась дочь Филиппа, вышедшая впоследствии замуж за Эдмунда Мортимера третьего графа Марки. От этого брака родилось два мальчика. Старший — Роджер Мортимер, носивший титул четвертого графа Марки, вплоть до своей смерти в Ирландии в 1398 г., был официально признанным наследником бездетного Ричарда II. Сын Мортимера, родившийся в 1391 г. — стал после смерти своего отца носителем титула пятого графа Марки. Элизабет Мортимер, дочь третьего графа Марки, вышла замуж за Хотспера в 1379 г. и в 1393 г. у них родился сын Генри — будущий второй граф Нортумберленд.

Юный Мортимер, обладатель титула пятого графа Марки, а вместе с ним и сын сэра Генри Перси Хотспера, будущий носитель титула второго графа Нортумберленда, имели больше прав на трон, чем Генри Болинброк. Однако, когда произошел кризис 1399 г. оба мальчика были слишком юны для притязаний на трон (Мортимеру было 12, а сыну Хотспера всего 6 лет) и, главное, в отличие от Генри Ланкастера, за ними не стояла влиятельная политическая партия. Впрочем, это не значит, что об их правах родственники тогда забыли, скорее «отложили до лучших времен»[193].

Семейство Перси, по-видимому, решило, что после Хомилдона такое время наступило. А хронист Жан де Ваврен даже утверждает, что Перси, видя легкость «делания королей», поставил перед собой цель самому стать королем[194].

По утверждению Р. Ломаса, «конфликт между семьей Перси и Генрихом IV больше все же был делом именно Хотспера, а не его отца»[195]. Хотспер стремился «защитить интересы своего сына и юного Мортимера, а также оспорить легитимность прав короля Генриха IV на корону». Довольно спорно утверждение Р. Ломаса о том, что на самом деле «амбиции семьи Перси простирались далее на север — на Шотландию, за счет которой Перси надеялись расширить свои владения и обрести большую власть. Однако возможности этой семьи были неадекватны поставленными самим себе задачам, и в этой связи Перси нуждались в поддержке английской короны, а Генрих IV не желал им помогать»[196]. Ведь по сути, и Хотспер, и его шестидесятилетний отец — граф Нортумберленд в начале 1400-х гг., отошли от традиционной политики на пограничье и все больше внимания стали уделять именно придворным делам, вероятно, поставив перед собой задачу низвергнуть с престола Генриха IV. По крайней мере, такие выводы можно делать, ориентируясь на факт поднятого мятежа Генри Хотспера в 1403 г.

Похоже, в самом семействе Перси действительно не было единой политики и согласованности действий. Мы полагаем, что старым графом Нортумберлендом и его сыном Хотспером двигали разные мотивы. Так, для старшего сына графа — сэра Генри Хотспера, главными, несомненно, были стремление получить английскую корону, если не для себя, то, по крайней мере, для своего сына.

Что касается позиции и планов самого Генри Перси, графа Нортумберленда, то он, судя по всему, был неудовлетворен тремя обстоятельствами. Во-первых, своим статусом при английском дворе, где он не имел поста, соответствующего его положению на севере страны. Во-вторых, граф, очевидно, не было удовлетворен полученной наградой за помощь, оказанную им при воцарении графа Болинброка в 1399 г., и, наконец, в-третьих, едва ли графа Нортумберленда покидала идея полного подчинения себе всего севера Англии, в рамках широкой политической автономии от Лондона. Думаем, не зря, во всех заговорах начала XV в., где принимали участие Перси, особым пунктом поднимался вопрос о признании широкой автономии Северной Англии под управлением Перси[197].

Можно думать, что вопрос о не признании легитимности короля со стороны Перси в 1403 г. являлся лишь формальным поводом для открытого мятежа, который, в случае победы, дал бы, по меньшей мере, регентство над всей Англией в период несовершеннолетия Эдмунда Мортимера.

В июле 1403 г. Генри Хотспер, собрав значительную армию и заручившись поддержкой шотландцев и валлийцев, издал манифест, в котором обвинил короля в предательстве и вероломстве по отношении к Ричарду II[198]. Далее было заявлено, что король намеренно обманным путем лишил молодого Мортимера его законных прав на наследование трона. Началом мятежа против Генриха IV стало воззвание от имени Ричарда II, якобы «спасшегося и пребывающего в Шотландии»[199], выпущенное Хотспером в Честере в начале июня 1403 г.

Конфликт между семьей Перси и Генрихом IV происходил на фоне изменения ситуации в пограничье. В результате пленения шотландских лордов снизилась военная активность шотландцев.

Очевидно, что Дуглас, как и другие пленные шотландские бароны, поддерживал регулярную связь с родиной и своим соратником герцогом Олбани, который, будучи лидером профранцузской партии, несомненно, был заинтересован в дестабилизации ситуации на севере Англии. Однако из-за пленения Мердока, герцог, вероятно, не хотел рисковать, выступая открыто против Англии, поскольку английский король уже неоднократно демонстрировал умение принимать жесткие политические решения, к которым можно было бы отнести казнь графа Мердока.

Важным сюжетом в данной ситуации являлись взаимоотношения Перси и Дугласа. Политические интересы заставили баронов, чьи семьи, как мы помним, издавна враждовали, забыть на время былые конфликты. На тот момент им обоим было выгодно объединиться. Шотландские бароны получали свободу и возможность взять реванш у Лондона в обмен на согласие принять участие в мятеже английских баронов[200].

Такое развитие событий: быстрое нахождение общего языка и готовность поддержать мятеж, подтверждает догадку о том, что лорды пограничья были гораздо ближе по культуре и по мировоззрению к жителям пограничного региона сопредельного государства, чем к своим соотечественниками, живущим в Лондоне или Эдинбурге.

Долгая совместная история, традиции и даже особый местный диалект, отличный как от стандартного английского[201], так и от родственного пограничному диалекту английского языка, на котором говорили в Лотиане, сформировали в приграничье свою субкультуру. Дистанцированность от своих политических центров и традиционно невысокий авторитет королевской власти в регионе, также создавали предпосылки для формирования здесь особого политического и психологического климата. Обитатели пограничья, будь то англичане или шотландцы, надо полагать, вряд ли воспринимали друг друга, как «чужеземцев»[202]. К тому же, многие пограничные территории длительное время попеременно принадлежали то англичанам, то шотландцам, что также накладывало неопределенность на государственной самоидентификации местных жителей.

В этом ключе, вероятно, уместно говорить о неком «двухуровневом мышлении» пограничных лордов первой половины XV в. Пограничные лорды, в той или иной степени, были инкорпорированы в государственную жизнь королевства, а, следовательно, были вовлечены в высокую политику. То обстоятельство, что жизнь англо-шотландских лордов, протекала, главным образом, на пограничье, никак не влияло на их самоидентификацию себя самих как нобилей. Лорды пограничья, надо полагать, считали себя, прежде всего, дворянами, живущими в особом, пограничном субрегионе, а уже после подданными короля Англии или Шотландии. Из этого следует, что дела их родного региона для этих лордов оставались более приоритетными, чем события и политическая жизнь при дворах Лондона или Эдинбурга.

Несомненно, авторитет пленных шотландских лордов на родине и близость к своим владениям, позволили собрать пленным шотландцам под свои знамена значительные силы, тем самым преумножив и укрепив войска мятежных английских лордов.

Возможно, помимо договоренности об освобождении Дугласа, были сделаны еще и другие предложения, касающиеся, скорее всего, раздела сфер влияния в пограничных областях. Эта мысль вполне допустима, поскольку известно, что в случае интронизации Эдмунда Мортимера, всем лидерам мятежа от имени Мортимера были обещаны «очень широкие права и привилегии»[203]. Как считают Р. Никольсон и Д. Уокер, графу Нортумберленду была обещана политическая автономия всего английского Севера, а графу Дугласу, вероятно, пообещали земли в пограничье, на которые он претендовал. Валлийский же принц Глендоуэр — должен был получить признание Англией политической независимости всего Уэльса[204].

Общее командование войсками заговорщиков осуществлял сэр Генри Хотспер. В восстании также принял участие младший брат графа Нортумберленда — сэр Томас Перси, граф Вустер. Дуглас руководил шотландской частью — численностью около двух тысяч человек армии, в которую вошли вассалы графа с пограничья и плененные при Хомилдоне шотландские лорды[205]. Хотсперу была обещана поддержка валлийца Оуэна Глендоуэра, близкие отношения с которым «поддерживались со времен пленения Мортимера» и были «сцементированы браком Мортимера с дочерью Глендоуэра Екатериной»[206].

Впрочем, королевские войска успели предотвратить объединение армии валлийцев с английскими мятежниками. Хотспер остался один на один с войсками короля.

Генеральное сражение войск Хотспера и королевской армии произошло 21 июля 1403 года при Шрусбери. Уолсингэм сообщает, что солдаты Хотспера скандировали своему вождю перед сражением при Шрусбери: «Генри Перси [Хотспер — С.И.] наш король!»[207]. Этот клич, очевидно, отражает истинную суть закрутившейся политической интриги и указывает на главное заинтересованное лицо этого мятежа — сэра Генри Перси.

Перевес сил был на стороне королевских войск, которыми командовал шестнадцатилетний принц Генри. Вполне в традиции английских хронистов подчеркивать мужество и героизм своих правителей рассказывается о поведении будущего короля Генриха V в бою с мятежниками. В этом сражении молодой принц Генри был ранен, однако, не покинул поле боя, по словам хрониста, сказав своим приближенным: «с каким рвением наши люди бросятся в битву, когда увидят меня, их принца, сына короля, бежавшего в страхе? Именно потому, что я находился во главе армии, я и был ранен. И поэтому не только словами, но и собственным примером, я могу внушить мужество своим людям. Ведь так и должен поступать истинный принц»[208].

Вождь мятежников сэр Генри Перси (Хотспер) пал на поле боя, а его сподвижники были взяты в плен и казнены. Среди них был граф Вустер, барон Киндиртон и сэр Ричард Вернон, «которые, как говорят, сделали много зла, а теперь вместе разделил и несчастье»[209]. Их головы были выставлены как предупреждение другим мятежникам на стенах Йорка.

Генри Перси, графу Нортумберленду не было предъявлено обвинений, поскольку у короля не было доказательств его прямого участия в мятеже. Тем не менее, как указывает хронист, «король лишил графа Нортумберленда должностей и званий на пограничье за его бездействие во время мятежа, а также из-за сведений о его возможной причастности к заговору. Граф был отправлен под домашний арест в замок Уеркуорт (Werkworth)»[210]. Несколько иначе о судьбе графа говорит Кэпгрейв: «мятежного графа заключили под стражу и по решению парламента лишили всех прав состояния»[211].

Шотландцев, участвовавших в сражении на стороне мятежников и вновь попавших в плен, включая Дугласа, на этот раз все-таки препроводили в Лондон, где они были помещены в Тауэр[212]. Уолсингэм, сообщая об этом, вдается в философские рассуждения: «Как и год назад, когда граф Дуглас сражался с англичанами, он был снова пленен. Как все же переменчива и как в то же время постоянна судьба»[213].

Что касается судьбы графа Нортумберленда, то спустя несколько месяцев после Шрусбери, граф, благодаря своим связями в Лондоне и влиянию на севере королевства «был восстановлен в правах и привилегиях, а также в своих передвижениях»[214].

Несомненно, английская знать крайне неодобрительно восприняла санкции короля против графа Нортумберленда, вина которого не была доказана и, который имел право на суд пэров. В этом контексте король не мог позволить себе нового обострения отношений со своими лордами. Прощая старого Перси, возможно, Генрих IV, надеялся, что после гибели сыновей и краха всех амбициозных планов семьи, старый граф больше уже «не поднимет голову»[215].

Однако, если такие мысли и были в голове короля Англии, то они оказались заблуждением. Наоборот, смерть сыновей сделала графа Нортумберленда непримиримым противником Генриха IV. Как заметил Эдмунд Кинг: «силы графа были заметно истощены, но не его стремление свергнуть короля»[216]. Последующий после битвы при Шрусбери год протекал для графа Перси или в приготовлениях к заговорам или в участии в них. Как говорит Уолсингэм, король имел сведения, что Перси «продолжает поддерживать отношения с врагами Англии в Шотландии»[217] и вел переписку с Оуэном Глендоуэром[218].

Спустя некоторое время после поражения Хотспера при Шрусбери снова появляются сообщения о распространении крамольных слухов в северной Англии. Уолсингэм сообщает о «схваченном священнике, распространявшем слухи, что король Ричард жив и по всему королевству собирает верных ему людей»[219]. Далее хронист обращается к другой информации, касающейся слухов о возвращении короля Ричарда. В частности, в сообщении от 1404 г. Уолсингэм рассказывает об аресте графини Оксфорд «матери Роберта де Вера, герцога Ирландского (Robert de Veer ducis Hiberniae), распространявшей слухи, что король Ричард выжил и собирает армию, чтобы вернуть себе трон»[220].

Хронист прямо указывает на источник появления этих слухов: «… такие слухи пришли из Шотландии. Король Ричард выжил и выжидает удобного случая, чтобы с помощью Шотландии и Франции силой вернуть себе свое королевство». Помимо графини Оксфорд, распространению слухов способствовал некий Серл (Serle или Serlonis), называвший себя «камергером Ричарда, обманом завладевший личной печатью Ричарда. Так случилось, что многие поверили сказанному и даже признали Серла в качестве посла Ричарда»[221]. Серл был пойман, а затем публично казнен. Но, как говорит хронист: «несмотря на казнь Серла, сам слух продолжал распространяться по всем уголкам страны»[222].

Оставаясь верным своей привычке находиться в тени и творить политику чужими руками, в 1405 г. старый граф поддержал новую попытку мятежа, который возглавили архиепископ Йоркский Скроуп и Мобри, граф Ноттингем. В этот заговор было вовлечено много клириков и североанглийских лордов.

Начало восстанию предшествовало вывешивание заговорщиками на дверях церквей по всему Йорку манифестов, в которых говорилось о страданиях и приниженном положении церковных служителей, о незаконной секуляризации церковных земель лордами, в обход старинных прав на эти владения у клириков. В конце манифеста говорилось о несправедливых огромных налогах, которые должна была выплачивать Церковь короне[223].

Заговорщики, по словам Уолсингэма, имели целую программу. Ее суть сводилась к следующему: во-первых, обеспечение права йоменам выбирать рыцарей в парламент от графств, во-вторых, снятие ложных обвинений, по которым короной у многих людей были отняты земли и имущество, начиная с Ланкастерского переворота, в-третьих, снижение уровня налогов[224].

Не ставя перед собой задачу специально исследовать историю этого заговора, которому уделено значительное место в историографии[225], мы лишь отметим, что для реализации своей программы заговорщики предлагали радикальное решение: свергнуть Генриха IV и интронировать Эдмунда, графа Мортимера.

Несомненно, программа, выдвинутая баронами, была маловыполнимой и использовалась лишь как средство привлечения как можно большего количества сторонников под свои знамена.

Одной из целей, которую преследовали английские заговорщики, была помощь валлийцу Оуэну Глендоуэру, ведшего войну с Генрихом IV в Уэльсе. Графу Нортумберленду, подстрекавшему и поддерживавшему этот заговор, и Скроупу французами была обещана военная помощь французского корпуса[226]. Однако мятеж не нашел своего развития и поддержки у северян. Он был подавлен королевскими войсками практически в зародыше. Архиепископа уговорили сдаться и уповать на королевскую милость. Далее, несмотря на попытки церковных юристов оправдать архиепископа Йоркского перед королем и законом, Скроупа казнили.

В том же 1405 г., граф Перси поднял еще один мятеж против короля и возглавил его уже лично. К нему присоединились и некоторые северные лорды, чьи имена, к сожалению, нам неизвестны[227].

Между мятежным графом и Оуэном Глендоуэром 28 февраля 1405 г. был заключен официальный договор, в котором говорилось о разделе территорий Англии после свержения Генриха IV[228]. Согласно этому договору, валлийцы должны были поддержать антикоролевское выступление Перси и прийти к нему на помощь. Однако свое обещание Глендоуэр не выполнил — в сражении весной 1405 г. при Шиптон Муре (Shipton Moor) Перси был без своего союзника. Граф вновь потерпел поражение, после которого он был вынужден вместе с внуком искать убежища в Шотландии, отношения с которой значительно потеплели после совместного участия Перси и шотландцев в битве при Шрусбери. Король Генрих Ланкастер, после этого мятежа и бегства графа, конфисковал все владения графа Нортумберденда и приказал «обезглавить и выставить на показ головы нескольких лордов, принявших сторону графа, на стенах Йорка»[229].

Интересным пассажем является отрывок одной шотландской хроники, монах обратил внимание на то, что граф Нортумберленд, уже находясь в Шотландии, захотел встретиться с тем человеком, который выдавал себя за Ричарда II и слухи, о котором английский граф сам долгое время распространял в северной Англии. Однако «Маммет [так называл самозванца Генрих IV — С.И.] под разными предлогами избегал личных встреч с графом. Эта встреча так и не состоялась»[230]. Впрочем, это не помешало графу Перси продолжать использовать имя последнего Плантагенета для придания своим антиланкастерским акциям на Севере легитимного статуса.

§ 2. Пограничье без Перси: ключевые моменты англо-шотландских отношений в 1406–1413 гг.

Есть многие основания считать 1406 г. поворотным моментом в истории англо-шотландских отношений начала XV в. Именно в этом году, бежавший в Шотландию граф Нортумберленд, разворачивает активную деятельность в поисках союзников в борьбе против Генриха IV, стремясь заручиться поддержкой Франции и Шотландии. Подробнее об этом мы будем говорить ниже. На первый план в англо-шотландских отношениях после 1406 г. выходят не мятежи и военные конфликты на пограничье, а переговоры о судьбах пленных ранее шотландских лордов. Огромной политической удачей англичан в этой связи, стало пленение в марте 1406 г. наследника шотландского трона принца Джеймса Стюарта. Другим внешнеполитическим вектором деятельности англичан этого времени становится активное подстрекательство и финансовая поддержка сепаратизма лордов Хайленда.

Одержав верх над мятежниками на севере страны во главе с Перси, Генрих IV не стал организовывать полномасштабное вторжение в Шотландию, чтобы наказать предателей и мятежников, которые получили там убежище. Надо отметить, что Шотландия стала местом эмиграции для многих противников первого Ланкастера. В частности, хронист Пласкарден говорит о том, что во время пребывания графа Нортумберленда в Шотландии «из-за страха перед Генрихом IV» убежища у скоттов искали также сторонники валлийского мятежника Оуэна Глэндоуэра: епископ Бангора (Bangor), епископ аббатства св. Асафа (St. Asaph), аббат Уэлбек (Welbeck) и еще один не названный по имени валлийский епископ[231].

Решение Генриха Ланкастера не преследовать мятежников Шотландии, может свидетельствовать в пользу идеи о смене Англией тактики в отношениях с этой страной. Существует, на наш взгляд, два наиболее вероятных объяснения для отказа английского короля от решительных действий против заговорщиков. Во-первых, вторжение англичан в Каледонию означало бы начало новой войны в условиях продолжавшегося конфликта в Уэльсе. И, во-вторых, в Северной Англии авторитет Перси оставался весомым и репрессии против этой семьи могли негативным образом сказаться на обстановке во всем пограничном регионе, где только недавно был подавлен очередной антикоролевский заговор.

Английский король ограничился лишь официальной нотой к Роберту III с требованием о немедленной выдаче графа Нортумберленда и его внука[232]. Спустя некоторое время Генрих IV предложил выдать ему Перси в обмен на остававшегося в английском плену Мердока Стюарта, графа Файфа сына герцога Олбани[233]. Вероятно, шотландская сторона склонялась к принятию этого предложения, поскольку в конце 1406 г. граф Перси в спешном порядке покинул приютившее его королевство.

В Уэльсе, куда прибыл Генри Перси из Шотландии[234], английский граф, похоже, выступал от имени своих сторонников в Северной Англии. Из владений Глендоуэра граф уже отправился во Францию, где имел возможность встретиться с Карлом VI. Напомним, что в это время Франция и Англия вели между собой Столетнюю войну. Как сообщает Жан де Ваврен, Перси просил у французского короля денег и оружия «на ведение войны с королем Англии»[235].

Впрочем, Генри Перси не сумел получить от французского двора требуемые средства — в самой Франции был разгар войны между Бургиньонами и Арманьяками, а при королевском дворе не было четкого представления о том, какого курса придерживаться во внешней политике[236]. На острова английский граф вернулся без обещаний какой-либо конкретной помощи со стороны французов.

Описание дальнейшей истории графа Нортумберленда у шотландских и английских хронистов несколько разнится. Шотландец Боуэр рассказывает, что старый граф, вернувшись в конце 1407 г. в Англию, обратился к шерифу Йоркшира сэру Ральфу Роксби. Старый лорд устал или, быть может, перестал видеть смысл в дальнейшей войне с Генрихом IV. Боуэр отмечает, что граф был намерен «получить королевское прощение, за ранее содеянное, а для посредничества он выбрал своего старого знакомого и соратника — Йоркского шерифа»[237].

По мнению же английского хрониста Уолсингэма, который, напомним, представлял мнение официального Лондона, граф Нортумберленд не собирался сдаваться на милость короля, а, наоборот, пытался втянуть сэра Ральфа в очередной заговор, но тот, «верный королю, дал ложное согласие, дабы заманить графа в ловушку»[238].

Окончание обеих версий ничем не отличается. По прибытии в Йоркшир для личной встречи с шерифом Роксби, граф Перси и лорд Томас Барлдолф (lord Barldolph) 19 февраля 1408 года попали в приготовленную для них засаду и были убиты в Бремэм Муре (Bramham Moor). Сопровождавший их епископ Бангора был «оставлен в живых, поскольку он не был вооружен»[239]. О первом графе Нортумберленде и его старшем сыне было сказано, что: «подобно Икару, они подлетели слишком близко к солнцу, их крылья оплавились, и они оба рухнули на землю»[240].

Мятеж и бегство Перси в Шотландию неизбежно повлекли за собой изменения в расстановке сил на Пограничье. В ситуации, когда признанный авторитет и лидер англичан в пограничном регионе ушел, таким образом, с политической авансцены среди английских лордов пограничья, по-видимому, наметился раскол. Говорить об их былом единстве, которое прежде основывалось на силе и авторитете Перси, уже не приходилось.

Судя по отсутствию упоминаний в хрониках о событиях на английском пограничье, примерно в течение года после своего бегства графу Нортумберленду удавалось каким-то образом контролировать и координировать действия своих вассалов и сторонников. Однако уже 1407 г., т. е., за год до смерти старого графа, у Уолсингэма появляется сообщение о том, что среди северо-английских баронов началась какая-то свара[241]. Пояснений хронист, к сожалению, не дает. Можно истолковывать сообщение таким образом, что отсутствие Перси в регионе, пошатнули авторитет и позиции графа на родине. Это спровоцировало начало борьбы среди бывших вассалов и союзников Перси за влияние в регионе.

Бегство Перси открыло короне возможность усилить свое влияние в этом регионе через своих представителей — наместников и доказавших преданность короне шерифов[242]. Очевидно, что ни королевские шерифы, ни сама корона, не были заинтересованы в усилении кого-либо из региональных лордов. Вполне вероятно, что, опираясь на назначенных ею шерифов и наместников, корона наоборот стремилась к тому, чтобы территориальное могущество Перси было не только подавлено, но и заменено политическим влиянием лондонских выдвиженцев, зависящих всецело от короны и, в отличие от Перси не располагающими значительными владениями в регионе. Поэтому едва ли в английском пограничье мог появиться новый, равный по влиянию графу Нортумберленду, лидер.

С гибелью старого графа в 1408 г. Франция и Шотландия лишились человека, в последние годы проводившего выгодную для них политику или, точнее, политику, отвечавшую собственным интересам Перси, но при этом когерентную французской. Насущной проблемой союзников стал поиск нового партнера.

Э. Джекоб, а вслед за ним Дж. Холмз полагают, что со смертью графа Перси закончился длительный период в истории баронских смут в Северной Англии. В итоге, по их мнению, положение дел на пограничье изменилось в благоприятную для Генриха IV сторону[243]. Но такой вывод, пожалуй, несколько упрощает ситуацию. Названные авторы строят свои заключения только на факте гибели Перси, в отрыве от политических событий в пограничном регионе. И Э. Джекоб, и Дж. Холмз упускают из вида, что в 1408–1409 гг. помимо смерти Перси, происходят и другие, не менее знаменательные для Пограничья события — возвращение в конце 1408 г. на родину графа Дугласа, а несколько позже — семьи Данбаров (осень 1409 г.).

Кажется, оба исследователя не замечают, что именно такое взаимное наложение этих (и ряда менее заметных) событий определило иное соотношение сил в регионе скорее в пользу шотландцев, чьи военные и политические лидеры к 1409 г. вернулись на родину и начали предпринимать регулярные рейды на английское пограничье. Очевидно, что в такой ситуации, улучшения обстановки на английском пограничье, с точки зрения интересов Лондона, так и не произошло.

Англичане, потеряв в лице графа Перси признанного лидера, способного координировать действия в пограничном регионе надолго, лишились, тем самым, силы, способной противостоять политическим и территориальным амбициям шотландских лордов.

Не напрасно так возрастает военная активность Дугласов и Данбаров в 1409–1411 гг. в английском приграничье. Английские лорды — сторонники Перси, надо полагать самые состоятельные и боеспособные из числа северян, заметно пострадали от королевских репрессий в ходе антиланкастерских заговоров и выступлений в 1403–1406 гг. После поражения мятежей Перси, его приверженцы либо были казнены, либо бежали из страны, либо оказались ущемлены в своих правах и владениях. Сами же Перси были надолго выбиты из политической жизни пограничья[244].

Пленные и заложники и ранее широко использовались в английской внешней политике. Несомненно, подобная практика не являлась чем-то новым в истории англо-шотландских отношений. Однако прежде она никогда не приобретала такого размаха, как во второй половине периода правления Генриха IV.

Весной 1406 г. наследник шотландской короны принц Джеймс Стюарт был захвачен англичанами. Его отец Роберт III, боясь за жизнь своего сына и подозревая герцога Олбани в недобрых намерениях, решил отправить принца во Францию, где при дворе Карла VI — «единственного друга и старого союзника всей шотландской нации»[245] — юный наследник должен был получить достойное образование и воспитание.

Надо сказать, что опасения короля были не беспочвенны. Герцог Ротси — старший сын шотландского короля, как уже говорилось, был убит, не оставив потомства. К моменту рождения принца Джеймса в 1394 г. — второго сына короля, у Роберта Стюарта, графа Файфа (с 1398 г. герцог Олбани) — младшего брата Роберта III — было уже четверо взрослых сыновей, старший из которых — Мердок в 1392 г. женился и имел двух сыновей. Шотландский исследователь Майкл Браун, в связи с этим, даже утверждает, что для королевской семьи «рождение Джеймса могло было быть спланировано, чтобы укрепить династическое положение Роберта III в противовес его брату»[246].

В провожатые Джеймсу отрядили графа Оркни с отрядом и одного из шотландских епископов[247]. Однако шотландский наследник и его небольшая свита не смогли покинуть Британские острова. 30 марта 1406 г. корабль, на котором находился принц и сопровождающие его дворяне, был перехвачен в Норфолке людьми сэра Джона Прендерджестона[248]. Из Норфолка Джеймса и остальных переправили в Лондон, где поместили в Тауэр[249]. Далее его спутников и сопровождающих спустя некоторое время отпустили на родину. Когда же Генрих IV при личной встрече узнал от принца о причинах, побудивших его отправиться во Францию, король, как передает Уолсингэм, воскликнул: «Эти жестокие шотландцы! Ведь можно было отправить мальчугана на воспитание ко мне; я ведь тоже владею французским!»[250].

Роберт III, узнав о пленении своего сына, немедленно стал предпринимать отчаянные попытки добиться освобождения наследника, которые, однако, не дали никакого результата. Несмотря на его апелляцию к мирному договору от 6 августа 1404 года[251], который официально декларировал мир между их королевствами, англичане оставались непреклонными в своем нежелании выдать принца отцу.

Многочисленные предложения шотландских дворян, выразивших желание стать заложниками вместо наследного принца, также были Генрихом IV отвергнуты. Стало очевидно, что увещеваниями и требованиями заставить англичан освободить Джеймса не удастся. Подобное поведение английского короля шотландцы, как сообщает Боуэр, назвали «подлым»[252] (а Бъюкенен, находит этот захват бесчеловечным, недостойным сана короля и «издевательством над королевским именем»[253]).

Англичане же преподносили информацию о захвате Джеймса Стюарта как продолжение конфликта между Англией и Шотландией, считая пленение принца закономерным событием, развязку которого ускорил сэр Прендерджестон[254]. При этом их, похоже, мало смущало то обстоятельство, что между обоими королевствами был установлен мир. Пленение для них скорее успех английских дипломатов и результат их сотрудничества с военными, поспособствовавшими захвату важной персоны из вражеского стана. Здесь стоило бы подчеркнуть реальный политический смысл пленения принца. Во-первых, несомненный, в перспективе контроль за шотландским троном. Во-вторых, до тех пор, пока принц будет находиться в Лондоне, он будет изолирован от возможных династических конфликтов в самой Шотландии, что было вдвойне безопасно для него. Таким образом, Англия получала двойные гарантии того, что интересы англичан в Шотландии будут в перспективы учтены и реализованы.

Английский король действительно сдержал свое обещание дать принцу достойное образование. В источниках, отмечают, что принц хорошо писал и читал, изучал французскую и английскую литературу. Он живо интересовался английским правом и судебной системой[255]. Изучение права не было единственным увлечением будущего шотландского монарха. По словам шотландского хрониста, получившего сведения, вероятно через людей часто бывавших в Англии, принц превосходно научился играть на лире, в чем был «подобен Орфею»[256], любил подвижные игры на свежем воздухе, верховую езду, охоту и бег. Помимо этих аристократических пристрастий, принц проводил время на кузнице и на строительстве зданий, где, по словам Боуэра, неплохо клал камень.

Как сообщает тот же Боуэр, Джеймс Стюарт в эти годы близко общался с младшим сыном Генриха IV Хэмфри Глостером[257], ставшим впоследствии главой Королевского совета.

Обсуждение условий возращения принца в Шотландию на протяжении долгих лет стало темой многочисленных англо-шотландских переговоров. В свитках шотландского Казначейства даже фигурировала специальная статья: «расходы для послов в Англии, которые вели переговоры об освобождении Джеймса Стюарта»[258].

Условием освобождения принца из английского плена на этих переговорах Лондон ставил подписание определенных обязательств, где главным было оформление окончательного мира. Однако это требование для шотландцев были неприемлемым: заключение такого мира привело бы к разрыву франко-шотландского союза, что, в свою очередь, дало бы возможность Англии сделать Шотландию своим территориальным придатком. Она вряд ли была бы способна противостоять натиску англичан без сильной финансовой и политической поддержки со стороны Франции.

После смерти Роберта III в марте 1406 г. между Робертом Олбани и шотландским престолом стоял лишь принц Джеймс. В июле 1406 г. шотландский парламент избрал герцога Олбани регентом королевства вплоть до возвращения наследного принца на родину. В его отсутствие герцог при оформлении государственных бумаг подписывался то как «подданный короля Джеймса», то как «сын короля».

Вопрос, относительно притязаний Олбани на шотландскую корону, до сих пор является спорным в историографии. Существуют разные точки зрения относительно того, имел ли место заговор с целью узурпации власти Олбани, и каким образом регент хотел узурпировать корону[259]. Согласно одной из точек зрения, которую разделяет Р. Митчисон, короли из старшей линии дома Стюартов были политически слабы и поэтому переход короны от старшей ветви к младшей, чьи представители были достаточно могущественны и авторитетны в Шотландии, был неизбежен.

По словам Р. Митчисон, при Роберте III «королевство прямиком двигалось к руки Олбани, поскольку герцог был единственным человеком в королевской семье, кто обладал достаточным авторитетом и властью, чтобы прибрать власть к рукам»[260].

Став регентом королевства, и пользуясь отсутствием наследника, Олбани приложил все усилия для укрепления своей власти. Он умело маневрировал между интересами разных баронских группировок, по-видимому, стремясь сформировать базу для укрепления власти своей семьи[261]. В этом свете, очевидно, следует рассматривать политику регента по отношению к городам (предоставление им больших торговых преимуществ перед иностранными купцами, разного рода налоговых льгот и др.). В его правление многие города и общины получили разного рода привилегии[262].

Кроме Олбани, у принца Джеймса был еще один дядя — Уолтер Стюарт, граф Атолл — сводный брат Роберта III. Однако, насколько можно судить, принц, будучи в плену, никогда с ним не общался, по крайней мере, информацией о контактах между ними мы не располагаем.

В 1409 году для возобновления переговоров с англичанами о судьбе наследника был отправлен граф Оркни, который в 1406 году сопровождал принца, когда того захватили, но затем был отпущен на родину. Эти переговоры не привнесли ничего нового. А позже, осенью 1409 года, когда ситуация в приграничном районе вновь стала накаляться из-за действий другого шотландца — графа Дугласа, переговоры и во всем были заморожены.

Как уже неоднократно отмечалось, Арчибальд Дуглас обладал значительным влиянием в пограничье. То, что граф попал в руки Генриха IV в 1403 году, было большой удачей для Англии, которая дала возможность английскому монарху активно использовать Дугласа в своей внешней политике. Пленение шотландского графа давало англичанам конкретные выгоды, поскольку свобода графа была целиком привязана к исходу переговоров между Шотландией и Англией, на которых речь снова шла о расторжении альянса Шотландии и Франции.

Генрих IV стремился на максимально долгий срок удержать графа в Англии, что, естественно, значительно ослабляло позиции профранцузской партии в Шотландии и, следовательно, ослабляло франко-шотландский альянс. Английский монарх даже пробовал «переманить» графа Дугласа на английскую службу[263]. Вероятно, c какого-то момента это условие стало ключевым для обретения им свободы. Кроме того, нельзя забывать о том, что пленение Дугласа и Джеймса не только влияло на ослабление деятельности франко-шотландского альянса, но и обеспечивало успех в англо-шотландском пограничном урегулировании. Англичане получили возможность контролировать ситуацию как в шотландской столице, так и на пограничье.

Король продолжал использовал имя Дугласа в ходе переговоров для достижения политических уступок со стороны Шотландии, когда в 1406 и 1407 гг. послы Англии и Шотландии дважды встречались в Северной Англии ради обсуждения условий освобождения графа Арчибальда Дугласа.

Надо отметить, что в переговорах Шотландия была готова идти навстречу англичанам и говорит о значимости фигуры графа Дугласа. Однако сделать Дугласа своим союзником Генриху IV не удалось.

Деятельное участие в переговорах соратника Дугласа герцога Олбани, с 1406 г. регента Шотландии, привело к тому, что весной 1407 году в Лондоне граф получил согласие Генриха IV на поездку в Шотландию, но при условии его последующего возвращения в Англию в североанглийский городок Истер (Easter) не позднее осени 1409 г.

Граф должен был предоставить 10 знатных заложников, внести денежный залог в размере 233 фунтов, а также подписать обязательства, главным пунктом которого было обещание не участвовать в военных действиях против Англии. В том же договоре с английским королем от 14 марта 1407 года, граф Дуглас обещал и от своего имени от имени четырех его сыновей служить Генриху IV и воевать против всех врагов английского монарха, кроме короля Шотландии[264].

Возможно, что, сверх того, с Дугласа было взято обещание содействовать переговорам о заключении финального мира — как раз в 1408 г., по сведениям Боуэра и Пласкардена, в переговорах между Шотландией и Англией стал вновь подниматься вопрос о подписании итогового мирного договора[265].

В феврале 1408 г. граф Дуглас оставил Лондон, и отправился в свои поместья на севере Англии. А в конце 1408 г., граф отбыл в Шотландию. Согласно Кэпгрейву, Генрих IV был воспитан в духе куртуазных представлений о рыцарской этике и чести, и, вообще, являлся «чрезвычайно щепетильным человеком в вопросах чести»[266] (что, однако, не помешало ему задержать наследного принца Шотландии в 1406 г. без всяких на то оснований). Можно представить себе реакцию Генриха IV, когда осенью 1409 года Дуглас отказался вернуться в Истер и выполнить, таким образом, ранее взятые на себя обязательства.

Интересно то обстоятельство, что обман Генриха IV шотландским графом большого резонанса не получил. По крайней мере, его следов обнаружить не удается. В шотландской хронике есть простая констатация: «в том же году [1408 г. — И.С.] Арчибальд Дуглас вернулся на родину из Англии, где находился в плену с 1402 г.»[267]. Английские же хроники, имеющиеся у нас в распоряжении, вообще проигнорировали факт возращения Дугласа на родину и нарушение им обязательств перед английским королем (хотя сам Генрих IV через своих посланников в Шотландии настойчиво искал пути к возвращению сбежавшего пленника)[268].

История с поведением графа Дугласа подводит нас к теме эволюции куртуазных представлений в среде англо-шотландской знати начала XV в. В использовавшихся нами хрониках за первое десятилетие XV в. мы находим восемь случаев измены вассальной присяге — начиная с упоминания Боуэром о сэре Роберте Синклере — шотландце, который в 1400 г. во время похода Генриха IV в Шотландию принес оммаж шотландскому королю, а до того английскому[269] и заканчивая историей с графом Дугласом. Правда, эти факты были, главным образом, связаны не с представителями высшего дворянства. К, примеру, в описании битвы при Шрусбери Жан де Ваврен указывает на то, что после боя были казнены попавшие в плен шотландские рыцари, которые принесли оммаж Генриху IV, но позже нарушили клятву и перешли на сторону шотландцев графа Дугласа[270].

Для нас важна реакция общества на такие действия знати. Официальные хронисты называют перебежчиков изменниками[271], однако, провинциальные хронисты не столь категоричны и либо сочувствуют, либо в нейтральных тонах говорят об описываемых событиях[272]. Можно полагать, подобные ситуации в начале XV в происходили не так уж и редко. Поэтому еще один подобный случай и не вызвал особого резонанса ни в английском, ни и шотландском обществе. Сам же Дуглас, похоже, даже не снизошел до объяснений своего поступка. Отказ от взятых на себя обязательств не повлиял на отношение соотечественников к Дугласу, престиж которого на родине не пошатнулся.

Именно с возвращением Дугласа можно связать активизацию рейдов на английскую сторону границы. Как мы увидим далее, весной 1409 г. был взят город Джедбург, а его крепость «сровняли с землей»[273].

Масштабы популярности и влияния Дугласа стали даже в какой-то мере угрожать регенту Олбани. Именно это обстоятельство, как представляется, побудило герцога принять меры с целью сдерживания клана Дугласов, хотя внешне отношения выглядели безоблачно, что зафиксировал Инверкейтингское соглашение, заключенное 20 июня 1409 года между регентом и Арчибальдом Дугласом, где обе стороны поклялись в преданности и всемерной поддержке друг друга[274].

Суть задуманной герцогом политической комбинации, реализовавшейся в Инверкейтинге в 1409 г., заключалась в реституции владений семьи Данбаров, возвращении ей всех ранее конфискованных титулов и создании, таким образом, противовеса роду Дугласов.

Существенной преградой на пути осуществления планов регента в отношение Данбаров было то обстоятельство, что с 1401 года большая часть их владений находилась в руках Дугласов, получивших их, как возмещение тех убытков, которые им были нанесены в ходе набегов Данбара и Перси еще в первые годы XV в. Поэтому герцог Роберт, чтобы восстановить в прежних правах опальных Данбаров и примирить их с Дугласами, убедил графа Дугласа совершить следующий шаг. На совете баронов Шотландии 2 октября 1409 года рассматривался вопрос реституции графа Данбара и его семьи. На этом заседании граф Дуглас и его старший сын должны были публично отказаться от своих прав на исконные владения Данбаров, включая лордство Аннандейл и владение Лохмабен, в пользу герцога Олбани. Далее регент возвращает эти земли Данбарам, кроме указанного лордства, которое снова отходит Дугласам, но уже с измененным юридическим статусом владения. Это владение приобретало право фискального и судебного иммунитета, оно не облагалась никакими государственными налогами и на его территории королевская юрисдикция не действовала.

Вернувшись в 1409 году, Данбары были полны желания отомстить за те унижения, что были ими испытаны в последние годы пребывания в Англии. Находясь в Англии, Джордж Данбар часто испытывал нужду в деньгах. Дошло до того, что его супруга в письме от 17 августа 1404 года умоляла английского короля дать ее семье средства «вести достойный их статуса образ жизни»[275]. В другом письме она описывала все трудности положения, в котором оказалась семья Данбаров, графиня жаловалась: «я могу умереть в большой нужде, в которой я оказалась»[276].

Несмотря на явное преувеличение в заявлении графини, нет сомнений в том, что Данбары уже не получали тех аннатов, которые им были дарованы по указу 1400 г. В конечном итоге это привело Данбаров к разочарованию и к обиде на монаршее невнимание. На протяжении почти двух лет Данбары вели переговоры с Олбани о возвращении на родину и в 1409 г. им было позволено вернуться.

Таким был антураж, в котором происходила реституция прав на наследственные владения Данбаров в Шотландии. Данбары вернули себе поместья, титулы и положение, заплатив за это в пользу своих соперников — Дугласов — лордствами Аннандейл и Лохмабеном[277].

Англия же получила в лице Данбаров еще одного врага, стремившегося со всем упорством и рвением доказать свою непримиримость к ней. Олбани же смог, реституциировав Данбаров, которых еще старый граф Дуглас в свое время назвал своими «главными соперниками»[278], создать некий противовес Дугласам как в пограничье, так и Эдинбурге и, хотя бы, внешне примирить старую вражду двух семей.

Совместно с Данбарами во второй половине 1409 г. — начале 1410 г. Дугласы совершили три набега на английские гарнизоны[279]. Для нейтрализации этого блока Генрих IV отправил в Шотландию своих комиссаров с заданием вернуть графа Арчибальда в Англию «всеми возможными средствами»[280]. Кроме того, английский король послал своих представителей на встречу с регентом Шотландии с тем, чтобы обговорить условия освобождения из плена его сына, графа Файфа, а также Джеймса Стюарта.

Англичане связывали большие надежды с остававшимся у них в плену сыном регента графом Мердоком Файфом, поднимая вновь вопрос об его освобождении, чтобы достичь уступок со стороны Шотландии. В качестве альтернативы регенту Олбани было предложено или выкупить графа Мердока из плена за сумму 50.000 марок, или же, вместо уплаты этих денег, выдать Англии графа Дугласа. Если Шотландия будет готова выдать графа Дугласа, то, по заверениям Лондона, граф Мердок благополучно мог бы вернуться на родину «за небольшую или вовсе символическую плату»[281].

В конце концов, переговоры по ситуации на пограничье и об освобождении графа Мердока, по-видимому, либо зашли в тупик, либо, что более вероятно, превратились в ширму, за которой шли приготовления англичан к войне. На родину граф Мердок вернется лишь в 1419 г., а принц Джеймса и того позже.

В следующем после реституции году, в мае 1410 г. отряд шотландцев под командованием старшего сына графа Шотландской Марки, взял штурмом английскую крепость Фасткасл. Данбары стремились снять с себя ярлык «врагов общества», доказать свою лояльность Шотландии и поднять престиж семьи в глазах соотечественников. Другой сын Джорджа Данбара совместно с младшим Дугласом предал разорению окрестности города Роксбург, сжег прилегающие мосты и разрушил Роксбургский замок, ими также были захвачены английские купцы и их суда[282]. Хронист убежден, что «за всеми рейдами стояли графы Дуглас и Шотландской Марки»[283].

В мае 1411 г. началась военная кампания английского наследного принца Генри, вторгшегося в приграничные районы Лоуленда. Вероятно, поход 1411 г. англичане готовили еще с лета 1410 г., о чем свидетельствует королевский ордонанс для северных графств от 5 июля 1410 г. с предписанием быть готовыми к отражению шотландского вторжения и к выступлению в Шотландию[284]. Лондон также вел активные переговоры с лордами Хайленда, которые, вероятно, должны были поддержать вторжение принца началом военных действий в предгорной части Лоуленда.

О подробностях этих событий будет сказано ниже.

Основные успехи англичан были на море (как отмечает Боуэр, англичанам удалось захватить и потопить несколько шотландских судов[285]), в то время как на суше их операции проходили неудачно. Англичанам не удалось навязать шотландцами ни одного мало-мальски крупного сражения. Шотландцы же сумели сжечь в пограничье ряд бургов, где стояли английские гарнизоны — Роксбург, Джедбург и др.[286] В ходе кампании 1411 г. у англичан из ранее завоеванных в XIII–XIV вв. шотландских территорий осталась единственная крупная крепость в этом регионе — Бервик.

Заключенное после кампании 1411 г. перемирие сроком на три года, содержало признание англичанами утрату прав на все отбитые у них в ходе кампании территории в приграничье, «кроме Бервика и прилегающих земель». Шотландия, в свою очередь обещала сохранение нейтралитета, в случае военных действий на континенте.

Герцог Олбани прилагал много усилий, чтобы укрепить свою власть в Хайленде. От хайлендерской знати он требовал несения службы при дворе, подчинения королевским законам, принятие на своих землях королевских чиновников и т. д.[287] Это не могло не вызвать недовольства со стороны горцев, привыкших к свободе и к невмешательству Эдинбурга в их дела. Попытки установить представительства центральной власти в Хайленде и разжигание сепаратистских настроений английскими агентами в конечном итоге, привело к открытому конфликту горцев с Олбани.

Поводом для мятежа стало обвинение Олбани в бездействии в переговорах по освобождению принца Джеймса. Хотя, вероятно, сами горцы, ратуя в 1411 г. за «скорейшее возвращение принца Джеймса на родину»[288] с возвращением принца связывали только надежды на возвращение жизни хайлендеров в традиционное русло невмешательства в их дела.

Отношения между Лоулендом и Хайлендом к 1411 г. имели уже очень долгую насыщенную историю, отягощенную многочисленными конфликтами, политическими претензиями и этнокультурными противоречиями. Глубокие этнокультурные и социальные различия между двумя регионам Шотландии — Лоулендом и Хайлендом — были очевидны. Культура и традиции жителей Лоуленда, т. е., равнинной части Шотландии, развивались во многом под влиянием сначала англо-саксонского, а позже нормандского элемента, это видно, на примере складывания шотландского языка на стыке английского и гэльского языков[289]. Хайленд, соответственно, во многом зависел от влияний ирландских и в большей степени скандинавских культурно-политических традиций. Жители горной части Шотландии, многие столетия, жившие практически независимо как в культурном, так и в политическом отношении от Лоуленда, продолжали сохранять самобытную кельтскую культуру и язык[290].

Немалое значение придавалось в Хайленде происхождению того или иного клана[291]. Между кельтскими и нормандскими родами шла постоянная борьба за политическое и военное лидерство в этой части страны — что давало возможность Эдинбургу играть на противоречиях между кланами, как это будет при Джеймсе I. Причем кельты никогда не упускали возможность указать на «пришлость» нормандских родов, даже спустя столетия воспринимаемая их как чужаков-захватчиков[292].

Несмотря на кельтское происхождение династии Стюартов (бретонские кельты), достаточно быстрое в течение нескольких десятилетий возвышение этого рода в Шотландии, благодаря королю Давиду I, для старых шотландских родов Стюарты продолжали оставаться пришлым и недружественным семейством[293]. Вполне допустимо, что одной из причин мятежей кельтской знати против Стюартов на протяжении многих десятилетий были нормандские корни этой династии[294].

То есть в известном смысле, можно рассматривать взаимоотношения Хайленда и Эдинбурга как борьбу кельтских родов с пришлыми — нормандскими за доминирование в этой части страны. Если ситуация в Лоуленде в отношение «чужеродности» королевских Стюартов едва ли была острой, то в Хайленде, с его устойчивым патриархальным традициями, хорошо помнили родословную королевского Дома.

Говоря о Хайленде нельзя не упомянуть о самом влиятельном в этом регионе роде — Сомерледах, глава которых носил в начале XV в. титул лорда Островов. Владения Дональда второго лорда Островов по своим размерам были соразмерны маленькому королевству. Ядром его владений был остров Скай и прилегающие к нему территории. С конца XI в. эти земли номинально принадлежали норвежской короне, но фактически лорды Островов проводили самостоятельную политику и ни от кого не зависели[295].

К XV в. владения Сомерледов уже входили в состав шотландского королевства. Размеры их владений, знатность, древность рода и тесные родственные отношения с большинством кланов Хайленда, позволяли сохранить традиционную власть и контролировать значительную часть северного Хайленда. Практически все кланы Северного Хайленда были его вассалами, а их вожди были его родичами, что давало Дональду возможность без особого труда собрать многотысячную армию под своими знаменами[296]. Старший сын лорда Островов Дональд был внуком Роберта II Стюарта (его мать была дочерью короля). Но, несмотря на кровное родство, принц был открытым противником официального Эдинбурга.

Свою роль в отношениях между Сомерледами и Эдинбургом, сыграли традиционные связи между Хайлендом и Лондоном. Зная о противоречиях между Сомерледами и Олбани, английские агенты без особых трудностей смогли заручиться поддержкой такого сильного союзника, какой, несомненно, была хайлендерская знать, для облегчения хода своей военной кампании на англо-шотландском пограничье.

Оппозиционность в настроениях горцев, едва ли переросла в военный мятеж против Эдинбурга, если бы не поддержка извне. Генрих IV был весьма заинтересован в стимулировании хайлендерской оппозиции и использовал противоречия между нею и Эдинбургом, давая хайлендерам надежду отстоять собственную автономию. Это, в свою очередь, вносило дополнительную интригу в противостояние Англии и Шотландии.

Английский король в 1408 году заключил официальный договор c Дональдом Сомерледом лордом Островов, в котором стороны обещали друг другу «мир, союз и дружбу»[297]. Очевидно, что мятеж лорда Островов в 1411 г. надо рассматривать как следствие заключенного союза. Предыстория этого мятежа отчасти схожа с историей графа Шотландской Марки Джорджа Данбара. Повод для спора из-за наследства дала дочь графа Александра Лесли Эуфелия. Графиня Росс, приняв решение уйти в монастырь, оставила свои владения — графство Росс — своему дяде Джону Стюарту графу Бачену (Buchan). Эуфелия передала право на наследство не матери (возможно, это было решение последней), а своему дяде по материнской линии — Джону Стюарту. Однако свои претензии на это графство заявила тетка Эуфелии по отцу — Маргарет Лесли — жена Дональда, лорда Островов.

Весьма вероятно, что за решением Эуфелии передать ее наследство второму сыну регента Джону Стюарту графу Бачену стоял ее дед — герцог Олбани, активно укреплявший позиции младшей линии дома Стюартов как в Лоуленде, так и в Хайленде. Однако и лорд Островов тоже не хотел упускать из своих рук такой лакомый кусок и, также выдвинул свои претензии на это владение, дававшее приличный доход и считавшееся процветающим. Сомерлед поддержал жену и потребовал у Олбани передать ему графство Росс. Регент это требование отклонил. Тогда весной 1411 г., с началом кампании англичан в пограничье, Сомерлед поднимает мятеж.

Совпадение во времени вторжение англичан и мятежа Сомерледа в Хайленде, наводит на мысль о скоординированности этих двух событий.

Как отмечает хронист[298], не указывая, правда, конкретных имен, в апреле 1411 г. Дональд собрал вокруг себя всех недовольных правлением регента Олбани, а также многих из своих вассалов — общим числом около 10.000 человек и повел их через спорное графство Росс в город Дингуолл, находящийся в Центральном Хайленде.

На его пути встал сводный отряд, собранный из кланов Кейтнесса (Северо-Запад Хайленда) во главе с сэром Энгусом Даб Маккеем. В результате произошедшего боя отряд сэра Энгуса был разбит и лорд Дональд смог продолжить свой рейд[299]. Мятежники двигались очень быстро, лорд дал обещание отдать на разграбление город Абердин, являвшийся столицей одноименного графства, принадлежавшего дому Стюартов.

Следующим, кто встал на пути горцев, был граф Мар, близкий родственник Данбаров. Ему удалось собрать в Лоуленде небольшое войско, к которому присоединились некоторые кланы Кейтнесса и Оркнейских островов, вассалы графа Мара. Проведенное графом детство и юность в Хайленде, знание нравов и обычаев, как горцев, так и лоулендеров, позволило ему выступить «связующим звеном» между жителями двух частей Шотландии.

В войско графа Мара входили члены некоторых высших семейств Лоуленда, включая сэра Александра Огилви, шерифа Энгуса, сэра Джеймса Скримджоура, констебля Данди и наследственного знаменосца Шотландии, сэра Уильяма де Эбернети из Салтона, племянника герцога Олбани, сэра Роберта Давидсона, шерифа Абердина и многих других.

Дональд двигался на юго-восток, а граф Мар ему навстречу. Сражение с горцами лорда Дональда произошла в Харлоу, недалеко от Абердина 27 мая 1411 г. Сражение длилось с утра до наступления ночи.

Когда враги встретились, сам Дональд стал во главе воинов своего клана, а фланги возглавили вожди других семей. Им противостояли сравнительно небольшой отряд, возглавляемый констеблем Данди и шерифом Энгуса, а основные силы графа Мара выстроились чуть позади.

Как пишет хронист, во время боя рыцари графа Мара были окружены армией Дональда, «как морем»[300]. Войско графа уступало противнику по численности (правда, хронисты клана Дональдов, очевидно, для того, чтобы поднять цену победы, наоборот, говорят о превосходстве войск графа Мара[301]), однако, это восполнялось храбростью войска графа, их сравнительной дисциплинированностью и лучшим вооружением.

Хайлендеры начали свою традиционную яростную атаку, но были остановлены. Сэр Джеймс Скримджоур и его рыцари воспользовались заминкой горцев и сами бросились вперед. Однако силы отряда сэра Джеймса постепенно таяли, он вскоре был отрезан от своих войск, а затем погиб. Граф Мар, стоявший во главе своих воинов, вел бой вплоть до темноты.

Сражение дорого обошлось обеим сторонам. Список потерь был ужасным. Лоулендеры потеряли сэра Джеймса, вместе с сэром Александром Огилви, шерифом Энгуса, и его старшим сыном Джорджем Огилви. Были убиты сэр Томас Мюррей, сэр Роберт Малнур, Ирвинг Александр Друм, сэр Уильям Эбернети из Салтона, сэр Александр Страйтон из Лористона, и сэр Роберт Давидсон, шериф Абердина, вместе с более чем 500 воинами, которых он привел. Около тысячи оркнейцев и горцев полегли на поле боя, более тысячи было ранено. Сам граф Мар был серьезно ранен[302]. Но все же жители низин сумели отстоять Абердин.

Харлоу заставил Дональда изменить свои планы. Ночью Дональд, лорд Островов и его армия ушли назад в горы. Хронисты же клана Дональдов записали битву при Харлоу в список побед их клана[303].

Лорд Дональд и после сражения при Харлоу продолжил поддерживать тесные отношения с английским монархом. Для обеспечения безопасности его путешествия в Англию, в сентябре 1411 г. Генрих IV дал ему охранную грамоту, чтобы он мог «навещать короля и возвращаться так часто, как он сам того пожелает…»[304]. Это демонстрирует важность фигуры лорда Островов для английского короля, желавшего иметь в Хайленде своего союзника.

Как отмечает Р. Митчисон, «…сражение при Харлоу в 1411 г. произошло в период разрушения основ королевства. Авторитет короля не имел никакого уважения, он страдал от выходок знати, которой все прощалось из-за родственных связей с короной»[305]. Данное суждение было бы довольно справедливо, если бы не то обстоятельство, что место короля в этот период в стране было вакантно, а руководством государством, как мы помним, занимался герцог Олбани. Таким образом, напрашивается другой вывод, касающийся ситуации в стране в отсутствия короля. Тут надо говорить, не о «разрушении основ королевства», а о том, что, похоже, Олбани был не в силах контролировать многие регионы Шотландии.

Своей характеристикой Р. Митчисон еще раз подчеркивает слабость позиций официального Эдинбурга. Крупные лорды, хотя, и признавали верховенство короны, оставались почти независимыми государями в своих владениях и корона была вынуждена с ними считаться. В то же время, полагаем, что Р. Митчисон излишне преувеличивает слабость центральной власти. То обстоятельство, что крупнейшие семьи Шотландии, как, например Дугласы и Данбары искали расположения Олбани — главой центральной власти на тот момент, показывает, что у центральной власти были возможности, чтобы управлять королевством и контролировать знать. Другой вопрос, до какой степени распространялись эти возможности. В любом случае, едва ли можно утверждать, что в Шотландии этого периода наступил крах королевской власти и авторитета.

После военных действий 1411 г. в пограничном Лоуленде и Хайленде, отношения двух королевств снова вошли в рамки мирных встреч и переговоров. Английская корона, готовясь к войне во Франции, снова попыталась заключить с Шотландией договор — «вечный мир» на условиях отказа шотландцев от «всякого союза с Францией»[306]. Ситуация на пограничье в целом не претерпела особых изменений — Дугласы и Данбары по-прежнему задавали тон, регулярно совершая набеги на английские гарнизоны, а англичане отвечали шотландцам встречными набегами.

Для достижения «вечного мира» с Шотландией Генрих IV вновь попытался предложить шотландцам сделку, используя самые значимые фигуры из числа своих шотландских пленников — принца Джеймса Стюарта и его кузена Мердока Стюарта. Однако шотландские представители и на этот раз не пошли на предложенные английским королем условия — подписание итогового мирного договора в обмен на возвращение принцев Джеймса и Мердока.

Сам принц неоднократно стремился ускорить свое возвращение на родину, для этого он обращался и к Олбани, и к шотландским лордам, жалуясь им на регента и прося их посодействовать его делу[307]. В письмах, обращенных к герцогу Олбани, Джеймс упрекал дядю в потворствовании англичанам и в затягивании переговоров по его возвращению на родину, по которой «он так скучает»[308].

Хронист Боуэр упоминает о письме от 30 января 1412 года, в котором Наследник пишет регенту, что дядя даже «не желает ответить на отправленные ему ранее письма»[309]. Очевидно, что это давало принцу пищу для подозрения его дяди в нечестной игре и в умышленном затягивании возвращения Джеймса в Шотландию.

В очередной раз английская и шотландская делегация должны были встретиться для решения судьбы принца в декабре 1412 г. в северной Англии. 1 декабря 1412 г. Генрих IV подписал охранную грамоту для «послов, назначенных Большим советом Шотландии»[310]. Казалось, что вопрос освобождения принца как никогда близко подошел к своему разрешению. Однако смерть короля Англии 20 марта 1413 года снова на неопределенное время отодвинула сроки возвращения принца на родину.